нно, без предварительного плана,  по частям,  насколько позволяли
материалы  и случай.  Средняя часть,  деревянная,  выглядела совсем  старой.
Другая,  тоже  деревянная,  была  поновее.  С  обеих  сторон  их  стискивали
пристройки из бетонных блоков, несомненно, самые последние по времени.
     Во дворе с сухой утрамбованной землей росли  только  два больших дерева
манго,  чьи кроны  отбрасывали на дом  тень.  Айван смотрел на ряд дверей, к
каждой из которых вели деревянные ступеньки. Некоторые двери были открыты, и
свет  из  них  падал во двор. В дверных проемах, а то и  прямо на ступеньках
сидели женщины,  наблюдая,  как на  угольных печках,  установленных прямо на
земле,  готовится  вечерняя  еда.  Они  молча   поднимали   глаза,  пока  он
приближался.
     Я ищу женщину по имени мисс Дэйзи.
     -  Мисс  Дэйзи? А  чего  ты  от  нее  хочешь?  -  спросила одна из  них
подозрительно.
     - Это моя мама, мэм, - ответил Айван.
     Отношение женщины немедленно изменилось.
     "Так ты  сын Дэйзи?  А  я и не знала. Она будет рада тебя  увидеть. Вон
туда".  Женщина  указала  на  закрытую  дверь,   откуда  сквозь  щель  слабо
пробивался свет.
     Мисс Дэйзи  лежала на  кровати, занимавшей  почти всю комнату. Глядя на
свисавшую с потолка лампочку без абажура, она ощущала, как ее тело прогибает
пружины. Она  чувствовала  в теле свинцовую тяжесть, окоченение,  словно уже
утратила  все чувства и не могла  больше  двигаться.  Сегодня  четверг, день
очищения, ей пришлось готовить еду и обслуживать семейный ужин.
     Ползая  на  коленях по  грубому дощатому полу,  отчищая и  отмывая  его
кокосовой щеткой,  она заработала обжигающую боль в коленках,  которые стали
теперь грубым бесцветным пятном из крепкой мозолистой кожи. Ее спина и плечи
сгорбились.  Спина  была  как  окостеневшая,  и  никакие  лекарства не могли
избавить от  боли надолго. Она  ворочалась и извивалась на  кровати,  тщетно
стараясь  найти такое положение, при котором боль  хоть  немного утихла  бы.
Внезапно ей прострелило спину  так, что прервалось дыхание.  Как жарко! Быть
может,  приоткрыть дверь и впустить  немного свежего воздуха?  Нет,  слишком
много там злобы. И  с каждым новым днем, который посылает нам Божья доброта,
становится все хуже и хуже. Пусть дверь будет за крыта.
     Она потянулась за мокрой  тряпкой,  чтобы обтереть потное  лицо. Тряпка
была теплой. Она
     взглянула на  большой образ  Иисуса  на стене. Какой все-таки красивый!
Священник  привез  из Америки. Честное  слово, какая  красота!  Ярко-голубые
глаза  словно мерцают в глубине,  и золотистые  волосы сияют  аурой света  и
святости. В  одной руке Он держит крест,  в  другой  - длинный посох.  Иисус
Добрый Пастырь. Лицо Его наполняли несказанное сострадание, любовь и печаль.
Печаль эта - от боли. Сердце Его было зримым: ярко-алое, оно утыкано острыми
шипами. Он понимает, что такое страдание.  Внезапно ее сердце  переполнилось
болью сочувствия, и она, сама того не сознавая, запела в медленном печальном
ритме:
     Король любви сей Пастырь мой, Его любовью я увенчана. Сама я кто, когда
б не Он, А Он со мной навечно.
     Она  расслабилась  и закрыла  глаза. Пусть  дверь  останется  закрытой.
Слишком много  злобы  и греха в этом  Кингстоне. Покрепче закрывайте  двери.
Масса Иисус - вот ее лучший друг.
     Она, должно быть, голодная, она должна быть голодной. Ее разбитое  тело
слишком устало и не  чувствует голода, но она  обязана поесть. Найдется ли в
комнате что-нибудь съестное? Банка сардин. Да-да, она уверена, что банка эта
лежит в коробке под кроватью. Банка сардин и крем-содовое печенье. Надо  еще
немного полежать, а потом подняться и поесть. Но сначала унять боль в спине.
Только  представьте себе эту женщину,  а?  Она  еще смеет говорить, что  она
христианка, рожденная, крещеная  и спасенная во Христе, и никогда ни у  кого
не  ворует. Послушайте ее только, она  говорит,  что видела, будто  бы Дэйзи
ворует ее еду, хотя она платит  ей на два доллара больше, и,  значит,  Дэйзи
может сама  купить себе  еды. Что  за  гнусная женщина, а? И как  только она
может  говорить,  что  платит ей  на два  доллара больше? Ведь если  бы я  и
вправду воровала  еду, у меня бы тут стояла полная  тарелка риса, и бобы,  и
мясная отбивная с подливкой, все, что  остается после  ее обедов. Ворую еду!
Представьте только  себе,  что  я, Дэйзи Мартин, ворую еду? Она, наверное, в
нашей деревне побывала и  видела, что творится у моей мамы на  дворе. Почему
же  она  такая гнусная? В последние дни вся еда у  меня в горле  застревает.
Азии,  но  ведь правду говорят:  "Что  для  бедного  грех,  то  для  черного
преступление". Оскорбленная  гордость наполнила  ее  яростью и  унесла мысли
прочь от больной спины.
     В первое время такого рода  вещи обижали се так  сильно, что даже слезы
подкатывали к глазам. Но  сейчас она уже не в силах  обижаться. От всей этой
независимости  я давно  устала...  очень устала.  Весь  день сегодня в  ушах
что-то звенит.  Кажется, кто-то  зовет ее - кто? И левый  глаз дергается - к
встрече. Чо! Кому, интересно знать, она понадобилась? Мисс Дэйзи погрузилась
в состояние лихорадочной дремы. Странные образы колыхались в ее сознании,  и
ей привиделось, что ее зовут -  зовут знакомым голосом, который она так и не
сумела узнать.
     Айван занервничал и  стал звать  громче: "Мисс Дэйзи! Мисс Дэйзи! " Нет
ответа. Но  свет  там горел, и когда он приник ухом к двери, ему послышалось
чье-то хриплое дыхание.
     - Мисс Дэйзи... Мама.
     - А? Что? Кто там?
     - Это я, мама, Айван.
     - Айван... Айван? Сейчас открою.
     Дверь немного приоткрылась, и сонное недоверчивое лицо глянуло на него.
     Потом дверь распахнулась шире, и она отступила назад. "Входи".
     Мать и сын смотрели друг на друга. Ее лицо опухло от  сна и  усталости,
но за этой неестественной опухлостью скрывались туго натянутые линии боли  и
истощения. Движения ее были  окостеневшие,  как  у  очень старого  человека,
старше, чем мисс  Аманда  в ее  последние  годы. Слова сами  слетели  с  уст
Айвана, прежде чем он смог их остановить:
     - Мама... ты больна.
     - Айван, что случилось с бабушкой? Почему  ты уехал из  деревни?  Зачем
приехал  в город? - она выпалила  эти вопросы, как из пушки, и они заполнили
возникшую было неловкую тишину.
     - Бабушка умерла.
     - Умерла? Но почему я ничего не знаю?
     - Мы посылали телеграмму - она вернулась обратно.
     - А когда ее будут хоронить?
     - Уже похоронили.
     - Уже похоронили?  Уже похоронили? - Ее  голос сломался,  когда  к  ней
пришло понимание. -  Уже похоронили, и я никогда не попаду на ее похороны? О
Боже,  Боже,  Боже! - Казалось,  сила в ногах  оставила ее, и она в приступе
безотчетного горя свалилась на кровать.
     Айван стоял рядом, неловко поглаживая ее по плечу.
     - Не надо плакать.
     - Но это моя мама. Я должна плакать.
     Он  чувствовал себя беспомощным  и  стыдился своих жалких  и  ничтожных
слов. Ему хотелось утешить ее, обнять, но  он не мог даже обвить руками  эту
усталую  плачущую незнакомую женщину, свою мать, которая лежала на кровати и
рыдала без слез.
     - О Боже, Боже.
     Айван  в  волнении  осматривал  комнату, стараясь  не  глядеть на мать.
Комната была  маленькой, удушливой и тесной. Здесь нельзя жить, здесь  можно
или  спать,  или умирать.  В  изумлении  он  смотрел на образ  Иисуса. Какие
голубые  глаза!  Какая  розовая кожа на лице! Кажется,  она светится, и  это
делает  его глаза влажными. Единственное, что в  комнате росло, был цветок в
горшке на столе. Один-единственный. Но какой-то  очень странный. Чем именно?
Он никогда еще не видел  таких сухих и поникших цветов.  Потом он рассмотрит
его  поближе. Откуда-то издалека подкралась тихая музыка. Музыка ку-мина?  У
них в  городе есть кумина? Надо  будет спросить.  Ну конечно  же, барабаны и
псалмопение,  что  тихо  подкрались  к  нему  как  что-то  воображаемое  или
вспоминаемое,  и  есть  кумина.  Но что-то  в  ней  не  то.  Рыдания  матери
постепенно  затихли,  и звук донесся яснее,  но все равно он был  невыносимо
печальным  и в своей печали почти нереальным. Гипнотическая мелодия, тяжелый
ритм. Старая тема на новые слова:
     Злодеи увели  час в рабский плен, Заставили воспеть нашу песнь. Но  как
мы воспоем Песню Короля Альфа На этой странной земле!
     Мисс Дэйзи спросила:
     - Так что же случилось с землей?
     - Бабушка продала ее еще при жизни.
     Айван увидел, что его слова  потрясли ее, когда она поняла,  что больше
нет  того клочка земли,  куда она может вернуться,  места хранения традиции,
центра, вокруг которого вращалось существование их семьи. Он быстро объяснил
все  про  договор  с  Маас  Натти.  Но  теперь  она  задавала вопросы  чисто
машинально, где-то в глубине души ответ ей был уже неважен.
     - А что случилось с деньгами?
     - Она попросила устроить ей великие похороны.
     -  Да? Все деньги израсходовали на похороны? И я на них  не  попаду?  О
Боже! Она  встряхнула головой в горестном смирении, и  на минуту показалось,
что  она снова зарыдает. Но все тем же безжизненным голосом она  возобновила
свои вопросы.
     - Так, значит, все деньги истрачены?
     - Этого вопроса он боялся больше всего!  Как  объяснить ей потерю такой
уймы денег и  еды? С первого взгляда на ее комнату он понял, что ни того, ни
другого у нее нет. Наверное, лучше сказать, что все деньги израсходованы.
     - Немного осталось.
     - Что случилось? Они у тебя?
     Айван кивнул,  не зная,  как  все рассказать,  потом  полез  в карман и
достал оттуда кучу  измятых банкнот.  Это была половина из того, что у  него
осталось. Он испытывал чувство вины, но здравый смысл велел ему попридержать
кое-что для себя.
     Она едва взглянула на деньги.
     - И это все?
     - Да.
     Она посмотрела на него. Айван чувствовал, как прилив стыда обжигает все
его существо,  но она о деньгах и не думала.  Она  прекрасно  понимала, что,
несмотря на всю боль и истощение, ей придется сейчас вызвать откуда-то  свои
так долго откладываемые материнские полномочия, равно как и силу, и энергию,
чтобы заставить его к ней прислушаться.
     - Как же ты  поедешь в деревню так  поздно? -  лицемерно  спросила она,
притворяясь,  что  он  -  простой  передатчик  сообщения,  хотя,  пока   она
произносила эту фразу, он уже отрицательно покачал головой.
     - Я не еду в деревню, - сказал он мягко.
     - Где же ты  собираешься остановиться? Здесь нельзя, сам понимаешь... -
Она обвела рукой тесно заставленную комнату.
     - Я останусь в городе.
     - Думаешь, в городе легко? Как ты собираешься жить?
     - Я петь буду, знаешь, мама, я запишу пластинку.
     Она  раздраженно причмокнула, выражая  свое  решительное неодобрение  и
глядя на него так, будто он сумасшедший или глупый-преглупый ребенок.
     - Ты шутишь, да?
     -  В  крайнем  случае устроюсь  на  работу.  - Его  голос был мрачным и
упрямым.
     - Айван, Айван, дитя мое, - что ты будешь делать? На  какую работу? Вон
там  на углу собираются криминалы - идут срывают замки и врываются к людям в
дома и в магазины.
     - Зачем вы так со мной говорите, мама? - горячо выкрикнул он. - Я вовсе
не криминал.
     -  Не  задавай  мне  своих глупых  вопросов. Завтра же ты  вернешься  в
деревню.  Страх неожиданно придал ей  силы и уверенности. Она обстоятельно и
страстно  описала  трудности  и  лишения  городской жизни,  изобразила  свою
собственную жизнь, одиночество и страх, тяжелую работу, которая высосала  из
нее жизнь и молодость, нищенский заработок, ежедневные оскорбления.
     Но  что  бы она  ни говорила,  Айван  настаивал на том,  что никуда  не
поедет. Он собирается достичь кое-чего; она будет им гордиться.
     - Ааиие,  мальчик мой, - заскулила она, - все говорят точно так же, все
молодые  бваи  -  как  один.  Но смотри, что происходит: один идет в тюрьму,
другой на виселицу. Того из пистолета застрелили, этого ножом зарезали, этот
пьяницей стал.
     -  Мама,  ничего  такого  со  мной  не  случится!  Со  мной  все  будет
по-другому. Когда я был еще совсем маленьким, я уже знал, что должен сделать
что-то  в этом мире. Это мой шанс. Я не могу вернуться. Ни  за что. Он стоял
перед ней, задетый за живое, дерзкий, но убежденный в своей правоте.
     - Ты голоден? - негромко спросила она. - Я  не готовлю теперь  помногу,
но для тебя кое- что найдется.
     Айван кивнул.
     Она  открыла  банку  сардин  и  положила  перед ним крохотные рыбешки и
немного печенья. Потом  вышла во двор  и принесла кружку  во-дьг,  в которой
размешала коричневый  сахар. Села на кровать и молча  стала смотреть за тем,
как  он ест. Он  справился с едой очень быстро. Она встала  и  начала что-то
искать в ящике.
     - Ладно, - сказала она все тем же  безжизненным тоном, - раз ты все уже
решил, я дам тебе имя человека, который тебе поможет. - Она полистала Библию
и  вынула  оттуда визитную  карточку.  - Если будешь хорошо себя  вести,  он
постарается найти тебе работу.
     Айван глянул на карточку.
     - Священник?
     - Да. Он тебе поможет. Айван посмотрел с недоверием.
     - О'кей, мама, спасибо. - И двинулся к двери.
     - Айван, подожди!
     Он медленно обернулся. Она безвольно лежала на кровати.
     - У тебя  есть деньги? Возьми эти.  Она протянула ему несколько банкнот
из тех, что он только что ей дал.
     - Все в порядке, мама, я продал несколько своих коз и свинью.
     - И ты не привез мне из деревни даже несколько манго?
     - Урожай манго  был в  этом  году плохой, - соврал он, и  стыдясь себя,
быстрым шагом вышел.
     Когда дверь за сыном захлопнулась,  мисс Дэйзи долго еще лежала молча и
неподвижно.  Потом  поднялась с кровати и встала на  мозолистые колени перед
образом  Иисуса  Доброго  Пастыря.   Раскачиваясь  и  кланяясь,  кланяясь  и
раскачиваясь, мисс Дэйзи  Мартин пристально  смотрела на Кровоточащее Сердце
Иисуса и молилась за своего сына, чтобы "даже если  тысяча  дьяволов спутают
его шаги, ни один из них не схватил его быстро".
     Воздух - теплый, сумеречный, пропитанный ароматами пищи, дыма костров и
долетающим издали сладким запахом ганджи - ласково гладил кожу Айвана. Удары
барабанов  и  псалмопение  смолкли,  но пурпурная ночь  была  как  живая. Из
темноты   соседнего   двора   донеслась   песня:   женщина   пела   глубоким
хрипло-сексуальным голосом.  Мужской голос твердил что-то  невразумительное.
Женщина смеялась довольно дразняще.
     Тяжесть, навалившаяся на  Айвана,  постепенно  его покидала.  Его кровь
заиграла от  вибраций звуков и запахов. Это было великим утешением после той
гнетущей атмосферы, которую он почувствовал в запертой комнате своей матери.
Он  вдруг понял, как  рад  быть подальше  от  этой подавленной  и  печальной
женщины, и тут же устыдился своего чувства.
     Теплый  ветерок,  овеявший  его  тело,  принес  с собой  звуки  низкого
женского голоса.  Радио играло негромко.  Айван испытывал невыразимую тоску,
один-одинешенек в  этой темноте,  и  одиночество предстало ему в  совершенно
незнакомом свете. Стремительный поток жаркой крови пульсировал в  его членах
и наполнял голову,  затем подступал к чреслам. Он чувствовал, что там у него
твердеет,  удлиняется, пульсирует  с  болезненной  настойчивостью. Никогда в
жизни он еще не ощущал прилив сексуального желания так остро и неуправляемо,
так настоятельно.
     Айван ускорил шаг, хотя и не знал толком, куда держать путь, ибо он был
молодым и сильным и еще не  научился страху - или по крайней мере тому, чего
следует бояться.
     Игроки  в  домино  еще   не  разошлись.   Быть  может,  стоит  с   ними
познакомиться? Особенно
     ему хотелось поближе узнать того броского высокого парня, которого  они
звали   Жозе.  Ему  казалось,  что  он  именно  такой,  каким  Айван   хочет
когда-нибудь стать:  стильный и  самоуверенный  городской  красавец. Но  как
подойти к ним? Вспомнив смешки парней на перекрестке, он медленно направился
к играющим, готовый  дать  задний  ход  при  малейшем проявлении неуважения.
Этого, однако, не понадобилось.
     - Ну как? - небрежно спросил Жозе, не поднимая глаз. - Нашел Дэйзи?
     - Да, знаешь, - протянул Айван и,  ободренный, остановился возле стола.
Один из игроков вызывающе шлепнул костяшкой по столу.
     - Подожди. Он хвастает так, да? - усмехнулся партнер Жозе.
     - Что он играет, четыре? - спросил Жозе со смехом. - Иисусе, я этого не
вынесу. - Он поставил костяшку. -  Смотри! Что, игра не кончена? - Он глянул
на Айвана  с заговорщической  улыбкой. Айван тоже  улыбнулся и  одобрительно
кивнул.
     - Значит... Дэйзи твоя мать? - спросил Жозе. - Да.
     - Меня зовут Жозе, я тут все держу  на контроле. Если что понадобится -
спроси Жозе. Я всегда тут, просто спроси любого, понимаешь?
     -   Бриз   прохладный,   -  сказал  Айван,  выдавая   свое  деревенское
происхождение. - Мое имя Айван, но меня зовут Риган.
     Подспудный смех стал набирать силу, пока Жозе его не пресек.
     - Твой  ход,  ман.  Над чем  вы  смеетесь?  Айван  почувствовал  прилив
благодарности.
     - Итак, - размышлял Жозе, проверяя костяшки в руке, - ты продал землю в
деревне и приехал жить в город?
     Это было наполовину утверждение, наполовину предположение. Из-за стекол
темных очков он наблюдал за Айваном, но голос его не выдавал.
     - Да, можно сказать и так, - согласился Айван.
     - Я понимаю, что ты задумал, - задумчиво проговорил Жозе. - Я  понимаю,
что  ты  задумал.  - Он выставил  последние  три  костяшки  и показал пустую
ладонь. -  Все!  Я не  буду больше  играть, пока вы не расплатитесь. Слишком
много уже задолжали. У меня хватает дел в городе, чтобы играть с балаболами,
которым не чем платить. Правильно, Риган? - обратился он к Айвану.
     -  Справедливо, Жозе,  - согласился Айван.  Снова  приглушенные смешки.
Жозе смерил обидчиков строгим взглядом.
     Эта  открыто  предлагаемая  дружба польстила  Айвану.  Он хотел сказать
что-нибудь такое,  что  восхитило  бы всех,  доказало  бы  им, что хоть он и
новенький, но вовсе не деревенский  олух.  Но что?  Вдохновение посетило его
своевременно. Одним из главных городских развлечений и источником домыслов и
гаданий  в   деревне   был   показ   движущихся   картинок,  так  завлекающе
рекламируемый в газетах. Как же называется кинотеатр? Первое, что пришло ему
на ум,  -  "Риальто".  Стараясь ничем  не  выдавать  изменений  в голосе, он
спросил:
     - А ты знаешь, что сегодня в "Риальто"?
     - О, - Жозе выказал немалое удивление. - Только что из деревни приехал,
а уже знаешь про "Риальто"?
     - Читал о нем, ман, - сказал Айван и пренебрежительно пожал плечами.
     Жозе посмотрел на него, словно говоря: с тобой, кажется, все в порядке,
деревенский паренек.
     - Что, братан, хочешь съездить в "Риальто "? - спросил он.
     - Было бы неплохо,  - протянул Айван, как бы говоря, что это лучше, чем
ничего, хотя и не дело первостепенной важности.
     Но что может быть лучше, чем попасть первый раз в кино в первый же день
своего  пребывания в  городе, да еще с  таким  прожженым  знатоком городской
жизни, как Жозе? Айван все еще не мог понять, что именно предлагает ему Жозе
и не хотел казаться слишком нетерпеливым или бесцеремонным.
     - Тогда поехали. - Жозе поднялся.
     - Ты говоришь - с тобой поехали?
     - Да, ман,  почему бы и нет? - сказал Жозе. Айван был так счастлив, что
и не подумал о тех хитрых улыбках, которыми обменялись другие  игроки. Жозе,
слегка  припадая  на  левую  ногу,  словно  она  была  короче,  чем  правая,
вызывающей  походкой шел  по переулку в  сопровождении Айвана, который, чуть
подпрыгивая, тоже подпускал городского шика в свою походку.
     -  Да,  брат, как вижу,  ты  уже  братан с  понятиями.  Я  покажу  тебе
кое-какие  хитрости.  Тебе нужно  немного образования. Никто лучше  меня  не
знает этот город - в нем я родился и в нем вырос.
     - Бвай,  - сказал Айван,  - я  уже  чувствую, что  полюблю  этот город,
знаешь.
     - Нет  проблем,  ман,  -  согласился Жозе и  повернул  во дворик, где к
дереву цепью был прикован мотоцикл. - Видишь, какой кабриолет? - сказал он с
гордостью.
     - Вот  это да!  - восхищенно прошептал Айван.  Он  смотрел  на  гладкую
машину,  чьи  металлические дуги и  крылья поблескивали  в лунном свете, и у
него перехватило дыхание.
     - Жозе, - выдохнул он, - так это твой?
     Его  уважение к Жозе росло  с  каждой секундой, пока он гадал, как Жозе
сумел стать владельцем такого изумительного мотоцикла.
     - В каком-то  смысле, да, - беспечно сказал  Жозе.  - Я использую его в
своей работе. - Больше он ничего не объяснил.
     - Вот это зверь, ман. Красавец.
     - Запрыгивай, ман, и теперь  только вперед, -  скомандовал Жозе, заводя
мотоцикл.   Он   раскурил  длинный  страто-крузер,  конусообразную   бумагу,
начиненную смесью  табака  и ганджи,  пока Айван устраивался сзади. -  Время
поджимает, ман, время поджимает. Ай, ман, а ты когда-нибудь ездил на таком?
     - Много раз, - легко соврал Айван.
     - Отлично, тогда ты должен знать, что ноги  следует держать подальше от
глушителя. А то прислонишь их - и ты попал!
     Мотоцикл  затрясся  по покрытому рытвинами переулку, оставляя за  собой
клубы дыма вперемешку с пылью, прежде чем, запнувшись, перешел на ровный гул
и  покатил по ровному асфальту. От  ускорения Айван подался назад  и чуть не
слетел с седла.
     -  Держись как следует,  братишка, -  предупредил  Жозе  и  вырулил  на
освещенную улицу. Одной рукой придерживая шляпу, другой вцепившись  в седло,
Айван выглядывал  из-за плеча Жозе  на  поток ослепительных встречных огней,
очарованный стремительным ощущением скорости, более  чистым  и возбуждающим,
чем в автобусе. Эта езда  по гладкому  асфальту больше была похожа на полет!
Ветер   хлестал  по  глазам,  забивая  их  пылинками  и  копотью,  и  потому
проносящийся мимо него мир воспринимался сквозь завесу слез.
     И  что  это  был за  мир! Город совершенно  преобразился. Днем  он  был
недоброжелательным,  тягостным, каждый его  недостаток,  каждое  бельмо были
выставлены  напоказ;  город  пугал  и  угрожал.  Сейчас  под  флером темноты
скрылись  все  его недостатки, и  только искрящиеся  оазисы света  и  цвета,
сияющие, как  драгоценности,  играли  на фоне  черного  бархата.  Пурпурные,
синие, красные неоновые огни светились в витринах  магазинов; тротуары  были
запружены как днем, но в электрической  ночи толпа была совсем  другой и  не
казалась больше безостановочно  бегущей рекой без берегов. Люди образовывали
очаги  и водовороты  у освещенных дверей  клубов и  баров,  танцевали  возле
музыкальных магазинов, где саунд-системы сотрясали ночь волнами возбуждения,
многократно  умноженного  электричеством.  Операторы  усиливали мощь  звука,
мобилизовывали     киловатты     энергии,     развертывали    новые    армии
громкоговорителей,  чтобы победить в многолетней  войне  с саунд-системой на
противоположной  стороне  улицы. Когда Айван проезжал  эти места,  внезапный
уровень  звука  "срывал  у  него крышу",  и  он  чувствовал физически, телом
вибрации от баса. Это называлось "звук и давление".
     Опьяненный  скоростью и звуком, сбитый с толку шквалом новых ощущений и
ровным рокотом мотоцикла, Айван, несмотря на то что нервы его были напряжены
и в ушах стоял звон от всей этой  технологической революции, чувствовал себя
холодным как лед и легко держался на седле.
     - Добро пожаловать в Вавилон, братишка! - крикнул Жозе.
     Кинотеатр возник в  поле его зрения, находясь еще на  весьма  приличном
расстоянии. Самое  высокое  и впечатляющее здание, которое  Айван когда-либо
видел, не  столько даже здание,  сколько  чья-то волшебная фантазия, ставшая
реальностью. Иллюзорный свет окутывал здание кинотеатра, рассыпаясь  в ночи,
и его  выбеленный фасад был  разукрашен  разноцветными  огнями  прожекторов,
которые уносились прямо в небо и расцвечивали  белые стены радужным сиянием.
Рынок  снов  и фантазий, кинотеатр был  задуман  как баснословное  строение,
превосходящее своей  магией, своим ослепительным видом все те мечты, которые
казались  теперь слишком  дешевыми.  Каждая  гигантская  буква его  названия
возникала из  гаммы  глубоких вибрирующих  цветов. Глаза Айвана  были широко
распахнуты от изумления. Трудно было поверить, что это  здание действительно
существует, и что каждый, заплатив за  входной билет (а любая цена  казалась
перед лицом такой  красоты ничтожной), может в  него войти. Не прошло еще  и
суток с  тех пор,  как он покинул ферму мисс Аман-ды, а вот он  уже здесь, в
ожидании  мистерий "Риальто".  Как  жаль, что рядом  нет  Мирриам и  Дадуса,
особенно Мирриам. Если бы она увидела это  чудо, у нее бы тут же пропали все
сомнения в его правоте.
     Айван  последовал  за  Жозе,  бессознательно   имитируя  его  медленную
развязную походку. Жозе легко лавировал в толпе.
     - Бвай, эта очередь слишком длинная, - задумчиво проговорил он, - ну-ка
подожди меня.
     Толпа, в основном, состояла из молодежи, не считая  нескольких взрослых
пар. Девушки поблескивали напомаженными губами,  красными, зелеными,  синими
или фиолетовыми в зависимости от того, в какой полосе радуги они находились.
Их волосы были приглажены и сверкали лаком, плечи - обольстительно обнажены,
тугое яркое джерси обтягивало груди. Они кокетливо улыбались молодым людям в
дешевых ярких спортивных шортах. Девушки образовывали свои небольшие группы,
юноши   -  свои,  и  весьма  напряженно  воспринимали  друг  друга:  девушки
отчужденно  прогуливались с самым  безразличным и незаинтересованным  видом,
юноши  вели  себя  шумно  и самоуверенно,  поглядывая  на девушек  жаркими и
голодными глазами.
     Айван был рад, что оказался вместе с Жозе,  который не стал становиться
в очередь. С  виду невозмутимый, но, вероятно, скрывающий свою озабоченность
за  стеклами  темных  очков, он  рыскал туда-сюда,  -  большой  черный  кот,
награждающий людей приветствиями прямо как искушенный политик, приберегающий
особые почести тем, кому подобает.
     Несколько подростков проходили мимо, умоляя  помочь им не остаться  без
билета.
     -  Сэр!  -  сказал  один  из  них,  обращаясь  к  кому-то из очереди  и
протягивая в доказательство пригоршню  мелочи,  - мне  не  хватает на  билет
совсем чуть-чуть, помогите мне попасть в кино, сэр!
     - Не приставай понапрасну, сэр, я и сам хочу увидеть кино, понимаешь?
     Жозе остановился, беспечным  жестом подозвал  подростков  и протянул им
несколько монет с экстравагантной небрежностью испанского
     гранда, от скуки раздающего  милости, в сочетании с коварными расчетами
политика,   набирающего    себе   голоса.   После   чего   возобновил   свою
рекогносцировку, пока не увидел наконец тех, кого  искал. Возле  самой кассы
стояла  группа  приятелей  Жозе, встретивших  его с воодушевлением.  Бодрый,
радостный  смех,  похлопывания   по  ладоням,  тщательно  выверенный  ритуал
воссоединения.
     - Вот так встреча, братцы!
     - Рад видеть тебя, Жозе, привет, ман.
     - Я опять с вами, братцы.
     - Здорово. Здорово.
     -  Я привел с собой нового  братишку, ребята.  Сегодня он ближайший мой
приятель. - Жозе подтолкнул вперед до глубины души польщенного Айвана. - Его
зовут  Риган.  - Жозе представил  ему парней из очереди:  Богарт,  Школьник,
Легкий Челн,  Петер Лорре. Короткие слова  приветствий. Айван отнес  за счет
покровительства  Жозе ту  легкость,  с которой его  приняли.  Они  стояли  и
разговаривали,  Жозе совершенно  игнорировал  людей  позади себя, словно это
вовсе не он встрял в очередь.  Но  после того, как прошло некоторое время, а
он оставался стоять, где стоял, кто-то сзади спросил повелительным голосом:
     - Что такое, ман, ты вклинился, чтобы нарушить очередь?
     Жозе повернулся, медленно, с умыслом,  -  пособие для  изучения скрытой
опасности, поскольку все делалось им с прохладцей и самообладанием.
     -  Что ты сказал, сладкий  ты мой? - спросил  он с  глумливой усмешкой,
призванной усилить оскорбление.
     - Я сказал,  что ты  хочешь нарушить очередь, - с упрямством проговорил
высокий парень со шрамами на лице.
     - Да  нет,  братишка,  тебе  показалось, - после  чего Жозе  рассмеялся
располагающим к  себе  смехом. Они обменялись продолжительными взглядами.  -
Как  ты  мог  такое  подумать? -  И  обезоруживающе  пожав плечами,  покинул
очередь,  приковав  к  себе общее  внимание  и  оставив Айвана  среди  своих
приятелей незамеченным.
     Айван купил билеты.
     -  Кайфово,  ман, - одобрил Жозе, присоединившись к нему возле входа. -
Мне нравится, как ты держишься.
     Айван  посчитал  затраты  на лишний  билет  ничтожной  платой  за  этот
комплимент.  Они  вошли в просторный зал,  уставленный  рядами  сидений.  На
передней стене свисал длинными складками большой блестящий  красный занавес.
Людей  в  зале собралось столько,  сколько он  никогда еще в одном месте  не
видел.  После  того как  они  отыскали  свои  места, Айван  жадными  глазами
огляделся по сторонам и с удивлением обнаружил, что они находятся вовсе не в
здании:  крыши  над  ними не было.  Когда  он поднял  голову, луна  как  раз
выходила из-за облака. Айван пережил необъяснимое чувство обманутости.  Весь
этот блистающий  огнями фасад оказался всего-навсего высокой стеной!  А если
пойдет  дождь? Он  хотел было спросить  об этом у Жозе, но передумал. Такого
рода вопрос выставит его невежество, и он опять останется в дураках.
     В полутьме Айван почувствовал заразительный прилив возбуждения, чувство
единения  с  окружающими  его  людьми. Поглядывая  па Жозе,  он,  следуя его
примеру,  поудобнее откинулся на  сиденье  и  попробовал  расслабиться.  Это
оказалось  невозможным.  Он  наблюдал за экраном, который  сверкал  и  менял
цвета. До начала сеанса оставалось еще несколько минут, но представление уже
началось,  обеспеченное  не  дирекцией  кинотеатра,  а   теми  неустойчивыми
элементами  среди  публики,  которым  не под  силу  было  выносить спокойное
ожидание плененной аудитории.  В  воздухе  явственно ощущался  запах ганджи.
Айван глянул вверх и увидел, что свет  прожекторов прорезывает клубы дыма  и
исчезает в тропической тьме. Один из сидящих впереди подал первый сигнал.
     - Цезарь!  - крикнул  он поверх гула разговоров.  По непонятной причине
все засмеялись.
     - Цезарь тут, - раздался голос сзади. Снова смех. Через минуту:
     - Банго Джерри?
     - Вот он я, Джа, - донеслось из дальнего угла. Опять смех.
     Через  некоторое   время   раздался   пронзительный   фальцет  девушки,
доведенной почти до слез.
     - Если б я знала, с кем иду, то ни за что не пошла. Чо, отдай мои вещи,
ман! - Всхлипывание.
     - Отдай дочке ее вещи, ман! - прозвучал ироничный голос.
     - Хорошо,  любовь моя, не плачь, -  сказал громкий успокаивающий голос,
обращаясь скорее к публике, чем к обиженной девушке.
     - Зачем ты позоришь меня так? - снова проговорил всхлипывающий фальцет.
     - Смотрите, тут что,  оно ничье? -  победоносно  крикнул мужской голос,
снова  обращаясь к  публике, которая  навострила уши,  стараясь понять смысл
происходящего.
     "Смотрите, тут что". Мужчина встал и поднес  что-то к лучам прожектора.
Все головы
     повернулись к нему.  Он  махал  над головой чем-то вроде большого куска
ткани.  Раздались первые смешки, но большинство людей  сидели тихо, стараясь
разглядеть предмет. Что это такое, дошло до Айвана только после того, как он
услышал женский голос, конечно же не намеренный такое выносить:
     - Боже мой, Дольфус,  это ведь не женские трусы? В них полдюжины таких,
как я, влезет.
     Трудно   сказать,  что  было  смешнее:  четкая,  хотя  и  ненамеренная,
синхронность публики, грохнувшей  от  смеха,  явный  испуг и  раздражение  в
женском голосе или,  наконец, двусмысленность ситуации? Чем она была  больше
шокирована - грубой  вульгарностью инцидента  или неправдоподобно  абсурдным
размером нижнего белья? Когда раскаты смеха стали наконец  затихать, нашелся
тот, кто, обладая даром пародии и мимикрии, крикнул:
     - Боже мой, Дольфус... - и этого было более чем достаточно.
     Айван открыто наслаждался грубоватой свободой и юмором.
     - Вот это и есть Кингстон, - протяжно проговорил Жозе. - Здесь каждый -
клоун.
     Айван  немедленно   перестал  смеяться   и  принял   вид  скучающего  и
безразличного ко всему человека, который Жозе носил  на себе, подобно кепке.
Он наблюдал за двумя  девушками в соседнем ряду, которые усиленно  старались
придать своим лицам выражение чопорности и строгого неодобрения.
     - Они ведут себя неприлично, правда?
     - Ужасно, моя дорогая, - фыркнула ее  подруга, стараясь не рассмеяться.
В конце концов она не выдержала и  расхихикалась, за  что подруга посмотрела
на нее с упреком.
     Глубоко  втиснувшись в  сиденье,  окруженный со  всех сторон  людьми  и
заключенный в четырех возвышающихся стенах, Айван чувствовал, что его уносит
в другой  мир. Он  слышал, как  снаружи шумит улица, но  все это  было таким
далеким, таким нереальным... Даже  луна,  взошедшая  прямо  над таинственным
многообещающим экраном с его меняющимися цветами, казалась совсем другой, не
той, что всходила над холмами его детства.
     -  Начало  сеанса!  -  крикнул  кто-то   и   захлопал.  К  нему   стали
присоединяться другие люди,  и вскоре уже весь зал охватил однообразный ритм
аплодисментов, которые становились все громче и громче.
     Внезапно  свет  в  зале  погас,  и аплодисменты уступили место победным
возгласам.  Айван  почувствовал,  как  наэлектризованная  атмосфера ожидания
изменилась и мощная спонтанная волна энергии прошла по всему залу.  Молодые,
черные, бедные, "страдальцы"  и дети "страдальцев", они образовали аудиторию
настолько чуткую и восхищенную, настолько впечатлительную и некритичную, что
их  самоотождествление  с  героями было почти  полным. Они  с  детства  были
приучены  к   миру  таинственного,   к  уличным   прорицателям,  пророкам  и
ясновидцам, к темным чудодейственным  силам,  но то,  с  чем  им  предстояло
столкнуться,  было  еще большим таинством. Это таинство открывало  им  новые
миры, совершенно  не похожие  на однообразную повседнезность,  причем  такие
миры, которые в каком-то смысле  были не менее  реальными  и захватывающими,
чем она. Это была другая, еще более неотразимая реальность. Вот откуда пошла
эта волна, которая захватила и Айвана.
     Кисти его рук похолодели, по спине пробежал озноб. Послышалась зловещая
воинственная мелодия государственного  гимна "Боже, храни королеву". Занавес
раздвигался  медленно  и,  должно  быть,  не  менее драматично,  чем  Иегова
раздвигал   предвечную   тьму,  и  вот  уже  на  экране  возник   гигантский
разноцветный "Юнион Джек", подрагивая складками  имперского величия, и  было
видно, как  каждая  его  складка  трепетно  колышется  в  своей  укрупненной
подробности, словно колеблемая  могучим ветром. Внезапно на экране появились
солдаты в красных мундирах и высоких меховых шапках. Потом невысокая женщина
в  военной  форме на  громадной лошади. Королева.  Несколько  верноподданных
граждан  автоматически поднялись с места. Айван тоже начал было подниматься,
но кто-то ему крикнул:
     - Ты, олух, садись!
     - Смотрите на этих банго!
     - А ну, садитесь скорее!
     -  Постой-ка, - сказал Жозе, - ты,  что ли, и впрямь хотел встать перед
этой белой женщиной?
     - Что ты  имеешь в виду, ман? - спросил Айван таким тоном,  словно Жозе
только  в  безумии  мог  допустить  такое.  Он намеренно сменил  позу, чтобы
продемонстрировать,  что просто устраивался поудобнее.  Однако  те люди, что
встали,  были непоколебимы;  терпеливо снося оскорбления  и  улюлюканья, они
выдерживали позу напряженного внимания до тех пор, пока не смолкли последние
звуки гимна.
     Называть все это картинками  было,  конечно же,  неправильно. Вовсе  не
картинки; кино было плывущей реальностью,  разворачивающейся подобно  самому
времени, оживающему на глазах у  зрителя.  Когда  раздвинулся занавес, стена
словно  рухнула, и Айван сросся с другим  миром, где бледные люди гигантских
пропорций ходили, говорили,  дрались и принимали решения в этой удивительной
и невероятно убедительной реальности.
     Именно так  и воспринимала происходящее  окружающая  его  публика. Люди
смеялись, иногда плакали, общались с  героями, выкрикивали предостережения и
угрозы,  в особых  случаях швыряли в  экран пивные банки и уворачивались  от
мчащихся на высокой скорости автомобилей или  от  стреляющих им прямо в лицо
револьверов. Это отождествление, впрочем, оставляло место легкому недоверию,
оно было спонтанным и кратковременным.
     Айвану все казалось удивительным и в то же время  странным. Он оказался
в  мире  высоких серых  зданий,  населенных  неестественно белыми  людьми  в
длинных пальто, они были немногословны, разговаривали одним уголком рта, а в
другом держали сигарету,  грабили банки, спасались от погони на автомобилях,
стреляли  друг в  друга  и  в полицию и погибали внезапной  и насильственной
смертью.  Когда фильм закончился, Айван  не мог  понять, сколько  времени он
продолжался.   Охрипший,  опустошенный,  он  откинулся   на  спинку  кресла,
ошеломленный пережитым опытом. Никто, однако, не  двигался, и вскоре начался
новый фильм.
     Он  полностью затмил предыдущий.  Только  после того,  как  он начался,
Айван сообразил, что первый фильм был черно-белый, и вместо деревьев повсюду
был серый бетон и черный асфальт. А второй был наполнен яркими цветами;  его
действие  происходило на земле  с  изумительно  голубым  небом,  просторными
равнинами  и высокими  горами,  где  обитали, в основном,  лошади и  коровы.
Невероятно, но он оказался еще  лучше первого - и не только благодаря цвету,
но благодаря тому  миру, который он открывал, такому же чужому,  как первый,
зато  более привычному и узнаваемому,  не столь  запутанному  в человеческих
отношениях, прямому и ясному, где поступки людей определяла поруганная честь
и где разворачивалась суровая история правосудия и справедливого возмездия.
     Главным  героем  фильма  был  некто  Джанго,  простой  мирный  человек,
которому  довелось  сразиться  с  отрядом  безжалостных мародеров.  Действие
разворачивалось   быстро,  подробности  были  ясны.   Мужчины   падали,  как
подкошенные,  под градом  точно  посланных  пуль,  которые входили  в тело с
отвратительным  чмоканьем.  Ножи смертоносно блистали; после удара ногой рот
превращался в месиво крови и зубов. Крупным планом подавалась  окровавленная
плоть. Айван с болью переживал за немногословного Джанго, который  переносил
жестокие побои, горько страдал вместе с ним, когда убили его жену,  разделял
его   унижение  и  растущую  ярость  под   пятой  творящегося  беззакония  и
надругательства.
     Когда  небольшой  отряд  врагов,  со спрятанными  под красные  капюшоны
трусливыми лицами, выставив перед собой частокол  ружей, появился  у хижины,
где, как они думали, скрывается Джанго, фильму, казалось, настал конец.
     - Бог мой,  это все, они схватят Джанго, - простонал Айван,  не в силах
справиться со страхом и тревогой, сдавившими его живот.
     - Почему бы тебе не заткнуть свой рот? Ты думаешь, герой может умереть?
Звездный Мальчик не умирает, ты понял? - В  голосе Жозе звучало раздражение.
И  сразу же после его  слов показался Джанго,  чудесным образом  оказавшийся
позади отряда.
     Низкий, одобрительный,  утробный  гул раздался  в зале,  превращаясь  в
радостный,    истерический,   горловой   рев   счастливого    избавления   и
восстановленной справедливости,  когда Джанго,  один, с хмурым  лицом,  само
олицетворение праведного  возмездия, окинув  взглядом убийц в  масках,  стал
осыпать  их  от  бедра  заслуженными  пулями  из  своего  револьвера. Врагов
скашивало наземь,  подбрасывало в воздух, они катались по земле в гротескных
конвульсиях. Гигант с бородатым лицом, сжатыми  челюстями, точеными скулами,
безумными глазами, стократно  увеличенный  до  каждой  морщинки,  пристально
вглядывался  в зрительный  зал  -  могучая простая  сила,  ангел-мститель  в
широкополом сомбреро.
     Наконец оргия разрушения была завершена.  "Вот так!  Джанго пленных  не
берет". Продолжительный эпизод с одиноко стоящей  фигурой и усеянным трупами
склоном холма.  Зрители пританцовывали и  завывали в  порыве  ликования  еще
долго  после того,  как  на экране  стало  темно.  Айван  сидел, не в  силах
подняться с места, и прислушивался к радостному голосу Жозе.
     - Ты думал, герой может умереть, пока не кончился фильм?
     Постепенно   вопли   и   возгласы    стихли,   и   толпа,   возбужденно
переговариваясь  (а  некоторые  забегали вперед и самостоятельно разыгрывали
концовку),  пошла  на  выход,  охваченная нервной  энергией, которая  так  и
полыхала огнем среди них, и каждый стал высотой в девять футов, едва касался
ногами земли, не чувствовал боли.
     В  ушах  у  Айвана все еще звенело металлическое  стакатто револьверных
выстрелов, и образы насилия  скакали  перед глазами.  С кружащейся  головой,
щурясь на электрический свет, Айван следовал за Жозе в ночь.
     - Неплохо, правда? - сказал Жозе. - Много действия.
     - Да, - пробормотал Айван. - Правда.
     Но каким  бы потрясающим  не было действие,  что-то другое пьянило его.
Мир, показанный в фильме, был кровавым  и брутальным, это правда. Но это был
мир,  где  справедливость,  однажды  разбуженна