будет все время задавать вопросы, на которые я не смогу ответить. Вид у синьоры Матера был убитый. А я не выношу, когда итальянская мать из-за меня убивается. - Синьора, когда по воскресеньям вы ходите в церковь? - К семичасовой мессе. В половине девятого уже надо продавать воскресные газеты. - В воскресенье у меня уроки с десяти сорока пяти. Вам будет удобно, если я приду посидеть с Бенджамино в девять часов утра? - Grazie! Grazie! [Спасибо! Спасибо! (ит.)] - Но никаких уроков. Никаких денег. Просто поболтаем. Я был точен. В магазине уже толпились покупатели, пришедшие за воскресными газетами из Бостона и Провиденса. Роза выскользнула из толпы и провела меня в дверь, соединявшую магазин с квартирой. Приложив палец к губам, она показала на комнату брата. Я постучал. - Войдите. Комната была маленькой и чистой, как корабельная каюта. Бенджи сидел скрестив ноги на подушке в изголовье кровати. На нем был ловко сшитый капитанский китель с серебряными пуговицами. На коленях лежала чертежная доска: комната была и мастерской. Вдоль трех стен тянулись полки; до левой и правой Бенджи мог достать своими длинными руками. Я увидел словари и разные справочники, пачки клетчатой бумаги для составления головоломок. Бенджи был очень красивый парень, с крупной головой и вьющимися каштановыми волосами; лицо освещали сарацино-итальянские глаза и улыбка Матера. Если бы не увечье, он был бы необычайно высок. Благодаря твердому взгляду и глубокому басу он выглядел старше своих лет. Для меня в ногах кровати было поставлено кресло. - Buon giorno, Benjamino! [Добрый день, Бенджамино! (ит.)] - Buon giorno, professore [добрый день, профессор (ит.)]. - Вас огорчает, что мы не будем читать Данте? - Он промолчал, но продолжал улыбаться. - Вчера утром я как раз думал о Данте. Поехал на велосипеде полюбоваться рассветом с мыса Брентон, и L'alba vinceva l'ora mattutina, che fuggia innanzi, si che di lontano conobbi il tremolar della marina. [Уже заря одолевала в споре Нестойкий мрак, и, устремляя взгляд, Я различал трепещущее море.] - Вы знаете, откуда это? - Из начала "Чистилища". Я оторопел. - Бенджамино, все вас зовут Бенджи. Для вас это как-то слишком просто, по-уличному. Разрешите звать вас Мино? - Он кивнул. - Вы знаете еще какого-нибудь Мино? - Мино да Фьезоле. - А от какого, по-вашему, имени это уменьшительное? - Может быть, от Джакомино или Бенджамино. - А что значит Вениамин по-древнееврейски? - Сын моей правой руки. - Мино, у нас получается что-то вроде школьного экзамена. Надо это прекратить. Но я хочу на минутку вернуться к Данте. Вы когда-нибудь пытались выучить отрывок из Данте наизусть? Читатель, возможно, осудит меня, но для преподавателя одна из самых больших радостей - наблюдать, как блестящий ученик демонстрирует свои знания. Все равно что пустить по кругу молодого рысака. Хороший ученик этому радуется. Мино сказал: - Не очень много, только знаменитые отрывки вроде Паоло и Франчески, Пии и еще кое-что. - Когда графа Уголино заперли в Голодную башню вместе с сыновьями и внуками и много дней держали там без пищи, - что, по-вашему, означает этот спорный стих: Poscia, piu che'l dolor, pote il digiuno? [Но злей, чем горе, голод был недугом (ит.)] - Мино смотрел на меня. - Как бы вы это перевели? - Тогда... голод... стал... более властен... чем горе. - Как, по-вашему, это понять? - Он... их съел. - Многие выдающиеся ученые, особенно в последнее столетие, считают, что это значит: "Я умер от голода, который был сильнее даже моего горя". А что дает вам повод думать так, как вы сказали? Лицо его выражало страстную убежденность: - Потому что весь отрывок говорит об этом. Сын сказал отцу: "Ты дал нам эту плоть; теперь возьми ее назад!" И все время, пока он говорит - там, во льду на самом дне Ада, - он гложет шею своего врага. - По-моему, вы правы. Ученые девятнадцатого века не желали признать жестокую правду. "Божественная комедия" была переведена в Кембридже, штат Массачусетс, Чарльзом Элиотом Нортоном, а потом еще раз Генри Уодсвортом Лонгфелло, с примечаниями, и братом Томаса Карлейля в Лондоне; и все они не пожелали прочесть ее так, как читаете вы. Из этого следует, что англосаксы и протестанты никогда не понимали вашей страны. Они хотели сладости без железа - без знаменитого итальянского terribilita [ужас (ит.)]. Прятались, отворачивались от жизни с ее многообразием. Разве вы не встречали людей, которые делают вид, будто с вами ничего не случилось? Он внимательно смотрел на меня, но ничего не отвечал. Я улыбнулся. И он улыбнулся в ответ. Я засмеялся. Засмеялся и он. - Мино, чего вам больше всего не хватает из-за несчастья с ногами? - Я не могу ходить на танцы. - Он покраснел. И мы оба расхохотались. - Ну, а если бы вы потеряли зрение, чего бы тогда вам больше всего не хватало? Он задумался: - Что не вижу лиц. - А не чтения? - Для чтения есть заменители, а человеческих лиц ничто не заменит. - Черт возьми! Ваша мать права. Очень жалко, что у вас нет ног, но тут, в голове, у вас полный порядок. Так вот, читатель, я знаю, о чем он хотел со мной говорить, вы знаете, о чем он хотел со мной говорить (по цене два доллара в час); подозреваю, что и мать его знала, о чем он хочет со мной говорить: она как-то подчеркнуто пожаловалась, с его слов, что знакомые разговаривают с ним "неискренне". Казалось бы, случайно (но чем старше я становлюсь, тем меньше удивляюсь так называемым "случайностям") я пришел на эту беседу подготовленным - во всеоружии опыта, приобретенного пять лет назад. Рассказ о том, что я испытал в 1921 году, - не праздное отступление. Когда я демобилизовался (защитив Наррагансеттскую бухту, на которую никто не посягал), я решил продолжить свое образование; потом я поступил учителем в школу города Раритан, в Нью-Джерси. В те дни неподалеку от школы размещался госпиталь для ветеранов войны с ампутированными и парализованными конечностями. В госпитале самоотверженно трудился медицинский персонал и те, кто старался развлечь больных. Дамы из соседних городов предлагали свою помощь - мужественные дамы, ибо нелегко бывать там, где чуть ли не каждый из четырехсот мужчин потерял одну или две конечности. Дамы играли с больными в шашки и шахматы; учили играть на гитаре и мандолине; организовали занятия по акварели, ораторскому искусству и хоровому пению; ставили любительские спектакли. Но добровольцев явно не хватало. Четыремстам мужчинам только и оставалось, что по пятнадцать часов в день играть в карты, изводить нянек и сестер и скрывать друг от друга свой страх перед будущим. К тому же мужчин-добровольцев было мало; вернувшись с войны, американцы очертя голову кинулись в работу, наверстывая упущенное время. А никакой мужчина, если он сам не был солдатом, не захочет вступить в джунгли, населенные обезумевшими от отчаяния калеками. Поэтому начальник госпиталя обратился к директорам ближайших частных школ с просьбой прислать бывших военных на помощь заведующему развлечениями. Транспорт будет обеспечен. Несколько учителей Раританской школы (включая отставного капрала береговой артиллерии Т.-Т.Норта) каждый понедельник утром и пятницу под вечер грузились в транспортер и тряслись тридцать миль по дороге в госпиталь. "Господа, - сказал нам заведующий развлечениями, - кое-кто из наших пациентов думает, что им надо обучаться журналистике. Им кажется, что можно заработать миллион, продав в "Сатердей ивнинг пост" свои военные мемуары. Другие не желают вспоминать о войне; но хотят писать и печатать рассказы о Диком Западе или о бандитах и сыщиках. Большинство не кончило средней школы. Они не могут грамотно написать даже список белья для прачечной... Я разделю вас, добровольцев, на отряды. Каждому дается двенадцать больных. Они записались в кружок с большой охотой - об этом можете не беспокоиться. Ваши занятия будут называться: "Журналистика и литература для заработка". Да, хотят они все, но я вас предостерегаю: внимание у них быстро рассеивается. Сделайте так, чтобы каждые четверть часа они могли поболтать. Большинство - по-настоящему хорошие парни, с дисциплиной у вас будет порядок. Но их гнетет страх перед будущим. Если вам удастся завоевать их доверие, вы такого наслушаетесь... Буду с вами откровенен: им кажется, что ни одна девушка не пойдет за них замуж, и даже проститутка не захочет с ними спать. Им кажется, будто все смотрят на них как на евнухов. У большинства это, конечно, не так, но одно из последствий ампутации - ощущение, что тебя кастрировали. То в одной палате, то в другой ночью кто-нибудь просыпается с криком. В сущности, они поглощены только одним: секс, секс и секс; а кроме того - отчаянный страх, что всю жизнь им придется от кого-то зависеть. Поэтому каждые четверть часа давайте им отдых. Главная ваша задача - разрядка. И еще вот что: весь день и чуть не всю ночь они сквернословят - нью-йоркская похабщина, кентуккийская, оклахомская, калифорнийская. Вам понятно почему, а? У нас тут правило: если они выражаются в присутствии сестер, духовных лиц или вас, добровольцев, на них накладывают взыскание. Лишают части денег на сигареты, ежедневного купания в бассейне или кино. Я хочу, чтобы вы помогли в этом деле. Они вас будут уважать, если вы не станете потакать им, - держитесь построже. Давайте им задания. Скажите, что через неделю каждый из них должен приготовить статью, рассказ или стихотворение. А сейчас мисс Уорринер проведет вас в спортивный зал. Спасибо, господа, что пришли". - Мино, вы молодец, что сумели стать самостоятельным, сперва решая головоломки, а потом придумывая свои, - скоро вы сможете сами себя содержать. Расскажите, как это у вас получилось. - Я начал этим заниматься лет с двенадцати. Учение в школе давалось легко, и я много читал. Роза носила мне книги из библиотеки. - Какие именно? - Тогда я хотел стать астрономом, но занялся этим чересчур рано. Я еще не был готов к математике. Теперь готов. Потом я задумал стать священником. Конечно, это было невозможно, но я прочел много книг по богословию и по философии. Не все мне было понятно... однако тогда я выучил латынь. - Неужели вам и посоветоваться было не с кем? - Я люблю сам до всего докапываться. - Но, черт возьми, вы же хотели читать Данте со мной! Покраснев, он пробормотал: - Это другое дело... Потом я стал решать головоломки, чтобы заработать деньги на покупку книг. - Покажите головоломки, которые вы придумали сами. Большинство полок, до которых он мог дотянуться, были похожи на полки в бельевом шкафу. Он вытащил пачку листков - головоломки были написаны тушью на ватмане. - Opus elegantissimum juvenis! [изящнейшее творение юности (лат.)] - сказал я. - Вам это доставляет удовольствие? - Нет. Удовольствие мне доставляют деньги. Я понизил голос: - Помню, когда я первый раз заработал деньги, во мне все взыграло. Становишься мужчиной. Ваша мать сказала, что сейчас вы придумываете что-то новое. - Я сконструировал три новых игры для взрослых. Вы знаете мистера Олдберга? - Нет. - Здешний адвокат. Помогает мне выправлять патенты. В этой отрасли - игр и головоломок - столько жулья. Гоняются за любой свежей выдумкой, украдут что угодно. Я откинулся в кресле. - Мино, назовите три самых больших желания, которые могут исполниться, если пойдут настоящие деньги. Он протянул руку к другой полке и достал фабричный каталог: оборудование для больниц и инвалидные коляски. Открыв, протянул мне; там было изображено кресло на колесах, приводимое в движение мотором; оно было никелированное, со съемным верхом на случай дождя, снега или солнца - прекрасная вещь. Двести семьдесят пять долларов. Я присвистнул. - А потом? Еще один каталог. - Я присмотрел ботинки-протезы. Они прикрепляются к ногам ремнями над и под коленями. Костыли все равно нужны, но болтаться ноги не будут. И часть веса придется на ноги. Понадобится какая-нибудь трость, чтобы не падать вперед. Думаю, что, когда привыкну к протезам, изобрету что-нибудь поудобнее. Он настолько владел собой, что можно было подумать, будто разговор идет о покупке нового автомобиля. Однако откровенность шла еще не до конца. Я взял быка за рога: - А потом хотите снять отдельную квартиру? - Да, - с удивлением подтвердил он. - Где сможете принимать друзей? - Да, - сказал он и пристально на меня посмотрел: догадываюсь ли я, что у него на уме. Я улыбнулся и, глядя ему в глаза, повторил свой вопрос. Он оробел и отвел взгляд. - Можно посмотреть, что у вас тут за книги? - Конечно. Я встал и повернулся к полкам. Книги были подержанные и сильно потрепаны от долгого употребления - более долгого, чем его жизнь. Если он покупал их в Ньюпорте, то, наверно, обошел тех же букинистов, которых обнаружил я, "ведя раскопки" в Пятом городе. Но может быть, он выписывал их по каталогам из городов побольше. На нижней полке стояла Британская энциклопедия (одиннадцатое издание), несколько атласов, звездные карты и разные объемистые справочники. Большинство полок было заставлено книгами по астрономии и математике. Я снял "Начала" Ньютона. Поля были исписаны пометками - мелкий почерк, выгоревшие чернила. - Это ваши пометки? - Нет, но они очень толковые. - А где "Божественная комедия"? Он показал на две полки рядом с собой; там стояли "Summa" [сокращенное название "Summa Totius Theologiae" (1265-1274) - главного философского трактата св.Фомы Аквинского], Спиноза, "Энеида", "Мысли" Паскаля, Декарт... - Вы читаете по-французски? - Роза без ума от французского. Мы с ней играем в шахматы, в го и в триктрак по-французски. Я вспомнил Элберта Хьюза. Значит, в Ньюпорте есть еще один полугений, а то и настоящий гений. Может быть - поздний отпрыск Пятого города. Ведь слышал же я, что в Конкорде, штат Массачусетс, еще сто лет назад люди собирались большими компаниями и посвящали вечера чтению вслух по-итальянски, по-гречески, по-немецки и даже на санскрите. В Беркли, штат Калифорния, моя мать один вечер в неделю читала вслух с миссис Дэй по-итальянски, а другой - с миссис Винсент по-французски. Она посещала немецкие семинары в университете (профессор Пинджер), потому что мы, ее дети, научились этому языку в двух немецких школах Китая. Я чуть было не спросил Мино, не хочет ли он поступить в один из двух соседних университетов. Я понимал, что природная независимость воспрещает ему полагаться на чужую помощь при ходьбе и что увечье выработало в нем типичный склад ума самоучки ("я люблю сам до всего докапываться"). Я вспомнил, как отец Паскаля застал мальчика, с упоением читавшего Первую книгу Эвклида. У отца были совсем другие планы касательно его образования. Он отнял книгу и запер сына в комнате, но Паскаль сам дописал книгу до конца, выведя свойства прямоугольника и треугольника, как шелковичный червь выводит шелковую нить из собственных внутренностей. Однако Мино вызывал у меня невеселые мысли. В двадцатом веке самоучкой далеко не пойдешь, да еще при такой широте интересов. Я уже встречал подобных самоучек - а позже познакомился с новыми, - которые в молодости пренебрегали систематическим обучением, а потом писали "Историю человеческого мышления" и "Основания нравственных ценностей". Я сел в кресло. - Мино, вы в последнее время встречались с девушками, которые вам нравятся? Он поглядел на меня так, будто я его ударил или издеваюсь над ним. Я молча смотрел на него и ждал ответа. - Нет. Я не знаю никаких девушек. - Как же? Ведь сестра приводит к вам своих подруг. - Он не мог или не захотел этого отрицать. - И разве я не видел, как вы разговаривали с девушкой - помощницей библиотекаря в журнальном отделе Народной библиотеки? - Он опять не мог или не захотел этого отрицать. - Они не принимают меня всерьез, - наконец произнес он. - То есть как это "не принимают всерьез"? - Поговорят минутку - и тут же торопятся убежать. - Господи спаси, а вы что думали - что они станут раздеваться? Руки у него задрожали. Он подложил их под себя, не сводя с меня глаз. - Нет. - Вам кажется, что они принужденно с вами разговаривают? А я уверен, что это вы принужденно разговариваете. Такой приятный молодой человек, да еще с головой. Ручаюсь, что вы неверно ведете игру. Наступило гробовое молчание. Его испуг передавался мне, но я отважно продолжал: - У вас, конечно, есть изъян, но не такой уж большой, как вы полагаете. Ваше воображение его раздувает. Возьмите себя в руки, Мино. Множество людей с таким же недостатком устроили свою жизнь, женились и народили детей. Хотите расскажу, откуда я это знаю? - Хочу. Я рассказал ему о госпитале для ветеранов войны. И кончил довольно резко: - Четыреста человек в инвалидных креслах и колясках! Кое-кто из них до сих пор шлет мне письма. И семейные фотографии - с женами и детьми. Особенно на Рождество. Тут у меня их нет, но я попрошу, чтобы мне прислали из дому, и покажу вам. Поймите, все эти люди старше вас. Многие из них были старше вас, когда их ранило. Какого же черта вам не терпится? Беда ваша в том, что вы разжигаете в себе тревогу о будущем; голова у вас занята тем, что будет в тридцать шестом и сорок шестом годах, как будто это - завтра. А другая беда: что вам вынь да положь Пламенную Страсть с большой буквы. Мужчина не может жить без женского общества, тут вы правы. Но не испортите дела, не погубите его излишней поспешностью. Начните с дружбы. Послушайте-ка, ведь Шотландское кафе сестер Лафлин - всего девятый дом от вас. Вы там бывали? - Он покачал головой. - Ну вот, сходите туда с Розой. Я приглашаю вас с какой-нибудь вашей знакомой девушкой пообедать там в следующую субботу, ровно в полдень. - Я не знаком так близко ни с одной девушкой - чтобы пригласить. - Ну что ж, если в субботу вы не приведете на обед девушку, мы вообще оставим эту тему. Мне всегда будет приятно прийти к вам, чтобы поговорить о сэре Исааке Ньютоне или епископе Беркли, - очень жаль, что у вас нет на полках ни одного его труда, - но провалиться мне на этом месте, если хоть раз заговорю о девушках. Будем делать вид, что мы евнухи. Я-то думал, что вы для начала пригласите с нами в субботу какую-нибудь приятельницу, а в будущую субботу пригласите, уже без меня, другую приятельницу. Надеюсь, вам это по средствам, правда? Там за семьдесят пять центов подают очень хорошие порционные блюда. Вы же хотели выбросить шестнадцать долларов на дурацкие разговоры о Данте... А еще через неделю я снова устрою обед, и вы пригласите еще какую-нибудь девушку... В душе его шла мучительная борьба. - Единственные девушки, каких я знаю... хоть немножко знаю... они близнецы. - Прекрасно! Веселые? - Да. - Как их зовут? - Авонцино... Филумена и Аньезе. - Которая вам больше нравится? - Они совершенно одинаковые. - Ну что ж, в субботу вы будете сидеть с Аньезе, а я приведу приятеля и посажу его с Филуменой. Вы знаете, что значит Аньезе по-гречески? - Он не ответил. - Это от слова hagne - чистая, целомудренная. Так что оставьте ваши распутные мысли при себе. Ведите себя спокойно. Просто дружеская встреча. Разговор о погоде и о ваших головоломках. Мы потрясем девушек рассказами о ваших новых изобретениях и патентах. Договорились? - Он кивнул. - Не пойдете на попятный, а? - Он помотал головой. - Запомните: лорду Байрону приходилось приторачивать к своей короткой ноге специально сшитый сапог, а половина девушек в Европе обливалась из-за него слезами. Зарубите это себе на носу. Как перевести имя царя Эдипа? - Распухшая нога. - На ком он женился? - На своей матери. - А как звали его прекрасную дочь? - Антигона. Я расхохотался. Мино смущенно усмехнулся. - Ну, мне пора, Мино. Руку. Увидимся в будущее воскресенье, в это же время, но _сперва_ я жду вас в Шотландской кондитерской. Оденьтесь так же, как сейчас, и не забывайте, что идете веселиться. Учтите: настоящую девушку не завоюешь танцами и теннисом; ты добьешься ее, если ты хороший, честный парень с огоньком в глазах и деньгами в банке, чтобы прокормить маленьких Антигон, Йемен, Полиников и Этеоклов. Все ясно? Проходя через магазин, я сказал Розе о субботней встрече. - Вы придете? - О да! Спасибо. - Проследите за тем, чтобы Мино передал мое приглашение сестрам Авонцино. Ему может понадобиться ваша помощь, но пусть все-таки сделает это сам... Синьора Матера, у вас самый талантливый сын на острове Акуиднек. - А я вам что говорила! - И она поцеловала меня на глазах у всего магазина. Я пожал руку ее мужу. - До свидания, дон Маттео! - В южной Италии почтенного главу семьи, даже из рабочего класса, именуют "доном" - след векового испанского владычества. Я дошел до телефона и, позвонив к Венеблам, попросил барона. - Grub Gott, Herr Baron! [Здравствуйте, господин барон! (нем.)] - Ach, der Herr Professor! Lobet den Herrn! [А-а, герр профессор! Благослови нас господь! (нем.)] - Бодр, мы с вами ужинали в Восьмом городе, помните? - Никогда не забуду. - А хотели бы вы пообедать в Девятом? - Schon! [Прекрасно! (нем.)] Когда? - Вы свободны в субботу в половине первого? - Могу освободиться. - Я вас приглашаю. Угощу обедом за семьдесят пять центов в Шотландской кондитерской на Нижнем Бродвее. Ровно в двенадцать тридцать. Вы знаете, где это? - Видел. А полиция нас не разгонит? - Бодо! Девятый город - самый благопристойный из всех городов Ньюпорта. - Вы опять что-то затеваете? - Да. В общих чертах скажу. Вы там не будете почетным гостем. И даже не будете бароном. Почетный гость - двадцатидвухлетний гений. У него нет ног. - Как вы сказали? - Его в детстве переехал поезд. Нет ног. Как и вы, он натощак читает "Summa", Спинозу и Декарта - в подлиннике. Бодо, если бы у вас не было ног, вы бы немножко стеснялись девушек? - По-о-жалуй. Стеснялся бы немножко. - Ну вот, там будут три прелестные девушки из Девятого города. Не наряжайтесь слишком шикарно, мистер Штамс. И не смейте щипаться, мистер Штамс. - Gott hilf uns. Du bist ein verfluchter Kerl [Упаси господи. Ну ты и пройдоха (нем.)]. - Wiederschaun [до скорого (нем.)]. В субботу утром я зашел в кондитерскую и перемолвился парой слов с моей уважаемой и несгибаемой приятельницей мисс Эйлзой Лафлин. - Нас будет шестеро, мисс Эйлза. Можете оставить нам круглый столик в углу? - Мы не любим, чтобы столики пустовали, мистер Норт. Вам это известно. Опоздаете на пять минут - и будете сидеть с кем придется. - Когда вы говорите, мисс Эйлза, хочется закрыть глаза - так бы и слушал эту музыку гор. - Долин, мистер Норт... Я из Эйршира. Лафлины были соседями Робби Бернса. - Музыка, настоящая музыка! Мы будем точно в половине первого. Чем нас угостят? - Вы отлично знаете, что летом по субботам у нас пастуший пирог. - Ах да, agneau en croute [барашек в тесте (фр.)]. Не откажите выразить мое смиренное восхищение мисс Дженни. - Она не поверит, мистер Норт. Считает вас ветрогоном и обманщиком. Вы с мисс Флорой Диленд вели себя здесь возмутительно! Все мы были точны, но Матера всех точнее. Они приехали на пять минут раньше, так что мы не видели, как Мино слезает со своего кресла на колесиках, вооружается костылями и входит в кафе, причем Роза помогает ему, придерживая за поясницу. Я появился вовремя и успел их рассадить. Роза была из тех девушек, которые с каждой встречей кажутся привлекательнее: счастье завораживает. Тут же появились мистер Штамс и сестры Авонцино. Филумена и Аньезе были на удивление похожи и так красивы, что мир только выигрывал от этого удвоения. Они оделись пугающе нарядно. Роза, сидевшая справа от меня, сообщила, что платья и шляпки они сшили сами пять лет назад по готовым выкройкам - на свадьбу старшей сестры, где они были подружками. Платья были из абрикосового органди; широкополые шляпы они соорудили из того же материала, натянув его на тонкую проволоку. Когда они шли по людной улице, прохожие выстраивались шпалерами, чтобы поглазеть на них. Сестры вышили на груди инициалы, чтобы их могли различить. Аньезе носила обручальное кольцо. Ее звали миссис Роберт О'Брайен - муж ее, мичман, утонул три года назад. Я перезнакомил своих гостей. - Будем называть друг друга по именам. Рядом со мной сидит Роза, за ней Бодо - он австриец; потом Аньезе, потом Мино - брат Розы, а за ним Филумена. Бодо, пожалуйста, повторите имена. - Все имена, кроме моего, такие красивые, что мне даже неловко. Итак, у нас - Теофил, Роза, бедняга Бодо, Аньезе, Мино и Филумена. Ему похлопали. День выдался теплый. Для начала мы выпили по стакану виноградного сока с лимонным шербетом (еще десять центов надбавки). Двое гостей (Мино и Бодо) смущались, зато сестры были потрясающие красавицы и знали, что им все сходит с рук. - Бодо, - сказала Филумена, - мне ваше имя нравится. Похоже на кличку очень доброй собаки. Да и сами вы похожи на доброго пса. - О, спасибо! - Аньезе, вот было бы славно построить на заднем дворе большую будку, тогда Бодо жил бы у нас и отгонял озорников. Мама бы вас полюбила и кормила на славу. - А мы с Филуменой, - добавила сестра, - плели бы из цветов венки, надевали вместо ошейника и ходили с вами гулять. Бодо весело залаял, кивая головой. Аньезе продолжала: - Но мама больше всех любит Мино, так что вы не ревнуйте. Мама любит Мино за то, что он знает все на свете. Она сказала ему, какого числа родилась, он поглядел в потолок, а потом говорит: "Это было в понедельник". Папа спросил, почему високосный год бывает раз в четыре года, и Мино объяснил это как дважды два четыре. Я сказал: - Мино разрешил открыть вам один его секрет. - Мино женится! - закричала Филумена. - Конечно, женится, как и все мы, но пока что он слишком молод. Нет, секрет другой: он выправляет патенты на игры, которые изобрел, и эти игры пойдут по стране не хуже маджонга. В них будут играть в каждом доме, как в триктрак или в бирюльки, и Мино разбогатеет. - Ого! - закричали девушки. - Но вы нас не забудете, Мино? - Что вы... - растерянно сказал он. - Не забудете, что мы вас любили до того, как вы разбогатели? - И еще один секрет, - продолжал я. - Он изобретает такой ботинок, в котором сможет лазать по горам, кататься на коньках, а главное - _танцевать_! Аплодисменты и крики восторга. Пастуший пирог был объедение. Аньезе сказала Мино: - И тогда вы купите Бодо самые лучшие собачьи галеты, а Филумене - швейную машинку, которая не будет все время ломаться. - Аньезе оплатите уроки пения у маэстро дель Балле, - подхватила Филумена, - а сестре подарите бирюзовую брошку, потому что она родилась в июле. А что вы подарите Теофилу? - Я знаю, чего мне хочется, - сказал я. - Я хочу, чтобы Мино пригласил нас всех на обед в первую субботу августа тысяча девятьсот двадцать седьмого года - в это же место, в этом же составе, чтобы подали ту же еду и продолжалась та же дружба. Бодо сказал: "Аминь", все повторили: "Аминь", а Мино пообещал, что так и сделает. Мы принялись за сливовый крем. Беседа перестала быть общей. Я разговаривал с Розой, а Бодо расспрашивал Аньезе о ее пении. Единственное, что я расслышал, это "Моцарт". Бодо предложил ей загадать Мино загадку. Отгадки он ей не сказал. - Мино, - сказала она, - угадайте: какая связь между именами того, кто нас сегодня пригласил, и моего любимого композитора Моцарта? Мино, взглянув на потолок, улыбнулся: - Теофил по-гречески - тот, кто любит Бога, а Амадей - то же самое по-латыни. Аплодисменты и восторженное удивление, особенно с моей стороны. - Это Бодо меня научил, - скромно призналась Аньезе. - И Моцарт хорошо это знал, - добавил Бодо. - Иногда он писал свое второе имя по-гречески, иногда по-латыни, а иногда по-немецки. Как это будет по-немецки, Мино? - Я не очень хорошо знаю немецкий... Hebe... и Gott... ага, понял: Gottlieb. Все снова захлопали. Мисс Эйлза стояла у меня за спиной. Шотландцы любознательны. Аньезе снова обратилась к Мино: - А мое имя означает "ягненок"? Мино кинул на меня взгляд, но тут же снова повернулся к ней: - Оно может иметь и такое значение, но многие считают, что имя это происходит от более древнего слова, от греческого "hagne", что означает "чистая". На ее глаза навернулись слезы. - Филумена, пожалуйста, поцелуй за меня Мино в лоб. - Сейчас, - сказала Филумена и поцеловала. Все мы слегка утомились от такого количества чудес и сюрпризов и молчали, пока нам подавали кофе (еще лишних пять центов). Роза шепнула мне: - По-моему, вы знаете человека, который сидит там, в углу. - Хилари Джонса! С кем он? - С женой. Они снова сошлись. Она - итальянка, но не католичка. Итальянская еврейка. Ближайшая подруга Аньезе. Мы все с ней дружим. Ее зовут Рейчел. - А как здоровье Линды? - Она уже дома. Вышла из больницы. Когда гости поднялись (Бодо шепнул: "Не представляете, какие разговоры я обычно слышу на званых обедах!"), я пошел поздороваться с Хиллом. - Тедди, познакомьтесь с моей женой Рейчел. - Очень рад, миссис Джонс. Как здоровье Линды? - Ей гораздо лучше, гораздо. Она уже дома. Мы поговорили о Линде, о летней работе Хилла на общественных спортивных площадках, а также о семье Матера и сестрах Авонцино. В конце я спросил: - Мне хочется задать вам один вопрос, Хилл, - и вам, миссис Джонс. Надеюсь, вы поверите, что это не пустое любопытство. Я знаю, что муж Аньезе утонул. В Ньюпорте таких вдов, наверно, много - как и на всем побережье Новой Англии. Но я чувствую, ее гнетет что-то еще, помимо этого. Я прав? Они как-то растерянно переглянулись. Хилл сказал: - Это был ужас... Люди стараются не говорить об этом. - Простите, что спросил. - А собственно, почему это надо скрывать от вас? - сказала Рейчел. - Мы ее любим. Ее все любят. Вы, наверно, понимаете, за что ее любят? - О, да. - Все мы надеемся, что это ее свойство... и ее замечательный сынишка, и пение - она ведь прекрасно поет - помогут ей забыть о том, что произошло. Хилари, расскажи мистеру Норту. - Пожалуйста, лучше ты, Рейчел. - Он плавал на подводной лодке. Где-то на севере, кажется, у Лабрадора. Лодка налетела на риф или что-то еще, и двигатели отказали. Лодку начали давить льды. Двери в отсеках заклинило. Воздух еще оставался, но попасть на камбуз они не могли... Им нечего было есть. Мы молча смотрели друг на друга. - Их, конечно, разыскивали самолеты. Потом льды передвинулись, и лодку нашли. Тела привезли домой. Бобби похоронили на кладбище морской базы. - Благодарю... Я свободен только по воскресеньям после обеда. Могу я зайти к вам через неделю, повидать Линду? - Конечно! Поужинаете с нами. - Спасибо, но остаться до ужина я не смогу. Запишите, Хилл, мне ваш адрес. Буду рад повидать вас в половине пятого. Всю следующую неделю, заходя за нью-йоркской газетой, я встречал то одного, то другого Матера. Говорили мы по-итальянски. В воскресенье в девять часов утра я пришел к Мино. - Buon giorno, Mino. - Buon giorno, professore. - Мино, я не спрашиваю, выполнили ли вы вчера свое обещание пригласить на обед девушку. Я не хочу об этом слышать. Теперь это ваше личное дело. О чем мы сегодня поговорим? Он улыбнулся с видом более чем всегда "сам знаю, что делаю", и я понял ответ. Молодые любят, когда их заставляют говорить о себе, любят послушать, как говорят о них, но годам к двадцати возникает какая-то грань, за которую им претит перейти в разговоре. Их поглощенность собой становится чисто внутренней. Поэтому я спросил: - О чем мы сегодня поговорим? - Professore, скажите, что дает университетское образование? Я рассказал, как важно, когда от тебя требуют знания предметов, которые поначалу кажутся далекими от твоих интересов; как важно попасть в среду юношей и девушек твоих лет - многие из них, как и ты, жаждут получить от университета все что можно; как хорошо, если тебе повезет напасть на прирожденных педагогов, и тем более - на великих педагогов. Я напомнил ему о том, как Данте просит своего проводника Вергилия: "Дай мне пищу, которой ты меня раздразнил". Он смотрел на меня с жадным любопытством. - Вы считаете, что мне стоит поступить в университет? - Я пока не могу ответить на этот вопрос. Вы - юноша незаурядный. Возможно, вы переросли то, что способен дать студенту американский университет. Аппетит у вас есть, и вы знаете, где искать пищу. Вы одержали победу над своим физическим недостатком, причем недостаток подстегнул вас к достижению победы. Быть может, вы преодолеете и другой недостаток - отсутствие формального высшего образования. Понизив голос, он спросил: - Чего, по-вашему, мне больше всего не хватает? Засмеявшись, я встал. - Мино, много веков назад у одного царя недалеко от Греции была дочь, которую он очень любил. Она чахла от какой-то загадочной болезни. И тогда старик отправился с богатыми дарами к великому оракулу в Дельфы и вопросил у него: "Что мне делать, чтобы выздоровела дочь?" И сивилла, пожевав листья лавра, впала в транс и ответила стихами: "Научи ее математике и музыке". Так вот, математику вы знаете, а музыки мне в вас не хватает. - Музыки? - Нет, я говорю не о том конкретном, что мы зовем музыкой. Я говорю о той обширной области, где царят музы. Вот тут стоит Данте, но, кроме "Божественной комедии" и "Энеиды", я не вижу ничего, вдохновленного музами. Он лукаво улыбнулся: - А разве Урания - не муза астрономии? - Ах да, про нее я забыл. И все же настаиваю на своем. Он помолчал. - Что они для нас? Я коротко перечислил: - Школа чувств и страстей, сочувствия и самопознания. Подумайте над этим. Мино, в следующее воскресенье я не смогу быть у вас, но через воскресенье надеюсь вас увидеть. Ave atque vale [привет и будь здоров (лат.)]. - У дверей я обернулся. - Кстати, сын Аньезе и дочка Рейчел к вам приходят? - Приходят к Розе и к маме, а ко мне нет. - Вы знаете, как погиб муж Аньезе? - Он погиб в море. Больше ничего не знаю. Мино покраснел. Я догадался, что вчера он приглашал в кафе Аньезе. Весело помахав ему, я сказал: - Общайтесь с музами. Вы же итальянец из Magna Graecia [Великая Греция - древние греческие колонии в южной Италии], в вас, наверно, немало и греческой крови. Общайтесь с музами! Судя по моему Дневнику, чтением которого я освежаю память об этих встречах, я "собирал" портрет Мино, как и многих других персонажей, из отдельных наблюдений. Мне попалась наспех сделанная заметка: "С увечьем Мино связаны лишения, которых я не предвидел. Он не только замечает, что люди не разговаривают с ним "искренне", - к нему никогда не заходят дети двух лучших подруг его сестры; он их, вероятно, даже не видел. Предполагаю, что взрослые боятся "омрачить" детскую душу его несчастьем. Подобное опасение не могло бы возникнуть в Италии, где уроды, золотушные и калеки у всех на виду среди базарной сутолоки - обычно это нищие. Более того, ему, как видно, не рассказали подробностей смерти мичмана О'Брайена, которые так ужасают семейство Джонсов и невыносимо мучают его вдову. В Америке трагическую изнанку жизни прячут даже от тех, кто соприкоснулся с ней самым непосредственным образом. Надо ли объяснить это Мино?" В следующее воскресенье после обеда я навестил Линду и ее родителей, запасшись старомодным букетиком цветов, обернутым в кружевную бумагу. Хилари, снова обретя жену, стал счастливым семьянином, что всегда приятно наблюдать. Родители Рейчел приехали из северной Италии - промышленного района возле Турина, где дочерей в рабочих семьях готовят к конторской службе - все расширяющемуся полю деятельности, - а если удастся, то в учительницы. Квартирка была безукоризненно чиста и обставлена строго. Линда еще не окрепла и выглядела бледноватой, но очень обрадовалась гостю. Я с удивлением заметил то, что называлось когда-то "дачным" пианино - без октавы в верхах и в басах. - Вы играете, Рейчел? За нее ответил муж: - Рейчел очень хорошо играет. Ее знают во всех молодежных клубах. Ведь она и поет. - По воскресеньям после обеда к нам обычно заходит Аньезе с Джонни. Они вам не помешают? - спросила Рейчел. - Что вы! Мне сестры понравились с первого взгляда. А вы с Аньезе мне споете? - Да, мы поем дуэты. И я и она два раза в месяц занимаемся с маэстро дель Балле. Он взял с нас обещание никогда не отказываться петь, если всерьез попросят. Вы - серьезно, Теофил? - Еще бы! - Тогда вы услышите всех четверых. Дети так наслушались наших упражнений, что запомнили мелодии и теперь поют с нами. Сперва мы споем одни, потом начнем снова и они вступят. Но, пожалуйста, сделайте вид, что в этом нет ничего особенного. Мы не хотим, чтобы они стеснялись петь. Вскоре появилась Аньезе с Джонни О'Брайеном, мальчиком лет четырех. Дома он наверняка был живой как ртуть, но, подобно большинству мальчишек, которые растут без отца, оробел в присутствии двух взрослых мужчин. Он сел рядом с матерью, широко раскрыв глаза. Аньезе, без своей жизнерадостной сестры, тоже была какой-то присмиревшей. Мы обсудили обед в Шотландской кондитерской и блестящее будущее Мино, которое я им обрисовал. Я заверил их, что все это истинная правда. Аньезе спросила, кто такой Бодо и кем он "работает". Я рассказал. Каждой женщине нужен хоть один сюрприз в день. - Ох, как неприлично было сравнивать его с собакой! - Аньезе, вы же сами видели, что ему понравилось. Когда мы допили чай, я попросил женщин спеть. Они переглянулись, и Рейчел подошла к пианино. Обе матери, обернувшись к детям и приложив палец к губам, прошептали: "Потом". Они спели "Мы с тобой собирали цветы" Мендельсона. Жаль, что их не слышал Мино. - А теперь повторим. Матери тихонько запели; дети вторили им, нисколько не робея. Я поглядел на Хилари. Чуть не лишиться этого из-за Дианы Белл! Аньезе сказала: - Мы разучили для церковного благотворительного базара отрывки из "Stabat Mater" Перголези. Они спели оттуда два отрывка - сначала одни, а потом с детьми. Жаль, что их не слышал Перголези. Ньюпорт полон неожиданностей. Постепенно выяснилось, что Девятый город ближе к Пятому, а может, и ко Второму, чем любой другой. Когда мы распрощались с хозяевами, я проводил Аньезе до дома, держа за руку Джонни. - У вас прекрасный голос, Аньезе. - Спасибо. - Думаю, что маэстро дель Балле возлагает на вас большие надежды. - Да. Он предложил давать мне уроки бесплатно. При моей пенсии и заработках я могла бы за них платить, но у меня нет честолюбия. - Нет честолюбия... - задумчиво повторил я. - Вам когда-нибудь приходилось жестоко страдать? - Нет. Она пробормотала: - Джонни, музыка и покорность воле Божией... вот что... меня держит. Я позволил себе высказать все тем же задумчивым тоном весьма неосторожное замечание: - Война оставила после себя сотни и сотни тысяч молодых вдов. Она быстро возразила: - В смерти мужа есть такие обстоятельства, о которых я ни с кем не могу говорить - ни с Розой, ни с Рейчел, даже с мамой и Филуменой. Прошу вас, не надо... - Джонни, ты видишь то, что вижу я? - Что? Я показал. - Конфетный магазин? - И открыт по воскресеньям! Линде я принес подарок. Но я не знал, что ты там будешь. Подойди к окну и погляди, чего бы тебе хотелось. Это была так называемая "галантерейная" лавка. В углу витрины лежали игрушки: модели самолетов, кораблей и автомобилей. Джонни запрыгал, показывая на витрину. - Глядите! Глядите, мистер Норт! Подводная лодка, папочкина подводная лодка! Можно ее купить? Я обернулся к Аньезе. Она кинула на меня затравленный взгляд и помотала головой. - Джонни, - сказал я. - Сегодня воскресенье. Когда я был маленький, папа нам не позволял покупать игрушки в воскресенье. По воскресеньям мы ходили в церк