сучок, чтобы они поскорее обжарились над огнем и я утолил бы наконец первый голод. Эти маленькие, подрумянившиеся в пламени костра ломтики мяса показались мне удивительно вкусными. День между тем склонился к вечеру, и около восьми часов я возжег охотничий факел, чтобы Поохотиться в темноте. Вскоре на свет из темных лесных зарослей выскочил какой-то зверек--в его глазах ярко отразились два крохотных факела,--я выстрелил, и зверек замертво свалился на землю. Это была вивера. Вернувшись к пальме, я наскоро освежевал ее и положил на угли догорающего костра;. Больше в ту ночь мне охотиться не захотелось; я сытно поужинал, прилег у костра на землю--и проснулся только утром, разбуженный звонким голосом кукушки. Проснувшись, я, как и подобает умудренному обширным опытом путнику, начал день--третий мой день в Лесу Тысячи Духов--с обстоятельного и неспешного завтрака, после ко- торого живот мой приобрел утешительно округлые очертания. Затем я аккуратно зарядил ружье,, закинул его за спину, по-веСил на плечо охотничью сумку и пустился в путь. Тут мне надобно с прискорбием признаться, что, разморенный обильным завтраком, я позабыл о своих амулетах и взял с собою только ружье да меч. Вскоре мне стали встречаться пригодные для охоты звери, однако они суетливо и без видимой нужды перебегали с места на место, так что я никак не мог толком прицелиться, а поэтому терпеливо выжидал, ибо не люблю тратить попусту ружейные заряды. А когда мне представился наконец случай для успешного выстрела, до моего слуха донесся мягкий, но устрашающе тяжелый шорох шагов, как если бы ко мне приближалось украдкой шестеро могучих великанов; я внимательно огляделся и увидел шестнадцатиглазого девилда, о встречах с которым не раз доводилось мне слышать от старых охотников,-- да-да, это был именно он, легендарный монстр по имени Агбако. Не буду скрывать, что, увидев Агбако, я не на шутку встревожился. Шяпка у него была железная, рубаха--медная, штаны--кожаные, а ноги от колен до ступней--из пальмовых листьев. Для сохранности чресел, где, по старинному присловью, у мужа хранится крепость, он носил массивную юбку, искусно сотканную из мелких металлических колец со всевозможными лесными тварями, угнездившимися в ее плотно сплетенных ячеях, а поясом для юбки служил ему ядовитый удав, и- я заметил, что раздвоенный язычок удава зловеще просовывается из пасти наружу пр,и каждом шаге этого устрашающего все живое гиганта. Голова у Агбако была .массивной и удлиненной, сверху ее прикрывали щетинистые волосы, а шестнадцать глаз шли вкруговую понизу да еще и вращались в глазницах наподобие огненных пузырей, так что всякий смертный, встречая этот шестнадцатиглаэый взгляд, содрогался от непреодолимого ужаса. Устрашающе шуршала на ходу ячеистая юбка Агбако, в руках он держал две громадные дубины, а деревянные ножны с обоюдоострыми мечами хлопали его с "" обеих сторон по бедрам. Заметив меня, он понял, что я достойный противник, и тотчас решительно устремился ко мне, тяжко попирая землю упругими ногами из туго скрученных пальмовых листьев. Я замер и, когда он приблизился, повелел дороге обвязаться вокруг него двойным узлом и перебросить в дальнюю чащобу, но дорога перебросила вместе с ним и меня, так что мы опять встретились лицом к лицу. Немного устрашенный, я все же не дрогнул .и приказал дороге доставить меня на прежнее место, однако, едва она исполнила мое навое приказание, вр-ir мой, как я и опасался, опять вырос передо мной, будто мы связаны с ним неразрывными узами . В этот раз я торопливо применил заклинание огеде, наказав дороге вернуть Агбако в отдаленную чащу, чтобы лианы могли опутать его там по рука;м и ногам. Дорога, а следом за ней и лианы, добросовестно выполнили мой торопливый наказ... - ...Хотя лучше мне от этого не стало, ибо я тоже был доставлен в отдаленную чащу, где лианы, оплетая меня все туже, вскоре начали нестерпимо язвить мою кожу острыми ши!пами, и я был вынужден скомандовать лесу, чтобы он отпустил меня и вновь доставил на дорогу. Лес беспрекословно выполнил мою команду, но, едва я появился на дороге, передо мной, конечно же, мигом вырос и Агбако. Я понял, что нам не миновать единоборства, и схватился со своим свирепым врагом не на живот, а на смерть. Каждый из нас вкладывал в борьбу все силы, мы боролись упорно и долго, однако победа медлила склониться на чью-нибудь сторону. Тела наши покрывала, жаркая испарина, глаза Агбако сверкали, словно ярко-красные прожекторы, а мои налились кровью и готовы были выскочить из орбит. Земля, плотно утрамбованная нашими ногами, затвердела до крепости камня и тускло поблескивала, будто полированный свинец. Не знаю уж, долго ли, коротко ли продолжался наш поединок, зато знаю, что, когда силы у меня почти иссякли, натиск Агбако ничуть не ослаб. И вот я в изнеможении опустил руки, а он только еще крепче стиснул меня, но потом, заметив, что я больше не сопротивляюсь, ослабил свою смертельную хватку и вынул из торбы огромную тыкву, приспособленную для хранения пальмового вина. Угостив меня и подкрепивши несколькими глотками собственные силы -- значит, они у него тоже на исходе, с удовлетворением подумал я,-- он предложил возобновить поединок, и_ мы, не мешкая, сошлись в жестоком единоборстве. И снова никто из нас не мог одолеть противника, но вскоре, улучив удобное мгновение, я отскочил в сторону, выхватил меч и, пока Агбако пытался вытащить свой, скользнул ему за спину и со всего размаха рубанул " его по голове. На миг мне было почудилось, что я могу торжествовать победу, однако не голова моего врага, а мой собственный меч разлетелся напополам, и, когда я уже простился с жизнью, ибо бесповоротно утратил оружие, Агбако нагнулся, поднял упавший обломок меча, потом выхватил у меня рукоять, приставил ее к клинку, и меч мгновенно сросся воедино. Протянув его мне, Агбако сказал, что мы должны сразиться еще раз, и, хотя я окончательно выбился из сил--дыхание мое, судорожное и беспорядочное, походило на жалкое хаканье измученного шакала,--мне было стыдно отказаться от боя, и, размахнувшись, я попытался разрубить Агбако в поясе напополам, но он ловко увернулся, а потом сам рубанул меня по руке, и у меня отвалилась кисть, в которой я сжимал меч. Упавши вслед за ней на землю, я задергался в предсмертных корчах, как рассеченный лопатой подземный змей. Но недолго корчился я и стонал--Агбако подобрал с с земли мою кисть, приставил ее к обрубку, затем плюнул себе на ладонь, растер слюной место соединения, и рука мгновенно срослась; а в следующую секунду я уже и не верил, что рука у меня была перерублена. Срастив мне руку, этот неутомимый боец весело расхохотался и объявил, что пора нам продолжить нашу битву. Мой испуг сменился ужасом, и я сказал себе так: "Охо-хо! Похоже, что мне придется здесь погибнуть". Однако я все же не потерял надежды выжить и громко воскликнул: "Лесные обитатели! Небесные жители! Подземные существа! На помощь! На по-о-о-омощь!" Вскоре нас окружили самые разные создания вроде птиц, зверей, ползучих тварей и гомидов, но Агбако не обращал на них внимания, и мы продолжали единоборство из последних сил. Перевеса в борьбе добивался то Агбако, то я: если мне удавалось швырнуть его на землю, он стремительно вскакивал и отплачивал мне тем же; если я подымал его на воздух, чтобы задушить, ему всякий раз удавалось вырваться; а если он отрывал от земли и принимался душить меня, я выскальзывал из его цепких рук, -и все начиналось сначала. Долог был наш поединок и бесконечно свиреп. Лесные жители затаили дыхание, а листья на деревьях недвижимо застыли, ибо замер даже ветер. Между тем один из гомидов подступал к нам все ближе и в конце концов приблизился почти вплотную. Чтобы не изувечить его, мы с Агбако отступили друг от друга, и гомид украдкой протянул мне орех колы. Я проглотил его и сразу же почувствовал прилив новых сил -- в меня словно бы вселилось шестнадцать могучих бойцов. Я поднял Агбако над землею и под радостные возгласы гомидов начал его душить, но он вывернулся и с полузадушенным хрипом отскочил назад. Я стремительно шагнул к нему и хотел швырнуть его на землю, чтобы разбить в лепешку, но он встретил мой натиск, словно неколебимый утес, разбивающий океанские волны,-- мне не удалось поднять его в воздух, а он ухватил меня за ногу и попытался оторвать ее, да не на того напал: я, быть может, не слишком изящно скроен, зато крепко сшит, и ногу у меня голыми руками не оторвешь. Тогда Агбако ударил меня кулаком, и" теперь уж отскочил назад я, а он шагнул вперед и пнул меня ногой, но не достал, зато его жаркое дыхание опалило мне лицо, словно струя раскаленного воздуха из кузнечного горна. Заметив, что я с трудом выношу его горячее, как огонь, дыхание, он дунул мне в глаза, и, хотя я успел зажмуриться, мне показалось, что к моим векам прижали тлеющие угли. Да, Агбако был великий боец! Он топнул ногой, и земля подь вами разверзлась, и я почувствовал, что мы проваливаемся в бездну. Когда мне удалось открыть обожженные глаза, я увидел, что попал в очень странный дом, а поскольку и принимали менятам очень странно, я назову его Странноприемным домом. Агбако куда-то исчез, и до конца путешествия, о котором я веду рассказ, мы больше не встречались. Мне пришлось опять столкнуться с ним только на пути к Лангбодо--про этот полузабытый поход мы поговорим в другой раз,--но вот чего я определенно не забуду, пока жяв, так это моих мытарств под землей, куда я попал по милости Агбако. Дом, в котором я оказался, был небольшой и чистый, с глинобитными стенами и глиняным полом, но потолок надо мной покрывала не глина или побелка, а огнестрельное оружие. Ни дверей, ни окон, ни ламп я не 0бнаружил, и тем не менее в комнате было светло, как если бы она освещалась электричеством или солнцем. Когда мне удалось открыть глаза, я увидел, что стою посредине комнаты и что стены у нее стремительно сближаются, словно хотят сойтись, но стены, к счастью, сошлись не до конца, а коснувшись меня, начали раздвигаться и раздвигались, пока комната не приобрела прежних размеров. Едва стены застыли в неподвижности и я немного успокоился, оружие над моей головой стало стрелять, дом затрясся как в лихорадке, и, упав на пол, я ослеп, а чьи-то ледяные руки ощупали меня с ног до головы, и, когда я сел, невидимые пришельцы с ледяными руками принялись танцевать, обхлопывая мне ладонями макушку, причем, судя по топоту, танцоров тут собралось около сотни. Танцы, однако, продолжались недолго, и вскоре меня начали подбрасывать вверх, а потом опять поставили на пол и под взрывы хохота полностью сменили на мне одежду. Затем кто-то прижал к моему лицу холодную ладонь, и я прозрел, но, оглядевшись, никого не увидел. Теперь я сидел на высоком стуле, тело мое покрывали густые перья, живот у меня увеличился раз в десять, голова--раз в шестнадцать, шея неимоверно удлинилась, а ноги и руки остались прежними. Все это меня очень удивило, но шевелиться я боялся и сидел неподвижно, ибо йоги мои вряд ли были способны теперь выдержать вес моего живота, а голова стала для шеи почти непосильной тяжестью. Вскоре я проголодался, и, едва меня начали одолевать мысли о еде, в углу комнаты появился столик с тарелкой тушеного мяса, но подойти к нему я не мог из-за своего огромного живота. Тогда я попробовал протиснуться к еде боком, а она вдруг сама придвинулась ко мне, так что я без труда дотянулся до нее рукой. Дотянуться-то я дотянулся и даже взял с тарелки кусок мяса, да не сумел положить его в рот: моя нескончаемая шея, похожая на жирафью и прямая, как палка, оказалась чересчур длинной, а рука слишком короткой, и всякий, кто любит смех, мог заглянуть ко мне и вволю посмеяться, ибо я превосходно пояснял древнее присловье, в котором говорится: "Еда видна, да вотбеда--рука коротка, а шея длинна". Каждый раз, когда мне почти удавалось дотянуться рукой до рта, это проклятое ПОЧТИ все и решало: рука моя замирала в нескольких пядях от губ, горячий мясной жир стекал по руке до локтя и дальше, а из глаз у меня катились горькие слезы бессилия. Надеюсь, тебе известно, уважаемый хозяин, что, кто работает хорошо, тот и ест хорошо, а человек, равнодушный к сладкому перцу, наверняка обделен и физическими и духовными силами. Я люблю сытно поесть и с огромным трудом переношу муки голода. Недаром же цро меня сложили такое присловье: "Акара-огун, Многоликий Маг, пойдет за поваром и на небо и в ад". Это присловье дает понять, как яростно хотелось мне полакомиться тушеным мясом. И вот, пытаясь преодолеть смысл еще одного речения--"Видит око, да зуб далеко",-- я вдруг заметил в углу комнаты длинную палку, кое-как приблизился к ней, сжал ее в руке, проткнул увесистый кусок мяса на тарелке и поднес его ко рту. Но он оказался слишком большим для моего рта, который ничуть не увеличился с увеличением головы, и, когда я все же запихал мясо в рот и попытался прожевать его, не поместившаяся у меня во рту половина отвалилась и шмякнулась на пол, так что все мои труды пропали даром. Едва я начал борьбу за еду, мне послышался хохот, но, оглядевшись, я в то время никого возле себя не заметил, а когда поесть мне толком так и не удалось, я умоляюще вскричал: -- Если вы причастны к моему уродству, веселые смехачи, то закяинаю вас именем Господа--возвратите мне прежние размеры! Я по неведению вступил в единоборство с Агбако и больше никогда не совершу такой глупости! Отныне, заслышав его шаги, я мгновенно брошусь наутек и буду таиться в самой отдаленной чащобе, пока он не уйдет! Умоляю вас, хохотальные незнакомцы, верните мне прежние размеры и отпустите меня восвояси! Ответом мне было молчание. Но вскоре голова моя уменьшилась, шея укоротилась, окивот опал, и я стал прежним Ака-рой-огуном. Голоса теперь окончательно умолкли--ни один гомид не давал о себе знать,--но стены без дверей и окон продолжали сходиться и расходиться. Поскольку выхода у дома не было, мне оставалось одно--сидеть не шевелясь в центре комнаты, "чтобы подвижные стены не нанесли мне увечий. Я просидел довольно долго, а когда день склонился к вечеру, одна из стен вдруг расступилась, и в комнату вошла прекраснейшая женщина с несколькими на редкость красивыми служанками. Меня охватил благоговейный ужас, и я пал перед ними ниц, но женщина приблизилась ко мне и сказала: -- Акара-опун, тебе должно быть ведомо, что на свете есть девилды и колдуны, кобольды и гномы, тролли и мертвецы -- все они принадлежат к роду гомидов, или духов, составляя Лесную Общину из тысячи всесильных Общинников, и другой истинно чудодейной силы на земле нет. А тысяча первый дух--или, вернее, духева--стоит сейчас перед тобой. Да-да, Акара-огун, это я, и- зовут меня Сподвижница. Я люблю Господа, и он благоволит ко мне, ни в чем не отказывая, ибо я неизменно и добросовестно выполняю его волю. Трижды в день посылает Он меня на помощь Своим друзьям, и я помогаю им, как они того заслуживают: любящие Его .с прохладцей получают от меня малую помощь, любящие великой любовью получают величайшую помощь, а ненавидящим Его я отказываюсь помогать, ибо сеющий ветер пожинает бурю, сеющий добро получает великое благо, а сеющий зло отвергает живую жиань, и, даже если мир неузнаваемо .изменится, так что у птиц в клювах вырастут зубы, а на масличной пальме вдруг появятся орехи, Господь воздаст каждому по его деяниям -- запомни это, Акара-огун, и следуй за мной, дабы выполнить волю Великого Творца. Когда Сподвижница замолчала, я поднялся со своего ме-ета, и мы покинули Странноприемный дом, чтобы выйти на предназначенную мне дорогу. Долго следовал я за Сподвижницей, мы спускались в глубокие долы и подымались на высокие горы, продирались сквозь дремучие чащи и переправлялись через бурные реки, а когда наш совместный путь завершился, она остановилась и сказала так: -- Ступай вперед, Акара-огун, и хорошенько запомни все, что увидишь в ближайшем городе. А встретившись на пути с невзгодами и опасностями, не падай духом и не поддавайся страху, ибо меня зовут Сподвижницей и я не оставлю тебя своими заботами. Распростившись, мы отправились каждый своей дорогой, и вскоре я подошел IK незнакомому городу. В этом городе, пока я неспешно шагал от Городских ворот до Базарной площади--то есть, мянут, наверно, десять,--мне не удалось услышать ни единого понятного слова, ибо горожане, отвечая на мои приветствия, гнусаво бормотали что-то совершенно невнятное. Придя на базар, я внимательно огляделся, остановился в тени развесистого дерева и решил понаблюдать за покупателями и торговцами. Меня сразу же поразило, что между торговыми рядами, прямо на пути у покупателей, лежат мертвые дети--их трупы были навалены огромными кучами, и я не заметил, чтобы кто-нибудь собирался заняться похоронами. А между тем весь базар невыносимо провонял, и полчища мух кружились над грудами детских трупов с оглушительным жужжанием. Стоя возле дерева, я продолжал приветствовать проходивших мимо меня людей и по-прежнему слышал в ответ только нечлено раздельное бормотание, но через несколько минут- какая-то жеящина все же ответила мне приветливо и понятно. Я очень обрадовался и учтиво спросил у нее, почему жители города столь невнятно отвечают на мои доброжелательные приветствия. Она помрачнела и грустно ответила мне так: -- Меня зовут Ивапеле, а город наш недаром носит имя Отврат. Здесь издавна люто соседствуют друг с другом кражи и грабежи, вражда и жадность, позор .и бесчестье, разврат и жестокость, зависть и зверство, бедствия и убийства и всякое иное злодейство, ибо это город закоренелых грешников. Некогда здешние жители совершили страшное злодеяние--такое страшное, что солнце потом шесть месяцев не подымалось на небо, а луна три года прятала от земли свой лик; дожди Прекратились, и злаки в полях не всходили, а фрукты на деревьях не вызревали; старики от бескормицы умирали, а дети у матерей не рождались, и мир затопило черное уныние. Однако через несколько лет Господь сжалился над жителями этого города, ибо доброта его беспредельна, а людей, даже погрязших в пороках, он считает своими детьми. Сжалившись, Господь снял с людей проклятье, и они вновь зажили счастливо, начали сладко есть и вволю пить, принялись гоняться за мирскими удовольствиями и предаваться плотским утехам, а про Господа, Создателя своего, забыли. Но Он видел их с небес, ибо Ему все открыто на земле. Он отправил к ним своих посланцев, и они явились в город под видом самых обычных людей, а поселиться решили у меня. Я приняла их с глубоким уважением и служила им с великой радостью, но недолго прожили они в моем доме, ибо, выполнив волю Господа, вернулись на Небеса. А горожане за грехи свои превратились в слепцов, утративших осмысленную речь, и над городом с той поры тяготеет проклятие. Меня же Слуги Господа пощадили, и я уверена, что ты послан мне Небесами для утешения в моем тоскливом одиночестве. Оставайся у меня, чужеземец, ибо я не могу разговаривать с немыми и коротать жизнь свою со слепцами,--наш м.ир так устроен, что всякое создание ищет себе пару, а мне приходится бедовать в нашем городе совсем одной. ! Я заверил эту достойную женщину, что выполню ее пожелание, но сначала решил понаблюдать еще немного за базарными продавцами и покупателями. Теперь, когда она объяснила мне, в чем дело, я понял, почему не заметил сразу же слепоты горожан -- глаза у них, как и сами они, были лживые: смотрели на мир, ибо были открыты, но ничего не видели, ибо посланцы Господа покарали их слепотой. , Миого удивительного открылось мне в тот день на Базарной площади, однако я не буду сейчас рассказывать обо всем подробно, а опишу лишь несколько происшествий, чтобы не предавать совершеннейшему умолчанию особенно занимательные черты Города грешников. Первым делом я обратил вни здание на калеку с палкой--он торопливо и быстро ковылял si пруду, явно не собираясь никуда сворачивать. Мне стало жалко его, и я крикнул ему, что впереди пруд, но он не обратил на мои слова никакого внимания и через несколько шагов обрушился в воду, ибо берега у пруда были очень крутые. Я опять от всей души пожалел его, а он вдруг принялся ве село хохотать, потом как ни в чем не бывало вылез на берег, пустился, словно зрячий, в путь и шага через три столк-яулся с какой-то женщиной, опрокинув ее при этом на землю. Женщина рассвирепела и, вскочив, подняла руку, чтобы отвесить мокрому недотепе звонкую оплеуху, но, пока она собиралась с силами, тот куда-то ушел, и оплеуха досталась совсем другому человеку. Он, в свою очередь, обозлился и дви-яул по уху ни в" чем не повинного прохожего, который передал оплеуху кому-то еще,-- и через несколько минут драка охватила весь базар. Покупатели и продавцы раздавали удары яаправо и налево, а поскольку в драке принимали участие даже женщины с новорожденными детьми за плечами--они метались в толчее, как разъяренные тигрицы,--дети иногда падали на землю, и слепые, но яростные драчуны затаптывали вдх насмерть, не ведая, что творят. Порой мать замечала, что -ее ребенок упал, и, нагнувшись, подхватывала с земли уже растоптанный труп, а порой подымала в слепоте своей чужо-то ребенка и набрасывалась с кулаками на его же мать. Старики и старухи тоже часто падали яюд ноги дерущимся, я те безжалостно затаптывали их, а потом и сами оказыва -лись на земле, но побоище не утихало, ибо Господь лишил этих людей и зрения, и членораздельной речи, и рассудка. Разглядывая драчунов, я заметил, что многие из них носят свои агбады задом наперед, а косынки у многих женщин были обвязаны вокруг талии, будто кушаки, и все грешники щеголяли в залоснившейся от грязи одежде, словно она сшита из вывернутых наизнанку охотничьих сумок. Да, много странного увидел я на Базарной пяощади Города грешников, но сейчас у меня нет времени входить во все подробности. А тогда, решив, что больше ничего занимательного не увижу, я отправился к пригласившей меня женщине, и мы стали жить вместе. Я часто посещал Суды грешников. У них нередко случалось так, что, если кто-нибудь нарушал городские законы, полицейские хватали первого попавшегося им под руку человека и безжалостно карали его, будь он даже знатный и уважаемый горожанин; а временами-их король, собираясь в путь, вскакивал вместо коня на корову, и никто не говорил ему об его ошибке; словом, жизнь в этом городе шла кувырком и шиворот-иавы-ворот. Женщина, у которой я поселился, предоставила в мое распоряжение весь свой дом, однако была там комната, куда она запретила мне входить, сказав, что после ее смерти, когда дом станет моим, запрет потеряет силу и я буду волен поступать, как мне вздумается. Мы с ней искренне полюбили друг друга, и я уже начал помышлять о женитьбе, но именно" в это время ее свалила тяжелая болезнь, и она скоропостижно умерла. Я не мог представить себе, что она умрет раньше меня,-ибо был гораздо старше, и, когда это случилось, впервые-осознал жестокую неотвратимость смерти, от которой не спасает порой даже юный возраст. Я горько оплакивал потерю любимой женщины, забыв, что слезы не могут вернуть человека к жизни, а плачущим грозят серьезными бедами. Ибо смерти-рыдания не помеха--они отгораживают лишь от жизни. После кончины любимой ничто больше не удерживало" меня в Городе грешников, и, размышляя однажды о возвращении домой, я неожиданно вспомнил про комнату, куда мне-запрещалось раньше входить. Дело было ночью; однако мне так захотелось узнать, какие тайны скрыты в этой комнате, что я встал с кровати, поспешно оделся и отправился к запретной двери. На пороге комнаты меня охватил страх, и, чтобы прогнать его, я припомнил воистину страшные опасности, встречавшиеся мне в прошлом. Будь что будет, решительно подумал я, распахнул дверь и переступил порог таинственной комнаты. Когда мне удалось подавить невольное волнение, я обнаружил, что оказался у себя дома, словно Лес Тысячи Духов мне просто приснился. Внимательно оглядевшись, я заметил ружье, потерянное в битве с Агбако, охотничью сумку, забытую однажды на поляне во время охоты у Города грешников, и разные мелочи, пропавшие бог весть когда. А в углу комнаты стоял мешок, туго набитый деньгами. Деньги помогли мне приятно отдохнуть от опасностей и невзгод Леса Тысячи Духов--я услаждал себя драгоценными напитками и редкими яствами, а одежду покупал только самую лучшую . Так завершилось мое первое путешествие в Лес Тысячи Духов, именуемый--и, конечно, по праву--самым опасным лесом на земле. А сейчас я был бы очень признателен тебе, уважаемый хозяин, если б ты позаботился о ,пище телесной, ибо неразумно томить себя голодом, особенно когда наш аппетит напоминает нам, что настало время трапезы. Как только мы подкрепимся, я поведаю тебе о втором своем путешествии, и оно, быть может, прозвучит еще причудливее, чем первое. Когда мой гость закончил рассказ, я приготовил ужин, и мы поели. Заметив, что подступает ночь, я предложил гостю отдохнуть, чтобы с новыми силами продолжить повествование утром. Он стал прощаться, но мне хотелось немного проводить его, и после совместной прогулки мы наконец приветливо распрощались: "До завтра". Второе путешествие в Лес Тысячи Духов Проводив гостя, я созвал всех своих родственников, друзей я знакомых, чтобы пересказать им услышанную историю. Они, конечно, слушали меня как зачарованные, а когда я кончил, решили собраться у меня на рассвете следующего дня, ибо лютели обойтись без посредника, который всегда немного искажает первоначальный рассказ. Нечего и говорить, что они начали собираться ко мне еще затемно, и, когда явился сам рассказчик, он с трудом нашел себе место, ибо в доме даже банану было бы негде упасть, стольких он вместил гостей. Еще до рассвета приказал я своим слугам приготовить угощение, и к приходу рассказчика перед каждым гостем стояло по тарелке эко. После трапезы и прохладительных напитков рассказчик встал и начал повествование такими словами: -- Я счастлив, друзья, увидеть стольких гостей, но прекрасно понимаю, что собрались вы здесь из-за .любви и доверия к нашему хозяину, а иначе у меня, конечно, не было бы такого множества слушателей. Впервые пришел я сюда вчера, и, если б даже сама Любезность воплотилась тут в плоть и кровь, меня едва ли приняли бы любезней. Давайте же помолимся Господу, друзья, чтобы между нами, черными людьми и народами, вечно расцветала взаимная доброта и любезность. Наш дорогой хозяин уже, несомненно, поведал вам о смерти моих родителей, подвигнувшей меня на путешествие в Лес Тысячи Духов. И, конечно же, всякий, кто Слышал про мои невзгоды в этом лесу, решит, что я навсегда распростился с охотой. Однако он ошибется, ибо я продолжал охотиться, полагая, что негоже человеку менять занятия, если он достиг в них истинного совершенства; и, как торговец стремится продавать именно те товары, свойства которых он хорошо изучил, так не захотел я бросать охоту ради каких-нибудь совсем не знакомьгх для меня занятий. Словом, я продолжал охотиться, друзья. Узнав об этом, вы, вероятно, решите, что уж по крайней мере в Лес Тысячи Духов я соваться зарекся -- зарекся навеки,-- и снова ошибетесь. Именно туда-то я и направил свои стопы, когда опять надумал поохотиться. Человек, прокладывающий новые пути, неизменно сталкивается с неведомым. Никто из охотников не вступал до меня в Лес Тысячи Духов--и никому из них не выпадало на долю стольких испытаний. Я многое пережил--и не случайно, ибо мудрое речение гласит: "Взявший ружье от ружья и погибнет, мореплаватель непременно утонет в море, тщеславному уготована женская смерть, меч ломается на поле браня, а в желудок нам попадает то, что мы съели,-- избави же нас, Господи, отравиться за трапезой!" Ровно через год после возвращения домой я вскинул на плечо ружье и отправился в Лес Тысячи Духов, подгоняемый желанием поохотиться. Мне казалось, что вышел я на рассве те, но чутье обмануло меня, и я отправился в путешествие глубокой ночью, ибо принял за рассветное солнце восходящую луну. Однако нет худа без добра, и на рассвете дня я уже подступил к лесу. Тут надобно сказать, что шел я к нему не по той дороге, какую выбрал при первом путешествии, ибо мне хотелось обойти стороной прежнее свое горе-злосчастье, приуснувшее, как мне думалось, на старой дороге. Короче говоря, время завтрака застало меня на опушке леса, поэтому я наскоро разжег небольшой костер и поджарил себе ломтик ямса. Выкуренная после завтрака трубка неизменно приводит меня в приятное расположение духа, и, затянувшись, я ощутил умиротворяющую радость жизни. Когда трубка выгорела, я положил ее в карман и огляделся. Прямо передо мной возвышалось два дерева, которые называются у нас кола; одно казалось бесплодным, зато на другом я сразу заметил несколько плодов. Сорвать их было нетрудно, а когда я разломил сорванные плоды, там обнаружились три семенные коробочки с десятью овальными семенами, причем одна сторана у семян была плоская, а другая--выпуклая. Эта разновидность колы хорошо предсказывает, удачной ли будет охота,--надо лишь подбросить семена вверх и проследить, какой стороной лягут они на землю. Так я и сделал, ибо всякому охотнику полезно узнать заранее, чего ему ждать от предстоящей охоты. В первый раз все семена легли на землю выпуклой стороной, а это означало, что меня подкарауливает неудача. Разгневавшись, я подбросил семена еще несколько раз, но они, словно заколдованные, не желали ложиться на землю удачным предсказанием, когда ровно половина семян падает выпуклой стораной вверх, а вторая полавина--выпуклой стороной вниз. У меня же все время выпадала предсказывающая неудачу мешанина. В конце концов я просто положил одну половину семян выпуклой стороной к земле, а другую половину--выпуклой стороной наверх и произнес предсказательное заклинание: "Всякий человек--творец своей доли, и, если упрямится зловредная кола, он веско скажет вещее слово и положит семена по собственной воле". Обустроив таким образом свою судьбу, я двинулся разыскивать чащобу, богатую дичью... ...И тотчас же споткнулся на левую ногу, что всегда оказывалось для меня дурной приметой. Это слегка поколебало мою вещую уверенность, и, пока я стаял, с укоризной глядя на неловкую ногу, мимо пролетела сова, задев меня крылом,-- худшей приметы невозможно себе и представить. Минут десять я опасливо размышлял о бедах, предсказанных мне приметами, однако вскорости прогнал зловещие мысли, сказав себе так: "Много раз не умрешь, а от одной смерти все равно нс уйдешь, и, если человек боится примет, он вовек не добудет мяса на обед". С этими словами я углубился в лес и минут через пятнадцать нагнал антилопу. Остановившись, я немного подождал в иадежде, что она повернется ко .мне головой, однако этого не случилось, и мой выстрел только ранил ее. Она зигзагообразно помчалась по лесу, а я, чтобы не упустить ее из виду, со всех ног побежал за ней, и, хотя погоня была долгой, настичь е" мне так и не удалось, поэтому, когда она нырнула в темную пещеру на склоне каменистого холма, я без колебаний устремился следом.
Пещера была огромная, и там было совершенно темно;
антилопы я не видел и преследовал ее по стуку копыт. Вскоре, однако, наступила тишина, и, не понимая, куда могла деться антилопа, я начал тщательно обыскивать пе.щеру. Внезапно кто-то схватил меня за правую руку, а потом, вывернув ее назад, искросыпительно треснул меня по уху. Сила у напавшего на меня разбойника была слоновья; я попытался вырваться, но он, ухватив меня еще и за шею, поволок к выходу из пещеры, награждая по дороге тяжеленными оплеухами. Когда пытка удушением и, оплеухами стала нестерпимой, я вскричал: "Отпусти меня, я больше никогда не буду стрелять в твою антилопу! Да отпусти же меня, ради бога, мне вовсе не нужна твоя дичь!" Но разбойник молча тащил меня вперед, продолжая сурово карать. Иногда он пребольно ущипывал меня, иногда пинал, а иногда бил по голове--эта пытка усугублялась еще и тем, что я не видел во тьме своего мучителя. Путь до выхода из пещеры показался мне бесконечным, и только в лесу, при свете дня, сумел я разглядеть напавшего на меня разбойника--он был низкорослый и чешуйчатый, по бокам-- плавники, будто у рыбы, а на спине--огромный горб. В остальном он напоминал человека--две ноги, две руки, одна голова и два глаза,--но сзади у него виднелся рыбий хвост, а глаза были огромные, раз в шесть, наверно, больше, чем у человека, и ярко-красные, словно сырое мясо. Вытащив меня из пещеры, он приказал мне пригнуться и обхватить ладонями колени, а когда я повиновался, вскочил мне на спину, ткнул меня твердыми пятками под ребра и повелел везти его, будто я лошадь. Делать нечего, пришлось покориться -- тем более что ружье Чешуйник отобрал у меня еще в пещере и теперь был вооружен. Вскоре мы(Выбрались из леса в поле с высокой травой, и тут мои страдания удесятерились. Чешуйник заранее запасся прутьями и, безжалостно стегая меня, радостно хохотал, а его слюни долбили мне голову удлиненными от тягучести каплями; если же я пытался распрямиться, он злобно хлестал меня прутьями, чтобы напомнить мне MOli лошажьи обязанности. Порой он заставлял меня ржать, а когда ему казалось, что ржу я недостаточно громко и похоже на лошадь, он щедро отвешивал мне полновесные оплеухи. Время от .времени ему хотелось, чтобы я подбрасывал его, как настоящая лошадь, и мне приходилось выполнять его капризы, ибо за неповиновение он просто выбил бы из меня дух. Наконец мы прибыли к подземной норе; Чешуйник соскочил с меня, связал мне за спиной руки w проворно спустился в нору; но вскоре снова вылез из нее, волоча за собой длинную цепь. Обмотав tee цепью шею--не очень, правда, туго, чтобы я смог дышать,--он привязал цепь к дереву и снова улез в нору, ибо она служила ему жильем. Мы "добрались до норы около двух часов пополудни, и, когда Чешуйник скрылся, я стал оплакивать свою жизнь в оба глаза, но плакал осторожно и негромко, чтобы Чешуйник, чего доброго, не услышал и не покарал бы меня какой-нибудь особенно злодейской карой. Он вьглез из норы в пятом часу и, подступив ко мне почти вплотную, пощупал мой живот, чтобы узнать, не проголодался ли я. Обнаружив, что живот у меня плоский, словно доска, он снова нырнул в нору и вернулся с ломтем сырого ямса; положив его на землю, он приказал мне есть, а руки не развязал. Я встал на колени, согнулся и начал жевать принесенный яме, не подымая его с земли, но отъел только маленький кусочек, ибо сырая пища не очень-то радует нормального человека. После еды Чешуйник отвязал меня, вскочил мне на спину и заставил бегать по лесу. Вернулись мы к норе около семи часов вечера; спрыгнув с меня, Чешуйник подкрепился ямсом, который он вынес для меня днем, а уж остатки ямса доел после Чешуйника я. Потом, снова привязав меня цепью к дереву, Чешуйник удовлетворенно зевнул и отправился спать. А мне, разумеется, не удалось сомкнуть глаз до самого утра--я думал о своей горестной судьбе, и время от времени меня душили рыдания, так что я громко всхлипывал, оплакивая свою тяжкую долю. Утром Чешуйннк опять покормил меня сырым ямсом и потом целый день ездил на мне по лесу, а вечером, привязав меня, как и накануне, к дереву, снова дал мне сырого ямса и убрался в нору. Вам, терпеливые слушатели мои, приходит, наверно, в го-.лову, что я почти не боролся за свою свободу, и вы, конечно, правы. Но дело осложнялось тем, что Чешуйник отобрал у меня ружье и хранил его в норе, а мне даже заглянуть туда ни разу не удалось: по возвращении из поездок меня всегда ждала цепь. Я пытался прибегнуть к заклинаниям и неизменно убеждался, что они бессильны; я призывал на помощь магию огеде, но Чешуйник оставался бодрым ,и подвижным. Время тянулось мучительно медленно, и только через два дня удалось мне наконец осознать свою ошибку. Я полагался на магию, а у Господа нашего помощи не просил, забыв, что он творец и хозяин всего сущего на земле. И вот, когда настал третий день моей тяжкой неволи, я воззвал ,к Великому Творцу. -- Господь неба и земли,--с мольбою воскликнул я,--Владыка жизни и Хранитель смерти, .сжалься надо мной! Избавь меня от моего мучителя, не допусти, чтоб он съел меня и превратил мой череп в чашу для вина! Спаси от лютой смерти и не посылай меня на небо, ибо мне многое надо завершигь. здесь, на земле! Пусть служители Шанго служат Шанго-- в конце концов они вознесут молитвы Тебе! Пусть ряженые поклоняются устроителю маскарада--в конце концов она склонятся перед Тобой! Пусть курятся ритуальным дымом жертвенники Ойи--в конце концов священная жертва будет принесена Тебе! Для мусульман Ты--Анаби, для христиан-- Спаситель, приди же мне на помощь, о Великий Властелин, ибо у меня не хватает сил для борьбы за освобождение из неволи! Так взмолился я и предал судьбу свою в руки Господа. А наутро, когда Чешуйник вынес мне из норы сырого ямсЗу бог надоумил меня обратиться к нему с коварным вопросом. -- Не разгневайся, о хозяин,--сказал я,--и ответь мне, почему ты никогда не жаришь яме перед трапезой? Чешуйник недоуменно воззрился на меня с разинутым от изумления ртом и ответил, что даже не слышал о жареном ямсе. Он поинтересовался, не умею ли я по случайности жарить яме, w, услышав, что умею, повелел мне показать ему, как это делается. Сняв с меня цепь, он впервые за три дня не взгромоздился мне на спину, и я быстро собрал немного сухих веток1 для костра, разжег огонь, зажарил несколько ломтиков ямса и дал отведать их Чешуйнику. Они так ему понравились, что он едва не проглотил за трапезой собственный язык, а поев, принялся с интересом расспрашивать меня о разных .разностях. Отвечая на его вопросы, я как бы ненароком упомянул про ружье, и он спросил меня, зачем оно мне нужно. Я сказал, что для удовольствия и утоления жажды, ибо если, мол, засунуть ружейный ствол в рот и нажать на особый крючочек, то из ствола польется удивительная вода, хлебнув которой можно потом не пить семь дней подряд. Едва Чешуйник. услышал про удивительную воду, он торопливо унырнул в нору, потом поспешно вылез из нее, волоча ружье, сунул ствол в рот и попросил меня нажать на "крючочек". Я не заставил. себя упрашивать, и Чешуйник разделил судьбу шакала-ротозея, про которого рассказывается в древнем предании: "Как шакал к праотцам попал? Разинул пасть, скорпион туда -- шасть, и отправился к праотцам шакал". Только у Чешуйника еще и череп разнесло, так что праотцы его, наверно, даже не узнали. Радоваться мне, впрочем, было рано, ибо я решительно не знал, где нахожусь. Однако и горевать попусту мне несвойственно, поэтому, отправив Чешуйника к праотцам, я первым делом исследовал его пещеру, в которой были собраны, как оказалось, несметные богатства--сеги, или коралловые бусы, драгоценные кушаки, дорогие ткани вроде бархата и вытканных на севере однотонных шелков, искусно изготовленные шапки и цельнОзолотые короны с бисерными подвесками, дабы скрывать лицо короля от простых смертных во время торжественных церемоний. А клубней ямса хранилось у Чешуй-здика несчитано, и они весьма аппетитно похрустывали, когда я обжарил их на костре и наелся до полнейшего удовольствия. Подкрепив трапезой силы, я собрал самые драгоценные запа-сы из кладовой Чешуйника и отправился на розыски дороги к дому. Куда бы я, однако, ни сворачивал, пальмовые заросли теснились вокруг все iryme, и вскоре у .меня закружилась голо