Но знает он мало. Заговор был направлен не только против Тиберия, но и против Гая Цезаря. Есть несомненные доказательства. Что еще хуже: этот заговор продолжает существовать и сегодня! Пауза. Оратор ожидал эффекта от своей пламенной речи. Но эффект был удивительно слабый. -- А дальше, мой Невий! -- Макрон понял, что не отделается пустой болтовней, что император ждет имен, фактов. Место сенатора Сервия Куриона, самоубийство которого сегодня предстало в своем истинном свете, занял сенатор Авиола. Этот самый богатый после императора человек в Римской империи может быть обвинен в государственной измене и заговоре против императора. Его имущество и поместья будут конфискованы в пользу императорской казны... -- А четверть получит доносчик, -- со смехом заметил император. -- Я не доносчик, мой Гай, -- запротестовал обиженно Макрон. -- Я обвиняю сенатора Авиолу из патриотических побуждений. Из любви к тебе, мой дорогой. Наступила тишина. Макрон долго пил, словно у него пересохло горло. Энния поняла, что это дело не только Макрона, но и Валерии. Она смотрела на нее с изумлением, страхом и восторгом. Валерии не удалось кинжалом наемника убить Торквату, и, посмотрите, она тут же начинает новое наступление. Император размышлял о словах Макрона по поводу Авиолы: "Самый богатый человек в империи -- его имущество будет конфисковано в пользу императорской казны... Макрон хочет купить меня за миллионы, их он мне подсовывает. Широкий жест. Он одним ударом убивает двух зайцев, мне швыряет золото, в котором я нуждаюсь, а ревнивой дочери помогает разделаться с Торкватой. Это удивительно, как он любит свою дочь, как Валерия любит Луция и ненавидит дочь Авиолы! От этой жестокости даже страшно становится, особенно когда смотришь на нежно улыбающуюся Валерию. -- Император вздрогнул. -- А если бы эти двое однажды начали так играть моей головой? Хорошо, что Энния не принадлежит к этому плебейскому роду". Он посмотрел на свою жену и заметил какое-то непонятное выражение в ее больших глазах, уставившихся на Валерию. -- Это тяжелое обвинение, мой Невий, -- сказал Калигула, вращая императорский перстень. -- Я приму его к сведению. Посоветуюсь... Посоветуюсь с Курионом... -- С ним? -- не сумела овладеть собой Валерия. Улыбка слетела с ее лица, и оно стало похоже на восковую маску. Макрон поднял мохнатые брови. -- Что случилось, моя дорогая? -- лениво протянул император. Валерия испугалась своей вспышки и сказала, словно ничего не произошло: -- Луций Курион? Я сомневаюсь, что он даст тебе хороший совет, мой император. Я не знаю, боюсь это говорить, но я на твоем месте не доверяла бы ему... Император развлекался. Ага! Она уже знает о Ливилле. Или о ней не знает, но мстит Луцию за то, что он ее бросил. -- Почему же Луций не заслуживает моего доверия? Она молчала и гневно мяла в руках стебель розы, вынутой из вазы. -- Скажи мне, дорогая, почему я не должен верить Луцию? Валерия подняла на императора свои блестящие глаза. Она рассказала, что верные ей люди донесли, будто оба Куриона руководили заговором против Тиберия и Калигулы, что они послали убийцу на Капри и что Гай Цезарь только благодаря Макрону избежал смерти. Император стал внимательно прислушиваться. -- Откуда ты знаешь, что речь шла о моей голове? -- От Луция, он сам мне это сказал. -- А ты рассказала об этом отцу? Валерия покраснела. Изобразила на лице раскаяние. -- Нет, мой цезарь. Ради богов, прости меня! Я любила его. Я боялась, что отец прикажет его казнить. Но когда ты заболел, я испугалась, не явились ли причиной твоей болезни козни заговорщиков, и побежала к отцу... -- Я приказал следить за ним, -- прервал ее Макрон. -- Во время болезни я не хотел тебя волновать. Пришлось здорово повозиться: я нашел людей, подкупил рабов, направил шпионов. Через три недели я установил, что Луций должен был условленным способом передать заговорщикам сообщение. -- Что это за условленный способ? -- За садом Авиолы есть старый дуб с дуплом, на первый взгляд незаметный. Но мои люди его нашли. В нем был этот металлический футляр, в который заговорщики вкладывали записки. -- Макрон положил на стол полый железный цилиндр. Он был изъеден ржавчиной. Император взял его в руки и начал разглядывать, посматривая на Макрона. Он хорошо все обдумал -- аргументы и вещественные доказательства. Макрон тем временем продолжал: -- Однако самое важное сообщение мне передали мои шпионы на прошлой неделе... -- Макрон посмотрел на императора и сказал, подчеркивая каждое слово: -- Луций Курион злоупотребляет твоей дружбой, император. Ночью, переодевшись плебеем, он передает тайные решения Палатина заговорщику Авиоле. Император разыграл волнение и испуг: -- Это правда? У тебя есть свидетели? Говори! -- Четверо моих людей несколько раз следовали за ним отсюда до дворца Авиолы. -- И дальше? -- Я подкупил надсмотрщика над рабами у Авиолы. Он подслушал разговор Авиолы с Луцием. Они шептались о тебе. Называли и день: октябрьские нонны. Так они говорили неделю назад. Тогда я не посмел сообщить тебе об этом. ибо это было опасно для твоего здоровья. Император долго молчал. Он был взволнован. Он понял игру Макрона, но страх за собственную жизнь принуждал его не верить и Луцию. Энния подняла огромные черные глаза на Калигулу: -- Разве ты не помнишь, мой дорогой, как я тебя предостерегала от Луция Куриона, когда ты был еще наследником? -- Голос у нее был сладкий, убедительно спокойный. -- Он не нравился мне: чрезмерно честолюбив. Такие люди предают и способны на все. Мне было просто больно видеть его возле тебя, мой дорогой. Но я не ожидала... Все трое говорят одно и то же, подумал Калигула. Хорошо ли это? А может быть, плохо? Где же правда? -- Невий! Когда Луций вернется в Рим, прикажи его арестовать. Макрон наклонился через стол: -- И в Мамертинскую тюрьму? -- Сначала пошли его ко мне, -- медленно сказал император. -- А что с Авиолой? -- торопился Макрон. -- Сначала Луция, потом Авиолу! -- сказал энергично император и гневно ударил металлическим футляром по мраморному столу. Кассий Херея, который все время стоял за занавеской с мечом в руке, заглянул в триклиний. -- Спасибо тебе. Макрон, и тебе, обворожительная Валерия, за верность. Я поступлю, как вы советуете. А теперь вина! Херея спрятался снова. Из хрустальных чаш с красным вином вылетали молнии, вспыхивая, они перекрещивались с молниями женских глаз. Четверо сидящих за столом людей думали каждый о своем. 43 Сестра Калигулы Ливилла слонялась среди росших в кадках пальм на крытой террасе императорского дворца. Ее каштановые волосы были распущены, ветер трепал их; она знала, что это ей идет. Ливилла была одета с обдуманной небрежностью, скорее раздета, чем одета. Она поджидала любовника и скучала, Из трех императорских сестер старшая, Друзилла, была подобна вихрю, младшая, Агриппина, напоминала задумчивый ветерок, средняя, Ливилла, -- бурю. Она была похожа на смерч, на страшный, смертоносный омут. Она будоражила мир, она способна была вскружить голову любому, начиная с раба, который полол грядки в палатинском саду, и кончая сливками сенаторского сословия. О, Афродита, как она сумела одним только взглядом разжечь стоически холодное сердце мудрого Сенеки! Он часто бродил по саду, чтобы увидеть ее чувственный рот, эти обжигающие желто-зеленые глаза. Ливилла с жадным нетерпением меняла любовников, так что Рим холодел от ее неистовств. Но любовь ее к Луцию была исключительна. Чуть ли не месяц она оставалась ему верна. По холму Победы к Палатину спешил всадник. Ливилла перегнулась через перила, вскрикнула и замахала рукой. Еще в седле всадник весело приветствовал ее. Потом соскочил с коня и вошел в ворота. Ливилла не видела, как перед Луцием неожиданно выросли четыре огромных германца с мечами в руках, как начальник стражи арестовал его. Она ждала на террасе, через которую он должен был пройти к императору. Вскоре он появился: между четырьмя громилами, сгорбившийся, испуганный, в глазах тревога. Ливилла расхохоталась. Смех ее был бы приятен, если бы в нем не было столько откровенной грубости и бесстыдства. -- Что такое? Ты, и с такой свитой? Почему же они тебя сразу не сковали по рукам и по ногам? В какую же темницу тебя бросят? Я принесу тебе то, что ты любишь больше всего. -- Громко хохоча, она отпихнула преторианца и при всех поцеловала Луция в губы. -- Я знаю что! Ты будешь получать это каждый день! -- И презрительно добавила: -- Какие, однако, глупости приходят братцу в голову! Мозг Луция судорожно работал: что произошло, о боги, что произошло? Он предстал перед императором. Движение руки -- и стража исчезла. Недалеко, наверно, мелькнуло в голове у Луция. Лицо императора было непроницаемо. Они были одни. -- Прости мне, дорогой, эту шутку. Я знаю. шутка неуместная, но ты извинишь мне мой каприз. Луций был как в огне. Ласковый тон императора его не успокоил. Напротив. Откуда же будет нанесен удар? С какой стороны? Император испытующе смотрел на Луция. -- Расскажи мне прежде всего, как ты устроил дело в Анции. Луций заговорил. Голос его дрожал: -- Я доехал до Таррацины, а потом снова вернулся в Анций. Сделка с Авиолой почти завершена. Он сам придет к тебе, чтобы договориться о деталях! -- Вчера я ужинал с Макроном и Валерией. Луций вздрогнул. -- Макрон обвинил Авиолу в подготовке заговора против меня. Калигула внимательно изучал лицо Луция. Он заметил, как глаза его расширились от удивления. Удивление казалось искренним. -- Макрон советует отдать Авиолу под суд. -- Ему нужны его миллионы! -- вырвалось у Луция. -- Он давно по ним тоскует. -- Луций запнулся, пораженный новой догадкой. -- Но, может быть, золото он предложит тебе, а сам удовлетворится уничтожением его семьи, потому что тут есть еще и другие обстоятельства... -- Какие? Говори! -- Несколько дней назад Валерия устроила мне отвратительную сцену, кроме того, мне известно, что она подослала убийцу к дочери Авиолы. Я сказал ей, что думаю об этом. Понимаешь? Она из-за меня натравила своего отца на Авиолу. Это ее месть. Авиола невиновен! Губы Калигулы вытянулись в две бледные ниточки. Глаза императора наполовину были прикрыты веками. -- Ты утверждаешь, что Авиола невиновен. Что это месть Макрона. Что же мне посоветуешь? Луций выпалил: -- Сделай Авиолу своим финансовым советником! Император рассмеялся. -- Ты сошел с ума? Луций с жаром продолжал: -- Я думаю о Риме. Государству нужны деньги. Миллионы Авиолы? Но их хватит ненадолго. Ты предаешь его суду, и голова его слетит. Ты получишь много, конфисковав имущество Авиолы, у него куча денег. Но что, если устроить так, чтобы императорская и государственная казна через него получала сотни миллионов постоянно, непрерывно, ты понимаешь, дражайший? Запавшие глаза императора блеснули. Он с минуту смотрел на Луция, а потом встал и начал ходить по комнате. -- Твой совет мудр, Луций. Завладеть этим живым источником золота! Прекрасная мысль! Он резко повернулся и крикнул: -- Чтобы он почаще бывал здесь, в моем дворце? Чтобы вы могли подготовить заговор прямо у меня под носом и в удобный момент отправить вслед за Тиберием? Луций вскочил. Он покраснел до корней волос. -- О чем ты говоришь, мой Гай? Ты не веришь мне? Мой возлюбленный цезарь... -- Не говори о любви ко мне! Я знаю, о чем ты совещался со своим отцом здесь, в саду, когда мы пировали. -- У Калигулы, блестящего оратора, от злости сдавило горло. Голос срывался, не повиновался ему. Он хрипел. -- Вслух вы говорили о шарфе Сервия, а шепотом о том, что убьете Тиберия и меня! И меня! -- Пойми, дорогой! Мой отец хотел после смерти Тиберия вернуть республику, но я нет! Когда ты ехал к Тиберию, я встретил тебя у ворот дворца. Я шел предупредить тебя. Но ты не остановил коня, ты помчался дальше! Калигула был непреклонен: -- Ты предал меня! Луций воскликнул: -- Отца я предал, а не тебя! Я убил его этим. До сих пор я не могу смотреть в глаза матери. Я даже не ночую дома. И все это из любви к тебе. Клянусь всеми богами... -- Не клянись! У меня есть доказательства! Император бросил на стол проржавевший металлический футляр. -- Узнаешь? У Луция перехватило дыхание. Страх сжал горло. Он упал на колени. -- Смилуйся, мой цезарь! Да, я знаю этот футляр, но я не видел его с тех пор, как умор Тиберий. -- Луций отчаянно защищался. -- Разве я не привел свой легион, чтобы охранять тебя? Разве я не вывел легион на форум, когда ты был еще в Мизене возле праха Тиберия, чтобы мои солдаты провозгласили тебя императором? Калигула стоял спиной к окну и наблюдал за Луцием. Его умелая защита не казалась лицемерной. Факты, которые он приводил, не подлежали сомнению. Луций в необыкновенном возбуждении воскликнул: -- Я верен и предан тебе! Я, а не Макрон! Он действительно предатель! -- Что ты хочешь этим сказать? -- Император стал внимательнее. Луций, вне себя от отчаяния и гнева, сыпал словами: -- Валерия проговорилась, я узнал, какую грязную игру ведут с тобой Макрон и -- прости, я вынужден причинить тебе боль, но скрыть это не могу -- и Энния. Валерия сказала мне слово в слово: "Ты разве не знаешь, кто управляет империей? Макрон, а не твой Гай! Отец нарочно положил свою жену в императорскую постель!" Луций умолк, было слышно только его учащенное дыхание. Калигула упал в кресло. Он был смертельно оскорблен тем. что услышал. Воспоминания подхлестывали мысли, все говорило о том, что Луций не лжет: взгляды, которыми Макрон и Энния украдкой обменивались возле его постели, когда он болел. Едва прикрытое отвращение к нему Эннии, отговорки и увертки, когда он хотел ее. Прав Луций, прав! Теперь Калигула был уверен. Эти двое хотели отравить его! Луций подбежал к поникшему императору. -- Ты простишь меня, дорогой? О Юпитер! Не повредил ли я твоему здоровью, о я, несчастный! Калигула сжал лежащую на подлокотнике руку Луция: -- Я благодарен тебе, Луций. Ты действительно друг, самый верный. Луций глубоко вздохнул. Ужас, обуявший его, когда под конвоем преторианцев он шел к императору, прошел. Ничего со мной не случится. Ничего не может со мной случиться, я рожден под счастливой звездой, и опасность минует меня! Он бросился к столу, из небольшой амфоры налил вино в чашу. Отпил и подал императору: император жадно допил вино. Его ввалившиеся глаза были мутны, как матовое стекло. Какой-то странный, пронизанный искорками туман стоял в них. То, что Макрон и Энния обманули его, приводило императора в бешенство. Но еще сильнее терзало другое: когда он метался в жару, эти двое, почти рядом с ним извивались в объятиях друг друга. Как они смеялись над ним! Ничто не могло так больно задеть тщеславие и гордость Калигулы. Даже восточные деспоты не могут сравниться с ним в величии! Ассирийские "цари царей" и вавилонские "цари вселенной", вроде Хаммураппи, не чета римскому императору. Император выше фараона, который был богом на земле! Он повелитель величайшей империи мира, он выше всех богов! А эти двое насмеялись над ним! Какую коварную игру осмелились они затеять! Остекленевшие глаза императора налились кровью, трясущиеся пальцы впились в подлокотники кресла, как зубы хищника в тело жертвы: свирепый нрав не скрывала больше добродушная маска, жестокость прорезала складки у рта и сморщила лоб. Император Гай менялся у Луция на глазах. Запавшие глаза ввалились еще глубже, черты лица заметно огрубели. Бледно-серая кожа стала почти прозрачной. Он сидел, завалившись в кресло, сжав губы, и зловеще молчал; вокруг него было тихо, как на дне пропасти. Луций в нерешительности стоял рядом, оцепенев от ужаса. Из галереи донеслось постукивание женских сандалий, потом послышался сердитый голос: -- А ну-ка впусти меня, чурбан! Дурак! Посторонись лучше! Вот я тебе сейчас пинка дам, сукин сын! Ливилла влетела в кабинет императора, резко распахнув дверь и захлопнув ее перед самым носом стражника, который не хотел ее впускать. -- Такой дурак! Но я ему двинула по носу, так что кулак болит. А вы тут вдвоем... Ее взгляд упал на императора. Она умолкла. Таким она брата еще не видала. На лицо его спустилась тень звериной ярости. -- Что с тобой, Гай? Он посмотрел на нее отсутствующим взглядом, в его глазах горела нечеловеческая жестокость. Встал. Ливилла испугалась и отступила. Он прошел мимо нее, тяжело шлепая огромными ступнями по мраморному полу, и направился к дверям своей спальни, двери распахнулись, будто в страхе перед ним. -- Что с ним случилось, Луций? Он пожал плечами. -- Не знаю. Вдруг чего-то испугался. Тебе, наверно, следовало бы пойти к нему. -- А, трус! -- Она ухмыльнулась. -- Мне к нему? Хватит с меня. А на что же тогда Энния. вырезанная из эбена и слоновой кости. Или теперь уже Орестилла? -- Ливилла грубо захохотала и бросилась на ложе. Луций подбежал к двери императорской спальни. Она была закрыта изнутри. -- Не сходи с ума и оставь его. Десять настроений в час. Знаю я его. Он, наверно, как раз воображает себя фараоном или богом. А что же ты? Свободен? Тем лучше! Иди ко мне! Она резко притянула Луция к себе. 44 Из Тревиниана труппа направилась на запад, к морю, по местам, куда тысячи лет назад приставали галеры мореплавателей пеласгов. Еще сейчас их язык сохранился в удивительно красивых названиях городов и пристаней: Фереги, Палее, Агилла. Потом актеры пошли на северо-восток, через старую Этрурию, усеянную пригорками, поросшими низкорослыми тиссами. Шли вдоль некрополей, где в обширных гробницах из белого мрамора под пиниями вот уже пять столетий спали благородные этруски. Временами на надгробия падала шишка, удар нарушал тишину и желто-металлические панцири убегающих ящериц блестели в камнях погребений. Но кругом кипела жизнь, и на полях шла уборка урожая. Когда наступила летняя жара, труппа пошла по долине Тибра, перебралась через реку и направилась к Сабинским горам. Знойным было лето этого года. Солнце выжгло римскую равнину, высушило болота вокруг города и вечерами тучи комаров осаждали Рим. Обитатели дворцов с левого берега Тибра спасались от малярии в своих виллах в Сабинских горах. Труппа Фабия играла по очереди: для господ -- в загородных садах и для крестьян -- в горных деревнях. В конце сентября актеры спустились в Пренесте и устроили привал в доме Апеллеса. Виноградники Апеллеса находились на западном склоне Альбанских гор недалеко от Тускула. Апеллес жил здесь с женой Вестибией и двумя малолетними сыновьями. которые еще не доросли до мужской тоги. Он жил по законам бога Ягве, почитал заповеди Моисея и соблюдал субботы. Главным в его жизни были театр и виноградники. Он ухаживал за лозами, подрезал их, подвязывал, боролся с вредителями и гордился своим вином так же, как актерским мастерством. Его друзья каждый год осенью приходили к нему из Рима (до него было рукой подать) и помогали собирать урожай. Со временем это превратилось в традиционные праздники, которым друзья радовались не меньше, чем сам хозяин. Эти несколько дней, пока происходил сбор винограда, они жили у Апеллеса, пожилые располагались в доме, молодые -- в палатках прямо на виноградниках. Косые лучи солнца освещали склон, скользили по темно-красным гроздьям винограда, немилосердно обжигая сборщиков. Виноград созрел, ягоды были сладкие как мед и сочные. Женщины, наклонившись или присев на корточки, срезали гроздья, укладывали их в корзины, а мужчины относили корзины на плечах вниз, к дому. Во дворе под навесом стояли бочки для вина. Когда стемнело, все собрались во дворе, освещенном несколькими светильниками, развешанными на стенах дома. Ужин еще не был готов, ожидали также Апеллеса, который должен был возвратиться из Рима, куда отправился утром. Мнестер предложил игру: каждый должен по команде спеть какую-нибудь незнакомую песню, иначе выпивает кружку до дна. Грава выбрали руководить игрой. Грав командовал: -- Фабий! Фабий раскинул руки: -- Я ничего не знаю, дорогие! -- Бродяга! -- покрикивал Мнестер. -- Он нас обманывает, ему хочется напиться. Так не пойдет! Но Фабий торопливо выполнил наказание и уже разглядывал дно кружки. -- Бальб! -- крикнул Грав. -- Я спою вам считалочку про волка и козу. -- Это мы знаем! Что-нибудь другое! -- раздались голоса. -- Ну тогда я спою. -- согласился Бальб. -- Если вам только удастся догадаться, что я пою. -- И он затянул тонким голосом: Одна пушистая лисица Любила птицей поживиться. Как повезло тебе, плутовка, Такой гурманкою родиться!.. -- Это здорово! Дальше! Дальше! -- послышался шум. Бальб продолжал: Но, прежде чем до кур добраться, Немало нужно постараться. Как повезло тебе, плутовка, Такой проворной оказаться!.. Припев повторяли все вместе: Как повезло тебе, плутовка, Что ты по жердям лазишь ловко. Так пусть скорей вознаградится Твоя сноровка!.. Песенка Бальба всех захватила. Песенка для детей. Ну и что ж. что для детей. Все повскакали, образовали круг и начали ходить, раскачиваясь и напевая: Как повезло тебе, плутовка, Что ты по жердям лазишь ловко. Так пусть скорей вознаградится... Вестибия, мудрая хозяйка, единственно трезвый человек, заботилась обо всем: каждому принесла миску кислой капусты, которую старый Катон настойчиво рекомендовал при заболеваниях кишечного тракта. Потом отправила обоих мальчиков спать, с любовью потрепала их по волосам, поцеловала розовые щечки, гордясь своими сыновьями. А сборщики винограда продолжали развлекаться, подшучивая друг над другом. Фабий незаметно ушел. Несмотря на шутки и веселье, где-то на дне души копошилась беспокойная мысль: когда же он сыграет настоящую роль в настоящей трагедии. И выпитое вино не приносило успокоения. Он пересек двор и лег под кустом. Сквозь виноградные листья проглядывала синеликая луна, и капельки росы блестели на черных гроздьях. Фабий отрывал листья и прикладывал их ко лбу. Со двора доносились голоса. Это Лукрин и Грав спорили, кто из них лучше. Один старался перед другим. От вина даже и шепелявый голос Грава звучал громко и величественно. Фабий все это наполовину слышал, наполовину нет. Луна, теперь приобретшая зеленоватый оттенок, остановилась среди туч и заглядывала ему в глаза. А в его глазах притаились желание и боль. Креон, Эдип. О, олимпийские боги, ему не быть ни Креоном, ни Эдипом! Жизнь проходит рядом злой собакой, не дотрагивайся! Не дотрагивайся! Даже края одежды Славы нельзя коснуться! Ты напрасно живешь, стремишься, желаешь, вздыхаешь, напрасно, человек, только рогатых сапожников или грязных подмастерьев да хвастливых солдат будешь изображать до омерзения -- и все! Он вонзил ногти в сухую землю, от горя и бессилия у него перехватило горло, он был одинок в своих страданиях. в своей беспомощности. На дороге у калитки блеснул огонек факела. Все повернули головы. -- Ну наконец-то... Апеллес, здороваясь, радостно всем улыбался, но Квирину его улыбка насторожила. Ей показалось, что Апеллеса что-то гнетет. Вестибия принялась накрывать на стол, сооруженный из бочек и досок, женщины помогали ей, двор превращался в триклиний под небом. За ужином начались расспросы. -- Как выглядит император после болезни? -- поинтересовалась Волюмния. -- Молодцом! -- Наверняка, вокруг него увивается тот астролог. который жил у Тиберия на Капри, с таким удивительным именем. -- вспоминал Грав. -- Фрасилл? -- Апеллес поднял брови. -- Какое там! Вот вам и загадка, люди. Старый император любил звездочета. Он завещал ему миллион аурей и заявил об этом публично. А Фрасилл исчез, словно сквозь землю провалился. Вам что-нибудь понятно? -- Может быть, он не захотел быть звездочетом у Калигулы? -- гадал Лукрин. -- А может быть, они не понравились друг другу. -- А чем, собственно говоря, он был болен? Апеллес понизил голос: -- Врачи говорят, это была сильная лихорадка, но сам он думает, что был отравлен. -- Отравлен? Зачем? И кем? Апеллес пожал плечами: -- Боги знают, был ли это яд. Врачи его разубеждают, но, говорят, он им сказал: в существование заговора против императора верят только тогда, когда император уже мертв. -- Едва он поднялся с постели, -- продолжал Апеллес хмуро, -- приказал казнить трех поваров, двух подавальщиков и двух дегустаторов еды и напитков... Глаза у Квирины расширились: семерых человек только из-за подозрения? Это ужасно! -- Ты слишком чувствительна! Разве ты не из Рима? -- издевался Лукрин. -- Тиберий уничтожал по непроверенному доносу сразу десятки человек! -- То был Тиберий, -- защищалась Квирина. -- Калигула совсем другой! -- Семь! Это значит, -- рассуждал Мнестер, -- он приказал казнить двоих, но, прежде чем это дошло до Тускула, число их возросло до семи. А когда это сообщение достигнет Брундизия, их наверняка будет уже пятьдесят. -- И двух тоже достаточно, если ни за что, -- отозвался Бальб. Мнестер повернулся к нему: -- А что ему оставалось делать? Бальб бубнил: -- Снова начинается. Старец на Капри все время пугал людей, молодой недолго сеял добро, очевидно, иначе нельзя. Могу поспорить, что на этих поварах он не остановится. -- Не порти нам настроение, -- прикрикнула на него Волюмния. Из кухни прибежали Квирина и Памфила с чашами. Они выкрикивали, как торговки: -- Жареная камбала! Отличный гарум! Домашнее вино! Мнестер потирал руки: -- Пир, как у Гатерия. Послушайте только, этот толстяк пригласил меня прочитать у него на званом вечере басни Федра. Мне очень не хотелось идти туда, но из-за Юлия я пошел. Я очень люблю этого мальчика, уже хотя бы потому, что он полная противоположность своему папаше. Я сказал: "Хорошо, я приду". А старый Гатерий говорит: "Гонорар назначь себе сам". Я брякнул не думая: "Пятьдесят золотых". Ждал, что он меня выгонит. И клянусь Олимпом, я их получил! -- Тебе всегда везет, -- завистливо сказал Грав. -- Я бы... Мнестер продолжал: -- Я выбрал такие басни про животных, чтобы высмеять зажравшееся общество. И что бы вы думали: они прекрасно развлекались, аплодировали, и им было невдомек, что они смеются над собой. -- Ты весь в этом, Мнестер, -- давился от смеха Грав. -- Выманит у них золотые да еще над ними же издевается. Твое здоровье! Все выпили за Мнестера, потом за каждого из присутствующих, выпили и за толстое брюхо Гатерия. Это воодушевило Мнестера, и он добавил: -- Люди добрые, вы не можете себе представить, что за пьянка у него была. Ничего не скажешь, пир, достойный Лукулла! Кабаны, бараны, гуси, утки, серны, бекасы, курочки, раки, о Юнона! Когда я об этом вспоминаю, у меня сразу появляется аппетит! Вестибия, дорогая, можно еще кусок камбалы? И теперь все господа обжираются, с тех пор как Тиберий перестал следить за ними. Пьют, жрут, блюют -- такого свет еще не видывал. Апеллес заметил серьезно: -- Пускай себе развлекаются, но есть в этом и другая сторона, и это меня пугает... -- Сегодня никаких туч, великий актер! Оставь их на завтра. За дружбу до гроба! -- потянулся Лукрин к Апеллесу. Апеллес рассеянно чокнулся с ним. -- Что тебя пугает, скажи, пожалуйста? -- спросил Кар. Апеллес задумчиво посмотрел на него и медленно произнес: -- Уж очень император изменился. Совсем другой человек. Это уже не тот веселый собутыльник, который таскал нас по тавернам и приносил с собой хорошее настроение, куда бы ни приходил. Когда я его поздравил с выздоровлением, он слушал меня невнимательно и отвечал сквозь зубы, словно был не в себе... -- Это, наверное, болезнь, -- заметила Волюмния. -- Словно в него вселился какой-то бес. Не знаю, может быть, я ошибаюсь. Глаза его полны ужаса, мне от страха даже зябко стало. -- Ты преувеличиваешь, дорогой, -- смеялась Волюмния. -- От рождения ты все преувеличиваешь. -- А что театр? -- спросил Фабий. -- Он говорил с тобой о театре? Ты рассказывал, что он всегда с тобой о театре говорит. -- Я начал сам. Он смотрел куда-то сквозь меня и сказал: "Слово -- это кроткое животное". Что он под этим подразумевал? -- Ясно, -- заметил Фабий. -- Цирк превыше всего! -- Горечь сквозила в его словах: -- Мы со временем переучимся на возниц и гладиаторов! -- В свете факелов было видно, как у Фабия пульсировали на висках жилы. Он обратился к Апеллесу и Мнестеру: -- Зачем вам его дружба? Ведь он делает из вас шутов во время попоек. Этого вам достаточно, знаменитые актеры? Мнестер хотел ответить, но Фабий жестом остановил его и заговорил пылко и страстно: -- Вы его приятели и любимцы, вы должны немного думать и о своем искусстве и об остальных. Да! И о нас! Мы не хотим быть циркачами! Мы хотим играть! Если в вас есть хоть капля актерской чести, вы пойдете к нему и добьетесь настоящего театра! Он выбрасывает сотни миллионов сестерциев на цирковые зрелища, так пусть хотя бы один миллион пожертвует на театр! Зрители за эти полгода с избытком насладились кровавыми зрелищами и могут посмотреть на что-нибудь получше. Калигула распахнул ворота арен, которые десять лет были закрыты. Заставьте его открыть двери театров! Он будет прославлен тем, что вернет на сцену великие трагедии! Пусть воскресит Эсхила, Софокла, Эврипида! Все согласились, и Апеллес с Мнестером, на которых нападал Фабий, тоже. Они обещали, что тотчас после возвращения в Рим постараются убедить императора. За это выпили до дна. Настроение у всех улучшилось. -- Сегодня большой праздник! -- выкрикивал Грав. -- Да здравствует театр! Пусть вино льется рекой! -- Пусть льется нам в глотки! -- Лукрин поднял кружку и тонкой струей лил вино в открытый рот Волюмнии. Она держалась героически. Женщины расспрашивали об Эннии. Апеллес снова разговорился. Императрица как сфинкс. Молчит, улыбается и заботится о своем супруге. Любит ли она его? Возможно. Что я могу сказать? Спросите ее, дорогие! Поговаривают, что Калигула воспылал страстью к Ливии Орестилле, жене консула Пизона, говорят даже, что он собирается на ней жениться... -- Которая это будет по счету? -- Не сосчитать. -- Нет, можно подсчитать, -- отозвался Бальб. -- Будьте добры, считайте по пальцам вместе со мной: первая -- Юния Клавдилла, вторая -- Друзилла, третья -- Агриппина, четвертая -- Ливилла... -- Не болтай, это не жены. Это сестры. Бальб и не думал останавливаться: -- Это жены. Хотя и не по закону. Понимаешь ли, законом все не охватить, и для императора он не подходит. Я продолжаю: пятая -- Энния, шестая, вероятно, Ливия Орестилла, а сколько их еще будет впереди, едва ли это известно Сивилле Пренентской. -- У нас для счета остаются еще две руки и две ноги, -- острила Волюмния. -- А что Макрон? -- спросил Кар. -- Управляет за больного императора. -- Луций Курион, говорят, стал правой рукой императора? -- спросил Фабий. -- Да, -- сказал Апеллес. -- Его слово очень много значит для императора. Фабий процедил сквозь зубы: -- Как быстро приручили бывшего республиканца. -- Ну и что? Какую роль это играет сегодня, Фабий? Восстановленная республика не была бы лучше, -- заметил Мнестер. -- Скоро соберется народное собрание. Разве это не республика? -- До сегодняшнего дня выборы еще не объявлены, -- сказал скептически Бальб. -- Так что я не знаю... Ах! Этот Бальб! Обязательно он должен добавить ложку дегтя в бочку меда. Вот противный! Все потянулись к чашам. Разговорились о том, как начнут выступать после того, как Апеллес и Мнестер добьются императорского разрешения. Фабий загорелся, как лучина с энтузиазмом говорил о своих планах. Остальные не отставали от него. Апеллес подошел к Фабию и шепнул тихо: -- Я не хочу тебе портить настроение, дорогой, но боюсь, что с императором мы не договоримся. Ведь ты знаешь, как он смотрит на трагедию. Квирина увидела, как сразу же погас энтузиазм Фабия. Он взял кружку, наполненную до краев вином. И больше уже не говорил. Вино всех околдовывало, оно заставляло забыть о повседневных заботах. Ночь уходила, до рассвета было недалеко. Квирина наблюдала за Фабием и видела, как он не выпускал из рук кружку. -- Ну довольно, милый, -- попросила она его. Он посмотрел на нее отсутствующим взглядом и надрывно проскрипел: -- Трагической роли у меня не будет! Ничего не поделаешь! Гони Фабий! Запряги осла в телегу, положи под брезент груду дурацких шуток и поезжай по деревням. -- Он громко крикнул: -- Фарс -- наша жизнь! У Квирины сжалось сердце. Она взяла его за руку: -- Иди, иди спать! Он вырвался и крикнул: -- Не хочу! Я останусь здесь! -- Пойдем. Тебе нужно выспаться, ты много выпил. -- Я знаю, что мне нужно! Мне нужно пить! -- зло кричал он. -- Пить! -- отозвалось несколько голосов. Она повела его к винограднику, а он продолжал сопротивляться. -- Никуда я не пойду! Оставь меня, ты, Ксантипа! Поди прочь! Убери, руки, говорю тебе! -- Пойдем. Уже поздно! Ночь! Она подталкивала его на пригорок, где стояла их палатка. На полдороге он споткнулся и упал. Так и остался сидеть на земле. -- Я хочу увидеть Рим! Где Рим, Квирина? -- Для этого надо подняться еще немного выше. Оттуда ты его увидишь. -- уговаривала она Фабия. как ребенка. С большим трудом ей удалось его поднять. Снизу неслось пьяное пение. Как повезло тебе, плутовка... Наконец они добрались до палатки. -- Я хочу в Рим! -- кричал он, раскачиваясь, и хватался за виноградные лозы, ломая их. -- Я должен хоть один раз сыграть такую роль, понимаешь! -- Ты сыграешь ее, милый. Ты знаешь, что сыграешь! -- Нет! -- выкрикнул он отчаянно. -- Я не получу роль! Я хочу хотя бы увидеть Рим! Где Рим? -- Там, в той стороне. Посмотри туда! Но ни он, ни она ничего не увидели. Рим, который днем было прекрасно видно, сейчас исчез. Он утонул в море тьмы. 45 Во времена Тиберия укромный покой Дианы в императорском дворце на Палатине предназначался для чтения стихов. Вдоль стен стояли тиссовые деревца с подрезанными верхушками, и белоснежная богиня с лунным серпом в волосах и луком за плечами прогуливалась в этой импровизированной роще. Здесь старый император, пока жил в Риме, слушал стихи Ксенофонта, Алкея, Каллимаха, Лукреция. Здесь говорили музы. Калигула велел отправить божественную охотницу в сад, а вместо нее поставил у стены на высокой подставке бронзового коня, которого подстерег и теперь терзал бронзовый лев. Зелень он приказал убрать и в середине комнаты поставить квадратный стол и четыре кресла. Сквозь единственное окно сюда проникали лучи октябрьского солнца, холодные, негреющие. В двух углах комнаты в бронзовых сосудах, формой напоминающих римскую крепость с зубцами и башнями, пылали раскаленные угли. Императорский казначей Каллист ввел приглашенных и усадил каждого на предназначенное ему место. Макрона -- спиной к стене, на которой была изображена лесистая местность, пересеченная рекой, и лицом к окну. Луция -- лицом к статуе, спиной к двери. Авиолу -- против него. Четвертое кресло, устланное подушками и пурпурной тканью, пустовало. Все трое были приглашены к императору в последнюю минуту. Никто из них не знал, зачем Калигула позвал их. На столе стояли вазы с угощением, амфора с вином и четыре чаши. Они сидели и молча ждали. Авиола был встревожен. Его мучила неопределенность. Приглашение на Палатин (если дело было не в обычном пиршестве) обыкновенно не предвещало ничего приятного. Хорошо еще, что он не один тут сидит. Вместе с ним два самых значительных сановника империи. Взгляд Авиолы скользнул по Макрону и остановился на Луции. Вон как. Жених Торкваты! Моя малютка из-за него все глаза выплакала. А он? С каким самодовольством смотрит, негодяй. Он ранил ее, и эта рана страшнее раны наемного убийцы. Узнать бы, кто подослал его. Девочка моя. не бойся. В другой раз им это не удастся. Но ты, негодяй, заплатишь мне за измену! С головокружительной быстротой ты поднялся наверх. Но с такой же головокружительной быстротой ты можешь свалиться и свернуть шею. Даже если ты правая рука императора... Вилла в Анции! Верно, за этим меня сюда позвали или по какому-нибудь другому денежному делу, объяснил себе Авиола. Поэтому и принимал их сегодня императорский казначей Каллист. Деньги правят миром. За деньги можно купить что угодно. Сенатор перевел взгляд на великолепно расписанный потолок. Он мысленно оценивал убранство дворца. Как всегда, шла ли речь о статуе, рабе или доме, Авиола все переводил на деньги! На лице Макрона его обычная маска: он солдат, которого ничто не может вывести из равновесия. Спокойная и самоуверенная осанка подчеркивала это. Но в душе у Макрона покоя не было. Он просил у императора головы Луция и Авиолы, а теперь сидит тут с ними обоими за столом. Не к добру это. Какой глупый и странный обычай вводит Калигула: сажать за один стол жалобщика и обвиняемого. Их тут двое против него. Хорошо еще, что император -- спасибо Эннии! -- будет, конечно, на его стороне. Недавно за ужином Макрону показалось, что император заглядывается на Валерию. Он жадно рассматривал ее, не стесняясь присутствия жены. Если бы он был наедине с ней... если понадобится... Любая помощь хороша. В конце концов, преторианцы не дадут в обиду своего префекта. И Херея, начальник императорской гвардии, всегда вытягивается перед ним, как солдат перед центурионом. Дурак Каллист посадил его тут, солнце прямо в глаза бьет. Он смотрел на изображение коня и льва. Такой львина. скажу я вам, -- это не шуточки. Треплет коня, будто это щенок. Конь ревет от боли. Даже слышно: вон как разинул пасть, коняга... С чем придет Калигула? Луций удивился, когда увидел здесь Макрона. Что замышляет император, ведь ему уже известно, как Макрон и Энния обманули его. Но эта мысль, не успев возникнуть, угасла. Луций устал. Ливилла ненасытна, она слишком много хочет от любовника. Время от времени он протирал лицо и руки духами. И не думал больше ни о чем. Да и зачем думать? Император, конечно, знает, чего хочет. А от Луция требуется одно: исполнять его волю. Двери за спиной Луция распахнулись. Луций вскочил и обернулся: Макрон и Авиола встали. Вошел император, он был в пурпурной тоге. Шел медленно, будто крадучись; слегка сгорбленный, голова втянута в плечи. Глаза лихорадочно блестят. Макрон и Авиола затаили дыхание; император выглядит хуже, чем во время своей долгой болезни. Что с ним? Он опять болен? Калигула жестом усадил их. Вид у него был приветливый, он расспрашивал гостей о здоровье. Но, несмотря на дружелюбие слов, тон их был несколько необычен. -- Ешьте и пейте, мои дорогие, хоть я и позвал вас на совет, а не на пир. Паштет из дроздов великолепен. А то, что вино у меня превосходное, вам известно давно. После нескольких фраз, которые должны были создать атмосферу сердечности, цезарь посмотрел на бронзового коня -- он всегда смотрел на коня, а не на льва -- и заговорил о деле. Для чего он пригласил дорогого Авиолу? Существует некоторая неясность в отношениях между императором и сенатом, вернее, некоторой частью сената, наиболее живой и действенной, император сам улыбнулся своим словам, это надо расценивать как похвалу. поймите, мои дорогие, но именно эта часть сената заботит его, ибо он не всегда достаточно ясно понимает этих сенаторов. Авиола сидел как на иголках. Может быть, нужно вскочить, призвать в свидетели богов, поклясться, что он ни о чем таком не знает, что ничего такого не существует? Император перевел взгляд с терзаемого коня на лицо Ав