тью указал, куда следует отправиться этому заслуженному кавалерийскому офицеру, что нас крайне огорчило бы, если б пожелания полковника когда-нибудь сбылись. - А ты знаешь, Барнс, - вмешивается баронет, который хочет сделать разговор интересным для полковника, не успевшего еще обжиться в Лондоне, - брат собирается на той неделе в Ньюком. Он как раз говорил нам об этом, когда ты вошел, и я полюбопытствовал, что его туда тянет. - Слышали вы когда-нибудь о Саре Мейсон? - спрашивает полковник. - Никогда, - отвечает баронет. - Сара Мейсон? Право же, я впервые слышу это имя, - добавляет молодой человек. - Что ж, очень жаль, - усмехается полковник. - Она ведь родня вам, хоть и не кровная. Она не то моя тетка, не то двоюродная сестра, - я-то ее называю тетей, - и она вместе с моими родителями работала на фабрике в Ньюкоме. - А, боже ты мой, ну конечно. Теперь я припомнил! - восклицает баронет. - Мы же отчисляем ей с твоего счета сорок фунтов в год. А ты, брат, разве не помнишь? Тогда погляди счет полковника Ньюкома. Я прекрасно помню имя. Только я думал, что это твоя старая няня и что она состояла в услужении у отца. - Она действительно была моей няней и состояла в услужении у отца, - ответил полковник. - Но она еще родственница моей матери, - той, надо сказать, очень повезло со служанкой. Да и слава богу, что у нее вообще была служанка. Лучшей и более преданной женщины не сыщешь в целом свете. Хобсон наслаждался замешательством брата. Ему доставляло удовольствие видеть, как тот, занесясь чересчур высоко, вдруг оказывался на земле. - Весьма похвально, - выдавил из себя благовоспитанный глава фирмы, - что ты помнишь даже самых скромных друзей и родственников отца. - И тебе, брат, тоже не грех бы ее помнить, - взорвался полковник; лицо его пылало. Его глубоко задела и рассердила такая бесчувственность сэра Брайена. - Прости, но я не вижу почему, - возразил ему сэр Брайен. - Я не состою в родстве с миссис Мейсон и даже не помню, чтоб когда-нибудь с нею встречался. Однако не могу ли я что-нибудь для тебя сделать, брат? Быть тебе чем-нибудь полезным? Мы с Барнсом в полном твоем распоряжении, и Барнс по окончании дня в Сити рад будет тебе помочь. Сам-то я все утро прикован к конторке, а вечером заседаю в палате общин. Одну минуту, мистер Квилтер, я к вам сейчас выйду. До свидания, милейший! А тебе Индия пошла на пользу - ты так молодо выглядишь! Видно, горячие ветры Азии не так вредоносны, как те, что дуют у нас в парламенте. Хобсон (уже вполголоса), проследи, чтобы этот ходатай, и этот, и этот зашли сюда часиков в двенадцать поговорить насчет того самого... Не взыщи, но я должен проститься. Жаль, что так мало виделись после стольких-то лет! - Еще бы! - откликается полковник. - Так если что понадобится, я к твоим услугам. - Конечно, конечно, - отвечает ему старший брат, а сам думает: не скоро это будет!.. - Леди Анна очень обрадуется, когда узнает, что ты приехал. Кланяйся от меня Клайву. Славный мальчик! До свидания. - И баронет ушел. И вот уже его лысина рядом с почтенными сединами мистера Квилтера склонилась над огромным гроссбухом. Мистер Хобсон проводил полковника до самого выхода и, прежде чем тот сел в коляску, сердечно пожал ему руку. Когда же кучер спросил полковника: "Куда прикажете?" - бедняга Ньюком, уже плохо понимавший, где он и куда ему ехать, только и мог ответить: "Хоть к черту - лишь бы отсюда?" - так что кучер, скорей всего, принял его за какого-нибудь банкрота, который тщетно пытался продлить срок векселя. А полковнику и в самом деле только что перечеркнули вексель - он оказался не обеспечен вкладом братской привязанности, которую надеялась встретить эта простая душа. Когда он ушел, сэр Брайен вернулся в свою приемную, где сидел юный Барнс, уткнувшись в газету. - А мой почтенный дядюшка прихватил с собой из Индии немалую толику красного перцу, - сказал он отцу. - Он производит впечатление человека очень доброго и простого, - ответил ему баронет. - Немного чудаковат, конечно, но он больше тридцати лет не был на родине. Завтра утром непременно нанеси ему визит. Постарайся его как-нибудь уважить. Кого бы вместе с ним позвать, чтобы он не скучал? Пожалуй, кого-нибудь из правления. Пригласи его, Барнс, на следующую пятницу или субботу. Нет, суббота отпадает - я обедаю со спикером. Словом, будь к нему как можно внимательней. - Уж не собирается ли он привезти в город нашу родственницу, как по-вашему, сэр? Я горю желанием познакомиться с миссис Мейсон! Это, наверно, какая-нибудь почтенная прачка, а может быть, кабатчица, - хихикнул юный Барнс. - Замолчи, Барнс. Вы, нынешняя молодежь, готовы над всем смеяться. Привязанность полковника Ньюкома к его старой няне делает ему величайшую честь, - объяснил баронет. Он и в самом деле так думал. - Надеюсь, матушка пригласит ее погостить у нас в Ньюкоме. Я уверен: она прачка и нещадно драила моего дядюшку в детстве. Его костюм поверг меня в почтительное изумление. Он презирает штрипки и, по-видимому, незнаком с употреблением перчаток. А интересно, если б он умер в Индии, моя покойная тетушка кончила бы жизнь на погребальном костре? Но тут мистер Квилтер, появившись в дверях с кипой счетов, прервал сей поток сарказмов, и юный Барнс, весь уйдя в дело (в коем, надо сказать, знал толк), совершенно позабыл о полковнике и не вспомнил о нем до конца занятий, зато потом в клубе Бэя изрядно потешил нескольких молодых джентльменов рассказом о своем новоприбывшем родственнике. Каждое утро, без исключения, даже если накануне была попойка или бал, юный Барнс Ньюком шагал в Сити решительным и быстрым шагом, помахивая аккуратно свернутым зонтиком. И каждый вечер, направляясь из Сити в Вест-Энд, он переходил Чаринг-Кросс, лениво семеня ногами, волоча по земле зонт и томно свесив голову, каковая опускалась еще ниже, когда он снимал шляпу и с кислой улыбкой на лице приветствовал проезжающий экипаж. Казалось, у него и занятий других не было, кроме как фланировать по Пэл-Мэл. Хевисайд, рослый молодой офицер из королевской гвардии, старый сэр Томас де Бутс и Хорэс Фоги - кто же его не знает! - сидят у окна в клубе Бэя и зевают во весь рот. Кучера в красных куртках проводят по Сент-Джеймс-стрит оседланных лошадей. Кебмены на стоянке угощаются пивом. Джентльмены, в сопровождении грумов, едут кататься в Хайд-парк. А вот проехала вся изукрашенная коронами коляска некоей Высокопоставленной Вдовствующей Особы, с кучерами в пудреных париках. Любопытные провинциалы глазеют на окна клубов. Иностранцы болтают о чем-то, скалят зубы, поглядывают на женщин в проезжающих экипажах, курят и сплевывают после каждой затяжки. Полисмен Икс тяжелой походкой прохаживается по панели. Сейчас пять часов вечера, а на Пэл-Мэл день в самом разгаре. - Младший Ньюком идет, - объявляет приятелям мистер Хорэс Фоги. - Они всегда вместе появляются: булочник на углу и он. - Нахал желторотый, так его растак, - говорит сэр Томас де Бутс. - И зачем только его сюда приняли, так его растак! Если б я не был тогда в Индии, его б забаллотировали как миленького, так его растак. (Оговоримся, что в действительности сэр Томас употреблял куда худшие слова. Этот почтенный кавалерийский офицер был ужасный сквернослов.) - А меня он смешит, анафема! - говорит добродушный Чарли Хевисайд. - Чтобы вас насмешить, немного надо, - роняет в ответ Фоги. - А вот вы не можете, - ответствует Чарли. - Мне все ваши анекдоты приелись, они стары как мир. (Входит Барнс.) Ну, как дела, Барни? Как идут трехпроцентные, дружок? Послушайте, достали бы мне малость хрустящих?! Скажите папаше, если он даст мне неограниченный кредит, буду голосовать в парламенте заодно с ним, ей-богу! Барнс заказывает полынной водки с водой и понемножку потягивает из стакана, а Хевисайд продолжает упражняться в своем тонком остроумии. - Послушайте, Барни, вас ведь зовут Барни, и вы банкир. Значит, вы еврей, да? Так и сколько вы дадите под мою расписочку? - Паясничали бы в парламенте, Хевисайд, - отвечает со скучающим видом молодой Ньюком. - Выбрали вас туда, значит, там вам и место. (Достопочтенный капитан Чарльз Хевисайд является членом нашего высшего законодательного органа, где прославился своим умением передразнивать депутатов оппозиции - к их смущению и к восторгу единомышленников.) А здесь не стройте из себя осла. Делом стоит заниматься только в урочное время. - Чтоб этому щенку это самое! - рычит сэр Томас, выпячивая брюхо. - Что говорят в Сити о русских? - интересуется Хорэс Фоги, некогда подвизавшийся на дипломатическом поприще. - Флот уже вышел из Кронштадта? - Откуда мне знать? - отвечает Барнс. - Разве об этом нет в вечерних газетах? - Очень неприятные вести из Индии, генерал, - продолжает Фоги. - А, вот экипаж леди Доддингтон! Какая она сегодня хорошенькая!.. Ранджит-Синг двинулся на Пешавар, опять же эта флотилия на Иравади. Все это, скажу я вам, весьма подозрительно, и в такое трудное время Индии нужен не Пингвин, а другой генерал-губернатор. - Разве Хаслер годится в главнокомандующие? Такого дурака, так его растак, еще свет не видел. Богомольный слюнтяй - ему бы только псалмы распевать! - говорит сэр Томас, мечтавший сам стать командующим. - А вы, кажется, любитель другого пения, сэр Томас, - говорит мистер Барнс. Дело в том, что в молодости сэр Томас де Бутс частенько певал в веселой компании герцога Йоркского и даже состязался с капитаном Костиганом, однако не смог превзойти этого артиста: капитан и перепел и перепил его. У сэра Томаса такой вид, словно он собирается спросить, какого черта этот щенок лезет не в свое дело, но он хочет вернуться в Индию и знает, как сильны Ньюкомы на Леденхолл-стрит, а потому решает быть вежливым с этим молокососом и проглатывает свои гневные речи. - А к нам, знаете ли, дядюшка из Индии приехал. Оттого я так и замучился. Мне надо купить ему пару перчаток, четырнадцатый номер, и еще сыскать ему портного, ну, конечно, не самого модного. Ваш бы, Фоги, пожалуй, подошел. Я бы свез его к отцовскому, но ведь папаша у меня общественный деятель и все заказывает в провинции - в своем избирательном округе. - Так полковник Ньюком из Бенгальской кавалерии - ваш дядя? - осведомляется сэр Томас де Бутс. - Разумеется. Не пожалуете ли в среду к нам на обед - будет случай с ним повидаться. И вы, Фоги, тоже приходите. Вы же любите хорошо пообедать. А не знаете ли вы чего-нибудь предосудительного про моего дядюшку, сэр Томас? Нет ли у меня какого-нибудь кузена брамина? Как по-вашему, нам не следует его стыдиться? - Вот что" я вам скажу, молодой человек: вам бы не повредило хоть немного на него походить. Он, конечно, чудак. В Индии его даже звали Дон Кихотом. Вы читали "Дон Кихота"? - Первый раз слышу. Но зачем мне все-таки походить на дядюшку? Мне, знаете, что-то не хочется. - А затем, что это один из храбрейших офицеров, каких видел свет! - заорал вдруг старый служака. - И затем, что он добрейшей души человек и не корчит из себя невесть что, хоть ему-то есть чем гордиться! Вот так-то, мистер Ньюком! - Что, получили, дружок? - бросает Чарльз Хевисайд, когда генерал, весь красный от ярости, не переставая чертыхаться себе под нос, направляется к выходу. Барни преспокойно допивает свой стакан. - Не пойму, что этому старому болвану от меня нужно, - с невинным видом замечает он, прикончив свое горькое пойло. - Вечно он на меня наскакивает, старый петух. Спорит со мной за вистом, а сам играет не лучше младенца. Лезет с советами за бильярдом, а я могу дать ему двадцать очков вперед и обыграть вчистую. И зачем только сюда таких пускают? Может, сыграем до обеда в пикет, Хевисайд? Э, да вон и мой дядюшка шествует со своим отпрыском. Тот, высокий, усатый, в коротких брюках. Сейчас, верно, отобедают в Ковент-Гардене и пойдут в театр. Мое почтение дяде! И достойная парочка отправилась играть в карты, чем и занималась до тех пор, пока не зашло солнце и не настал час обеда. ^TГлава VII,^U в которой мистер Клайв покидает школу К счастью, нашего доброго полковника ждала другая встреча - с сыном; и она сулила ему куда больше радости, чем недавнее общение с братьями. На Ладгет-Хилл он отпустил карету и оттуда через мрачные окрестности Ньюгета пошел дальше по грязным тротуарам Смитфилда к своей старой школе, где теперь учился его сын. Сколько раз он ходил здесь в юности! Вот улица Доминиканцев, вот памятная с давних времен "Красная Корова", а вот и площадь Серых Монахов, с ее закопченными деревьями и цветниками, в окружении причудливых зданий прошлого века, которые дремлют на солнцепеке подобно старикам из богадельни. Сквозь высокую арку виднелось готическое здание богадельни, по тихой площади в черной накидке брел какой-то из ее обитателей, еще несколько его сотоварищей направлялись из одной темной арки в другую. Здание школы стояло на этой же площади, прямо рядом с богадельней, только оно было новей, и из окон его лился нестройный хор голосов, мальчишески-звонких и возмужалых, слышался стук парт и звон посуды, доносились крики и плач. Молодость кипела, бурлила, переливалась через край, и все эти звуки являли странный контраст неслышным шагам одетых в черное людей под сводами старинного здания - шагам тех, для кого житейская борьба и надежды, суета и гомон - все в прошлом, все застлано мглой. Томас Ньюком, для которого пробил полдень, стоял где-то на полпути между шумливыми юнцами и шаркающими старцами и мог бы сейчас поразмыслить о тех и других, если бы Клайв, заметивший его из окна классной мистера Хопкинсона - или, попросту, Хопки, - не сбежал вприпрыжку с лестницы, чтобы приветствовать родителя. Он был одет с иголочки. Ни у кого из четырехсот его сверстников не было такой фигуры, такого портного, такой изящной обуви. Прочие воспитанники с завистью провожали его глазами из^за оконных решеток и зубоскалили. Старшеклассники обменивались замечаниями о просторной одежде и длинных усах полковника Ньюкома, о его коричневых руках и нечищеной шляпе. В зубах полковника торчала сигара, и верзила Смит, школьный коновод, соблаговоливший тоже выглянуть в окошко, соизволил заметить, что, по его мнению, отец Ньюкома - настоящий мужчина. - Расскажи мне о своих дядьях, Клайв, - сказал полковник, когда они, рука об руку, шли по улице. - А что рассказывать, сэр? - спросил мальчик. - Я их не очень-то знаю. - Ты ведь у них гостил, ты сам мне писал. Они были добры к тебе? - Да, конечно. Даже очень добры. Сколько монет мне передарили. Только я, когда бываю у них, почти их не вижу. Мистер Ньюком, тот чаще меня приглашает, раза два или три в семестр, если он в городе, и всегда дает мне золотой. - Разумеется, если б он тебя не видел, он не мог бы дать тебе гинею, - смеется отец. Мальчик смутился. - Да, конечно. В воскресенье вечером, накануне отъезда в Смитфилд, я всегда захожу в столовую попрощаться, и тогда-то он и дает мне золотой. Но он со мной почти не разговаривает. Если б не этот золотой, мне бы совсем не нравилось ездить на Брайенстоун-сквер - меня там сажают обедать с детьми, а они совсем маленькие, и еще с ними сидит гувернантка-француженка, такая здоровенная и противная; она все время визжит, кричит на них и придирается. У дяди каждую субботу званый обед, или он куда-нибудь уезжает, а тетя дает мне десять шиллингов и посылает в театр. Это гораздо лучше, чем званый обед. - Тут мальчик опять смутился. - Я когда был маленький, так делал: подожду на лестнице, чтоб они вышли из-за стола, да и стащу что-нибудь с блюда. Теперь я, конечно, этого не делаю. Мария (моя кузина) раньше таскала сласти да еще и гувернантку угощала - набьет карман сахаром и грызет прямо в классной, представляете? Дядя Хобсон, он не в таком хорошем обществе вращается, как дядя Брайен. Дело в том, что тетя Хобсон, хоть и очень добрая и все прочее, но, по-моему, не совсем comme il faut {Приличная, благоприличная (франц.).}. - А почему ты так думаешь? - спрашивает отец, которого забавляет чистосердечная болтовня мальчика. - В чем тут разница? - Как следует объяснить не могу, а все-таки разницу всегда чувствуешь. Тут даже не в звании дело, а просто видно: один человек джентльмен, а другой нет. И женщины тоже - кто леди, кто нет. Вот, к примеру, Джонс, классный наставник в пятом, у него платье поношенное, но все равно не ошибешься: он джентльмен. А мистер Браун и волосы себе маслит, и пальцы у него в кольцах, и белые галстуки носит - ну и галстуки, помереть можно! - и все равно мы зовем его "выскочкой" и "красавчиком". И с тетей Марией то же самое: она хоть и красивая и одевается нарядно, а все-таки в чем-то не такая - ну, словом, то, да не то. - То, да не то, значит, - говорит полковник с улыбкой. - Ну, то есть... Не знаю, не могу объяснить, - совсем сбивается мальчик. - Я вовсе не хочу над ней смеяться, ведь она очень добра ко мне, но вот тетя Анна совсем другая, и говорит как-то естественней, и хотя у нее тоже есть смешные черты, она как-то представительней. - Мальчик рассмеялся. - А знаете ли, сэр, я часто думаю, что старая тетушка Ханимен из Брайтона ничуть не меньше леди, чем сама тетя Анна, - в главном, конечно. Она не важничает, не задается, ни о ком за спиной худо не говорит, делает много добра бедным, а шума вокруг этого не поднимает. И нисколько не стыдится, что сдает комнаты и что сама бедная, а ведь кое-кто в нашей семье... - А мне показалось, что мы не хотели злословить, - улыбается полковник. - Это у меня так, с языка сорвалось, - смеется Клайв. - Только знаете, как они съедутся в Ньюком да начнут рассуждать о предках, а этот осел, Барнс Ньюком, знай, пыжится от важности, меня прямо смех разбирает. Я ведь, когда ездил в Ньюком, зашел проведать старую тетю Сару, и она мне все рассказала и показала комнату, в которой дедушка... ну вы помните... Мне сперва даже немножко не по себе стало, я ведь думал, что мы такие родовитые. И в школе я, пожалуй, тоже слишком драл нос и насчет Ньюкомов хвастался, и поэтому я, как вернулся, решил все рассказать товарищам: - Ты поступил как мужчина, - с восторгом сказал полковник. А может быть, правильней было бы сказать: "Ты поступил как мальчишка"? И в самом деле, у скольких светских господ мы не спрашиваем, кто их отцы? А сколько есть таких, что сами благоразумно об этом умалчивают? - Ты поступил как мужчина! - воскликнул полковник. - Никогда не стыдись своего отца, Клайв! - Моего отца? - переспрашивает Клайв, кидая на него взгляд и, как павлин, раздуваясь от гордости. - Я вот еще что хотел спросить... - продолжает он после короткой паузы. - Что, Клайв? - Это правда, что написано в книге пэров и в дворянской грамоте про дядю Ньюкома и Ньюком, и еще про того Ньюкома, которого cожгли в Смитфилде, и того, что участвовал: в битве на Босвортском поле, и того, самого первого, что был брадо... то есть лейб-медиком Эдуарда Исповедника и погиб в битве при Гастингсе? Мне кажется, нет. А хотелось бы, чтобы это была правда! - Наверно, каждому хотелось бы происходить из древнего и славного рода, - сказал полковник с обычной своей прямотой. - Тебе хочется гордиться своим отцом, так почему же не дедом, не прадедом и всеми другими предками? Но если нам не довелось унаследовать славу предков, постараемся, по крайней мере, оставить по себе добрую славу, мой мальчик. Этого с божьей помощью мы и будем с тобой добиваться. Коротая путь этой бесхитростной беседой, оба джентльмена достигли наконец западной части города, где на Брайенстоун-сквер стоял красивый и просторный особняк младшего компаньона фирмы "Братья Ньюком". Полковник Ньюком пришел с визитом к невестке. Он постучал в дверь, и пока они ждали, чтобы им открыли, он заметил сквозь распахнутые окна столовой, что большой обеденный стол накрыт на много персон и все приготовлено для пиршества. - Брат сказал, что сегодня он занят. Разве миссис Ньюком принимает без него гостей? - спросил он у сына. - Она-то всех и приглашает, - ответил Клайв. - Дядя никого не зовет без ее разрешения. Лицо полковника омрачилось. Устроить в доме званый обед и не позвать родного брата! - думал он. Если б они всей семьей прибыли в Индию, я бы просто обиделся, вздумай они остановиться не у меня. Пусть бы жили хоть целый год! Забегавшийся лакей в красном жилете открыл дверь и, не дожидаясь вопросов, сказал: "Нет дома". - Джон, это мой отец, полковник Ньюком, - сказал Клайв. - Тетя его примет. - Хозяйки нет дома, - ответил лакей. - Хозяйка уехала в экипаже. Да не в эту дверь! - заорал он вдруг. - Вниз, в подвал их тащи! - Последнее относилось к мальчишке от кондитера с огромным тортом и множеством кульков со сластями к десерту. - И чтоб мороженое было минута в минуту, а то хозяину твоему не поздоровится! - С этими словами Джон кинулся обратно в дом, захлопнув дверь перед изумленным полковником. - Право же, они, что называется, захлопнули дверь у меня перед носом, - пробормотал бедняга. - Сегодня большой обед, и Джон очень занят. Тетя бы вас непременно приняла, она очень добрая, - вступился Клайв. - Ведь у вас в Индии, наверно, все по-другому. А вот в скверике гуляют девочки. Те, что в синем. А усатая, с желтым зонтиком, это их француженка. Здравствуй, Мэри. Здравствуй, Фанни. Познакомьтесь - это мой отец и ваш дядя. - Mesdemoiselles! Je vous defends de parler a qui que ce soit hors du Square! {Барышни, я запрещаю вам разговаривать с ком бы то ни было на улице! (франц.).} - завизжала усатая дама и ринулась отгонять своих подопечных. - Надеюсь, вы позволите мне познакомиться с моими племянницами, - обратился к ней полковник на прекрасном французском языке, - а кстати и с их наставницей, о которой я слышал столько лестного от своего сына. - Хм, - произнесла мадемуазель Лебрюн, припоминая свою последнюю стычку с Клайвом и свой портрет, на котором этот шалопай изобразил ее с огромными усищами. - Мосье очень любезен, но в стране, где барышни так склонны забывать, что они из хорошей семьи, приходится сызмала неустанно внушать им правила благопристойности и приличия. За этими юными особами нужен глаз да глаз, иначе бог знает что может произойти. Вот хоть вчера: только я отвернулась на минутку и обратила свой взор к страницам книги - у меня ведь совсем нет времени на литературу, а я ее просто обожаю, - как вдруг слышу крики. Я поворачиваюсь и, что бы вы думали, вижу? Барышни, ваши племянницы, играют в крикет с двумя мосье Смис, сыновьями доктора Смиса, этими уличными мальчишками! - Все это она, к немалой забаве полковника, протараторила своим визгливым голосом, беспрерывно жестикулируя и размахивая зонтом над оградой сквера, сквозь которую на него глядели две маленькие девочки. - Я бы тоже, мои милые, охотно поиграл с вами в крикет, - сказал наш добряк, протягивая племянницам свои смуглые руки. - Вы, мосье, c'est different {Совсем другое дело (франц.).}, - вы в таком возрасте! Поздоровайтесь с мосье вашим дядей, мадемуазель. Но вы понимаете, мосье, что и я должна соблюдать осторожность, беседуя в общественном саду с таким представительным мужчиной. - И она опустила долу свои выпученные глаза, скрыв от полковника эти лучистые светила. Тем временем полковник, которого ничуть не занимало, куда устремлен взор мисс Лебрюн - к его шляпе или штиблетам, - с добротой, неизменно сиявшей на его лице, когда он обращался к детям, рассматривал своих маленьких племянниц. - Вы слышали, что у вас в Индии есть дядя? - спросил он их. - Нет, - ответила Мария. - Да, - ответила Фанни. - Мадемуазель говорила (тут мадемуазель принялась делать руками какие-то судорожные знаки, словно посылала воздушные поцелуи подъезжавшему большому ландо), мадемуазель говорила, что если мы будем mechantes {Скверные, плохие (франц.).}, нас отправят к дяде в Индию. Но я б и сама с вами поехала. - Ну и глупенькая!.. - воскликнула Мария. - Да, поехала бы, если б Клайв тоже поехал! - настаивала маленькая Фанни. - А вот и мадам вернулась с прогулки, - возвестила мисс Лебрюн, и обернувшийся полковник имел счастье впервые в жизни узреть свою невестку. Полная светловолосая дама в красивой шляпке и ротонде (кто помнит теперь, какие шляпки и ротонды носили в 183... году?) сидела в ландо, откинувшись на подушки, а спереди и сзади нее рдели плюшевые одеяния ее лакеев. Одна ее изящная ножка была выставлена и упиралась в подушку, на шляпке развевались перья, на коленях лежала книга; на ее высокой груди висел овальный мужской портрет, и еще один портрет с изображением двух хорошеньких розовощеких белокурых малюток украшал ее запястье вместе со множеством браслетов, цепочек и брелоков. Это великолепное зрелище портила лишь пара грязных перчаток. Переднее сиденье экипажа было завалено книгами из библиотеки, что свидетельствовало о пристрастии этой дамы к литературе. Молодой человек в брюках из красной парчи, соскочив с запяток, уже обрушил на дверь ее дома град ударов, отдававшихся громом по всей площади и возвещавших миру, что хозяйка этого жилища возвратилась к себе. Клайв, лукаво подмигнув отцу, подбежал к тетке. Она томно склонилась к нему из экипажа. Мальчик ей нравился. - Это ты, Клайв? - промолвила она. - Но ведь сегодня четверг! Почему ты не в школе, дружок? - А меня отпустили. Отец приехал, и меня отпустили. Он пришел навестить вас. Она величественно наклонила голову; лицо ее выразило монаршее удовольствие и благодушное удивление. - Вот как, Клайв?! - изволила она воскликнуть тоном, который означал: "Пусть он подойдет и представится мне". Наш честный джентльмен шагнул к ней, сняв шляпу, отвесил поклон и остался стоять с непокрытой головой. Она подарила его милостивым взглядом и с невыразимой грацией протянула ему свою пухлую ручку в грязной перчатке. Представьте себе какую-нибудь новоиспеченную баронессу времен Франциска I, снисходящую до рыцаря Баярда; или служанку служанки королевы Гиневры, милостиво отвечающую на поклон сэра Ланселота. Но нет, что может сравниться с достоинством английских дам?! - Вы только сегодня прибыли и сразу пришли навестить меня? Как это мило с вашей стороны. N'est-ce pas que c'etoit bong de mouseer le Colonel, Mademoiselle? Mademoiselle Lebrun, le Colonel Newcome, mong frere" {Не правда ли, как это любезно со стороны полковника, мадемуазель? Мадемуазель Лебрюн - полковник Ньюком, мой деверь (франц.; в орфографии отражено неправильное произношение миссис Ньюком).}. (И шепотом: "Наша гувернантка и мой друг, замечательная женщина".) Ну разве не любезно было со стороны полковника навестить меня? У вас было приятное путешествие? Вы побыва'ли на острове Святой Елены? Видели могилу этого великого человека? Как я вам завидую! Nous parlong de Napolleong, Mademoiselle, dong voter pere a ete le General favvory {Мы говорим о Наполеоне, мадемуазель, чьим любимым генералом был ваш папенька (искаж. франц.).}. - O Dieu! que n'ai-je pu le voir! {О боже, почему мне не довелось его видеть! (франц.).} - восклицает мадемуазель. - Lui dont parle l'univers, dont mon pere m'a si souvent parle {Его, о ком говорит весь мир и о ком папенька так часто мне рассказывал (франц.).}. - Но это замечание мадемуазель ее подруга пропускает мимо ушей. - Клайв, donnez-moi votre bras {Дайте мне вашу руку (франц.).}, - продолжает хозяйка. - Это две мои девочки. Мальчики в школе. Мне будет очень приятно познакомить их с дядей. А этого гадкого мальчишку вы б никогда больше не увидели, если б мы не забрали его после скарлатины в Марблхед и не выходили. Ты помнишь, Клайв? Мы все его очень любим, и вы не должны ревновать его к тетке. Мне кажется, мы с вами давно уже через него знакомы, и нам хотелось бы вам понравиться. Как ты думаешь, Клайв, мы понравимся твоему папеньке? Только вы, наверно, отдадите предпочтение леди Анне. Вы, конечно, уже побывали у нее? Нет еще? Ах да, ведь ее нет в городе! Рядом с миссис Ньюком стоит гувернантка с детьми; Джон ждет у распахнутой двери со шляпой в руке, а его хозяйка, любовно опершись на руку Клайва, неторопливо произносит приведенные нами знаменательные речи, отнюдь не собираясь пригласить деверя в дом. - Если вы заглянете к нам нынче вечером, часиков в десять, - говорит она, - то встретите здесь нескольких небезынтересных людей, которые почтят меня своим присутствием. Может быть, и вам, полковник, будет любопытно с ними познакомиться - вы ведь недавно в Европе. Не все они носят громкие титулы, хотя иные принадлежат к числу славнейших людей Европы. Но я считаю, что в человеке главное - талант, и личные достоинства ставлю выше любой родословной. Вы, конечно, слыхали о профессоре Боджерсе? А о графе Поски? О докторе Макбрехе? На родине его зовут Иезекииль из Клакманнана. А о мистере Шэлуни, великом ирландском патриоте? Уж о нем-то вы не могли не читать в газетах! Все они и еще кое-кто были так любезны, что обещали нынче навестить меня. Человеку, в Лондоне новому, вряд ли представится лучшая возможность познакомиться с нашими светочами мысли и литературы. Из родных тоже кое-кто будет, из моих, конечно, а не сэра Брайена, - у него другой круг, он и время иначе проводит. Мы же с мистером Ньюкомом, смею утверждать, никогда своих не чурались. А сейчас мне надо идти - я должна дать кое-какие указания миссис Хаббард, моей экономке. У нас сегодня к обеду будет несколько друзей. До свидания, до вечера. Только не позже десяти. Мистер Ньюком рано встает, и мы не засиживаемся. А когда Клайв станет чуточку старше, он тоже, надеюсь, будет посещать наши вечера. До свидания! - Полковнику разрешили еще раз пожать перчатку, и леди в сопровождении свиты переступила порог и поплыла вверх по лестнице. Миссис Ньюком ничуть не сомневалась, что оказала своему родственнику самый горячий и сердечный прием. Она вообще никогда не сомневалась в правильности и уместности своих поступков. Она приглашала в дождь к десяти часам вечера мужниных клерков из Кентиш-Тауна, заставляла художника тащиться к ней с альбомом из Кенсингтона, а какого-нибудь несчастного пианиста с нотной папкой - из Бромптона. Она награждала их улыбкой и чашкой чая и полагала, что осчастливила их. И если на второй или третий раз они отказывались посещать ее восхитительные журфиксы, она только покачивала своей белокурой головкой и с горечью замечала, что мистер А. пошел по дурному пути, или выражала опасение, что мистеру Б. недоступны подлинно духовные удовольствия. Иначе чем же объяснить, что человек молодой и, кажется, в здравом рассудке пренебрег такой возможностью развлечься и набраться ума?! ^TГлава VIII^U Миссис Ньюком у себя дома (маленькая вечеринка) Чтобы пробить себе дорогу в толпе, надо получше работать локтями. Если кто-то загораживает от вас хорошее место, оттолкните его, и оно ваше. Вы только поглядите, как целеустремленная личность захватывает лучшие места при дворе, на балу, на выставке - словом, везде, где надо пробиться и обойти другого: стать поближе к монарху, если хочешь поцеловать ему руку; устроиться на главной трибуне, если поехал в Аскот на скачки; усесться там, откуда лучше всего слышно и видно преподобного Кликушинга, когда весь город рвется на его страстные проповеди; а если кто склонен к чревоугодию, захватить на званом ужине, с которого многие уйдут голодными, самую большую порцию мороженого, шампанского, зельтерской, холодного паштета - словом, у кого к чему душа лежит. Разбитная светская дама уже пристроила дочку и не знает забот - ей остается только кликнуть карету, ехать домой и спокойно ложиться спать. А у скромной маменьки дочка все еще в детской, и после бала она упрашивает лакеев сыскать в гардеробной ее шали, но - увы! - в них давно уже кто-то уехал. В обществе надо уметь утвердить себя. Есть хорошее место за столом? Займи его! В казначействе или в министерстве внутренних дел? Проси его. Хочешь попасть на прием, на который тебя не >звали? Проси, чтоб тебя позвали. Проси А., проси Б., проси миссис В., проси всех, кого знаешь. Тебя сочтут надоедливым, но ты своего добьешься. Когда ты пролез, не беда, что тебя считают пролазой. Без устали работай локтями, и ты пробьешь себе путь среди тысяч. Приказывай людям, и, поверь, многие тебе подчинятся. Теперь ты видишь, благосклонный читатель, как разумно употребил ты свой шиллинг, купив эту книгу. Заучи изложенные в ней правила, следуй им в жизни, и ты можешь не сомневаться в успехе. Если чья-то нога мешает тебе, наступи на нее, и ее уберут. Правильность этих соображений мне легко подтвердить на примере семейства Ньюком. Перед вами совсем заурядная женщина, не слишком умная или красивая; повстречав случайно мистера Ньюкома, она велела ему на себе жениться; и он на ней женился и всю жизнь исполнял все, что она ему велела. Приняв полковника Ньюкома на крыльце, она повелела ему прийти на вечерний прием, и хотя он тридцать пять лет не бывал на вечерних приемах, провел предыдущую ночь без сна и имел лишь один штатский сюртук - тот, что прислали ему в Индию господа "Штульц и Кo" в 1821 году, - он и не подумал ослушаться и в пять минут одиннадцатого уже стоял у дверей ее дома в костюме, вызвавшем немалое удивление Клайва. Мальчика он оставил беседовать со своим другом и попутчиком мистером Бинни, который в этот день прибыл из Портсмута, снял, как было условлено, комнаты в той же гостинице и успел отобедать с полковником. Сюртук, шитый господами Штульц, был, собственно, не сюртук, а голубой фрак с золочеными пуговицами, ныне обнаружившими свою медную природу, очень высоким бархатным воротником, совершенно скрывавшим уши капитана, и с высокой талией, обозначенной двумя отворотиками и двумя пуговицами. Костюм Томаса Ньюкома дополняли два жилета - верхний белый и нижний алый, неизменные парусиновые брюки, а также белая шляпа, в которой мы видели его поутру - таких шляп у него было две дюжины, он купил их по случаю несколько лет назад в Баррамтолле. Описывая голубой фрак, мы не оговорились, назвав владельца его капитаном, ибо в сем звании Томас Ньюком как раз и состоял, когда им обзавелся, и за истекшие с тех пор двенадцать лет так привык считать его нарядным, что и теперь не склонен был изменить свое мнение. И тем не менее полковник Ньюком совершенно затмил в тот вечер всех светских львов, собравшихся на приеме у миссис Ньюком, включая доктора Макбреха, профессора Боджерса и графа Поски. У нашего достойного героя, меньше всего помышлявшего об украшении своей особы, имелась с 1801 года превосходная бриллиантовая булавка (ее отдал ему перед смертью бедный Джек Катлер, убитый в деле под Аргаоном), и раз в три года, по особо торжественным случаям, каковым счел и вечер у миссис Ньюком, он извлекал ее из шкатулки и накалывал на жабо. Великолепие этой булавки и блеск золоченых пуговиц приковали к нему все взоры. Среди гостей многие были с усами, но только усищи профессора Бредница, весьма упитанного мученика, недавно спасшегося из Шпандау, и Максимилиана Фанфарона, апостола свободы из французских эмигрантов, могли потягаться с усами полковника Ньюкома. Польские вожди до того наводнили в то время Лондон, что их никто уже не замечал, кроме одного почтенного депутата парламента от Мэрилебона да, раз в год, лорда-мэра. Собравшиеся порешили, что незнакомец - тот самый боярин из Валахии, о чьем прибытии в гостиницу "Мивар" сегодня сообщила "Морнинг пост". Миссис Майлс, чьи прелестные вечера, даваемые каждую вторую среду на Монтегью-сквер, соперничали, по мнению многих, с приемами, которые каждый второй четверг устраивала на Брайенстоун-сквер миссис Ньюком, ущипнула свою дочь Миру, болтавшую сразу на трех языках с герром Бредницем, гитаристом сеньором Карабосси и мосье Пивье - знаменитым французским шахматистом, и тем привлекла ее внимание к боярину. Мира Майлс пожалела, что не знает молдавского, - не для того чтобы говорить, а чтобы показать другим, будто она говорит на нем. А миссис Майлс, не получившая такого образования, как ее дочь, умильно улыбнувшись, пропела: "Madame Newcome pas ici - votre excellence nouvellement arrive - avez-vous fait ung bon g voyage? Je recois chez moi mercredi prochaing; lonnure de vous voir - Madamaselle Miles ma fille..." {Мадам Ньюком здесь нет. Ваше превосходительство недавно прибыли? Хорошо ли путешествовали? Я принимаю по средам, буду счастлива вас видеть у себя. Мадемуазель Майлс - моя дочь... (искаж. франц.)} И тут Мира, придя на выручку матери, бойко затараторила по-французски, к некоторому удивлению полковника, который, однако, решил, что в высшем свете, куда он нынче впервые попал, только так и изъясняются. Миссис Ньюком покинула свое место у дверей гостиной, чтобы пройтись по комнатам со знаменитым индийским купцом Раммун Лалом - он же его превосходительство Раммун Лал, он же его высочество Раммун Лал, главный владелец алмазных копей в Голконде и обладатель пакета акций Ост-Индской компания в три с половиной миллиона фунтов стерлингов. Оставшись сегодня после обеда в мужской компании, он закурил кальян, и, поскольку у его слуг всегда было при себе несколько запасных кальянов, многие английские джентльмены довели себя до дурноты в его честь, пытаясь соревноваться с ним в этом занятии. Сам мистер Ньюком вынужден был уйти и лечь в постель, так и не совладав с дурнотой, вызванной курением кальяна, а доктор Макбрех, в надежде обратить его высочество в истинную веру, накурился так, что сделался лицом чернее заморского гостя. Вот этот-то Раммун Лал - с нафабренными усами, тонким смуглым лицом и мутными белками глаз, в чалме, шалях и шитой накидке, шествовал теперь по комнатам, пожевывая бетель, - который он вынимал из серебряной коробочки; миссис Ньюком прогуливала его, повиснув у него на руке и поигрывая веером, зажатым все в той же грязной перчатке; потом она вновь заняла свой пост у дверей гостиной. Как только его высочество завидел полковника Ньюкома, который был ему хорошо знаком, вся важность и неприступность мигом слетели с него, уступив место глубочайшему смирению. Он склонил голову и, сложив ладони перед лицом, с подобострастной миной двинулся скользящей походкой к полковнику, чем удивил миссис Майлс, которая совсем обомлела, когда молдавский магнат вскричал на чистейшем английском языке: "А ты что тут делаешь, Раммун?!" Раммун, не поднимая головы и не опуская ладоней, что-то быстро забормотал на хинди; полковник высокомерно слушал его, покручивая ус, а выслушав, резко отвернулся и заговорил с миссис Ньюком, которая с улыбкой поблагодарила его за то, что он пришел к ней в нер-вый же вечер по приезде. - Куда же мне было идти прежде всего, как не в дом моего брата? - удивился полковник. Миссис Ньюком выразила сожаление, что за обедом у них не было свободного места. А ведь одно место все же оказалось незанятым - мистера Шэлуни задержали в палате общин. И разговор был такой интересный. Индийский князь так остроумен... - Индийский кто?.. - переспросил полковник. Именитый язычник уже успел отойти от них и теперь сидел с одной из самых хорошеньких гостий, которая, обратив к нему свое прелестное личико и касаясь белокурыми локонами его плеча, слушала его с таким жадным вниманием, с каквму. наверно, Дездемона слушала Отелло. Подобное, поведение индуса вывело полковника из себя. В ярости он так закрутил свои усы, что они поднялись у него к вискам. - Уж не хотите ли вы сказать, что этот субъект выдает себя за князя? Да на родине он и сесть не смеет в присутствии офицера... - Добрый вечер, мистер Ханимен... Eh, bong soir, Monsieur... {Добрый вечер, мосье (искаж. франц.).} Вы