что, хвастун, блюдолиз... Смотри-ка, как он кланяется собравшимся на форуме жрецам -- того и гляди, сломается. Глашатаи бежали перед лектикой из эбена, серебра и слоновой кости, лектику сопровождали шесть преторианцев на белых конях: -- Дорогу дочери высокородного Макрона! Пурпурная занавеска отодвинулась, рабы открыли дверцы, и из носилок вышла Валерия. И вот уже гнутся перед ней спины остийских сановников, сыплются слова приветствий. Толпа в изумлении зашевелилась. Эта рыжеволосая женщина -- настоящая Венера. Все на ней горит, переливается: карминный рот, золотые браслеты, рубины в ушах, алмазные перстни. Женщины задерживают взгляды на красавице, оценивая каждую деталь ее прически и туалета. Всеобщее внимание привлекают восемь эфиопов, которые уже опускают на землю следующие носилки. -- Это сенаторы Сервий Курион и Авиола. А девушка с ними -- дочь Авиолы, -- важно сообщает Октав Семпер музыкантам; он счастлив блеснуть перед ними тем, что знает таких важных особ. Но глазеть было уже некогда, потому что по знаку понтифика процессия тронулась от форума к берегу. В процессии шли представители жреческих коллегий. Понтифики в белых одеждах, коллегия которых, как говорят, была основана еще во времена царя Нумы, это они выработали сложный ритуал жертвоприношений во время торжеств и бракосочетаний, погребений и ввода в права наследства, а также при акте усыновления. Преисполненные высшей мудрости, они выступали сановным шагом, и важная поступь служила лишним подтверждением их значительности. Фламины, жрецы трех божеств, Юпитера, Марса Сабинского и Квирина, в островерхих кожаных шапках, на чьей одежде, которая скреплялась лишь пряжками, не должно было быть ни узла, ни стежка, выступали не менее величественно. За ними плыли весталки в белоснежных одеяниях с покрытыми головами. Они поддерживали священный огонь Весты и стерегли прославленный палладиум, древнее деревянное изображение Минервы, которое, по преданию. принес в Рим из Трои Эней. Они шествовали по главной улице Остии, гордые от сознания своей неприкосновенности. Следом шли благородные авгуры, облаченные в тоги с пурпурными полосами, в руках у них символ жреческого сана -- остроконечный жезл. Они -- толкователи прорицаний, заключенных в священных Сивиллиных книгах, они -- предсказатели судеб Рима, успехов или неудач в сражениях. Будущее открывалось им в полете орла и ястреба, в карканье ворона, в криках петуха и совы. Они читали судьбы мира по клювам священных цыплят, имея, впрочем, полное право взять для гадания цыпленка откормленного или тощего, что влияло на исход гадания и определялось интересами вопрошающего, но чаще самого благородного авгура. За ними шли гаруспики, которые умели предсказывать решительно все, что будет и чего не будет в жизни, гадая по внутренностям жертвенных животных, чьи печень, желчь, легкие и сердце никогда не солгут и не ошибутся. Музыканты со свирелями, цимбалами, тамбуринами и сиринксами шли впереди салиев, жрецов сабинского бога войны Квирина. Салии были в пурпурных туниках с металлическими поясами, на груди -- легкий панцирь, на голове -- шлем с острым наконечником, в левой руке -- легкий меч, в правой -- копье; они плясали на всем пути, от форума до берега, ударяя копьями в священные медные щиты. которые несли рабы. Их танец сопровождался визгливой музыкой, а дородные жрецы выкрикивали древние аксаменты. молитвенные обращения к Марсу. Янусу и Минерве. Народ слов не понимал. Салии тоже. Потом поступью тяжеловооруженных воинов шествовали фециалы. На плечи этих жрецов была возложена ответственность за жизнь и смерть многих, разделяемая. впрочем, ими с его императорским величеством и высокочтимым сенатом, они объявляли войны. Делалось это следующим образом. У военной колонны храма Беллоны в Риме главный фециал символически метал окровавленное копье в ту сторону, где находилась неприятельская земля. За ними двигались вереницы жрецов, служащих во время обычных жертвоприношений, жрецы рядовые, среди них луперки, титии и другие. Процессию жрецов заключали августалы, коллегию которых основал Тиберий в честь своего отчима Октавиана Августа после его кончины. За ними следом шли сотни греческих ликторов, пекари, выпекавшие жертвенный хлеб, слуги, глашатаи, рабы, погонщики жертвенных животных, которые гнали предназначенный для сегодняшнего торжественного жертвоприношения скот, помощники жрецов, которые несли кадильницы, миски для крови, корзинки для внутренностей, кропильницы и другие необходимые во время жертвоприношений предметы. И в самом конце -- толпы народа во главе с рыбаками, которые несли на плечах сплетенные из соломы челны. В них покачивались глиняные фигурки членов Нептунова двора: тритоны, наяды, нереиды, сирены. Желтые челны плавно вздымались в такт музыке, будто покачиваясь на морских волнах. Все было в движении. Пестрая одежда глиняных наяд и нереид напоминала одежду рыбачек. Покачивались челны, фигурки, плечи рыбаков -- все плыло и качалось. Ведь море -- это наша обитель, наша судьба, наше плодородное и дающее пищу поле. Покачивалось на рыбацких плечах огромное чучело дельфина. Покачивались в руках рыбаков гарпуны, направленные на фантастических морских чудовищ. Общий ритм движения возбуждал и опьянял людей, они шли, раскачиваясь из стороны в сторону. И все же, несмотря на прекрасное это зрелище, в толпе нашлись недовольные: -- Вы видали, какая прорва тут этих жрецов да их помощников? Клянусь Нептуном! Ну и набралось же дармоедов! А сколько их по всей Италии! Во кому сладко-то живется. Их государство кормит. -- Государство. Конечно. Но только ведь и мы их кормим: жертвами, приношениями, тяжко заработанным денарием, ведь меньше-то они не берут... -- Паразиты! -- Молчи-ка лучше. А то отделают тебя так, что родная мать не узнает! Но остийский люд не робок. Ему терять нечего, поэтому он выражает свое мнение вслух: -- Проклятые дармоеды! Между тем процессия пересекла город и остановилась на морском берегу, где за жертвенником стояла большая мраморная статуя Нептуна. Бородатое лицо бога всех вод, соленых и пресных, величественно, как само море. Божественный взгляд спокойно остановился на толпах людей, на жрецах и их помощниках, которые суетились около алтаря с жертвенными животными. Главный жрец Нептуна с воздетыми к небу руками, заслонив лицо тогой, обошел жертвенник, славя богов. Потом, склонившись перед алтарем, молил о снисхождении сначала Януса, этого требовала традиция, потом Нептуна, которому предназначалась жертва, и, наконец, Весту. Голос жреца поднимался ввысь и отчетливо звучал в тишине, нарушаемой лишь треском огней в плошках на пилонах вокруг жертвенного алтаря и криком чаек. Из кадильниц, раскачиваемых четырьмя жрецами, поднимался к небу благовонный дым. И вот взлетели молоты, сверкнули длинные лезвия ножей, упал первый бык, второй, пятый, падали бараны, кабаны, козлы. Светло-красная кровь взметнулась ввысь, обрызгала ослепительно-белое лицо Нептуна. Лицо Нептуна, обрызганное кровью, стало жестоким. Бог свирепо глядел на жертвы, на копошащихся внизу людей. Кровь на белом мраморе божественного чела быстро высохла под солнечными лучами и отвратительно пахла. Жертвоприношение было закончено. За спиной Нептуна рабы волокли туши убитых животных; из них будет приготовлено угощение для жрецов, мясо жертвенных животных принадлежит жрецам и их помощникам. Сановные гости готовились ступить на большую трирему, которая должна была первой выйти в море. Рыбаки торопились к баркам, садились в них со своими семьями, прихватывая соломенные челны с фигурками морских божеств. Понтифик величаво приближался к триреме. Он знал: сегодня здесь много важных гостей из Рима, сенаторов и магистратов. Лишь Макрона нет, он на Капри, у императора. Дочь его, однако, здесь. Понтифик предложил ей первой вступить на корабль. Недовольные сенаторы были вынуждены смириться. Валерия прошла мимо них. Она заметила отца Луция. Он пристально смотрел на нее. Рядом с ним старый Ульпий. А вот сенатор Авиола, отец этой... "И она тут", -- подумала Валерия, приметив Торквату. Валерия снова посмотрела на Авиолу и побледнела. Старое воспоминанье: александрийский лупанар. Валерия стиснула зубы, овладела собой. Она миновала ряды гостей. Луций не приехал. Почему? Он обещал ей быть здесь. Валерия старалась подавить в себе гнев и разочарование. Сопровождаемая понтификом. сенаторами и жрецами, она твердо прошла по мосткам, переброшенным с берега на трирему. Уселась в приготовленное кресло, слегка повернув его. чтобы видеть Торквату. Снежно-бледные щечки девушки окаймляли золотисто-каштановые локоны. Волосы падали на худенькие плечи, окутанные дорогой, расшитой золотом столой. Луций не приехал, и разочарование было написано на ее полудетском личике, маленькие руки механически теребили бахрому на одежде. Валерия внимательно смотрела на девушку. Нежная, целомудренная, прелестная. Само очарование. В один прекрасный день, несомненно в один прекрасный день, Луций пресытится мной, и тогда он отдаст предпочтение этому нежному созданию... Этой девушке... А потом? Нет! Никакого "потом" не будет! Так думала дочь Макрона. Сердце Валерии ожесточилось, стало каменным, в глазах появился холодный блеск. Он не должен наступить этот страшный день! Сколько же времени дать тебе, девушка, чтобы ты забыла Луция? Для страсти и страха и месяц -- большой срок. Посмотрим. Если ты не оставишь его, если я не почувствую, что из мыслей его ты исчезла, горе тебе, малютка! Сервий тоже думал о Луции: сейчас он занят перемещением когорты шестого легиона из Альбы-Лонги на Марсово поле в Риме. Войско -- это основа любого выступления против императорской власти. На один шаг они будут ближе к цели. Трирема вышла в открытое море, за ней -- Другие большие корабли, а вокруг, как мухи, роились барки рыбаков. Восемьдесят гребцов налегли на весла, ветер расправил паруса, и рыбацкие челны вскоре остались далеко позади. Праздник открытия моря. Чтобы умилостивить море, с корабля будут сброшены дары земли. Потом авгур выпустит орла, полет которого возвестит, как принял Нептун жертвы и будет ли в этом году милость морякам. Если орел полетит ввысь, слава вам, могущественные воды, и благо нам, людям. Но если орел полетит низко над водой -- горе нам, горе кораблям в море! На носу триремы с эмблемой Рима -- "SPOR", -- выведенной золотом по пурпурному фону, стоял, воздев руки, понтифик. Он взывал к морю. Авиола слушал понтифика и подсчитывал. Три корабля он пошлет в Карфаген за кожами, четыре -- в Испанию за медью для щитов, пять -- в Азию за железом для панцирей и мечей, три -- в Сирию и Египет за редким деревом. Пятнадцать кораблей. А может быть, и двадцать. Клянусь Нептуном, и вправду от моря зависит удача этого предприятия. Я дал понтифику триста золотых, жрецам Нептуна послал трех быков и стадо кабанов. Этого, наверно, довольно. Довольно этого, морское божество? Над кораблем пролетела чайка, и птичий помет испачкал руку Авиолы. Дурной знак! Видно, мало. Нептун слишком требователен. Требовательнее, чем Юпитер и наш покровитель Меркурий вместе. Да и причина есть: вода не суша, риск велик: "Что ж. -- думает про себя Авиола, незаметно стирая краем своей сенаторской тоги птичий подарок с руки, -- может быть, поможет особый дар Нептуну". Он осмотрел перстни на испачканной руке. Вот этот, со смарагдом. Тонковат, конечно, но смарагд очень хороший. По крайней мере шестнадцать золотых стоит. Авиола встал, снял перстень, повертел его в лучах солнца, чтобы видно было, как сверкает драгоценный камень, и широким жестом бросил в море. Остальные сенаторы волей-неволей должны были последовать его примеру, и каждого при этом не оставляла мысль о торговле, успех которой зависел от моря. Красно-желтые паруса опали, гребцы подняли весла, корабль остановился и покачивался на волнах. Полдень. Солнце в зените. Сейчас начнется главный обряд, нужно ублаготворить море и открыть его для кораблей. Три огромные серебряные амфоры с рельефным изображением земных даров морю стояли на носу корабля. В одной амфоре кровь жертвенных животных -- квинтэссенция всего, чем утоляет земля человеческий голод. В другой -- то, что утоляет жажду: густое, неразбавленное фалернское вино. В третьей амфоре -- желто-зеленое оливковое масло, которое не только питает человека, но и может успокоить волнение на море. Маленькие барки догнали трирему и остановились неподалеку. Рыбаки спустили на воду соломенные челны с фигурками морских божеств. Остийская пристань едва видна, мраморный Нептун кажется белой точкой на серо-зеленом земном горизонте. Рыбаки в барках поднялись, встали с кресел и гости на триреме. Момент священнодействия сомкнул все уста, приглушил всякий звук. Мертвая тишина. Лишь дерзкая чайка нарушает ее варварским криком. У первой амфоры, с кровью, встал понтифик, у второй, с вином, -- жрец Нептуна, у амфоры с маслом -- эпулон коллегии семи стольников. Все трое одеты в тоги с пурпурной полосой, на головах слабый ветерок раздувает цветные ленты. Первая -- красно-черная, цвета запекшейся крови, вторая -- светло-красная. цвета молодого вина, третья -- лимонно-желтая, цвета оливкового масла. Три жреца под звуки труб сдвинули при помощи рабов три амфоры. Одной струей полились в море кровь, вино и масло. Тяжелая жидкость падала в воду. Вода окрасилась кровью, зазолотилась, стала переливаться всеми цветами радуги. Понтифик возгласил: -- На вечный мир с морем! Сверкающее слово "мир" повторилось, далеко разнесенное ветром, рассыпалось солнечными лучами по сияющей морской глади. Авгур подошел к большой клетке. Сорвал покрывало и открыл дверцу. Орел, прекрасный, как в дивном сне, остановился на краю палубы, ослепленный солнечным светом. Полдень, время отлива, море уходит в зеленые глубины, колеблющиеся тени едва приметны. Коварные волны жмурятся от солнечного сияния. Все напряжено -- как боги примут жертву? Орел медленно расправил крылья, взмахнул ими и неожиданно стрелой взмыл в поднебесье. Восторженные вопли на корабле, на барках, на берегу заглушили победное пение труб. Авгур, воздев руки к небу, провозгласил: -- Радуйтесь, квириты! Нептун благосклонно принял наши дары! Море открыто для всех кораблей, для военных, для торговых и для рыбацких. Слава Нептуну! Слава бессмертным богам! -- Слава!.. Слава!.. Корабль повернул к берегу. Понтифик подошел к дочери Макрона и произнес хвастливо, как будто все, что тут произошло, было исключительно его заслугой: -- Ты видела, благородная госпожа, как Нептун принял нашу жертву? -- Да, -- подтвердила Валерия, наблюдая, как Торквата следит за полетом орла в лазурной вышине. Она видела, какой надеждой и радостью засветилось лицо девушки. Очевидно, в полете орла она нашла и для себя добрый знак. Она, пожалуй, верит, что вновь обретет Луция. Валерия из-под опущенных ресниц смотрела на девушку. Радуешься. Ну, порадуйся немножко. Недолго осталось. -- Ты расскажешь, благороднейшая, своему отцу... -- Разумеется, высокочтимый понтифик: сегодня же я буду говорить с ним, -- улыбнулась красавица, и наивная Торквата сочла ее улыбку еще одним добрым знаком. Она устремила взгляд на орла. Он поднимался все выше и выше, его серо-белые крылья понемногу превратились в бледную точку, и наконец он исчез в сияющем небесном куполе. Толпа на берегу разбредалась. Обмытый рабами Нептун смотрел вдаль на свое море спокойно и доброжелательно. Он принял дары, принял жертвы. Но что будет дальше? Обещать спокойное море на весь год? Трудно обещать. Орел пообещал. Но Нептун не обещал ничего. Море само решит. Нептун будет молча стоять здесь и сам подивится, когда спокойная морская гладь разбушуется, разъярится. Тут и бог ничего не сможет поделать, помогайте себе сами, рыбаки остийские. 28 После полудня лектики вместе со своим благородным содержимым отправились в обратный путь, в Рим. За ними тянулись волны дорогих духов, после них остались зыбкие следы на прибрежном песке. Запахи рассеялись, следы смыли волны. Остия на время затихла. Рыбаки вернулись в свои хижины и сели за ужин. Праздничный стол требует и праздничных напитков. Ну-ка. Марк, забеги в таверну еще за одним кувшинчиком. Ты говоришь, это двенадцатый? Ну и ну! А ведь это только начало. Сегодня же праздник, болван. Нептун постарается, чтобы наши сети и животы были полны. На площади перед таверной "Беззубая мурена" движение не затихает. Здесь собрались все. кто умеет подзаработать и на бедняке. Гончары, ювелиры, кондитеры, продавцы мелочей хриплыми голосами призывали покупателей. Октав Семпер идет по площади нахмуренный, черный ежик на его голове готов проткнуть весь свет. Беззаботное, веселое настроение, царящее вокруг, злит его еще больше. Минуту назад его петух по кличке Лео проиграл петуху Лавра. Проиграл так позорно, как поросенок носорогу. Фи! Рыбачка поворачивает в руке глиняный светильник и торгуется с хозяином: -- Пять сестерциев и ни ассом больше! -- Восемь и ни ассом меньше. -- Ну и обдирала ты, дорогой! "Да, дорого мне обошелся этот проигрыш, безумно дорого, -- думает Октав. -- Все ставки проиграны. Вечером возьму нож и покончу с этим ублюдком", -- решает Октав судьбу побежденного Лео. У лавки с вином два моряка пьют в честь Нептуна. Они не виделись пять лет. Теперь пьют и обнимаются, покачиваясь на нетвердых ногах. -- Я люблю тебя, братец. Будь здоров! Октав вспомнил сияющее лицо Лавра, когда во время драки из Лео так летели перья, что петухов едва было видно. Расписать бы тебе твою наглую морду, скалит зубы Октав. Шум, писк детворы, смех, пение и звуки флейты, радость поднимается и переливается, будто тесто, все это только бесит Октава. Налитыми кровью глазами он посмотрел в сторону моря. Там нетерпеливые рыбаки уже укладывают сети в лодки, собираются на ночной лов. Хапуги, думает про себя Октав. Так торопитесь, словно ночью от вас уплывет мурена с брюхом, набитым золотыми. Разве завтра не будет дня? Завтра. Завтра потянется цепь забот, и конца им не будет. И все из-за петуха Лавра. Ну подожди, стерва, я и тебя заполучу и срежу твой гребешок. А сейчас пить, поскорее залить свое горе. Приморская таверна "Беззубая мурена" -- низкое помещение с деревянным, дочерна закопченным потолком, вся насквозь пропахла рыбой. Из кухни тянулся залах жира и пригоревшего жаркого. Вокруг нескольких столов с остатками пищи сидели мужчины. Вино разносила трактирщица. Эту хромую женщину ни в чем нельзя было винить: что поделаешь, не была она украшением праздничного дня. Посудите сами, разве будет у тебя приподнятое настроение, если единственная присутствующая здесь женщина похожа на скелет, на жердь в пеплуме, о которую можно уколоть руки. Бр-р-р-р! Лучше смотреть на дно кружки и заливать свои желания вином, растворяясь в упоительной надежде. -- ...и потом куплю себе новую лодку. Справлю себе густо плетенную сеть... -- ...в этом году со мной впервые выйдет мой сынишка, ему четырнадцать исполнится... -- ...а помнишь, в прошлом году? Это был благословенный день. Каждый наловил кучу рыбы. А я тунца... С ним мне пришлось повозиться до утра, прежде чем я доволок его до берега. Всю сеть порвал. Во какой был! Попался к вечеру, когда луна заходила... -- ...если мне повезет, Фортуна, помоги мне, я выужу прожорливую мурену длиной в пять стоп, отвезу ее в Рим и выручу тысячу сестерциев... Тощая трактирщица зажгла факелы в помещении и перед таверной, где сидело больше народа, чем внутри. -- Эй ты, прибрежное страшилище! Копченой трески к вину! Здесь пировала вся рыбацкая Остия. Назойливый запах рыбы стоял над таверной, хотя сегодня каждый умылся и оделся в праздничное платье. Кислые испарения вина смешивались с запахами жареного лука и рыбы, и каждый из этих запахов будто старался перебить другой. Октав Семпер задумчиво уставился в кружку. А рыбак Лавр усмехался, удобно облокотясь, и подолом туники вытирал пот с волосатой груди. -- Ну так что, Октав, когда отдашь деньги за проигрыш? Я знаю, что мне нечего бояться. Ты большой господин. Кто еще может себе позволить иметь на ужин целого "льва", как ты? Кругом засмеялись, и владелец петуха-победителя гордо посмотрел по сторонам. Октав молчал. Ах, этот вонючий петух Лео. Этот трус. Этот негодяй. А я-то так его любил и кормил. Делал для него все, что он только ни желал. Октав снова переживал этот бой: как болван крутился его петух-балбес на месте и позволил этому голенастому оборванцу бить себя шпорами. Этот Лавров бродяга так отделал моего драгоценного, что на нем перьев не осталось. Фу! -- Эй ты, костлявая красотка, подай-ка сюда новую кружку! Трактирщица протолкалась к нему с вином: -- Не мешало бы тебе заглянуть в кошель, много ли там еще осталось, Ступид. Ведь это уже пятнадцатая... Он проглотил прозвище потому, что сам обратился к трактирщице со словами не слишком учтивыми, но главным образом потому, что теперь он был ее должником. -- Не беспокойся, красавица, заплачу. Заплачу, но чем, когда? Я должен за пари Лавру и парням. Я должен за осла. Трактирщице. На кого ни посмотрю, всем должен. Но вино дурманит. Спишет долг и даст уверенность, что снова все будет хорошо. Не бойся, Октав, и будь весел! Ведь сегодня праздник! Вино умеет хорошо обманывать: тощая трактирщица исчезает, и в дверях появляется девушка кровь с молоком. Октав запел, и вся таверна присоединилась: А теперь эту кружку до дна осуши И, пока в землю пас не зарыли, Поцелуй посильней, и опять поспеши Выпить кружку, и вновь обними от души Так, чтоб кости от боли заныли И про все мы на свете забыли... Фривольная песня кружилась в смрадном воздухе таверны. Зашедшая сюда Квирина остановилась в дверях с глиняной бутылью в руках. Так пей без лени И на колени, Пока мы живы, садись ко мне!.. Покраснев от смущения, девушка пробралась между столами к стойке. Октав, стараясь перекричать всех, заорал: -- Посмотрите! Наша Квиринка! Снова здесь. На тебя куда приятнее смотреть, чем на эту метлу из таверны. Пойди сюда, девочка, и поцелуй меня! У мужчин горели глаза. У кого стекленели. Движения были размашистые, неуверенные. Волосы слипались от пота. Бороды пропитались вином. -- Девочка, поцелуй! Октав раскрыл объятия навстречу Квирине и орал: Приходи ко мне, девчонка! Ты мне так мила. Что хочу я, чтоб и в море Ты со мной была... Остальные подхватили: Вот и звездочки зажглись В выси голубой, Разреши часок-другой Поболтать с тобой!.. Квирина с отвращением пробежала мимо галдящих мужчин, отталкивая их назойливые руки. Протянула трактирщице бутыль и ждала, повернувшись спиной к пьяницам. Октав медленно пил, пристально рассматривая девушку. Говорят, она танцует в Риме с комедиантами. И живет с Фабием Скавром. Теперь она одна. Фабий слишком распустил язык о каких-то там пекарях, получился скандал. и он бежал. Никто не знает куда. Ищут его повсюду. Один из вигилов говорил, что и в Остию приехала центурия преторианцев искать этого бродягу; сейчас, наверное. пируют где-нибудь в городе. Важная, видно, птица этот Фабий, если из-за него они совершили такой путь. В силки хотят заманить птичку. А его девчонка чертовски удобная приманка. Поэтому вигилы и приехали сюда. Хитрецы наши господа наверху, ничего не скажешь. Я бы тоже так рассчитал. Квирина возвращалась с полной бутылью. Октаву удалось схватить ее за руку: -- Для кого это ты ходишь за вином, красавица? Не у матушки ли вдруг появилась такая жажда? Она видела мутные глаза, почувствовала кислый запах из его рта. Он скользнул рукой по ее плечу к груди. -- Когда мы с тобой это вместе разопьем, девушка? Она вырвалась и ударила его по руке: -- Не приставай, ты, Ступид! И тут же исчезла. Октав зло смотрел ей вслед. "Я тебе покажу Ступида. мерзавка". Все над ним посмеивались. Никому-то он не нужен. Даже эта хромая и та с ним не согласилась бы, не так ли, трактирщица? Еще вина! Ты хочешь, чтобы мы подохли от жажды, как рыба на песке? Октав сжимал кружку и скрипел зубами: "Ты еще меня вспомнишь, девка". Вечером море было спокойным. Как ребенок перед сном, оно играло с зеркальцем месяца, переворачивало его туда-сюда на волнах и прятало в глубину. Квирина бежала по мягкому песку так быстро, как только могла. Босые ноги погружались в сыпучие дюны, песок ласкал ей подошвы и скользил между пальцами. Часть дороги от последних домов заросла густым кустарником. Там он ждет. Уже сейчас она на него сердилась: целые дни скрывается и прячется, а сегодня дважды посылает ее за вином, этот ее сумасшедший. Придется ему об этом сказать! Ночь была ясной. В песке отражался блеск луны. Вот и кусты. -- Гу! -- раздалось за кустом, и Фабий выскочил, испугав Квирину. -- Как мне было грустно без тебя... -- И поэтому ты так меня пугаешь. Послушай, как у меня бьется сердце. Он хотел прижать ее к себе, но Квирина наклонилась за бутылью, которая выскользнула у нее из рук, и проворчала: -- Еще счастье, что она упала на песок. А так бы прощай вино. А за следующей я не пойду, в таверне полно пьяных. Он опустился на мягкий песок к ногам девушки и притянул ее к себе. -- Ну не сердись, мой ворчунишка, и поцелуй меня. Иначе я с отчаяния пойду топиться и при этом простужусь... Она рассмеялась, но тотчас опомнилась и огляделась кругом. -- Ну, смейся же, ты, болтушка, и покажи свои зубки... -- А что, если тебя подстерегают в кустах... вигилы. -- Те уже, наверное, нализались как следует. А разве был какой-нибудь вигил в таверне? -- Нет, -- призналась она, -- но если ты немножко подумаешь... -- Мы прибережем себе на зиму. Сегодня праздник моря, море -- твой второй отец, так пусть же оно здравствует вместе с нами. Где вино? Он наклонился через сидящую Квирину, нащупал в песке бутыль и, подняв, посмотрел на нее. -- За нашу любовь! Вытащив зубами деревянную пробку, он протянул вино Квирине. -- Сначала ты. -- И весело добавил; -- Чтобы мне побольше досталось, понимаешь? -- И опять серьезно: -- За что ты пьешь? -- За то, чтобы боги сохранили мне тебя! Он наклонился к ней и смотрел, как она подняла бутыль и начала пить. Тонкая девичья шея была белой и нежной. Он погладил ее. Квирина поперхнулась и ладонью вытерла губы. -- Ты никогда не перестанешь меня злить, -- сказала она с упреком, -- ты, нарушитель законов и прав. Она протянула ему бутыль и губы. Он поцеловал ее и выпил. -- Теперь снова ты, малышка. Они подтрунивали друг над другом, каждый глоток сопровождая поцелуями. -- Хватит. Я совсем пьяная... -- Остаток я выпью за вас, господа вигилы, за успешное преследование вашего покорного слуги Фабия! Он одним залпом допил вино. -- Фабий, не пей так много, хватит, ведь это вторая бутыль... Он вскочил. -- Ты думаешь, что твой милый свалится с ног от двух бутылей разбавленного вина? Смотри. Я стою, как кипарис. Ты это видишь! Он поднял девушку с песка, взял ее на руки, носил, укачивал, крутил вокруг себя, подбрасывал се вверх и смеялся, как мальчишка. Квирина обхватила руками его шею, болтала в воздухе босыми ногами, ну, мой сумасшедший, еще выше, еще выше. И блаженно прижималась к нему. Фабий споткнулся о камень, и они упали в мягкий песок. Квирина смеялась: -- Ну что, разве я не говорила? Вот посмотрите. Две бутыли подкосили твои ноги. А ты еще уверял, что этого недостаточно... Он схватил девушку за плечи, прижал и крепко поцеловал. Его глаза были совсем близко. Она чувствовала его горячее дыхание на своих губах. -- Ты никогда не надоешь мне. Я никогда не буду сыт тобой, понимаешь? Его огрубевший голос дрожал. Его руки страстно сжимали ее. Звезды, светившие над головой, начали раскачиваться перед ее глазами. Она прикрыла их... Поднялся ночной ветер, неся с собой песок по волнам дюн, расчесал распущенные волосы девушки. Она сидела, опираясь на руки, закинув голову, и смотрела в вышину. Фабий лежал рядом с ней и губами поглаживал ее руку. Они молчали. Море перед ними темнело. Светлые хлопья пены на гребнях волн выскакивали из воды, словно летающие рыбки. Вдали на горизонте поблескивали огоньки факелов на рыбацких барках, которые уже сегодня ушли в море. Вода набегала на плоский берег. Жадно захватывала с собой раковины и песок. Одна волна заботливо разгладила берег, другая рассыпала по нему ракушки. Третья все смыла. И так без конца. Месяц раскачивался на волнах, словно серебристый челн. Квирина любовалась волнами, а Фабий разглядывал ее лицо. -- Помнишь, Фабий, как ты играл в Остийском театре? Ты разорвал свой центункул, и я тебе его зашила. В тот день я в тебя влюбилась. Пряди ее длинных волос щекотали его губы, он вдыхал их запах. -- Тогда я была глупой девчонкой, глупой шестнадцатилетней сумасбродкой, но в тот вечер я шла домой, ничего не видя и не слыша, думая только об одном: быть с тобой рядом, что-то сделать для тебя... Чтобы ты меня заметил... И я убежала в Рим и стала танцевать... Он с умилением слушал эту незатейливую исповедь, потом крепко обнял хрупкие плечики и начал целовать ее глаза и губы. -- Я не могу теперь без тебя жить, Фабий. -- И Квирина прижалась к нему. -- Я немножко боюсь за тебя. Сейчас ты здесь и не должен никуда уходить, я не отпущу тебя... Она гладила его лицо и волосы, на губах и на кончиках пальцев сама нега, в сердце блаженство. Она сказала тихо и радостно: -- Я никогда не была так счастлива, как сегодня, мой дорогой! -- И добавила задумчиво: -- Возьми меня снова на руки, отнеси на корабль, который поплывет далеко, к зеленому необитаемому острову, где только великолепные цветы и разноцветные птицы и мы вдвоем. Это будет Остров счастья. Ты, я и все. Одни. Все время одни, хочешь? Фабий гладил ее черные волосы, целовал губы и смеялся, страстно шепча среди поцелуев: -- Этот Остров счастья, девочка, мы устроим здесь. Дома. На родине. Нашей родине. Если у меня есть ты и мое искусство, я властелин мира. Что мне император! -- Что тебе император... -- повторила она. Потом задумчиво добавила: -- Императора никто не любит, а тебя любит столько людей. Он вскочил и взял девушку за руку: -- И для этих людей я буду сегодня играть. Идем! На ее испуганный взгляд он ответил немного вызывающе, немного раздраженно: -- Все время бояться? Все время жить, скрываясь? Я так не могу. -- Это в тебе говорит вино, милый, -- сказала она примирительно, -- не храбрись... Он беззаботно махнул рукой: -- "Смелому счастье в подмогу!" -- говорит Вергилий. -- Идем! Он потянул Квирину к огонькам жилищ. Глиняная бутыль осталась лежать на разрытом песке. У моряка, говорят, В каждом порту -- любовь, Но обручен моряк Только с зеленым морем. Лишь оно над ним всевластно, Лишь ему он предан страстно, Лишь его во все века Любит сердце моряка. Да, зеленая отрава, Только ты -- моя отрада! Так снимай меня скорей С якорей... Едва отзвучала матросская песенка, в таверну вошел высокий мужчина, а за ним бесшумно проскользнуло маленькое хрупкое создание, укутанное в плащ, только черные глаза смотрели боязливо и испуганно. Мужчина помял длинную редкую бороду и заговорил, коверкая латынь: -- Привет властителям моря, братьям Нептуна. Я пришел из далеких стран, владелец бескрайних земель, сегодня пеший путник, у которого жестокие люди здешних мест недалеко от вашего города, который, говорят, называется Остией, украли коня, ослов и мулов, повозки с дорогими товарами и драгоценными подарками. Мое великолепное платье они сняли с меня. Моих рабов освободили, а меня самого с этой развалиной оставили бедам и опасностям ночи. Я хочу обратиться к властям. Где вооруженные стражи вашего порядка, чтобы твердой рукой вернуть мне то, что мне принадлежало? Рыбаки уже были достаточно подвыпившими, но, несмотря на это, поняли смысл слов чужеземца. Ведь надо же, событие. И какое. Это известие всколыхнет спокойную поверхность дремлющей Остии. Они с участием обратились к чужеземцу: -- Откуда вы, благородный господин? -- С дельты Нила, граждане. -- А что это за куча тряпья? -- Это живая жертва великой Изиде. Поэтому она тоже идет со мной в Вечный город. -- Парень или девушка? -- И то и другое, уважаемые. -- Фу, вот это нравы! И тебе не стыдно! -- Стыд, мои дорогие, -- удивительное слово. Мы, люди владетельные, этим словом не владеем. Очевидно, только низкий плебс может похвалиться этим качеством. Зачем нам, богатым, стыд? Чего нам хочется, то для нас закон, и за свое желание мы платим золотом. -- И у тебя есть золото, человек? -- заикнулся Октав Семпер, и в его затуманенных глазах появился жадный блеск. -- Две бочки золота у меня отобрали. Поэтому я и хочу его вернуть. Ну, где ваши стражники? -- Э. дорогой, ваши попытки напрасны. Наши вигилы нализались, как повелевает Бахус, и давно уже храпят в канаве у дороги. Теперь их не разбудит даже гром. -- Так, значит, за вашим покоем никто не следит и вы отданы на произвол любого грабителя? -- Эй ты, бородач, не болтай попусту. Что там грабители. Мы сами рады, когда видим, как вигилы уходят. А на твои несчастья нам начхать. Пусть тебе помогает твоя Изида. ха-ха! -- Так. значит, в этих краях закон ничего не значит? -- Ты попал в самую точку. Ха-ха! Ничего. Мужчина сверкнул белозубой улыбкой и внезапно заговорил на безупречной латыни: -- Спасибо вам за сообщение, остийские люди, а за ясность ума вы должны быть благодарны этой здоровой воде, которой трактирщик так основательно разбавляет вино. Ну, теперь можно и представиться. Он сбросил плащ, сорвал бороду и расхохотался, видя изумленные лица рыбаков. -- Люди добрые, да ведь это сам Фабий Скавр! Фабий! Фабий! -- Ах ты бездельник! Ах ты чучело комедиантское! Снова ты нас провел, хитрец. Откуда ты! Тем временем из-под плаща вылезла Квирина. Ее появление было встречено взрывом хохота. И снова все обратились к Фабию: -- Говорят, ты здорово отличился в Риме, не так ли? А теперь скрываешься от доносчиков? Пей быстрее. Трактирщица! Рыбы! Оливок! Вина для нашего весельчака и для нашей Квирины! Ну рассказывай! Дайте ему поесть! Он скрывался бог знает где и, конечно, голоден. Ешь! Пей! Рассказывай! Челюсти Фабия заработали. Это прекрасное занятие жевать так, что за ушами трещит, но только рыбаки нетерпеливы, все хотят знать. Октав Семпер таращит глаза на эту пару: вот так дело, птичка уже в силках! О Юпитер Громовержец! -- Рассказывай, что ты играл в Риме, почему тебя за это преследуют, как паршивого пса! Рассказывай, рассказывай! Фабий усмехнулся, сначала Квирине, потом рыбакам. -- Рассказать об этом трудно, друзья. Но если вы дадите мне возможность доесть тунца и запить его вином, я вам это сыграю. Хотите? -- Вот это разговор, дорогой ты наш! Давай играй. Подожди! Как так сыграешь? Ты один? Сколько же вас было в Риме? -- Наверное, двенадцать. -- А здесь ты хочешь играть один? -- Так, может быть, мне послать в Рим за остальными? Все рассмеялись. Послушайте его, он хочет играть один! -- Хотел бы я на это посмотреть! Ну, играй! А ты, девочка, собирай деньги. У каждого из нас еще завалялся какой-нибудь сестерций. Ну так за дело, Фабий! Рыбаки перенесли лавки, сдвинули столы и уселись поплотнее, чтобы освободить место для сцены. Трактирщица стояла в дверях кухни, сложив костлявые руки на ввалившемся животе. Трактирщик подправлял факелы, воткнутые в стены, чтобы лучше светили. Фабий одним глотком допил кружку, вытер губы тыльной стороной ладони и поставил посреди "сцены" стул. Наступила тишина. Только Семпер Ступид не мог угомониться и, обозвав трактирщицу огородным чучелом, потребовал вина. -- Пш-шт! Заткнись, Ступид! -- зашипели на него со всех сторон. Фабий вскинул руки: -- Благородные господа, я приветствую вас, пришедших посмотреть новую комедию! Многочисленная труппа Фабия Скавра покажет вам фарс, который называется "Бездонная бочка". Ну, мои дорогие, веселитесь! Все зааплодировали. Очень интересно, как это сыграет "многочисленная труппа". Фабий подошел к стене. Квирина подала ему глубокую медную миску и дубинку. Миску он надел себе на голову. а дубинку взял в руки. Повернулся к публике. Все рассмеялись: посмотрите, солдат! До чего хорош! Просто лопнуть можно от смеха, ха-ха! Квирина забилась в угол и смотрела. Солдат заговорил. Разве это голос Фабия? Нет! Голос был писклявый, резкий: -- Громы и молнии, люди, не толкайтесь так! У кого тессеры, марш на свои места. У кого нет, смывайтесь! Раз мы в театре -- здесь будет порядок, это так же верно, как то, что я преторианский центурион Тард! Фабий двинулся от стены к середине, расталкивая руками невидимую толпу, эта толпа относила его, он угрожал, рассыпал удары и цветистые проклятия. Потом засопел, вытер пот, приподняв миску, и уселся на стул. -- Фу. Нет, это не люди. Толкаются, словно волы в хлеву. Не уважают представителя власти. Но я вам покажу, бродяги. Я здесь лицо важное. -- Он посмотрел вдаль, как будто на сцену: -- Можно было бы уже и начать. Эй вы, комедианты паршивые, пошевеливайтесь! Таверна сотрясалась от хохота. Великолепный центурион с дырявой миской на башке и с дубинкой! Правда, Фабию часто приходилось сталкиваться с этими вояками. Он хорошо их знает. Центурион, опираясь о дубинку -- символ власти. -- настороженно смотрел перед собой: -- Наконец-то начали! Не до утра же мне торчать здесь! Ого! Что это там на сцене? Пекарня? Ха-ха! Такого в театре еще не было. Посмотрите. Собрание пекарей? Вот глупость-то. Какое нам дело, что один пекарь строит себе новую пекарню, а другой будет печь хлеб из гнилой муки? Главное, что он улучшает хлеб, не так ли? Центурион самозабвенно ковыряет в носу и оглядывается по сторонам. -- Вон там сидит господин префект. С претором. О чем они шепчутся? Префект выглядит рассерженным. Вот так дело! Не происходит ли на сцене чего-нибудь недозволенное? Ага, пекари договорились, что, когда эдил придет проверять качество хлеба, они дадут ему взятку. Это хорошо, ха-ха. Центурион опомнился и вскочил: -- Что? Взятку эдилу? Разве это возможно? Нет, это запрещено! Это неуважение власти, это бунтарство -- о громы! Перерыв. Люди аплодируют как сумасшедшие. Теперь перерыв? Это мысль! А я и не знаю, должен ли вмешаться. Нет, ничего. Префект сидит. -- Он садится и вытирает пот. -- Буду тоже сидеть. Почему эти люди так хлопают? Нет здесь ни голых женщин, ни фривольных речей. даже ни одного пинка или пощечины! Что это за дикий театр? Да к тому же еще такая жара! Центурион облокотился о несуществующую спинку стула, вытирает шею и лоб, обмахивается. Рыбаки кричали, подталкивая друг друга плечами, смеялись. Семпер Ступид незаметно поднялся и тихо вышел через задний вход. И припустился бегом, то и дело оглядываясь назад, не выследил ли его кто-нибудь. -- О громы и молнии, -- пищит центурион важным голосом. -- Вот и продолжение. Ученики пекаря месят хлеб. О Фурии, и это темп? Был бы я их хозяином, я бы проломил им головы! Да они еще и поют: Так что, братцы, надрываться Да стараться -- не спеши... -- Ага, идет сам хозяин с плеткой! Так вам и надо, ленивый сброд! Теперь им достанется! Добавь тому по заднице. Наконец-то хоть какой-то ск