овь - и никаких игр, никаких игрушек. Я вошел в лавку и купил шоколадных конфет. Когда мы подошли к их дому, Джонни вежливо со мной попрощался и закрыл за собой дверь. Аньезе стояла, держась за калитку. - Наверное, это вы уговорили Бенджи - то есть Мино - пригласить меня в кафе? - Я уговаривал его пригласить какую-нибудь девушку или девушек в Шотландскую кондитерскую, когда вообще не знал о существовании сестер Авонцино. Потом я уговаривал его пригласить девушку - желательно другую - и в следующую субботу, чтобы расширить круг друзей. Он не докладывал мне, что пригласил вас. - Мне пришлось сказать ему, что я больше не смогу принимать таких приглашений. Я, как и все, восхищаюсь Мино, но постоянно встречаться с ним в общественных местах мне неудобно... Теофил, никому не говорите того, что я вам скажу: я очень несчастный человек. Я не способна даже на дружбу. Я могу только представляться. Мне помогут, я знаю, - и она подняла палец безжизненной руки к зениту, - но надо набраться терпенья и ждать. - Ради Джонни, продолжайте представляться. Я не имею в виду обеды с Мино, но время от времени встречайтесь с нами, хотя бы в компании. По-моему, Бодо задумал что-то вроде пикника, но в его машине помещаются только четверо, а я знаю, что он снова хочет встретиться с вами и с Мино... - Она не поднимала глаз; я выжидал; наконец я добавил: - Я не знаю, какое невыносимое бремя вас гнетет, но вы ведь не захотите вечно омрачать жизнь Джонни? Она взглянула на меня с испугом, потом отрывисто сказала: - Спасибо, что проводили. Ну да, я буду рада встретиться с Мино - в компании. - Она протянула мне руку. - До свидания. - До свидания, Аньезе. В семь часов я позвонил Бодо. Его всегда можно было поймать в это время: он одевался для очередного раута. - Grub Gott, Herr Baron. - Grub Gott in Ewigkeit [здравствуйте, господин барон (нем.)]. - Когда у вас сегодня званый обед? - В четверть девятого. А что? - Можем мы встретиться в "Мюнхингер Кинге", чтобы я вам изложил один план? - К половине восьмого успеете? - Договорились. Дипломаты - люди точные. Бодо был, как говорится, "при полном параде". Его пригласили в военно-морское училище на обед с каким-то приезжим начальством - адмиралами разных стран, - он был весь в орденах (или, на языке нижних чинов, "в насыпухе") и прочем. Внушительное зрелище! - Что у вас за план? - спросил он с живым любопытством. - На этот раз дело серьезное. Буду краток. Вы знаете у Данте место про Уголино? - Конечно. - Помните Аньезе? Ее муж погиб на подводной лодке. - Я рассказал то немногое, что знал. - Быть может, они умерли через несколько дней от удушья, а может, жили неделю без нищи. Лодку в конце концов освободили изо льдов. Как вы думаете, министерство военно-морского флота осведомило вдов и родителей погибших о том, что там было обнаружено? Он задумался. - Если там было что-то ужасное, вряд ли. - Аньезе эта мысль не дает покоя. Ей жить не хочется. Но она не подозревает, что я знаю о ее страхах. - Gott hilf uns! [Слава господу! (нем.)] - Она мне сказала, что ее донимают мысли, которыми она не может поделиться ни с сестрой, ни с близкими друзьями, даже с матерью. Когда так говорят, значит, есть потребность кому-то открыться. После той нашей встречи Мино несколько раз приглашал ее в кафе. Она говорит, что больше не может встречаться с ним наедине. Мино вам кажется славным парнем? - Безусловно. - Я хочу в следующее воскресенье на закате устроить пикник на Брентонском мысу. Вы свободны от пяти до восьми? - Да. После воскресенья я уезжаю из Ньюпорта. В девять тридцать в мою честь устраивают прием. Я успею. - Я обеспечу шампанское, бутерброды и сладкое. Сможете вы, в качестве кавалера Двуглавого Орла, поехать с нами и предоставить свою машину? Вы с Аньезе и Мино сядете впереди, а я с провизией и льдом - на откидном сиденье. Мне не хочется выглядеть хозяином празднества. Вы сможете сыграть эту роль? - Нет! Как вам не стыдно. Я и буду хозяином. Теперь мне тоже надо говорить покороче. В леднике моего домика всегда лежит несколько бутылок шампанского. Привезу походную кухню с жаровней. Любой швейцарец может за один день оборудовать гостиницу. Нам, австрийцам, на это нужна неделя. Если пойдет дождь или будет холодно, мы сможем укрыться в моем домике. Вам принадлежит идея - и хватит с вас! А теперь изложите свой план. В чем суть? - Ах, Бодо, не спрашивайте. Это пока лишь надежда. - Ого! Ну хотя бы намекните. - Помните "Макбета"? - Играл в нем Макдуфа, когда учился в Итоне. - Помните, как Макбет просит врача вылечить леди Макбет от лунатизма? - Погодите... "Придумай, как удалить из памяти следы гнездящейся печали..." и что-то вроде: "...Средствами, дающими забвение, освободить истерзанную грудь". - Вот, Бодо, вот чем вы завоюете Персис, вот что мы должны сделать для Аньезе. Он смотрел на меня. - И Персис?.. - прошептал он. - Разве ее муж погиб на подводной лодке? - Подлинно только счастье, отнятое у страдания; все прочее - просто так называемые "земные блага". - Кто это сказал? - Кто-то из - ваших австрийских поэтов, по-моему, Грильпарцер. - Schon. Мне надо бежать. Черкните, куда заехать за гостями и прочее. Ave atque vale. Приглашения были разосланы через Розу и приняты. - Роза, нам так хотелось бы пригласить и вас с Филуменой, но вы знаете, какая тесная у него машина. - По глазам Розы было видно, что она все поняла, быть может, поняла даже мой замысел. - Покажите мне, как вы кладете руку на поясницу Мино, чтобы помочь ему войти и выйти из дверей и из машины. Мать наблюдала за нами со смехом. - Не знаю уж, что вы там затеяли, синьор Теофило, а не боюсь! Знаменательный день настал. Погода стояла превосходная. Умелые руки усадили Мино в машину. Аньезе тоже предпочла отправиться из лавки Матера - полагаю, для того, чтобы не огорчать сынишку, мечтавшего покататься с ней на машине. Когда мы приехали на Брентонский мыс, великий ресторатор барон Штамс вытащил два складных столика, накрыл их (с шиком) скатертями и принялся откупоривать бутылку. Аньезе и Мино остались в машине с подносами на коленях, а остальные два кавалера устроились на складных стульях рядом. - Теперь могу вам сказать, что я уже два раза в жизни пил шампанское, - сообщил Мино. - Я попробовал "Асти Спуманте" на свадьбе брата. А до этого я пил шампанское только на твоей свадьбе, Аньезе. - Тебе было всего пятнадцать лет. Я рада, что тебе удалось тогда попробовать, Мино. - Аньезе говорила так осторожно, словно ступала по тонкому льду. - Семья мужа живет в Олбени, в штате Нью-Йорк. Они тогда приехали и остановились у нас. И привезли три бутылки шампанского... Ты хорошо помнишь Роберта? - Конечно. Его лодка не так уж часто заходила в бухту, и как-то раз он спросил, не хочу ли я подняться на борт, а я еще как хотел! Но в тот день разыгрался шторм, и я не смог бы вскарабкаться по лестницам и трапу. Он сказал, что возьмет меня в следующий раз. Роберт был моим кумиром. Мама считала, что более красивого и... приятного человека она в жизни не встречала. Аньезе горестно отвернулась. Бодо спросил: - А начальство дало ему отпуск, когда он женился? - Он копил увольнительные. Мы поехали в Нью-Йорк и все-все там посмотрели. Каждый день катались на метро и по надземной дороге из конца в конец - каждый день по другой линии. Роберт знал, что я люблю музыку, и мы три раза ходили в оперу. - Она повернулась к Мино. - Конечно, нам пришлось сидеть очень высоко, но все было прекрасно видно и слышно... Были в зоопарке и на службе в соборе святого Патрика. - В глазах у нее стояли слезы, но она добавила со смешком: - На Кони-Айленд тоже съездили. Вот где было весело, Мино... - Представляю себе, Аньезе. - Ну да... Теофил, а что делает Бодо? Бодо колдовал над жаровней. - Готовлю ужин. Пока жарится, выпейте еще по бокалу шампанского. - Я боюсь захмелеть. - Оно не очень крепкое. - Аньезе, - спросил я, - маэстро дель Балле научил вас песням, которые можно петь без аккомпанемента? Вы говорили, что он велел вам петь везде, где вас как следует попросят, Могу заверить, что мы очень этого хотим. - А-а, я знала одну старинную итальянскую песню... Дайте вспомнить... Она прикрыла рукой глаза и запела: "Caro mio Ben. Caro mio Ben" [о дорогой, сокровище мое (ит.)] - легко, как лебедь скользит по воде. На второй строфе она запнулась. - Простите, не могу. Это одна из трех самых любимых его песен... Ах, Теофил, Бодо... он был такой хороший! Совсем еще мальчик и так любил жизнь. Какой ужас... подо льдом, без еды... Как вы думаете, вода-то у них была?.. А есть нечего... Бодо заговорил очень внятно, но без нажима, не поднимая глаз от жаровни: - Аньезе, во время войны я четыре дня пролежал без еды в канаве. Был ранен, не мог подняться и поискать воды. То и дело терял сознание. Санитары, которые меня нашли, потом рассказывали, что я несколько раз умирал у них на руках, но улыбался. Можете не сомневаться, что люди в лодке - где так мало воздуха - быстро потеряли сознание. Воздух нужнее пищи и питья. Она ошеломленно смотрела на Бодо; лицо ее осветилось надеждой. Сжав горло рукой, она прошептала: - Без воздуха... Без воздуха... - Потом, обхватив руками Мино, прильнула щекой к его лацкану и зарыдала: - Обними меня, Мино! Обними! Он обнял ее, приговаривая: - Дорогая, красавица ты моя... дорогая, храбрая моя Аньезе... - Обними меня! Мы с Бодо смотрели друг на друга. Аньезе овладела собой: - Простите меня, простите, пожалуйста... - И вынула из сумочки носовой платок. Бодо громко объявил: - Ужин готов. 11. АЛИСА Когда я первый раз жил в Ньюпорте - в форте Адамс, в 1918-1919 годах, - я был обитателем Четвертого города, военно-морского. Теперь же, в 1926 году, было мало шансов - да я их и не искал, - что мне придется соприкоснуться с этим замкнутым миром. И все же мне довелось, вернее, посчастливилось узнать одного скромного человека, связанного семейными узами с флотом США, - Алису. Время от времени меня охватывает желание отведать итальянской кухни. Меня приглашали к себе обедать Матера, Авонцино и Хилари Джонсы, обещая угостить итальянскими блюдами, но читатель знает, что я решил не принимать никаких приглашений. Жизнь у меня была настолько клочковатая и стадная, что только неукоснительное соблюдение этого правила могло уберечь меня от нервного расстройства. Я ел один. В Ньюпорте было три ресторана, считавшихся итальянскими, но, как и тысячи других в нашей стране, они могли предложить лишь жалкое подобие настоящих итальянских блюд. Больше всего мне нравилось "У мамы Кардотты" на Перекрестке первой мили. Там можно было получить чашку домашнего вина, называвшегося в народе "красным даго". Раза два в месяц я проезжал милю до "Мамы Карлотты" и заказывал minestrone, fettucine con salsa [густой овощной суп, лапшу с подливкой (ит.)] и хлеб - хлеб был отличный. Через дорогу от ресторана находился один из пяти или шести входов на громадную, отгороженную высоким забором морскую базу. Рядом гектары и гектары земли были застроены шестиквартирными бараками, где жили семьи моряков, - многие из них служили на базе и месяцами не появлялись дома. Царь Итаки Улисс двадцать лет был разлучен со своей женой Пенелопой; из них десять он сражался под стенами Трои и десять отнял долгий путь домой. Ньюпортские моряки, их жены и дети жили в густонаселенном районе, в одинаковых строениях, на одинаковых улицах, с одинаковыми школами и детскими площадками - и во власти одинаковых условностей. С 1926 года этот район разросся, но поскольку воздушное сообщение стало делом обычным, служащих чаще отпускают домой и даже семьи их перевозят на время в такие же "лагеря" на Гавайях, Филиппинах и в других местах. В 1926 году здесь были сотни "береговых вдов". Густота населения способствует раздражительности, одиночеству и излишне придирчивому взгляду на чужое поведение; в отгороженном мире базы все это проявлялось особенно остро. Участь Пенелопы была нелегкой, и ее, наверное, окружали жены отсутствующих моряков; но царице, по крайней мере, не приходилось _все время_ жить на глазах у женщин, таких же несчастных, как она. Жителям морской базы разрешалось выходить когда угодно, но они редко выбирались в город - у них были свои продовольственные магазины, свои театры, клубы, больницы, врачи и дантисты. Гражданская жизнь их не привлекала и, может быть, даже пугала. Но они с удовольствием сбегали ненадолго из своего, как они выражались, "муравейника", "гетто", облюбовав за его стенами несколько местечек. "У мамы Карлотты" было одно из тех заведений на Перекрестке первой мили, которые они считали своими. Оно состояло из двух больших параллельных комнат - бара и ресторана. Бар всегда был забит мужчинами, хотя там имелись и столики для дам (которые никогда не приходили в одиночку); в полдень и вечером ресторан тоже не пустовал. В семьях моряков не принято было тратиться на еду в городе, но когда приезжали погостить родители или родственники, их угощали и за цивильным столом. Мичман или старшина выходил сюда - на люди - отпраздновать какую-нибудь годовщину. Среди других родов войск принято считать, что моряки - от адмиралов и ниже - женятся на хорошеньких женщинах, не отличающихся умом, и подбирают их в южных штатах. Я не раз убеждался в справедливости этого смелого обобщения - особенно "У мамы Карлотты". Однажды вечером, вскоре после того, как я снял квартиру, я отправился поесть к "Маме Карлотте". У меня была привычка читать за столом газету или даже книгу. Если человек один, да еще читает, ясно, что это сухопутная крыса. В тот вечер по неизвестным мне причинам я не мог получить вина и пил пиво. Я сидел у всех на виду, один за столиком на четыре персоны, хотя народу было столько, что женщины, которым не нашлось места в баре, переходили в ресторан и стояли парочками, с бокалами в руках, оживленно беседуя. Эта глава - об Алисе. Фамилии ее по мужу я так и не узнал. За те несколько часов, что мы пробыли вместе, я выяснил, что она родилась в большой, часто голодавшей семье, в угольном районе Западной Виргинии и что в возрасте пятнадцати лет сбежала из дому с одним знакомым джентльменом. Я не буду воспроизводить здесь ее выговор и чересчур выделять недостаток образования. Алиса и ее подруга Делия (из центральной Джорджии) стояли вплотную к двум пустым стульям у моего стола. Они разговаривали, чтобы видно было, что они разговаривают, - не только мне, но и остальным посетителям. Почти все в зале знали всех, и все за всеми следили. Как сказал один современный автор: "Ад - это они". Слух у меня был на редкость острый, и я уловил перемену в их тоне. Понизив голос, они обсуждали, прилично ли будет спросить у меня разрешения занять свободные места за столом. Наконец, старшая, Делия, повернулась ко мне и холодным, официальным тоном осведомилась, заняты ли места. Я привстал и ответил: - Нет, нет, не заняты. Садитесь, пожалуйста. - Спасибо. Как впоследствии выяснилось, даже то, что я привстал, произвело сильное впечатление. В их кругу мужчины, приветствуя дам, не вставали ни при каких обстоятельствах; так поступали джентльмены в кино - отсюда и впечатление. Я раскурил трубку и продолжал читать. Они повернули свои стулья друг к другу и возобновили разговор. Они обсуждали избрание приятельницы главой комитета, ведающего благотворительным турниром по бинго. Казалось, слушаешь одну из тех старомодных пьес, где для сведения публики два действующих лица сообщают друг другу о событиях, давно им известных. Так продолжалось некоторое время. Делия заявила, что избрание некоей Доры - смехотворно. Дора, на прежнем высоком посту, начисто сорвала подготовку прощального чаепития для четы, переведенной в Панаму, и т.д. - Она хочет всех расположить и для этого гадает по руке. Знаешь, что она сказала Джулии Хэкмен? - Нет. - Перешептываются. - Алиса! Ты это придумала! - Клянусь чем хочешь. - Ну, какой ужас! - Театральный смех. - Она на все готова, лишь бы о ней говорили. Сказала, что за ней один подглядывал, когда она мылась в ванной; тогда она распахнула окно и бросила ему в лицо намыленную губку - прямо в глаза. - Алиса! Не может быть! - Делия, она это сама рассказывает. Да она что угодно расскажет, лишь бы прославиться. Голоса зарабатывает. Фамилию-то ее все знают. Теперь у меня была возможность незаметно разглядеть их. Делия была повыше подруги, статная брюнетка, но недовольная и даже с какой-то озлобленностью; я дал бы ей лет тридцать. Алиса была около полутора метров ростом, лет двадцати восьми. У нее было хорошенькое острое птичье личико, бледность которого говорила о плохом здоровье. Из-под шляпы выбивались пряди тусклых соломенных волос. Но все это оживляли черные умные глаза и, видимо, отчаянная жажда получить от жизни удовольствие. Недостатков у нее было два: при ее природном уме люди менее смышленые постоянно вызывали у нее раздражение; другим недостатком была невидная фигурка, что объяснялось, по-видимому, как и бледность, плохим питанием в детстве. Несмотря на разницу в возрасте, верховодила в этой паре Алиса. Они осушили свои бокалы. Почти не глядя на них, я спросил вполголоса: - Могу я предложить дамам пива? Они смотрели друг на друга окаменев - как будто то, что они услышали, _даже повторить нельзя_. На меня они не смотрели. В полной мере выявив дерзость моего захода, Делия выступила с ответом. Она опустила голову и без улыбки прошептала: - Очень любезно с вашей стороны. Я встал, чуть слышным голосом дал заказ официанту и углубился в книгу. Условность! Условность! Эта строгая властительница всякого человеческого сообщества - от Ватикана до приютской песочницы - особенно сурова с "береговыми вдовами", ибо от их поведения зависит и карьера моряка. За нами наблюдали. Нас взяли на прицел. Условность требовала, чтобы мы не улыбались друг другу. Не дай бог, подумают, что нам весело, ибо в придирчивой морали зависть играет не последнюю роль. Когда пиво было подано, женщины слегка кивнули и продолжали разговор. Но прежде чем я вернулся к книге, глаза Алисы встретились с моими - великолепные черные глаза, которые достались рано старящемуся воробышку. Кровь во мне заиграла. Через несколько минут я нарочно пролил пиво на стол. - Прошу прощения, дамы, - сказал я, промокая пиво платком. - Извините меня. Видно, пора завести очки. Я вас не облил? - Нет. Нет. - Я бы никогда не простил себе, если бы испортил вам платья. - Я сделал вид, будто оттираю полу пиджака. - У меня тут шарф, - сказала Делия. - Он старый. Вытритесь им. Он легко отстирывается. - Спасибо, спасибо, мадам, - серьезно сказал я. - Нельзя читать в таких местах. Это вредно для глаз. - Да, да, - сказала Алиса. - Мой отец читал запоем, даже ночами. Это ужас. - Да, книжку лучше спрятать. Ей-богу, глаза мне еще пригодятся. Чинность наша удовлетворила бы самого строгого критика. Алиса спросила: - Вы живете в Ньюпорте? - Да, мадам. Семь лет назад, во время войны, я служил в форте Адамс. Город мне понравился, и я опять приехал - искать работу. Работаю на участке в одном доме. - На _участке_? - Я вроде разнорабочего: печки, листья, приборка - всякое такое. У военных "приборка" - вид наказания, напоминающего каторжные работы; но они решили, что я штатский, и поэтому просто растерялись. Делия спросила: - Вы живете там, где работаете? - Нет, живу я сам по себе, в квартирке недалеко от Темза-стрит - вернее, не сам по себе, потому что у меня большая собака. Меня зовут Тедди. - Собака? У-у, я люблю собак. - У нас на базе собак держать не разрешают. Собаку я выдумал. В Америке есть миф, распространяемый кинематографом, что если человек держит _большую_ собаку и курит трубку, это достойный человек. События развивались быстро. Я только одного не дал им понять: кто из них мне нравится больше. Мы-то с Алисой знали, но Делия не отличалась сообразительностью. - Могу я пригласить дам на девятичасовой сеанс в "Оперу"? Оттуда я бы отвез вас домой на такси. - Ах, нет... Спасибо. - Это слишком поздно. - Ах, нет! Я мог бы поклясться на целой пачке Библий, что Делия толкнула ногой Алису и Алиса толкнула ногой Делию, согласно условленному коду. Делия сказала: - Ты иди, Алиса. Мы выйдем с тобой, а джентльмен встретит тебя где-нибудь подальше на улице. Алиса была в ужасе. - Что ты выдумала, Делия! - А что? - поднявшись, величественно ответила Делия. - Мыслям не прикажешь. Я пошла в комнату для девочек. Вы меня извините. Я на минуту. Мы с Алисой остались одни. - Вы, наверное, с Юга, - сказал я, впервые за вечер улыбнувшись. Она не улыбнулась - наоборот, она обожгла меня взглядом. Она подалась вперед и заговорила тихим голосом, но очень отчетливо: - Не улыбайтесь! Через несколько минут мне придется познакомить вас с нашими девушками. Я скажу, что вы врач, так что будьте готовы - пожалуй, скажу, что вы старый приятель мужа. В Панаме бывали? - Нет. - В Норфолке, Виргиния? - Нет. - Так где же вы были всю жизнь? Скажу, в Норфолке... Делия в город не пойдет - на той неделе возвращается ее муж, и она ходить боится. _Перестаньте улыбаться!_ Это серьезный разговор. Когда мы с Делией будем уходить, вы с нами попрощаетесь. Через пять минут тоже выходите - кухней и черным ходом. Потом идите по дороге - не к Ньюпорту, а в другую сторону, - я вас встречу у трамвайной остановки напротив пекарни Олли. Эти указания были даны так, как будто она на меня очень сердилась. Я начал кое-что понимать. Что бы дальше ни произошло - это будет опасно. - Когда я с вами буду прощаться, как мне вас звать? - Алиса. - Как зовут вашего мужа? - Ну, Джордж, конечно. - Понятно. Я - доктор Коул. От напряженного руководства и от досады на мою глупость Алиса раскраснелась. Вернулась Делия. Время от времени женщины здоровались с кем-то из публики. Алиса повысила голос: - Здравствуй, Барбара, здравствуй, Феба. Я хочу вас познакомить с доктором Коулом, старым приятелем Джорджа. - Очень приятно. - Очень приятно познакомиться с вами, Барбара... и с вами, Феба. - Представляете, Джордж просил его, если он будет в Ньюпорте, позвонить мне. Он позвонил и договорился, что встретится со мной здесь... Здравствуй, Мэрион, познакомься с доктором Коулом, старым приятелем Джорджа... И вот мы с Делией сидим и стараемся угадать, кто тут похож на доктора. Представляете положение? Здравствуй, Аннабелла, познакомься с доктором Коулом, старым приятелем Джорджа, он тут проездом. Он пригласил нас с Делией в кино, но мы, конечно, не можем - и поздно уже, и вообще. Он познакомился с Джорджем в Норфолке еще до меня. Джордж мне рассказывал, что у него есть приятель - доктор. Вы и тогда уже были доктором, Тедди? - Я учился на последнем курсе в Балтиморе. В Норфолке у меня родственники. - Подумать только! - сказали Барбара и Мэрион. - Какое совпадение! - сказала Феба. - Мир тесен, - сказала Делия. - Ну, вам, наверное, хочется поговорить о былом, - сказала Барбара. - Рада познакомиться с вами, доктор. Я встал. Женщины отошли, чтобы посудачить. - Теперь это пойдет как степной пожар, - сказала Делия. Алиса встала: - Допивай свое пиво, Делия. Я пойду поправлю шляпу. Теперь мы с Делией остались одни. - Алиса говорит, ваш муж возвращается через неделю? Поздравляю. - Делия посмотрела на меня долгим взглядом и отмахнулась. - Его долго не было? - Семь месяцев. - Представляю, сколько волнений. - Вот именно! - На каком он корабле? - У них четыре эсминца... Больше двухсот человек экипажа - и все живут здесь. - Делия, у вас есть дети? - Трое. - А для них какая радость! - Им не привыкать. Я их отвожу к матери. Она живет в Фолл-Ривере. Мне повезло. - Не понимаю. - Доктор, когда они сходят на берег, мы их встречаем и машем им. Понятно? Они целуют нас и так далее. Потом мы идем домой и ждем их. А они идут прямо на Долгий причал. - А-а... - Вот вам и "а-а". Кое-что стало ясно. Улисс вернулся домой инкогнито. Никаких объятий со слезами. Они напиваются в лоск на Долгом причале. Зрелище не для детей, Встреча требует больше мужества, чем расставание. Всевышний создавал институт брака не в расчете на долгую разлуку. - У Алисы есть дети? - У Алисы? У Алисы с Джорджем? - Да. (Это характерно для таких поселений, как морская база: их жители считают, что местные обычаи и дела как раз и есть центр вселенной; тот, кто не знает их, просто глуп.) - Пять лет женаты, а детей нет. Алиса вне себя. - А Джордж? - Говорит, что слава богу, - и пьет. - Джордж когда возвращается? - Он здесь. - Я уставился на нее. - Неделю назад вернулся. Пробыл здесь три дня. Потом поехал в Мэн помочь отцу на ферме. Им дали три недели отпуска. Он скоро вернется. - Джорджа здесь любят? Все, что я говорил, ее раздражало. В некоторых слоях общества вопрос "любят - не любят" - если не говорить о законченных злодеях - просто не возникает. Твои соседи, в том числе и твой муж, просто есть - как погода. Они - то, что в математике называется "дано". - Джордж - ничего. Пьет, конечно, а кто не пьет? - Она имела в виду мужчин. Мужчинам положено пить - это мужественно. - Если Алиса пойдет с вами в кино, смотрите, чтобы она вернулась не позже часу. - А что будет, если она вернется позже часу? Взгляд Делии говорил, что терпение ее истощилось. Возвращаются ведь жены позже часа, когда гостят у родителей, - ну, поезд опоздал или что-нибудь еще? - Убить не убьют, если вы об этом. Но припомнят. - О, это грозное безличное "припомнят". - По-моему, Алиса никогда не задерживалась позже одиннадцати, так что могут и не заметить. Вы задаете чересчур много вопросов. - Я знаю - более или менее - только береговую артиллерию. А про флот ничего не знаю. - Ну, так флот лучше всех, учтите. - Извините, если я вас рассердил, Делия. Я не нарочно. - Я не сержусь, - отрезала она. Потом она посмотрела мне в лицо и что-то процедила сквозь зубы - что, я не понял. - Я вас не расслышал. - Больше всего на свете Алиса хочет одного. Дайте ей это. - Что?.. Что? - Ну, ребенка, конечно. Я опешил. Потом очень заволновался. - Это она вам велела сказать? - Да нет, конечно. Вы не знаете Алису. - Алиса ходила с другими за этим в город? Я так разгорячился, что толкнул ее коленом под столом. Мне виделись войска и парады. - Примите свое колено! Она только на прошлой неделе решилась. В тот вечер, когда Джордж уехал в Мэн, мы с Алисой пошли в "Оперу" смотреть фильм. Она разговорилась с соседом. Картина им не понравилась, и они пошли куда-нибудь поесть. Она мне шепнула, чтобы я ее не ждала. Потом она рассказала, что у этого человека была своя лодка на причале возле яхт-клуба. Она пошла с ним, но в лодку не полезла. Говорит, когда они шли, Иисус предостерег ее, что этот человек - бутлегер, контрабандист, он ее свяжет, запустит мотор, и она надолго застрянет на Кубе. Она не пошла по трапу, а когда он стал ее тащить, закричала, стала звать береговой патруль. Он ее отпустил, и она чуть не до самого дома бежала. - Поклянитесь, что говорите правду. - Вы мне колено ушибли! На нас все смотрят! - Поклянитесь! - В чем поклясться? - Что говорите правду. - Клянусь богом! - И Алиса не узнает, что мне это известно? - Клянусь богом! Я откинулся в изнеможении, потом снова наклонился к ней. - Джордж будет думать, что это его ребенок? - Он будет самым счастливым человеком на базе. Вернулась Алиса. Она не зря прихорашивалась - в воздухе засверкали искры. - Ну, Делия, уже поздно. Пора идти. Рады были встретиться с вами, доктор Коул. Я расскажу Джорджу. - До свидания, девушки. Я ему напишу. - Он огорчится, что разминулся с вами. Каждая из этих реплик повторялась несколько раз. Я сообразил, что рукопожатия будут излишни. Оставшись один, я заказал еще пива, снова раскурил трубку и стал читать. За мой стол сели другие. Когда подошло время, я сделал, как велела Алиса, и крадучись обогнул ресторан, чтобы забрать велосипед. Алиса ждала на трамвайной остановке. Отойдя от меня и почти не повернув головы, она сказала: - Я сяду впереди. Может, вы поедете на Вашингтон-сквер на велосипеде? - Нет. Ночью разрешают ехать с велосипедом на задней площадке. - В кино я не хочу. Я знаю тихий бар, там можно поговорить. Около телеграфа. Если в трамвае будут знакомые, скажу, что еду на телеграф получить перевод от матери. Вы идите за мной по Темза-стрит, но поотстав на квартал. - Моя квартира всего в нескольких кварталах от телеграфа - может, пойдем ко мне? - Я не говорила, что мы пойдем к вам! С чего вы взяли? - Вы сказали, что любите собак. - Бар называется "Якорь". Пока я буду говорить с телеграфистом, ждите меня в "Якоре" прямо возле двери. Без кавалеров туда не пускают. - Она посмотрела на меня свирепым взглядом. - Это очень опасно, но мне все равно. - Ах, Алиса, может быть, прямо пойдем ко мне? У меня есть немного виски. - Сказано вам! Я еще не решила. С лязгом и скрежетом подъехал трамвай. Алиса чинно вошла и уселась на переднем сиденье. На остановке "Перекресток первой мили" в вагон вошли ее знакомые - флотский старшина с женой. - Алиса, дорогая, куда ты? Алиса разразилась целой повестью, полной бедствий и чудес. Ее слушали разинув рты. На Вашингтон-сквер все пассажиры вышли. Друзья всячески старались ее подбодрить. "Ничего, все будет хорошо. Спокойной ночи, дорогая. В следующий раз, когда увидимся, все нам расскажи". Я снова выполнил ее инструкции. Через большое окно телеграфа я видел, как она рассказывает очередную душераздирающую историю дежурному. Наконец, она решительно направилась ко мне, постукивая каблуками по кирпичному тротуару. Вдруг посреди улицы к ней пристали два подгулявших матроса. Алиса ухитрилась сделать три вещи одновременно: подала мне знак скрыться в "Якоре", повернула обратно, словно забыла что-то на телеграфе, и уронила сумочку. - Алиса, киса! Как ты в город забрела? - Алиса, а где Джордж? Где наш Джорджи, старый негодяй? - Боже мой, я потеряла сумочку. Мистер Уилсон, помогите мне найти сумочку. Ой, наверно, забыла на телеграфе. Какой ужас! Я умру! Мистер Вестервельдт, помогите мне найти сумочку. - Вон она где. Гляди! А за это поцелую - один разок, а? - Мистер Уилсон! Вот уж не ожидала от вас! На этот раз я Джорджу не скажу, но больше так не говорите. Я ужасно спешила, чтобы отправить перевод сегодня, до закрытия. Мистер Вестервельдт, пожалуйста... уберите... вашу... руку. За мной по Темза-стрит шел береговой патруль. По-моему, вам лучше свернуть на Спринг-стрит. Уже десятый час. Военным морякам ходить по Темза-стрит не разрешалось. Они последовали ее совету и побрели в гору. С застывшим лицом она решительно вступила в "Якорь", взяла меня под руку - женщин без кавалеров не пускают в таверны на северной стороне Темза-стрит - и повлекла к последней кабинке в глубине зала. Она села у стены, съежилась, сразу став маленькой, как ребенок, и прошептала сквозь зубы: - Уф, пронесло. Если бы они увидели меня с вами, не знаю, что было бы. Я прошептал: - Что вам заказать? На меня опять посмотрели как на слабоумного. Она опустила голову и сказала: - Ну, "Ромовый поплавок", конечно. - Алиса, поймите наконец, я не моряк. Я не знаю морского языка. Пожалуйста, не ведите себя, как Делия. Я не глупый; я просто не сведущий, я не был ни в Норфолке, ни в Панаме. Зато бывал в местах поинтересней. Она удивилась, но промолчала. Молчала Алиса внушительно; пользуясь школьным выражением - слышно было, как "шарики перекатываются". "Ромовые поплавки" оказались ромом с имбирным пивом - сочетание, которого я не выношу. Она набросилась на свой, словно умирала от жажды. - Как было в Панаме? - Жарко... не так, как здесь. - А что вы делали в Норфолке? - Работала официанткой в ресторанах. - Она сделалась угрюмой. Я ждал, когда подействует ром. Глядя прямо перед собой, она сказала: - Напрасно я пришла... Вы мне весь вечер врали. Вовсе вы не "прибираете" в этих домах - вы там живете. Вы сами из богатых. Я знаю, что вы обо мне думаете, _доктор Коул_. - _Вы_ мне велели назваться доктором. _Вы_ мне велели назваться старым приятелем вашего мужа. Я не богатый. Я учу детей играть в теннис. За это много не платят, можете мне поверить. Не будем ссориться, Алиса. По-моему, вы очень умная женщина - и очень привлекательная. Глаза у вас, например, потрясающие. Вы - натура такая яркая, что от вас все время исходят электрические разряды, как от дверной ручки перед грозой. Алиса, не будем ссориться. Возьмем еще по "Ромовому поплавку", и я отвезу вас к воротам на такси. На площади такси стоят и день и ночь. А что я приглашал вас к себе - выкиньте из головы. Черт подери, я думаю, мы достаточно взрослые люди, чтобы просто быть друзьями. Я вижу, вас что-то огорчает. Забудьте ваши огорчения, пусть они останутся на базе. Она смотрела на меня безотрывно. - Что вы на меня смотрите? - Когда я смотрю на мужчину, я стараюсь сообразить, на какого киноартиста он похож. Почти всегда нахожу сходство. А вы ни на одного не похожи. Знаете, вы не очень-то красивый. Я говорю не для того, чтобы обидеть; просто это - правда. - Я знаю, что я некрасивый, но вы не можете сказать, что у меня гнусное, хамское лицо. - Нет. Я привлек внимание бармена и поднял два пальца. Потом спросил: - А на какого киноартиста похож ваш муж? Она резко повернулась ко мне: - Не скажу. Он очень интересный мужчина и очень хороший человек. - Я же не сказал, что нет. - Он спас мне жизнь, я его люблю. Мне очень повезло... Ох, если бы моряки увидели нас вместе, это было бы ужасно. Я бы себе никогда не простила. Я бы просто умерла, вот и все. - Что значит - Джордж спас вам жизнь? Она задумчиво смотрела в пустоту. - Норфолк страшный город. Хуже Ньюпорта. Меня выгнали из пяти ресторанов. Ужасно трудно было удержаться на работе. На каждое место - миллион девушек. Джордж начал вроде как ухаживать за мной. Приходил и садился всегда за мой столик. Каждый раз оставлял двадцать пять центов!.. Хозяева в ресторанах всегда норовили попользоваться официантками; даже клиентов не стеснялись. Я не хотела, чтобы Джордж такое видел... и когда я совсем уже отчаялась, он сделал мне предложение. И дал двадцать пять долларов - чтобы оделась получше, потому что брат его там же служил. Джордж знал, что он обо мне домой напишет. Я всем обязана Джорджу. - Вдруг она погладила меня по руке. - Я не хотела вас обидеть, когда это сказала. Совсем у вас не гнусное лицо. Я часто говорю такое, что... Вдруг Алиса исчезла. Она соскользнула со скамьи и съежилась под столом. Я огляделся и увидел, что в зал вошли двое матросов с повязками берегового патруля. Они приветливо поздоровались со многими посетителями и, прислонившись к бару, стали подробно обсуждать какой-то скандал, случившийся вчера вечером. Посетители включились. Беседе, казалось, не будет конца. Вскоре я почувствовал, что мою щиколотку царапают чьи-то ноготки. Я нагнулся и сердито откинул невидимую руку. Бывают мучения, которые человек не в силах перенести. Я услышал смешок. Наконец береговой патруль покинул "Якорь". Я шепнул: "Они ушли", - и Алиса взобралась на скамью. - Вы их знаете? - _Их-то!_ - Алиса, вы всех знаете. Решайте поскорее - отвезти мне вас на базу или вы зайдете ко мне. Она посмотрела на меня без всякого выражения: - Я не люблю больших собак. - Я вас обманул. Нет у меня никакой собаки. Зато есть для вас хорошенький подарок. - У меня было три сестры младше меня. Девушки обожают подарки, особенно неожиданные. - Какой? - Не скажу. - Где вы его взяли? - В Атлантик-Сити. - Ну, намекните хотя бы. - Он ночью светится, как большой светляк. И если вам ночью станет одиноко, он вас будет утешать. - Это картинка с Христом-младенцем? - Нет. - Ух!.. Часики! - Мне не по карману дарить часы со светящимся циферблатом... Он величиной с подушечку для иголок. Симпатичный. - Это такая штука, которой прижимают бумаги. - Да. - А обручального кольца у вас нет. - В тех краях, откуда я родом, их носят только католики. Да и женат я никогда не был. - Если я к вам пойду, вы не будете распускаться и вообще? Настал мой черед посмотреть на нее пристальным, непроницаемым взглядом. - Если мне не будут царапать лодыжку. - Мне просто надоело сидеть на полу. - Ну, могли бы помолиться. Она смотрела перед собой в глубокой задумчивости. Слышно было, как "перекатываются шарики". Она прислонилась к моему плечу и спросила: - А к вам можно дойти кружным путем? - Да. Дайте только рассчитаюсь. А нотой идите за мной. Мы пришли к дому и взобрались по наружной лестнице. Я открыл дверь, включил свет и сказал: - Входите, Алиса. - О-о, большая! Я положил пресс-папье на стол посреди комнаты и сел. Она, как кошка, обошла комнату, разглядывая все подряд. И с восхищением что-то приговаривала. Наконец она взяла пресс-папье - вид променада в Атлантик-Сити, украшенный блестками слюды, под прозрачным куполом. - Вы это хотели мне подарить? - Я кивнул. - Он не... светится. - Он и не может светиться - даже при самом слабом дневном или электрическом свете. Ступайте в ванную, закройте дверь, выключите свет, закройте глаза минуты на две, потом откройте. Я ждал. Она вышла, бросилась ко мне на колени и обняла меня за шею. - Мне больше никогда не будет одиноко. Она прошептала мне что-то на ухо. Мне показалось, что я расслышал, но я не был в этом уверен. Ее губы были слишком близко - может быть, робость приглушила слова. Мне послышалось: "Я хочу ребенка". Но мне нужно было подтверждение. Взяв ее за подбородок, я немного отодвинул ухо от ее губ и переспросил: - Что вы сказали? И в этот миг она что-то услышала. Как собака слышит звук, неслышный нам, как куры (мальчиком я работал на фермах) видят далекого ястреба, так и Алиса что-то услышала. Она соскользнула с моих колен и сделала вид, будто поправляет прическу; потом взяла шляпу и - до чего же находчивая артистка! - нежно сказала: - Мне, пожалуй, пора идти. Уже поздно... Вы серьезно сказали, что я могу взять эту картинку? Я сидел не шевелясь и наблюдал за ее игрой. Сказал я что-нибудь обидное? Нет. Неподходящий жест? Нет. Звук в гавани? Ссора на улице? Соседи-жильцы? В 1926 году изобретение, называемое радио, постепенно оккупировало и дома моего района. Теплым вечером из открытых окон тянулась паутина музыки, красноречия, драматических и комических диалогов. Я привык и уже не слышал этого, и Алиса тоже наверняка привыкла у себя на базе. - Вы были очень хороший. Мне страшно нравится ваша квартира. И ваша кухня. Я встал. - Ну что ж, если вам надо идти, Алиса, я провожу вас до площади и заплачу за такси, чтобы вас отвезли прямо к воротам. Вы же не хотите встретить еще кого-нибудь из миллиона ваших знакомых. - Сидите на месте. Трамваи еще ходят. Если кого-нибудь встречу, скажу, что была на телеграфе. - Я бы мог вас проводить без всякого риска по Спринг-стрит. Там темнее и береговой патруль уже, наверно, все подчистил. Сейчас, только заверну пресс-папье. Миссис Киф обставила мою комнату по своему вкусу, который требовал разнообразных скатерочек, шелковых подстилочек, кружевных салфеточек под вазы и тому подобного. Я взял салфетку и завернул в нее подарок. Открыл дверь. Алиса совсем присмирела и первой стала спускаться. И тут я услышал другую музыку, ускользнувшую от моего слуха, но не от ее. Этим летом деревянный домик по соседству превратился в Миссию Святого духа - молельню