по делу, о котором вам, наверное, следует знать? - Я весь к вашим услугам. - До мистера Норта дошли некоторые интересные подробности трагической гибели мистера Арчера Теннисона. Он хочет, чтобы и вы их узнали - вы человек изобретательный и однажды великолепно его выручили. Мистер Норт, не расскажете ли вы шефу сами? Я рассказал. Постарался изложить дело кратко, но вразумительно. И закончил так: - Теперь я хотел бы, чтобы мисс Эдвина объяснила вам, как отразилась эта игра в русскую рулетку на судьбе вдовы мистера Теннисона. Эдвина объяснила. Шеф подумал, а потом спросил: - Могу я поступить так, как если бы дело касалось моей дочери? - Мы на это и рассчитываем, шеф. - Разрешите воспользоваться вашим телефоном? Я закажу междугородный разговор, пользуясь кодовым номером полиции. А вы тем временем можете продолжать беседу или, если хотите, помолчать. Сначала он позвонил к себе на службу. - Лейтенант, город Чеви-Чейз в Мэриленде находится на границе округа Колумбия. Выясните, пожалуйста, где там ближайший полицейский участок, номер телефона и фамилию начальника. - Он вынул записную книжку и все записал. Потом заказал междугородный разговор. Назвал свою фамилию, должность и кодовый номер. - Шеф, простите, что так поздно вас потревожил. Надеюсь, что не очень помешал... Тут у нас возник один вопрос, и мне надо вас спросить, что вам известно о майоре Джеймсе Майклисе. - Разговор длился минут десять. Шеф Дифендорф что-то записывал в книжку. - Благодарю вас, шеф Эриксон, и еще раз простите, что так поздно вас беспокою. Если вы мне пришлете данные, которые можно огласить, я буду вам очень признателен. Всего хорошего, сэр. Дифендорф был доволен собой - и не зря. - Леди и джентльмены! Два года назад майору Майклису было предложено покинуть местный клуб, который там называют "Президентским гольф-клубом". Он размахивал в биллиардной револьвером, требуя от других членов клуба сыграть с ним в русскую рулетку. Его исключили и из "Военно-морского клуба" в Вашингтоне. Очевидно, он становился все более и более неуравновешенным. А так как он происходит из влиятельной семьи, никаких сообщений об этом в вашингтонские газеты не просочилось. В прошлом году жена его возбудила дело о разводе. У нее взял интервью репортер газеты, выходящей в Такома-Парке, недалеко от ее местожительства. Одной из главных причин развода она назвала маниакальное увлечение мужа этой отчаянной игрой. Через несколько дней я получу официальные данные по этому делу. Надеюсь, что на душе у миссис Теннисон станет легче. - И она выберется из этой трясины, - сказала Эдвина. Через три дня утром я позвонил в "Девять фронтонов" и попросил Виллиса позвать к телефону миссис Теннисон. - Миссис Теннисон редко бывает здесь по утрам, сэр. Она у себя во флигеле за оранжереями. - Он дал мне номер ее телефона. - Спасибо, Виллис. Сколько раз я бывал в "Девяти фронтонах", но даже не слышал, что у Персис есть отдельный дом. У нее были комнаты в доме деда, и она проводила там много времени, но, как выяснилось, больше бывала у себя, в коттедже "Лиственницы"; тут жил ее сын с няней, тут же находились ее книги и ее рояль. Вот еще пример той удушливой скрытности, которую культивировала миссис Босворт в доме отца. Упаси бог проронить лишнее слово, которое прольет свет на семейные дела. Действительно трясина. - С добрым утром, миссис Теннисон. - Здравствуйте, Теофил. - Я оставлю у вас в прихожей кое-какие бумаги. Можно зайти сегодня часов в пять, чтобы обсудить их с вами? - Конечно, можно. Но хотя бы намекните, что это за бумаги. - Фредерик здоров? - Да, спасибо. - Когда-нибудь он будет рад узнать из официальных источников, что отец его покончил с собой не в припадке депрессии, а понадеявшись на удачу в глупой игре. В пять часов я подъехал на велосипеде к ее дверям. Коттедж "Лиственницы" был построен в том же стиле, что и "Девять фронтонов", и часто именовался "флигельком". Уменьшительными вообще злоупотребляли в Ньюпорте. Дверь была открыта, и Персис вышла мне навстречу. На ней снова было полотняное платье, но на этот раз бледно-желтое. На шее висели бусы из светлого янтаря. Я не мог - и не очень старался - скрыть свое восхищение. Она привыкла видеть восхищение на лицах и ответила извиняющейся улыбкой, словно говоря: "Ну, что поделаешь!" Сынишка выглянул из-за ее спины и сбежал - маленький крепыш с огромными глазами. - Фредерик стесняется. Сначала будет прятаться где-нибудь поблизости, а потом заведет с вами дружбу... Давайте лучше выпьем чаю, а потом обсудим ваши удивительные документы. Меня провели в большую гостиную; через распахнутые высокие окна в нее вливался морской воздух. Я часто видел эти окна, проходя по Скалистой аллее. Две пожилые горничные хлопотали возле чайника, бутербродов и торта. - Мистер Норт, это мисс Карен Йенсен и мисс Забет Йенсен. Я поклонился: - Добрый день. Добрый день. - Добрый день, сэр. - Ваше имя хорошо знают в этом доме, мистер Норт. - По-моему, я имел удовольствие познакомиться с мисс Карен и мисс Забет у миссис Крэнстон. - Да, сэр. Нас знакомили. Как отметила миссис Крэнстон, я был весьма знаменитой персоной "в определенных кругах". Когда убрали со стола, Персис попросила: - Пожалуйста, объясните, как мне надо отнестись к этим документам и газетным вырезкам. - Миссис Теннисон, скоро вы почувствуете, что атмосфера, в которой вы живете, меняется. Тем, кто со злорадством - именно со злорадством - приписывал вам некрасивую роль в смерти вашего мужа, теперь придется искать другую жертву. Вы перестали быть женщиной, которая довела мужа до отчаяния; вы - женщина, чей муж неосмотрительно выбирал друзей. Миссис Венебл получила копии этих бумаг; мисс Эдвина, которая бывает во многих здешних домах и всегда старалась вас защитить, _делает все, чтобы воздух стал чище_. Вы попали в положение многих дам, живших лет полтораста назад, чьих мужей убивали на дуэли из-за чепуховой ссоры по поводу карт или скаковой лошади. А сами вы ощущаете в себе какую-нибудь перемену? - О да, Теофил, но с трудом в это верю. Мне надо привыкнуть. - Давайте оставим этот разговор. - Я засмеялся. - Можете не сомневаться, что в данную минуту многие разговаривают о том же самом. Но я хотел поговорить с вами о другом. Только раньше... - Я встал. - Не могу видеть на пюпитре ноты и не полюбопытствовать, что тут разучивали. Я подошел к роялю и увидел транскрипцию Бузони шести хоральных прелюдий Баха. Я взглянул на Персис. С той же "извиняющейся" улыбкой она пояснила: - Дедушка очень любит Баха. Я готовлю эти прелюдии для наших зимних вечеров. - На острове Акуиднек редко услышишь хорошую музыку. Я по ней изголодался. Не попробуете ли вы сыграть их при мне? Она была по-настоящему хорошей пианисткой. Вполне созревшей для замка Штамс. Музыка развеяла память о злоязычии и снисходительном ханжестве, надежду заслониться земными утехами... Под ее пальцами зазвучали колокола "In Dig ist Freude" ["В тебе радость" (нем.)], обрело голос смирение "Wenn wir in hochsten Noten sein" ["В час крайней нужды" (нем.)]. Фредерик прокрался в комнату и сел под роялем. Кончив играть, она встала. - Фредерик, - сказала она. - Я пойду в сад нарвать цветов для дедушки. Не отпускай мистера Норта, пока я не вернусь. - И вышла. Я нерешительно поднялся со стула. - Фредерик, как по-твоему, маме хочется, чтобы я ушел? - Нет! - громко воскликнул он, вылезая из-под рояля. - Нет... вы останьтесь! - Тогда давай играть на рояле, - прошептал я заговорщицким тоном. - Садись на банкетку, и мы сыграем колокольный звон. Ты тихонько бери вот эту ноту, так... - Я нажал пальцем "до" малой октавы и показал ему, как надо медленно, тихо повторять этот звук по счету. Нажав правую педаль, я дал свободу обертонам, на которые отозвались струны в верхнем регистре. Потом протянул руку и стал ударять по басовому "до". Это старый салонный фокус. У новичка появляется ощущение, что под его пальцами звучит множество нот и комнату заполняет воскресный утренний перезвон. - Ну, а теперь погромче, Фредерик. Он посмотрел на меня с благоговением. Как сказал тот француз? "Основа воспитания детей - это развитие в них способности удивляться". В благоговении есть и доля страха. Взгляд Фредерика упал на мать, застывшую в дверях. Он подбежал к ней с криком: - Мамочка, я играю на рояле! Но он уже устал от этого непонятного мистера Норта и унесся наверх, к няне. Персис с улыбкой подошла ко мне: - Крысолов, да и только! Я нарочно придумала, что мне надо в сад. Фредерику редко приходится видеть здесь мужчин. О чем еще вы хотели со мной поговорить? - Об одной выдумке. Я очень сдружился с Эдвиной Уиллз и Генри Симмонсом. Из этого плавания по Карибскому морю, чуть не кончившегося бедой, Эдвина вернулась с опозданием, и теперь они с Генри срочно готовятся к Балу слуг. Они снова наняли оркестр Крэнстонской школы. Уже продали много билетов, но хотят придумать что-нибудь новое, вдохнуть в это дело жизнь. Я предложил пригласить несколько почетных гостей - начав с шефа полиции и шестерки его отважных молодых подчиненных, а также брандмейстера Далласа и шестерки отважных молодых пожарных. Ведь они - в полном смысле слуги народа. - Прекрасная мысль! - Потом я им рассказал о знаменитом венском Извозчичьем бале, где вместе веселятся люди из всех кругов общества. Тогда нам пришла в голову мысль подойти к этому же, но постепенно: сначала пригласить молодого человека и молодую даму из тех, которые проводят здесь лето, - самых красивых и обаятельных, а главное, тех, кто особенно приветлив со слугами. Правда, они не очень верят в успех, но комитет обсудил кандидатуру джентльмена и решил единогласно: барон Штамс. Вы заметили, как безукоризненно он ведет себя со всеми без исключения? - Да. - Ну вот, я его "прощупал". Не считает ли он, что быть там гостем ниже его достоинства, не боится ли, что ему будет скучно? Наоборот! Оказывается, он давно хотел познакомиться с персоналом миссис Венебл, так сказать "в светском порядке", и с персоналом "Девяти фронтонов", со слугами миссис Эмис-Джонс и других домов, где он часто обедает. Но он не знает, отпустят ли его. Сможет ли посол без него обойтись. А Эдвина смеется. Они с миссис Венебл не только хорошие друзья - они часто затевают вместе всякие увеселения, чтобы Ньюпорт стал приятнее и для тех, кто здесь работает, и для тех, кто развлекается. Эдвина уверена, что ей стоит только намекнуть миссис Венебл, и та позвонит послу. "Дорогой посол, могу я просить ваше превосходительство о маленьком одолжении? Мы хотим устроить нечто вроде Извозчичьего бала. Вы не отпустите барона Штамса, которого здесь назвали самым популярным гостем летнего сезона? Понимаете - Вена-в-Ньюпорте. Это в ваших силах?" - Чудесная идея! - Потом комитет обсудил кандидатуру почетной гостьи. И выбрал вас. - Меня?.. Меня?.. Не может быть! Я почти никуда не выхожу. Они даже не подозревают о моем существовании. - Персис, вы знаете не хуже меня, что слуги в Ньюпорте от года к году почти не меняются. Они, как молчаливые зрители, жадно наблюдают за блестящим обществом хозяев. А вы, "великие мира сего", поражаетесь, что они столько знают. У них долгая память и стойкие привязанности, такие же стойкие, как и неприязнь. Ваше несчастье их тоже затронуло. Они помнят вас в счастливые времена - это было всего несколько лет назад. Они помнят, что вы с мистером Теннисоном завоевали приз лучших танцоров на благотворительном балу в пользу Ньюпортской больницы. Но главное, они помнят вашу сердечность: вы могли казаться отчужденной и холодной гостям, но никогда не бывали холодны с ними! Она прижала ладони к щекам. - Но они будут так разочарованы! Я понимаю, почему они любят Бодо, но я-то - просто унылая старая вдова с "подмоченной репутацией". - Ну да, - грустно ответил я. - Я им говорил, что вы вряд ли примете их приглашение; тетя Сара сочтет, что вы себя роняете... - Нет! Нет! Неправда! - Могу я подробнее изложить их планы? Торжественное открытие назначено на полночь. Генри и Эдвина выйдут на середину зала под звуки марша Джона Филипа Сузы, а за ними проследуют парами члены комитета. Затем - шеф Дифендорф со своими шестью молодцами и шеф Даллас со своими молодцами в ослепительной форме. Затем, расточая улыбки, - вы и Бодо, в лучших своих нарядах. Когда вы подойдете к передней паре, Генри поднимет свой жезл, подавая знак оркестру, который тихо заиграет вальс "Голубой Дунай". Вы двое сделаете круг по залу. Музыка смолкнет. Мисс Вотроз займет место за роялем, и вы вдвоем пройдете по залу сперва в полонезе, потом в польке, затем в мазурке... Потом снова вступит оркестр с "Голубым Дунаем", и вы, вальсируя, будете приглашать партнеров справа и слева. Наконец, поклонитесь гостям, пожмете руки Генри и Эдвине, и... вы - свободны. Люди этого всю жизнь не забудут. На глазах у меня были слезы. Счастливее всего я бываю, когда фантазирую. Бодо еще не слышал об этом плане. Послу тоже никто не звонил. Я просто пускал пробные шары. Я просто выдувал мыльные пузыри. Но все сбылось. Однажды утром Эдвину, Генри, Фредерика и меня пригласили на генеральную репетицию танцев в "Лиственницы". На Персис было платье из множества слоев светло-зеленого тюля, которые вздымались облаком во время вальса, хотя такие платья не были в моде в 1926 году. Когда репетиция кончилась, распорядители бала похвалили танцоров и примолкли. Наконец Генри сказал: - Эдвина, милая, за такое представление не пришлось бы краснеть на юбилее королевы Виктории в Хрустальном дворце, честное слово. Фредерик носился по комнате, разучивая польку. Он упал и ушибся. Бодо взял его на руки и отнес наверх к няне - так, словно делал это каждый день. Когда мы собрались уходить, Генри сказал: - Послушайте. Кусачки, неужели вы не можете разок соврать, что были в услужении? Мы выдадим вам билет и пустим на завтрашний праздник. - Ну нет, Генри. Вы же сами провели черту между теми, кто входит через парадную дверь и кто через нее не входит. Я могу представить себе всех вас в воображении и буду делать это не раз. Мы стояли перед домом на дорожке, посыпанной гравием. Эдвина спросила: - По-моему, вы что-то хотите сказать, Тедди? Я посмотрел ей в глаза. (Правильно: по утрам они были скорее голубыми, чем карими). И, запинаясь, произнес: - Мне всегда трудно говорить "прощайте". - Мне тоже, - сказала Эдвина и поцеловала меня. Мы с Генри молча пожали друг другу руки. 15. БАЛ СЛУГ Уже несколько недель в воздухе чувствовалось приближение осени. Листва великолепных ньюпортских деревьев желтела и опадала. Я шептал себе слова Главка из "Илиады": Листьям в дубравах древесных подобны сыны человеков: Ветер одни по земле развевает, другие дубрава, Вновь расцветая, рождает, и с новой весной возрастают; Так человеки: сии нарождаются, те погибают. Лето 1926 года подходило к концу. Я зашел в гараж Джосайи Декстера и уплатил два последних взноса за мой велосипед - до дня отъезда из Ньюпорта. Кроме того, я купил у него колымагу, заплатив за нее дороже, чем, когда-то за бессердечную "Ханну", которая за это время была воскрешена для дальнейшей службы и наблюдала за нашей сделкой. - Я вожу ее только сам, - сказал Декстер. - Знаю, как с ней обращаться. Хотите сказать ей несколько слов? - Нет, мистер Декстер. Я уже не такой шалопай, как раньше. - Слышал, что не все шло у вас гладко. В Ньюпорте молва быстро бежит. - Да. Добрая или нет, а бежит. - Слышал, что у вас есть теория, будто Ньюпорт похож на Трою: тоже девять городов. Когда я был мальчишкой, наша бейсбольная команда называлась "Троянцы". - Вы чаще выигрывали или проигрывали? - Чаще выигрывали. Мальчишки всегда болели за "троянцев", потому что в книге их победили. Мальчишки, они ведь такой народ. - В какие это было годы? - В девяносто шестом и седьмом. Все мы учили латынь, а кое-кто и греческий... Когда вы хотите забрать машину? - В четверг, после ужина. Если вы мне дадите ключи, я смогу уехать, вас не побеспокоив. - Ну нет, профессор, машина эта не новая и машина недорогая, но если с ней хорошо обходиться, она вам еще послужит. Я бы хотел с вами проехаться и дать кое-какие советы. - Вы меня очень обяжете. Тогда я приду в восемь и сдам вам велосипед. Мы сможем доехать с вами до миссис Киф, забрать мои вещи и прокатиться. Пожалуйста, поставьте в машину большой бак бензина, я хочу ехать всю ночь до Коннектикута. И вот в вечер Бала слуг я пригласил миссис Киф и ее невестку в "Церковное собрание" при унитарианской церкви, где кормили курятиной. Я увидел там много новых лиц и был представлен их обладателям. Лица унитариев - хорошая им рекомендация. Мы с миссис Киф очень подружились на новоанглийский манер, поэтому при расставании нам не пришлось произносить прочувствованных слов. Я уложил свои вещи, вынес их к калитке и поехал на велосипеде в гараж Джосайи Декстера. Он сразу же приступил к уроку и показал мне, как заводить машину и как останавливаться; как подавать назад плавно, словно киваешь соседу; как экономить бензин, беречь тормоза и аккумулятор. Подобно игре на скрипке, тут есть свои секреты, которые может объяснить только маэстро. Когда мы вернулись в гараж, я заплатил за добавочный бензин и поставил бак в машину. - Вижу, вам не терпится уехать, профессор. - Отнюдь. Мне нечего делать почти до полуночи, а тогда я хочу проехать под окнами миссис Венебл и послушать торжественный марш на Балу слуг. - После смерти жены я тут, на чердаке, оборудовал себе второе жилье. Может быть, посидим, выпьем по чарке ямайского рома, чтобы скоротать время? Я человек непьющий, но могу пить и не пить. Мы вскарабкались по лестнице на чердак. Он был завален частями разобранных автомобилей, но Джосайя выгородил себе аккуратную трехкомнатную квартирку с большим письменным столом, печкой, удобными креслами и плотно набитыми книжными полками. Хозяин вскипятил воды, добавил рому, положил палочку корицы и половинку апельсина. Он наполнил наши кружки, и я приготовился провести часок на молчаливый новоанглийский лад. Сам я решил держать язык за зубами. Хотелось послушать его. Но для этого пришлось запастись терпением. - А на месте Трои были еще города после тех девяти, что нашел Шлиман? - Как будто нет. Он нашел убогую деревеньку Гиссарлык - вот и все, что там сегодня осталось. Можно было ожидать, что она разбогатеет, находясь всего в четырех милях от входа в Дарданеллы, но этого не случилось. Видно, там не хватает пресной воды. Молчание. Чудо, а не ром. - Это наводит на мысль, что за перемены ждут нас здесь - скажем, лет через сто или тысячу... Английского языка, пожалуй, тогда и не узнаешь... Лошади и сейчас уже почти вымерли; собираются протянуть железную дорогу до Провиденса... - Он взмахнул руками. - Люди будут прилетать и улетать на крыльях, как зонтики... Проведя ладонью по лбу, он сказал: - Тысяча лет - большой "срок. Может, и кожа у нас будет другого цвета... Могут быть землетрясения, стужи, войны, вторжения, поветрия... Вас пугают такие мысли? - Мистер Декстер, кончив университет, я поехал на год в Рим изучать археологию. Профессор повез нас на несколько дней за город, чтобы научить нас копать. Копали мы, копали. Через некоторое время напали на дорогу - большая была дорога, тысячи две лет назад... Колдобины, дорожные вехи, молельни. Миллион людей, наверно, по ней прошел... смеясь... тревожась... строя планы... горюя. С тех пор я стал другим человеком. Меня это освободило от гнета больших чисел, больших расстояний и больших философских проблем, которых мне не постичь. Я пашу свой клочок земли и не стараюсь поспеть всюду разом. Он встал и прошелся по комнате. Потом взял с печки кувшин и, снова наполнив кружки, сказал: - До того, как сюда вернуться и открыть извозчичий двор, я два года посещал университет Брауна. - Он жестом показал на книжные полки. - Читал Гомера, Геродота и Светония и до сих пор читаю. Книги, от которых нас отделяют восемнадцать - двадцать восемь столетий. Но одно, мистер Норт, мало изменилось с тех пор - люди! - Он взял со стола книгу и положил ее назад. - Сервантес, тысяча шестьсот пятый год. А они все ходят взад и вперед по Темза-стрит, "смеясь и тревожась". Будет еще не один Ньюпорт, пока мы выродимся до Гиссарлыка. Давайте лучше поговорим о чем-нибудь другом. Меня еще гнетет мысль о времени. После сорока время для нас становится вроде навязчивой идеи. - Сэр, я приехал на этот остров около четырех месяцев назад. Вы были первым человеком, которого я встретил. Помните, каким я показался вам шалопаем, но на самом деле я был усталым и циничным, не знал, чего хочу. Лето двадцать шестого года очень мне помогло. Я еду в другие края, которые через триста лет, наверно, изменятся до неузнаваемости. Но там тоже будут люди, хотя пока что я не знаю там ни души. Спасибо: вы напомнили мне, что во все времена и повсюду мы встречаем очень похожих людей. Мистер Декстер, могу я попросить вас об одном одолжении? Вы знаете семью Матера?.. А Уэнтвортов? Понимаете, я трушу, когда надо прощаться. Если вы их встретите, передайте им, пожалуйста, что, покидая Ньюпорт, мне очень хотелось напоследок выразить им мою признательность и симпатию. - Хорошо. - Пять человек, которых я люблю, будут сегодня на Балу слуг. Им мои прощальные слова уже сказаны. Сегодняшний вечер, сэр, сохранится как одно из счастливейших моих воспоминаний. - Я встал и протянул ему руку. - Мистер Норт, прежде чем пожать вашу руку, я должен сделать одно признание. Вы помните: я покупаю старые машины. Младший брат их моет. Бывает, мы покупаем четыре-пять штук в неделю. Он парень непутевый и всякое старье, которое находит под сиденьями, в обивке и под ковриком - самые разные вещи, - сваливает в бочку, чтобы я его потом разобрал. Иногда неделями туда не заглядываю. Месяца полтора назад я нашел что-то вроде рассказа. Без подписи, одно только место названо - Трентон, Нью-Джерси. Номер на вашей машине был ньюгемпширский. Поговорив с вами сегодня, я подумал: не вы ли написали этот рассказ? Я побагровел. Он протянул руку к нижнему ящику стола и достал оттуда длинный отрывок из моего Дневника - описание интрижки с дочерью сапожника в Трентоне. Я кивнул, и он отдал рукопись мне. - Вы уж меня извините, мистер Норт. - Ерунда. Марал бумагу, чтобы время провести... Мы молча обменялись взглядами. - Вы тут довольно живо все описали, мистер Норт. Я бы сказал, что у вас есть способности. А вы не подумывали стать писателем? - Я помотал головой. - Я провожу вас вниз, до машины. - Спокойной ночи, Джосайя, и спасибо. - Езжайте осторожно, Теофил. Я не стал ждать под деревьями у дома миссис Венебл, когда заиграют марш Сузы и "Голубой Дунай". Память питает воображение. Память и воображение, объединившись, могут придумать Бал слуг и даже написать книгу, если захотят.