атом их по очереди носили - в церковь"). Рыдал от тоски по дому. В Американской академии в Риме я вынул из петли приятеля, который хотел повеситься в ванной, потому что подхватил венерическую болезнь, - он рыдал от ярости. В мире полным-полно страданий, и малая, но важная часть их не так уж обязательна. Состояние Бодо было другое - безмолвное, без слез, окаменелое. Даже при рассеянном свете звезд я видел, что зубы у него стиснуты и желваки побелели; взгляд его был устремлен не на меня и не на стену за моей спиной. Он был направлен внутрь. Вот твой ближайший друг - ну, пусть один из двух ближайших, вместе с Генри Симмонсом, - доведен до крайности. Как тут не задуматься. Наконец он заговорил: - Сегодня я заехал попрощаться в "Девять фронтонов". Я носился с дурацкой идеей, что могу - мог бы вообще - сделать Персис предложение. В этот раз она была немного оживленней, чем обычно, но кто из нас не вздохнет с облегчением, если человек, нагоняющий на тебя смертную скуку, пришел попрощаться. Дед же ее, наоборот, впервые отнесся ко мне с интересом: хотел поговорить о философии и о философах; не отпускал меня... Я ее не понимаю... Я могу понять, если я не нравлюсь женщине, но если я не вызываю совсем никакой реакции, этого я понять не могу - только вежливость, только уклончивость и хорошие манеры... Сколько часов мы провели вместе. Нас нарочно сводили - и миссис Венебл, и миссис Босворт, и еще человек пять. Нам _приходилось_ разговаривать. Конечно, я приглашал ее пообедать, но на этом острове приличного места нет, кроме чертова "Мюнхингер Кинга", а она говорит, что не любит обедать в общественных местах. Поэтому мы разговаривали на званых обедах. Всякий раз меня потрясает то, что она не только очень красивая женщина, но и редкостный человек. Она все знает о музыке, о живописи и даже об _Австрии_. Говорит на трех языках. Все время читает. Она танцует, как Аделина Жене, и, говорят, поет прекрасно. А главное, я чувствую в ней громадный запас жизни и любви... и жизни. Я ее люблю. Люблю. А она как будто даже не замечает, что я живое, дышащее и, может быть, любящее человеческое существо. Разговоры, разговоры - и хоть бы искорка чего-то. Вы знаете, как я люблю детей, - и дети меня любят. Я завожу разговор о ее трехлетнем сыне, но и тут - хоть бы искорка... Иногда мне хочется, чтобы она выказала раздражение или прямо антипатию; сказала грубость. Я наблюдаю за ней на вечерах: она такая же со всеми мужчинами... Может быть, она горюет о муже, - но траур давно кончился; может быть, она кого-нибудь любит; может быть - вас. Нет, пока не перебивайте! Я уезжаю из Ньюпорта навсегда. Я вычеркиваю Персис из мыслей и сердца. Я отвергаю то, чего мне никогда не предлагали. Пойдемте посмотрим, остыл ли шнапс. Мы вернулись за столик. Он вытащил флягу и чашки из ведерка и налил. Мы обменялись сердечным "Zum Wohl!" [Твое здоровье! (нем.)] и выпили. - Тед, я давно хотел рассеять одно недоразумение. Когда я вам сказал у Флоры Диленд, что я охотник за приданым, вы, наверно, сочли меня мелким прощелыгой, как у вас говорят. Нет, не отвечайте, пока не дослушаете. До того как мы расстанемся, я хочу, чтобы вы мне все сказали начистоту и без церемоний. Положение таково: я глава семьи. Отца состарила и разорила война. Старший брат уехал в Аргентину и торгует автомобилями. Он отказался от титула и принял аргентинское подданство, чтобы наладить дело. У него семья, он не может посылать много денег в Schlob [замок (нем.)], да и родители этого не хотят. Мать оказалась отличной хозяйкой. Летом и особенно зимой она пускает пансионеров. Соседние лыжные курорты привлекают все больше и больше народу. Но работа тяжелая, а доходы маленькие. Замок все время нужно ремонтировать - то крыша, то канализация, то отопление. Попытайтесь это себе представить. У меня три сестры - просто ангелы. Но dots [приданого (фр.)] за ними нет, а я должен и хочу прилично и счастливо выдать их за людей их круга. Юридически замок мой; морально и семья - на мне. Zum Wohl, Bruder! [Твое здоровье, брат! (нем.)] - Zum Wohl, Bodl! [Твое здоровье, Бодо! (нем.)] - В течение года я женюсь. В Вашингтоне мне все время сватают невест - красивых, очаровательных девушек с осязаемыми pecunia [деньгами (лат.)]. Я выбрал двух - любую из них я сумею полюбить и сделать счастливой. Мне давно пора жениться. Я хочу, чтобы мои дети застали моих родителей; я хочу, чтобы мои родители успели увидеть моих детей. Мне нужен _дом_... У меня уже два года роман с замужней женщиной, она хочет развестись с мужем и выйти за меня, но я не могу отвезти ее к моим родителям: она два раза была замужем. Она прекрасно воспитана и первый год была прелестна, но теперь все время плачет. И мне надоели маленькие загородные гостиницы, надоело регистрироваться под дурацкими фамилиями. И еще - я католик; мне бы надо... постараться... быть хорошим католиком. Тут впервые на глазах моего друга показались слезы. - Zum Wohl, Alter [твое здоровье, старина (нем.)]. - Zum Wohl, Bursche [твое здоровье, парень (нем.)]. - Так что в течение года я женюсь на девушке с состоянием. Могу я считать это выполнением сыновнего долга или все равно я прощелыга? - Я протестант, Бодо. Мой отец и мои предки с величественным видом объясняли людям, в чем их долг. Надеюсь, что обо мне этого никогда не скажут. Он, закинув голову, расхохотался. - Великий боже, до чего приятно бывает поговорить, то есть, вернее - облегчить душу. - Вы уже напились или вернемся к разговору о Персис? Я не имею права так ее называть, но пока с вами - буду. - Да, да! Но о чем тут еще говорить? Я облокотился на стол, сцепил руки и важно поглядел ему в глаза. - Бодо, не смейтесь над тем, что я скажу. Это гипотетический случай, но я хочу растолковать одну очень важную мысль. Он выпрямился и посмотрел на меня с некоторым беспокойством. - Давайте! Что за мысль? - Предположим - только _предположим_, - что два с половиной года назад в вашем министерстве иностранных дел произошел тихий скандал. Исчезли секретные документы, и возникло подозрение, что кто-то из сотрудников продал их врагу. И предположим, что тень подозрения пала на вас - только тень. Конечно, было проведено тщательное расследование и стало ясно, что вы тут ни при чем. Начальники государственных учреждений расшибаются в лепешку, предлагая вам самые ответственные посты. На высоких совещаниях министр иностранных дел сажает вас рядом с собой. Вас во всеуслышание объявили невиновным. Суда не было, потому что не было обвинений, - но пошли слухи. Один отставной дипломат говорил мне, что из всех городов, где он служил, нет хуже в смысле сплетен и злоязычия, чем Дублин и Вена. Все порочащее вас - действительное или воображаемое - мусолится из десятилетия в десятилетие. У вас была бы "подмоченная репутация", правильно? - К чему вы ведете? - Ну, как бы вы поступили? - Не обращал бы внимания. - Вы уверены? У вас обостренное чувство чести. Ваша жена и дети тоже скоро почувствуют, что на семье - какое-то пятно. Вы же знаете, как ползут слухи. "Тут все не так просто, как кажется". - "У Штамсов такие связи - они могут замять что угодно!" - Теофил, к чему вы клоните? - Может быть, и на Персис Теннисон - такая тень. Вы знаете, и я знаю, и Бог тому свидетель: ни на какую низость она не способна. Но как говорит Шекспир, "будь ты... чиста как снег, - не уйти тебе от напраслины". Бодо встал, глядя на меня не то с яростью, не то с отчаянием. Он заходил по комнате, распахнул дверь на улицу, словно ему не хватало воздуху. Потом вернулся и упал в кресло. Теперь он смотрел на меня, как зверь, попавший в капкан. - Я не измываюсь над вами, Бодо. Я придумываю, как нам помочь замечательной и несчастной женщине, запертой в "Девяти фронтонах", в этом нехорошем доме, где не знают любви... А как еще может вести себя утонченной души женщина с любым мужчиной, если она его уважает - и, может быть, любит, - а он добивается ее руки? Она не захочет, чтобы пятно легло и на его семью. Подумайте о своей матери! Он смотрел на меня со страшным напряжением. Я безжалостно продолжал: - Вы знаете, что ее муж покончил с собой? - Я знаю только, что он был заядлым игроком. Застрелился из-за каких-то долгов. - И я больше ничего не знаю. Нам надо узнать больше. Но то, что город полон злобных сплетен, - это мы знаем. "Тут все не так просто, как кажется". - "У Босвортов хватит денег замять что угодно". - Ах, Теофил! Что же нам делать? Я вытащил из кармана письмо и положил перед ним. - Я знаю, о каком важном деле она хочет со мной говорить. Она хочет меня предупредить, что кое-кто из Босвортов замышляет против меня недоброе. Мне это уже известно. Но может быть, она хочет рассказать мне и о смерти мужа - подлинную историю, чтобы я ее распространил. Мужайтесь, не падайте духом. Мы знаем, что миссис Венебл любит и уважает Персис. Миссис Венебл считает себя блюстительницей нравов на острове Акуиднек. Миссис Венебл, по-видимому, знает все факты. И всеми силами старается оградить и защитить Персис. Но, мне кажется, у миссис Венебл недостает воображения понять, что просто взять Персис под крылышко - мало. Вероятно, есть какие-то особые обстоятельства, связанные с Арчером Теннисоном. Она полагает, что молчание - лучшая защита; это не так... Бодо, завтра у меня тяжелый день, я попрошу вас отвезти меня домой. Можно сделать вам предложение? - Да, конечно. - В котором часу кончается завтра ваш ужин и вы отправляетесь в Вашингтон? - Ну... что-нибудь около половины двенадцатого. - Вы могли бы задержаться еще на два часа? Персис подвезет меня к дому около половины второго. Вы не подождете меня в машине за углом? А вдруг я сообщу вам кое-какие факты. Тогда у нас появится отправная точка. Не кажется ли вам, что спасти молодую даму от несправедливости - одна из самых благородных задач, какие могут выпасть на долю молодого человека? - Да! Да! - Поспите в машине. Надеюсь, у вас будет над чем подумать ночью по дороге. У своего дома я сказал: - Мы уверены, что Арчер Теннисон покончил с собой не из-за каких-то изъянов в поведении жены, да? - Да! Да, уверены! - Так не падайте духом! Надейтесь!.. Какие были последние слова Гете? - Mehr Licht! Mehr Licht! [Больше света! Больше света! (нем.)] - Его мы сейчас и ищем - света. Спасибо за шнапс. До завтра. Следующий день был у меня очень загружен. Я приехал в Ньюпорт не для того, чтобы так трудиться, но к ужину я уже заработал четырнадцать долларов. Я немного вздремнул, а потом поехал в "Девять фронтонов" на занятия, начинавшиеся в половине одиннадцатого. С тех пор как состояние доктора Босворта пугающим образом улучшилось, по вечерам он чувствовал потребность подкрепиться. Подкрепление в виде лечебного отвара и сухариков (я с благодарностями от них отказывался) приносила около половины двенадцатого миссис Тэрнер. От меня не ускользнуло, что этими перерывами в занятиях хозяин пользовался, чтобы поговорить на посторонние темы. Он сгорал от желания поговорить. Мы читали (по причинам, нам одним известным) "Deux sources de la morale et de la religion" ["Два источника морали и религии" (фр.)] Анри Бергсона, когда появилась с подносом миссис Тэрнер. То, что за этим последовало, было не просто разговором - это была военная вылазка, дипломатический маневр, с некоторыми чисто шахматными хитростями. Я еще раньше заметил, что он впопыхах спрятал aide-memoir - записную книжку, какими привык пользоваться во времена своей дипломатической службы. Поэтому я был начеку. - Мистер Норт, сентябрь в Ньюпорте - самый прекрасный месяц. Надеюсь, вы не собираетесь покинуть остров в сентябре, как многие другие. - Молчание. - Меня бы это очень огорчило. Мне вас будет не хватать. - Спасибо, доктор Босворт. - И т.д. и т.д. - Кроме того, у меня есть касательно вас определенные планы, которые обеспечат вам весьма выгодное занятие. Я хочу включить вас в число организаторов нашей академии. Ваша сообразительность и острый ум были бы тут неоценимы. - Я слегка наклонил голову и ничего не ответил. - В зимние месяцы круг моих друзей сужается. Теперь, когда я могу ездить на машине, мне - вернее, нам - открывается в этой части Новой Англии большое поле для исследований. Меня очень радует, что внучке эти поездки тоже доставляют удовольствие. Я стал делиться с нею кое-какими планами насчет того, что я называю моими "Афинами-в-Ньюпорте". - Молчание. - Многим миссис Теннисон кажется человеком скрытным. Это так, но я уверяю вас, что она женщина необычайного ума и широкой образованности. Она превосходная музыкантша - вам это известно? - Нет, доктор Босворт. - Зимними вечерами я буду слушать прекрасную музыку. А вы, мистер Норт, любите музыку? - Да, сэр. - Ну, конечно. Вплоть до трагической гибели ее мужа она брала уроки у лучших преподавателей в Нью-Йорке и за границей. После этого несчастья она отказывается петь гостям - и у нас дома, и у миссис Венебл. Вы слышали о печальных обстоятельствах смерти мистера Теннисона? - Я знаю только, что он покончил с собой, мистер Босворт. - Арчер Теннисон пользовался всеобщим расположением. Он получал от жизни большое удовольствие. Но было в нем, пожалуй, что-то от чудака. Лучше не вспоминать эту злосчастную историю. - Он понизил голос и со значением добавил: - Зимними вечерами мы втроем быстро двинули бы проект нашей академии. Шахматная партия разыгрывалась стремительно и без оглядки. Всякие тонкости с моей стороны были бы излишни. Я сделал храбрый выпад черным конем: - Сэр, как вы думаете, миссис Теннисон окончательно рассталась с мыслями о новом замужестве? - Ах, мистер Норт, она необыкновенная женщина. Ну, кто из молодых людей, окружающих ее здесь - да и в Нью-Йорке! - может быть ей интересен? У нас есть несколько яхтсменов; несколько молодых людей из тех, кого называют "душой общества", - скучные остроумцы и сплетники. Тетя Элен приглашала ее зимой на несколько недель к себе - она отказывается. Отказывается от приглашений в концерты и в театры. Замкнулась в себе. Живет только своим маленьким сыном, чтением и музыкой и - я счастлив сказать - самыми душевными заботами обо мне. - Он снова понизил голос: - Кроме нее... и академии у меня ничего не осталось. Свою тетю Сару она совершенно вывела из терпения, и я просто в тупике. Я был бы счастлив, если бы она вышла замуж за кого угодно, откуда бы он ни явился. - У нее должно быть много поклонников, доктор Босворт. Она красивая и обаятельная женщина. - Правда? - Снова понизив голос, он двинул своего белого ферзя через всю доску: - И разумеется, очень хорошо обеспечена. - Неужели? - спросил я с удивлением. - Отец оставил ей большое состояние, муж - тоже. Я вздохнул: - Но если дама никак не поощряет... что может сделать джентльмен? У меня такое впечатление, что барон Штамс питает искреннюю и глубокую симпатию к миссис Теннисон. - О, я думал об этом. В особенности после того, как вы открыли мне глаза на его превосходные качества. Вчера он приходил к нам прощаться. Никогда в жизни я так не ошибался в человеке... и такие интересные связи! Вы знаете, что сестра его матери - английская маркиза? - Я этого не знал и покачал головой. - Это она, как говорится, "устроила" его в Итон. И подумать только - какие познания в философии и о философах. Будь он немного постарше, я бы, пожалуй, назначил его директором нашей академии. Но должен вам сказать, вчера вечером Персис даже рассердилась на меня - и была очень резка, - когда я стал отзываться о нем с большой похвалой. Я сначала не понял. Потом вспомнил, что некоторым нашим друзьям браки с иностранцами - особенно с европейскими аристократами - принесли разочарование. Очень не посчастливилось моей дочери Саре - он был милейший человек, но спал на ходу. Не думаю, что иностранец такая уж желанная партия, мистер Норт. Сколько можно еще валять дурака! Я начал атаку ладьями и слонами и легкомысленно заметил: - Мне бы и в голову не пришли такие препятствия, доктор Босворт. Я всего лишь висконсинский крестьянин. - Настал мой черед понизить голос: - Я уже довольно давно помолвлен, но по секрету вам скажу, что постепенно и мучительно расстраиваю помолвку! Молодому человеку надо быть предельно осмотрительным. Даже в моем кругу мужчине трудно решиться на брак с женщиной, чей муж покончил с собой в ее присутствии. Доктор Босворт разинул рот, как загарпуненный кит: - Персис при этом не было! Это произошло на пароходе. Он выстрелил себе в голову на верхней палубе. Я же говорил: он был с причудами. Он был чудак. Любил играть огнестрельным оружием. Нашу милую Персис никто ни в чем не укорял. - По щекам его текли слезы. - Спросите кого угодно, мистер Норт. Спросите миссис Венебл - кого угодно... какие-то сумасшедшие рассылали эти анонимные письма - гнусные письма. Они совсем убили бедную девочку. - Трагическое положение, сэр. - Ах, мистер Норт, вся жизнь наша - трагедия. Мне почти восемьдесят лет. Я оглядываюсь вокруг. Тридцать лет я служил моей стране - и не в безвестности. Моя семейная жизнь сложилась так, что лучшего и пожелать нельзя. А потом - одно несчастье за другим. Не буду вдаваться в подробности. Что такое жизнь? - Он взял меня за лацкан. - Что такое жизнь? Вы понимаете, почему я хочу основать академию философов? Зачем мы на земле? - Он начал вытирать глаза и щеки огромным носовым платком. - Какая глубина в этой книге Бергсона!.. Увы, время идет, а сколько еще не прочитано! В дверь постучали. Вошла Персис в перчатках и вуали для автомобильной прогулки. - Дедушка, уже четверть первого. Тебе пора спать. - Мы очень хорошо поговорили, милая Персис. Мне трудно будет заснуть. - Мистер Норт, нет ли у вас настроения проехаться перед сном? Я могу довезти вас до дому. Ночной воздух чудесно освежает голову после трудного дня. - Вы очень любезны, миссис Теннисон. Буду рад. Попрощавшись с доктором Босвортом, я пошел с Персис по длинному холлу. Я уже описывал "Девять фронтонов" как "дом, где слышат стены". Из какой-то комнаты появилась миссис Босворт. - Персис, что за катание в такой час? Пожелай мистеру Норту спокойной ночи. Он, наверное, устал. Спокойной ночи, мистер Норт. Персис сказала: - Спокойной ночи, тетя Салли. Садитесь, мистер Норт. - Персис! Ты слышишь, что я сказала? - Мне двадцать восемь лет, тетя Салли. Мистер Норт провел сорок часов в ученых разговорах с дедушкой и давно может считаться другом дома. Спокойной ночи, тетя Салли. - Двадцать восемь лет! И никакого понятия о приличиях! Персис запустила мотор и помахала ей рукой. Мы уехали. Читатель, может быть, помнит по первой главе этой книги, что я страдал "комплексом Чарльза Марло", - к счастью, не в такой степени, как герой Оливера Голдсмита. Я не краснел, не запинался, не потуплял взгляда в присутствии воспитанных молодых дам, но Персис Теннисон, безусловно, воплощала в себе тот образ (лилия, лебедь), перед которым я робел. Меня мучила раздвоенность, которую считают корнем всякого комплекса: я чрезвычайно восхищался этой женщиной, и мне хотелось быть от нее подальше. Я смущался; я путался; я говорил слишком много и слишком мало. Она ехала медленно. - Может быть, поедем и посидим на молу около дома Бадлонгов? - спросила она. - К концу дня я обычно так устаю, что никуда не хочется ехать. Но сплю я мало. Встаю рано и еду туда смотреть на восход солнца. Затемно. Сперва полиция думала, что я занимаюсь какими-то подозрительными делишками, и следила за мной. Со временем они поняли, что я просто чудак, и теперь мы делаем друг другу ручкой. - А я часто катаюсь ночью, как сейчас, - и то же самое. Полиция все еще считает нужным за мной приглядывать. Но на рассвете я ни разу не выезжала. Хорошо там? - Потрясающе. Она повторила это слово тихо и задумчиво. - Мистер Норт, к каким чудесам вы прибегли, что дедушка так окреп? - Никаких чудес, мадам. Я понял: доктора Босворта что-то тяготит. Со мной тоже так бывало. Постепенно выяснилось, что у нас много общих увлечений. Увлечения воодушевляют человека, заставляют забыть о себе. Мы оба помолодели. Вот и все. Она пробормотала: - По-моему, все не так просто... Мы вам очень обязаны. Мы с дедушкой хотели бы сделать вам подарок. Только не знаем, чего бы вам хотелось. Может быть, вам хотелось бы иметь автомобиль? - Я не ответил. - Или экземпляр Alciphron'а, который епископ Беркли преподнес Джонатану Свифту? Он был написан в "Уайт-холле". Я был разочарован. Я скрыл мое горькое разочарование за шумными изъявлениями благодарности и дружелюбным смехом. - Большое спасибо вам обоим за добрые намерения. - И т.д. и т.д. - Я стараюсь по возможности обойтись без имущества. Как китаец - миской риса... как древний грек - горстью фиг и оливок. - Я сам посмеялся над этой нелепостью, но дал понять, что мой отказ решителен. - Но какой-нибудь знак нашей благодарности? Баловни судьбы не привыкли, чтобы им отвечали отказом. - Миссис Теннисон, вы пригласили меня на прогулку не для того, чтобы обсуждать со мной подарки, а для важного разговора. Кажется, я знаю какого: в "Девяти фронтонах" и около него есть люди, которые хотят от меня избавиться. - Да. Да. И к сожалению, это еще не все. Они придумывают, как вам навредить. За креслом дедушки - полка с очень редкими первоизданиями. Я подслушала план: постепенно убрать их и подменить более поздними изданиями тех же работ. За последние годы вы - единственный посетитель этого дома, который понимает их ценность. Они рассчитывают, что подозрение падет на вас. Я рассмеялся: - Как увлекательно! - Я предупредила их хитрость и сама подменила тома. Первые издания - в моем сейфе с драгоценностями. Если начнутся некрасивые разговоры, я их предъявлю. Почему вы сказали "увлекательно"? - Потому что они раскрыли карты. Они стали делать ошибки. Спасибо, что вы спрятали книги, но даже без этого я был бы рад открытой схватке. Я не воинственный человек, миссис Теннисон, но я ненавижу клевету и злобные сплетни, - а вы? - Ненавижу. _Как_ ненавижу! Люди болтают - болтают гнусно. Милый мистер Норт, скажите, как можно от них защититься? - Вот и дом Бадлонгов. Давайте выйдем и посидим на молу. - Не забудьте, что вы хотели мне сказать. - Не забуду. - На заднем сиденье лежит полость - можно постелить ее на парапет. Позади нас тянулись заросли одичалого шиповника. Цветы уже начали вянуть, и запах стоял дурманящий. Лучи маяков пробегали по нашим лицам; уши наполнял глухой усыпляющий гул, завывание и звон буев. Небо над головой было как штурманская карта в алмазах. Мы очутились на том самом месте, куда несколько дней назад Бодо привез Аньезе, Мино и меня на пикник. Как обычно, неподалеку стояли машины, и в них сидели пары моложе нас. - Вы советуете мне прекратить занятия в "Девяти фронтонах"? - То, что вы сделали для нас, - благодеяние. А вас там ожидают только опасности - происки некоторых людей. - И видимо, все свалится на вас. - О, мне безразлично. Я вытерплю. - Столько яду? У вас маленький мальчик, надо о нем подумать. Простите меня, но почему вы вообще не уедете из этого дома? Как она была спокойна! - По двум причинам: я люблю дедушку, и он любит меня - насколько он способен. И потом - куда уехать? Нью-Йорк я не выношу. В Европу? В Европу мне пока не хочется. Мать давно ушла от отца - он потом умер - и живет с другим, хотя они не женаты, в Париже и на Капри. Она нам редко пишет. Мистер Норт, я часто думаю, что большая часть моей жизни уже позади. Я старая вдова, живу только для сына и дедушки. Унижения, которые мне иногда приходится терпеть, и скука светской жизни меня не трогают. Только старят... Вы хотели меня научить, как мне справиться со злыми языками. Вы всерьез обещали? - Да... Поскольку мы говорим о вещах, которые близко вас касаются, можно мне - только этот час - звать вас Персис? - Конечно. Я набрал полную грудь воздуха. - Есть у вас основания полагать, что в некоторых кругах на ваш счет злословят? Она понурилась, потом вскинула голову. - Злословят - я знаю. - Я-то понятия не имею, что эти люди говорят, О вас я не слышал ничего, кроме слов восхищения. Но мне говорили, что ваш муж покончил с собой в море, на верхней палубе судна, и рядом никого не было. Полагаю, что это трагическое событие и положило начало злобным пересудам. Я убежден, что ничего порочащего вам даже приписать нельзя. Вы спросили меня, как можно защититься от клеветы. Прежде всего я бы обнародовал факты - истину. Если в деле замешан кто-то еще, кого вы считаете нужным оградить, то надо прибегнуть к другим мерам. В этой истории кто-нибудь замешан? - Нет. Нет. - Персис, может быть, вы хотите прекратить этот разговор? - Нет, Теофил. Мне не с кем поговорить. Позвольте вам все рассказать. Я поглядел на звезды. - Я не люблю секретов - мрачных семейных тайн. Если вы потребуете, чтобы я никому не сказал ни слова, прошу ничего мне не рассказывать. Она понизила голос: - Нет, Теофил, я хочу, чтобы все сплетники и сочинители подметных писем и... знали простую истину. Я любила мужа, но в припадке страшного легкомыслия... по существу, безумия... он оставил меня одну - с таким грузом подозрений. Вы можете рассказывать мою историю кому угодно, если сочтете нужным. Я сложил руки на коленях. При рассеянном свете звезд она могла видеть ободряющую улыбку на моем лице. - Я слушаю, - сказал я. - Когда я окончила школу, меня, как говорится, "вывезли в свет". Танцы, балы, вечера, приемы. Я полюбила молодого человека, Арчера Теннисона. Он не попал на войну, потому что в детстве перенес туберкулез, и медики его не пропустили. По-моему, с этого все и пошло. Мы поженились. Были счастливы. Только одно меня тревожило: он был сорвиголова, и сначала я этим восхищалась. Он очень быстро водил машину. Однажды на пароходе он специально дождался ночи и полез на мачту. Капитан сделал ему выговор в судовом бюллетене. Постепенно я стала понимать, что он страстный игрок - не только на деньги; на деньги тоже, но не это важно, - он жизнью играл. Жизнью: лыжи, горы, гонки на катерах. Когда мы были в Швейцарских Альпах, он съезжал только по самым опасным склонам. Увлекся тобогганом - тогда это было новинкой: в санях съезжают между стенами спрессованного льда. Однажды меня что-то отвлекло, и он взял нашего годовалого ребенка, посадил между колен и поехал. Тогда я в первый раз поняла, что у него на уме: он хотел поднять ставку в игре со смертью; он хотел поставить на карту самое близкое и дорогое, что у него было. Сначала он требовал, чтобы я сидела с ним рядом в машине или на катере; теперь ему понадобился и ребенок. Я со страхом ожидала лета, потому что каждый год он пытался побить свой рекорд езды из Нью-Йорка в Ньюпорт. Он побил все рекорды скорости на дороге в Палм-Бич, но я с ним не поехала. И он держал пари по любому поводу: скачки, футбольные матчи, президентские выборы. Он садился у окна в клубе на Пятой авеню и держал пари насчет марок проезжавших автомобилей. Все друзья умоляли его пойти работать в маклерскую контору отца, но он не мог усидеть на месте. Под конец он стал учиться управлять самолетом. Не знаю, становятся ли теперь жены на колени перед мужьями, но я стояла. Больше того: я сказала ему, что если он поднимется в воздух один, я никогда не рожу ему второго ребенка. Он был так изумлен, что действительно бросил летать. Она умолкла в нерешительности. Я сказал: - Продолжайте, пожалуйста. - По сути он не был пьяницей, но без конца сидел в барах, изображая отчаянного гуляку, и... мне неприятно это говорить... хвастал. Вот и вся почти история. - Можно вас перебить? Прошу вас, не торопитесь. Я хочу знать, что вы сами испытывали все эти годы. - Я? Я понимала, что он в каком-то смысле больной человек. Я все равно любила его, но жалела. Боялась. Вы понимаете, ему нужна была публика, чтобы показывать свою лихость. И мое место было в первом ряду; большая часть представления - хотя и не все - предназначалась для меня. Жена не может беспрестанно ругаться. Я не хотела пропасти между нами... Он считал это мужеством; я - глупостью... и жестокостью по отношению ко мне. Однажды, когда мы плыли в Европу, мы стояли ночью на палубе и он увидел другой пароход, который шел нам навстречу. Нам сказали, что он пройдет рядом. Муж говорит: "А здорово будет, если я спрыгну и подплыву к нему?" Он скинул бальные туфли и начал раздеваться. Я ударила его, сильно, очень сильно - по одной щеке и по другой. Он был так потрясен, что замер. Я сказала: "Арчер, это не я тебя ударила. Твой сын. Научись быть отцом". Он медленно натянул брюки. Потом поднял с палубы пиджак. Эти слова не вдруг возникли. Я их твердила про себя бессонными ночами. И еще: "Я тебя любила больше, чем ты меня. Ты любишь игру со смертью больше, чем меня. Ты убиваешь мою любовь". Мне нельзя было плакать, но я плакала, ужасно. Он обнял меня и сказал: "Это просто игра, Персис. Забава. Я все прекращу - ты только скажи". ...Сейчас я кончу. Он неминуемо должен был встретить такого же безумца, еще худшего безумца. Это случилось через дна дня. Встретились они, конечно, в баре. Тот был ветеран войны, с диким взглядом. Я сидела с ними часа два, и все время этот человек добивал мужа фронтовыми рассказами о том, как он был на волосок от смерти. До чего было весело и прочее! Начинался шторм. Бармен объявил, что бар закрывается, но они ему заплатили, чтобы он не закрывал. Я уговаривала Арчера идти спать, но он не мог отстать от этого человека - ни на рюмку. Жена этого человека отправилась спать, а потом и я, отчаявшись, ушла и легла. Арчера нашли на верхней палубе с револьвером в руке и простреленной головой... Было дознание, следствие... Я показала, что несколько вечеров подряд мой муж и этот майор Майклис говорили как бы шутя о русской рулетке. Но ничего этого в серьезных газетах не появилось и даже в "бульварных", насколько я знаю, - очень мало. Дедушка пользовался большим уважением. Он лично знал издателей лучших газет. О несчастье кратко сообщали где-то на внутренних страницах. Я еще тогда умоляла дедушку добиться, чтобы опубликовали мои показания; но Майклисы - тоже из старинных семей и, чтобы избежать газетной шумихи, перевернут небо и землю. С этого замалчивания и начались мои неприятности. Следствие было закрыто - с выводом, что мой муж покончил с собой в состоянии депрессии. Я ни к кому не могла обратиться за советом и помощью - меньше всего к семейству Босвортов. Миссис Венебл мне с детства была близким и дорогим другом. Она утешала меня так же, как родственники: "Если мы помолчим, все скоро забудется". Майклисов она знает. Она иногда гостит в Мэриленде, недалеко от Майклисов. Она знает тамошние рассказы о нем. Соседи жалуются, что он в три часа ночи упражняется в стрельбе из револьвера и вызывает мужчин в своем загородном клубе сыграть в русскую рулетку... - Миссис Венебл это знает? Определенно знает? - Она сообщила это по секрету дедушке и тете Салли - наверно, чтобы их утешить. Я прошелся перед ней взад-вперед. - Почему она не сообщит это всем - хотя бы на своих знаменитых "вторниках"?.. До чего я ненавижу ату застенчивость, эту круговую поруку вашего так называемого "привилегированного" класса. Она не любит неприятностей. Не любит, когда ее имя связывают с чем-то неприятным, так? - Теофил, я жалею, что рассказала вам эту историю. Оставим ее в покое. На мне пятно. Теперь уже ничего не поделаешь. Поздно. - Нет, не поздно. Где сейчас Майклисы? - Майор в санатории в Чеви-Чейзе. Миссис Майклис, наверно, дома в Мэриленде, это неподалеку. - Персис, миссис Венебл по существу добрая женщина, правда? - Да, очень. - Видит бог, она пользуется влиянием и любит пользоваться влиянием. Вы можете мне объяснить, почему доброта, знание всех обстоятельств дела и чувство справедливости не заставили ее давным-давно рассеять этот туман? Персис ответила не сразу: - Вы не знаете Ньюпорт, Теофил. Не знаете тех, кого здесь зовут "старой гвардией". В этих домах даже упоминать нельзя о неприятном и тревожном. Даже на тяжелую болезнь или смерть старых друзей только намекают - шепотом, пожатием руки при прощании. - Вата, вата... Кто-то мне говорил, что каждый вторник она приглашает ко второму завтраку всю верхушку "Старой гвардии". Некоторые называют их "Синедрион" или "Совет друидов" - это правда? Вы там состоите? - Нет, я для них молода. Я швырнул пивную бутылку в море. - Персис! - Да? - Нам нужен посол, который убедит миссис Венебл и "Синедрион", что их обязанность и христианский долг - рассказать _всем_, как случилось несчастье на пароходе... Они должны сделать это ради вашего сына. - Она, как видно, сама часто об этом думала; она стиснула руки, чтобы скрыть их дрожь. - Я думаю, послом должен быть мужчина - такой, к которому миссис Венебл особенно благоволит и к которому прислушаются благодаря его заметному положению в обществе. Я гораздо лучше узнал барона Штамса. Он человек более основательный, чем вам с дедушкой показалось сначала, и, позвольте вас уверить, смертельно ненавидит несправедливость. Вот уже второе лето он приезжает погостить к миссис Венебл. Вы заметили, что она его по-настоящему ценит и любит? Персис пробормотала: - Да. - Кроме того, он искренне восхищается вами. Вы разрешаете рассказать ему всю историю и попросить о посредничестве?.. Хоть он вам и не нравится. - Не надо... не надо так говорить! Теперь вы понимаете, почему мне приходится вести себя сдержанно и официально. На мне пятно. Довольно об этом... Поступайте... поступайте как знаете. - Сегодня он собирался уехать из Ньюпорта. Он останется. Завтра утром он побеседует полчаса с миссис Венебл. Вы бы послушали, как он говорит, когда увлечется. Уже поздно. Вы не откажете отвезти меня домой? До дома я сам поведу машину. Я сложил полость и открыл Персис правую дверцу. Она повернулась ко мне - лунный свет падал на ее лицо. Она улыбалась. - Я забыла, что такое волнения, рожденные надеждой, - прошептала она. Я ехал медленно, избрав не самый длинный и не самый короткий путь домой. Полицейская машина ненавязчиво проводила богатую наследницу до города, затем свернула в сторону. Мы сидели плечом к плечу. Она сказала: - Теофил, я вас сегодня рассердила, когда предложила вам подарок в знак нашей с дедушкой благодарности. Вы объясните почему? - Вам интересно? - Да. - Что ж, поскольку это будет маленькая утешительная лекция, я буду именовать вас "миссис Теннисон". Позвольте вам объяснить, миссис Теннисон, что каждого из нас формирует воспитание. Я происхожу из средних слоев - можно сказать, из середки средних слоев - и из средней части страны. Мы - врачи, пасторы, учителя, редакторы провинциальных газет, адвокаты с конторами на две комнаты. Когда я был мальчиком, каждая семья имела лошадь и таратайку, и нашим матерям помогала по хозяйству "прислуга за все". Все сыновья и многие дочери поступали в университеты. В этом мире никто и никогда не получал - и, конечно, не преподносил - дорогих подарков. Подобные подарки считались чем-то унизительным, или, лучше сказать, нелепым. Если мальчик мечтал о велосипеде или пишущей машинке, он зарабатывал деньги, разнося по домам "Сатердей ивнинг пост" или подстригая соседские лужайки. Отцы платили за наше образование, но на личные расходы, неизбежные в университете - например, покупка смокинга или поездка на танцы в женский колледж, - мы зарабатывали летом на фермах или нанимались официантами в гостиницы. - И в средних слоях не бывает неприятностей? - Почему же? Люди везде одинаковы. Но одна среда больше способствует устойчивости, другая - меньше. - Это вы объясняете, почему вас рассердил разговор о подарке? - Нет. - Я повернулся к ней с улыбкой. - Нет. Я думаю о вашем сыне Фредерике. - О Фредерике? - В восемнадцатом году женщина, работавшая на Бельвью авеню - вы должны хорошо ее знать, - сказала мне: "Богатые мальчики никогда не становятся взрослыми - во всяком случае, редко". - Ну, это... поверхностно. Это не так. - Бодо вам описывал свою семью - отца, мать, сестер? Провинциальная аристократия. Там замок - наполовину ферма, там слуги живут с семьей из поколения в поколение. Теперь они пускают постояльцев. Все заняты круглый день. А вечером - австрийская музыка и смех. Миссис Теннисон, какая среда для мальчика без отца! - Он вас послал рассказать об этом? - Нет, напротив. Он сказал мне, что уезжает из Ньюпорта отчаявшись и по своей воле никогда сюда не вернется. Мы подъехали к моему дому. Я снял велосипед с заднего сиденья. Она обошла машину, чтобы сесть за руль. Протянув мне руку, она сказала: - Пока этот туман подозрений не рассеется, мне нечего ответить. Спасибо за компанию. Спасибо, что выслушали мой рассказ. В средних слоях дружеский поцелуй не запрещается? - Если никто не видит, - сказал я и не торопясь поцеловал ее в щеку. Она ответила мне тем же - как уроженцу Огайо. Затем я пошел к Бодо. Он не спал и выскочил из машины. - Бодо, вы могли бы задержаться в Ньюпорте до середины завтрашнего дня? - Я уже получил разрешение. - Могли бы вы завтра утром поговорить с миссис Венебл наедине? - Мы всегда в половине одиннадцатого пьем с ней шоколад по-венски. Я рассказал ему все и объяснил, какое дело взвалено на его плечи. - Можете? - Должен и, честное слово, добьюсь - но, Теофил, балда вы этакая, мы все равно не знаем, может ли Персис меня полюбить. - Ручаюсь. - Как?.. Как?.. Как?.. - Не спрашивайте! Я _знаю_. И еще одно: вы вернетесь в Ньюпорт двадцать девятого августа. - Не могу. А почему?.. Для чего? Откуда вы знаете? - Вас пошлет ваш начальник. И захватите обручальное кольцо. Вы нашли свою фрау баронессу. - Вы меня с ума сведете. - Я вам напишу. Отдохните как следует. Не забудьте помолиться. Я устал как собака. Спокойной ночи. Я вернулся к себе. У меня родилась идея. Устроить это мне поможет Эдвина. 14. ЭДВИНА Когда в комнате тети Лизеллоты мой взгляд упал на Эдвину и по моим щекам потекли слезы, я ощутил облегчение не только оттого, что кто-то меня заменит, - я увидел старого и любимого друга. Я знал Эдвину - знал ее в 1918 году как Туанетту или миссис Уиллз. Все эти недели у миссис Крэнстон, когда ее так часто вспоминали - невесту Генри и "звезду пансиона" из комнаты над садом, - ее иначе, как Эдвиной, не называли. Однако я сразу понял, что мой старый друг и есть долгожданная Эдвина. Вот как я с ней познакомился. Осенью 1918-го мне был двадцать один год и я служил в форте Адамс в Ньюпорте. Меня произвели в капралы и наградили недельным отпуском, чтобы съездить домой и показать мою новую нашивку родителям, сестрам и народу. (Мой брат воевал за океаном.) Я возвращался в часть через Нью-Йорк и сел на пароход линии Фолл-Ривер, шедший в Ньюпорт. Старожилы до сих пор вспоминают эти пароходы с прочувствованными вздохами. По части роскоши и романтики там было все, о чем только можно мечтать. Большинство кают выходили на палубу, и двери были забраны деревянными жалюзи, которые можно было открыть для проветривания. Подобные удобства мы видели только в кинофильмах. Так и казалось, что сейчас постучат в дверь, мы откроем, и прекрасная незнакомка под густой вуалью умоляюще прошепчет: "Пожалуйста, впустите меня и спрячьте. За мной гонятся". Ах! Мы плыли с затемнением. Тусклые синие лампы указывали входы во внутреннюю часть корабля. Я пробыл на палубе час, с трудом различая статую Свободы, береговую линию Лонг-Айленда и, может быть, высокие "американские горы" Кони-Айленда. Все время с холодком в спине я ощущал, что за нашим плаванием следят перископы вражеских подводных лодок - злобных крокодилов, притаившихся под водой, - но понимал