бой поделать. Вот хоть сейчас - бьюсь об заклад, что у нее сидит не меньше двух моих товарищей из больницы, которые у меня и раньше бывали: даже Джек Линтон, тот, что был у меня шафером, и он туда же, а она и для него поет, да строит ему глазки. Правильно Бауз говорит: будь в комнате двадцать мужчин, и если хоть один не обращает на нее внимания, так она не успокоится, пока и его не околдует. - Вы бы почаще приглашали ее мать, - смеясь, посоветовал Пен. - А сторожку-то на кого оставлять? Да и Фанни лучше теперь поменьше видаться со своим семейством. Вы понимаете, сэр, не к лицу мне такие знакомства. Я должен помнить, какое занимаю положение, - произнес Хакстер, проведя по подбородку давно не мытой рукой. - Au fait {Ваша правда (франц.).}, - сказал мистер Пен, окончательно развеселившись, между тем как ту же историю, mutato nomine {Подставив другое имя (лат.).}, можно было бы рассказать про него самого (и, конечно, ни про кого другого!). Пока наши два джентльмена беседовали таким образом, в дверь квартиры опять постучали, и слуга доложил о приходе мистера Бауза. Старик вошел медленно, его бледное лицо раскраснелось, рука, которую он протянул Пену, слегка дрожала. Он закашлялся, вытер лицо клетчатым платком и сел, сложив руки на коленях, подставив солнцу плешивую голову. Пен глядел на своего неказистого гостя ласково и сочувственно. Этот человек, думал он, тоже испытал немало горестей и ударов судьбы. Этот человек тоже сложил свой талант и свое сердце к ногам женщины, а она их отвергла. Счастье миновало его, приз достался вот этому остолопу. А муж Фанни, перехватив взгляд Пена, подмигнул ему одним глазом на старого Бауза и стал буравить тростью дырку в полу. - Итак, мы с вами проиграли, мистер Бауз, и вот счастливый избранник, - сказал Пен, глядя прямо в лицо старику. - Да, сэр, вот счастливый избранник. - Вы, наверно, от меня пришли? - спросил Хакстер и подмигнул Пену другим глазом, словно говоря: "Влюблен, старый дурак, сами понимаете, по уши в нее влюблен, бедняга". - Да, я и не уходил, после того как с вами виделся. Это миссис Сэм меня за вами послала - боялась, как бы вы не натворили глупостей, ведь это вам свойственно, Хакстер. - Есть дураки и почище меня, - проворчал молодой медик. - Есть, наверно, только мало. Так вот, она послала меня за вами, потому что боялась, как бы вы не оскорбили мистера Пенденниса, и еще, я полагаю, потому, что не надеялась, что вы передадите ее просьбу - побывать у нее; на меня-то она могла положиться. Как, сэр, сказал он вам об этом? Хакстер покраснел до ушей и ругнулся, чтобы скрыть смущение. Пен рассмеялся - эта сцена давала все больше пищи для его язвительной иронии. - Я не сомневаюсь, что мистер Хакстер как раз собирался мне это передать, - сказал он. - Я сочту за честь засвидетельствовать свое почтение его супруге. - Они живут на Чартерхаус-лейн, над пекарней, - безжалостно продолжал Бауз. - По правую руку, если идти от Сент-Джонс-стрит. Смитфилд вы знаете, мистер Пенденнис? Сент-Джонс-стрит выходит на Смитфилд. По этой улице бегал доктор Джонсон, в рваных башмаках, с грошовыми статейками для "Журнала Джентльменов". Нынче вам, сочинителям, легче живется, а? Ездите в кебах, носите желтые перчатки... - Знаете, друг мой, - печально возразил Артур, - я столько раз видел, как честные и добрые люди шли ко дну, а всякие шарлатаны и самозванцы преуспевали, что вы очень ошибаетесь, если воображаете, что случайная удача вскружила мне голову. Вам ли полагать, будто награды получают самые достойные? Вам ли мерить заслуги негодной меркой благоденствия? Вы же должны чувствовать, что вы ничем не хуже меня. Я в этом никогда не сомневался. Это вы сетуете на прихоти фортуны и завидуете чужой удаче. Уже не в первый раз вы меня несправедливо обвиняете, Бауз. - Может, вы и правы, сэр, - сказал старик, вытирая плешь. - Я думаю о себе и ропщу - это многим свойственно. Вот он, кому достался главный выигрыш в лотерее; вот он, счастливец! - Не пойму, о чем вы толкуете, - сказал Хакстер, растерянно поглядывая то на одного, то на другого собеседника. - Охотно верю, - сухо заметил Бауз. - Миссис Хакстер послала меня сюда присмотреть за вами и проверить, передали ли вы мистеру Пенденнису ее просьбу, а вы этого не сделали, так что, видите - она была права. Женщины всегда правы; у них на все есть резон... Да что там, сэр, - с усмешкой бросил он Пену, - она нашла резон даже для того, чтобы отрядить меня сюда... Когда вы ушли, мы с ней сидели тихо и мирно, я о чем-то рассуждал, она чинила ваши рубашки, а тут из больницы завернули два ваших приятеля, Джек Линтон и Боб Блейдз, ну вот ей и потребовалось услать меня с поручением... Да вы не торопитесь, она не говорила, чтобы вы шли домой; они там часа два просидят, не меньше. Услышав эту новость, Хакстер в смятении поднялся с места, сунул трость в карман сюртучка и схватил шляпу. - Милости просим к нам, сэр, - сказал он Пену. - Так вы потолкуете с моим папашей, сэр, чтобы мне перебраться в Клеверинг? - А вы обещаете лечить меня бесплатно, если я заболею в Фэроксе? - добродушно отозвался Пен. - Я сделаю для вас все, что смогу. У миссис Хакстер я побываю сегодня же, и мы вместе обсудим план действий. - Я знал, как от него отделаться, сэр, - сказал Бауз, снова опускаясь в кресло, едва молодой медик вышел из комнаты. - И ведь все это правда, сэр, до последнего слова. Она хочет снова вас видеть - и посылает за вами мужа. Она, плутовка, всех обхаживает. Пробует свои чары на вас, на мне, на бедном Костигане, на этих молодых людях из больницы. У нее уже составился из них целый салон. А если никого под рукой нет, упражняется на немце пекаре в лавке или обвораживает чернокожего метельщика на перекрестке. - Неужели она полюбила этого малого? - спросил Пен. - Темное это дело - симпатии и антипатии. Да, она его полюбила; а раз вбив это себе в голову, не успокоилась, пока не вышла за него замуж. Оглашение было в церкви святого Клемента, никто об этом и не знал, либо не нашел оснований воспрепятствовать браку. А потом она в одно прекрасное утро ушла потихоньку из сторожки, обвенчалась и укатила с муженьком в Грейвзенд, а мне оставила записку, чтобы я все объяснил ее родительнице. Да старуха и так все знала не хуже меня, хоть и притворилась, будто удивлена до крайности. И вот она уехала, а я опять один. Скучно мне без нее, сэр, все вспоминаю, как она бегала по двору, как приходила на урок пения; в сторожку хоть не заглядывай - до того там теперь пусто кажется без этой маленькой кокетки. Вот я и таскаюсь к ней в гости, как старый дурак. В квартирке у нее, правда, очень чистенько и уютно. Она все рубашки мужу перечинила, и обед ему варит, и поет за работой, как жаворонок. Что толку сердиться? Я им дал взаймы три фунта - ведь у них ни шиллинга нет, вся надежда на то, что папаша смилостивится. Проводив Бауза, Пен понес письмо от Бланш и те новости, которые он только что узнал, к своей всегдашней советчице - Лоре. Просто удивительно, как часто мистер Артур, обычно поступавший по собственному усмотрению, теперь искал совета. Он, кажется, уже и жилет не мог выбрать, не спросив мнения мисс Белл, и лошадь не мог купить, не посовещавшись с нею; а старая графиня, чьи планы касательно мисс Белл известны читателю, только посмеивалась про себя, отмечая эти знаки внимания и уважения, которые Пен оказывал ее протеже. Итак, Артур вручил Лоре послание Бланш и просил сказать, что она об этом думает. Содержание письма сильно взволновало ее и озадачило. - По-моему, - сказала она, - Бланш действует очень хитро. - Хочет повернуть дело так, чтобы она могла и принять меня и отвергнуть. Правильно я понял? - Боюсь, что тут есть какое-то двоедушие, и это не сулит тебе счастья, Артур: это плохой ответ на твою честность и прямоту. Ты знаешь, мне кажется... я даже говорить не хочу, что мне кажется, - сказала Лора, заливаясь краской, но тут же, разумеется, уступила просьбам Артура и поделилась своими мыслями: - По-моему, похоже на то, что здесь замешан кто-то другой... - И Лора снова вспыхнула до корней волос. - А если это так, - перебил ее Артур, - и если я снова свободен, согласна ли лучшая из женщин... - Ты не свободен, милый, - спокойно сказала Лора. - Ты принадлежишь другой, и признаюсь, думать о ней дурно мне тяжело, но иначе я не могу. Очень уж странно, что она в этом письме даже не просит тебя объяснить, почему ты отказался от таких заманчивых и выгодных планов, и вообще об этом умалчивает. Она пишет так, будто тайна ее отца ей известна. - Да, наверно, известна. - И Пен рассказал только что услышанную им от Хакстера историю о свидании в Подворье Шепхерда. - А она описала эту встречу совсем по-другому,сказала Лора и, подойдя к своему столику, достала из него письмо Бланш: - "Опять неудача - в квартире оказался только капитан Стронг и один его знакомый", - вот все, что там было сказано. - Конечно, она не имела права выдать своего отца, - добавила Лора. - Но все-таки... все-таки это очень странно. Странно было то, что в течение трех недель после знаменательного открытия Бланш изо всех сил цеплялась за своего дорогого Артура; насколько позволяла скромность, старалась приблизить тот счастливый час, после которого будет принадлежать ему навеки; а теперь казалось, словно что-то затуманило эти лучезарные мечты... словно Артур-бедняк не столь желанен для Бланш, как Артур-богач и член парламента... словно тут кроется какая-то тайна. Наконец Лора сказала: - Танбридж-Уэлз ведь не так далеко от Лондона, Артур. Может, тебе съездить, поговорить с нею? Они жили в городе уже неделю, и до сих пор эта простая мысль ни ему, ни ей не приходила в голову! Глава LXXIII, из которой явствует, что Артуру следовало взять обратный билет Поезд доставил Артура в Танбридж быстро, слишком быстро, хотя за время этого короткого переезда он успел вспомнить всю свою жизнь и ясно увидеть, к каким грустным последствиям привел его собственный эгоизм и непостоянство. "Вот и конец чаяниям и надеждам, - думал он, - романтике и честолюбивым мечтам. Упрямлюсь ли я или уступаю, мне одинаково не везет. Я не внемлю мольбам матери и отказываюсь от ангела. Но если б я и не отказался, Лора, навязанная мне, не стала бы для меня ангелом. Я не мог отдать ей мое сердце по чужой указке. Я не узнал бы ее такой, как она есть, если бы кто-то должен был разъяснять мне ее достоинства и добродетели. Я уступаю настояниям дядюшки, под его ручательство соглашаюсь на Бланш, место в парламенте, богатство, карьеру - и что же? Вмешивается судьба и оставляет мне жену без приданого, которое я брал взамен любви. Сперва мне не хватило честности, теперь не хватает подлости. Почему? Бедный старый дядюшка ничтоже сумняшеся принял бы деньги Бланш, независимо от их источника; он негодует, огорчается, он просто неспособен понять, почему я от них отказываюсь. Все мною недовольны. Слабый, исковерканный, никчемный человек, я не нужен ни богу, ни черту. И сам несчастлив, и никому не дал счастья. На что может рассчитывать эта бедная легкомысленная девочка, которой предстоит носить мое безвестное имя и разделить мою участь? У меня даже честолюбия нет, которое бы меня подстегнуло, даже собственного достоинства мало, чтобы не то что ее утешить - хотя бы самому утешиться в моей теперешней беде. Напиши я роман, который выдержит двадцать изданий - ведь я сам первый буду издеваться над своей известностью. Ну, преуспею я как адвокат, научусь запугивать свидетелей и перетолковывать показания и наживу этим капитал, - разве прельщает меня такая слава, разве такому призванию стоит посвятить жизнь? Вот быть бы мне тем католическим священником, что сидит напротив и ни разу не поднял глаз от требника, кроме той минуты, когда мы проезжали туннель и ничего не было вид- но. Либо этим толстым стариком, моим соседом, который с такой ненавистью поглядывает на него из-за газеты. Священник закрывает глаза на весь мир, но мысли его сосредоточены на книге, она служит ему путеводителем в мир иной. Его сосед ненавидит его, видит в нем чудовище, тирана, гонителя, воображает, как мучеников жгут на костре, а он стоит поодаль, освещенный пламенем, и наблюдает. У них-то нет сомнений; они уверенно идут вперед, отягченные каждый своей логикой". - Не желаете просмотреть газету, сэр? - спросил толстый старик (в ней была статья, бичующая вероисповедание того священника, что ехал с ними), и Пен поблагодарил его, взял газету и продолжал размышлять, не прочтя и двух строк. "А между тем, - думал он, - согласился бы ты принять веру того или другого из этих людей, со всеми ее последствиями? Увы! Каждый должен сам нести свое бремя, вырабатывать свою веру, думать своей головой, молиться своими словами. Какому смертному я мог бы все поведать, если бы захотел? Кто мог бы все понять? Кто может принять в расчет чужие недостатки и упущенные возможности, взвесить страсти, одолевающие рассудок, изъяны, обессиливающие его? Кто может оценить, в какой мере его ближний по самой природе своей способен воспринимать истину и поступать, как должно; какой невидимый и позабытый случай, какой страх, пережитый в детстве, какая удача или неудача могла изменить все течение его жизни. А изменить ее может песчинка, так же, как брошенный камень может ее прервать. Кто в силах взвесить, какие обстоятельства, страсти, соблазны будут нам поставлены в вину или в заслугу, кроме Того, перед чьей священной мудростью мы преклоняем колени, на чье милосердие уповаем? Вот и конец, - думал Пен. - Нынче или завтра будет дописана книга моей молодости - скучная, печальная история, на многие страницы и оглядываться тошно. Но кто не уставал и не падал, кто не был ранен в этой битве?" Молодой человек уронил голову на грудь, и сердце его в смиренном покаянии распростерлось перед престолом всеобъемлющей мудрости, сострадания и любви. "Что мне слава, что бедность? - думал он. - Если я женюсь на своей избраннице, ниспошли мне воли и сил быть ей верным и сделать ее счастливой. Если у меня будут дети, научи меня быть с ними правдивым в словах и поступках и завещать им честное имя. Никакого великолепия мой брак не сулит. А разве я заслужил его своей жизнью? Теперь я вступаю в новую полосу, дай бог, чтобы она была лучше предыдущей!" Тут поезд остановился в Танбридже, и Пен с благодарностью вернул газету и простился со своим соседом, между тем как иностранец-священник в углу напротив так и не поднял глаз от книги. А потом, подхватив саквояж, он соскочил на платформу, полный решимости тотчас узнать свою судьбу. Со станции Артур быстро добрался в экипаже до дачи леди Клеверинг и по дороге сочинил небольшую речь, с которой думал обратиться к Бланш, - самую достойную, честную и благонамеренную речь, какую только мог произнести человек его склада в его обстоятельствах. Смысл ее был таков: "Бланш, я не понял из вашего последнего письма, принимаете ли вы мое прямое, искреннее предложение. Мне кажется, что вам известна причина, побудившая меня отказаться от житейских преимуществ, которые мне давал наш союз и принять которые я почел бы для себя бесчестьем. Если вы сомневаетесь в моих чувствах, я готов их доказать. Призовем Сморка, и пусть он хоть сейчас нас обвенчает; а я не пожалею сил, чтобы выполнить свой обет, лелеять вас до гроба, быть вам верным и любящим мужем". Артур выскочил из экипажа и взбежал на крыльцо, где его встретил незнакомый слуга. Тот, казалось, удивился появлению джентльмена с саквояжем и не сделал попытки освободить Артура от его ноши. - Миледи нет дома, сэр, - сказал он. - Я мистер Пенденнис. А где Лайтфут? - Лайтфут здесь больше не служит. Миледи уехала, и мне не приказано... - Я слышу в гостиной голос мисс Амори, - сказал Артур. - Будьте добры, отнесите мои вещи наверх. - И, миновав слугу, он направился прямо в гостиную, откуда неслись мелодичные рулады, и отворил дверь. Маленькая сирена, сидя за фортепьяно, пела во всю силу своего голоса и обольстительности. На диване спал ее братец, глубоко равнодушный к этой музыке; зато джентльмен, сидевший подле Бланш, был совершенно заворожен меланхолической и страстной мелодией, которую она выводила. Когда дверь отворилась, джентльмен с возгласом удивления вскочил на ноги; певица, сорвавшись на высокой ноте, умолкла; Фрэнк Клеверинг проснулся, а Пен вошел в комнату и сказал: - Как, это Фокер? Здорово, Фокер. Он взглянул на фортепьяно: перед мисс Амори лежал точно такой же вишневый кожаный футляр, какой он видел в руке у Гарри три дня назад, когда наследник Логвуда выходил из лавки ювелира на Ватерлоо-Плейс. Футляр был открыт, и в нем, обвившись вокруг белой атласной подушечки, лежал браслет - роскошный браслет-змейка с горящей рубиновой головкой и брильянтовым хвостом. - Здравствуй, Пенденнис, - сказал Фокер. Бланш проделала ряд телодвижений, обнаружила признаки удовольствия и замешательства. И еще она набросила платок на футляр с браслетом, а потом пошла навстречу Пену, протягивая ему заметно дрожащую руку. - Как поживает наша душечка Лора? - спросила она. Физиономию Фокера над его строгим траурным сюртуком - эту жалкую, испуганную физиономию воображение читателя должно нарисовать без нашей помощи, так же как и лицо юного Фрэнка, который, бросив на интересное трио взгляд, исполненный невыразимого лукавства, успел только воскликнуть: "Вот так штука!" - и убежал, давясь от смеха. Пен и сам едва сдерживался, а теперь, глядя на пылающие уши и щеки бедного Фокера, разразился хохотом, таким неистовым и громким, что он напугал Бланш куда больше, чем любые попреки и угрозы. - Так вот где собака зарыта! Фокер, голубчик, не надо краснеть и отворачиваться. Ты же непревзойденный образец верности. Могу ли я быть преградой между Бланш и таким постоянством - между мисс Амори и пятнадцатью тысячами годовых? - Дело не в этом, мистер Пенденнис, - произнесла Бланш с большим достоинством. - Меня прельщают не деньги, не звания, не золото. Но постоянство, верность, неискушенное, доверчивое, любящее сердце, принесенное мне в дар, - это я действительно ценю, да, ценю как величайшее сокровище. - Она потянулась за платком, но, вспомнив, что под ним лежит, передумала. - Я не отрицаю, я не хочу скрывать... моя жизнь выше притворства... от того, кому отдано мое сердце, у него не должно быть тайн... Да, когда-то мне казалось, что я вас люблю, казалось, что я вами любима. И как я лелеяла эту мечту! Как я молилась, как страстно хотела в нее поверить! Но ваше поведение - ваши слова, такие холодные, бессердечные, недобрые, открыли мне глаза. Вы только играли сердцем бедной девушки! Вы швырнули мне обратно обещание, которым я связала себя с вами. Я все, все объяснила мистеру Фокеру. - Верно, - горячо подтвердил Фокер, не зная, как еще доказать свою преданность. - Так-таки все? - спросил Пен, многозначительно взглянув на Бланш. - Значит, виноват я? Ну что же, Бланш, пусть будет так. Я принимаю ваш приговор и не намерен его обжаловать. Видит бог, не этого я ждал, когда ехал сюда к вам, побуждаемый самыми искренними, самыми добрыми чувствами. Желаю вам с другим такого счастья, какое я, даю слово, желал и надеялся вам дать; а моему доброму старому другу желаю обрести жену, достойную его верности, постоянства и любви. Такие чувства заслуживают уважения всякой женщины - даже мисс Бланш Амори. Дай пожать твою руку, Гарри; не гляди на меня волком. Или кто-нибудь сказал тебе, что я - фальшивый, бесчувственный человек? - По-моему, ты... - гневно начал Фокер, но Бланш перебила его: - Гарри, ни слова больше! Будем учиться прощать. - Вы ангел, клянусь, просто ангел! - сказал Фокер, и Бланш возвела к люстре взор, исполненный небесной кротости. - Несмотря на то, что было, в память того, что было, я всегда должна видеть в Артуре брата, - продолжало небесное создание. - Мы знаем друг друга столько лет, мы вместе бродили по лугам, вместе собирали цветы. Артур! Генри! Умоляю вас, пожмите друг другу руки и будьте друзьями! Простить?.. Я вас прощаю, Артур, от всей души. Ведь это благодаря вам я так счастлива! - Из нас троих мне жаль только одного, Бланш, - серьезно проговорил Артур. - И повторяю: я надеюсь, что этот добрый малый, этот честный и преданный человек будет с вами счастлив. - Счастлив? О господи! - воскликнул Гарри. Он едва мог говорить, счастливые слезы брызнули у него из глаз. - Она и не знает, и не может знать, как я ее люблю и... да кто я такой? Замухрышка несчастный, а она дала мне согласие и сказала, что постарается меня п-п-полюбить. Я и.не заслужил такого счастья. Руку, дружище, раз она тебя прощает после такого твоего поведения и даже братом назвала. Будем дружить по-старому. Я всех буду любить, кто ее любит. Да вели она мне поцеловать землю - клянусь богом, поцелую... Велите мне поцеловать землю, ну же, валяйте! Я вас так люблю, что и сказать не могу. Бланш снова возвела взор к небесам. Грудь ее вздымалась. Она простерла руку, как бы благословляя Гарри, а потом милостиво разрешила ему поцеловать ее пальчики. И пока бедный Гарри со слезами лобызал одну ее руку, она другой взяла платок и поднесла к глазам. - Клянусь, обмануть такую любовь было бы злодейством, - сказал Пен. Бланш спрятала платок и нежно возложила руку э 2 на голову плачущего Гарри, все еще склоненную над рукой э 1. - Глупенький, - сказала она. - Ну конечно, он заслужил награду. Разве можно не любить такого дурачка? Конец этой сентиментальной сцене положил Фрэнк Клеверинг. - Эй, Пенденнис! - позвал он. - Что, Фрэнк? - Там ваш возница просит, чтобы ему заплатили, хочет уезжать. Пива ему уже дали. - Я поеду с ним! - крикнул Артур. - Прощайте, Бланш. Храни тебя бог, Фокер, старый друг. Ни тебе, ни ей я здесь не нужен. - Он и сам не "чаял, как поскорее убраться. - Погодите, на два слова, - остановила его Бланш.Мне нужно сказать вам два слова наедине. Ведь вы нам доверяете... Генри? Умильный тон, каким было произнесено слово "Генри", привел Фокера в неописуемый восторг. - Доверяю? Да как же можно вам не доверять? Пошли, Фрэнк! - Сигару хотите? - предложил Фрэнк, выходя в переднюю. - Она этого не любит, - мягко возразил Фокер. - Да будет вам, ничего подобного, - Пенденнис всегда при ней курил, - сказал прямодушный юноша. - Мне нужно сказать вам одно, - спокойно заговорила Бланш, когда они остались вдвоем. - Вы никогда не любили меня, мистер Пенденнис. - Я вам и не клялся в безумной любви, - сказал Артур. - Я всегда говорил вам правду. - Теперь вы, вероятно, женитесь на Лоре, - продолжала Бланш. - Вы это и хотели мне сказать? - Сегодня же вы будете у нее, я в этом уверена. Отрицать бесполезно. Вы никогда меня не любили. - Et vous? - Moi, c'est different {А вы? - Я - другое дело (франц.).}. Я с детства избалована. Я не могу жить без блеска, без светского общества. Раньше могла бы, но теперь поздно. Если нет чувства, пусть будет хотя бы блеск. А вы не предлагали мне ни того, ни другого. Вы всем пресыщены, у вас даже честолюбия нет. Вас ждала карьера - вы от нее отмахнулись. Из-за чего? Из-за betise {Глупости, пустяка (франц.).}, из какой-то дурацкой щепетильности. Зачем вам нужно было разыгрывать такого puritain {Пуританина (франц.).} и отказываться от места в парламенте? Почему было не взять то, что принадлежит мне по праву - по праву, entendez-vous? {Понимаете? (франц.).} - Вам, стало быть, все известно? - спросил Пен. - Я узнала только месяц назад. Но догадывалась и раньше, с Бэймута... n'importe {Не важно (франц.).} с какого времени. Еще не поздно. Его как будто и нет на свете; а перед вами попрежнему большая будущность. Почему не пройти в парламент, не проявить свои таланты, не добиться видного места в обществе для себя, для своей жены? Я дала согласие Фокеру. Il est bon. Il est riche. Il est... vous le connaissez autant que moi, enfin {Он добрый. Он богатый... Он... впрочем, вы его знаете не хуже меня (франц.).}. Неужели вы думаете, что я не предпочла бы un homme qui fera parler de moi {Человека, который заставит обо мне говорить (франц.).}. Если тайна откроется, я богата a millions. И мне ничто не грозит. Ведь я не виновата. Но это никогда не откроется. - Гарри вы, конечно, все расскажете? - Je comprend. Vous refusez {Понимаю. Это отказ (франц.).}, - злобно бросила Бланш. - Гарри я расскажу, когда сочту нужным, после того как мы поженимся. Ведь вы меня не выдадите? Зная тайну беззащитной девушки, вы не используете это ей во зло? S'il me plait de le cacher, mon secret, pourquoi le donnerai-je? Je l'aime, mon pauvre pere, voyez-vous {Если я хочу сохранить свою тайну, к чему мне открывать ее? Представьте себе, я люблю моего несчастного отца (франц.).}. Мне интереснее было бы жить с ним, чем среди вас, fades {Пошлых (франц.).} светских интриганов. Мне нужны сильные ощущения, il m'en donne. Il m'ecrit. Il ecrit tres bien, voyez-vous - comme un pirate - comme un Bohemien - comme un homme {Он мне их дает. Он пишет мне письма и, представьте себе, пишет очень хорошо - как пират, как цыган, как настоящий мужчина (франц.).}. Не будь здесь тайны, я бы сказала моей матери: "Ma mere! Quittons ce lache mari, cette lache societe - retournons a mon pere!" {Уедем! Покинем этого гадкого мужа, это гадкое общество и вернемся к моему отцу! (франц.).} - Пират наскучил бы вам, как все остальные. - Eh! Il me faut des emotions {Что ж, мне нужны новые ощущения! (франц.).}, - сказала Бланш. За эти несколько минут Пен увидел в ней и узнал о ней больше, чем за все годы их близкого знакомства. Впрочем, он увидел и больше того, что было в действительности, ибо эта молодая особа ни одно чувство не способна была испытать в полной мере; она знавала поддельные восторги, поддельную ненависть, поддельную любовь, поддельные пристрастия, поддельное горе - все это вспыхивало порой и какое-то мгновение горело очень ярко, а потом гасло, уступая место новому поддельному чувству. Глава LXXIV, заполненная сватовством Те полчаса, что Пен бегал взад-вперед по платформе в Танбридже до прихода вечернего поезда на Лондон, показались ему вечностью. Но вот и вечность прошла, поезд прибыл, поезд помчался дальше, замелькали огни Лондона, джентльмен, забывший в вагоне саквояж, ринулся к кебу и крикнул: "На Джермин-стрит, гони!" Кебмен, хоть и был кебменом, поблагодарил, ощупав полученную монету, и Пен взбежал по лестнице в номер леди Рокминстер. В гостиной Лора одна, очень бледная, сидела с книгой у лампы. Бледное лицо поднялось от книги, когда Пен отворил дверь. Осмелимся ли мы последовать за ним? Великие минуты нашей жизни - всего лишь минуты, как и другие. Два-три слова решают нашу судьбу. Ее может решить один взгляд, одно пожатие руки; или движение губ, даже молчащих. Леди Рокминстер, отдохнув после обеда, встала и выходит в гостиную; теперь и мы можем туда войти вместе с нею. - Это что же такое? - вопрошает она с порога, и горничная, выглядывая из-за ее плеча, делает большие глаза. Слова миледи понятны; и понятно удивление горничной, ибо молодые люди представляют живописную картину, и Пен пребывает в той позиции, о которой всякая молодая девица, читающая этот роман, либо слышала, либо видела ее сама, либо надеется, или, во всяком случае, достойна увидеть. Словом, едва войдя в комнату, Пен подошел к бледнолицей Лоре и, не дав ей даже времени встать со стула и спросить: "Уже вернулся?" - схватил ее нерешительно протянутую руку, упал перед нею на колени и быстро проговорил: - Я ее видел. Она обручилась с Гарри Фокером... Ну, а теперь, Лора? Рука стискивает его пальцы - глаза красноречиво сияют - дрожащие губы отвечают без слов. Всхлипнув: "Благословите нас, матушка!" - Пен прячет лицо у ней в коленях, и руки, такие же нежные, как руки Элен, снова обвивают его. Вот тут-то и входит леди Рокминстер со словами: "Это что же такое? Бек, выйдите из комнаты. Вы-то чего здесь не видали?" Пен вскакивает на ноги торжествующий, все еще не выпуская Лориной руки. - Она утешает меня в моем горе, сударыня, - говорит он. - Как вы смеете целовать ее руку? Интересно, что вы еще придумаете? В ответ Пен целует руку миледи. - Я был в Танбридже, - говорит он. - Я видел мисс Амори и по приезде туда обнаружил, что... что некий злодей вытеснил меня из ее сердца, - добавляет он с трагическим видом. - Только-то? И из-за этого вы хнычете, стоя на коленях? - Старая графиня начинает сердиться. - Могли бы подождать с этой новостью до завтра. - Да, она променяла меня на другого, - продолжает Пен, - но зачем называть его злодеем? Он храбр, он верен, он молод, он богат, он красив... - Что за вздор вы мелете, сэр? - прикрикнула на него старуха. - Что произошло? - Мисс Амори дала мне отставку и выходит за Фокера. Я застал их в ту минуту, когда он лежал у ее ног, а она услаждала его пением. За последние десять дней приняты подарки, произнесены обеты. Ревматизм старой миссис Плантер, из-за которого душечка Лора не могла туда поехать, - это был Гарри. Он самый постоянный, самый великодушный из людей. Он обещал мужу леди Энн место священника в Логвуде, сделал ей роскошные подарки к свадьбе и, как только выяснилось, что он свободен, примчался к Бланш и бросился к ее ногам. - Стало быть, сэр, Бланш вам не досталась и вы с горя берете Лору, так что ли? - Он поступил благородно, - сказала Лора. - Я поступил так, как она мне велела, - сказал Пен. - Не спрашивайте, как именно, леди Рокминстер, я действовал по крайнему моему разумению и силам. А если вы хотите сказать, что я недостоин Лоры, так это я знаю и молю бога, чтобы он помог мне стать лучше. Теперь у меня хоть будет в этом поддержка - любовь прекраснейшей, чистейшей из женщин. - Н-да, - протянула леди Рокминстер, глядя на молодых людей уже более милостиво. - Все это хорошо, но я предпочла бы Синюю Бороду. Тут Пен, стремясь увести разговор от предмета, тягостного для кое-кого из присутствующих, вспомнил о своем утреннем свидании с Хакстером и о делах Фанни Болтон, - поглощенный собственными треволнениями, он успел совсем о них позабыть. Теперь он поведал дамам о том, что Хакстер возвел Фанни в ранг своей супруги и как его страшит приезд отца. Он описал давешний разговор с большим юмором, стараясь особенно выделить ту его часть, которая касалась кокетства Фанни и ее неистребимой жажды покорить всю мужскую половину рода человеческого, а смысл его речей был таков: "Вот видишь, Лора, не так уж я был виноват, - это она меня обхаживала, а я сопротивлялся. Теперь, когда меня нет, маленькая сирена опутывает своими чарами других. Прошу тебя, забудь об этой пустячной истории или, если уж мне полагается наказание за этот грех, не казни слишком строго". И Лора поняла скрытый смысл его многословного рассказа. - Если ты и был виноват, милый, - сказала она, - то искупил свою вину раскаянием. И ты ведь знаешь, - добавила она, краснея, - я-то не вправе тебя упрекать. - Гм, - проворчала старая графиня, - я бы предпочла Синюю Бороду. - С прошлым покончено. Перед нами будущее. Я сделаю все, чтобы твое будущее было счастливым, Лора, - сказал Пен. Сердце его смирялось в предвкушении такого счастья, благоговело перед ее душевной чистотой. От того, что его невеста открыла ему сердце, не утаив и своего мимолетного чувства к Уорингтону, она была ему еще милее. А она... скорее всего, она думала: "Как странно, что я могла увлечься другим. Сейчас мне даже немного жаль, что я так мало о нем думаю, так мало огорчена его отъездом. О, как я за эти два месяца научилась любить Артура! Ни до чего, кроме Артура, мне нет дела; мысли мои о нем наяву и во сне; он всегда со мною. И подумать только, что он мой, мой, что я буду его женой, а не служанкой, как предполагала еще нынче утром: ведь я готова была на коленях просить у Бланш позволения жить с ним под одной крышей. А теперь... Нет, это слишком большое счастье. Ах, маменька, если б вы были живы!" Ей и казалось, что Элен жива - невидимая стоит с нею рядом. Она вся лучилась счастьем. Даже походка у ней стала другая, даже красота расцветилась по-новому. Артур заметил эту перемену; не укрылась она и от зорких глаз леди Рокминстер. - Ох, и лиса, а какой представлялась смиренницей, - шепнула она Лоре, пока Пен, смеясь, расписывал свою встречу с Хакстером. - Никто бы и не догадался! - Как же нам помочь этой молодой чете? - сказала Лора. Всякая молодая чета вызвала бы сейчас ее участие - ведь счастливые влюбленные всегда неравнодушны к другим влюбленным. - Нужно у них побывать, - сказал Пен. - Конечно, нужно у них побывать. Я уверена, что полюблю Фанни. Едем сейчас же. Леди Рокминстер, можно нам взять карету? - Сейчас? Да вы рехнулись, моя милая, время-то одиннадцать часов. Мистер и миссис Хакстер давно уже спят крепким сном. И вам пора уходить, мистер Пенденнис. Спокойной ночи. Артур и Лора выпросили еще десять минут. - Тогда, значит, завтра с утра, - сказала Лора. - Мы с Мартой заедем за тобой. - Графская корона произведет огромное впечатление в Лемб-Корте и в Смитфилде, - сказал Пен, в глубине души и сам, конечно, польщенный. - О, придумал... Леди Рокминстер, вы не будете так добры вступить с нами в заговор? - Какой еще заговор, молодой человек? - Может, вы согласитесь завтра прихворнуть, и когда старый мистер Хакстер приедет, позволите привезти его к вам? Ведь если для него такая радость лечить в деревне баронета, так о графине и говорить нечего! А когда он растает - когда будет совсем готов, мы откроем ему секрет, позовем молодых, вынудим у него отцовское благословение и покончим с этой комедией. - Чепуха, - сказала старая графиня. - Ступайте домой, сэр. Пора спать, мисс. Ну, скорее, я не смотрю. Спокойной ночи. И как знать, может быть, старуха вспомнила собственную молодость, когда шла в спальню, опираясь на Лору, тряся головой и что-то напевая себе под нос. Рано утром, как было условлено, прибыли Лора и Марта и, будем надеяться, произвели должное впечатление в Лемб-Корте, откуда они уже втроем проследовали в гости к мистеру и миссис Хакстер, в их пышное обиталище на Чартерхаус-лейн. Женщины оглядели друг друга с большим интересом. Фанни волновалась - она впервые видела своего "опекуна" (как ей угодно было величать Пена за его подарок, сделанный во исполнение воли Элен) после того знаменательного дня, когда стала женою мистера Хакстера. - Сэмюел рассказал мне, как вы были любезны, - сказала она. - Вы всегда были очень любезны, мистер Пенденнис. И я... я надеюсь, сударыня, ваша подруга поправилась, которая тогда захворала в Подворье Шепхерда. - Меня зовут Лора, - отвечала та краснея. - Я... то есть я была... то есть я сестра Артура, и мы всегда будем вас любить за вашу заботу о нем, когда он был болен. А когда мы поселимся в деревне, мы, надеюсь, будем с вами видеться. И мне всегда будет радостно слышать, что вы счастливы, Фанни. - Знаете, Фанни, мы решили поступить так же, как вы с Хакстером. А где Хакстер? Какая у вас славная, уютная квартирка! И кошка какая красивая. Пока Фанни отвечает Пену, Лора думает: "Непонятно! Неужели это из-за нее мы все тогда так переполошились? Что он мог в ней найти? Она миловидна, но какие манеры! Правда, она была к нему очень добра, спасибо! ей за это". А мистер Сэмюел, оказывается, пошел встречать своего папашу. Миссис Хакстер объяснила, что он должен остановиться в кофейне Сомерсет на Стрэнде, и призналась, что до смерти боится предстоящего свидания. - Коли родители от него откажутся, что нам тогда делать? Я никогда себе не прощу, что у мужа из-за меня вся жизнь порушится. Вы уж за нас похлопочите, мистер Артур. Кроме как на вас, нам и надеяться не на кого. Было ясно, что Фанни все еще смотрит на Пена как на высшее существо. И сам Артур, несомненно, вспоминал о прошлом, наблюдая трагические позы и взгляды, ужимки, рисовку и трепыхания маленькой хозяйки дома. Как только гости уехали, явились господа Линтон и Блейдс - разумеется, повидать Хакстера, - и с ними в квартиру ворвалось табачное благовоние. Перед тем они долго и почтительно разглядывали карету с графской короной, ожидавшую у дверей пекарни. Они спросили у Фанни, что это за расфранченный шут только тто отъехал от дома, а о графине отозвались весьма одобрительно. Узнав же, что это был мистер Пенденнис с сестрой, поспешили заявить, что его отец был всего-навсего лекарь и что зря он важничает: оба они в свое время присутствовали при стычке Пена с Хакстером в Черной Кухне. Возвращаясь домой по Флит-стрит, когда Пен от души потешался, слушая рассуждения Лоры, что Фанни-де очень мила, но красивой ее право же нельзя назвать... может быть, она ошибается, но на ее взгляд никакой красоты тут нет, они попали в затор у Темпл-Бара и тут увидели Сэма Хакстера, возвращающегося к молодой жене. Родитель его прибыл; сидит в кофейне Сомерсет - кажется, в духе, - что-то толковал про железную дорогу; но он не решился заговорить о... о том деле. Может, мистер Пенденнис попытает счастья? Пен вызвался немедля зайти к мистеру Хакстеру, и Сэм решил подождать на улице, пока решится его судьба. Корона на дверцах кареты поразила его воображение, а старый мистер Хакстер и вовсе умилился, когда увидел ее из окна кофейни, откуда он всегда с наслаждением обозревал многолюдный Стрэнд. - Я теперь могу себе позволить маленький отдых сэр, - сказал мистер Хакстер, пожимая Пену руку. - Вы, конечно, знаете новость? Билль-то наш прошел, сэр. Отвоевали себе железную дорогу - наши акции подскочили, сэр, и мы покупаем три ваших поля вдоль Говорки, так что и вы не останетесь в накладе, мистер Пенденнис. Да, это были хорошие новости. Пен вспомнил, что у него на столе уже три дня лежит письмо от мистера Тэтема, которое он, занятый другими делами, до сих пор не удосужился прочитать. - Надеюсь, вы не намерены разбогатеть и бросить практику, - сказал Пен. - Что же мы будем без вас делать в Клеверинге, мистер Хакстер? Впрочем, я слышу много хорошего о вашем сыне. Мой друг доктор Бальзам весьма похвально отзывается о его способностях. А вам, конечно, не к лицу хоронить себя в провинции. - Для меня подходящей сферой деятельности была бы столица, сэр, - сказал мистер Хакстер, обозревая Стрэнд. - Но выбирать не приходится - я унаследовал дело моего отца. - Мой отец тоже был врачом, - сказал Пен. - Иногда я жалею, что не пошел по его стопам. - Вы, сэр, залетели выше. Вы мечтали о карьере законодателя, о литературной славе. Вы владеете пером, как поэт, сэр, и вращаетесь в высшем свете. Мы в Клеверинге следим за вашими успехами. Мы читаем ваше имя в списках гостей на самых аристократических приемах. Да вот только на днях жена говорила, что, мол, как удивительно, - был прием у графа Киддерминстера, а ваше имя не помянуто. Смею спросить, кому из нашей аристократии принадлежит карета, из которой вы изволили выйти? Вдовствующей графине Рокминстер? И как же себя чувствует ее сиятельство? - Ее сиятельство не совсем здорова, - сказал Пен, - и, когда я узнал, что вы будете в городе, мистер Хакстер, я очень советовал ей обратиться к вам. Старый Хакстер тут же решил, что, будь у него хоть сто голосов за клеверингского кандидата, он бы все их отдал Пену. - Там в карете сидит ваша старая знакомая, тоже из Клеверинга - не хотите с ней побеседовать? - предложил Пен. Старый врач был счастлив побеседовать с графской каретой на виду у всего Стрэнда, - он бегом выбежал на улицу, заранее кланяясь и улыбаясь. Хакстер-младший, прятавшийся за угло