лчание Дэвид спросил: - Что-нибудь передать дома? - Скажи, я надеюсь, у них все в порядке. А если им что-нибудь нужно, пусть непременно дадут мне знать. У мамы есть адрес, по которому она может связаться со мной. - Какой адрес? Этой гостиницы? - Адвоката, - бесцветным голосом произнес Джири. Краем глаза он следил за мальчиком, таким слабеньким, таким беззащитным. Ему хотелось обнять сына, но он подавил это желание. Сидит здесь бесприютный, среди чужих людей. Поезд увезет его за шестьдесят пять миль отсюда, оторвет от Джири... Как могло случиться, что жизнь их повернулась так? Он погрузился в воспоминания, в памяти всплыл тот момент, когда впервые он понял, что должен уехать от Элизабет, из дома, из института, от барабанного грохота. - Дэвид, - попросил он сына охрипшим голосом, наклонясь к нему поближе, - обещай мне, что не будешь волноваться. - Из-за чего? - Вообще не будешь. Особенно из-за того, что... я ушел из дома. Ты скоро поймешь, ничего не изменилось. Нисколько. "Лицемер" - вот что думал сын, это было видно по его глазам. - Как только все устроится, - с отчаянием продолжал Джири, - ты сможешь приезжать ко мне и жить сколько захочешь. Состав дернуло, и поезд тронулся. Дэвид испуганно закричал: - Скорее, папа! Джири поднялся, взял руку сына, быстро и крепко пожал ее, стремительно вышел из купе и так же стремительно стал пробираться к выходу. Вагон был набит битком. Он решил пробираться вперед, в противоположный конец ему не протиснуться: в проходе у окон, дымя сигаретами, сгрудилась компания молодых людей. Он прошел лишь четверть пути и увидел, что навстречу ему движется спутник Джима, смахивающий на биржевого маклера. Он, видно, нашел два свободных места и возвращался за приятелем. Что ж, теперь можно не волноваться, пронеслось лихорадочно в его мозгу, Дэвиду больше не грозит оказаться в обществе Мориса Блейкни. Поезд уже набрал скорость, Джири и приятель Джима столкнулись в узком проходе, поспешность, с какой Джири протиснулся мимо, удивила "маклера", и он наградил его возмущенным взглядом. Джири посочувствовал ему, в конце концов, откуда этому человеку знать, что Джири собирается выскакивать на ходу. Вагон приближался к краю платформы - неужели придется прыгать прямо на рельсы? Он задыхался, в ушах гремели барабаны. Он с силой дернул дверь и нащупал ногой ступеньки. Мимо проплывали последние ярды платформы, позади осталась та ее часть, с которой обычно идет посадка, теперь они ехали мимо сваленных в беспорядке тюков, тележек и всякого хлама. Неужели уже поздно? Джири отогнал от себя эту мысль и прыгнул. Во время прыжка он внезапно заметил Блейкни, его лицо лишь промелькнуло в окне, но Джири не мог ошибиться. Доктор вышел из своего купе и видел, как Джири прыгает с подножки вагона. Все, конец, в ужасе думал он. Его отбросило вперед, и он упал на четвереньки. К счастью, руки и ноги остались невредимы, но головой он больно ударился о деревянный ящик, и на несколько секунд его оглушило. Он медленно поднялся на ноги. Морис Блейкни, конечно, все видел. Ребра ныли от боли. По крайней мере Дэвид теперь в безопасности, сидит себе в углу - с одной стороны окно, с другой - приятель Джима. Надежда и страх, надежда и страх. Зато он остался на своем вокзале. Он прислушался: барабанная дробь смолкла. Потирая ушибленную голову, Джири повернулся, собираясь пойти по платформе к зданию вокзала, и увидел веснушчатое лицо с подозрительными, глубоко посаженными глазами. Сомнений нет, это носильщик Чарли. - Так-с, - проговорил Чарли. - А что теперь стряслось? - У него в руках был красный сигнальный фонарь, который он слегка раскачивал, словно размышляя, не стукнуть ли им Джири по голове. - Изучаете помаленьку, шеф? Отрабатываете различные способы, как бросаться на ходу с подножки вагонов и ломать себе шею? - Во всяком случае, - парировал Джири, - хронометражем передвижения рабочих не занимаюсь. - Вижу, - ответил Чарли, испытующе поглядывая на него. - Прекрасно вижу. Сначала сел в поезд, потом, в последнюю минуту, спрыгнул - похоже, вы кого-то решили провести. Похоже, хотите сбить со следа. Вот что я вам скажу, шеф. Вы ведете себя как человек, который бегает от закона. - Ладно, - прервал его Джири. - Можете отвести меня к полицейскому и установить мою личность. - Не валяйте дурака, - сказал Чарли. В его голосе прозвучала нотка сомнения. - А вы не предъявляйте мне обвинений, - перешел в наступление Джири. Все передряги, напряжение и усталость этого дня вылились сейчас в ярость против Чарли. Ему хотелось наказать и унизить этого человека в куцем пиджаке. Измотанный и разбитый, он сам хотел теперь мучить и ставить синяки. - Пошли, - сказал он грубо. - Найдем полицейского, и вы повторите ему свои слова о том, что я скрываюсь от закона. - Не торопитесь вы так, - пробормотал Чарли. Он отступил, испуганный угрозой, загоревшейся в глазах Джири. - Вы ведь не хуже меня знаете, что совершаете чуднЫе поступки. - Я прогуливался по той части вокзала, куда не пускают пассажиров, - сказал Джири. - Выслушав от вас и вашего сослуживца нотацию, я тихо и мирно ушел оттуда. Мы не станем вспоминать тот факт, что вы оба получили от меня подарок наличными. Может, я нарушил правила, но и вы тоже. Ну а теперь по поводу моего прыжка с поезда. Я сошел, потому что не собирался никуда ехать. Я провожал своего знакомого, заговорился с ним, а поезд в это время тронулся. Такое случается каждый день. Но вы отчитываете меня и угрожаете законом. Что ж, пошли, найдем представителя закона. - Он схватил Чарли за руку. - Я скажу ему, как вы ко мне пристаете. Посмотрим, чья возьмет. Чарли выдернул руку. Физически он был явно раза в три сильнее Джири. - Да ладно, забудем про это. Я не хочу никаких неприятностей. Если у вас есть причина прыгать с поезда, прыгайте на здоровье. Верно? - Почему же вы не поинтересовались, что это за причина? Или подумали - начнете мне угрожать, заработаете еще один фунт? Насупившись, Чарли побрел прочь и вскоре исчез за кучей ящиков. Победа приободрила Джири. Он пошел вдоль платформы в направлении кафе: надо что-нибудь выпить. Все непременно уладится. Блейкни не сможет сесть рядом с Дэвидом; а когда они сойдут с поезда, Дэвид будет осторожен и не попадется Блейкни на глаза; беда миновала его, он уцелел, будем надеяться, что все к лучшему. Если Блейкни нечего будет сообщить его "доброжелателям", у них не возникнет соблазна тревожить его, и его оставят в покое, он будет предоставлен самому себе среди этого многоликого скопища равнодушных, среди захлестывающего вокзал людского потока, движение которого легко предсказать. Согревшись и успокоившись, касаясь плечами плеч миролюбивых незнакомцев, Джири, как ракушка, прилип к бару, терпеливо ожидая своей очереди. Он понимал, что заслужил двойное виски. Вечер, к которому Элизабет решила не укорачивать себе юбку, устраивали мистер и миссис Маркус Пелт. Адриан Суортмор старался не терять Маркуса Пелта из виду, точнее говоря, он считал, что с Маркусом Пелтом внешне надо поддерживать самые сердечные отношения, хотя внутренне всегда был с ним настороже. Пелт - экономист, чрезвычайно удачливый экономист, автор нескольких солидных книг, занимал к тому же высокий пост в университете. Он тоже любил купаться в лучах славы и обожания, откуда бы эти лучи ни исходили. Он принадлежал к числу тех узких специалистов-интеллектуалов, которым жизнь почему-то становилась немила, если они не владели вниманием большой простодушной аудитории, равно как и избранного круга лиц осведомленных. Пелт со своей неуемной энергией не гнушался ничем для достижения заветной цели. Он никогда не отклонял предложения выступить по телевидению - щеголял прописными истинами в дискуссиях, участвовал в викторинах, а то и выставлял себя шутом гороховым в шарадах и играх. Корреспонденты любой газеты, даже захудалого бульварного листка, обращались к Пелту без опасения получить отказ - будь то беседа по телефону или материал для гвоздевой статьи в номере. И лицо его, круглое как тарелка, в очках, с неизменной лучистой, самодовольной улыбкой, всякий раз приветствовало читателя с газетной полосы, где публиковалась его статья, точь-в-точь как с голубого экрана. Маркус Пелт всегда был доволен собой. Ему нравилось, как он устроился в жизни. Он достиг серьезного успеха в своей области и легкого успеха у публики. Он наслаждался и тем и другим. В свою, очередь Адриан Суортмор испытывал потребность в Пелте, и они оба бдительно охраняли свой союз. Суортмор часто предоставлял Пелту возможность заниматься саморекламой. А Пелт, надо отдать ему должное, был прекрасным актером и никогда не подводил Суортмора. Каждый из них знал, хотя они и не обсуждали этого, что, когда наступит звездный час Суортмора и он завладеет главной площадью телевизионного царства, он извлечет куда большую, чем раньше, выгоду из Маркуса Пелта. А Маркус Пелт соответственно сможет извлечь большую пользу из Суортмора. Они нуждались друг в друге, и эта потребность заглушала взаимную настороженность. Пелт стоял посередине ковра в гостиной, поглядывая на часы. - Первые ласточки скоро появятся, Адриан. Мы потерпим, дадим им всем вдоволь насладиться твоим присутствием, а потом улизнем куда-нибудь в тихое местечко и поужинаем. Ты не забыла заказать столик, дорогая? Миссис Пелт - холеная женщина, в прошлом секретарша Пелта, - кивком головы подтвердила, что не забыла о поручении. - Столик на троих. В ресторане "Пиноккио", - ответила она. - Отлично! - воскликнул Адриан Суортмор. Он был холост, эффектная, но ненавязчивая красота миссис Пелт импонировала ему. - Я готов отдать себя на растерзание стервятникам до восьми вечера. Супруги Пелт не оговорили конкретно час окончания своего приема, однако ничего страшного не случится, если они условятся о времени и заставят гостей придерживаться его. Надо и честь знать, провинциалы бывают так невыносимы. - Кто придет? - спросил Суортмор. - Я знаю кого-нибудь? - Они все знают _тебя_, Адриан. - Глаза Маркуса Пелта сверкнули. - Не думаю, что кто-нибудь из них тебе знаком. - Почему же, дорогой, - поправила его секретарша-жена. - Мы же пригласили ту даму, от которой недавно ушел муж... Не помню ее фамилии. Даже ей трудно удержать в памяти всех этих ничтожных людей, слышалось в ее тоне. - Джири, - мгновенно подсказал Маркус Пелт. - Парень из института, бумажная крыса, вечно по уши в делах. Никакого интереса к жизни и, надо сказать, никакой личной жизни. А тут вдруг сорвался с места, бросил жену и детей. Испарился. - И поэтому вы пригласили ее? Чтобы она немножко развеялась? - Нет, - ответил Пелт. Он устраивал приемы не затем, чтобы поднять настроение гостей. - Мы пригласили ее потому, что встретились с ней на прошлой неделе в одном доме. Кто-то упомянул ваше имя, и она очень тепло отозвалась о вас. Она была вашей коллегой, когда вы делали первые шаги в журналистике. - Как ее фамилия? - Я же сказал: Джири. - Да нет, девичья? - Понятия не имею, - весело ответил Пелт. Он считал, что и так сделал достаточно много для этой женщины, пригласив к себе на прием и тем самым предоставив возможность возобновить столь дорогое ее сердцу знакомство с Адрианом Суортмором. В дверь позвонили. Горничная провела в гостиную первых гостей - супругов с сыном, которому было уже двадцать один, он заканчивал университет и собирался посвятить себя журналистике. Они прямо-таки напросились на этот вечер, сломив сопротивление Пелта. Хотя в приглашении, полученном путем вымогательства, даже речи не было о их сыне, они тем не менее притащили его с собой и теперь стояли на пороге со своим неуклюжим увальнем, в немом отчаянии отдавая его на суд Суортмора. Все трое бормотали какую-то невнятицу. Пелт представил их Суортмору с нескрываемой иронией, а тот сразу же распустил перед ними хвост: заговорил самоуверенно, велеречиво, так, словно только они и занимали его. - Но вы ничуть не изменились, - настаивал Суортмор. Элизабет Джири с любопытством взглянула на него: - Раньше, если мне не изменяет память, вы не были таким льстецом, Адриан. - Вы все та же девчушка, как в сорок восьмом году, - сказал Суортмор, залпом выпил джин с тоником и поставил пустой бокал на стол. (Нельзя напиваться, тут есть на что посмотреть.) - Я прожила с тех пор ровно столько, сколько и вы, - продолжала она, - были у меня и счастливые минуты, и горькие. Замужество - начало, середина, - она слегка пожала плечами, - и конец. - Мне грустно это слышать, - сказал он мягко. Придвинулся к ней, словно желая защитить, и, понизив голос, добавил: - Вам, должно быть, пришлось многое пережить, но знаете, вы молодец, нипочем по вашему виду не скажешь, что у вас были горькие дни, от этого я еще больше восхищаюсь вами. - А вы? - Она решила незаметно увести разговор от своих неурядиц, которые они слишком откровенно обсуждали. - Вы уже вкусили радости семейной жизни? Шлепанцы у камина? - О _нет_, - ответил он так, словно даже мысли такой не допускал. - Я был слишком занят работой, чтобы вступать в брак. Не знаю, встретил ли я на своем пути Мисс Избранницу, мне некогда было мешкать, чтобы рассматривать ее вблизи и решать, она ли это. Всегда были неотложные дела. Он вздохнул, и лицо его, и глаза, необычно узкие, как у монгола, и полные, подвижные губы приняли скорбное выражение. Неожиданно Элизабет Джири почувствовала, как сильно действует на нее Суортмор, будоражит душу: его близость и то, как он стоит, наклонясь над нею, его горячее внимание к ней. А энергия, исходящая от него! Была ли она сексуальной по своей природе? И да и нет - эта энергия была всякой, в том числе и сексуальной. Ее одолела досада: она поняла, до чего же невежественна в этом плане. Артур был, конечно, человеком достаточно страстным, но как бы глушил в себе страсть, его энергия оставалась внутри. А до Артура ничегошеньки не было: правильное воспитание, приличная работа, которую она оставила ради спокойной семейной жизни. Спокойная, а потом вдруг раз - и выбросила ее из седла. Она ненавидела Артура. Никогда раньше она не испытывала к нему ничего подобного, а сейчас ненавидела его. - Теперь, раз уж мы встретились, - говорил Адриан Суортмор, - мы не должны терять друг друга из виду. Он повторял это каждому, кого встречал после некоторого перерыва. Но Элизабет Джири он предлагал восстановить прерванное знакомство вполне искренне. Прикосновение! _Прикоснется_ ли к ней снова какой-нибудь мужчина? Хочет ли она этого? Да... Нет... была спокойная жизнь, ни ветерка, может, хватит? Разве она уже не была счастлива? Но Адриан Суортмор! Что и говорить, это было бы для нее непосильным испытанием! Воображение унесло ее далеко. Ведь Анджела хочет перебраться в Лондон. Такая перемена пошла бы всем им на пользу. Она бы разом сбросила несколько лет. На мгновение она пожалела, что не укоротила юбку. - Я была бы рада, - ответила она, глядя на Суортмора снизу вверх. - Дело в том, что... мне нужен человек, с которым я бы могла поговорить по душам. Посоветоваться. Человек, разбирающийся в жизни. О, как ей вдруг захотелось, чтобы нашелся мужчина, который снял бы с ее плеч эту ношу, освободил бы ее от непомерного груза и она снова почувствовала бы себя женщиной, женщиной, женщиной! Адриан Суортмор наклонился к Элизабет и беглым взглядом окинул гостей. Никого хоть сколько-нибудь представлявшего интерес не было, за исключением, пожалуй, одного промышленника, достаточно состоятельного, правда, по его тупой физиономии не скажешь, что он способен сделать бизнес хотя бы в полкроны. С ним любопытно было бы побеседовать; но к нему намертво прилип Маркус Пелт, а миссис Пелт стояла неподалеку на страже, дабы он не улизнул от ее супруга и никто до него не добрался. Остальные - тихий ужас, особенно та пара, у которой сыночек собирался в журналисты. Суортмор уже обошел всех, никого не пропустив, одаривая каждого своим вниманием. До восьми еще битых полчаса. Элизабет Джири, вот кем можно заняться. К тому же... и в свои сорок она по-прежнему оставалась, как принято говорить, "привлекательной женщиной". Суортмор никогда не имел привычки отказываться от маленьких радостей, которые подбрасывал ему случай, а сейчас судьба предлагала ему один из своих сюрпризов, никакого сомнения быть не могло. Она явно заинтригована, а раз она недавно разошлась со своим муженьком, он в два счета заставит ее бегать за ним, добиваться его. Суортмор без долгих размышлений приступил к атаке - стал заглядывать ей в глаза, обжигая ослепительной, полной восхищения улыбкой. - Чертовски обидно, что я приглашен на ужин, - сказал он. - Может, вы согласитесь, и мы поужинаем все вместе, вчетвером. Я обещал Пелтам. Лицо у нее вытянулось. - О, я не могу, - сказала она, но видно было, что ей очень хотелось согласиться. - Дети дома одни, а я не оставляю их надолго без присмотра. Дочери пятнадцать, она разумная девочка, но я обещала ей вернуться к восьми, она и так давно одна. - Чепуха, - запротестовал Суортмор и наклонился к ней доверительно, пытаясь уговорить. - Ничего с ними не случится. Пятнадцать? В некоторых странах девочки в пятнадцать лет выходят замуж и сами заботятся о семье. Не будьте наседкой, Элизабет. - Не знаю... - Она колебалась. - Я должна позвонить, и, если дома все в порядке, я предупрежу Анджелу, что задержусь примерно на час. - Вот это я понимаю! - одобрил он. - Знаете что? Предлагаю компромисс. Вы поужинаете со мной и Пелтами, я сделаю все, чтобы мы управились с этим поскорее, зато у нас останется время - я провожу вас, и вы меня угостите чем-нибудь покрепче, а в город я вернусь последним поездом. Она просияла. - Где телефон? Ликующий Адриан Суортмор пересек гостиную, чтобы сообщить Пелтам, что они будут ужинать вчетвером. - Ведь вы, конечно, не против? Элизабет так хорошо помнит наше прошлое, она меня засыпала рассказами о людях, с которыми я потерял все связи. - И что же, неужели из этого следует, что вы на весь вечер заведете старую пластинку? - поинтересовался Пелт, не любивший неожиданностей. - Да вовсе нет, Маркус, - успокоил его Суортмор. - Из этого следует, что за одним прибором будет сидеть очаровательная, чуть робкая женщина, в некотором смысле - воплощение моего прошлого. - Ну, раз вы так поворачиваете дело, боюсь, мне нечего вам возразить. Прием, судя по всему, близился к концу. Гости подходили к супругам Пелт, произносили положенные слова благодарности, отыскивали свои пальто и исчезали. Адриан Суортмор каждого награждал про себя крепким словцом - и при этом одаривал теплой прощальной улыбкой. Пара, сын которой вознамерился заняться журналистикой, предприняла последнюю отчаянную попытку завлечь его в уголок и держать там, пока не вытянут из него какое-нибудь конкретное обещание, но он избавился от них с дерзкой легкостью. Они удалились, пристыженный сынок, дергая разболтанными суставами, поплелся следом. Гостиная почти опустела - пора начинать приятный вечер. Вернулась Элизабет Джири, лицо ее было мрачным и встревоженным. Она выглядела на десять лет старше, чем до разговора по телефону. - Мне надо домой, - сказала она Суортмору. - Я только что говорила с дочерью, и она сказала, что сын куда-то пропал. Ему десять. Она сказала, он не возвращался после школы домой. И я не помню, чтобы видела его перед моим уходом. Я думала, он где-то играет. - Безусловно, так оно и было, - поддакнул Суортмор. - Десятилетние мальчишки любят побродить: ушел - пришел. Он живой и невредимый, не волнуйтесь. - Но где же можно бродить в холодный зимний вечер? Я должна найти его. Видимо, я не сумею поехать с вами ужинать, пока... - Послушайте, - прервал ее Суортмор. - Вы на машине? - Да. - В таком случае давайте я вместе с вами поеду к вам домой и помогу во всем разобраться, а Пелтов мы попросим поехать в ресторан без нас и проследить, чтобы столик остался за нами, а мы присоединимся к ним позже, как только найдем вашего мальчика. Наверно, он у кого-нибудь из своих друзей, играют себе в железную дорогу и совсем забыли о времени. Мне ведь тоже когда-то было десять. Она с благодарностью улыбнулась ему, снова почувствовав себя женщиной, но лицо ее опять стало тревожным, когда она добавила: - Анджела обзвонила всех мальчиков, у кого он мог бы находиться. Если он пошел в гости, то это какой-нибудь новый приятель, нам еще незнакомый. - А почему бы и нет? - Суортмор пожал плечами. - Но я понимаю, вы не успокоитесь, пока мы его не найдем. Разрешите поехать с вами и помочь. Я сейчас договорюсь с Пелтами. Несколько минут объяснения - и Маркус Пелт с кислой миной согласился поехать в ресторан и ждать их там. Наконец Адриан и Элизабет сели в машину (немало набегавшая, в отличном состоянии, недорогая), и она повезла его к себе домой. Машину она вела умело и с удовольствием, поэтому волнение ее было не так заметно. Дэвид пропал! Адриан Суортмор едет к ней домой! Ликование в душе боролось с отчаянием. Она еще привлекательна, даже сам Суортмор, очарованный ею, изменил свои планы, не посчитался с хозяевами дома и вот едет с ней, с ней! Вовсе и не надо было укорачивать юбку, она поступила правильно: ее чары и так неотразимы. А рядом с этим сверкающим потоком текли угрюмые, мутные, грязные струи сточной канавы: неужели с Дэвидом произошло несчастье? Неужели теперь беды навалятся на нее, а уход Артура - лишь преддверие этих несчастий, неужели Дэвид попал под машину или убит, и, если несчастье случилось, это кара за ее эгоизм, за то, что она хотела радости, стала проверять, может ли она еще понравиться мужчине?! Машина свернула на боковую дорожку и остановилась: они у цели. Элизабет Джири выключила мотор, и тотчас их обступили тишина и сумрак. Она попыталась вылезти из машины и не смогла. Как только она шагнет через порог дома, волнение захлестнет ее, словно прибой. А сейчас она была погружена в тепло, оттого что они сидели tete-a-tete с Адрианом Суортмором; она чувствовала себя здесь в безопасности, под надежной защитой, и ей хотелось продлить это ощущение, пусть лишь на минутку. Она повернулась и взглянула на него. Они могли различить лица друг друга, хотя было темно. - Спасибо, что вы решили помочь мне, - просто сказала она. Суортмор привлек ее к себе и поцеловал. Это был знак дружеской поддержки, не более того, но на мгновение ее губы коснулись его губ, обещая и сдаваясь, - он был потрясен. Ого, здесь есть чем поживиться. Она резко отстранилась от него, мать семейства, контролирующая себя, добропорядочная представительница своего класса. Суортмор последовал за ней к дому, в ушах у него шумело. В комнатах горел яркий свет, было тепло и уютно, все вместе словно сопротивлялось той ужасающей пустоте, что повисает над домом без хозяина. Из гостиной навстречу им вышла Анджела. Ее длинные, с бронзовым отливом волосы искрились в лучах света, льющегося из-под абажуров. - Ну что, дорогая, - спросила Элизабет, пряча свое волнение под напускной оживленностью, - есть какие-нибудь новости? - Нет, - ответила Анджела и с интересом взглянула на Суортмора, улыбающегося ей из-за плеча матери. - Значит, надо звонить в полицию, - бросила Элизабет, направляясь в гостиную. - Подождите, - остановил ее Суортмор, устремляясь вслед за ней. - Во-первых, я хотел бы сам разобраться во всем с помощью вашей, - он снова улыбнулся Анджеле, - дочери, которой вы меня еще не представили. - Анджела, - сказала Элизабет Джири, - это Адриан Суортмор. - Я знаю, ты собиралась увидеться в гостях с господином Суортмором, - озадаченно произнесла девочка, - но не знала, что он приедет к нам. - Господин Суортмор приехал помочь нам, - решительным тоном продолжила Элизабет. - Когда я позвонила тебе и узнала, что Дэвид исчез, он любезно предложил... - Внезапно она с шумом всхлипнула, на нее накатило невесть откуда. Непонятно, с чего бы это. Она могла поклясться, что вовсе не собиралась плакать. В самом деле, в глазах - ни слезинки. Но этот тяжкий всхлип! Она всхлипнула лишь раз, но он был сигналом, что на горизонте - шторм. - Послушайте, Элизабет, - сказал Суортмор. Мужская спесь овладела им в присутствии женщин - этой дамочки в расцвете лет и пылкой девчонки. Вот где жизнь! К черту Пелтов! - Идите на кухню, наденьте фартук и поджарьте котлеты, или сварите яйца, или еще что-нибудь, а мы тут сами разберемся. Когда матери теряют присутствие духа, им лучше всего удалиться на кухню, по-моему, это прекрасное правило. Мы разыщем мальчика, ему наверняка захочется поесть, и готовый ужин будет весьма кстати. Так что идите. Мы сообщим вам, как только найдем его. Ласково, по-отечески он выпроводил Элизабет из гостиной, а потом вернулся к ее дочери. - Мы не станем звонить в полицию, Анджела, - сказал он, - сначала сами предпримем, что в наших силах. Прежде всего, как зовут вашего брата? - Дэвид. - Дэвид. И ему десять лет, мне ваша мама сказала. - Его глаза сузились - он напряженно обдумывал план действий; они стали совсем как у монгола, что еще больше подчеркивали его резко выступавшие скулы. (Взгляд в объектив!) - Он уже достаточно взрослый, сам может, если вздумается, ездить на большие расстояния. У него есть друзья, к которым он мог бы отправиться на весь вечер? - Я обзвонила всех, кого могла. Если он сейчас где-нибудь в гостях, то я просто не знаю этих людей. - Но он может быть у кого-нибудь? Она отрицательно покачала головой. - Ну что ж, остаются больницы и полиция. Начнем, пожалуй, с больниц. Там говорят просто "да" или "нет", когда к ним обращаются с запросом, а что до полиции, стоит им сунуть нос... - Не договорив, он взял телефонную книгу. Из кухни было слышно, как шипит сковородка, на которой Элизабет что-то жарила. Он был королем в этом доме! Адриан Император! Он набрал первый попавшийся номер и только успел спросить дежурного больницы, не поступал ли к ним в течение вечера десятилетний мальчик, как услышал звонкий голос Элизабет, удивленно воскликнувшей: "Дэвид!" Мальчик вошел в дом с черного хода - видно, надеялся проскользнуть незаметно и сразу же налетел на свою маму, хлопотавшую в фартуке на кухне. - Спасибо, уже все в порядке, - сказал Адриан Суортмор медсестре на другом конце провода. - Юный мошенник объявился. Он повысил голос, звучавший теперь искренне и доверительно, - нечего делать из этого трагедию. Мальчишки есть мальчишки. Страх заставит ее сердце трепетать, размягчит его, наполнит благодарностью, тем легче будет его задача. Адриан Смелый. Пьяный он, что ли? Он опустил трубку на рычажок, повернулся и поймал на себе взгляд Анджелы, пристальный, сияющий. - Ну вот, - вздохнул он с облегчением. - Дэвид дома. Она улыбнулась, он в ответ тоже улыбнулся и заглянул в ее глаза, словно сейчас его интересовала только она. Всю дорогу Дэвид очень тихо сидел рядом с Джимом и его приятелем. Две женщины, возвращавшиеся из города с покупками, без умолку болтали, но не слишком громко, и грохот поезда то и дело заглушал их голоса. Дэвид подумал, что если следить за их болтовней, пытаться разобрать, о чем они говорят, то время пройдет быстрее и он отвлечется от мыслей о двух вещах, которые он старался забыть: о печальной истории его отца и о жуткой цели отцовского врага. Он гнал от себя тревожные мысли, поскольку ни в том, ни в другом случае, судя по всему, не мог ничего изменить. Дэвид был умным, уравновешенным мальчиком. (Рассудительность он унаследовал от отца, уравновешенность - от матери.) В сочетании оба эти качества делали его существом здравомыслящим, которое не станет биться головой о стену, ведь ее все равно не прошибить. Ему только десять, как же он сумеет внушить отцу, что тот должен поступать более разумно? Доводы, которые привел отец, не убедили его; он принял их с готовностью скорее потому, что они свидетельствовали о желании отца соблюдать принятые нормы поведения, казаться просто слегка чудаковатым, чем явным безумцем. А как он мог противостоять этому толстому господину с гладким лицом в зловеще поблескивающих очках без оправы? Господин этот был не просто взрослым и потому физически куда более сильным - он ведь был прекрасно одет и производил впечатление человека преуспевающего и влиятельного, таких железнодорожные служащие и полицейские всегда охотно выслушивают и с не меньшей охотой выполняют их распоряжения. Конечно, поверят ему, а не какому-то мальчишке. До чего же противно быть десятилетним. Трудно и унизительно. Дэвид добросовестно вслушивался в болтовню двух женщин, а в дальнем уголке его сознания кружились мысли обо всем этом, и самая главная не отпускала его - надо скорее становиться взрослым. Есть такая пора, которую называют юностью. Он слышал, как мама что-то рассказывала об этом, а однажды случайно увидел это слово в книжке. Юность - когда ты становишься подростком. У юных, должно быть, тоже свои заботы, но, с другой стороны, они небось не труднее тех, с которыми ему пришлось столкнуться, и все-таки станет легче, когда тебе положено будет иметь свои проблемы: проблемы, которые окружающие могут оценить и о которых все толкуют. Если ты юн, как Анджела, на тебя смотрят сочувственно и удивленно, правда, воспитание не позволяет взрослым поинтересоваться, как же ты справляешься со своими незадачами. А вот когда тебе десять, они просто не замечают тебя и полагают, что у тебя тишь да гладь, ведь школьные годы самые безоблачные. Его цель, думал Дэвид, - тринадцать. Стать тринадцатилетним, высоким, сильным, отпустить волосы до плеч, тогда у него появятся серьезные проблемы, тогда все изменится. Но продержится ли его отец до той поры? Может ли он надеяться, что и через три года будет понимать своего отца? Убедит ли он его тогда, выберется ли отец из своей передряги и заживет как все люди? Или же ему будет все хуже и хуже, а потом в конце концов он сойдет с ума и с воплями побежит вдоль платформы? А если так случится, кто будет виноват? Это мама довела его до сумасшествия? Конечно, нет, она всегда была спокойной и благоразумной. Анджела? Да она просто глупая девчонка, неспособная на _такое_ - свести с ума. Он сам? Нет. Кто же тогда? Внезапно Дэвид увидел учтивое выбритое лицо мистера Блейкни. Врага его отца. Он пытался что-то украсть у Дэвида. И тут же Дэвид понял, что именно этот человек пытался украсть, да, в сущности, уже украл. Здравый рассудок его отца. Тринадцать. Когда наступит этот волшебный день рождения, он будет высоким и сильным. Он станет тренироваться каждое утро, наращивать себе мускулы - готовиться к этому дню. Потому что, продержится его отец до той поры или нет, Дэвид все равно не упустит господина в очках без оправы, настигнет его. Отомстит. Вы довели моего отца до сумасшествия, он из-за вас с воплями мечется среди носильщиков. Я сведу с ним счеты! Получай! И еще! Убью! Думал, выйдешь сухим из воды, все забудут, чьих рук это дело. Но один человек не забыл. Тринадцать. Сколько навалилось на меня, не всякому взрослому такое по плечу. В школе его окружали тринадцатилетние, четырнадцатилетние и так далее - даже восемнадцатилетние. Сохнут по девчонкам. Едут на велосипедах и свистят им вслед. Или обмениваются книжками. Что это за книжки? Разные, но все про девчонок. А то еще гогочут, когда какой-нибудь верзила вытащит что-то из кармана. Что? Да какие-то штуковины для девчонок. Тебе поможет то, что волнует других, а не то, что ты таишь. К Дэвиду подошел контролер, и он молча протянул ему билет, а внутри все бурлило: мой отец сошел с ума, он остался там, на вокзале! Поищите господина в очках без оправы: он задумал убить моего отца, я знаю об этом, я расквитаюсь с ним. Вот исполнится тринадцать, затаясь думал он, пряча билет в карман, и тогда я расквитаюсь с ним. Он не посмеет заявить в полицию, он-то знает, что это он отправил моего отца в клинику для душевнобольных. Длинные солнечные палаты. Я пойду к нему в больницу. Пап, я победил его. Смотрит на меня как затравленный. А потом вдруг пойму по его глазам: он все понимает. Ты свел счеты, сынок. Я горжусь тобой. Поезд замедлил ход. Пассажиры засуетились, начали собирать вещи, подниматься с мест. Час настал. Не столкнуться бы с врагом, нельзя, чтобы тот его увидел, надо быть начеку. Отец доверил ему святое дело - ведь это был его отец, и он, Дэвид, боялся за своего отца, неважно, нормальный он или душевнобольной. Показалась длинная освещенная платформа. Дэвид, спотыкаясь о ноги Джима и его приятеля, выбрался в коридор и заторопился к двери, чтобы выйти первым. Конечно, он рисковал. Этот, в очках без оправы, мог ведь подойти к тому же выходу. И Дэвид прошел в следующий вагон. И очень даже кстати - очутился ближе к хвосту поезда. Теперь ему видна большая часть платформы. Он непременно должен проследить, как этот, в очках без оправы, уйдет с вокзала. У Дэвида созрел план. Отомстить он сможет не раньше чем через три года, но он вовсе не намерен сидеть до тех пор сложа руки. За этим, в очках без оправы, надо неотступно следить. Кровь в жилах закипала от тайного, мрачного волнения, он обдумывал, как станет тщательно копить информацию о нем, все до мельчайших подробностей, составит исчерпывающее представление о характере своего врага. Но самым главным было вот что. Надо узнать имя и адрес этого господина. Может, отец и знает, но в глубине души Дэвиду ужасно хотелось справиться со всем самому. Он чувствовал себя защитником собственного отца и не хотел, чтобы отец что-нибудь заподозрил, пока не наступит день, когда Дэвид сможет прийти к нему и сказать: "Справедливость восторжествовала. Ты отомщен". Он выпрыгнул из поезда и крадучись пошел к турникету. Все пассажиры непременно проходят через турникет. Он спрятался за тележку с ящиками и незаметно выглянул оттуда. Появились первые пассажиры, те, что торопились пройти контрольный пункт и обогнать основной поток. Господина в очках без оправы среди них не было. Он, должно быть, только сходит с поезда, ищет Дэвида. Предчувствие опасности наполняло Дэвида радостным волнением. План, придуманный им, был смелым, а смелость города берет. Он сперва дождется, пока отцовский враг пройдет через турникет, а затем выскользнет из своего убежища и пойдет за ним по пятам до стоянки такси. Дэвид хотел услышать адрес своего врага, когда тот сообщит его водителю. Дэвид не упустит момента, подкрадется совсем близко и услышит. Ждал он долго, даже замерз. И вот наконец появился Морис Блейкни, он шел вдоль платформы крупными шагами, чуть вприпрыжку, небрежно размахивая "дипломатом" и двигаясь прямо на Дэвида. Мальчик замер в ужасе - на мгновение ему показалось, что Блейкни смотрит на него в упор. Но тот ничего не замечал вокруг себя, его мысли были заняты чем-то другим. Он встал в хвосте очереди, профилем к мальчику, - пассажиры медленной вереницей продвигались к выходу. Дэвид молниеносно выскочил из своего укрытия и втиснулся между пассажирами позади Мориса Блейкни. На его счастье, он оказался рядом с огромным молодым человеком, стоявшим как раз за Блейкни, гигант был куда выше и шире доктора. За спиной этого бегемота он чувствовал себя в безопасности, как за воротами амбара. Очередь медленно ползла к турникету, а Дэвид ждал, зажав билет в потной руке. Вот господин в очках без оправы миновал турникет, за ним, расталкивая всех локтями, - старая дама, затем гигант, а там и Дэвид. Он проскользнул незаметно, как угорь. Господин в очках без оправы был уже на стоянке такси. Перед ним человек шесть, а свободных машин только две. Дэвид следил - еще одно такси подкатило к самой очереди. Перед господином в очках без оправы остался один человек: нет, двое сели вместе, и теперь подошла очередь господина в очках без оправы. Такси с двумя пассажирами отъехало. Площадь перед вокзалом опустела. Дэвид прирос к стене. Дул сильный ветер, мальчик дрожал от холода. Краешком глаза он посмотрел на дорогу, прикинул шансы к побегу и успокоился: если вдруг господин в очках без оправы повернется и увидит его, он сумеет скрыться. Но тогда его план рухнет, и сколько времени пройдет, пока он сможет его все-таки осуществить! Господи, хоть бы он не поворачивался! Господь, верно, испытывает то же самое чувство, с каким Дэвид кормит уток на пруду. Больше не бросай так корку хлеба. Я буду хорошим, буду усердно молиться в церкви, стану верить в тебя. Вот и такси. Оно подкатило прямо к Блейкни. Блейкни подошел к машине и открыл дверцу. Стоявшие за ним автоматически шагнули вперед, заполняя освободившееся место, в ту же секунду Дэвид подскочил сзади к такси и начал возиться у багажника, словно собирался его открыть. Сперва бдительный, потом проворный, теперь он прямо прилип к такси, он был похож на полуголодного парнишку, одного из тех, что слонялись по вокзалам во времена королевы Виктории, а не на мальчика наших дней из хорошей семьи. Очередь с удивлением поглядывала на него. Водитель высунулся из окошка. - Этот мальчик с вами? - спросил он. - Мальчик? - удивился Блейкни. Он повернулся в ту сторону, куда смотрел шофер. И увидел крошечную фигурку в голубом плаще, выскользнувшую из-за такси, - мальчик метнулся через дорогу, не глядя по сторонам. Машин на проезжей части не было. На том краю дороги фигурку поглотила темнота. - Со мной? - снова спросил Блейкни. - Нет. Он сел в такси, назвал свой адрес и погрузился мыслями в суету прошедшего дня. Больше всего он беспокоился из-за статьи, которую обещал написать о некоторых сложных проблемах психики больного. Что это за мальчик? Может, с задворков близлежащих улиц? А не сын ли это Джири? Блейкни подосадовал, что не разглядел его получше. Может, мальчику нужно было помочь. Джири спрыгнул с поезда, он сам видел. А мальчик, видно, поехал один. Что тут долго рассуждать, надо бы поехать и разыскать его. Мал еще разгуливать по ночному городу. Но если это сын Джири, почему же он тайком подбежал к такси Блейкни? Может, хотел, чтобы тот отвез его домой, а в последний момент не решился попросить? Отбросив прочие заботы, Морис Блейкни всю дорогу думал о сыне Джири. Он был добросердечным человеком, и сейчас ему было не по себе оттого, что он в поезде делал записи к лекции, а не попытался разыскать мальчика после того, как увидел, что его отец ни с того ни с сего спрыгнул с поезда. - Мы слишком заняты, - бормотал он, обвиняя самого себя. - А долг, человеческий долг! У нас слишком много других забот. Такси подъехало к его дому, Морис Блейкни попросил: - Вы не могли бы оказать мне любезность? - Чего? - обрезал водитель, грубости и нахальства ему было не занимать. - Ведь вы сейчас вернетесь на вокзал, правда? - Да, я прикреплен там к стоянке, - с сожалением ответил таксист. - Помните мальчика, крутившегося возле такси? Вы еще спросили, со мною ли он. - Помню. - Пожалуйста, поищите его и, если найдете, постарайтесь усадить к себе в машину и отвезите домой. Боюсь, он заблудился. Если вы его отвезете - его родители, я хочу сказать, его мать не поскупится отблагодарить вас. - У меня своих делов по горло, - отрезал таксист. - Боитесь, что ребенок потерялся, звоните в полицию. Они там для того и посажены. Доктор Блейкни без лишних слов расплатился по счетчику и дал солидные чаевые. - Хорошо, сэр, - уступил водитель. - Если я увижу его. Конечно, я не могу вылезать из машины. Просто буду поглядывать по сторонам. - Конечно, - подхватил Морис Блейкни. - Просто смотрите по сторонам. Такси отъехало, а он вошел в дом. Дэвид бежал что есть духу, пока не убедился, что за ним никто не гонится. Он остановился у фонарного столба, сердце так и прыгало. Провал! Кампания против господина в очках без оправы началась с чуд