колько угодно. Но он вам понадобится только днем. В полночь мы часто купаемся au naturel [нагишом (фр.)], чтобы остыть". Простыть, я полагаю: в Новой Англии до августа в воду влезть невозможно. Я отправлялся туда, чтобы привлечь Флору Диленд к осуществлению моего ПЛАНА, касавшегося дома Уикоффов; Флора Диленд пригласила меня потому, что хотела получить от меня нужные сведения. Я предвидел сделку в той или иной форме. Я хотел попросить ее об услуге. Возможности завести небольшой роман я всерьез не рассматривал; я никогда не занимался таким делом с женщиной почти на пятнадцать лет старше меня, но как поется в старом гимне: "Когда зовет опасность или долг - спеши, не медли". Я думал о том, как бы мне с моим велосипедом покинуть остров незаметно для полиции и жителей. Выручил случай. Когда я ждал на причале первого парома (в те дни, как, вероятно, помнит читатель, до Наррагансетта добирались на двух паромах), меня окликнули из стоявшей машины: - Герр Норт! - Герр барон! - Вас подвезти? Я еду в Наррагансетт. - Я тоже. У вас найдется место для моего велосипеда? - Конечно. Это был барон Эгон Бодо фон Штамс, которого я много раз встречал в казино и развлекал своей воодушевленной, но не совсем объезженной немецкой речью. Всем, кроме Билла Уэнтворта и меня, он был известен как Бодо. Он был атташе австрийского посольства в Вашингтоне и второй раз приехал на летний отпуск в Ньюпорт - гостем в дом Венеблов "Прибойный мыс", хотя сами хозяева отсутствовали. Он был симпатичнейший малый. Двумя годами старше меня, искренний и добрый до наивности. Я сел в машину и пожал ему руку. Он сказал: - Меня пригласила на субботу мисс Флора Диленд - вы ее знаете? - Я тоже приглашен. - Чудесно! А то я не знал, кого там встречу. Мы поговорили о том о сем. На втором пароме я спросил: - Герр барон, где вы познакомились с мисс Диленд? Он рассмеялся: - Она подошла ко мне и представилась на благотворительном базаре в пользу увечных детей в церкви на Спринт-стрит. Полчаса я помалкивал. Но когда мы подъехали к воротам нашей хозяйки, сказал: - Герр барон, остановите на секунду машину. Я хочу убедиться, что вы понимаете, куда едете. Он остановил машину и вопросительно посмотрел на меня. - Вы дипломат, а дипломат всегда должен точно знать, что творится вокруг него. Что вы знаете о мисс Диленд - и в чем ее интересы? - Да мало что знаю, старина. (Бодо учился в Итоне.) Только, что она - родственница Венеблов и писательница; романы и так далее. Помолчав, я сказал: - Венеблы не приглашают ее к себе по меньшей мере пятнадцать лет. Они могут очень обидеться, если узнают, что вы у нее гостили. По рождению она принадлежит к их классу и кругу, но выбыла из него. Не спрашивайте меня как: я не знаю. Зарабатывает она тем, что поставляет каждую неделю статейки о так называемом свете. В Вене у вас есть такие журналисты? - Да, есть, политические! Очень грубые. - Ну, а мисс Диленд очень грубо пишет о частной жизни отдельных людей. - И обо мне напишет грубо? - Я думаю, нет, но скажет, что вы у нее гостили, и это придаст достоверность ее историям о других людях - например, Венеблах. - Но это ужасно!.. Спасибо, спасибо, что сказали. Я, пожалуй, высажу вас возле дома, вернусь в Ньюпорт и позвоню ей, что у меня грипп. - Герр барон, по-моему, это будет мудро. Вы представляете свою страну. Он обернулся и спросил меня напрямик: - Тогда почему вы к ней идете? Если она так некрасиво поступает, зачем вы здесь? - Ну, герр барон... - Не зовите меня "герр барон"! Зовите меня Бодо. Если вы настолько добры, что открыли мне глаза на мою ошибку, будьте добры до конца и зовите меня Бодо. - Спасибо. Я буду звать вас Бодо только в этой машине. Я служащий казино, я учитель с велосипедом и получаю по часам. - Но мы в Америке, Теофил. - Какое прекрасное имя! - Здесь через пять минут все зовут друг друга по имени. - Нет, мы не в Америке. Мы в маленькой экстерриториальной провинции, где к сословным различиям еще более чутки, чем в Версале. Он рассмеялся, потом серьезно повторил: - Почему вы здесь? - Я скажу вам в другой раз. - Я показал на дом. - Это часть ньюпортского полусвета. Мисс Диленд, что называется, declassee [деклассированная (фр.)]. Ее подвергли остракизму, но летом она только и думает что о Ньюпорте - своем Потерянном рае. Я не знаю, кто еще сегодня будет, но подонки держатся вместе - так же, как вы, сливки. - Я иду с вами. Мне все равно, что она обо мне напишет. Он запустил мотор, но я не дал ему тронуться. - Мне Флора Диленд интересна. Она настоящая пария. Она знает, что занимается унизительным делом, но при этом в ней есть какая-то отвага. Как по-вашему, она красива? - Очень красива. Она похожа на фламандскую мадонну из слоновой кости. У нас есть такая. Черт побери, Теофил, я тоже хочу на это поглядеть. Вы совершенно правы: я живу на маленькой арене, как цирковая лошадь. Мне надо видеть и подонков. Если Венеблы про это услышат, я извинюсь. Я извинюсь до того, как они услышат. Скажу: попал впросак - я иностранец. - Бодо, но ведь может услышать и ваш посол. Сегодня гости наверняка напьются; будут бить посуду. Всякое может случиться. Флора намекала, что мы, возможно, пойдем купаться mutternackt [в чем мать родила (нем.)]. Соседи донесут, и полиция заберет нас в каталажку. Это будет пятнышко в вашем послужном списке, герр барон, извините, Бодо. С минуту он молчал. - Но я хочу это видеть. Теофил, позвольте мне там пообедать. Потом я скажу, что жду звонка из Вашингтона и должен вернуться в Ньюпорт. - Хорошо, но скажите с порога. В субботу последний паром отходит в двенадцать. Он радостно хлопнул меня по спине: - Du bist ein ganzer Kerl! Vorwarts [Ты молодец! Вперед (нем.)]. "Кулик" был хорошенький приморский коттеджик дедовских времен: готические завитушки орнамента, стрельчатые окна - жемчужина. Дворецкий отвел нас к дому для гостей, где нас встретила служанка и развела по комнатам. Бодо присвистнул: серебряные щетки для волос, кимоно и японские сандалии для купанья. На стенах афиши Тулуз-Лотрека, на столиках - "Светский календарь" и "Великий Гэтсби". Служанка сказала: "Господа, коктейли в семь". Бодо подошел к моей двери: - Теофил... - Герр барон, как раз здесь я хочу, чтобы ко мне обращались "мистер Норт". Что вы хотели спросить? - Скажите еще раз, с кем мы будем сидеть за столом. - Некоторые ньюпортцы помещают тут на лето своих любовниц - будем надеяться, что две-три таких будут. Воры по драгоценностям - вряд ли, но могут быть сыщики от страховых компаний, которые их ловят. Не обойдется и без молодых людей, которые желают протиснуться в "свет" - иначе говоря, искателей наследства. - Ну-у! - Мы все авантюристы, чужаки, сомнительная публика. Он застонал. - И я должен в одиннадцать уехать! А вам-то ничего не грозит? - Я вам скажу еще одну причину, почему я здесь. Я выполняю тщательно продуманный ПЛАН, для чего мне нужна помощь Флоры Диленд. Это никому не причинит ущерба. Если все получится, я расскажу вам подробности в конце сезона. - Столько ждать? - Во время обеда я собираюсь на короткое время овладеть застольной беседой; если будете слушать внимательно, получите представление о первых шагах в моей стратегии. Нас просили не переодеваться к обеду, но Флора встретила нас в роскошном платье - желтого шелка с желтыми бархатными нашивочками и желтыми кружевными штучками, все желтое разных оттенков. На моем лице выразилось восхищение. - Мило, правда? - сказала она беспечно. - Это от Ворта, 1910 год - носила моя матушка. Барон, я счастлива вас видеть. Вам коктейль или шампанское? Я пью только шампанское. За обедом мы поговорим об Австрии. Когда я была девочкой, моих родителей представили вашему императору. Я была, конечно, совсем маленькая, но помню, как он каждый день прогуливался в Ишле. Бодо принес прочувствованные извинения, что ему надо вернуться в Ньюпорт для важного телефонного разговора с посольством в воскресенье утром. - Мой шеф отводит воскресенье для самых важных дел, и меня известили, что он будет звонить. - Какая жалость, барон! Вы должны приехать как-нибудь в другой раз, когда будете свободны. За столом собралось десять человек, из них только четверо - женщины. В том числе - очаровательная французская девушка, мадемуазель Демулен, которая сидела рядом с Бодо и (как он рассказал мне позже) все время его пощипывала, на что он галантно отвечал. Ее шофер, смахивавший на телохранителя, пришел за ней в половине одиннадцатого, и она нежно рассталась со своим "bon petit Baron Miche-Miche" [милым маленьким бароном Миш-Миш (фр.)] (в Бодо было шесть футов росту). Еще там сидела грузная пожилая дама, в прошлом - шепнула мне Флора - знаменитая артистка музыкальной комедии; она была увешана драгоценностями и не произносила ни слова, зато ела и ела, по две порции всего, что подавали. Еще - молодая чета Джеймсонов из Нового Орлеана, снявшая на лето коттедж по соседству, крайне степенная и явно испытывавшая растерянность. Я сидел слева от Флоры и рядом с миссис Джеймсон. Я спросил миссис Джеймсон, где она познакомилась с мисс Диленд. - Мы познакомились случайно, тут, в деревне. Она выручила моего мужа, когда его остановила дорожная полиция, а потом пригласила нас на обед. Мистер Норт, кто эти люди? - Я не могу их обсуждать в этих стенах. Предоставляю этот вопрос вашей проницательности. - Моей проницательности очень не по себе. - Вы на верном пути. - Благодарю вас. Мы уйдем, как только позволят приличия. А как же вы? - Ну, миссис Джеймсон, я саламандра. Могу жить в огне, в воде и в воздухе. И наконец, тут были три молодых человека, прекрасно одетые ("Как одеться к неофициальному обеду на модном курорте"), постепенно пьяневшие и весьма раскованные. Разговор зашел о прошлом летнем сезоне в Ньюпорте - о балах и вечерах, куда их приглашали или не приглашали, о знаменитых хозяйках, чей идиотизм не поддается описанию, о беспросветной скуке "всей этой жизни". Наконец я выбрал минуту и заговорил: - Флора, мне кажется, одна из самых удивительных особенностей Ньюпорта - деревья. - Деревья? - Все взгляды устремились на меня. Я описал породы, ввезенные путешественниками и гарвардскими учеными. Я посетовал на скудость почвы и картинно изобразил длинные караваны телег, везущих землю из Массачусетса (мой домысел, но вполне вероятный). Я назвал ливанские кедры и бо, дерево Будды ("Если уснуть под ним, приснится нирвана; я получу разрешение попробовать на той неделе"), чилийское дерево тара-тара, которое облетает всякая птица; эвкалипт из Австралии, чья камедь излечивает астму, ясень Иггдрасиль - "дерево жизни", чьи ягоды прогоняют меланхолию и отвращают молодых от самоубийства ("Один такой есть в саду Венеблов, где живет барон"). Бодо глядел с изумлением. - Тедди, - вскричала Флора, - да вы ангел! Я могу сделать об этом статью! - Да, в Ньюпорте много необычайного. Например, дом, о котором знаменитый итальянский архитектор доктор Лоренцо Латта сказал, что это самый красивый дом в Новой Англии - и самый здоровый. К тому яге построен в девятнадцатом веке. Он назвал его "Дом, который дышит", "Дом с легкими". - Дом с легкими! Какой же это дом? - Вы, наверно, его не знаете. В Ньюпорте есть дом, где большой зал обладает такой совершенной акустикой, что Падеревский, сыграв там, разрыдался; он попросил прощения у публики, сказав, что в жизни не играл так хорошо. - Что это за дом? - Я почти уверен, что вы его не знаете. Когда там выступал великий норвежский скрипач Уле Булль, он играл, конечно, на своем Страдивари; но потом он сказал, что сама комната - лучший в мире Страдивари. - Тедди! Где вы такое откапываете? - В Ньюпорте есть дом, где одно время жила в качестве няньки скромная женщина, монахиня сестра Коломба. Возможно, ее вскоре канонизируют - святая Коломба Ньюпортская. Вечером перед воротами дома собираются простые люди и стоят на коленях. Полиция не знает, что с ними делать. Можно ли арестовать коленопреклоненных людей за нарушение порядка? Флора была ошеломлена. Старая дама перестала жевать. Жиганы, втируши и сыщики дико озирались в поисках крепких напитков. - Флора, если бы вы могли написать об этом... - А вы почему не напишете? - Я писать не умею, Флора. Вы принадлежите к числу наших самых знаменитых писателей. Вы пишете о Ньюпорте без конца, но по большей части это сатира. Если вы начнете писать о привлекательных сторонах Ньюпорта, все ваши родственники будут очень довольны - право же, очень. Это дошло. Вид у нее был изумленный. Потом под скатертью она ущипнула меня за то, что принято называть бедром. Когда мы встали из-за стола, она прошептала: - Вы прелесть! Вы чудо! И по-моему, чуточку бес!.. Джентльмены, отправляйтесь в курительную. А вы, барон, не позволяйте им перепиться. Позже мы все пойдем купаться. Я не хочу, чтобы у вас делались судороги и вы тонули. Такое случалось _слишком_ часто. Мы с Бодо вышли в сад. - Тедди, намекните хотя бы, к чему вы клоните, - что за военные хитрости. По крайней мере, мне будет о чем подумать по дороге в Ньюпорт. - Хорошо, намекну. У вас есть замок? - Да. - Старый? - Да. - И говорят, что с привидениями? - Да. - Вы хоть одно видели? - Тедди, за кого вы меня принимаете! Привидений нет. Это слуги любят пугать себя разговорами о привидениях. - Слуги у вас держатся? - Из поколения в поколение. - Так вот, я сейчас изгоняю нечистую силу из дома, где слуги не желают оставаться после наступления темноты. Все эти три дома, о которых я предлагаю Флоре написать, - один дом. Суеверие - черная магия; одолеть ее можно только с помощью белой магии. Подумайте об этом. Он посмотрел вверх на звезды; он посмотрел вниз на землю; он рассмеялся. Потом положил мне руку на плечо и сказал: - Вы знаете, Тедди, вы - обманщик. - В каком смысле? - Вы притворяетесь, будто у вас нет цели в жизни. Он улыбнулся и покачал головой. Потом стал очень серьезен; я никогда не видел Бодо очень серьезным. - Боюсь, что скоро и мне придется попросить у вас совета. У меня большие затруднения. - В Ньюпорте? - Да, в Ньюпорте. - Дело терпит? Серьезность его превратилась в горечь: - Да, терпит. Я не представлял себе, какие могут быть "затруднения" у Бодо. Не считая некоторой наивности (правильнее будет сказать - невинности, чистосердечной доброты), которая привела его в "Кулик", он, казалось, был наделен всем, что нужно в той жизни, для которой он родился. В чем же дело? - Я вам тоже намекну. Теофил, я охочусь за наследством; но я в самом деле люблю наследницу, в самом деле люблю - а она на меня даже не смотрит. - Я ее знаю? - Да. - Кто она? - Я скажу вам в конце лета. А сейчас я попрощаюсь с Флорой, чтобы успеть на последний паром. Запоминайте все - потом расскажете. Gute Nacht, alter Freund [спокойной ночи, старый друг (нем.)]. - Gute Nacht, Herr Baron [спокойной ночи, господин барон (нем.)]. Я вышел с ним из дома для гостей. Когда я вернулся в "Кулик", Джеймсонов и мадемуазель Демулен уже не было. Старую даму проводили наверх. Трое молодых людей пели и били посуду. - Прошла голова? - нежно спросила Флора. До сих пор я на голову не жаловался, но теперь сказал: - Мне надо выпить, чтобы взбодриться. Можно я налью себе виски, Флора? - Идите к себе в комнату и ложитесь. Виски я вам пришлю. А потом зайду сама и мы немного поболтаем... Мальчиков я отправлю домой. Они разошлись, а купаться что-то холодно... Нет, они остановились в Клубе Ружья и Удочки, тут, на шоссе... Я надену что-нибудь поудобнее. Мы поговорим об этих удивительных домах - если они действительно существуют, Тедди. Пожелав спокойной ночи членам Клуба Ружья и Удочки, я вернулся к себе, надел кимоно и японские шлепанцы и стал ждать. Я привез с собой много листков с заметками о трех особенностях дома Уикоффов. В первых двух какая-то правда была, во второй - с примесью разнузданного вымысла; третья же была чистой фантазией. Все это имело вид тезисов, с которыми Флора могла сверяться, сочиняя свои статьи. Слуга-филиппинец явился со льдом и бутылками на подносе. Я налил себе и продолжал писать. Наконец пришла сама хозяйка, в чем-то легком и удобном под длинной темно-синей накидкой. - Я вижу, вы себе уже налили. Будьте ангелом, налейте мне немного шампанского. Мальчики расшумелись, а мне надо остерегаться соседей. Они жалуются, когда мальчики начинают стрелять из ружей и лазить по крыше... Спасибо, шампанское я пью без газа... Теперь скажите: о чьих домах шла речь? Я выдержал долгую паузу, потом сказал: - На самом деле все это - один дом. Дом Уикоффов. Она выпрямилась на стуле. - Но там нечисто. Там полно привидений. - Мне стыдно за вас, Флора. Вы ведь не темная служанка. Вы знаете, что привидений не бывает. - Нет, во мне много ирландской крови. Я верю в привидения! Расскажите подробнее. Я взял мои заметки. - Вот материал, может быть, когда-нибудь он пригодится вам для статей - статей, которые внушат Ньюпорту _любовь_ к вам. - Когда-нибудь! Когда-нибудь! Я усядусь за них завтра же утром. Покажите, что там. - Флора, я сейчас не расположен беседовать о домах. Я не могу думать о двух вещах сразу. - Я поднялся и стал над ней, зажав ее колени между своими. - Когда прекрасная дама щиплет человека за бедро, он вправе надеяться на другие знаки ее... благоволения и... - Я наклонился и поцеловал ее. - ...доброты. - Ох! До чего же вы, мужчины, exigeants! [требовательные (фр.)] - Она оттолкнула меня, встала, поцеловала меня в ухо и пошла в спальню. В эту ночь литературных занятий не было. Работа началась на другое утро в одиннадцать. - Прочтите мне ваши заметки, - сказала она, положив на стол пачку желтой бумаги и пяток карандашей. - Нет, сначала я вам просто расскажу, чтобы все время смотреть в ваши прекрасные глаза. - Ах, мужчины! - Во-первых, "Дом с легкими". Я начну издалека. Вы знакомы с Нью-Хейвеном в Коннектикуте? - Я когда-то ездила на танцы в Йейл. Безумно веселилась. - Где вы останавливались? - Мы с двоюродной сестрой останавливались в гостинице "Тафт", а еще одна родственница сопровождала нас в качестве дуэньи. - Тогда вы должны помнить этот угол на Нью-Хейвен Грин. Как-то раз я с одной дамой переходил улицу перед гостиницей "Тафт". Было холодно. Ветер рвал юбки и шляпу дамы во все стороны. Вдруг она сказала нечто неожиданное, потому что это была в высшей степени уравновешенная профессорская жена. Она сказала: "Проклятый Витрувий!" О Витрувии мне было известно только то, что это древний римлянин, написавший знаменитую книгу об архитектуре и городской планировке. "Почему Витрувий?" - спросил я. "А вы не знаете, что многие города в Новой Англии выстроены по его принципам? Стройте город, как огромную решетку. Определите направление господствующих ветров, встречных потоков и так далее. Пусть город дышит, дайте ему легкие. Париж и Лондон вняли этому совету слишком поздно. В Бостоне много зелени, но улицы проложены по старым скотопрогонным тропам. Понятно, принципы Витрувия отражают условия Италии, где бывает довольно холодно, но не так холодно, как в Нью-Хейвене. Теперь слушайте: в страшные знойные дни, летом, этот угол перед гостиницей "Тафт" - единственное свежее, прохладное место в Нью-Хейвене. Это знают даже голуби - они собираются там сотнями; это знают бродяги и сезонники. Мудрость Витрувия!" - Помилуйте, Тедди, с чего мы заговорили о голубях и сезонниках? - Этот дом построен в стиле Палладио, который был верным последователем Витрувия. Теперь я подхожу к сути. Один знаменитый итальянский архитектор путешествовал по Новой Англии и сказал, что это самый красивый и самый здоровый дом, какой он видел. Дома в Новой Англии строились из дерева, строились вокруг камина, который их отапливает зимой; но летом они невыносимы. Коридоры расположены неудачно. Первый и второй этажи разбиты на комнаты, которые окружают очаг, поэтому двери и окна прорезаны не там, где надо. Воздух не циркулирует; застойному воздуху некуда деться. Но у строителей дома Уикоффов хватило денег и здравого смысла, чтобы построить камины по всему дому; поэтому центр дома - большой высокий зал. Он вдыхает и выдыхает. Мне сказала сама мисс Уикофф, что на ее памяти здесь ни у кого не бывало простуды - обыкновенной Всенародной Американской простуды! Он построен в тысяча восемьсот семьдесят первом году итальянским архитектором, который подобрал группу декораторов, живописцев и камнерезов. Флора, это чудо покоя и безмятежности - здоровые легкие и здоровое сердце! - Как я его распишу! Увидите! - Но это не все. Вы любите музыку, Флора? - Музыку обожаю - всякую музыку, кроме этих ужасных зануд Баха и Бетховена. И этого еще - Моцетти. - А этот чем не угодил? - Моцетти? У него в голове только один мотив, и он сует и сует его повсюду. Я отер лоб. - Ну, я вам говорил, как Падеревского до слез восхитила совершенная акустика большого зала. Потом он спросил Уикоффов, не нарушит ли он покоя семьи, если останется на час после ухода гостей, чтобы поиграть в одиночестве. А леди Нелли Мельба после того, как спела там, уговорила Томаса Альву Эдисона приехать в Ньюпорт и лично записать ее на валики в этом зале. "Последняя летняя роза" держала рекорд тиража, пока не появился Карузо. Мадам Шуман-Хайнк пела в этом зале "Четки" и бисировала три раза. Все рыдали, как дети. Вашу первую статью можно назвать "Дом идеального здоровья"; вторую статью можете назвать "Дом божественной музыки". Ньюпорт будет обожать вас. - Тедди, все эти фамилии у вас записаны? - Но третья статья - самая лучшая. Много лет назад в этом городе жила своего рода святая. Она никогда не принадлежала к монашескому ордену, потому что не умела читать и писать. Она была только послушницей, но рабочий люд звал ее "сестра Коломба". Все дни и ночи она проводила с больными, престарелыми и умирающими. Она успокаивала тех, кто метался в жару, она сидела с теми, кто страдал самыми заразными болезнями, и ни разу ничем не заразилась. У маленького мальчика в доме Уикоффов был дифтерит. Она ухаживала за ним много дней, и он выздоровел - все считали, что чудом. Она жила в комнатке возле зала, напротив мальчика. Перед своей кончиной - в очень преклонном возрасте - она попросила, чтобы ей позволили умереть в ее бывшей комнате. Я вам говорил за обедом, что целые толпы безмолвно стоят на коленях перед воротами этого дома - перед комнатой сестры Коломбы. Растроганная Флора взяла меня за руку. - У меня будут ангельские голоса, чуть слышные верующим в полночь. У меня будет благоухание... Бельвью авеню... Как ее звали в миру? - Мэри Коломба О'Флаерти. - Погодите, вы увидите, как я это сделаю! Боже мой! Без четверти час - сейчас пожалуют гости к обеду. Дайте мне заметки. Сяду за них немедленно. Как бы ни относиться к Флоре Диленд, она была прилежная, работящая женщина. Пчелы с муравьями могли бы брать у нее уроки. Мои чтения у мысе Уикофф прервались на две недели - она уехала к старым друзьям, погостить в их сельском доме на озере Скуам в Нью-Гэмпшире. Вернувшись, она сразу пригласила меня к чаю. Я взял за правило не принимать светских приглашений, но какое же правило устоит перед желанием узнать, успешно ли осуществляется твой ПЛАН? Мисс Уикофф встретила меня в большом волнении. - Мистер Норт, случилось нечто невероятное. Не знаю, что делать. Одна журналистка напечатала серию статей об этом доме! Посмотрите, какой я получила ворох писем! Дом хотят посетить архитекторы и привезти с собой учеников. Дом хотят посмотреть музыканты. Люди со всей страны просят назначить время, когда им можно осмотреть дом. Толпы посторонних целый день звонят в дверь... - И как вы с ними поступаете, мисс Уикофф? - Я не ответила ни на одно письмо. Приказала миссис Дилейфилд не пускать никого чужого. А как мне, по-вашему, поступать? - Вы прочли статьи этой журналистки? - Мне их прислали десятки людей. - Статьи вас очень рассердили? - Не знаю, откуда она взяла эти сведения. Ничего дурного в них нет; но там сотни фактов о доме, которых я никогда не знала... а это мой дом. Я прожила здесь большую часть жизни. Не знаю, правда все это или нет. - Мисс Уикофф, признаюсь, я читал статьи и был очень удивлен. Но вы не можете отрицать, что это очень красивый дом. Слава, мисс Уикофф, - одна из спутниц совершенства. Обладание предметом исключительной красоты накладывает определенные обязательства. Вы когда-нибудь были в Маунт-Верноне? - Да. Миссис Такер приглашала нас к чаю. - А вам известно, что в определенные часы часть дома открыта для обозрения? По-моему, вам стоит нанять секретаря, который будет этим заниматься. Напечатайте входные билеты, и пусть секретарь разошлет их тем, кто, по-видимому, интересуется всерьез, - указав час, когда они могут осмотреть дом Уикоффов. - Меня это пугает, мистер Норт. Что я буду отвечать на их вопросы? - А вам присутствовать не надо. Секретарь проведет их по дому и ответит на их вопросы самым беглым образом. - Спасибо. Спасибо. Так, наверно, я и должна поступить. Но есть вопрос гораздо более серьезный, мистер Норт. - Она понизила голос: - Люди хотят приносить сюда больных... Целые группы из духовных школ хотят прийти сюда молиться! Я никогда не слышала о сестре Коломбе. Мой дорогой брат, о котором я вам говорила, был очень болезненным ребенком, и я, кажется, вспоминаю, что у нас были сиделки-монахини; но я не помню _ни одной_ из них. - Мисс Уикофф, есть старая греческая пословица: "Не отвергай божьих даров". Вы говорили, что над домом тяготеет "проклятие". Мне кажется, что это проклятие снято... Уверяю вас, теперь весь Ньюпорт говорит об этом красивом и здоровом доме, на который низошла благодать. - Ох, мистер Норт, мне страшно. Я поступила некрасиво. Даже мои старые друзья, которые годами приходили ко мне на чай, хотят увидеть комнату, где умерла сестра Коломба. Что мне оставалось делать? Я солгала. Я показала комнату рядом с комнатой моего бедного брата, где _могла_ спать сиделка. - Вы предвидите следующий поворот, не правда ли, мисс Уикофф? - Боже мой! Боже мой! Какой поворот? - Не будет отбою от слуг, и все захотят жить в этом доме. Она приложила ладонь ко рту и смотрела на меня во все глаза. - Мне это не приходило в голову! Я наклонился к ней и сказал тихо, но очень отчетливо: - "Мисс Уикофф имеет честь пригласить Вас к обеду в такой-то день. После обеда Кнейзел-квартет при участии альтиста-гастролера исполнит последние два струнных квинтета Вольфганга Амадея Моцарта". Она не сводила с меня глаз. Она встала и, стиснув руки, произнесла: - Детство! Прекрасное мое детство! 5. "ДЕВЯТЬ ФРОНТОНОВ" Один из первых вызовов на переговоры прибыл в записке от Сары Босворт (миссис Мак-Генри Босворт), из "Девяти фронтонов", номер такой-то по Бельвью авеню. Там было сказано, что отец моей корреспондентки, доктор Джеймс Мак-Генри Босворт, нанимал уже многих чтецов и некоторые из них его не устраивали. Не может ли мистер Норт явиться по вышеуказанному адресу в пятницу, в одиннадцать часов утра для переговоров об этом с миссис Босворт? Будьте любезны подтвердить свое согласие по телефону и т.д. и т.п.! Я подтвердил свое согласие и живо отправился в Народную библиотеку (так она в ту пору называлась), чтобы ознакомиться с этой семьей по справочникам. Достопочтенный доктор Джеймс Мак-Генри Босворт, семидесяти четырех лет, был вдовец, отец шестерых детей и дед множества внуков. Он служил своей стране как атташе, первый секретарь, советник посольства и посол в нескольких странах на трех континентах. Кроме того, он опубликовал книги о ранней американской архитектуре, в частности ньюпортской. Дальнейшие изыскания показали, что он круглый год живет в Ньюпорте, а некоторые из его детей держат летние дома поблизости - в Портсмуте и Джеймстауне. Миссис Мак-Генри Босворт - его дочь, разведенная и бездетная - оставила себе девичью фамилию. В пятницу, в последних числах апреля - это был первый ясный, по-настоящему весенний день в году, - я подъехал на велосипеде к дому и позвонил в дверь. Дом не был ни французским шато, ни греческим храмом, ни нормандской крепостью, а длинным и нескладным коттеджем под поседевшей драночной кровлей, с широкими верандами, башенками и многочисленными фронтонами. Его окружал просторный парк, облагороженный могучими заморскими деревьями. Внутри же дома ничего сельского не было. Через открытую, но снабженную щеколдой сетчатую дверь я увидел целый взвод слуг в полосатых жилетах и служанок в форме с развевающимися белыми лентами, занятых натиркой полов и полировкой мебели. Позже я выяснил, что мебель стоила такого ухода: здесь была самая большая - не считая Ньюпортского музея - коллекция мебели знаменитых ньюпортских краснодеревщиков XVIII века. В дверях появился внушительный дворецкий в красном полосатом жилете и зеленом фартуке. Я объяснил цель прихода. Глаза его не без возмущения остановились на моем велосипеде. - М-м... Вы мистер Норт? - Я ждал. - Вообще, сэр, этой дверью утром не пользуются. За углом дома, слева от вас, вы найдете садовую калитку. Я был согласен войти в дом через дымоход или угольный люк, но мне не понравился дворецкий, его выпученные глаза, его избыточные подбородки и презрительный тон. Утро было чудесное. У меня было прекрасное настроение. Я не так остро нуждался в работе. Я медленно отряхнул рукав и выдержал паузу. - Миссис Босворт просила меня прийти по этому адресу и в этот час. - _Этой_ дверью обычно не пользуются... В юности - и в армии - я усвоил, что, когда вас начинает шпынять надутая власть, тактика должна быть следующей: улыбайтесь дружелюбно, даже почтительно, понизьте голос, изобразите частичную глухоту и без устали несите всякую околесицу. В результате господин бурбон возвышает голос, теряет рассудок и (самое главное) привлекает к месту происшествия третьих лиц. - Благодарю вас, мистер Гэммейдж... мистер Кэммейдж. Вы, должно быть, ожидаете настройщика или... - Что? - Или педикюршу. Чудесный денек сегодня, мистер Гэммейдж! Будьте добры, скажите миссис Босворт, что я заходил по ее просьбе. - _Меня зовут не_... Сэр, отведите ваш велосипед к той двери, которую я указал. - Всего доброго. Я напишу миссис Босворт, что заходил. Irasci celerem tamen ut placabilis essem [пусть я буду скор на гнев, но отходчив (лат.)]. - Сэр, вы глухой или ненормальный? - Доктор Босворт - я его близко знал в Сингапуре... знаете, в "Раффлз-отеле". Мы играли в фан-тан. - Я еще больше понизил голос: - Храмовые колокольчики и всякое такое. С потолков опахала свешиваются... - Вы мне... вы мне... Хватит с меня. _Уходите!_ Это действует безотказно. Третьи лица не заставили себя ждать. Слуги глазели на нас разинув рты. Вдалеке появилась миловидная женщина средних лет. Молодая женщина в бледно-зеленом льняном платье (Персис, сама Персис!) спустилась по широкой лестнице. "Девять фронтонов" уже представлялся мне домом, где слышат стены. Дама издалека крикнула: - Виллис, я жду мистера Норта... Персис, тебя это не касается... Мистер Норт, пройдите, пожалуйста, в мою гостиную. Божественная Персис скользнула между мистером Виллисом и мною, подняла щеколду и, не взглянув ни налево, ни направо, исчезла. Я поблагодарил мистера Виллиса (который лишился дара речи) и медленно прошествовал по длинному холлу. Через открытую дверь я увидел в одной из гостиных большую картину "Три сестры Босворт" - вероятно, кисти Джона Сарджента: на диване беспечно сидят три хорошенькие девушки, наделенные всеми возможными прелестями, включая ангельский нрав. Она была написана в 1899 году. Сестры же: Сара, которая недолго была замужем за достопочтенным Олджерноном Де Байи-Люиссом, а теперь звалась миссис Мак-Генри Босворт; Мэри, миссис Кассиус Марселлус Леффингвелл; и Теодора, миссис Теренс Онслоу, давно поселившаяся в Италии. Миссис Босворт, старшая из них, была сейчас в ярости. - Я миссис Босворт. Будьте любезны, садитесь. Оглянувшись вокруг, я восхитился и комнатой, и дамой. Я заметил, что дверь слева чуть приоткрыта; а все остальные были распахнуты. Я заподозрил, что знаменитый дипломат подслушивает нашу беседу. Миссис Босворт разложила перед собой три книги - в каждой было по цветной закладке. Я заподозрил, что одна из них предназначена для того, чтобы провалить претендента. - У моего отца быстро устают глаза. Предыдущие чтецы по разным причинам его не удовлетворяли. Я знаю его вкусы. Чтобы сберечь ваше время, можно попросить вас начать эту страницу сверху? - Конечно, миссис Босворт. Я заставил ее подождать. Так, так! Это была "История" моего старого друга мистера Гиббона. Плохие дела в восточном Средиземноморье, паутина дворцовых интриг, десятки византийских имен, слова такие, что язык сломаешь; но кровь разгоняет. Я читал медленно и с удовольствием. - Спасибо, - наконец сказала она, прервав меня на убийстве. Она встала и как будто бы машинально прикрыла дверь рядом со мной. - Чтение ваше говорит само за себя. Но, к сожалению, должна сказать вам, что отец находит чтение с прерывистой эмфазой очень утомительным. Думаю, что больше не стоит отнимать у вас время. Из-за прикрытой двери послышался старческий голос: "Сара! Сара!" Она протянула мне руку и сказала: - Спасибо, мистер Норт. Всего хорошего! "Сара! Сара!" В соседней комнате зазвенел колокольчик; чем-то бросили в дверь. Она открылась, за ней оказалась медицинская сестра. Я шарил глазами по полу, как будто что-то уронил. Появился Виллис. Появилась Персис. - Виллис, занимайтесь своим делом. Персис, это тебя не касается! Но тут появился сам старик. Он был в стеганом халате; на носу у него плясало пенсне; бородка клинышком указывала на горизонт. - Сара, пошли ко мне этого юношу. Наконец-то мы нашли человека, который умеет читать. Все твои чтецы были отставные библиотекари с кашей во рту, прости, господи! - Папа, я _непременно_ пошлю к тебе мистера Норта. Вернись сейчас же за стол. Ты больной человек. Тебе нельзя волноваться. Сестра, возьмите отца под руку. Вот уже второй раз я вношу разлад в "Девять фронтонов". Надо менять линию. Когда зрители разошлись, миссис Босворт вернулась на место и попросила меня сесть. Как она меня ненавидела! - В случае, если доктор Босворт одобрит ваше чтение, вы должны запомнить следующее. Мой отец пожилой человек, ему семьдесят четыре года. Он больной человек. Его здоровье нас очень тревожит. Кроме того, у него есть причуды, на которые вы не должны обращать никакого внимания. Он склонен давать непомерные обещания и строить немыслимые прожекты. Малейший интерес к ним с вашей стороны причинит вам серьезные затруднения. - _Сара! Сара!_ Она встала. - Прошу вас запомнить то, что я сказала. Вы меня слышите? Я посмотрел ей в глаза и дружелюбно ответил: - Спасибо, миссис Босворт. Не такого ответа она ожидала и не к такому тону привыкла. Она резко сказала: - Еще одна выходка, и вы немедленно покинете этот дом. - Она отворила дверь. - Папа - мистер Норт. Доктор Босворт сидел в мягком кресле за большим столом. - Мистер Норт, садитесь, пожалуйста. Я доктор Босворт. Возможно, вам знакома моя фамилия. Мне удалось оказать кое-какие услуги нашей родине. - Конечно, доктор Босворт, мне известны ваши выдающиеся заслуги. - Хм... очень хорошо... Можно узнать, где вы родились? - В Мадисоне, штат Висконсин, сэр. - Чем занимался ваш отец? - Он был владельцем и редактором газеты. - В самом деле! Ваш отец тоже посещал университет? - Он окончил Йейл и получил там степень доктора. - Вот как?.. Vous parlez francais, monsieur? [Вы говорите по-французски, мсье? (фр.)] - J'ai passe une annee en France [я провел во Франции год (фр.)]. Затем последовало: чем занимался я по окончании школы?.. мой возраст?.. семейное положение?.. каковы мои планы на будущее? и т.д. и т.п. Я встал. - Доктор Босворт, я пришел сюда, чтобы предложить свои услуги в качестве чтеца. Мне объяснили, что многие читавшие вам вас не устраивали. Боюсь, что я тоже вас разочарую. Всего хорошего. - Что? Что? - Всего хорошего, сэр. Вид у него был крайне изумленный. Я вышел из комнаты. Когда я шагал по большому холлу, он крикнул мне вдогонку: - Мистер Норт! Мистер Норт! Пожалуйста, позвольте мне объясниться. - Я вернулся к дверям его кабинета. - Прошу вас, сядьте, сэр. Я не хотел быть назойливым. Я прошу у вас прощения. Я не выходил из этого дома семь лет, если не считать посещений больницы. У нас, сидящих взаперти, развивается чрезмерное любопытство по отношению к тем, кто за нами ухаживает. Вы примете мои извинения? - Да, сэр. Благодарю вас. - Благодарю вас... Вы смогли бы читать мне сегодня до половины первого? Я мог. Он положил передо мной раннюю работу Джорджа Беркли. Когда разнообразные часы пробили половину первого, я дочитал абзац и встал. Он сказал: - Мы читали первое издание этого труда. Мне кажется, вам интересно будет посмотреть надпись на титульном листе. Я снова раскрыл книгу и увидел дарственную надпись автора высокочтимому другу, декану Джонатану Свифту. Я долго не мог оправиться от благоговейного изумления. Доктор Босворт спросил меня, слышал ли я прежде о епископе Беркли. Я сказал ему, что в Йейлском университете у меня была комната в "Беркли-холле" и в Йейле гордятся тем, что философ подарил нашей библиотеке часть своей собственной, - книги везли из Род-Айленда в Коннектикут на телеге, запряженной волами; кроме того, городом моего детства был Беркли в Калифорнии и нам часто напоминали, что он назван в честь епископа. Там произносили фамилию немного иначе, но мы не сомневались, что речь идет о том же человеке. - Подумать только! - воскликнул доктор Босворт. Питомцу Гарварда трудно поверить, что и в других местах люди не чураются учености. Мы условились, что я буду читать четыре раза в неделю по два часа. Джордж Беркли - нелегкое чтение, и оба мы не были обучены строгому философствованию, но мы не оставили ни одного абзаца без самого основательного разбора. Двумя днями позже он прервал чтение, чтобы заговорщицки со мной пошептаться: он встал, внезапно открыл дверь в большой холл и выглянул, как делают, когда хотят застигнуть врасплох подслушивающего; затем повторил маневр с дверью в свою спальню. После этого он вернулся к столу и, понизив голос, спросил: - Вы знаете, что епископ Беркли три года прожил в Ньюпорте? - Я кивнул. - Я собираюсь купить его дом, "Уайтхолл", с пятьюдесятью акрами земли. Тут много сложностей. Это пока большой секрет. Я намерен основать здесь Академию философов. И рассчитываю, что вы поможете мне написать приглашения ведущим философам мира. - Чтобы они приехали читать лекции? - Тсс!.. Тсс!.. Нет, чтобы приехали жить. У каждого будет свой дом. Альфред Норт Уайтхед и Бертран Рассел. Бергсон. Бенедетто Кроче и Джентиле. Витгенштейн - вы не знаете, он жив еще? - Точно не знаю, сэр. - Унамуно и Ортега-и-Гассет. Вы мне поможете составить приглашения. У мэтров будет полная свобода. Они вольны преподавать или не преподавать, читать лекции или не читать. Они не обязаны даже встречаться друг с другом. Ньюпорт превратится в великий маяк на горе - Фаросский маяк мысли, возвышенного разума. Столько всего надо рассчитать! Время! Время! Мне говорят, что я нездоров. Он услышал - или так ему показалось - шаги за дверью. Он предостерегающе приложил палец к губам, и мы вернулись к чтению. После этого разговор об академии некоторое время не возобновлялся. Доктор Босворт, видимо, опасался, что нас окружает слишком много шпионов.