лейси (так она себя называла) лишь после того, как она поступила с ним... ну, так, как обычно поступают подобные женщины. Он предложил поместить детишек в Йоркширскую школу - довольно дешевую, - но она не пожелала с ними расстаться. Скандал она подняла, чтобы выговорить себе более выгодные условия, в чем и преуспела. Ему очень хотелось избавиться от нее; он говорил, что это камень у него на шее, и что его мучают угрызения совести, а вернее сказать - опасения. Он был просто вне себя. Когда повесили того парня, который убил женщину, так помню, Барнс сказал, что вполне его понимает. Юноши заводят в молодости такие связи, о которых потом жалеют всю жизнь. Он раскаивался от души - в этом ему можно поверить, он хотел жить прилично. Моя бабушка устроила это дело с Плимутроками. Старая леди Кью, как вы знаете, все еще за рулевого в нашей лодке, и никому не уступит своего места. Старики, они все знают. Барнс малый неглупый, по-своему даже остроумный, и вполне может быть приятным, когда захочет. Тут не было и речи о принуждении. Надеюсь, вы не думаете, что молодых девиц томят в темницах и подвергают пыткам? Но в Шантеклере целый выводок дочек, и старому Плимутроку нечего дать за ними. Дочь его по своей воле избрала Барнса, а тот вполне осведомлен о ее прежней истории с Джеком. Вчера этот бедняга появился так неожиданно, что девушка упала в обморок. Но она готова нынче же свидеться с ним, коли он того пожелает. Сегодня в пять утра я отдал ему записку от леди Плимутрок. Если он думает, что леди Клару к чему-то принуждают, пусть услышит из ее собственных уст, что она сама так решила. Девушка выходит за своего избранника и будет честно исполнять свой долг. Вы еще молоды, а посему кипите и негодуете при мысли, что юная особа, едва справившись с одним чувством, способна возгореться новым... - Я возмущаюсь не тем, - говорит Клайв, - что она порывает с Белсайзом, а тем, что выходит за Барнса. - Вы просто не любите его и знаете, что он ваш враг. Он и впрямь, юноша, не слишком лестно о вас отзывается. Изображает вас этаким непутевым гулякой, да скорей всего и правда так думает. Ведь все зависит от того, в каком свете нас представить. Друзья рисуют нас так, враги иначе, и я частенько думаю, что обе стороны правы, - продолжал этот проповедник житейской терпимости. - Вы не выносите Барнса и не находите в нем никаких достоинств. А он в вас. На Парк-Лейн происходили жаркие схватки по поводу вашей милости в связи с некими обстоятельствами, о коих я не хочу говорить, - сказал лорд Кью с достоинством. - Чего же добились злопыхатели? Мне по душе и вы и ваш батюшка, которого я считаю достойнейшим человеком, хотя иные пытались представить его расчетливым интриганом. Оставьте мистеру Барнсу, по крайней мере, право на людское снисхождение, и пусть он кому-то нравится, хотя не нравится вам. А что до этой романтической страсти, - продолжал молодой лорд, постепенно загораясь и оставляя те выражения и словечки, каковыми мы обычно уснащаем свою речь, - до этой трогательной повести о том, как Дженни и Джессами полюбили друг друга с первого взгляда, ворковали и целовались под сенью дерев, а потом поселились в шалаше, чтоб и впредь целоваться и ворковать, - боже, какая глупость! Это годится для романов, над которыми вздыхают девицы, но всякий хоть что-то сумевший понять в жизни, знает, какая все это чепуха и бессмыслица. Я не хочу сказать, что молодые люди не могут встретиться, сразу полюбить друг друга, в тот же год пожениться и жить в любви и согласии до ста лет; но это высший удел, боги даруют его лишь Филемону и Бавкиде, да еще разве очень немногим. Остальным же приходится идти на компромисс, устраиваться, как сумеют, и брать добро пополам со злом. А что до бедных Дженни и Джессами, так бог ты мой, - оглянитесь на своих друзей, прикиньте, сколько вы знаете браков по любви и многие ли из них оказались счастливыми. Рай в шалаше! А кто будет платить за шалаш? За чай со сливками для Дженни и бараньи отбивные для Джессами? Если же ему придется довольствоваться холодной бараниной, они поссорятся. Приятные же им предстоят трапезы, когда в буфете шаром покати! Вы осуждаете браки по расчету в нашем мире. Но даже монархические браки основаны на таком же принципе. Мой мясник прикопил денег и выдает дочку за молодого скотопромышленника. Чета скотопромышленников процветает и женит своего сына уже на дочери олдермена. Стряпчий приискивает меж своих клиентов жениха повыгодней для мисс Петиции, а сынка устраивает в коллегию адвокатов, проводит в парламент, где тот выдвигается, становится стряпчим по делам казны, сколачивает себе состояние, заводит дом на Белгрэйв-сквер и выдает следующую мисс Петицию за пэра. Не обвиняйте нас в своекорыстии: мы не хуже, чем наши соседи. Мы поступаем, как все и светская девица избирает лучшую из возможных партий, совершенно так же, как мисс Табачница, когда за ней ухаживают два молодых человека из цеха зеленщиков, дарит своей благосклонностью того, кто ездит с рынка на осле, а не того, кто торгует вразнос. Эта речь, произнесенная его сиятельством с заметным воодушевлением, несомненно, предназначалась в поучение Клайву, и наш юноша, надо отдать ему должное, не замедлил понять ее смысл. Он сводился к следующему: "Коли некоторые титулованные особы ласково обходятся с вами, молодым человеком, у которого только и есть, что пригожая внешность, хорошие манеры да триста - четыреста фунтов годового дохода, то не слишком полагайтесь на их любезность и оставьте честолюбивые мечты, которые вам, как видно, подсказало тщеславие. Плывите в одном русле с медной посудой, сударь Глиняный горшок, но соблюдайте дистанцию! Вы - милый юноша, и все же иные отличия не про вас, они для тех, кто получше. Вы можете с тем же успехом просить премьер-министра о первом свободном ордене Подвязки, как ждать, что на вашей груди заблещет такая звезда, как Этель. Ньюком". Прежде чем Клайв явился со своим обычным визитом в отель напротив, туда прибыл последний из высоких участников предстоящего Баденского семейного конгресса. Войдя в гостиную леди Анны Ньюком, Клайв вместо пунцовых щечек и ярких глазок Этель узрел желтое, как пергамент, лицо и хорошо ему знакомый крючковатый нос старой графини Кью. Выдержать взгляды, бросаемые по обе стороны этого мыса из-под кустистых черных бровей, было нелегким делом. На все семейство нагоняли ужас нос и глаза леди Кью - это были ее сильнейшие орудия власти. Одну только Этель ее грозный лик не повергал в страх и смирение. Кроме леди Кью, в гостиной находились ее сиятельный внук, леди Анна, вся детвора, от мала до велика, и мистер Барне,. но никого из них Клайв не имел желания видеть. Смущенный взгляд, который Кью бросил на Клайва, отнюдь не лишенного природной наблюдательности, позволил ему понять, что в разговоре только что упоминалось его имя. Барнс, за мгновение перед тем, как всегда, на чем свет стоит поносивший Клайва, поневоле потупился при виде кузена. Клайв уже отворял дверь, когда Барнс величал его мерзавцем и негодяем, так что, естественно, вид у него был виноватый. Что же до леди Кью, этой многоопытной политиканки, то ни тени смущения или какого-либо иного чувства не отразилось на ее старческом лице. Мохнатые брови ее были чащами, скрывавшими тайну, а непроницаемые глаза - бездонными колодцами. Она протянула Клайву два своих старых подагрических пальца, каковые он волен был подержать подольше или выпустить сразу, а затем он удостоился счастья пожать руку мистеру Барнсу, который, с радостью заметив, как смутил Клайва прием леди Кью, решил обойтись с ним подобным же образом и столь высокомерно бросил ему при этом: "Здрасте", - что кузен с удовольствием запихнул бы ему это приветствие обратно в, глотку. Мистер Барнс, этот своеобразный молодой человек, почти у каждого, кто с ним сталкивался, вызывал настоятельное желание задушить его, расквасить ему нос или вышвырнуть его в окошко. И хотя биографу пристало быть беспристрастным, я должен признаться, что до некоторой степени испытывал подобную же потребность. Он выглядел много моложе своих лет, не отличался представительностью, но при этом с таким несносным высокомерием третировал равных себе, да и тех, кому в подметки не годился, что очень многим хотелось поставить его на место. Клайв сам рассказал мне об этом маленьком эпизоде, и я, как мне ни прискорбно, должен поведать здесь о недостойном поступке своего героя. - Мы стояли с Барнсом поодаль от дам, - рассказывал Клайв, - и тут между нами произошла маленькая стычка. Он однажды уже пытался совать мне два пальца, и я тогда сказал ему, что пусть либо подает всю руку, либо вообще не подает. Ты знаешь, как этот нахал любит стоять, откинувшись назад и расставив свои маленькие ножки. Я и наступил, черт побери, каблуком на его лакированный носок и так нажал, что мистер Барнс издал одно из самых громогласных своих проклятий. - Поосторожней!.. Ах, чтоб вас! - взвизгнул Барнс. - А я думая, вы ругаетесь только при женщинах, Барнс, - ответил Клайв вполголоса. - Это вы черт знает что говорите при женщинах, Клайв! - прошипел его кузен в совершенной ярости. Тут мистер Клайв вышел из себя. - В каким обществе вы предпочитаете услышать, что я считаю вас хлыщом, Барнс? Может быть, при всех, в парке? Так выйдем и потолкуем. - Барнсу нельзя появиться в парке, - со смехом возразил лорд Кью, - там его поджидает другой джентльмен. Двое из трех молодых людей по достоинству ощенили эту шутку. Бмосъ, что Барнс Ньюком, эсквайр из Ньюкома, не был в их числе. - Чему вы там смеетесь, молодые люди? - окликнула их леди Анна в своей безграничной наивности и простодушии. - Уж верно, чему-нибудь нехорошему. Подите-ка сюда, Клайв! Надо сказать, что едва наш юный друг удостоился в знак приветствия прикосновения двух пальцев леди Кью, как ему дано было понять, что его свидание с этой любезной дамой окончено; ибо ее сиятельство тут же подозвала свою дочь и принялась с нею шептаться. Тогда-то Клайв и угодил из лап леди Кью в объятия Барнса. - Клайв отдавил Барнсу ногу, - весело объяснил лорд Кью. - Наступил Барнсу на любимую мозоль, и ему теперь придется сидеть дома. Вот мы и смеялись. - Гм!.. - проворчала леди Кью. Она-то знала, на что намекает ее внук. Лорд Кью в самом устрашающем виде изобразил на семейном совете Джека Белсайза с его огромной дубинкой. Ну как было не повторить такую шутку! Пошептавшись со старой графиней, леди Анна, очевидно, сумела умерить гнев своей матушки против бедного Клайва, ибо, когда он приблизился к обеим дамам, младшая ласково взяла его за руку и сказала: - Мы очень жалеем о вашем отъезде, милый Клайв. Вы были нам большой помощью в путешествии. Право же, вы были на редкость милы и услужливы, и мы все будем очень по вас скучать. Ее добрые слова до того взволновали великодушного юношу, что краска прилилаа к его щекам и на глаза, возможно, навернулись слезы, - так он был ей признателен за сочувствие и поддержку. - Спасибо вам, дорогая тетушка, - сказал он, - вы были очень добры и ласковы ко мне. Это я буду грустить без вас, и все же... пора мне ехать и браться за работу. - Давно пора! - вмешалась свирепая обладательница орлиного клюва. - Баден - неподходящее место для молодых людей. Они заводят здесь знакомства, от которых нечего ждать добра. Посещают игорные залы и проводят время с беспутными французскими виконтами. Мы слышали о ваших подвигах, сэр. Остается лишь пожалеть, что полковник Ньюком не взял вас с собой в Индию. - Что вы, маменька! - вскричала леди Анна. - Уверяю вас, что Клайв вел себя здесь примерно. Нотации старой леди вывели Клайва из чувствительного настроения, и он заговорил с некоторой запальчивостью: - Вы всегда были добры ко мне, дражайшая леди Анна, и ваше ласковое слово для меня не внове. А вот на советы леди Кью я никак не смел рассчитывать - они для меня неожиданная честь. Мои подвиги за игорным столом, на которые изволит намекать ваше сиятельство, известны моему батюшке, а джентльмена, чье знакомство вам угодно почитать недостойным, он сам мне представил. - И все-таки, милый юноша, вам пора ехать, - повторила леди Кью, на сей раз с полнейшим добродушием; ей понравилась смелость Клайва, и, пока он не мешал ее планам, она готова была обходиться с ним вполне дружелюбно. - Поезжайте в Рим, во Флоренцию, куда хотите, прилежно учитесь, возвращайтесь с хорошими картинами, и все мы будем рады вас видеть. У вас большой талант - эти рисунки действительно превосходны. - Не правда ли, маменька, он очень даровит? - с жаром подхватила добрая леди Анна. Клайв снова расчувствовался, он готов был обнять и расцеловать леди Анну. Как бываем мы благодарны - как тронуто бывает честное, великодушное сердце одним-единственным добрым словом, услышанным в трудную минуту! Пожатие ласковой руки придает человеку сил перед операцией, позволяет без стона выдержать устрашающую встречу с хирургом. И вот хладнокровный старый хирург в юбке, вознамерившийся излечить мистера Клайва, взял тонкий сверкающий нож и сделал первый надрез очень аккуратно и точно. - Как вам, должно быть, известно, мистер Ньюком, мы съехались сюда по своим семейным делам, и, скажу вам без обиняков, на мой взгляд для вас же лучше будет находиться отсюда подальше. Узнав, что вы здесь, я в письме к моей дочери высказала, как я этим недовольна. - Но это была чистая случайность, маменька, уверяю вас! - воскликнула леди Анна. - Конечно, чистая случайность, и по чистой случайности я об этом узнала. Одна маленькая пташка прилетела в Киссинген и сообщила мне. Ты безмозглая гусыня, Анна, я сто раз тебе это говорила! Леди Анна советовала вам остаться, а я, милый юноша, советую уехать. - Я не нуждаюсь ни в чьих советах, леди Кью, - ответил Клайв. - Я уезжаю потому, что так надумал, и меня незачем провожать и выпроваживать. - Ну, разумеется, и мой приезд - для мистера Ньюкома сигнал к отъезду. Я ведь пугало, от меня все разбегаются. Но сцена, которой вы вчера были свидетелем, мой милый юный друг, и весь этот прискорбный скандал на гулянье должны были убедить вас, как глупо, опасно и безнравственно, да, да, безнравственно со стороны родителей допускать, чтобы у молодых людей зародилось чувство, от которого могут произойти лишь неприятности и бесчестье. Вот вам еще одна добрая гусыня - леди Плимутрок. Я вчера не успела приехать, как прибегает ко мне моя горничная с известием о том, что произошло в парке. И я, как ни устала с дороги, тотчас поспешила к Джейн Плимутрок и весь вечер провела с ней и с этой бедной малюткой, с которой так жестоко обошелся капитан Белсайз. Она вовсе о нем не думает, ей до него и дела нет. За те два года, что мистер Джек свершал свои тюремные подвиги, ее детское чувство прошло; и если этот несчастный льстит себя мыслью, что так сильно взволновал ее вчера своим появлением, то он глубоко ошибается, - можете это передать ему от имени леди Кью. Девушка просто подвержена обморокам. Ее с самого приезда пользует доктор Финк. Прошлый вторник она упала без чувств при виде крысы у себя в комнате (у них прескверное помещенье, у этих Плимутроков!). Неудивительно, что она испугалась, встретив этого грубого пьяного верзилу! Она просватана, как вы знаете, за вашего родственника, моего внука Барнса, - он для нее во всех отношениях хорошая партия. Они одного круга и посему друг другу подходят. Она славная девушка, а Барнс столько натерпелся от особ иного рода, что теперь по достоинству оценит семейные добродетели. Ему давно пора остепениться. Я говорю вам все это совершенно чистосердечно. А ну-ка обратно в сад, пострелята, играйте там! - Это относилось к невинным малюткам, которые, резвясь, примчались с лужайки, расстилавшейся под окнами. - Что, уже наигрались? Вас прислал сюда Барнс? Ступайте наверх, к мисс Куигли. Нет, постойте! Подите и пришлите сюда Этель. Приведите ее вниз, слышите? Несмышленыши затопали наверх к сестрице, а леди Кью ласково продолжала: - В нашей семье давно условлено о помолвке Этель с моим внуком лордом Кью, хотя о подобных вещах, как вы знаете, любезный мистер Ньюком, лучше наперед не говорить. Когда мы виделись с вами и вашим батюшкой в Лондоне, то слышали, будто и вы... будто вы тоже помолвлены с молодой особой вашего круга, с мисс - как ее? - мисс Макферсон... мисс Маккензи. Этот слух пустила ваша тетушка, миссис Хобсон Ньюком, - вот взбалмошная дура, скажу я вам! Оказывается, все это выдумки. Не удивляйтесь, что я так осведомлена о ваших делах. Я - старая колдунья и знаю много всякой всячины. И в самом деле, как леди Кью разузнала вое это, сносилась ли ее горничная с горничной леди Анны, и обычным путем или волшебством получала графиня столь точные сведения, так и не установлено нашим летописцем. Скорее всего, Этель, которая за минувшие три недели выяснила это интересное обстоятельство, сообщила его во время дознания леди Къю, и тут, очевидно, произошла схватка между бабушкой и внучкой, о чем, впрочем, у автора жизнеописания Ньюкомов нет точных данных. Мне известно лишь, что такое бывало часто и осады, и стычки, и генеральные сражения. Если мы слышим пушки и видим раненых, то догадываемся, что был бой. Как знать, может, и здесь произошла великая битва, и мисс Ньюком перевязывает наверху свои раны? - Вам, наверно, захочется проститься с кузиной, - продолжала леди Кью как ни в чем не бывало. - Этель, детка, здесь мистер Клайв Ньюком, он пришел со всеми вами проститься. По лестнице, перебирая ножками, спускались две девочки, держась с обеих сторон за подол старшей сестры. Она была несколько бледна, но глядела надменно, почти воинственно. Клайв встал ей навстречу с кушетки, на которую старая графиня усадила его подле себя на время ампутации. Встал, откинул волосы со лба и совершенно спокойно сказал: - Да, я пришел проститься. Вакации мои кончились, и мы с Ридли едем в Рим. Прощайте, и да благословит вас бог, Этель, Она подала ему руку и произнесла: - Прощайте, Клайв. - Но рука ее не ответила на его рукопожатие и упала, едва он разжал пальцы. Услышав слово "прощайте", маленькая Элис громко заревела, а крошка Мод, существо необузданное, затопала красными башмачками, повторяя: "Не надо пласай!.. Пусь Ляйв остается!..". Рыдающая Элис уцепилась за штаны Клайва. Он весело подхватил обеих на руки, как делал это сотни раз, и посадил на плечи, где они так любили сидеть и теребить его белокурые усы. Он осыпал поцелуями их ручки и личики и тут же ушел. - Qu'as-tu? - осведомился мосье де Флорак, повстречавший его на мосту, когда он возвращался к себе в отель. - Qu'as-tu, mon petit Glaive? Est-ee qu'on vient de t'arracher une dent? {Что с тобой, мой маленький Клайв? Тебе что ли, зуб выдрали? (франц.).} - C'est ca {Вот именно (франц.).}, - ответил Клайв и направился в Hotel de France. - Эй, Ридли! Джей Джей! - прокричал он. - Прикажи выкатывать бричку, и поехали! - А я думал, мы выступаем только завтра, - ответил Джей Джей, наверно, догадавшийся, что что-то случилось. И в самом деле, мистер Клайв уезжал на день раньше, чем думал. На следующее утро он проснулся уже во Фрейбурге. Он увидел перед собой величественный древний собор, - как это не походило на Баден-Баден с его лесистыми холмами, милыми дорожками и липовыми аллеями, на этот прелестнейший балаган на всей Ярмарке Тщеславия. Музыка, людская толчея, зеленые столы, мертвенно-бледные лица крупье и звон золота, - все это ушло далеко-далеко. В памяти осталось только окно в Hotel de Hollande; он вспоминал, как прелестная ручка отворяла его спозаранку и утренний ветерок тихонько шевелил кисейную занавеску. Чего бы он только ни дал, чтоб еще хоть раз взглянуть, на него! И когда в тот вечер он бродил в одиночестве по Фрейбургу, ему хотелось заказать лошадей и скакать назад в Баден-Баден, чтобы опять очутиться под этим окном и позвать: "Этель, Этель!" Но он возвратился в гостиницу, где его ждали тихий Джей Джей и бедняга Джек Белсайз, которому тоже выдернули зуб. Мы чуть не забыли о Джеке, сидевшем в задке брички, как и подобает второстепенному персонажу нашей истории, - да, по правде сказать, и Клайв тоже едва ие забыл о нем. Но Джек, поглощенный своими делами и заботами, посовал вещи в саквояж и, не сказав ни слова, вынес его на улицу, так что Клайв, усаживаясь в свою маленькую бричку, уже застал его там, в клубах дыма. Видели их отъезд из окна Hotel de Hollande или нет, не знаю. Ведь не за каждую занавеску может заглядывать биограф, как бы ни был он любопытен. - Tiens, le petit part {Никак, малыш уезжает (франц.).}, - сказал, вынимая изо рта сигару, Флорак, который всегда попадался им на пути. - Да, уезжаем, - ответил Клайв. - Садитесь, виконт, у нас в бричке есть четвертое место. - Увы, не могу, - отвечал Флорак. - Дела! Мой родственник и повелитель герцог Д'Иври едет сюда из Баньер-де-Бигора. Он говорит, что я ему нужен: affaires d'etat {Государственные дела (франц.).}. - Как рада будет герцогиня... Поосторожней с этой сумкой! - прокричал Клайв. - Как рада будет ее светлость... - Правду сказать, он плохо понимал, что говорит. - Vous croyez, vous croyez? {Вы думаете, вы так думаете? (франц.).} - переспросил мосье де Флорак. - Коль скоро у вас свободно четвертое место, я знаю, кому бы следовало его занять. - Кому же? - осведомился наш молодой путешественник. Но тут из дверей Hotel de Hollande вышли лорд Кью и БарнС Ньюком, эсквайр. Увидев бородатую физиономию Джека Белсайза, Барнс снова скрылся в дверях, а Кью перебежал через мост к отъезжающим. - Прощайте, Клайв! Прощай, Джек! - Прощай, Кью! Они крепко пожали друг другу руки. Форейтор затрубил в рожок, карета тронулась, и юный Ганнибал оставил позади свою Капую. ^TГлава XXXI^U Ее светлость В одном из баденских писем Клайв Ньюком с присущим ему чувством юмора и, как всегда, со множеством иллюстраций, описал мне некую высокородную даму, которой был представлен на водах своим приятелем, лордом Кью. Лорд Кью путешествовал по Востоку с сиятельной четой Д'Иври - герцог был давним другом их семейства. Лорд Кью и был тем самым "К" из путевых записок мадам Д'Иври, озаглавленных "По следам газели. Записки дочери крестоносцев", об обращении коего она так страстно молила бога, - тем самым "К", который спас ее светлость от арабов и совершил множество других подвигов, описанных в этом пылком сочинении. Правда, он упорно утверждает, что не спасал герцогиню ни от каких арабов, если не считать одного нищего, который клянчил бакшиш и которого Кью отогнал палкой. Они совершили паломничество по святым местам, и что за жалкое зрелище, рассказывает лорд Кью, являл собой в Иерусалиме старый герцог, шествуя с пасхальным крестным ходом босой и со свечой в руке! Здесь лорд Кью расстался с титулованными супругами. Его имя не встречается в последней части "Следов", изобилующих, нужно сказать, темными и напыщенными разглагольствованиями, приключениями, коим никто, кроме ее светлости, не был свидетелем, и мистическими изысканиями. Не отличаясь ученостью, герцогиня, подобно другим французским сочинителям, выказывала завидную смелость и выдумывала там, где ей не хватало знаний; она мешала религию с оперой и выделывала балетные антраша перед вратами монастырей в кельями анахоретов. Переход через Красное море она описывала так, словно сама была очевидицей этого великого события, про злосчастную страсть фараонова старшего сына к Моисеевой дочери повествовала, как о достовернейшем факте. В главе о Каире, упоминая о житницах Иосифа, она разражалась неистовой филиппикой против Потифара, которого рисовала подозрительным и деспотичным старым дикарем. Экземпляр ее книги всегда стоит на полке в баденской публичной библиотеке, ведь мадам Д'Иври каждый год посещает этот модный курорт. Его светлость не одобрял этой книги, опубликованной без его согласия, и называл ее одним из десяти тысяч безумств герцогини. Сей аристократ был сорока пятью годами старше своей жены. Франция - страна, где особенно распространен милый христианский обычай, известный под названием mariage de convenance, о коем как раз сейчас так хлопочут многие члены описываемого нами семейства. Французские газеты ежедневно сообщают, что в bureau de confiance {Посреднической конторе (франц.).}, где главой мосье де Фуа, родители могут устроить браки своих детей без всяких трудов и с полной гарантией. Для обеих сторон все сводится только к деньгам. У мадемуазель столько-то франков приданого, у мосье такая-то рента или такое-то количество земли в пожизненном, либо полном владении, или etude d'avoue {Адвокатская контора (франц.).}, или магазин с такой-то клиентурой и таким-то доходом, каковой может удвоиться, если благоразумно вложить в дело такую-то сумму. И вот соблазнительная матримониальная сделка совершилась (такой-то процент посреднику) или расстроилась, и никто не горюет, и все шито-крыто. Не берусь за незнанием тамошней жизни судить о последствиях упомянутой системы, но коль скоро литература страны передает ее нравы и французские романы отражают действительность, то можно представить себе, что там у них за общество, в которое мой лондонский читатель может попасть через двенадцать часов после того, как перевернет эту страницу, ибо эти места отделяют от нас всего двадцать миль морского пути. Старый герцог Д'Иври принадлежал к древнему французскому роду; он бежал с Д'Артуа, воевал под началом Конде, провел в изгнании все царствование корсиканского узурпатора, и хотя в революцию он утратил девять десятых своих богатств, оставался могущественным и знатным вельможей. Когда судьба, точно задумав пресечь этот славный род, поставлявший Европе королев, а крестоносцам знаменитых предводителей, отняла у Д'Иври обоих его сыновей и внука, наш сиятельный вдовец, отличавшийся стойкостью духа, не пожелал склониться перед грозным врагом и, презрев нанесенные ему тяжкие удары, уже на седьмом десятке, за три месяца до Июльской революции, торжественно обвенчался с родовитой девицей шестнадцати лет, взятой для этого из монастырской школы Sacre Coeur в Париже. В книге регистрации гражданских браков под их фамилиями стояли самые августейшие свидетельские подписи. Супруга дофина и герцогиня Беррийская поднесли новобрачной богатые подарки. Через год на выставке появился портрет кисти Дюбюфа, с которого смотрит прелестная юная герцогиня, черноокая и чернокудрая, с ниткой жемчуга на шее и алмазной диадемой в волосах, прекрасная, точно сказочная принцесса. Мосье Д'Иври, чья молодость, наверно, прошла довольно бурно, все же отлично сохранился. Назло своей врагине-судьбе (кто-нибудь, пожалуй, решит, что судьба питает пристрастие к знати и находит особое удовольствие в поединках с князьями - Атридами, Бурбонидами и Д'Ивридами, оставляя без внимания разных Браунов и Джонсов) его светлость, по-видимому, вознамерился не только оставить по себе потомков, но и доказать, что над ним самим не властны годы. В шестьдесят лет он оставался молод или, по крайней мере, имел моложавый вид. Волосы его были так же черны, как у его супруги, а зубы так же белы. Встретив его погожим днем на Большом бульваре в толпе молодых щеголей или увидев, как он с грацией, достойной самого старика Франкони, скачет на лошади в Булонеком лесу, вы бы лишь по величавой осанке, приобретенной в дни Версаля и Трианона и даже в мечтах недоступной нынешней молодежи, отличили его от тех юношей, с которыми он, что греха таить, предавался до свадьбы множеству милых забав и безумств. Он был завсегдатаем оперных кулис, словно какой-нибудь журналист или двадцатилетний повеса. Подобно всем молодым холостякам, он только перед самой женитьбой se rangea {Остепенился (франц.).}, как говорят французы, и простился с театральными Фринами и Аспазиями, решив отныне посвятить себя своей очаровательной молодой супруге. Но тут случилась ужасная июльская катастрофа. Старые Бурбоны снова отправились в дорогу, - все, кроме одного хитроумного отпрыска этого древнего семейства, который разъезжал среди баррикад, даря улыбками и рукопожатиями тех, кто только что выдворил из Франции его родственников. Герцог Д'Иври, лишившись положения при дворе и должностей, немало прибавлявших к его доходам, а также места в палате пэров, был не больше склонен признать узурпатора из Нельи, чем того, который вернулся с Эльбы. Бывший пэр удалился в свои поместья. Он забаррикадировал свой парижский дом от всех приверженцев короля-буржуа, в том числе от ближайшего своего родственника, мосье де Флорака, который, привыкнув в последние годы присягать подряд всем династиям, в отличие от него, легко присягнул на верность Луи Филиппу и занял место в новой палате пэров. В положенный срок герцогиня Д'Иври родила дочь, принятую благородным отцом без особой радости. Герцогу нужен был наследник - принц де Монконтур, который заменил бы его сынов и внуков, уже отошедших к праотцам. Однако больше господь не благословил их детьми. Мадам Д'Иври объехала все курорты с целебными водами; они с мужем совершили несколько паломничеств, приносили дары и обеты святым, почитавшимся покровителями супругов Д'Иври или вообще всех супружеских пар; но святые оставались глухи: они сделались неумолимы с тех пор, как истинная религия и старые Бурбоны были изгнаны за пределы Франции. Уединенно живя в своем старинном замке или в мрачном особняке Сен-Жерменского предместья, светлейшие супруги, наверно, наскучили друг другу, как то порой бывает с людьми, вступившими в mariage de convenance, да и с теми, кто сгорая от страсти, сочетается браком против родительской воли. Шестидесятишестилетнему господину и даме двадцати одного года, живущим вдвоем в огромном замке, не избежать за столом присутствия гостьи, от которой нельзя затвориться, хотя двери всегда на запоре. Ее имя Скука, и сколько нудных дней и томительных ночей приходится проводить в обществе этого грозного призрака, этого непременного сотрапезника, этого бдительного стража вечерних часов, этого докучливого собеседника, не отстающего и на прогулке, а по ночам прогоняющего сон. Поначалу мосье Д'Иври, этот отменно сохранившийся вельможа, не допускал и мысли, что он не молод, и не давал повода людям так думать, если не считать его крайней ревности и неизменного желания избегать общества других молодых людей. Вполне возможно, что герцогиня полагала, будто все мужчины красят волосы, носят корсеты и страдают ревматизмом. Откуда же было знать больше невинной девице, отправленной под венец прямо из монастыря? Но если в mariages de convenances герцогская корона вполне подходит прелестному юному созданию, а прелестное юное создание - старому господину, все равно остаются кое-какие пункты, которые не под силу согласовать никакому брачному маклеру, а именно темпераменты, неподвластные всяким мосье де Фуа, и вкусы, кои не означишь в Мрачном контракте. Словом, брак этот был несчастлив, и герцог с герцогошей ссорились не меньше любой плебейской четы, постоянно бранящейся за столом. Эти безрадостные семейные обстоятельства заставили мадам пристраститься к литературе, а мосье к политике. Она обнаружила, что обладает большой неоцененной душой, а когда женщина откроет в себе такое сокровище, она, конечно, сама же назначает ему цену. Быть может, вам попадались ранние стихи герцогини Д'Иври под названием "Les Cris de l'Ame" {"Вопли души" (франц.).}. Она читала их близким друзьям, вся в белом, с распущенными волосами. Стихи имели некоторый успех. Если Дюбюф написал ее юной герцогиней, то Шеффер изобразил ее в виде Музы. Это произошло на третьем году супружества, когда она восстала против власти герцога, своего мужа, настояла на том, чтобы впустить в свои гостиные изящные искусства и словесность, и, отнюдь не поступаясь набожностью, вознамерилась свести вместе таланты и религию. Ее посещали поэты. Музыканты бренчали ей на гитарах. И муж, войдя к ней в гостиную, непременно натыкался на саблю и шпоры какого-нибудь графа Альмавивы с Больших бульваров или заставал там Дона Базилио в огромном сомбреро и туфлях с пряжками. Старому джентльмену не угнаться было за прихотями своей супруги: он задыхался, у него стучало в висках. Он принадлежал старой Франции, она - новой. Что знал он об Ecole Romantique {"Романтической школе" (франц.).} и всех этих молодых людях с их Мариями Тюдор и Польскими башнями, с кровавыми историями о королевах, зашивающих своих любовников в мешок, об императорах, беседующих с разбойничьими атаманами на могиле Карла Великого, о Буриданах, Эрнани и прочем вздоре? Виконт де Шатобриан, конечно, талант и будет жить в веках; мосье де Ламартин, хотя и молод, однако же, очень bien pensant; {Благомыслящий (франц.).} но, ma foi {По правде сказать (франц.).}, куда как лучше Кребийон-младший, а посмеяться - так какой-нибудь bonne farce {Хороший фарс (франц.).} мосье Вадэ. Высокие чувства и стиль ищите у мосье де Лормиана, хоть он и бонапартист, и у аббата де Лиля. А новые все - гиль! Все эти Дюма, Гюго, Мюссе - мелюзга! "Лормиан, сударь вы мой, - любил он говорить, - будет жить, когда всех этих ветрогонов давно позабудут". Женившись, он перестал ходить за кулисы в оперу, но был бессменным посетителем "Комеди Франсез", где можно было слышать его храп на представлении любой из великих французских трагедий. После событий тысяча восемьсот тридцатого года герцогиня была некоторое время столь ярой сторонницей Карла, что муж и нарадоваться не мог, и наши заговорщики сперва очень ладили. У ее светлости, охочей до приключений и сильных чувств, не было большего желания, как сопутствовать герцогине Беррийской в ее отважном путешествии по Вандее, к тому же переодевшись мальчиком. Однако ее уговорили остаться дома и помогать благому делу в Париже, а герцог покамест поехал в Бретань предложить свою старую шпагу матери своего короля. Но герцогиня Беррийская была обнаружена в Ренне, в печной трубе, после чего обнаружилось и многое другое. Толковали, будто в этом была отчасти повинна наша глупенькая герцогиня. Ее окружили шпионами, а иным людям она готова была выболтать все что угодно. Когда его светлость явился в Горитц с ежегодным визитом к августейшим изгнанникам, то был принят весьма прохладно, а супруга дофина просто отчитала его. По возвращены! в Париж он обрушился с упреками на жену. Он вызвал на дуэль адъютанта герцога Орлеанского, графа Тьерседена (le beau Tiercelin) {Красавца Тьерселена (франц.).}, из-за какой-то чашки кофе в гостиной и даже ранил его - это в свои-то шестьдесят шесть лет! Племянник герцога, мосье де Флорак, во всеуслышанье восхищался храбростью своего родственника. Надо признаться, что пленительный стан и яркие краски, доселе чарующие нас на портрете светлейшей мадам Д'Иври кисти Дюбюфа, сохранялись так долго лишь силой искусства. "Je la prefere a l'huile {В масляных красках она мне больше нравится (франц.).}, - говорил виконт де Флорак о своей кузине. - Обращалась бы за румянцем к мосье Дюбюфу, а то ее нынешние поставщики и вполовину так не пекутся о натуральности оттенка". Иногда герцогиня появлялась в обществе с этими накладными розами на лице, иногда же мертвенно-бледной. Один день она казалась пухленькой, на другой неимоверно тощей. "Когда моя кузина выезжает в свет, - объяснял тот же хроникер, - то надевает на себя множество юбок, c'est pour defendre sa vertu {Чтобы защитить свою добродетель (франц.).}. Когда же она впадает в благочестие, то отказывается от румян, ростбифов и кринолинов и fait absolument maigre" {Становится невероятно тощей (франц.).}. Назло своему мужу, герцогу, она стала принимать виконта де Флорака, когда же он ей надоел, дала ему отставку. Пригласила в духовники его брата, аббата Флорака, но скоро отставила и его. - "Mon frere, ce saint homme ne parle jamais de Mme la Duchesse, maintenant, {Мой брат, этот святой человек, никогда теперь не упоминает о герцогине (франц.).} - говорил виконт. - Наверно, она исповедалась ему в каких-то choses affreuses, - oh oui, affreuses, ma parole d'honneur" {Ужасных вещах, - да-да, - ужасных, ей богу (франц.).}. Поскольку герцог Д'Иври был архилегитимистом, герцогине пришлось стать ультра-орлеанисткой. "Oh oui! Tout ce qu'il y a de plus Mme Adelaide au monde"! {О да, ни дать ни взять мадам Аделаида (франц.).} - восклицал Флорак. "Она без ума от Регента. Она стала поститься в день казни Филиппа Эгалите, этого святого и мученика. Правда, потом, чтобы позлить мужа и вернуть назад моего брата, она вздумала обратиться к пастору Григу и стала посещать его проповеди и службы. Когда же сия овца вернула себе прежнего пастыря, то Григу получил отставку. Затем аббат вновь ей наскучил; он удалился, покачивая своей доброй головой. Видно, понаслушался от нее такого, что никак не укладывалось у него в голове. Вскоре после этого он вступил в доминиканский орден. Правда, правда! Наверно, страх перед ней заставил его спрятаться в монастырь. Вы повстречаетесь с ним в Риме, Клайв. Поклонитесь ему от старшего брата и скажите, что этот нечестивый блудный сын стоит раскаянный среди свиней. Правда, правда! Я только жду кончины виконтессы де Флорак, чтобы завести семью и остепениться! Так как мадам Д'Иври уже побывала легитимисткой, орлеанисткой, католичкой и гугеноткой, ей потребовалось еще приобщиться к пантеизму, искать истину у этих бородатых философов, которые отрицают все, вплоть до чистого белья, увлечься эклектизмом, республиканизмом и черт знает чем еще! Все эти перемены запечатлены в ее книгах. "Les Demons" {"Демоны" (франц.).} - католическая поэма; ее герой Карл Девятый, а демонов почти всех перебили во время Варфоломеевской ночи. Моя милая матушка, не менее добрая католичка, была поражена смелостью этой мысли. В "Une Dragonnade, par Mme la Duchesse d'Ivri" {"Драгоннада; сочинение герцогини Д'Иври" (франц.).}, автор уже целиком на стороне вашего вероучения; эта поэма написана в период увлечения пастором Григу. Последний опус: "Les Dieux dechus, poeme en 20 chants, par Mme la d'I" {"Поверженные боги, поэма в двадцати песнях, сочинение мадам Д'И." (франц.).}. Берегитесь сей Музы! Если вы ей приглянетесь, она от вас не отстанет. А если вы будете часто с ней встречаться, она решит, что вы влюблены в нее и расскажет мужу. Она всегда рассказывает такие вещи моему дядюшке - потом, когда вы уже ей наскучили и она успела с вами рассориться! Да что там!! Однажды, в Лондоне, она решила стать квакершей; надела квакерское платье, стала ходить к их пастору, да только и с ним, как со всеми, разругалась. Видно, квакеры не занимаются самобичеванием, а то несдобровать бы моему бедному дядюшке! Тогда-то и пришел черед философов, химиков, естествоиспытателей и бог весть кого еще! Она устроила в своем доме лабораторию, где, подобно мадам де Бринвилье, училась готовить яды, и часами пропадала в Ботаническом саду. А когда она сделалась affreusement maigre {Ужасно тощей (франц.).}, то стала ходить только в черном и забрала себе в голову, что очень похожа на Марию Стюарт. Она надела жабо и маленькую шапочку, говорит, что приносит несчастье каждому кого любит, а комнаты свои называет Лохливеном. То-то достается владельцу Лохливена! Верзила Шуллер, трактирный герой и воплощение вульгарности, идет у нее за Ботуэла. Крошку Мажо, бедного маленького пианиста, она величает своим Риччо; юного лорда Птенча, приехавшего сюда со своим наставником, господином из Оксфорда, она окрестила Дарнлеем, а англиканского священника объявила своим Джон