Это не будет жалованьем, понимаете, а только авансом под отчисления, которые будут получать владельцы патента, когда их изобретение начнет приносить доход... - Но до тех пор это все-таки будет жалованьем, - возразила Кора. - Я не хочу сказать, что я против, но это значит, что они поступают к нам на службу. - Не совсем. Мы ведь, собственно, не нанимаем этих мальчиков - мы покупаем акции их компании и заключаем договор на десять лет, дающий нам право контролировать ход работ и затем приобрести патент. Причем мы оговариваем условия продажи, размеры жалованья, дополнительные расходы и так далее. Сюда входит также проверка всех других патентов. У этих молодых людей, кажется, блестящие способности... - Возможно, - перебила Кора. - Я это узнаю, да и вы тоже, когда нам представят результаты их работы. Скажу вам откровенно, меня интересует другой человек - этот Волрат. Мне он нравится. - Вы с ним знакомы? - мгновенно насторожился Констэбл. На него самого Дуг Волрат произвел большое впечатление, но ему не хотелось знакомить его с Корой, пока не выяснятся их официальные взаимоотношения. У Констэбла было инстинктивное предчувствие, что Волрату ничего не стоит ловкими маневрами вытеснить его из фирмы, разве только он не сочтет это нужным. Если Волрат таков, как о нем говорят, то, едва лишь будет заключен договор, он перекинется в какую-нибудь другую область. Нет, не знакома, - ответила Кора - Но я постоянно читаю о нем в газетах. Сначала эта кинофирма, затем история с авиационным заводом. И потом он, кажется, не то победил в авиационных соревнованиях, не то поставил новый рекорд? Вы понимаете, что человек, которому нет еще и тридцати, с недурной внешностью, сумевший нажить такие деньги, безусловно, заслуживает внимания! Если это изобретение интересует его, значит, оно должно интересовать и нас, вот и все, что я могу сказать. - Верно, меня смущает только одно - он их зять. Кора покачала головой. - Если их идея - бред и ему всего-навсего хочется доставить мальчикам удовольствие, он бы просто платил им из своего кармана. Но он поступает иначе. - Вы желаете, чтобы я заключил с ними договор? - Нет, я желаю, чтобы вы послушали, что они будут говорить. Но мысли ее были заняты совсем не тем, хотя она никому не призналась бы в этом. Она вспоминала, что Док взялся за радио прежде всего потому, что надеялся много заработать на этом деле и купить ей к десятой годовщине свадьбы зеленый автомобиль "пирлес". Она обожала Дока за то, что он вспомнил о ее желании. В 1905 году одна новинка - радио - уже принесла им счастье; кто знает, быть может, в 1929 году это новое изобретение тоже окажется для них счастливым номером? Сентиментальность настраивала ее на благожелательный лад, но холодный здравый смысл требовал более точных сведений. Том Констэбл мгновенно угадал причину ее колебаний и, прежде чем она успела что-либо произнести, заявил, что не заикнется о подписании договора пока сам не увидит и не выслушает то, что молодые изобретатели предъявят правлению, и пусть все сообща разберут их работу по косточкам и посмотрят, насколько это серьезно. А там будет видно - сохранит ли он свою уверенность в большом будущем этого изобретения и захочет ли прийти к ней, чтобы убедить и ее. Кора поправила свои превосходно причесанные седые волосы и с удовольствием оглядела комнату, которую так любила. Она ответила, что отношение Тома к этому делу ее вполне устраивает - вполне. Но она не обманулась ни на секунду: Том говорил не о своих опасениях, а читал ее мысли. Хорошо одетые немолодые люди, собравшиеся в еще по-утреннему прохладном зале заседаний, непринужденно уселись за длинный стол и с удовольствием закурили первые после сытного завтрака сигареты. Они лениво беседовали о том, кто как провел конец недели, о жаре, гольфе, семейных делах, потом несколько оживленнее заговорили о положении на бирже. Лица у них были самые обыденные - интеллигентные, но без признаков одухотворенности. Все они долгое время работали вместе и разговаривали друг с другом полускучающим фамильярным тоном, как члены большой семьи, где жизнь каждого известна другим до мельчайших подробностей. Но когда открывалась дверь, разговоры смолкали и по комнате словно пробегал ток; однако, убедившись, что вошел кто-то из своих, а не автор того изобилующего научными доказательствами технического доклада, который был недоступен пониманию большинства присутствующих, они отворачивались и, чтобы скоротать ожидание, возобновляли бессвязную болтовню. И все же, когда пришедший закрывал за собой дверь, напряженность не проходила, и, хотя никто этого не сознавал, вскоре атмосфера стала наэлектризованной до предела. Наконец красная дверь отворилась и вошли два незнакомых молодых человека. Все головы повернулись и все взгляды устремились на них. И у каждого из ожидавших мелькнула одна и та же, почти возмущенная мысль: "Да ведь это же просто мальчишки!" Недобрая настороженность мгновенно передалась от одного к другому, каждый почувствовал, что его неприязнь разделяют все остальные, и сразу же образовался единый фронт против молодых чужаков, стоявших у порога. Однако члены правления тотчас заметили, что и на них тоже смотрят испытующим, оценивающим взглядом; таким образом, никто не успел еще произнести ни слова, а все предпосылки для войны были уже налицо - иначе говоря, создалась именно та ситуация, которой Дэви боялся больше всего. С самого раннего утра Дэви мучили дурные предчувствия. Задолго до завтрака он был уже тщательно одет. - Ты очень волнуешься, Дэви? - спросила Вики, наливая ему кофе. Она наклонилась над столом, одной рукой придерживая на груди свободный голубой халатик, чтобы не задеть им тарелки. - Ни капельки, - коротко ответил он, прихлебнув кофе, но про себя думал об одном: господи, хоть бы перед заседанием завязался какой-нибудь пустяковый разговор - тогда, быть может, исчезнет этот сухой комок в горле, который не прошел даже от горячего кофе. Больше всего его страшило, что он, очутившись перед целым синклитом солидных, сведущих людей, не сможет выговорить ни слова, а они будут смотреть на него враждебно и насмешливо, потому что уже обнаружили множество пороков в их проекте, не замеченных им и Кеном по неопытности. Вики бросила на него быстрый беспомощно-сочувственный взгляд. Несмотря на всю выдержку Дэви, она тотчас же уловила в его голосе знакомые глухие нотки, но решила смолчать. Вики знала, что Дэви не становится легче, когда он говорит о своих тревогах: он замыкался с ними в темной глубине своей души - так упавший в медвежью яму охотник, притаившись и почти не дыша, прислушивается к дыханию зверя, пока какой-нибудь звук не подскажет ему, куда нанести удар. А потом Дэви выходил из своего душевного затворничества, спокойный, отлично владеющий собой... Вики не могла придумать, чем ему сейчас помочь, и молча страдала за него. Кен ждал Дэви на тротуаре у заводских ворот, почти затерявшись среди потока грузовиков, с грохотом въезжавших и выезжавших из ворот огромного завода, высившегося за его спиной. Кен, как всегда, выглядел безупречно и, как всегда, был полон трепетной внутренней силы, но та электризующая уверенность в себе, которая когда-то заставляла всех оборачиваться ему вслед, теперь исчезла. Раньше среди целого десятка мужчин прежде всего привлекал к себе Кен - и не громким голосом или властным тоном, а особым уверенным поворотом головы, радостным изумлением, постоянно мелькавшим на его тонком лице, прямой осанкой человека, который по первому же знаку готов занять свое место во главе колонны и с улыбкой повести ее за собой на любой подвиг. В нем было нечто такое, что заставляло людей становиться его сторонниками прежде, чем он успевал произнести хоть слово. Теперь же все это исчезло. И без этого Кен показался Дэви каким-то немощным и слабым. - А где Дуг? - спросил Дэви. - Пошел вперед занять место в рядах противника, - слабо усмехнулся Кен. - Он еще по дороге стал изображать из себя "члена правления", ну, мне стало противно, и я решил подождать тебя здесь. - Давно ты ждешь? - спросил Дэви. - Да нет. Минут десять. - И тут Дэви убедился, что Кен - уже не Кен. Настоящий Кен после нескольких минут ожидания перестал бы улыбаться и нахмурился бы; пять минут ожидания - и он, нетерпеливо прищелкивая пальцами, зашагал бы взад и вперед. Десять минут вызывали бы трескучие искры сарказма, но не эту равнодушно-ироническую покорность. Сердце Дэви сжалось - в Кене что-то умерло. И хотя он сам за последние годы во многом дорос до Кена, все же он всегда верил в неиссякаемую волю Кена-вожака, в его способность подчинять себе людей, зная, что в случае чего брат придет ему на выручку. Теперь Дэви понял, что отныне предоставлен самому себе, что Кен надеется на него, как он сам надеялся на Кена все эти годы. Тяжесть этой грустной ответственности Дэви воспринял как свой неизмеримый долг Кену, и этот долг должен быть уплачен. - Как твои нервы? - спросил Кен почти таким же тоном, как спрашивала утром Вики. - Лучше некуда! - солгал Дэви, но, к своему удивлению, тут же понял, что это правда. Внезапно он поверил, что все будет хорошо. Чего, собственно, им бояться? Три года исследований и опытов - солидная почва под ногами. Трудные проблемы, которые еще предстояло решить, могут обескуражить, только если забыть, что он и Кен справлялись с каждой неразрешимой проблемой, возникавшей за годы работы. И если сейчас они еще не нашли кое-каких решений, то, разумеется, со временем найдут. Дэви верил в это, как верил, что впереди еще много лет жизни. В самом худшем случае правление сегодня откажется дать деньги на дальнейшие исследования. Так черт с ним, даст кто-нибудь другой. Их идея уже окрепла и зажила своей собственной жизнью, и никто не может ни погубить ее, ни даже задержать ее развития. Дэви был рад, что на этот раз вместо Кена будет говорить он. Они молча дошли до зала заседаний, но перед дверью Дэви вдруг остановился и, сдвинув брови, взглянул на брата. - Кен, - спросил он, - скажи, ради бога, что с тобой? - Ничего, - ответил Кен, и в его тоскливых глазах мелькнуло удивление. - Я чувствую себя отлично. - Ты меня не проведешь, - не отставал Дэви. - У тебя на лице все написано. Я не могу видеть тебя таким, Кен! Кен был слишком поглощен другим, чтобы говорить о себе. Он попытался проскользнуть к двери. - Нас ведь ждут, - без всякого выражения сказал он. - Ничего, подождут! - воскликнул Дэви, и вдруг ему пришло в голову, что не надо было отнимать первенство у Кена; ведь Кен безвольно уступил только потому, что слишком потрясен смертью Марго и ему все безразлично. Дэви стало стыдно, словно он помогал ограбить брата. Секунду назад Дэви сильнее всего хотелось выступить перед правлением вместо Кена - это принесло бы ему огромное удовлетворение. Сейчас ему еще сильнее хотелось, чтобы Кен стал прежним. - Слушай, Кен, - порывисто сказал он. - Я передумал. Я хочу, чтобы говорил ты. - Я? - Да. Раньше всегда говорил ты и неизменно попадал в самую точку. Зачем нам рисковать теперь? Кен бросил не него острый взгляд. - А ты все-таки волнуешься, малыш? - ласково спросил он. Дэви замялся, подыскивая подходящую ложь. - Мне было бы спокойнее, если б это сделал ты, вот и все. - Не знаю, - сказал Кен. - Я не в форме. Я не подготовлен... - А к чему тут готовиться? Скажи о том, что ты знаешь, как ты всегда говорил. - Не знаю, - очень тихо повторил Кен. - Я... - Ему пришлось сделать над собой усилие, чтобы произнести нелегкие слова. - Должно быть, я уже в это не верю. Должно быть, я перестал верить, что это величайшая идея в мире и что из нее будет толк. А защищать то, во что не веришь, - ведь это жульничество. - Но ты не можешь не верить! - горячо возразил Дэви. - Ведь прибор не изменился. Данные, что мы собрали, не изменились. Факты остаются фактами, хочешь ты этого или нет. Вспомни, был у нас хоть один опыт, когда бы мы обманывали себя или подтасовывали данные, стараясь доказать, что результат лучше, чем он был на самом деле? - Нет, - медленно покачал головой Кен. - Тогда что же случилось? - Ничего. Не знаю. Просто у меня такое чувство и я - чего не могу с собой поделать. - Ну, давай же, давай, Кен, - убеждал его Дэви, и эти слова как будто глухо донеслись из тех лет, когда он, исполненный слепой веры, стоя среди зрителей, подбадривал брата, из последних сил старавшегося прийти первым на окружных соревнованиях в беге или с триумфом выйти из головокружительного поворота для последнего удара битой в крикете. Это была молитва божеству, заклинание, и потребность в этих словах никогда не исчезала ни у того, ни у другого: они были необходимы Кену и бессознательно вырывались у Дэви. - Сделай это, Кен! Сделай ради меня! Когда ты начнешь говорить о нашей работе, все оживет для тебя снова. Все вернется! Кен пристально поглядел на Дэви, но сказал только: - Пойдем, я посмотрю сначала, как это все выглядит. Дэви открыл дверь. После однообразных серых коридоров красные тона комнаты ошеломляли неожиданностью. Через секунду появление братьев в дверях привлекло внимание всех присутствующих. Больше десятка голов повернулось в их сторону, и больше чем на десятке лиц отразилась полнейшая отчужденность. Все медленно поднялись с мест. Кен, стоявший сзади, стиснул локоть Дэви, не то желая его подбодрить, не то охваченный такими же дурными предчувствиями, как и он. Дуг, сидевший у противоположной стороны стола, тоже поднялся и перешел поближе к ним в сопровождении невысокого лысого человека с колючими усиками и улыбочкой, которая всегда была у него наготове и могла означать в равной степени "Я хочу быть вашим другом" и "Пропадите вы пропадом". - Том, это те самые Мэллори, Дэвид и Кеннет, - говорил Дуг. - Мальчики, это Том Констэбл, председатель правления. - Всегда рад видеть молодых людей с творческим воображением, - сказал Том Констэбл. Он держался напыщенно, как все самодовольные люди. Пожимая им руки, он сильно перегнулся через стол, желая показать, какая это для него честь, однако его подчеркнутая любезность больше смахивала на снисходительность. - Сегодня ради вас устроен целый парад, потому что в этой вашей штуке, быть может, заложено будущее целой промышленности, не говоря уже о фирме "Стюарт - Джанни". Он представил им всех членов совета по очереди, объявляя специальность каждого с таким видом, будто провозглашал их чемпионами мира. Для своих людей у него была наготове ласковая улыбка, дружеский хлопок по спине или одобрительная шутка. Имена их ничего не говорили Дэви. Он понял только, что перед ним пять инженеров, три юриста, два бухгалтера и представитель отдела рекламы, который заявил: - Скажу вам прямо, в вашем докладе все абсолютно понятно до середины первой фразы. - Значит, я куда понятливее вас, - подхватил один из юристов, явно считавший себя остряком. Он произнес эти слова сухо, с нарочитой небрежностью протирая пенсне. - Я добрался до конца фразы. - Ну, ну! - снисходительно усмехнулся какой-то седой человек. Лежавший перед ним экземпляр доклада зловеще щетинился закладками - кусочками бумаги, по-видимому отмечавшими места, которые вызывали у него сомнения. - Будем справедливы и дадим этим молодым людям высказаться. Кто знает, быть может, они в самом деле смогут ответить на некоторые вопросы, которые, вероятно, возникнут у инженеров. Не обращайте ни них внимания, - обратился он к Дэви. - Эти двое понимают в технике ровно столько, чтобы узнавать время по часам, и не больше того. Дэви улыбнулся. Внешне спокойный, он сел за стол и скрестил руки на груди, стараясь унять сердцебиение. Краем глаза он увидел, что Кен тоже садится. Лицо у него было строгое и напряженное, он избегал встречаться взглядом с Дэви. - Как только будете готовы, так и начнем, - заявил Дэви. Констэбл на мгновение опешил от такой бесцеремонности, затем занял свое место во главе стола и призвал собрание к порядку. Пока он говорил вступительные слова, Дэви нагнулся к Кену и шепотом спросил: - Ну как? Еле шевеля губами, Кен ответил: - Не могу. Дэви стиснул его руку выше локтя. - Ты должен, Кен. Они уже положили меня на обе лопатки. Кен медленно повернул голову. Его глаза стали глубокими и тревожными. - Сделай это! - снова прошептал Дэви. - ...и вот теперь, - говорил Констэбл, - мы выслушаем самих Мэллори. Итак, мистер Дэвид Мэллори, председатель акционерного общества "Мэллори". Потянулись длинные секунды молчания, все глядели на Дэви и Кена. Дэви почувствовал, что больше не выдержит. Он начал отодвигать стул, чтобы встать, но в это время поднялся Кен. - В наших планах произошло небольшое изменение, - сказал Кен. Он медленно улыбнулся и, постепенно выпрямляясь, обвел взглядом всех сидящих за столом. - Вам придется выслушать меня, Кеннета Мэллори. Прежде чем перейти к докладу, я хотел бы сказать несколько слов... Он заговорил, подымая голову все выше, все горделивее, в нем появилась та электризующая уверенность, которая заставляла других обращать внимание только на него. Даже если бы он и молчал, среди десятка людей он был бы замечен первым. Дэви почувствовал огромное облегчение: Кен снова стал Кеном. Когда-то, много лет назад, Ван Эпп умел ждать. В те времена ему нередко случалось сидеть, небрежно развалясь, возле чьего-то письменного или сервированного к завтраку, блиставшего серебром и накрахмаленным полотном стола и диктовать условия очередного договора, внутренне восхищаясь дерзостью своих требований. "Вот чего я хочу, черт вас возьми, а вы соглашайтесь или нет - дело ваше!" А когда собеседник, с трудом переводя дух, просил дать ему время на размышление, Ван Эпп пожимал плечами, вставал и, сунув подмышку щегольскую трость, принимался натягивать кожаные перчатки, неторопливо расправляя их на каждом пальце. Если это было в Нью-Йорке, он бросал собеседнику: "Позвоните мне в отель Уолдорф", а если в Чикаго, он называл отель "Палмер-хаус". Но где бы то ни было, его всегда опьянял риск, хотя он уходил с самым беспечным видом, ловко скрывая внутренний трепет. Получит ли он то, что запросил? Не хватил ли он через край? Нет, к черту! Ван Эпп хочет столько-то, и баста! Потом наступало восхитительное томление - он сидел в баре среди зеркал и красного дерева, сознавая, что на нем дорогой и элегантный костюм, сохраняя естественную непринужденность, но думая только об одном: быть может, сейчас, сию секунду, там уже что-то решено и готов ответ, который либо превратит его в богача, каким он кажется с виду, либо так и оставит с тоненькой пачкой денег в кармане. Впрочем, рано или поздно сквозь толпу пробирался рассыльный в круглой шапочке, какие бывают на дрессированных обезьянках, и пронзительным голосом разносчика, свойственным всем рассыльным тех времен, выкликал "Мистер Ван Эпп, вас к те-ле-фо-ону! Мистер Ван Эпп, вас к те-ле-фо-ону!" Преодолевая внезапное сердцебиение, он небрежно бросал: "Иду!" Дышать было трудно. Он швырял на стойку монету в полдоллара так, что она вертелась волчком. "Мне наплевать!" - как бы говорил этот жест. Неторопливый шаг, каким он подходил к телефону, скучающее, но вежливое "алло", словно он и понятия не имел, кто ему звонит, - все это напоминало поведение игрока перед тем как открыть карты. Впрочем, в худшем случае он слышал в трубке взволнованный голос: "Вот что, Ван Эпп, мы охотно пойдем на ваши условия, если вы кое-что уступите. Прислушайтесь к разумным доводам, и тогда можете считать, что дело сделано". "Что ж, пусть будет так", - говорил Ван Эпп; самое интересное было позади, и теперь не все ли равно, несколькими долларами или процентами больше или меньше. В те времена ожидание приятно щекотало ему нервы, но всегда называл такую чудовищную сумму, что ему казалось, будто он, поставив последний грош, вдет ва-банк. Для Ван Эппа важны были не деньги, а доказательство, что его ценят. Работа над изобретением доставляла радость, которой он наслаждался один в знакомом полумраке мастерской, и все изобретения давались ему легко, как дыхание. Казалось, не было никакой связи между всепоглощающим творческим трудом в лаборатории по ночам и трепетным волнением из-за денег днем. Дан Эпп всегда жил на широкую ногу, потому что это было необычайно приятно, а в черные дни брал взаймы до будущих счастливых времен. В периоды безденежья, когда кто-нибудь из друзей бранил Ван Эппа за то, что он не хочет отказаться от своей "студии" в Сентрал-парке, тот только смеялся: - С какой стати? - Да ведь ты не можешь позволить себе такую роскошь. - А по-моему, могу. Я всегда живу так, словно у меня есть богатый и щедрый дядюшка, который в случае чего поддержит меня. - Но у тебя же нет богатого и щедрого дядюшки! - Нет есть! Я сам себе дядюшка, - смеялся он. Когда успех Стал привычным, Ван Эпп больше всего жалел о сладостно-томительном ожидании, которое наступало после того, как он, требуя от мира доказательств безграничной любви, ставил фантастические условия, и длилось до тех пор, пока не раздавался ответ: "Хорошо, дорогой". Он понимал, что в конце концов наступит время, когда радио перестанет быть предметом бешеной спекуляции и сделается достоянием солидных монолитных объединений, как железные дороги, как шахты, как телеграф. Сам он относился к такой перспективе без особого восторга, но ни на минуту не сомневался, что, когда это произойдет, у него будет надежное место в стенах крепости. Он упустил в своих расчетах только одно: медленно надвигавшуюся старость. А сейчас Ван Эпп, лежащий на продавленной койке в темной меблированной комнатушке, был действительно стар, и ставка на этот раз была неизмеримо больше - не деньги, а бешеная гордость; - но теперь уже не осталось и следа ни от восхитительного волнения времен его молодости, ни от спокойной уверенности, которая пришла позже. Сейчас ожидание было сплошной пыткой. Весь день, после ухода Дэви и Вики, он старался не думать о той обещанной ему работе в настоящей лаборатории. "Это было сказано на ветер, - повторял про себя Ван Эпп. - Мало ли что мальчишка может наобещать сгоряча. Я теперь сторож, сторожем и останусь". Но ни сила воли, ни рассудок никогда не могут убить мечту; нестерпимое желание вернуться в мир, который был так близок ему когда-то, сжигало его душу. Немного погодя он стал думать о Дэви с ненавистью. Весь этот день, всю ночь и весь следующий день в нем бушевал пожар. Старик лежал на кровати в маленькой, скудной обставленной комнатке, с окном, выходящим в вентиляционную шахту, где всегда царила ночь, и невозможно было понять, то ли он в могиле, то ли еще на краю ее. Старик лежал, уставясь в потолок, и старался заснуть. По гулким коридорам старого дома далеко снизу то и дело доносился стук входной двери. В холле дребезжал телефон, на звонки отвечали молодые смеющиеся голоса. И каждый раз, когда открывалась дверь, у Ван Эппа екало сердце - он был уверен, что к нему пришли от того юноши. Каждый раз, когда звонил телефон, он ждал, что сейчас позовут его. "Ах, этот мальчик, этот мальчик - где он? Где он, во имя всего святого? Будь он проклят, ведь не я же просил у него работы! Где ты, негодяй? - бормотал он с закрытыми глазами сквозь стиснутые зубы. - Позови же меня!" Прошел нескончаемый день, а ему так никто и не позвонил. В десять часов вечера, когда он степенной походкой сторожа шел по бетонному двору, послышался рев мотора, перекрывший отдаленный городской гул. Потом по улице запрыгали отсветы фар, хотя машина была еще далеко, в нескольких кварталах отсюда. Вскоре вдоль улицы потянулись полоски света, подрагивающие при каждой выбоине на мостовой. Через минуту у ворот резко остановилась неясно различимая в темноте длинная и низкая машина с откинутым верхом, словно ворохом цветов нагруженная смеющимися молодыми людьми. Мощная фара под ветровым стеклом, точно раскаленный белый глаз, вызывающе уставилась на заводские корпуса, потом обшарила двор и наконец поймала Ван Элла, пригвоздив его к темноте. Хлопнула дверца машины, у ворот послышались шаги, и Ван Эппа окликнул веселый голос. Растерявшись от слепящего света, но просияв, как ребенок, который заблудился в магазине и вдруг увидел в толпе шляпу матери, Ван Эпп бросился к воротам. Он ощущал глупую улыбку на своем лице, не понимая, откуда она взялась, но, когда он попытался согнать ее, глаза его повлажнели, а в груди что-то задрожало. Он едва удерживался, чтобы не побежать. "Ах ты старый дурак, - думал он. - Ведь они мне сейчас откажут, и все!" Свет мигнул и погас. У ворот стоял Дэви Мэллори. - Ну, свершилось! - сказал он. - Договор заключен! - Что ж, это очень приятно, - ответил Ван Эпп так спокойно, будто вся его жизнь состояла из безмятежно-спокойных часов. - И все получилось так, как вы хотели? - Ну, не совсем, мы рассчитывали на большее. Нам еще не гарантировали длительной финансовой поддержки. Пока что они согласились финансировать испытания, чтобы посмотреть, как работает наш прибор в его нынешнем виде. Если то, что мы покажем, им понравится, они докинут нам денег, и, если в положенный срок мы достигнем определенного успеха, - дадут еще. - Вот как, - медленно произнес Ван Эпп; он тотчас же увидел всю каверзность этого соглашения. - Значит, они будут крепко держать вас в руках! - К сожалению, довольно крепко, но это все, чего мы смогли добиться. Ван Эпп промолчал. Многолетний опыт позволял ему отчетливо понять, что произошло, но внутренний голос подсказывал, что лучше не раскрывать рта. Все это пока его не касается. Дальнейший же разговор на эту тему только отвлек бы Мэллори от того, что он должен был сказать и что Ван Эппу хотелось услышать больше всего на свете. Но едва он решил про себя быть поосторожнее, как у него вырвался вопрос: - Кто же там против этого договора? - Как - кто? - растерялся Дэви. - Почему вы так спрашиваете? - Не знаю, - сказал Ван Эпп. - Может, я ошибаюсь, но если вы предлагали им одно, а получили другое, гораздо меньше того, что хотели, значит, за это время у кого-то появились сомнения. - Лицо высокого юноши мгновенно помрачнело, и Ван Эпп уже проклинал себя. - Не обращайте внимания на мои слова, - быстро добавил он. - Главное - они хотят, чтобы вы обосновались тут и взялись за дело. - Мы тоже так считаем, - сказал Дэви. - И переедем сюда завтра же утром. - Так, - произнес Ван Эпп, а про себя молил: "Ну, позови же меня, позови!" - Желаю вам удачи. От всей души. Спасибо, что заехали сказать мне об этом. - Я знал, что вам это будет приятно. Я звонил вам домой, но, пока я раздобыл ваш номер в конторе фирмы, вы уже ушли. Я просил передать, когда вам нужно прийти, но потом подумал, что вы быть, может, захотите узнать обо всем поскорее. - Вы мне _звонили_? - медленно спросил Ван Эпп. - Да, около семи. Вам удобно прийти в среду? - Но завтра же вторник. - Разве вы не хотите отоспаться? - Сынок... то есть мистер Мэллори, - сказал Ван Эпп. - Последние десять лет я сплю не больше часа в ночь. А сегодня я, наверно, и совсем не засну. Если я нужен вам завтра - я приду завтра. - Ну, тогда приходите к девяти. - Мэллори приветственно взмахнул рукой и ушел. Из машины донеслись приглушенные голоса, женский смех, потом все потонуло в реве внезапно ожившего мотора. Машина умчалась, Ван Эпп помахал ей вслед. Он застыл на месте и только через несколько секунд спохватился, что стоит не дыша, и было таким наслаждением снова наполнить легкие воздухом, что он даже прикрыл глаза. Много раз в жизни ему приходилось ожидать важных решений, но важнее этого, пожалуй, не было ни одного. По крайней мере, ни одно не значило для него так много. Лишь через несколько часов он вспомнил, что о жалованье не было и речи, но его интересовали не деньги: как всегда, ему хотелось убедиться, что его ценят за то, что он способен дать. Когда Дэви направился к машине, до Ван Эппа донеслись оттуда только чьи-то невнятные голоса; Дэви же расслышал в темноте смех Вики, за нею рассмеялся и Кен, и в этом дружном тихом смехе звучала та прежняя интимность, которой уже не существовало между ними несколько лет. Дэви мысленно перенесся в то время, которое, как он надеялся, навсегда вычеркнуто из его памяти. Но это воспоминание притаилось где-то в темном уголке, как закутанная с ног до головы фигура, ожидающая только сигнала, вроде подслушанного сейчас смеха, чтобы сбросить с себя покровы; и вот она выступила из тени со страшной многозначительной улыбкой. "Я тебя помню, и ты меня тоже помнишь, правда?" - говорила эта улыбка. При свете уличного фонаря Дэви увидел в открытой машине всех троих: Дуг сидел за рулем и, уйдя в свои мысли, глядел прямо перед собой, рядом с ним - Кен, в глазах его веселое озорство, он полуобернулся через плечо к Вики, а та наклонилась вперед, с шутливым негодованием теребя его за плечо. - Ну и что же было потом? - умоляюще спрашивала она. - Ну расскажи! - Да больше и нечего рассказывать, - сказал Кен нарочито небрежным тоном, желая разжечь ее любопытство. - Все то же самое. Сначала говорил я. Потом говорили они. - Вот про это я и хочу послушать! - воскликнула Вики. Она обернулась к Дэви, который остановился у машины. - Кен просто невозможен! Скажи ему, чтобы он рассказал мне все! - О чем он должен рассказать? - спросил Дэви. - Да о том, что сегодня там было. Она и не догадывалась, что разбередила старую рану и что Дэви, старательно улыбаясь; скрывает страдание, "Но как она может не понимать! - кричала в нем боль. - Ведь она должна видеть все, что во мне творится!" - Я хочу знать, кто что говорил, - продолжала Вики. - Хочу знать, кто что предлагал. Кто был на чьей стороне. Хочу знать подробности. И с самого начала. Это, наконец, мое право... - Сперва я расскажу тебе подробности о старике, - сказал Дэви. Он открыл дверцу и сел рядом с Вики. - Ему не терпится начать, так же как и нам. Он непременно хочет прийти завтра с утра. - Погоди минутку, что значит пышная фраза: "Это мое право"? - со смехом обратился Кен к Вики, не слушая брата. - Как это понять? - А так, что тут есть и моя доля, - вспыхнула Вики. - Было время, когда и я работала вместе с вами! - Ты! - засмеялся Кен. - Да, я! - передразнила его Вики. - Может, ты забыл, как я приходила в лабораторию по вечерам после службы... - А ведь правда, - мягко произнес Кен. - Теперь припоминаю! Девушка в моей студенческой фуражке, полировавшая пластины для конденсатора... - Старик задал мне странный вопрос, - снова заговорил Дэви, стараясь привлечь их внимание, но это шутливое поддразнивание так увлекло обоих, что им было не до него. - ...и печатавшая на машинке лабораторные записи и заявки на патенты, - подхватила Вики. - Иногда до двух часов ночи. - Печатала? Болтала, ты хочешь сказать, - смеялся Кен. - Главным образом болтала - это я отлично помню. - Да неужели? Тогда ты на это не жаловался. Вы сами просили меня помочь вам. Да не то что просили вы визжали, будто вас режут, если я запаздывала хоть на две минуты. - Так вот, когда я сказал Ван Эппу об условиях договора... - снова вмешался Дэви; не следовало бы, конечно, так настойчиво добиваться, чтобы они взглянули в его сторону, но Дэви больше не мог выдержать, - ...он задал мне странный вопрос. Знаете, какой? Он спросил, кто был _против_ заключения договора. И больше ни о чем не спрашивал. - Ладно, Вики, сдаюсь, - вздохнул Кен. - Что ты от меня хочешь? - Начни с самого начала, - потребовала Вики. - Что ты чувствовал, когда поднялся с места? - Что я чувствовал? - рассмеялся Кен. - Главным образом страх. И, пожалуй, злость, потому что видел, какими глазами они на меня смотрят... Внезапно заговорил Дуг, точно слова Дэви долетели наконец, в ту даль, куда он ушел от остальных. - Сегодня на заседании действительно происходило что-то странное, - подтвердил он. - С тех пор как мы оттуда ушли, я все стараюсь понять, в чем дело. - Что же тут странного? - отозвался Кен. - Им нужно было нечто гораздо более убедительное, чем то что мы сегодня представили, вот и все. Дуг покачал головой. - В том-то и дело, что им этого вовсе не нужно. Они шли у кого-то на поводу. И это мог быть только Том Констэбл. - Констэбл? - переспросил Дэви. - Но ведь именно он ни разу не раскрыл рта! - Верно, - подтвердил Кен. - Высказывались все, кроме Констэбла. Когда я начал говорить, я заметил, какие у них лица. Знаете, бывает такое выражение лица: "Говори что хочешь, все равно я тебя уничтожу". И все двенадцать человек уставились на меня как раз с таким выражением. Кен слегка повернул голову, но Дэви знал, что он опять обращается только к Вики, будто никто и не прерывал их разговора. А в ее устремленном взгляде были сочувствие, беспокойство, заинтересованность. "Как будто они наедине", - подумал Дэви, и та шутливая пикировка была лишь проявлением душевной близости, которая все-таки существует между ними, это чувствуется даже в голосе Кена. - Стоило мне остановиться, чтобы перевести дух, - говорил Кен, - как тотчас же кто-то, словно камнем, бросал в меня каким-нибудь вопросом. Все по очереди. Ты спрашиваешь, как это было? Видишь ли, так продолжалось довольно долго; и тем не менее, я заметил, что среди всей этой компании одному Констэблу было, по-видимому, интересно слушать. Ей-богу, я готов был сказать ему "спасибо"! - Но он вовсе и не должен был говорить, - досадливо возразил Дуг. - Другие знали, что он считает нужным сказать, ну и говорили вместо него. Черт возьми, старик прав! Констэбл почему-то боится заключать договор. Но что его пугает? Деньги? Возможно. Сама идея? Нет сомневаюсь. Вероятнее всего, он боится... Дуг внезапно умолк и включил сцепление, но так резко, что выдал этим движением свою злость. - Чего же он, вероятнее всего, боится? - спросил Кен. Дуг чуть повернул голову. - Меня, конечно. - Мотор заработал, и машина рванулась вперед. - Ну, с этим справлюсь я сам. Вы занимайтесь лабораторией, а я займусь правлением - и мистером Констэблом! - Ну его к шуту, - лениво произнес Кен. - Так или иначе, все кончилось благополучно. Поедем, куда вы предлагали, - туда, где есть музыка. Мне кажется, я не танцевал сто лет Как ты считаешь, Вики? Первый танец с тем, кто нес знамя, да? Вики медленно кивнула. - Хорошо. Длинная открытая машина отошла от заводских ворот, набрала скорость и помчалась сквозь ночную тишину по булыжной мостовой. Теплый ветер бил Вики прямо в лицо и развевал волосы. Она откинула голову на спинку сиденья и, закрыв глаза, чуть заметно улыбалась, потому что вот уже сколько времени в ней, как медленное; непреодолимое пламя, разгоралось ощущение счастья, такого немыслимого, что она прислушивалась к себе с блаженным изумлением. Это началось с крохотной сверкающей искорки, вспыхнувшей в ту секунду, когда Вики поняла, что она вправду замужем за Дэви; с тех пор пламя росло и росло, без формы, без очертаний, без видимых причин. И Вики знала, что в ней происходит какая-то перемена, что за последние недели она, по крайней мере в душе, перестала быть прежней Вики. Неожиданные озарения позволяли ей многое постигать по-иному; она казалась себе выше ростом, умнее, добрее и в тысячу раз красивее. Какой она будет, когда завершится внутренняя перемена, Вики, не знала, и не могла ни ускорить, ни замедлить этот скрытый процесс. Оставалось только следить за ним с тайной радостью и волнением и ждать дня, когда то, что зреет в ее душе, станет таким огромным, что его уже не спрячешь в себе. И тогда звездным ливнем оно хлынет наружу и зажжет восторг в ней самой, во всех других - быть может, во всем мире. А пока пусть только в ней струится мерцающий поток, нарастая с каждым мгновением, делая ее восприимчивой к тысяче маленьких радостей. За последние часы, с тех пор как Кен и Дэви вернулись с совещания, одержав частичную победу, еще одна радость расцвела рядом с прежней. В эти дни новые и новые радости расцветали в ней быстро, как полевые цветы весной. Она безвольно покачивалась в такт движению машины, которая, вдруг сделав такой крутой поворот направо, что завизжали покрышки, промчалась мимо высоких темных зданий, тянувшихся несколько кварталов, и, опять свернув направо, выехала на гладкий асфальт бульвара. Цепочка фонарей, напоминавшая сверкающее ожерелье на волнистых складках черного бархата, уходила вдаль, в будущее, где каждое мгновение станет прекрасным. Спереди доносился низкий грудной смех Кена - он разговаривал с Дугом. Рядом с ней был Дэви. Вики нащупала его руку и тихонько пожала. Она старалась припомнить, была ли она когда-нибудь так же счастлива, как сейчас, - обрывки воспоминаний замелькали в ее памяти, словно выцветшие фотографии из давно забытого альбома. Вики проглядывала их сквозь легкую дремоту, уносившую ее неведомо куда. - Дэви! - тихо сказала она, не открывая глаз и точно боясь спугнуть это странное очарование. - Дэви, ты помнишь своего отца? - Отца? - Секунда молчания, и Дэви снова заговорил медленно, словно еще не оправился от удивления. - Его помнила только Марго. - А я своего отца хорошо помню. - Вики перебирала пальцы Дэви, один за другим. Она еле слышала собственный голос. Ветерок холодил ее закрытые веки. - Хотя я не думала о нем уже целые годы. Мне было десять лет, когда он ушел на войну, но сейчас мне кажется, будто это было совсем недавно. Я обожала отца, - добавила Вики, словно находя тихую радость в воспоминаниях о детской любви. Дэви молчал, но она и не ждала от него ответа. - Я обожала его, - повторила она, будто сквозь сон. - И мне вдруг вспомнилось так много - дом, в котором мы жили, и то, как я возвращалась в морозные дни домой из школы, а у мамы уже были наготове персиковый джем, молоко и хлеб, и как тепло и уютно казалось в доме, когда прибежишь, бывало, с улицы, где мы играли до самых сумерек. Помню, я становилась на колени у окна, прижималась лбом к стеклу и все смотрела, не покажется ли вдали под фонарями мой отец. Боже мой, какой я была счастливой в те времена! - сказала она нежно и пылко. - Я не сознавала, до чего я счастлива, пока все это не кончилось и отец не уехал на войну. И не знала, какое это счастье иметь семью, пока от семьи не осталась только половина. Отец так и не вернулся, а через несколько лет умерла мама, и семьи у меня не стало совсем. Я очень тосковала, из-за этой тоски я приехала к дедушке и встретила там тебя. - Я помню только, что, не успев приехать, ты тут же решила не оставаться у деда. - Я и не осталась бы, если бы не ты, Кен, Марго. Правда, я еще никогда не видела, чтобы мои сверстники жали так, как вы. Но вы трое были семьей, а мне так хотелось быть поближе хоть к чужой семье, если нет своей! Только это совсем не одно и то же; - грустно добавила она. - В конце концов я сказала себе; что ощущение семьи знакомо только детям; оно дается лишь раз в жизни, если повезет, а потом ты не имеешь права надеяться на это - никогда. Но вот это чувство пришло ко мне опять - оно возникло сегодня вечером. Ты, Кен и Дуг - моя семья. Да, даже Дуг. И мне кажется, у них тоже такое ощущение. - Вики приоткрыла глаза и повернулась к Дэви. Фонари на шоссе быстро проносились мимо. - Ведь и ты это чувствуешь, Дэви? - молящим тоном спросила она. Дэви смотрел на нее сверху вниз, и в глазах его было странное испытующее выражение. Он медленно кивнул. - Ты уже давно не видела Кена таким, правда? Вики лениво перевела взгляд на Кена, который говорил что-то Дугу; слова его уносило ветром. Она глядела, как он поворачивал голову, жестикулировал, кивал, улыбался, слышала его прежний жизнерадостный смех и в ней подымалась новая глубокая нежность к нему; впервые за долгое время у нее вдруг мелькнула мысль: "Не удивительно, что я была влюблена в него