овищного провала. Этот господин узнал его, можно не сомневаться. Теперь будет начеку. Начеку! Но кого ему бояться? Ему ничто не грозило. Дэвид даже не знал, понятия не имел, где его искать. Какой толк надеяться, что случай сведет его с Блейкни, очень даже может быть, что он его никогда не увидит. Вот тебе и грандиозный план! Вот как ты мстишь за своего отца, которого свел с ума жулик и интриган в очках без оправы! Он стоял, прислонясь к уличному фонарю, а мысли вертелись вокруг одного и того же. Имя, адрес. Его отец обратился к этому господину по имени, он отчетливо это помнит, но само имя напрочь вылетело. Он тогда был слишком взбудоражен и испуган, чтобы удержать его в памяти. Нет, надо взять себя в руки. Впредь - мужество, стальные нервы, спокойствие! Думай... Думай... Имя. "Блогшоу, дайте мне побыть с моим сыном. Бруно, дайте мне побыть с моим сыном". Как в воду кануло. В самом деле, теперь ни за что не всплывет. Сердце у него так колотилось, что уши заложило. Испытывая отвращение к самому себе, Дэвид оторвался от столба и бесцельно побрел вперед. Прошел одну грязную улочку, потом другую. Тут вроде бы широких улиц и не было. Остановился и прислушался: не долетает ли сюда шум машин, по нему он мог бы сориентироваться и выйти на какую-нибудь знакомую улицу, где есть хоть одна живая душа. Тишина. Ночь, казалось, поглотила все. Погруженный в раздумья, отчаявшийся, Дэвид брел вдоль молчаливых домов. Кое-где в окнах поблескивали голубые огоньки телевизоров. Остальные дома словно вымерли. Лишь из одного доносились звуки: играли на фортепьяно, пели и смеялись. Ему было так одиноко, но домой возвращаться не хотелось. Там никто не разделит с ним одиночества. Долго ли он шел? Знобкий ноябрьский ветер пробирал его до мозга костей. Что же делать, что же делать? Должен ведь найтись выход. Он снова завернул за угол. Вот оно, спасение! Блики света, люди, теплый запах масла: ого, рыба и жареная картошка! Вдруг он почувствовал, как проголодался; карман отвис под тяжестью денег, которые ему дал отец, он был богачом. Теперь он как взрослый и вообще парень не промах; он купил себе большую порцию рыбы с картошкой, ему завернули все это в газетный кулек, и, уплетая за обе щеки, мальчик с легким сердцем продолжал свой путь. С таким держи ухо востро: всегда за себя постоит. "Байндуид, дайте мне побыть с моим сыном. Блейкни, дайте мне побыть с..." _Блейкни!_ Дэвид даже вскрикнул от радости. Проглотив оставшуюся картошку и выбросив пустой кулек, он ускорил шаг. Найти вокзал, добраться до дома... это тотчас стало совсем просто - спросить у первого же встречного. Так он и сделал. Ему объяснили, совсем все несложно. - Что-то ты припозднился, сынок, один ведь. Он снисходительно улыбнулся: - Я сейчас прямо домой. Осторожность, спокойствие. Ничего им не говорить. Главное теперь - добраться до дому, проскользнуть наверх и притвориться, что все это время читал в своей комнате. Он мысленно представил себе эту сцену и "прорепетировал" ее. Но Анджела тебя искала. Подымалась к тебе в комнату. Анджела, верно, ослепла. Смотрела на меня и не увидела. Лжешь. Ну и пусть. Он имеет право повидаться со своим отцом, и, если нужно будет солгать, чтобы отстоять это право, он солжет. Вокзал. Такси. Он подошел к машине и сердце его ушло в пятки. Это было то самое такси, на котором уехал Блейкни! Он узнал ленту шашечек на дверцах, узнал мягкую фетровую шляпу водителя, его настороженный взгляд. Слишком поздно. - А, это ты, дружище. Пассажир, которого я давеча отвез, велел разыскать тебя. Ты, мол, потерялся, что ли. - Нет, я не потерялся, - ответил Дэвид. - Я возвращаюсь домой. Не отвезете? - И он назвал свой адрес. - Тот человек сказал, что твоя мать расплатится за проезд. - Я сам расплачусь. У меня есть деньги. Довольный таким исходом дела, водитель согласно кивнул головой, и они покатили. Мозг Дэвида сверлила мысль: как выудить у таксиста адрес Блейкни? - Это господин Блейкни интересовался мной, верно? - Разве? - отвечал водитель, затягиваясь сигаретой. - Он мой дядя. Только я забыл, где он живет. - Если он твой дядя, - равнодушно бросил водитель, - спроси у мамы, она тебе скажет. - Не уверен, что она знает, - робко настаивал Дэвид. - Ну уж это ваши заботы, - отрезал водитель, тормозя у дома Дэвида. - Приехали. Девять шиллингов. На самом деле водителю причиталось шесть, но он не ошибся, заключив, что Дэвид никогда не ездил на такси один и понятия не имеет, какие платят чаевые. Деньги есть деньги, тут каждый сам о себе заботится. Он дал Дэвиду с десяти шиллингов два шестипенсовика сдачи и уехал. Дэвид остановился у изгороди. Окна в комнатах были освещены, как обычно. Наверно, еще не очень поздно. Путешествие, конечно, отняло у него время - интересно, час или больше? Сейчас вряд ли намного больше восьми. Он пробрался к черному ходу. Надо проскользнуть через кухню. В такую пору там не готовят. Он ошибся: мама встретила его клубами перегретого воздуха и возгласом удивления. Дэвид стоял не шелохнувшись. Первое, что его поразило: мама была какая-то другая. Лицо тоньше и моложе, разрумянившееся, но вовсе не такое, каким оно становится от жара газовой плиты. Даже голос, когда она произносила его имя - радостно, огорченно и жалобно, - был другим. Он не мог объяснить этого, но уже знал, когда они стояли и смотрели друг на друга, что мама теперь стала другой, теперь она не та женщина, какую он видел утром за завтраком. А потом в кухню вошла Анджела, всем видом показывая свое негодование, а за ней - человек в очках, скуластый, смешной какой-то. Дэвид закрыл за собой дверь. Он теперь понял: все изменилось - и в нем самом, и вокруг. Он повидался с отцом, и в их жизни началась новая глава, она будет развиваться сама по себе, независимо от его поступков и желаний. И еще - он вернулся домой, а мама стала совсем другая, Анджела ходит по кухне, будто охотник на слонов, и этот мужчина в доме. Совсем другой стал их дом. Он сразу понял. - Где же ты был? - Элизабет Джири почти плакала. Она еще не овладела собой, да и не знала, где взять силы для этого. - А что, разве я опоздал? - спросил Дэвид. Он поддался первому побуждению - и надерзил. Но тут же пожалел об этом. Брякнул глупость, а маме только того и надо. Ее так и прорвало: посыпались сердитые попреки и укоры. - Послушай, Дэвид, ты всех нас заставил очень волноваться. (Нас! Всех!) Ты вернулся на несколько часов позже обычного, ты никогда еще так не запаздывал и никому не сказал ни слова. Может, у тебя были серьезные причины, ты лучше бы объяснил нам все, чем заставлять нас так волноваться, а если ты собираешься и дальше поступать так же глупо... - Может, перейдем в гостиную, - предложил Адриан Суортмор, выглядывая из-за плеча Элизабет; он решил завладеть инициативой. - Самые неприятные сцены всегда происходят на кухне. Давайте пройдем в гостиную, сядем поудобнее и все выясним. Уверен, Дэвид не хотел заставлять нас волноваться. Ах, ты уверен! Да неужели? Этот господин поднял в Дэвиде волну негодования. Да кто он такой?! Что ему надо было у них дома, пока Дэвид отсутствовал? Нужно спасти отца. Этот прилизанный высокомерный субъект ни за что не станет здесь командовать вместо отца. Ветчина, которую Элизабет жарила на рашпере, стала подгорать. В носу защекотало от голубого дымка. - О, лучше я послежу за ветчиной. - Пускай Дэвид все расскажет мне, - предложил Адриан Суортмор. - Дэвид, ты меня не знаешь, я давнишний друг твоей мамы, мы были знакомы задолго до твоего рождения, и, если ты захочешь сказать мне, почему задержался допоздна, я попытаюсь ей все объяснить и все уладить. Он улыбался ободряюще и доверительно, и Дэвид сразу понял: этот человек - враг куда более опасный, чем Блейкни. Ну и дела! Враги - повсюду, прямо как грибы после дождя! Он подумал так и почувствовал себя даже счастливым. Суортмор направился в гостиную первым. Дэвид на секунду замешкался. - Ма, мне ему говорить? - Конечно, дорогой, - ответила она, продолжая возиться у плиты. - А мне нужно прийти в себя. Просто скажи мистеру Суортмору, в чем суть дела, а потом мы все вместе поужинаем. Где бы ты там ни пропадал, есть-то наверняка хочешь. - Нет, - гордо ответил он. - Я поел рыбы с жареной картошкой. - Рыбы с картошкой? - Она резко выпрямилась. - Кто же тебя угостил? - Никто. Я купил. - И съел, - заключила она сокрушенно. - Прямо из газетного кулька, прямо на улице. А ведь знал, что я тебя здесь жду и волнуюсь. Почему ты такой злой? - Я не хотел быть злым. - Дэвид! - позвал Суортмор, и в его голосе едва заметно прозвучали железные нотки. Он давал понять мальчику, что тот должен повиноваться. - Ступай, - сказала Элизабет, лицо ее сделалось каким-то тяжелым и чужим. - Расскажи обо всем, а я пока приготовлю ужин. Дэвид поплелся в гостиную. Суортмор сидел в кресле, в кресле отца, а Анджела стояла, положив руки на спинку дивана, прямо как прокурор. - Садись, Дэвид, - сказал Суортмор. - И вот что я тебе скажу. Нам не стоит делать из этой истории драму. Ты поступил глупо, но мы все то и дело совершаем глупые поступки. - Он улыбнулся. - Ничего глупого я не делал, - ответил Дэвид. Суортмор поджал губы. - А что же ты в таком случае делал? - Я встречался со своим отцом. Суортмор насторожился. Он не был подготовлен к такому повороту событий. Прежде чем он решился заговорить, Анджела с яростью выпалила: - Где? - В Лондоне. - Ты _один_ ездил в Лондон? - Пришлось одному. Если бы я попросил кого-нибудь, меня бы все равно не взяли. Анджела пристально, с сомнением смотрела на него - правду он говорит или лжет? - Откуда же ты узнал, где его можно найти? - Кого найти? - переспросила Элизабет Джири, которая едва-едва пришла в себя и теперь, торопясь все узнать, явилась в гостиную с подносом. - Он говорит, что виделся с папой. У Элизабет подкосились ноги. Лучше бы она не входила. Кухня, которую она так спешила оставить, казалась ей сейчас приютом благословенного неведения. - Как же он мог? - Она повернулась к Дэвиду. - Что все это значит? - Я ездил повидаться с отцом. Все бурлило в нем, его переполняла безумная гордость. Они все заодно, все против него. Они - вместе, а он - сам по себе. И дом этот, и эти женщины изменились за считанные часы. Этот человек, должно быть, что-то сделал с ними со всеми. Присутствие этого человека словно цементом скрепило его мать и сестру в их вражде к нему. И прекрасно. Он найдет способ разрушить этот союз. А что может быть надежнее правды? - Дэвид, - сказала Элизабет Джири, - если ты говоришь правду, продолжай. - А что еще добавить? Я виделся с отцом, вот где я был целый день, у него все хорошо, мы вместе пообедали, и он дал мне денег, а когда я вернулся, я сначала пошел пешком, купил себе рыбы с картошкой, а потом приехал домой на такси. Он рассказывал и сам себе удивлялся: и все это я! - Почему ты не сядешь, Дэвид? - включился в разговор Суортмор. У него было время собраться с мыслями, и теперь он пришел к выводу, что лучше проявить сочувствие ко всем, тогда можно будет выбраться из щекотливой ситуации целым и невредимым. - Давай поговорим обо всем спокойно. - Я и говорю спокойно. - Предположим, ты действительно ездил повидать отца, - сказал Суортмор, взвешивая каждое слово, - безусловно, в этом нет ничего дурного. Ты соскучился по нему, верно? Ярость полоснула по сердцу Дэвида, рассекла его в один миг, словно трещина - зеркало. Никто не должен совать нос в их с отцом отношения. Даже сам господь бог, и уж тем более этот господин с помятым, недоуменным лицом, рассевшийся в отцовском кресле. Он стоял насупившись и молчал. - Дэвид, - сказала Элизабет Джири в полном отчаянии. - Я не знаю, где твой отец. Если даже я не знаю, как же узнал ты? Дэвид мигом повернулся к ней. Теперь в его сердце не осталось жалости. Он ненавидел мать. Он с наслаждением отдал бы приказ, чтобы ее высекли, а заодно и Анджелу. - О нем ведь говорят... - бросил он. - Ребята в школе говорят, потому что слышат, что говорят о нем их родители. Он все время проводит на Паддингтонском вокзале. И ни за что не хочет уходить оттуда. Живет в гостинице, а весь день торчит на вокзале. - Дэвид, как могла тебе прийти в голову подобная _глупость_... - Это не глупость, это правда. - Уж кто-кто, а твой отец на такое не способен. - С чего ты взяла? - ощетинился Дэвид. - Дэвид, - остановил его Суортмор, решив, что пора вмешаться. - Ты уверен, что мальчик или мальчики, сказавшие тебе это, не разыгрывали тебя? - Уверен. - Это тебе сказал твой друг или враг? - Это сказал мальчик по имени Джулиан Робинсон, и неважно - друг он мне или враг. Я был сегодня на вокзале, видел отца и убедился, что это правда. Элизабет Джири застыла с подносом в руках. Потом растерянно поставила его. - Он сам тебе сказал, что никогда не уходит с вокзала? Он сказал тебе, - она беспомощно развела руками, - что-нибудь о том, как он проводит время? - Мальчишки говорят, что он спятил. - Дэвид вовсе не хотел говорить во весь голос, но почему-то выходило громко. - Они говорят, что он не может уйти с вокзала: у него что-то случилось с головой и он лишится рассудка, если уйдет с вокзала, вот он никогда оттуда и не уйдет, если только его не заберут... в психушку или еще куда-нибудь. Едва Дэвид произнес слово "психушка", из глаз его ручьем полились слезы. Он сидел забившись глубоко в кресло, и рыдал, никого и ничего больше не замечая. Рыдания его не были громкими, но они сотрясали его, душили. Элизабет подошла утешить сына, но он оттолкнул ее, и она беспомощно опустила руки. Элизабет с мольбой посмотрела на Суортмора, а тот, хоть и понимал, что должен предпринять какие-то шаги, совершенно растерялся. Двое взрослых не решались прервать молчание. Первой заговорила Анджела. Все про нее забыли, а ее душил гнев, и теперь он прорвался. - Как похоже на Дэвида - поверить в дурацкую историю, которую он подхватил в школе у какого-то абсолютного кретина _ребенка_, а потом устраивать дома сцены и рыдать на глазах у всех. - Замолчи, Анджела. Нельзя быть злой. - Ничего себе! Я - _злая_. А Дэвид тогда какой? Она хотела сказать, что Дэвид испортил что-то очень важное. Этот удивительный вечер, приход Суортмора, человека, лицо которого знают миллионы, оно сейчас сияло _для нее_, и предчувствие чего-то невероятного, влечение ее мамы к этому незнакомому мужчине; Анджела и не подозревала о том, что с ней сейчас творится, а объясни ей кто-нибудь, она бы отчаянно засмущалась; в воздухе было нечто такое, что Анджела волей-неволей чуяла - словно запах тропического цветка: это сулило перемены в ее полной событиями жизни, приключение, посвящение в тайну, это необходимо ей, после скучного детства она имеет на такую перемену полное право, а тут противный Дэвид встрял; его отсутствие объединяло их, его присутствие - угнетало. По ее сценарию ему надлежало попасть в беду, конечно не утонуть или угодить под машину, ей вовсе не нужна была смерть брата, но уж если он исчез - так исчез: убежал бы из дому, его бы искала полиция и после долгих поисков нашла бы под забором умирающим от голода. - Дэвид хуже чем злой, - сказала она. - Ведет себя как глупый, слезливый _ребенок_. Пока что в ее лексиконе это слово было самым обидным. Произнеся его, она замолкла. Потрясла головой и вышла из комнаты, вскидывая ноги, как жеребенок. - Дэвид, - предложил Суортмор, стараясь, чтобы его голос звучал как можно ласковее, - неплохо бы тебе лечь в постель, как ты считаешь? Пойди отдохни, а мы с мамой обсудим то, что услышали от тебя. Ненависть в Дэвиде была сильнее горя. Какое право имеет этот человек обсуждать папино несчастье? С кем бы то ни было, тем более с мамой? Он больше не плакал и с ненавистью взглянул на Суортмора. - А вы остаетесь? Суортмор подарил ему непринужденную улыбку. - Не волнуйся. Я проведу у вас только вечер. И скоро вернусь в Лондон. - О, не уезжайте, - вырвалось у Элизабет Джири. Ее возглас всех удивил, саму ее - не меньше остальных. У нее это получилось чисто импульсивно. Слова сорвались с губ помимо ее воли. Пока они не были произнесены, она даже не подозревала, как сильно ей хотелось, чтобы Суортмор остался и защитил ее, как сильно она боялась той минуты, когда он уйдет и дом снова останется без мужчины. - Дэвид, - повернулась она к сыну, пытаясь скрыть смущение, - иди спать, а я принесу тебе горячего молока. Не огорчайся, дорогой. Тебя все это слишком расстроило, но увидишь - все уладится. - И папа так сказал, - угрюмо буркнул Дэвид. Однако встал с дивана и вышел, даже не взглянув на Суортмора. Элизабет не решилась упрекнуть сына за эту грубость. Она поняла вдруг, что он еще уязвимее, чем она сама. - А теперь, - воскликнул Суортмор, довольный, что все снова на своих местах и с уходом детей он опять может управлять событиями. - Давайте поедим как следует. Я так проголодался. - Я накормлю вас, - ответила она бесцветным голосом. И лицо ее тоже ничего не выражало: жизненные силы покинули ее, их хватало только на заученные действия. Ай да умница Суортмор, покоритель женщин, словно в воду глядел. Пусть ее похлопочет, принесет еду, повертится вокруг него, а там, глядишь, и кровь заиграет в жидах. Ей ведь было над чем призадуматься, и он готов был помочь ей, но он ничего не мог предпринять, пока она не подчинится ему. Он стремился прийти ей на помощь и в то же время имел на нее виды, хотел завладеть ею, чтобы она стала беспомощной, безвольной, обессиленной; дрожащей, стала его женщиной; и эти два желания слились в нем воедино и одновременно обуревали его. Элизабет поставила перед Суортмором яйца с ветчиной, извинилась, что не может составить ему компанию - кусок в горло не лезет, - и понесла наверх Дэвиду горячее молоко. Он уже крепко спал. Или притворялся? Она поставила чашку на столик и низко наклонилась над сыном. Нет, в самом деле спит. Он, должно быть, как только донес голову до подушки, буквально провалился - сработал защитный рефлекс здорового ребенка. Он забылся, убежал от неприятностей, навалившихся на него, в зеленую пелену сновидений. Анджела с рассерженным видом бродила по своей комнате. Элизабет решила не заходить к ней. Она пока дочери не помощник - сама еле на ногах держится. Тихо закрыв дверь комнаты Дэвида, она сошла вниз к Адриану Суортмору. Тот повернул к ней лицо - честное, открытое, ничем не омраченное. - Элизабет, у вас есть свободная комната, чтобы я мог переночевать? - Да, - ответила она и подумала: небо вняло ее мольбам. - Вы не будете ужинать? - продолжал он, спеша разделаться с ненужными формальностями и перейти прямо к делу. - Не хочется. Выпью чаю. - Прекрасно. Давайте выпьем вместе. Но перед тем как вы поставите чайник, подскажите мне, кому я могу позвонить, чтобы проверить всю эту историю, касающуюся вашего мужа. - А разве надо проверять? - Безусловно. Потому что, если все так на самом деле, вы должны будете что-то предпринять. - Вы правы. Но меня эта история доконает. По мне, пусть будет что будет. Что я изменю? - Я понимаю вас, Элизабет, но взгляните на все с другой стороны. Если у него действительно нервное потрясение, тогда понятно, почему он совершил такую глупость - ушел от вас. Положению женщины, от которой ушел муж, не позавидуешь. Но если он душевнобольной, если ему нужна врачебная помощь, тогда ему уже не до жены. И развод в этом случае - не ее вина. - Возможно, они скажут, что _это я свела_ его с ума. - Проследите за событиями несколько дальше. Допустим, вы захотите развестись с ним; если он невменяем, это не составит никакого труда. - Но зачем впутывать меня во все это? Вменяем он или нет, я-то здесь при чем? Очень скоро выяснится, что с ним, и, если он невменяем, его изолируют. - Не согласен. Совсем не обязательно, что это произойдет скоро. В таком состоянии он может продержаться месяцы - тихое помешательство, и все, а покуда на людях он ведет себя нормально, не скандалит и не кричит в общественных местах, так может тянуться, пока у него не кончатся деньги и его не выбросят из гостиницы. А тем временем все будут судачить по этому поводу. Представьте себе, что ждет Дэвида в школе. Там и сейчас для него ад кромешный, раз он решился сесть в поезд и отправиться на Паддингтонский вокзал. - Джулиан Робинсон, - произнесла Элизабет, ее голос оставался грустным и отрешенным. - Его родители - Филип и Дженифер Робинсон. - На имена у нее была великолепная память. - В телефонной книжке записан их номер. Если хотите звонить, звоните прямо сейчас, пока я на кухне. Я в принципе выносливая, но на сегодня с меня хватит. - Понятно, - посерьезнев, сказал он ей. - Я и хочу избавить вас от лишних страданий. Она взглянула на него с искренней благодарностью, которую не могла погасить усталость, и вышла на кухню. Как только она удалилась, Суортмор принялся быстро листать телефонную книжку. Вот она, золотая жила. Теперь есть с чем прийти к Бену. Какой типаж для программы новостей! Известный ученый (если пока и неизвестный, то скоро им станет) поселился на Паддингтонском вокзале. Одинокий человек, сбежавший с передовой линии науки. Или по-другому: куда идет человечество? Известный ученый чувствует себя дома только среди тех, кто в пути. Может, он просто псих. Но какое получится интервью! - Алло? - Могу я поговорить с Филипом Робинсоном? - Слушаю. - Мистер Робинсон, мы с вами незнакомы. Меня зовут Адриан Суортмор. - Да? - Робинсон довольно редко смотрел телевизор, имя ему показалось знакомым, но... - Вы, думаю, поймете, по какому вопросу я беспокою вас, если я скажу, что звоню из дома миссис Элизабет Джири. - Элизабет Джири? - Мысли Робинсона, словно стрелка компаса, пометались и приняли нужное направление. - Жена Артура Джири? - Совершенно верно. Жена Артура Джири. Она очень обеспокоена, господин Робинсон. - И вы хотите навести справки об Артуре Джири? - Верно. Миссис Джири очень серьезно обеспокоена дошедшими до нее странными слухами. Я ее давний друг, и хочу помочь ей, и, чтобы освободить ее от излишних волнений, навожу справки сам. Вы не скажете, как себя чувствует сейчас Артур Джири и где он находится? Скверно, что не захватил магнитофона, а то бы подключил к телефону. Но всего не предусмотришь. Робинсон вкратце рассказал, что ему известно о Джири, а под конец сообщил, что обратился за консультацией к доктору Морису Блейкни. Пришлось объяснить Суортмору, кто такой Блейкни, и, как только Суортмор все понял, он рассыпался перед Робинсоном в благодарностях. Ему не терпелось закончить разговор и набрать номер доктора Блейкни. Блейкни, отдыхая после обеда, курил сигару. Трубку он взял нехотя. Но, узнав о цели звонка Суортмора, насторожился, и к нему тотчас вернулась его деловитость. - Да, я знаю человека, о котором вы говорите. Меня неофициально попросили повидаться с ним. Конечно, речь шла не о том, чтобы поставить медицинский диагноз. Просто его друг, бывший коллега... - Филип Робинсон, - подсказал Суортмор. - А, вы знаете. Да, Робинсон повстречал Джири на Паддингтонском вокзале. Сказал мне, что он какой-то странный, и попросил взглянуть на него. Я побеседовал с Джири сегодня утром в гостинице, и ждал, что Робинсон позвонит мне справиться о результатах, но он еще не позвонил. - Зато позвонил я, - ответил Суортмор. - Я давний друг Элизабет Джири и помогаю ей разобраться во всем этом. - Элизабет Джири? Жена? Ясно. Но я мало что могу сообщить вам. При таких обстоятельствах много я и не смог бы узнать. У Джири явные признаки нервного истощения. Я сразу понял, как только повстречался с ним утром. Его объяснения так логичны, что не подкопаешься. Он слишком старается скрыть, что чем-то сильно расстроен, но в глубине души он совсем убит. Не надо быть специалистом, чтобы заметить это. Днем я видел его еще раз. Не знаю, уходит ли он когда-нибудь с вокзала, но сегодня утром и днем часа в четыре он был там. Вместе с сыном. Кстати, мальчик благополучно добрался до дома? - Вы видели их вместе? - спросил Суортмор. Его взволновал этот новый поворот дела. - Как себя вел Джири? - Конечно, при мальчике он не был так замкнут и скован; меня он увидел неожиданно и очень смутился. Настолько выбился из колеи, что даже не способен был держаться со мною вежливо. Суортмор услышал, как вошла Элизабет с чайным подносом. Ничего, пусть будет в курсе дела. Он не мог прервать разговор. - Почему же, как вы думаете? - спросил он, крепче сжав трубку, словно боялся, что ее отберут. - Почему это так его потрясло? - Судя по всему, он боится, что за ним следят. Возможно, чувство вины из-за того, что он оставил жену и детей. А может, что-нибудь другое, подспудное. Но что именно, не могу сказать, пока не понаблюдаю за ним. - А это возможно? - Думаю, нет, - ответил Блейкни. - Я ведь делаю только то, о чем меня просят, а никто не просил меня лечить Джири. Если его состояние ухудшится, он может попасть в психиатрическую больницу, а там за ним будет наблюдать специалист... - Думаете, оно ухудшится? - Ничего не могу сейчас сказать. - А если нет? Если он останется в теперешнем состоянии? - Нет, не останется, - с мрачной категоричностью ответил Блейкни. - Ему сделается или лучше, или хуже. Не исключено, что самое правильное сейчас - оставить его в покое. Мне лично не хотелось бы теперь мешать ему. - Эта история, как вы понимаете, весьма тревожит его близких и друзей. - Если его близкие и друзья тревожатся, - произнес Блейкни слегка высокомерным и небрежным тоном, - они могут поручить кому-нибудь следить за ним, чтобы он не бросился под поезд. А кроме этого, нам, думаю, ничего не нужно предпринимать. Люди, как правило, попадают в стресс, а потом выбираются из него без чужой помощи. Мозг человека, как и тело, обладает способностью освобождаться от инфекции. А это - самый лучший исход. - Благодарю вас, доктор Блейкни, - сказал Суортмор. - Вы оказали нам добрую услугу тем, что откликнулись на случившееся. Мы вам чрезвычайно признательны. И они вежливо распрощались. Суортмор положил трубку. - Легкая инфекция в мозгу, - сказал он скорее себе, чем Элизабет. - В чем дело? - спросила Элизабет. Разливая чай, она низко склонилась над чашками, чтобы скрыть волнение и страх. - Как я понял, этот Филип Робинсон, сын которого был так мил с Дэвидом, связался с неким доктором Морисом Блейкни. - Он ведущий врач у Грейсона. - Теперь она испугалась не на шутку. - Дорогая, не надо так пугаться слова "Грейсон", - сказал Суортмор. - Робинсон просто попросил Блейкни повидаться с Артуром, взглянуть, в каком он состоянии, и решить, действительно ли его поступки ненормальны. Блейкни так и сделал и пришел к выводу, что причин бить тревогу нет. - Очень мило с его стороны. Нынешние врачи так бессердечны. - Тем не менее, похоже, он прав. - А Дэвид сказал, что Артур на самом деле сошел с ума, - сквозь слезы проговорила она. - Дэвид - десятилетний мальчик, его вся эта история просто выбила из колеи. - Адриан, что же мне делать? - Во-первых, идите сюда. - Они сели на диван, и Суортмор взял ее за руку. - Элизабет, я помогу вам разделаться с этой историей. - И затащу тебя в постель, подумал он. После стольких передряг получишь удовольствие высшего класса. - Артур на Паддингтонском вокзале. Доктор считает, что его можно без всякого риска оставить там, надо только за ним присматривать. Она согласно кивнула. - Но кто же станет присматривать? - Я. Я сам. И попрошу кое-кого помочь мне. - Пожалуйста, Адриан, не впутывайте в эту историю много посторонних. - Я же не сказал "много". У меня есть один-два подчиненных, которым я доверяю, они - могила. А если выяснится, что работа эта действительно трудоемкая, найму детектива из какой-нибудь частной фирмы, снискавшей себе хорошую репутацию и умеющей хранить секреты. В любом случае ничто не выплывет наружу, никто не будет задет или обижен. Задача ведь проста - следить, чтобы Артур не причинил себе вреда. До тех пор пока... - Пока что? Он повернулся к ней. - Доктор Блейкни говорит, что ему станет или лучше, или хуже. Нечего сказать, точный прогноз для больного. Если ему станет лучше, он уйдет с вокзала, вернется к людям, в общество, тогда мы облегченно вздохнем, и вся история на этом кончится. - Черта с два. Не раньше, чем он сослужит мне добрую службу для Бена, думал тем временем Суортмор. - А если ему станет хуже, мы тщательно продумаем, как быть. - Но что же делать, если ему сделается хуже? - Элизабет, у вас сейчас трудное время. Если - что бог не допустит, и я всерьез не думаю о таком исходе - ваш муж окажется тяжелобольным, ему нужен будет уход, как всякому больному. В любом случае, это не зависит ни от вас, ни от меня. И сейчас, когда все ждут, как развернутся события, от вас требуются только выдержка и присутствие духа. - И сейчас, - сказала она мягко, - некая сила послала мне в помощь вас. - Да, - засмеялся он. - Сила по имени Пелт. - Он вскочил. - Боже мой! Я же совсем забыл о нем! Он начал торопливо листать справочник, разыскивая телефон ресторана, потом попросил позвать мистера Пелта, подождал, пока за ним сходят, затем серьезно и доверительно объяснил приглушенным голосом: - Ее нельзя оставить в беде. Здесь все очень сложно. Уверен, вы поймете меня правильно. Хотите обсудить что-нибудь со мной?.. Может, встретимся в городе? В следующую среду? Прекрасно. Отделавшись от Пелта, он вернулся в гостиную спокойный и беспечный. - А теперь, Элизабет (о, с какой непринужденностью он это произнес! Так говорят со старым другом, с настоящим другом!), доверьтесь мне, поделитесь со мной, что вы на самом деле думаете об этом? - Обо всем этом? - О вашем муже, о его уходе из дома, о его villeggiatura [здесь: отдых (итал.)] на вокзале, о слухах насчет его невменяемости, о том, как это сказалось на вас и ваших детях, обо всем этом. Расскажите! - Я ведь не католичка, Адриан, - ответила она, - а если и была бы ею, вы - не мой духовник. Он с удовлетворением отметил про себя, что в ней еще остались силы сопротивляться. - И тем не менее я хочу знать, - настаивал он. - Хочу понять происходящее до конца. Меня ведь беспокоит ваша судьба. - Почему, Адриан? - Потому что вы всегда мне очень нравились, хотя жизнь разлучила нас. А теперь она снова свела нас, и вы - в беде. - Иными словами, вам жаль меня, как жаль любую другую старушку, невезучую, прикованную ревматизмом к креслу. - Элизабет, не надо язвить. Люди любят вас за ваши достоинства. И если вам хотят помочь, так это оттого, что вы достойны помощи. - О Адриан. - На затуманенном лице пробилась улыбка. - Мне так хотелось бы в это верить. - Разрешаю вам поверить. Это правда. - Что же мне делать с детьми, Адриан? - Оставьте их в покое. У них свой круг интересов, дающий им жизнестойкость. Девочка вот-вот увлечется мальчиками, и на уме у нее будет только одно - как бы выскочить замуж. А потом у нее начнутся свои заботы. А Дэвид... - Меня тревожит именно Дэвид. Почему он поехал сегодня к Артуру и не сказал мне ни слова? - Очень просто. Если бы он что-нибудь сказал вам, вы бы не пустили его. Возможно, он подсознательно чувствовал, что вы станете ревновать его за то, что он установил какие-то отношения с отцом, когда у вас с ним все порвано. - Суортмор замолчал и пристально посмотрел на нее. - Он ведь не ошибся, Элизабет? Она медленно покачала головой. - В глубине души я смирилась, что между мной и Артуром все кончено. Я знаю, он не вернется. - Почему вы в этом уверены? - Потому что последние пять лет мы все глубже и глубже забивались каждый в свою нору. Под конец я совсем перестала понимать его. - И чья в этом вина? - Трудно сказать. Казалось, он где-то, куда мне доступ закрыт. Возможно, будь я другой, мне бы удалось понять его. Он никогда не умел говорить о своей работе и оттого был одинок. Думаю, это - главная причина. - Почему же он не умел рассказывать о своей работе? Она слишком сложная? - Для непосвященных - да, но, даже когда он встречал людей, которые поняли бы его, он и тогда не мог им ничего рассказать. Он всегда был замкнут. - Почему же? - Сразу после войны он занимался секретными исследованиями. Ему разрешалось обсуждать свою работу лишь с несколькими коллегами, и то при закрытых дверях. И вот однажды, году в пятьдесят первом, он пришел домой и сказал, что его рассекретили, что теперь его исследования носят иной характер и он, если захочет, может рассказывать о них другим. Но почему-то он никогда этого не делал. - У него были близкие друзья? - Раньше он был очень близок со своим старшим братом. Но тот уехал в Новую Зеландию, и Артур не видел его лет десять. Он часто поговаривал, что съездит к нему на рождество или еще в какой-нибудь праздник, но, когда праздник наступал, получалось, что такие расходы нам не по карману. - А кто еще? - У него был очень близкий друг, еще по колледжу, Джеффри Уинтерс. Но Джеффри умер года три назад. - При грустных обстоятельствах? - Полагают, что он покончил с собой. Они замолчали, представляя себе, как Артур Джири бродит по грязным платформам и думает о своем погибшем друге. Их дружба оказалась недостаточно крепкой, чтобы удержать Джеффри на земле. Он высвободился, и ветер унес его на небеса. С тех пор Артур не заводил друзей. - Он любит детей? - По-моему, очень. Конечно, теперь они не так близки, как раньше, когда дети были маленькими. Но Дэвид очень тянется к нему, это правда. Адриан Суортмор помрачнел, на душе стало тяжело и муторно. Да, старина Джири, по крайней мере одному человеку ты пригодишься. Твой побег на вокзал - сюжет, который я ищу; мне нужна сенсация, способная поднять мой авторитет в глазах Бена. А то, что ты смылся отсюда и бросил свою еще миленькую жену, - тоже неплохо, она тепленькой попадет прямиком ко мне. Он повернулся к Элизабет. - Не унывайте, Элизабет. Ведь жизнь не кончена. Эти горести - они пройдут. Подумайте немного о себе, поживите для себя. Он привлек ее к себе и хотел поцеловать, но тут на лестнице послышались шаги Анджелы. - Мам, - сказала она, с вызовом кивая на дверь, - я ухожу. - Что ты, девочка! Так поздно? - Пойду к Хейзел, - раздраженно бросила она. - В такой час? Одна? - Отпустите ее, - тихо произнес Суортмор. - Как можно, девочка, - продолжала Элизабет, не обращая внимания на слова Суортмора. - Неужели ты пойдешь к Хейзел в такое время? Она, наверное, уже спит! Анджела усмехнулась. - Хейзел никогда не ложится раньше двенадцати. Она просто сидит у себя в комнате, читает и слушает пластинки. У нее шикарные пластинки, я себе не могу купить такие. Ей будет приятно, если я загляну к ней. - Но как же так, - растерянно продолжала Элизабет. - Послушай, мама, ты же знаешь, где она живет Через две улицы. - Идите, Анджела, - кивнул Суортмор. - Вам полезно сейчас пройтись. - Как вы смеете! - Элизабет повернулась к нему, вспыхнув от искреннего негодования. Но Анджела предпочла подчиниться авторитету Суортмора - вскинула голову и вышла. Хлопнула входная дверь. - Не смейте обращаться со мной так, словно я пустое место, - сказала Элизабет. - У меня такого и в мыслях не было. - Суортмор не собирался признавать свою вину. - Я обращаюсь с вами как с личностью. И весьма незаурядной личностью. Просто я подумал, что будет очень кстати, если Анджела немного проветрится. Я имею в виду, для нас. Она встала. - И для того, чтобы остаться со мной, вы готовы позволить пятнадцатилетней девочке тащиться среди ночи одной через весь город? - Сядьте. - Суортмор потянул ее к себе. - Две улицы - это же не весь город. Он схватил Элизабет за руку, но она вырвала ее и бросилась к дверям. Он услышал ее шаги в холле, потом стук входной двери. - Анджела! - кричала Элизабет в сырую мглу. - Анджела! Сейчас же вернись! Она едва успела ее нагнать. Девочка была уже у ворот, через несколько секунд тьма поглотила бы ее, и, хотя она услышала бы зов матери и сердце ее запрыгало бы от волнения, она ни за что бы не вернулась. Но сейчас мать ее видела, а власть Элизабет над Анджелой была слишком велика. Девочка не могла ослушаться - так вот просто, прямо у нее на виду. Ее рука, взявшаяся за щеколду калитки, упала, она постояла немного, потом повернулась и пошла обратно к дому. Только в глазах, которые она упорно прятала от матери, затаился гнев. Элизабет молча пропустила Анджелу вперед, закрыла дверь, и обе вернулись в тепло и свет дома, где все подчинялось здравому смыслу и где им ничто не угрожало. - Вот и хорошо, детка, - бодро сказала Элизабет. - Жаль, что мне пришлось выбежать и звать тебя, но я ведь не разрешила тебе уходить к Хейзел, хочешь поговорить с ней - позвони. Анджела прошла через холл, не поворачивая к матери головы, словно вовсе ее не слышала. У лестницы оглянулась, уже держась одной рукой за перила, и бросила: - Я пойду спать. - Пойди скажи "спокойной ночи" мистеру Суортмору, - все тем же бодрым тоном сказала Элизабет. Анджела метнула на нее полный презрения взгляд. (Между нами война, а ты хочешь, чтобы я соблюдала приличия!) Не проронив ни слова, она повернулась и пошла к себе наверх. Элизабет стремительно возвратилась в гостиную, стуча каблуками по дубовому паркету. Она была рассержена, чересчур рассержена! Суортмор предложил ей свою помощь, поддержку, пожелал освободить ее от тисков этого страшного напряжения. И, естественно, она приняла его намерения с открытым сердцем. А он, оказывается, вот каков! Решил поживиться за ее счет! Суортмор поднялся, как только Элизабет появилась в гостиной. Он пребывал в некоторой растерянности. Быть с ней ласковым? Или же идти напролом и заставить ее сдаться? - Элизабет, не надо... - Не думаю, Адриан, - прервала она его, - что стоит продолжать этот спектакль. Настроение испорчено, вы согласны со мной? - Разбито вдребезги, - криво усмехнулся он. - Это, наверное, то же самое. Как-то все не так пошло. Полагаю, что, появившись в моем доме, вы искренне хотели оказать мне дружескую помощь. А потом вам пришло в голову, что одинокая, беспомощная, брошенная мужем женщина не будет возражать, если по отношению к ней позволят что-нибудь сверх того, надо только избавиться от ее дочери. - Забудьте об этом, Элизабет. - Суортмор пошел на попятный. - И никогда не вспоминайте. Он посмотрел на нее долгим взглядом, глаза его лучились искренностью, которую ему ничего не стоило изобразить. - Согласна, - сказала она наконец. - Мы вычеркнем из протокола последние четыре строки. Только не думайте, что я не благодарна вам, Адриан. Тем не менее она вышла приготовить ему комнату. Инцидент, решила она, исчерпан. Суортмор прошелся по гостиной в поисках виски с содовой, хмуро выпил неразбавленным. Сучка кичливая! Как цементом залепили, ни одной лазейки не найдешь! Не мудрено, что муж у нее свихнулся - довела. Да и тот тип не лучше. Залез в свою скорлупку, прячется от всех. Они оба бесили Суортмора. Почему эта идиотка отказалась чуть-чуть развлечься? Интересно, для кого это она себя бережет? Уж не думает ли, что за такой старухой мужчины станут выстраиваться в очередь? Надо бы ее проучить, позабавиться хорошенько с ее рыжеволосой дочкой. Все шло своим чередом. Артур Джири находился на Паддингтонском вокзале, и камеры телевизионной компании "Консолидейтед телевижн" скоро возьмут его под наблюдение. Элизабет вернулась сказать, что комната готова. Суортмор поблагодарил ее, они пожелали друг другу спокойной ночи, с улыбкой, как старые добрые друзья, но комнату, где он лег спать, надев пижаму Артура Джири, всю захлестнуло его ненавистью. А потом ночь окутала дом. И все четверо - каждый в своем отсеке из кирпича и штукатурки, в убежище, где обитают мечты и тревоги, - забылись неспокойным сном. Девочка и мужчина злились, каждый по-своему и по разным поводам. Женщина была в растер