умные голубые глаза, настороженные, как у зверька, зорко всматривались, не заметил ли его кто-нибудь. Но лес, вырубка и поля вдали дремали в предвечерней тишине. В ту весну 1916 года все росло и тянулось вверх с неудержимой силой, даже мальчики. Дэви догнал ростом своего брата, который был на полтора года старше его; ему казалось, что стать одного роста с тем, кто был его богом, - значит сделать еще шаг на пути уподобления божеству. Однако голубая заплатанная рубашка, сшитая на дядю, плечистого толстяка, висела на Дави, как на вешалке. Рваные штаны были ему и вовсе широки, хотя сестра перекроила их так, что боковые карманы почти сошлись сзади. Место, где штаны сходятся в шагу, слишком узкое для дядиных толстых ляжек, болталось мешком у колен Дэви. И все же, несмотря на смехотворную нелепость надетого на нем тряпья, на косматые волосы, на худобу мальчишечьих загорелых рук и ног, в нем была своеобразная грация. Пригнувшись, он помчался к окраине поля, гонимый демонами страха, притягиваемый призраком торжества. Влетев в амбар, Дэви схватил оселок, за которым его послали, и, подтягивая спадавшие штаны, вприпрыжку побежал к косцам, работавшим на северном поле. Вдруг ему пришло в голову, что он совершил преступление куда серьезнее всего того, чем угрожал Кен. Дэви даже приостановился, но тут же побежал дальше, решив не говорить никому ни слова, пока сам не увидит, что из этого получится. Запыхавшись, Дэви подбежал к косцам. На лице Кена было холодное, осуждающее выражение - он обиделся, что Дэви бросил его одного. Но Дэви ожесточенно поддернул штаны, схватил вилы и, вскарабкавшись на стог, стал рядом с братом. Сегодня за Кеном было трудно угнаться, ибо каждый раз, втыкая вилы в сено, он мысленно пронзал старого жирного негодяя - дядю Джорджа. Конечно, подумал Дэви, если ты поклялся убить человека в следующий же раз, когда он хлестнет тебя ремнем, и если этот раз наступит через несколько часов, так лучше попрактиковаться заранее. Дядя Джордж тоже, наверное, практиковался. Он пообещал сегодня в семь часов спустить с Кена шкуру, а дядя Джордж, как известно, любит ко всему готовиться заранее. В крошечной частице сердца Дэви, которая не была отдана Кену, трепетала жгучая радость - слава богу, сегодня порка ему не грозит. Наконец с севера потянуло прохладой, жара начала спадать, приближался вечер. Косцы распрямили уставшие спины, опустили занемевшие руки. Они взмокли от пота. Дядя Джордж промакнул рубашкой жирную вспотевшую грудь и бросил на Дави взгляд, под которым мальчик всегда холодел от страха. - Вечером останешься с братом, - монотонно сказал дядя Джордж. - Когда тебя посылают за оселком, надо бежать во весь дух туда и обратно. На этой ферме все обязаны работать. И ты, Дэвид, обязан, и ты, Кеннет, и сестре скажите, что она тоже обязана работать. - Дядя Джордж немного помолчал. - Вы сами между собой решите, кого пороть первым. Лицо Дэви было так же бесстрастно, как лицо его дяди, но в животе у него что-то сжалось. Мальчики отстали от косцов. Кен крепко стиснул руку Дэви. Краешком глаза Дэви увидел его лицо, напряженное, осунувшееся, похорошевшее от отчаяния. Дэви знал: такое выражение появлялось у Кена, когда он до предела напрягал силы, чтобы выдержать какое-то тайное испытание, которому он подвергал себя. И Кен всегда выдерживал. - Я буду первым, чтобы покончить с ним сразу, - прошептал Кен. - Неужели ты это сделаешь? - Я же сказал. - Кен злился, словно поняв, что данное им обещание оказалось ловушкой, из которой теперь не выскочишь. - Раз сказал, значит сделаю. Помни, я первый. За ужином в кухне все молчали, кроме дяди Джорджа. Марго едва исполнилось шестнадцать лет, но так как на нее была возложена вся стряпня, то она сидела в конце стола, как полагается взрослой женщине. Глаза ее смотрели сурово и злобно - из-за братьев, - и от этого она выглядела гораздо старше своих лет. Дядя Джордж восседал во главе стола на специально приспособленном для его громоздкой туши стуле с расширенным сиденьем и подпорками внизу. Дядин грохочущий голос, громкий и зычный, терзал взвинченные нервы Дэви, но мальчик не был способен ни заметить, ни понять, что дядя словно оправдывался перед кем-то, с горечью перечисляя неудачи, из которых состояла жизнь Джорджа Мэллори. Дядя Джордж стиснул могучие кулаки и поглядел на детей с бессильным гневом. Все сидели молча. Кухонные часы показывали без пяти семь. И вдруг вечерняя тишина сменилась полным безмолвием. Пыхтенье двигателя стало таким привычным звуком на ферме, что внезапно наступившая тишина походила на возглас удивления. - Генератор остановился, - сказала Марго. Все внутри у Дэви запело от торжества. Он сделал нечто такое, на что никогда не осмелился бы Кен, и сделал это один, без посторонней помощи. В эту секунду его уже не тревожило, будет дядя Джордж пороть их или нет, ничто не могло нарушить его ликующей убежденности в том, что наконец-то из них двоих он стал главным. Дядя Джордж обвел детей взглядом, и Дэви увидел, какую ненависть вызывает у него их исступленная привязанность друг к другу. Он знаком велел им убираться прочь: починка генератора важнее, чем расправа с племянниками. Мальчики помчались под косыми лучами солнца, стлавшимися по полю, как золотистый дым. Кен точно опьянел от ощущения свободы. Он бежал, спотыкаясь, делая большие прыжки, хотя перепрыгивать было нечего. - Вот повезло! - хохотал он. - Если б генератор не испортился, этот старый негодяй лежал бы сейчас мертвым, с вилами в брюхе! Несколько часов назад эта угроза прозвучала бы, как приговор неумолимой судьбы. Сейчас в устах мальчика, который был не выше его ростом, она показалась Дэви попросту глупой. - Везенье тут ни при чем, Кен. Это сделал я. Я устроил короткое замыкание. - Ты? Что за черт, ты же все время был в кухне! - В том-то и дело! Помнишь, мы видели в "Попьюлер мекэникс" схему, которую немцы применили для какой-то своей бомбы? Я приспособил наши старые часы и сделал так, что стрелки заземлили ток ровно в семь. Там только сгорел предохранитель. У нас еще уйма времени. В хибарке Кен осмотрел часы и провода, а Дэви, даже не спросив позволения, вытащил из потайного места коробку, куда Кен припрятывал окурки, и закурил. Когда вспыхнула спичка, Кен искоса взглянул на брата, но ничего не сказал и снова нагнулся над будильником. - Как это не пришло мне в голову? - негромко сказал Кен. - Теперь мы можем устраивать это в любое время, когда захотим. Давай расскажем Марго, что мы придумали! Они ждали часа два, пока исправят генератор, затем пошли домой. Дэви молчал, думая о том, насколько по-другому выглядят люди, когда ты становишься одного роста с ними. Третий этаж каркасного дома так и не был достроен до конца. Дядя Джордж разделил помещение на две половины занавеской из белой марли. По одну сторону занавески находилась раскладушка Марго, по другую - матрац, где спали мальчики. Впрочем, эта перегородка была им совершенно не нужна: когда весь дом засыпал, дети в темноте сбивались в кучку, и Марго рассказывала братьям чудесные истории о том, как они будут жить втроем, сами по себе. Но если Марго, пока их не смаривала дремота, одинаково по-матерински относилась к обоим мальчикам, то ласковое "спокойной ночи" говорила напоследок только Кену. Марго ждала братьев наверху, в синем сумраке, стоя на коленях у матраца, в вылинявшей нижней юбочке, которую надевала вместо ночной рубашки. Выслушав мальчиков, она тихонько рассмеялась, порывисто привлекла к себе Дэви и с гордостью поцеловала, а он инстинктивно прижался к сестре, обхватив руками ее тоненькую талию. - А почему бы нам не убежать отсюда? - сказал он. Это была любимая мечта Марго, и Дэви хотел сделать ей приятное. - Давайте как-нибудь ночью выключим генератор и сбежим. Ведь тут нам будет с каждым днем хуже. - Не беспокойся, - резко сказал Кен, следя глазами за братом. - Вот я прикончу дядю Джорджа, и все будет хорошо. - Да брось ты! - Дэви отодвинулся от Марго, и руке его, лежащей на талии сестры, стало неловко, но он не мог заставить себя убрать ее. - Никогда ты его не убьешь, нечего и думать об этом. - Я сказал: убью, значит - убью. - Прекрати, Кен, - вмешалась Марго. - Все это глупости - и больше ничего. Дэви прав. Если я набавлю себе год, то, может, найду какую-нибудь работу, и тогда вы поступите в настоящую школу. - В школу!.. - иронически протянул Дэви. - Мы все можем поступить на работу. - Нет, вы пойдете в школу! - резко возразила Марго. - Оба пойдете. Вы думаете, можно выйти в люди и заниматься изобретениями без всякого образования? И в колледж вы тоже пойдете. - Эдисон никогда не учился в колледже, - сказал Дэви. Марго нетерпеливо передернула плечами, рука Дэви сама собой соскользнула с ее талии, и ему стало обидно - он почувствовал себя отстраненным. А ведь он вовсе не собирался с ней спорить. - Мне-то все равно, что ни делать, - продолжала Марго. - Но вы, мальчики, должны стать большими людьми - больше, чем Эдисон! - Мы можем починить ту старую калошу, что стоит в сарае, - порывисто воскликнул Дэви, стремясь заслужить ее прощение. Он начал придумывать план бегства во всех подробностях, сам не веря в его реальность, и был поражен, когда Марго сказала: - Давай так и сделаем, Дэви, давай! Дэви открыл рот от удивления, поняв, что это он придумал план решительного бунта против дяди Джорджа. Кен должен был сделать это, но Кен молчал. Дэви выждал, однако Кен ничем не показал, что желает возглавить это предприятие; тогда Дэви придвинулся ближе к Марго. До поздней ночи они обсуждали план бегства и наконец улеглись спать. Но прежде чем Марго успела отвернуться, Дэви приподнялся на локте и дотронулся до ее обнаженной руки. - Скажи и мне наконец "спокойной ночи", - взмолился он. - Ты всегда это говоришь только Кену. - Эй, ты!.. - вдруг прорвало Кена, словно его самолюбие могло вытерпеть любое предательство от брата и сестры, только не это. - Замолчи, - бросила Марго через плечо. - Дэви прав. И, кроме того, он самый младший. - Но не самый маленький, - не унимался Дэви. - Хватит, ложись, - сказала она. И снова Дэви обволокло ее тепло, он почувствовал дыхание сестры на своем лбу и прижался лицом к ее лицу. "Как хорошо", - подумал Дэви. Он ощутил глубокую тихую радость и порывисто поцеловал Марго в шею, надеясь, что Кен не заметит этого, а она не рассердится. Марго, приподнявшись, погладила его по щеке, и Дэви, глубоко переводя дыхание, повернулся на бок. В груди у него разливалось солнечное сияние. Через месяц, в безветренный жаркий вечер, они были готовы к побегу. Дэви с точностью до одной минуты предвидел, что произойдет, и все-таки пугливо вздрогнул, когда свет внезапно погас. В кухне воцарилось недоуменное молчание, плотное, как окружающая темнота. - Я принесу лампу, дядя Джордж, - торопливо сказал Дэви. - Марго, кажется, пошла в сарай. - Мне наплевать, кто принесет лампу. Давай поживее и исправь проклятый генератор. Да пошли сюда сестру. Нечего девушке шляться по ночам. Выйдя в сгущавшуюся вечернюю тьму, Дэви постарался поверить в то, что они действительно убегут от всех этих знакомых запахов, звуков и ветерков. Пройдет время, и дядя Джордж поймет, что хоть они и удрали от него, а все-таки были неплохими ребятами. Дэви на секунду даже стало жаль дядю, но он тут же вспомнил, что Марго сидит одна на дороге, в заплатанном "фордике", и ждет их. До шоссе оставалось ярдов пятьдесят, когда Дэви увидел впереди движущийся свет фонаря. Он остановился и тронул Кена за руку. Мальчики, согнувшись, юркнули в кусты, потом побежали в сторону. Сердце Дэви билось где-то в горле. Он смертельно боялся, что их поймают. - Он ищет Марго, - прошептал Кен. - А все ты. Надо было тебе говорить, что она в сарае! От страха Дэви разозлился. - А ты чего же молчал? Взял бы да придумал что-нибудь получше. - Чего ради, ведь ты последнее время стал командовать всем, мистер Подтяни-штаны! Когда он войдет в сарай - бежим! Издали слабо донесся сердитый голос дяди. Кен толкнул локтем Дэви, и они помчались по равнине, но вдруг неподалеку снова мелькнул фонарь дяди Джорджа. Мальчики бросились на землю, не сводя глаз с раскачивающегося фонаря. Оба лежали неподвижно, сдерживая дыхание. - Пошли в обход, по берегу ручья, - шепнул Кен. - Пока он дойдет до сарая, мы добежим к Марго. Они поползли вдоль тропинки, подымавшейся на холм, добрались до вершины и бегом спустились с другой стороны к болоту, окруженному лиственницами. Здесь стояла черная, непроглядная ночь. Какой-то зверек прянул в сторону и поскакал в кусты. Ужас его передался мальчикам. Дэви остановился и поглядел вокруг, но Кен бежал дальше. Вслепую Дэви бросился за ним, напрягая зрение в темноте и заслоняя руками лицо от хлещущих веток. Штаны съехали, пришлось подтягивать их на ходу. Споткнувшись о камень, он потерял равновесие и полетел куда-то вниз. Еще момент - и он очутился в воде. Всплеск отдался в его ушах грохотом; по глубине сомкнувшейся над ним темной воды он догадался, что попал в омут неподалеку от мельничного лотка. Дэви придержал дыхание, стараясь выплыть на поверхность, но уперся макушкой во что-то твердое, и тело его медленно закружилось в водовороте. Он задерживал дыхание, и, казалось, вся его сила сосредоточилась между глаз, в переносице, а грудь готова была разорваться. Он попытался выплыть из-под нависшего над ним выступа скалы, но вода не пускала его. И тут, словно до его сознания внезапно дошли сказанные кем-то слова, он понял, что через несколько секунд умрет. Где-то, в крошечной клеточке мозга, которая начала жить прежде его первого вздоха при появлении на свет и которая умрет в нем последней, он уже оплакивал свою гибель. В следующую секунду он, с алчностью изголодавшегося, вдыхал упоительный мягкий воздух - Кен вытащил Дэви и держал его голову над водой. Дэви понял, что спасен, и его глаза, затуманенные от слез и воды, с обожанием устремились на брата. - Жив? - шепотом спросил Кен. Дэви успел только поблагодарить его мокрыми глазами - его вырвало водой прямо в лицо Кену. И видя, как тот стоически выдержал это, Дэви почувствовал, что любит его еще сильнее. "Старший брат всегда остается старшим", - исступленно твердил он про себя, и Кен доказал это, спасши жизнь младшему братишке. Дэви поклялся посвятить всю свою жизнь тому, чтобы отблагодарить Кена и искупить бунт против него, казавшийся ему сейчас тяжким грехом. И теперь, несколько лет спустя, Дэви постарался упрятать это воспоминание в самый дальний закоулок памяти, холодно сказав себе, что в те дни произошло только одно: он усвоил основную заповедь технической религии, то есть поверил, что механизмы делают именно то, для чего они придуманы. И это не имело ничего общего с несправедливым утверждением Уоллиса, будто Кен - всего лишь тень Дэви. Нет, Кен - старший брат и все, что под этим подразумевается. Всегда был старшим и всегда будет. Погрузившись в задумчивость, Дэви неосторожно опустил второй бачок на цементный пол; раздался резкий скрежет. Уоллис раздраженно обернулся, готовый взорваться, готовый бросить в смутно маячившее перед ним испуганное лицо все самые обидные, самые жестокие слова - все, кроме тех, которые выражали бы его искреннюю любовь. Вдруг он остановился, заморгал, глаза его сразу прояснились, отчего он стал казаться гораздо моложе. Углубленный в свое дело инженер, составлявший часть его существа, закончил расчеты, пришел к какому-то решению и сбросил с себя сварливую придирчивость. Он заговорил совершенно иным тоном, задумчиво и деловито: - Сегодня я успею собрать камеру сгорания. Значит, завтра мне понадобится перекись. Дэви застыл на месте, не сводя глаз со старика. Потом с чувством огромного облегчения опустил руки. Эти внезапные переходы от мути к ясности свершались, как в страшном сне, когда на лице палача вдруг появляется улыбка, означающая, что приговор отменен. - Но я ведь только что сказал, - произнес Дэви, - завтра у нас выпускной экзамен. Уоллис с трудом припомнил это, и лицо его осветилось гордостью. - Подойди поближе, сынок, а то мне тебя не видно. Ты стоишь в тени. Вот так, теперь хорошо. Значит, завтра у тебя большой день? Отлично. Но я все думаю, не разумнее ли было бы взять себе дело помельче, не такое грандиозное, как тот проект, о котором вы толкуете, - только для разбега, понимаешь? Дэви замотал головой. - Мы не можем. Нам ничто другое даже на ум не идет. Каждый месяц мы переживаем черт-те что, пока не просмотрим "Вестник патентов" и не убедимся, что нас пока никто не обскакал. - Быть первым - далеко не самое главное, - сказал Уоллис. - Гораздо важнее быть лучшим. Ты и сам это знаешь. - Но деньги получает тот, кто окажется первым. - Брось, на деньги тебе совершенно наплевать, - сказал Уоллис. - Откуда ты взял, что они тебя интересуют? Дэви метнул на него быстрый взгляд. - Почему вы так думаете? - Можешь ничего не объяснять. Я сам скажу. Ты работаешь потому, что тебя заставляет работать какая-то внутренняя тяга. Даже если б изобретение не принесло тебе ни гроша, ты все равно продолжал бы работать. Откуда я знаю? Сужу по тому, о чем ты думаешь. То же самое происходит и с Кеном, только Кен всерьез думает, будто работает из-за денег. Но и получив деньги, он никогда не будет удовлетворен. Вот так-то. Уоллис покачал головой. Он и впрямь был слишком стар, слишком опытен, чтобы долго тревожиться о чем-либо. - Впрочем, если вы непременно желаете прошибить головой каменную стену, так лучше уж начать, покуда мы молоды... Кстати, когда я получу перекись? - Сегодня же, - сказал Дави. На свете не было ничего такого, чего бы он не сделал для этого Уоллиса. - Я выкрою время. Уоллис приподнял голову, словно до него издали донесся повторный зов, к которому он до сих пор не прислушивался. - Постои, я чуть не забыл, сегодня днем приезжает эта девушка, моя внучка Виктория, ну, знаешь, которая мне пишет письма. Не привезешь ли ты заодно и ее? Поезд приходит в три десять. - К тому времени вернется Кен. Кто-нибудь из нас ее встретит. - А я не хочу, чтобы ее встречал Кен. Поезжай ты. Кен, чего доброго, еще вскружит ей голову, а я хочу, чтобы она добралась сюда целой и невредимой. Как она станет жить потом - ее дело, но хоть поначалу пусть все будет благополучна. Дэви улыбнулся. - Хорошо, я поеду. Уоллис опять углубился в работу. В сердце Дэви промелькнул страх, что вот сейчас ясность мысли у старика исчезнет так же внезапно, как она появилась, но голос Уоллиса звучал по-прежнему уверенно и твердо. - Ладно, Дэви, - бросил он через плечо. - Спасибо, Теперь проваливай. Нам обоим некогда. Дэви вышел наружу, под лучи утреннего солнца. Когда у старика бывали такие просветы, Дэви всегда чувствовал, что ему улыбается истинное величие в самом высоком смысле этого слона. Глаза его потемнели от гордости, словно два несложных поручения, которые дал ему Уоллис, были двумя почетными орденами. И хотя полчаса назад у него не нашлось времени заработать несколько долларов на ремонте машины Дугласа Волрата, сейчас у него оказалось сколько угодно времени, чтобы побежать в университет и получить химикалии для старика. Он был так счастлив, что ему даже в голову не пришло, что "получить" - чересчур мягкое выражение для его методов добывания нужных материалов. Дэви удивился бы и обиделся, если б кто-нибудь сказал ему об этом. Дэви шагал по Университетскому холму, мимо красного административного здания, увенчанного башенкой. Огромная кирпичная крепость высилась над квадратной зеленой лужайкой в четверть мили длиной, которая спускалась по склону холма к Стейт-стрит. Широкая, обсаженная деревьями улица вела к находившемуся на расстоянии миля отсюда зданию, где помещались правительственные учреждения штата. Таким образом, выпускникам надо было лишь спуститься с Университетского холма, чтобы предложить свои услуги щедрому правительству, даровавшему им право на бесплатное образование. Насколько оно было бесплатное - остается только гадать. Право это было установлено законодательными властями в 1872 году после громкого скандала, вызванного продажей лесных угодий на севере штата, которые лесопромышленные компании приобрели за бесценок. Однако, несмотря на это, члены законодательных органов к концу избирательного срока стали куда богаче, чем до его начала. Но все это не мешало университету развиваться своим путем и жить своей особой жизнью. Дэви торопливо шел к химическому складу, минуя коридоры, доски объявлений, лаборатории и аудитории, знакомые, как родной дом, и так же пропитанные воспоминаниями. Пять лет, с пятнадцатилетнего возраста, он бегал вверх и вниз по этим лестницам. До июня прошлого года курс был рассчитан на четыре года, потом прибавили пятый год, дополнительный - для желающих. Записалось только двое студентов - Кен и Дэви; они посвятили себя изучению катодных лучей. В университете, где самым солидным факультетом считался инженерный, а инженеры-старшекурсники являлись единственными людьми, которым разрешалось носить бороду - которые _обязаны_ были носить бороду, - стать студентом пятого курса означало подняться на одну ступень выше богов. Сознавая свое привилегированное положение и принимая его как должное, Дэви обратился к сидевшему у окошка выдачи студенту, который исполнял должность кладовщика: - Чарли, дай мне галлон перекиси водорода. Не обязательно патентованной. - Побойся бога, Дэви, ацетон еще куда ни шло, но с перекисью у нас туго. - Да, но мне нужно. - Зачем? - Палец порезал, вот зачем. Кладовщик заколебался, потом заглянул в прейскурант. - Знаешь, сколько тебе это будет стоить? - Четверть доллара. - Нет, половину. - Четверть. - Ну ладно, пропади ты пропадом! - Кладовщик вручил ему металлический баллончик, спрятал монету в карман и аккуратно записал в книге выдачи, под рубрикой "утруска и утечка", "1 гал. Н2O2 - пролит". Затем оба юноши, следуя обычаю, пробормотали "вырубка леса" - пароль, которым заканчивалась всякая сделка за счет государства. Дэви было четырнадцать лет, когда он узнал, что может поступить в университет. Библиотекарю технической библиотеки надоело прогонять двух юных костлявых оборванцев, которые вечно околачивались в читальне. Мальчишки, правда, не шумели, а белобрысый, тот, у которого волосы походили на швабру, довольствовался учебниками и справочниками. Другой же, чернявый, который вечно подтягивал чересчур широкие сползавшие штаны, требовал книги с особых полок. Однажды библиотекарь остался с чернявым мальчуганом наедине. - Слушай, сынок, ты уж лучше подожди, пока станешь студентом. Дэви сидел, не шевелясь. Затем, убедившись, что ему ничего не грозит, медленно сказал. - Я никогда не смогу поступить в университет. Я ведь не хожу в школу. Библиотекарь не желал сдаваться. - По университетским правилам это не обязательно. Нужно только выдержать вступительный экзамен. Дэви взглянул на лежавший перед ним учебник физики. - А можно мне брать эти книги, чтоб готовиться к экзамену? - Каждый, кто записывается на экзамен, получает временный абонемент в библиотеке. Ну, проваливай, сынок, мне некогда. - Кто выдает эти абонементы? - Я выдаю, - сказал библиотекарь. - Ладно. Дайте мне абонемент. - Да ведь ты же не учился в школе? - Вы сказали, это не обязательно. - Конечно, не обязательно, но латынь ты знаешь? - Можете не сомневаться, - сказал Дэви. - Еще как? - И, должно быть, говоришь на алгебраическом языке? - А как же, - ответил Дэви, глядя ему прямо в глаза с полным презрением к расставленной ловушке. - Говорю. Для Дэви заявление о желании поступить в университет было только средством получить доступ к книгам, но когда он, вернувшись в гараж, рассказал об этом Марго, та поставила на пол недочищенный карбюратор, сбросила замасленный комбинезон, надела свое единственное приличное платье и, велев Дэви следовать за ней, отправилась в библиотеку. Марго в это время было девятнадцать лет. Она обратилась к библиотекарю с просьбой объяснить, что нужно для того, чтобы ее младших братьев допустили к вступительным экзаменам. Дэви стоял рядом, поглядывал на сестру с высоты своего роста и благоговейно изумлялся ее храбрости: он знал, что она не понимает и половины того, о чем толковал библиотекарь. Кен сказал, что она сошла с ума; они с Дэви скоро изобретут что-нибудь такое, что принесет им уйму денег. Но Марго категорически заявила, что не для того она отдала им свою жизнь, чтобы из них вышли простые механики. Они должны поступить в колледж и стать выдающимися людьми. Марго тянула их полтора года. Она сидела вместе с ними над учебниками и не позволяла отвлекаться. Мальчики жили в чудовищном напряжении и почти все время были голодны. В июне они выдержали все экзамены, кроме латыни. Марго решила, что не стоит и пытаться сдать этот экзамен, и мальчиков приняли условно на год. К концу этого первого года оба оказались среди лучших студентов курса. В тот же год Марго перестала работать в гараже. Шел первый послевоенный год; для тех, кто искал работу, времена были трудные. Зима выдалась суровая, в стране бастовали шахтеры, и Марго в поисках места всюду наталкивалась на равнодушные, застывшие лица. Когда в воздухе повеяло влажной оттепелью, Марго наконец устроилась на службу в конторе местного филиала нью-йоркского универсального магазина. Из-за работы в гараже мальчики почти не имели возможности ходить на лекции одновременно, но если почему-либо требовалось присутствие обоих, они всегда держались вместе. Когда они спускались со ступенек здания инженерного факультета, Кен неизменно шел впереди - он сбегал вниз с непринужденной грацией танцовщика. Его штаны, слишком широкие в шагу, хлопали по ногам, как бы приплясывая сами по себе. Он ходил с непокрытой головой, его длинные светлые волосы, разделенные прямым пробором, были" гладко зачесаны назад. Он носил белые рубашки с галстуком-бабочкой и шерстяную клетчатую куртку с расстегнутым воротом, туго заправленную в брюки, чтобы она не топорщилась пузырем на спине. Дэви, шагавший позади, казался намного выше брата, хотя разница в их росте равнялась всего трем дюймам. Кен был стройным, а Дэви - просто тощим. Дэви сбегал по ступенькам вприпрыжку, немного неуклюже. Он всегда смотрел себе под ноги, словно боясь споткнуться. У Кена было худощавое, тонко очерченное лицо, серые большие, глубоко посаженные глаза, нос с маленькой горбинкой, с заостренным кончиком и треугольно вырезанными ноздрями. Губы у него были тонкие, прямые и длинные, внезапная улыбка поражала неожиданным обаянием. В первый год у Кена часто екало сердце - он боялся, что вот-вот кто-то хлопнет его по плечу и скажет: "Эй, малец, ты чего здесь околачиваешься, проваливай!" Но потом он и Дэви стали лучшими студентами курса и были обязаны этим только самим себе. Им почти простили то, что они попали в университет фуксом, а те, для кого это еще имело значение, могли убираться ко всем чертям. Если б на лице Кена не было написано откровенное довольство окружающим, он мог бы показаться заносчивым. Но его постоянная еле сдерживаемая улыбка, быстрые повороты высоко поднятой головы создавали впечатление, будто он готов раскрыть объятия всему миру. Все черты Кена в преувеличенной форме повторялись в лице Дэви, смуглом, угловатом, с резкими впадинами и выступами. Голубые глаза Дэви были чуть приподняты к вискам, как у фавна, цвет и форма их еще больше подчеркивались глубокими темными впадинами. У него, как и у Марго, были длинные, красиво изогнутые губы. Волосы, почти черные, вьющиеся, Дэви стриг так коротко, что они казались плотно прилегающим волнистым шлемом. В университете, где существует совместное обучение, где студенты, по укоренившейся традиции, пренебрегают студентками и предпочитают приглашать на балы и вечеринки посторонних девушек, где считается необходимым пить как можно больше крепких смесей или, по крайней мере, делать вид, что пьешь, где принято хвастаться похождениями с доступными девицами, часто упоминая о "переходе всяких границ", хотя на деле все сводилось к нескольким поцелуям и робкому ощупыванию, - Кен нарушал все правила и от этого чувствовал себя только счастливее. Дэви их не нарушал, потому что для него никаких правил не существовало. Он дорожил лишь тем, что имело для него смысл. Он испытующе глядел на окружавший его мир и составлял обо всем собственные суждения, которые, однако, никогда не высказывал, если они расходились с мнением Кена. И никто - а в первую очередь сам Дэви - не понимал, что в нем развивалась особая внутренняя дисциплина, которая могла перерасти в хладнокровную жестокость. В университетские годы братья общались только со своими однокурсницами, которые были ничуть не менее хорошенькими, чем посторонние девушки, и, по сути дела, являлись посторонними девушками для студентов университетов в Мэдисоне, Энн-Арборе и прочих местах. Кен выпивал только ради компании. И в то время как другие члены студенческого братства, слывшие бабниками, поднимали шум из-за каждой мимолетней связи, Кен помалкивал, хотя у него был роман почти с каждой девушкой, которую он приглашал провести вместе вечер. Если ему приходилось уверять девушку, что он любит ее одну навеки, то в тот момент это не было ложью. Он знал слишком много, чтобы разделять распространенное мнение о том, что если бросить девушку, то она пойдет по рукам и окончательно свихнется с пути. У него просто проходила влюбленность, а это может случиться со всяким. Он был ласковым, добродушно насмешливым любовником, внимательным и деликатным. Он никогда не позволял себе даже намека на свои победы и глубоко обижался, если намекали другие. Он поверял свои сердечные тайны только Дэви, на которого мог положиться, но Дэви никогда не рассказывал о своих романах Кену. Ни одна душа, кроме возлюбленных Дэви, не знала, что происходит, когда он не бывает дома. Однако девушки Дэви, обычно более серьезные и приверженные к науке, чем подружки Кена, были безмятежно довольны этими отношениями. Дэви выбирал подруг по-своему. Сначала он замечал девушку издали, потом приглядывался к ее улыбке, к ее движениям. Его лицо становилось задумчиво нежным. Он никогда не расспрашивал о ней других, ибо предпочитал сам выяснить то, что ему хотелось знать, а не слушать чужие мнения. Он любил делать первый шаг сам, поэтому даже не замечал других девушек, которые хотели бы привлечь его внимание. Он видел только то, что искал, и часто расплачивался за роковую слепоту, свойственную самонадеянным людям. День братьев был тщательно, до одной минуты, распределен между гаражом, занятиями и изредка, по вечерам, свиданьями с девушками; у них не было времени участвовать в обычных, студенческих сборищах. Однако даже самые усердные занятия в библиотеке они иногда прерывали, чтобы выкурить папироску на лестнице, где всегда толпились будущие инженеры, обсуждая внешность проходивших мимо девушек, шансы на выигрыш той или иной команды или, чаще всего, то, сколько они будут зарабатывать лет через пять после окончания университета. Тут будущие инженеры становились сосредоточенно серьезными, а средняя цифра равнялась семи тысячам в год. В 1924 году никто в этом не сомневался. - Ну, а ты, Кен, что скажешь? Кен улыбался: - Мы с Дэви еще не подсчитывали. - Рассказывай! - Серьезно. Мы кое-что задумали, но дело это совсем новое. Впрочем, вот что я вам скажу: сколько бы мы ни зарабатывали через два года или даже через восемь лет, но через десять лет мы с Дэви должны иметь по миллиону каждый. Верно, Дэви? - Пожалуй, двенадцать лет будет точнее, - осторожно говорил Дэви. Летом, когда занятия в университете кончались, Кен и Дэви по целым дням ремонтировали передачи, накачивали камеры и заправляли машины, но с наступлением сумерек, если их не одолевала усталость, они мылись, брились, надевали чистые рубашки и шли подышать воздухом в Пейдж-парк. Это был большой квадратный парк на берегу озера; на центральной его лужайке между двумя памятниками героям войны находилась круглая раковина для оркестра, всегда освещенная по пятницам. Музыканты уикершемского городского оркестра были одеты в черные военные мундиры с высокими воротниками и длинными фалдами и белые парусиновые брюки, которые хранили изгиб согнутых колен, даже когда музыканты вставали кланяться. Оркестр играл "Роскошь и нищету", "Сказки Венского леса" и несколько маршей, вроде "Ура командиру". В последнее время к этому репертуару специально для молодежи было добавлено несколько фокстротов, но все они игрались в таком жестком и быстром маршевом ритме на две четверти, что некоторые шутники под гогот публики отбивали лихой чарльстон, а потом притворялись, будто валятся с ног от изнеможения. Летние вечера всегда начинались одинаково - братья съедали мороженое, потом стояли, прислонясь к зубчатой решетке, отгораживающей аллею. Немного погодя Дэви погружался в увлекательную беседу с каким-нибудь юношей, тоже без пиджака, в рубашке с расстегнутым воротом. Юноша пускался в описание капризных свойств некоей бензопомпы, а Дэви слушал и кивал, отвечая краткими скупыми жестами. Кен устремлялся следом за каким-нибудь светлым платьицем, а потом, вероятно, сидел с девушкой на скамье близ озера, в темном конце парка. Беседа о бензопомпе плюс обсуждение мотора "Стирнс-Найт" длились больше часа, после чего собеседник Дэви восклицал: - Слушай, чего мы здесь торчим? Ты видишь что-нибудь интересное на горизонте? Если в это время мимо не проходили девушки, так четко шагая в ногу, что их туго обтянутые прямыми платьями бедра вызывающе покачивались в такт, то собеседник принимался рассказывать про другие моторы, о которых ему довелось слышать, а затем, часов около одиннадцати, когда кончалась музыка, предлагал Дэви идти по домам. - Я подожду Кена, - отвечал Дэви. После ухода оркестрантов парк затихал. Почти все скамейки пустовали. Цепочки фонарей вдоль главной аллеи медленно тускнели, как на опустевшей сцене, с лужаек подымался влажный запах земли. Налетавший порой ветерок приносил с собой, как редкий и дорогой аромат, обрывки приглушенной музыки из загородного клуба, оттуда, где девушки, которых никогда не увидишь днем, наверное, изумительно прекрасные, а мужчины в черных смокингах и белых фланелевых брюках все как один элегантны, богаты и красивы. Здесь, в затихшем парке, на пустой скамейке хорошо мечталось. И если знаешь наверняка, что самая чудесная твоя мечта непременно исполнится, что это только вопрос времени, то не так уж трудно набраться терпения. Наконец появлялись посоловевшие, смущенные Кен и его девушка. Они шли медленно, и Кен говорил брату: - Я провожу ее домой, малыш. Пойдешь с нами? - Нет, - отвечал Дэви. - Встретимся дома. Когда Кен приходил домой, Дэви уже лежал на своей койке в комнатке позади гаража. - Славная девочка, - говорил Кен. - А ты как провел время? - Замечательно. - На лицо Дэви, обращенное к потолку, падала густая тень. - Просто замечательно. Когда Дэви одиноко сидел на скамейке в парке, одурманенный далекой музыкой, или вытягивался в бессонной темноте на своей койке, глядя в потолок, он не только мечтал о самом хорошем, что может случиться в жизни, но и задумывался о смысле и причинах явлений. Он неторопливо обдумывал возникшую в уме догадку, словно перебрасывая с руки на руку рыхлый ком, то и дело останавливаясь, чтобы стереть шероховатость ошибки, пока идея не распадалась на куски в его пальцах или, наоборот, не приобретала твердый блеск смысла. В этом случае он мог преспокойно отшвырнуть ее в сторону, однако большей частью припрятывал где-то в уголке мозга, чтобы потом поделиться ею с Кеном. Однажды ночью, в начале занятий на четвертом курсе, когда оба уже улеглись спать, Дэви вдруг сказал: - Мы должны записаться на пятый курс, Кен. - Что? - сонно спросил Кен в темноте, одинаково недовольный и тем, что ему не дают спать, и предложением Дэви. - Чего ради? Ведь никто не записывается. Дэви не пошевелился. Он выжидал, пока умолкнет Кен. - Мы с тобой до сих пор толковали только об одном этом изобретении, будто ни до него, ни после него ничего не было и не будет. Но мы должны проложить дорогу и другим изобретениям. - Ну что ж, конечно. Но при чем тут пятый курс? А, черт, - сердито сказал Кен, поворачиваясь на кровати. - Мне надоело нуждаться! Я не желаю всю жизнь работать как ломовая лошадь. Хочу быть богатым. - Окончательно стряхнув с себя сон, Кен закурил папиросу, но ни чирканье, ни вспышка спички не заставили Дэви повернуть голову. Кен явно не понимал его. Деньги интересовали Дэви меньше всего, но он не позволял себе разочаровываться в старшем брате. Он с восторгом думал о преемственности человеческой изобретательности: о том, что человек может зажечь огонек в уме другого, так что, оглядываясь назад, можно увидеть цепь огней, уходящих в тьму прошлого. Эта мысль привела к сознанию, что маленькая искорка, мерцающая в них обоих, может, в свою очередь, зажечь яркое пламя в будущем. Ответ Кена поразил Дэви, и он решил изложить все как можно яснее и прозаичнее. - Дело вот в чем: когда люди говорят о радио, они представляют себе громкоговоритель на одном конце и микрофон на другом. Это чересчур упрощенный взгляд. Но, предположим, ты смотришь на это главным образом с точки зрения того, что происходит в электронной лампе. Знаешь, что тогда получится? - В темноте он поглядел в сторону брата. - Получится нечто похожее на часть человеческого мозга с нервами и клетками. - Это же всего-навсего радиоустановка, - возразил Кен. Дэви понимал - брату не хотелось, чтобы его вытаскивали из мира, где новые перспективы можно высматривать из освещенных окон. За пределами этого мира лежит другой" где срываются покровы с идей и устоявшихся понятий, где беспощадно обнажается их скрытое уродство, то есть лежащая в их основе фальшь, но в этом другом мире царят мрак и одиночество. - Зачем ты все так осложняешь, Дэви? Но Дэви лежал неподвижно, думая о чем-то своем. Потом медленно произнес: - Ничего тут нет сложного, если поразмыслить. До появления радио все изобретения, за исключением некоторых в области электричества, ставили себе целью заменить живые мускулы и выполнить их работу с гораздо большей мощностью. Когда-нибудь люди оглянутся назад и скажут, что радио явилось первым шагом вперед от машин и животной силы. А если так, то мы делаем второй крупный шаг, потому что наши электронные схемы повторяют деятельность еще одного участка центральной нервной системы. Кен молчал. Дэви знал, что встревожил его. - Я вот что хочу сказать, - продолжал Дэви немного погодя. - Рано или поздно, хотим мы этого или нет, но нам придется работать над подобным повторением деятельности то одного, то другого участка нервной системы, пока, наконец, мы не найдем такие электронные схемы, которые смогут запоминать и даже заучивать, но быстрее, чем человеческий мозг. Вот к чему должна привести электронная лампа. И если не мы, то кто-нибудь другой добьется этого. - Ну и пусть. А мы будем думать о своей маленькой лампочке. - Но наша маленькая лампочка обязана стать больше. Если применение электричества изменило весь мир меньше чем за столетие, несмотря на все войны и революции, то что же принесет нам развитие электроники? Вот почему я и говорю, давай поучимся еще год, давай узнаем все, что можно, в этой области, прежде чем примемся переворачивать мир вверх тормашками. Кен долго попыхивал сигаретой; тусклый огонек освещал его лицо, тонкое и задумчивое. - Дэви, -