таращилась прямо мне в глаза, когда я высунулся и разбомбил ей мозги полинезийской булавой. Она умерла во время последнего прыжка: с минуту она была светло-зеленой и болталась в воздухе с чертовым крючком в носу, пытаясь убить все, до чего сможет дотянуться. И я шлепнул ее, Ральф, у меня не было выбора. От удара, прошедшего в пяти сантиметрах от того глаза, которым она пялилась на меня, она обмякла... и, в общем, первый сработавший во мне инстинкт, подсказывал, что нужно дать в этот глаз, но я изменил траекторию в последние доли секунды, ибо знал, что такое отвратительное увечье вызовет неприятные вопросы на моле. Как бы там ни было, это ответ на твой вопрос. После 47 дней и ночей тупорылых унижений и безысходности, громила мог с тем же успехом быть слепым на оба глаза от рождения, и выдавил бы из меня столько же милосердия своим последним жалобным взглядом. В тот момент я бы размозжил череп и косатке, подгреби она к лодке... Жуткая жажда крови проснулась во мне, когда я увидел, как рыбина прыгает рядом с лодкой, настолько близко, что, казалось, вот-вот запрыгнет на борт, и капитан закричал с мостика: - Хватай биту! Хватай биту! Она озверела! Я вылез из проклятого кресла для ловли, но эту идиотскую алюминиевую бейсбольную биту, которой они обычно добивают крупняк в десять-пятнадцать ударов, брать не стал... Я взял булаву, смел Стива с дороги и с пронзительным визгом огрел тварь с разбегу, от чего ее бросило в воду. Шестьдесят секунд в кабине стояла мертвая тишина. Они такого не ожидали. В последний раз большого марлина на Гавайях замочили самоанской булавой с короткой рукояткой лет триста назад... и смею тебя уверить, Королю Камехамехе крупно подфартило, что рыбак дал ему по башке веслом, а не этой штуковиной; мы, кажется, никогда не говорили о "Законе весла"... Так или иначе, вот подборка фотографий. Хотелось бы отослать тебе побольше, но все произошло так быстро, что времени на позирование оказалось в обрез... Я не только впервые испытал критический момент рыбалки, когда мне выпало заарканить 100-килограммового монстра менее, чем за 20 минут и прикончить его в непосредственной близости от своего лица, но еще и умудрился сгонять в каюту за камерой, чтобы заснять свой трофей быстрей, чем за 30 секунд. Быстрая и грубая работа, Ральф. Ты бы мной гордился. В самом деле... но истинная история этого нервозного, замызганного кровью дня заключается не столько в поимке рыбы (это и любой дурак сделает), а в нашем появлении на моле, который перепугал всех, включая Лейлу. Мы прибыли дикими и бушующими, Ральф. Говорят, мой крик был слышен за километр от мола... я тряс булавой, грозя пьяному мудаку Норвуду, стоящему на моле, и проклинал всех неумелых алкашей, детей блядских миссионеров, которые когда-то ступили на землю Гавайев. Люди поеживались и пятились по молу все дальше по мере нашего приближения. Они думали, я кричу на них. Никто на моле не врубался, что обращался я (на последнем издыхании голосовых связок) к Норвуду - а грохот двигателя был настолько оглушительным, что, как мне казалось, я и сам себя еле слышал. Я заблуждался. Меня слышали даже в баре таверны "Кона", в 500 метрах через бухту... а для большой полуденной толпы на моле, по словам Лейлы, это звучало, как ВТОРОЕ ПРИШЕСТВИЕ ЛОНО. Я буянил 15 минут, именно столько у нас заняло, чтобы пришвартоваться. Толпа была в ужасе, и даже Лейла притворялась, что нас не знает, когда я швырнул 7,5-килограммовую ахи в 10 метрах от нее. Она шлепнулась на бетонный мол с мерзким смаком, но никто ее не поднял и даже не проронил ни слова... они ненавидели все, что мы собой олицетворяли, и даже когда я спрыгнул на мол и принялся лупить рыбу булавой, никто не улыбнулся. ОК Х.С.Т. ПРЕДСКАЗАНИЕ СБЫВАЕТСЯ 30 июня 1981, Город-Заповедник Дорогой Ральф, Прилагаю к письму кое-какие страницы, написанные в Коне вместе с фотографиями, пригодными для иллюстраций. Твое письмо от 24.06 пришло сегодня вместе с книгой по уходу за акулами, которую, как мне кажется, мы тоже вполне сможем использовать... Еще мне понравилась твоя идея о кроманьонце, который рождается в начале нового Ледникового Периода. Один у него позади, во втором предстоит жить. Это, как ты понимаешь, серьезный трюк, и задача его проворачивания принесла мне массу хлопот, как в личном, так и в профессиональном смысле. Эта концепция придется по вкусу всего нескольким людям, еще меньше человек смогут с ней смириться. Слава Богу, у меня есть хоть один умный друг, а именно ты. Но одну вещь, мне думается, ты должен знать, Ральф, прежде чем разовьешь свою теорию. Я - ЛОНО. Ага, это я, Ральф. Я тот, кого они столько лет ждали. Капитан Кук был всего-навсего очередным моряком-алкашом, которому повезло в Южных Водах. А, может, и нет - и это заводит нас в царство религии и мистики, поэтому я хочу, чтобы ты отнесся ко мне внимательно; ибо лишь ты один способен вникнуть в полное и зловещее значение этого. Короткая оглядка на истоки сказания, уверен, породят те же неизбежные вопросы в твоей голове, что будоражили какое-то время мою. Призадумайся на досуге, Ральф - как это случилось? Первым делом, о том, по каким сомнительным и (поныне) непостижимым причинам я притащился в Кону? Что за страшная сила двигала мной - после стольких лет отказа от всех (в том числе, более доходных) журнальных заданий и даже не столь беспонтовых - когда я согласился осветить Марафон в Гонолулу для одного из самых невразумительных изданий в истории печати? У меня была возможность втесаться в обойму репортеров, мотающихся по свету с Александром Хейгом или пасть ниже плинтуса до интервью с Джимми Картером. Подворачивалась куча писанины, про многих людей и за множество долларов - но я с презрением все отпихивал, пока не услышал странный зов с Гавайев. А потом я урезонил тебя, Ральф - мой умнейший друг - не только поехать со мной, но и протащить всю семью за пол-планеты от Лондона без какой-либо рациональной причины провести, как выяснилось позже, дичайший месяц вашей жизни на коварной груде черных лавовых камней, названных побережьем Коны... Странно, а? Вообще-то, не очень. Когда я оглядываюсь на все, что было, я вижу общую картину... она была не столь очевидна для меня тогда, как сейчас, потому я никогда не говорил тебе всего этого, пока ты был здесь. Помнится, проблем у нас было хоть отбавляй, мы разве что не сталкивались лицом к лицу с Подлинным Роком. На то, чтобы только познакомиться с островом ушли тысячи долларов и сотни человекочасов; а простая операция по отправке пакета из Коны в Портленд, штат Орегон, отняла у нас три-четыре полных рабочих дня. Плюс, когда ты уехал, я успел натерпеться террора и унижений от всякого дурачья. От чего я свихнулся напрочь, чтобы говорить о причине произошедшего, в которую я начал помаленьку въезжать. Четко она не просматривалась. До вчерашней ночи. Многое произошло со дня твоего отъезда, Ральф, вот почему я пишу тебе сейчас, сидя в Городе, который, похоже, стал мне новым домом; так что запиши новый адрес: Для вручения по адресу: Калеокив Город-Заповедник Побережье Коны, Гавайи Ты, конечно, помнишь Калеокив, Ральф - ты сказал, в этой хижине спрятаны кости Короля Камехамехи; ты еще перелез там через стену и позировал для полароидных снимков, как педерастичный дурак, которым ты всегда был и останешься... Что? Я это сказал? Ну да, сказал... но не обращай внимания на пустые тычки, Ральф; тебя там не было, когда все началось. Неприятности пошли в тот день, когда я поймал рыбу - или, вернее, как только я прибыл в порт, ступил на мостик "Ципочки" и принялся вопить на толпу в доке про "грязных пьяных миссионерских выродков", "лживую мразь", "обреченных овцеебов" и все прочее, о чем я упоминал в последнем письме. Чего я не упомянул, старик, так это того, что я вдобавок орал "Я - Лоно!" столь оглушительно, что слышал меня любой канак на всем побережье, от "Хилтона" до "Короля Камехамехи" - и многих такой спектакль взволновал. Не знаю, что на меня нашло, Ральф - я не хотел этого говорить - по крайней мере, не так громко и не стольким аборигенам. Ибо люди они, как ты знаешь, суеверные, и очень серьезно относятся к своим легендам. Что понятно, когда имеешь дело с народом, который содрогается при одном упоминании о предыдущем "подпорченном" визите Лоно. Неудивительно, что мое появление в бухте Кайлуа в кинг-конговском стиле в жаркий полдень весной 1981 возымело на них свой эффект. Молва пронеслась по населению в оба конца, и к сумеркам улицы в центре города заполонили люди, приезжавшие даже с Южной Точки и из долины Вайпио, чтобы собственными глазами убедиться, стоит ли верить слухам, утверждающим, что Лоно действительно вернулся в обличье здорового пьяного маньяка, который вытащил рыбу из моря голыми руками и замочил ее в доке полинезийской булавой с короткой рукояткой. К полудню следующего дня толки, бродившие среди местных, дошли до наших друзей из риэлторской среды, которая восприняла это как последнюю каплю и постановила выслать меня из города следующим же рейсом. Эти вести мне передал Боб Мардиан за барной стойкой в принадлеэащей ему таверне "Кона". - Они не шутят, - предупредил он, - они намерены законопатить тебя в тюрьме Хило. Он нервно озирался, проверяя, никто ли не слушает, крепко схватил меня за руку и прислонил свою голову к моей. - Это серьезно, - прошептал он, - три моих официантки отказываются выходить на работу, пока ты не сгинешь. - Сгину? О чем это ты? Он с секунды попялился на меня и выдал дробь пальцами по стойке. - Слушай, - сказал он, - ты слишком далеко зашел. Это уже не смешно. Ты выебал их РЕЛИГИЮ. Риэлторы сегодня провели большое совещание и пытались обвинить во всем меня. Я заказал еще пару маргарит - Мардиан отказался, так что я выпил обе - пока слушал. Впервые я видел его таким серьезным. - Эта тема с Лоно очень опасна, - говорил Мардиан, - это единственное, во что они верят. Я кивнул. - Меня не было здесь, когда это все происходило, - продолжал он, - но первым, что я услышал, сойдя с трапа самолета было, "Лоно вернулся, Лоно вернулся". По его лицу прошлась нервная усмешка. - Господи, да тебе тут что угодно бы с рук сошло, только не это. В баре стояла тишина. На нас глазели. Племя избрало Мардиана человеком, который должен принести хреновое известие. ОК Х.С.Т. 1 июля 1981, Город-Заповедник (сутки спустя)... Похоже, я старею Ральф: восемь страниц - это все, что я могу из себя выдавить за ночь; посему я решил прерваться и поспать. Кроме того, я почувствовал, что пора ослабить хватку и трезво взглянуть на эту тему со мной в роли Лоно, потому что, сдается мне, эти проблески меня попросту дурачат. В том-то и дело, Ральф. Мы были слепы. Материал для статьи был у нас под носом с самого начала - хотя нас, мне кажется, можно простить: столько раз мы принимали на веру откровенную лажу. Я легко свыкся с тем фактом, что я, парень королевских полинезийских кровей, проживший первую свою жизнь как Король Лоно, владыка всех остров, отчалил 1700 лет назад на каноэ в открытое море с побережья Коны. Согласно нашему журналисту-миссионеру Уильяму Эллису, я правил Гавайями в период, получивший имя Сказочной Эры...пока (я) не убил свою жену; но позже так об этоб горевал, что дошел до умопомешательства. В этом состоянии (я) путешествовал по островам, метеля каждого, кто попадался на пути... Впоследствии (я) отправился в плавание на сделанном в единственном экземпляре "магическом" каноэ на Таити или еще куда. После того, как (я) отбыл, земляки (меня) обожествили и учредили ежегодные состязания по рукопашному бою и борьбе в мою честь. Ну что, как тебе мое происхождение? А? Не спорь со мной, Ральф. Ты из расы эксцентричных дегенератов; я устраивал бои по всем Гавайям за пятнадцать сотен лет до того, как твой народ научился принимать ванну. И потом, это хороший материал. Я не разбираюсь в музыке, но у меня хороший слух до высоких нот... и когда эта хуйня с Лоно сверкнула у меня перед глазами около 33 часов назад, я знал, к чему это. Внезапно все наполнилось смыслом. Все равно что впервые увидеть зеленый глаз светофора. С меня мигом спало давление рационального и религиозного, и я обрел Новую Истину. Жизнь от этого стала какой-то странной, и я был вынужден скипнуть из отеля после того, как риэлторы наняли сорвиголов, чтобы меня вальнуть. Но вместо меня они по ошибке убили рыбака-неполинезийца. Это правда. Накануне моего отъезда головорезы то ли до смерти забили рыболова и кинули его в воду ничком в порту, то ли задушили тормозным тросом и бросили в джипе напротив отеля "Манаго". Слухи разнятся... Вот тогда-то я и испугался и свалил из Города. Съехал по склону на скорости 140 км/ч и завел машину настолько глубоко в скалы, насколько смог, потом, как проклятый, бежал в Калеокив - через забор, как большой кенгуру, с ноги вышиб дверь, прополз внутрь и стал орать "Я - Лоно" своим преследователям, банде нанятых разбойников и риэлторов, обращенных в бегство местными рейнджерами. Теперь они не посмеют меня тронуть, Ральф. С собой я прихватил печатную машинку на батарейках, два одеяла из "Короля Камехамехи", мой шахтерский фонарь, сумку, полную спидов и других необходимых вещей, а также самоанскую булаву. Лейла носит мне еду и виски дважды в день, а туземцы присылают женщин. Но до хижины они дойти не могут - по той же причине, что и остальные - поэтому мне приходится красться ночью и ебать их на черных камнях. Мне здесь нравится. Жизнь могла быть и похуже. Уехать я не могу, потому что они ждут меня на парковке, но местные не позволят им приблизиться. Однажды они меня уже ухойдокали и больше этого не допустят. Ибо я - Лоно, и пока я буду в Заповеднике, эти свиньи меня не достанут. Хочу провести телефон, но Стив отказывается выложиться, пока Лейла не вернет ему $600 за наркоту. Это не проблема, Ральф; вообще не проблема. Мне сделали несколько подношений, и каждый вечер примерно на закате я выползаю и собираю косяки, монеты и другие странные дары, которые бросаются через ограду и аборигенами, и людьми вроде меня. Так что не волнуйся за меня, Ральф. Свое я получаю. Разве что, я бы действительно оценил, если бы ты приехал меня навестить и, быть может, позолотил мне ручку в качестве кое-какого возмещения расходов. Безусловно, житуха у меня чудная, но сейчас это все, что мне остается. Прошлой ночью, около полуночи я услышал, как кто-то скребет соломенную крышу, а потом женский голос прошептал: - Ты знал, что все так и будет. - Точно! - крикнул я. - Я люблю тебя! Ответа не последовало. Только шум безбрежного и бездонного моря, которому я улыбаюсь даже во сне. СЛОВ НЕТ - ОДНИ ЭМОЦИИ Прошлой ночью Скиннер притаранил мне вискаря. Из Гонолулу он прилетел с двумя девицами из агентства и пятью-шестью литрами скотча, который мы распили на пляже из бумажных стаканчиков со льдом, предоставленным рейнджерами. Луна была тусклой, облака висели низко, но благодаря моему портативному фонарю-молнии мы могли видеть лицо собеседника. Девушкам было неуютно, а Скиннеру тем более. - Извини, - скажет он позже, - все слишком дико, чтоб над этим стебаться. Мы сидели на полу в моем доме в Городе-Заповеднике, километрах в пятидесяти к югу от Кайлуа на побережье Коны на Гавайях. Девицы пошли искупаться в бухте, а я смотрел, как они плещутся в прибое, как лунный свет играет на их голых телах. Периодически одна из них возникала в дверном проеме и стреляла сигаретку, потом нервно смеялась и убегала, оставляя нас за мрачной дискуссией. Вид длинноногих нимф, гарцующих по черным камням, сильно затруднял ход беседы. Скиннеру с его места девиц было не видать, а настроение его становилось все пасмурнее, поэтому я старался и сам на них не глазеть... так как понимал: это не светский визит, и времени у нас немного. - Слушай, - говорил Скиннер, - у нас у обоих неприятности. Я кивал. - И мы оба закончим в тюрьме Хило, если не положим конец этому безумию, так? Это меня увлекло. - Ну... э-э... может, и так, - согласился я. - Ага, ты, по ходу, прав; нам явно светит тюрьма Хило... Мои мысли вернулись к насущному: жульничество, поджог, бомбы, нападение, преступный сговор, укрывательство разыскиваемого, ересь - все это были обвинения в тяжких преступлениях. Скиннер покачал головой и подался вперед, чтобы дать мне сигарету. Мы оба сидели, скрестив ноги на полу, каждый на своем таповом тюфяке в унылом свете фонаря, словно между нами горел костер в лагере бойскаутов... у обоих на шее серьезные проблемы, избавиться от которых помогут только серьезные решения серьезных мужчин... Шум снаружи хижины отвлек нас, и я глянул за дверь. Одна из девиц забралась высоко на скалу, руки на бедрах, соски торчат на луну, как у какой-то древней гавайской богини, ласточкой ныряющей в воду всю дорогу до Земли По... я был потрясен этой картиной, похожей на видение из полузабытого прошлого... с морем, поглощаемым скалами и луной, катящейся к Китаю. - Не парься о девочках, - рявкнул Скиннер. - Мы всегда можем взять их с собой, - он прервался, уставившись на меня, - если сможем вытащить тебя отсюда. Он был прав. Я изменил положение на полу так, чтобы их не видеть, и вновь попытался сфокусироваться на том, что он говорил... Чуть за полночь мы израсходовали лед, и мне пришлось воспользоваться мегафоном, чтобы принесли еще. Скиннер забеспокоился о том, что я разбужу туземцев через бухту, но я заверил его, что они уже привыкли. - Они обожают мегафон, - объяснил я. - Особенно, дети. Время от времени я даю одному из них в него гаркнуть. - Ну и тупо, - промямлил Скиннер. - Держись подальше от детей. За три копейки продадут. Мегафон! Да ты что, совсем ебнулся? Местные и без того нервные. Если они решат, что с тобой что-то не так, тебе кранты. - Но я его при этом не включаю, - сказал я, показывая ему кнопку "вкл., выкл." рядом с намотанной на рукоятку изолентой. - Сукины дети могут орать в него до потери пульса и все равно не извлекут ни звука. Но когда я берусь за дело, он звучит ВОТ ТАК. Ужасный визг напополам с хрипом заполнил окрестности перекатами и искаженным низкоуровневым грохотом, когда я крутанул ручку громкости до всех 10 ватт и направил мегафон на дверь лесничества в пальмовых джунглях. Звук был невыносимым. Скиннер вскочил на ноги и бросился успокаивать девиц, которые забились в истерике... Но я их уже не слышал; их голоса стерло. А потом, как гром следует за молнией, раздался странный трещащий рык моего голоса, произносящего предельно спокойно и вежливо: - АЛОХА! КУБИКИ ЛЬДА, МАХАЛО. А потом словно эхо с Земли По: - КУБИКИ ЛЬДА, МАХАЛО, ДА, КУБИКИ... КУБИКИ ЛЬДА... МАХАЛО... КУБИКИ ЛЬДА... КУБИКИ ЛЬДА... МАХАЛО. Вопль обратного питания просыпался и затихал вместе с моими словами, как дикая элетронная музыка, ревевшая в бухточке, как голос монстра, вышедшего из морских глубин с дизельной мясорубкой и потусторонним голосом. - КУБИКИ ЛЬДА! В ХЕЯУ! МАХАЛО. Я выдал последнюю канонаду восточной тарабарщины и отложил мегафон, когда в проеме вырос Скиннер с глазами с бейсбольные мячи. - Ты, двинутый ублюдок! - кричал он. - Теперь нам отсюда точно не выбраться! Он схватил свой брезентовый мешок с пола и принялся неистово швырять в него вещи. - Угомонись, - сказал я, - лед уже в пути. Он меня проигнорировал. - На хуй лед, - буркнул Скиннер, - я уезжаю. - Что? - спросил я, еще не вполне осознавая, насколько он обезумел. Он ползал по полу, как бешеный зверь в период течки. Потом встал и замахал передо мной острой палкой. - Отъебись, мудило! - кричал он. - Тебя ждет тюрьма Хило! Ты невменяем, мужик! Ты хочешь, чтобы нас всех повязали! Он опять затряс передо мной своей палкой так, словно изгонял демона. - Но только не меня, ты, ублюдок! Я валю отсюда! Не хочу даже видеть эти чертовы острова! А тебя тем паче! Боже, да ты хуже, чем чокнутый. Ты тупой! - И что с того? Здесь это неважно. Он посмотрел на меня с секунду и прикурил сигарету. Я откупорил новую бутылку скотча и выскреб остатки льда из морозильной камеры. - У нас будет еще через минуту, - сказал я. И не соврал. Полночный рейнджер - возможно, мой друг Митч Камахили - уже продирался через проход между пальмами с мусорным мешком, полным кубиков льда. Спустя миг я увижу луч его фонарика, мечущегося по бухте и посигналю ему лучом своего... а потом аккуратно дойду по камням до дряхлой каноэ рядом с главной хижиной, где, я знаю, он оставит мешок... здесь же я оставлю свой, оставшийся после последней доставки и уже заполненный пустыми пивными бутылками, пачками от сигарет, севшими батареями и скомканными клочками голубой машинописной бумаги. Такова была наша еженощная практика, и рейнджерам она, похоже, нравилась. Все, о чем меня попросили - держаться в сторонке днем, когда здесь валандаются туристы. Это явилось бы грубым нарушением основного правила. Серьезность ситуации мне растолковал Митч, юный рейнджер, обычно работавший в ночную смену. В какие-то ночи - когда он знал, что у меня нет посетителей - он приносил мне лед прямо в хижину, и мы сидели, обсуждая то, что происходит. Или НЕ происходит, как он тщательно мне разжевал. - Тебя здесь НЕТ, - объяснял он мне. - Эта хижина - табу. Здесь никому находиться нельзя. Я внимательно слушал, осознавая, что он куда ненормальней, чем я. Ночь за ночью я имел дело с лесничим государственного заповедника США, который не сомневался, что любая акула в бухте может быть его дядей... в иной его ипостаси, разумеется, но все-таки родственником. Бывали ночи, когда мы сидели у кромки моря, попивая из бокалов односолодовый виски со льдом и деля друг с другом трубку с местной дурью, а он мог внезапно встать и сказать: - Увидимся, командир. Пойду потусуюсь дома. Когда на него находило подобное настроение, Митч скручивал большую зеленую сигарету и удалялся, чтобы посидеть в одиночестве. Какое-то время я видел удаляющийся огонек окурка, а потом слышал всплеск, когда он перебирался на ту сторону, оставляя меня пьяного высиживать яйца в слабом мерцании фонаря-молнии. И я горбился над камнями, как брошенная обезьяна. За бортом. А Митч выходил в море, выдувая воздух, как дельфин. И по мере того, как он скользил прочь от скал в открытый океан, он таял в нем с атавистической грацией примата, который, наконец, определился, где ему хорошо. ............................................................................................................................. Песнь Ваахии Кинжал протяжный незнакомца, Что прибыл к нам из-за морей, Чьи очи светятся, как солнце, Чей лик белесого белей. О, длинный нож, подарок Лоно; Сверкай, мерцай и полыхай! Края твои острее камня, Булыжника Хуалалай; Копье сломается, коснувшись, А воин, увидав, умрет! Где острый ножик чужеземца? Подарок Лоно кто найдет? Кинжал в Вайлуку был утерян, В Лахайна видели его. Он значимей вождя любого, Найдешь - ты мира вождь всего. Мауи луг твой не отравят, Гавайи сеть не изорвут; Кауаи лодку не угонят. Вожди Оаху не убьют. К ногам склонится Молокаи. О, длинный ножик чужака, Клинок блестящий бога Лоно! Чья обрела тебя рука? Ты ль странствуешь в заморских землях? В пучине ли ты в эти дни? А, может, скрылся в звездных дебрях? Иль спрятан в потрохах свиньи? Ответит ли нам голос Ану? Откроют правду ли жрецы? О, острый нож, нож бога Лоно, Утерян ты, утерян ты! ............................................................................................................................. Песнь Ваахии, прославленной прорицательницы Ваахиа жила в 13 веке от Рождества Христова. Хотя и считается, что Ваахиа происходит из рода вождей, кто ее родители, точно неизвестно. После почти постоянных подтверждений ее пророчеств народ начал бояться и взбунтовался против нее, не только как любимицы Юли, бога колдунов, но и как медиума, через которого общались юнипихили, духи мертвых. Она жила в уединении в удаленной хижине в долине Вайпио, и, говорят, что большая пуко - священная, почитаемая сова - прилетала по ночам и садилась на крышу ее одинокого жилища. Его Величество Король Кала-Кауа "Легенды и Мифы Гавайев" (1881)