я могу помнить? И мне все это теперь безразлично. - Мне тоже. Дело не в этом. Я уехал за границу, потом поступил в Гарвард, но до меня постоянно доходили слухи - Лили бегает за Томми, или за Джо, или за Картером... бог его знает, сколько их у вас было. И все же я никогда не слышал, чтоб над этим смеялись. Может быть, потому, что вы так очаровательны... - Вот видите, об этом я и говорю. Если вы ненароком скажете что-нибудь приятное, то делаете это всегда так небрежно, так случайно... - То, что я назвал вас очаровательной? Это не случайные слова. - Он посмотрел на нее, сохраняя внешнее спокойствие. - Это мое глубокое убеждение. Вы самая очаровательная женщина, какую я только знаю. Она опустилась на колени возле него и протянула к нему руку. - Тогда почему же, почему вы так себя ведете со мной? Если это правда, почему же вы говорите со мной, словно с какой-то статуей? Тони... - Она испытующе поглядела на него. - Вы это делаете нарочно? Он с деланной небрежностью взял ее протянутую руку. - Вы отвлекаетесь от сути. Лили. Я напомнил вам об этих молодых людях и спросил, почему так быстро проходили все ваши увлечения. Вы никогда над этим не задумывались? - Я даже не понимаю, о чем вы говорите, - сказала она. - Я знаю одно: к нам с вами это не имеет отношения. - Имеет, Лили. Я стараюсь вам доказать, что вы никогда не могли полюбить человека, который влюблялся в вас. Или, как только они начинали в вас влюбляться, вы теряли к ним всякий интерес. Из этого следует, что любить вас не стоит. Она недоверчиво поглядела на него. - Вы хотите сказать, что я - femme fatale? [роковая женщина (фр.)] - Она засмеялась почти с облегчением. - За всю мою жизнь я ни на секунду не была счастлива в любви. - Что ж, это должно было вам подсказать, что в вашей жизни не все правильно. Любовь должна быть счастьем для людей. Лили медленно покачала головой. - Я об этом слышала и читала, но это бывает в сказках, у пчел и у цветов. Любовь - это мука. - Вы неправы. Лили. Это бывает не только в сказках. Она не сводила с него больших печальных глаз. - Но для меня это недоступно? - спросила она спустя некоторое время. - Ну, скажите, разве это не парадокс? - настаивала она. - Если я действительно такая и вы это знаете, что же вас может во мне привлекать? Почему я для вас вообще существую? Он поднялся с дивана, охваченный тайным страданием. - Не знаю. Может, во мне самом есть какой-то вывих, который заставляет находить в этом что-то привлекательное. С самого начала Тони был с нею осторожен. Все эти годы, с тех пор как он впервые ее увидел, он знал, что любить эту девушку - несчастье. Он начал интересоваться ею перед своим последним отъездом за границу. С тех пор как Дональд Питерс и Джек Хэвиленд стали компаньонами. Тони несколько раз встречался с Лили в доме брата. Лили превратилась в очаровательную женщину. Она была вся в бледно-золотистых тонах, с томной улыбкой и таким взглядом, словно знала, что все ее тайны известны, но она - в милосердных руках. В Париже Хэвиленд снова встретился с нею, но роман начался только прошлой осенью, когда он вернулся на родину. Этот роман продолжался и сейчас, спустя полгода. Для него было пыткой сознавать, что она несчастна, но он знал, что не в его силах облегчить ее горе. Он знал, что если однажды поддастся обуревавшим его порывам, то в ее глазах исчезнет печаль, но исчезнет также и любовь. Хэвиленд уже утратил способность непосредственно воспринимать происходящее, и, глядя на Лили, он видел за ее спиною образ Фокса, наблюдающего за ними усталым взглядом, точно ему наперед была известна неизбежная развязка и он терпеливо ждал, пока они к ней придут. "Конечно, - говорил взгляд Фокса, - вы сами знаете, Тони, что не сможете долго выдержать. У вас никогда не хватало сил для длительного напряжения". Тони прошел через комнату и выключил радио. - Пора идти, - отрывисто сказал он. - Пойду надену смокинг. - Давайте посидим еще немножко, - попросила Лили. - Обещаю, что не буду вас ни о чем спрашивать. - Нет. - Он обернулся и вежливо добавил: - Разумеется, если вы устали, я отвезу вас домой. Ее лицо побледнело, и он почувствовал, что в эту минуту она его ненавидит. - Вы очень деликатны, Тони, - сказала она с легкой иронией. - Но не беспокойтесь, я как-нибудь выдержу. Могу ли я, в виде особой милости, идти сегодня с вами рядом или должна, как всегда, тащиться на два шага позади? Он молча вышел в соседнюю комнату и стал надевать смокинг. - Простите меня. Тони. Я не хотела вас обидеть, - робко и униженно сказала она, стоя перед закрытой дверью. Он ничего не ответил. На следующее утро Тони Хэвиленд пришел в лабораторию, все еще не отделавшись от того тяжелого, гнетущего чувства, которое он всегда ощущал после вечера, проведенного с Лили. Только увидя Эрика за чертежной доской, он спохватился, что совсем забыл о его вчерашнем вторжении. - Вы делаете чертеж конденсатора? - медленно спросил Хэвиленд. Эрик поднял глаза и сдвинул брови - увлекшись работой, он не сразу сообразил, о чем его спрашивают. - Какого конденсатора? Ах, да!.. Нет, - сказал он, снова принимаясь чертить. - Этот план никуда не годится. Четверть тонны все-таки. Вибрация будет нам очень мешать. Мы придумаем что-нибудь другое. Хэвиленд с минуту молча смотрел на него, потом повесил пальто и шляпу. - Наверняка придумаем, - тихо сказал он. - Я в этом не сомневаюсь. 3 По мере того как проектирование прибора подвигалось вперед, Эрик все больше и больше увязал в бесконечном количестве деталей. Когда пришло время вычерчивать вакуумную систему, Эрик дошел до такого состояния, что мог выполнять только мелкую техническую работу по точным указаниям Хэвиленда; но если Хэвиленд и заметил, что Эрик ходит как в тумане, он ни разу не выказал ему своего недовольства. Через две недели после Нового года первая стадия работы была закончена. - Ну вот, теперь весь наш прибор на бумаге, - сказал Хэвиленд. Последние месяцы они беспрерывно вычисляли, чертили, подчищали чертежи и снова чертили. - Выглядит он красиво, но построим мы с вами что-нибудь совершенно на него непохожее. - Что вы хотите сказать? - спросил Эрик. Хэвиленд усмехнулся. - Когда приступаешь к сооружению прибора, выясняется, что упущено множество важных вещей. Почти все приходится переделывать. Тем не менее начинать надо, имея на руках какой-то план. Мастерская могла приступить к изготовлению деталей для прибора не раньше, чем через месяц. Эрик воспользовался этим, чтобы на время отвлечься от проектов и заняться подготовкой к аспирантским экзаменам. Он понимал, что должен выдержать их отлично. Если оценки будут только удовлетворительные, ему, конечно, разрешат закончить докторскую диссертацию, но никто не станет заботиться о его дальнейшей судьбе. А при нынешней безработице даже педагогу или научному работнику очень трудно устроиться на службу и подавляющее большинство физиков не находит себе применения. Экзамены начались на первой неделе марта, и тут вдруг оказалось, что, кроме него, экзаменующихся нет и брать эту крепость придется ему одному. Каждое испытание занимало целый день. В этом году весна наступила рано, воздух был напоен ласковым туманным теплом. Ежедневно в течение целой недели его с утра усаживали в комнату, давали длинный список вопросов и такое количество бумаги, что ее хватило бы на несколько объемистых монографий, и оставляли одного. Он писал, пока у него не отнималась рука, потом отдыхал, стоя у окна и глядя на свободных людей, которые беззаботно разгуливали по улицам университетского городка и дышали весенним воздухом. Чудесная погода за окном постоянно отвлекала его внимание и напоминала о том, что в жизни есть и другие, гораздо более легкие пути. Каждый вечер, уходя домой, он заглядывал в тихую, пустую лабораторию Хэвиленда. Трудно было определить на глаз, какая новая деталь появилась в тот или иной день, но как только Эрик входил в помещение и включал свет, его тотчас же охватывало тревожное ощущение каких-то перемен, происшедших в его отсутствие. Эрик воспринимал это как немой упрек. Он был уверен, что работа без него неуклонно идет своим чередом; он снова стал сомневаться, так ли уж он нужен Хэвиленду. Впервые он начал понимать вопрос, который задал ему Фокс почти два года назад, при его поступлении в аспирантуру. "Почему вы хотите стать ученым?" - спросил его тогда декан. В самом деле, почему, - спрашивал себя Эрик. Одни только экзамены на докторскую степень требовали неимоверного количества работы, и даже если он успешно справится и с экзаменами, и с исследовательской работой, какие награды ожидают его в будущем? Место преподавателя в университете, если ему повезет, с окладом в сорок или пятьдесят долларов в неделю. Да и что, наконец, дает сама работа? Он припомнил, что когда Чэдвик открыл нейтрон, газеты уделили открытию не больше столбца, тогда как первые страницы были сплошь посвящены описанию погони полисменов за убийцей в Нью-Мексико. Газеты знают истинную цену событиям. Заработок физика примерно равняется заработку полисмена, а каждый американец знает, что полисмены получают слишком мало. Теперь Эрик даже удивлялся собственной тупости во время того, разговора с Фоксом. Он покачал головой и перестал думать об этих мучительных вопросах. У него были более неотложные дела. Последний экзамен он сдавал Уайту. Эрику говорили, что о результатах он узнает только через неделю, но через несколько часов после того, как он окончил письменную работу, Уайт разыскал его в ассистентской. Эрик спал, положив усталую голову на стол. - Я прочел вашу работу, - сказал Уайт своим обычным ворчливым тоном. - Как вы ее находите? - Насколько я понимаю, у остальных вы прошли хорошо. Фокс явно доволен, Пегрэм и Куимби тоже, но, милый мой, мне вы написали черт знает что. Эрик медленно выпрямился. Он был в совершенном изнеможении. Ему вдруг стало все безразлично. - Скверно, черт возьми, - сказал Эрик. - Я ответил на все ваши вопросы так, как требовалось, а если вы не умеете их составлять, то это уж ваше дело. Вы дадите мне переэкзаменовку сразу или придется ждать еще полгода? - Что вы так расстраиваетесь? - спросил Уайт. - Я же не говорю, что вы провалились. Мне просто не нравится, как вы отвечаете на вопросы. В сущности говоря, вы сделали работу неплохо. Очевидно, я надеялся, что вы окажетесь гением. А вы не гений. - Знаю, - сказал Эрик. - С меня довольно, если я окажусь просто способным. - Ах, теперь с вас и этого довольно? - подняв брови, Уайт поглядел на него и пошел к двери. - Даже и это слишком нахально с вашей стороны. Через несколько минут позвонила Сабина, чтобы узнать, как его дела. За всю эту неделю они разговаривали в первый раз. - Выдержал все экзамены, - сказал Эрик. - Это еще не официальные сведения, но достоверные. - Ты как будто удивлен, - обрадованно сказала она. - Я знала, что ты выдержишь. Мне и в голову не приходило волноваться. - А вот мне пришло, и я волновался. - Ты можешь сегодня прийти к нам обедать? Я уговорилась с мамой вытащить тебя, как только ты опомнишься. - Значит, ты, наконец, познакомишь меня со своей семьей? Как же мне себя вести? Может, мне нужно что-нибудь о них узнать заранее? Она засмеялась. - Ты и так все о них знаешь. Будь самим собой. Ты им уже заочно нравишься. - Я их всех люблю. Ты им это говорила? Но я тебя так давно не видел. По-моему - уже несколько месяцев. Придя к Хэвиленду, чтобы сообщить о том, что он выдержал экзамены, Эрик не узнал лаборатории. Три больших электрических трансформатора, окруженные дощатыми подмостками, были установлены один на другом. Прикрытые стальными, обтянутыми клеенкой футлярами, они напоминали гору новых чемоданов в магазине. Четыре стройные белые изоляционные колонки вышиною в два ярда были прикреплены к полу, образуя между собою ромб. Стеклянная трубка, похожая на пушку, длиною в шесть футов и диаметром в восемь дюймов, была укреплена на подвижных шасси с помощью колец с фетровой прокладкой. Трубка была тщательно отделана, и в ней на определенном расстоянии друг от друга просверлены отверстия с загнутыми и отшлифованными краями. Какой-то человек в грязном комбинезоне возился с водопроводными трубами, по которым из крана подавалась вода для охлаждения прибора. Водопроводчик обернулся - оказалось, что это Хэвиленд. Он сел на пол и улыбнулся. - Хэлло, хэлло, хэлло! - сказал он. - Поздравляю с возвращением. - Я выдержал экзамены. - Знаю. Мне сообщали результаты после каждого экзамена. Я получал о вас сведения всю неделю. Вы выдержали очень хорошо. - Почему же вы мне ничего не сказали? Я так волновался. - Я бы вам сказал, если бы вы зашли ко мне, - спокойно ответил Хэвиленд. - Но я не знал, что вы волнуетесь. Я за вас не волновался. - Я слышу это уже от второго человека. Жаль, что не вы держали за меня экзамены. - Ну, теперь все это позади, по крайней мере на ближайшее время. Когда вы приступите к работе? Завтра можете прийти? - Непременно. Но как наши дела? Когда, по-вашему, мы закончим сборку? - Вероятно, в июне или в июле, если все будет благополучно. Это займет больше времени, чем я предполагал. - Я июне или в июле! Господи, как же мне быть? Летом истекает срок моего контракта, а мы в это время только еще будем приступать к опытам! - Эрик с досадой огляделся кругом, и на глазах его выступили злые слезы - постоянное напряжение давало себя знать. - Все места на осенний семестр распределены заранее, а до окончания опыта я даже не могу заикнуться о том, чтобы мне дали работу. Послушайте, мне необходимо к июню устроиться куда-нибудь на службу. Вы же знаете, здесь никогда не продлевают контрактов с аспирантами! Хэвиленд поднялся с пола. - Вы хотите сказать, что вас волнует денежный вопрос? Эрик поглядел на него с удивлением. Хэвиленд относился к нему с явным участием, но произнес слово "денежный" с такой презрительной небрежностью, словно речь шла о каких-то совершенных пустяках. Эрик вспыхнул от возмущения, и Хэвиленд заметил краску на его лице. - Пусть это вас не тревожит, - сказал Хэвиленд. - Мы что-нибудь сообразим, чтобы вы могли закончить работу. Я поговорю с Фоксом. Студенческая ассоциация может дать вам стипендию, и вы будете получать столько же, сколько получаете сейчас. Эрик покачал головой. Даже в лучшем случае это означает, что ему еще целый год придется с огромным трудом сводить концы с концами. Когда же, наконец, у него будет лишняя монета в кармане? Проклятый Хэвиленд, - внутренне бесился Эрик, - как он может так небрежно относиться к этому? - Скажите, есть ли хоть какая-нибудь возможность закончить опыт летом? - спросил Эрик. - Конечно, такая возможность есть. - Тогда давайте работать так, чтобы ее осуществить. - Чудесно, - вежливо отозвался Хэвиленд. - Но не очень-то рассчитывайте на это. Эрик зашагал к двери, вне себя от злости и горького разочарования. - Ладно. Спасибо, - еле выдавил он из себя. "Почему вы хотите стать ученым?" - спросил тогда Фокс. Сейчас Эрик не мог даже думать об этом. ЧАСТЬ ШЕСТАЯ 1 Семья Вольтерра жила в пятикомнатной квартире с коридором, который, словно, длинная кишка, соединял вместе маленькие клетушки. Возле входной двери помещалась кухня, потом шли три спальни, ванная, столовая и в самом конце коридора - гостиная. Несмотря на тесноту, комнатки были опрятные, уютные, и Эрик сразу же почувствовал себя легко и просто. Сабина встретила его у дверей и тотчас очутилась в его объятиях. Она показалась ему очень нарядной, хотя на ней было то же темное, с красными пуговицами платье, что и в тот вечер, когда они познакомились, - больше года назад. - Ты все еще нервничаешь? - сказала она. В эту минуту он любил ее так сильно! Мог ли он сказать ей о том, что им, возможно, придется ждать еще целый год. - Я не нервничаю, - прошептал он ей в ухо. - Я просто рад, что мы снова вместе. Она отступила назад, поправила на нем галстук и, взяв за руку, повела на кухню, к матери. Миссис Вольтерра была в черном платье и белом переднике с оборками. У нее была довольно полная фигура и иссиня-черные волосы, разделенные прямым пробором и схваченные сзади узлом. Когда она улыбалась, ее строгое лицо становилось молодым и милым, как у Сабины. Миссис Вольтерра пожала Эрику руку. - Здравствуйте, - сказала она, - очень рада наконец с вами познакомиться. - Она окинула его внимательным взглядом, и не переставая улыбаться, поднялась на цыпочки и поцеловала в щеку. - Вот как здороваются по-настоящему, - засмеялась она. Сабина, все еще держа Эрика за руку, стояла рядом и, слегка покраснев, смотрела на них блестящими глазами. Выходя из кухни, Эрик чуть не столкнулся с девушкой немного старше Сабины, но совсем на нее не похожей, если не считать серых глаз. У девушки были пушистые каштановые волосы и миловидное лицо. Улыбаясь, она щурила глаза, и на щеках ее появлялись ямочки. На ней было светло-коричневое шерстяное платье и красный клетчатый фартук. - Это моя сестра Мэри, - сказала Сабина. Мэри тоже внимательно оглядела Эрика и пожала ему руку. - Наши мужчины в гостиной, - сказала она, - пойдемте туда. Сабина провела Эрика в гостиную, где в разных углах две развернутые газеты скрывали за собою читающих. Газеты тотчас полетели в сторону, и в одном углу Эрик увидел пожилого человека с точно таким же лицом, как у Мэри, но с седыми волнистыми волосами. Длинные седые усы придавали ему очень лихой вид, как-то не вязавшийся с его манерой добродушно посматривать поверх очков. В другом углу сидел человек лет тридцати, среднего роста, черноволосый, с черными живыми глазами, черными усиками, оттопыренной нижней губой и выдающимся вперед подбородком. И тот и другой были в жилетах. На обоих были свежие рубашки, надетые в честь гостя, и аккуратно завязанные галстуки. - Это мой отец и зять Джо. - Добрый вечер, молодой человек, садитесь, - скороговоркой произнес мистер Вольтерра. - Здорово, - сказал Джо. - Снимайте пиджак. Во время обеда все присутствующие старались соблюдать правила хорошего тона, что, впрочем, нисколько не мешало непринужденному веселью, ибо, хотя Эрик встречался с этими людьми впервые, он уже знал о них все, и они также знали все о нем. Ему было любопытно, что им рассказывала о нем Сабина. Как они смотрят на ученого, который из года в год перебивается на жалованье гораздо меньшем, чем получает любой конторщик? Он знал, что семья живет на жалованье двух дочерей, на случайные заработки Джо, иногда подрабатывавшего на железной дороге, и на пенсию, которую отец получал после ухода из армии. Мистера Вольтерра звали Гарибальди; родился он на Коста-Рике, а его отец участвовал в движении, которое возглавлялось итальянским патриотом, чье имя он и дал своему сыну. В Соединенных Штатах Вольтерра поступил в армию музыкантом и двадцать лет играл на трубе в разных гарнизонах, так что Мэри родилась в форте Райли, а Сабина - на Острове Губернатора. Прослужив четыре срока, Вольтерра поступил в оркестр одного из нью-йоркских кинотеатров. Звуковое кино лишило его работы, а всеобщий кризис окончательно выбил из колеи. Он придумал замечательный план организации школьных оркестров, но пока что ему удалось создать лишь группу музыкантов при колледже Вест-Хэмпстед и духовой оркестр в Сент-Олбэнс. Он собирал обе группы раз в неделю, получая по пять долларов за каждое занятие. После обеда женщины убрали со стола и вымыли посуду. Наступила пауза. Джо сказал: - А не сыграть ли нам в покер? Просто для потехи. - Отличная мысль, - согласился отец. - Как это ты додумался? - В самом деле, какой молодец, - приятно удивилась Мэри. - Только с одним условием - играть на спички, - вмешалась миссис Вольтерра. - Какой смысл в семье играть на деньги? Вы не возражаете против покера? - спросила она Эрика. - Не беспокойся, - сухо сказала Сабина, - он отлично знает, что мы каждый день после обеда играем в покер. Все засмеялись. - Должен вас предупредить, мистер Горин, - сказал отец, - что наши девушки играют по-своему. У нас сдающий объявляет ставку первым, играем мы с двойками и тройками, и они у нас тоже считаются джокерами или же мы сдаем сразу по семь карт. Это не покер, а что-то вроде подкидного дурака. - Не нужно называть Эрика мистером Горином, папа, - сказала Сабина, снова усаживаясь вместе со всеми за обеденный стол. - Зови его просто по имени. Мистер Вольтерра взглянул на дочь поверх очков. - Ты, кажется, лучше знаешь правила хорошего тона, чем твой отец? - чопорно сказал он. Сабину это нисколько не смутило. - Нет, папа, но я лучше знаю Эрика. - Ну, Эрик так Эрик, - сказал отец. - Что это за имя - Эрик? - спросил Джо. Он сдавал карты и сразу же объявил покер. Мистер Вольтерра кивнул и сказал: - Вот это игра! - Это норвежское имя, - ответил Эрик. - Моя мать была норвежка, а отец - чех. - Чех? - спросил мистер Вольтерра и, оторвавшись от карт, взглянул на Эрика поверх очков. - Я думал, что все чехи Дворжаки. - Разве на свете существует только одна чешская фамилия? - спросил Джо. - Вам сколько карт, папа? - Ну вот, теперь оказывается, что ты знаешь музыку лучше, чем твой тесть! Давай пять карт. - Нельзя же брать пять карт, после того как ты сбросил, - сказала миссис Вольтерра. - Тысячу раз тебе говорила. - Нет, можно, - заупрямился старик. - Я однажды играл так со знатоками. - Ясно, можно, - сказал Джо. - Я как-то раз читал правила. Правда, читал. - Черта с два ты читал, - сказал отец. - Ну, давай карты. А пять карт я имею право взять. - Он взял свои карты и с отвращением бросил их на стол. - Извольте-ка играть в карты с женщинами! Мэри и Сабина открыто обменивались картами, а миссис Вольтерра любезно подсунула карту Эрику, чтобы он не чувствовал себя посторонним. Но никто не обращал на это внимания. Время от времени Джо и отец начинали изображать французов из кинофильмов, сопровождая слова широкими жестами. - Вулэ ву картишек мон пап? - Уи, уи, зятек, донэ муа эн зипити-зип! - Ах, сертенеман! - Ах, апре муа хоть абрикос! Последняя фраза чрезвычайно понравилась мистеру Вольтерра, и он стал напевать ее на мотив, который рассеянно подхватил Джо. Постепенно все играющие стали напевать себе под нос этот мотив, а через некоторое время миссис Вольтерра тихонько замурлыкала "Апре муа-а хоть абрико-ос" на мотив "Сердце красавицы". Тогда Мэри и Сабина вдруг запели дуэтом. Так играли до одиннадцати. - Ты, наверное, думаешь, что они сумасшедшие? - спросила Сабина Эрика, провожая его до метро. - Я думаю, что они просто чудесные люди. Как, по-твоему, я им понравился? Она стиснула его локоть. - О, ты им очень понравился. Это уж я знаю. Ты всегда смеялся, когда следовало. Арни держался иначе. Они стеснялись его, а он стеснялся их. И при нем я начинала их как-то стыдиться. - Ты о нем что-нибудь знаешь? - Он звонил мне раза два, но я с ним не виделась. Я читала в газетах, что Арни помолвлен с Корой Бэллантайн - с этой миллионершей, которая была с нами в тот вечер, когда мы с ним расстались. Эрик немного помолчал. - Если б ты с ним не порвала, ты сейчас уже была бы за ним замужем. - Ох, не говори, страшно подумать. - У тебя была бы собственная квартира, и ты бы бросила службу. - Не в этом суть. Конечно, мне приходится служить, чтобы помогать семье. Но ты об этом не беспокойся, все это неважно. - Как же неважно? Больше всего на свете я хочу жить с тобою вместе - возвращаться домой и знать, что ты меня ждешь, ходить с тобой в кино, читать книги и вместе спать. И чтобы так было каждый день, всю жизнь. Вот чего я хочу. Сабина, ты меня любишь? - Ты ведь знаешь. - Голос ее вдруг ослабел. - Тогда сколько же мы еще должны ждать? Судя по словам Хэвиленда, я очень не скоро закончу диссертацию, и тогда только начну искать себе место. Так больше не может продолжаться. - Не знаю, Эрик... - Если б только у нас было такое место, где мы могли бы побыть вдвоем, все было бы иначе. Мы бы не чувствовали себя такими неприкаянными. Ты иногда думаешь, что мне с тобой плохо. Это неправда. Мне с тобой чудесно. Я даже не представляю, как бы я мог жить без тебя. Плохо то, что мы не можем пожениться. А что, если мне уйти из общежития и снять себе комнату? - Это невозможно, - возразила Сабина. - Ведь мы уже об этом говорили. Аспирантская ставка - тысяча долларов в год, значит, меньше двадцати долларов в неделю. Из них ты шесть долларов платишь за комнату в общежитии, на еду и сигареты уходит полтора доллара в день, всего шестнадцать пятьдесят, и остается у тебя только три пятьдесят. - Почему же мне эти три пятьдесят не платить за комнату? Если прибавить то, что я плачу сейчас, получится сорок долларов в месяц. - Да потому, что у тебя их фактически нет, - ответила она. - Ты должен каждую неделю откладывать один доллар на черный день, тебе нужно время от времени стричься, а скоро тебе понадобится новый костюм. - Зачем? И этот хорош. - Да, но надолго ли тебе его хватит? Будь же практичным, Эрик. Если бы я думала, что мы можем прожить на твои двадцать да на то, что я выкрою из моих восемнадцати, я сама давно попросила бы тебя жениться на мне. Но я должна почти все деньги отдавать семье. - К черту практичность, если в результате получается, что из-за долларов и центов двое влюбленных не могут жить вместе! А как же живут другие? Или мы должны ждать, пока начнется следующий период процветания? - Вот что, - сказала она наконец, глядя прямо перед собой. - Я давно уже об этом думаю, и теперь, когда ты побывал у нас, я хочу с тобой поговорить. Мы можем пожениться, если, конечно, ты этого хочешь, - осторожно добавила она. - Разумеется, хочу! - И жить у меня. Мы могли бы поселиться в моей комнате. Места в ней хватит. Джо и Мэри живут же в своей. - Она нерешительно взглянула на него. - Мог бы ты на это согласиться? Ты сказал, что тебе понравилась моя семья. - Очень понравилась, - подтвердил он. - Они чудесные люди, но... - Ну, и все, - быстро сказала она. - Я спросила просто так, на всякий случай. Не надо ничего объяснять. - Нет, я должен объяснить, - резко сказал он. - Ведь тебе обидно. Я же чувствую это, и ты напрасно говоришь таким веселым голосом. Понимаешь, Сабина, моя работа начинается, когда я прихожу домой. Мне не захочется каждый день после обеда играть в покер. Это хорошо изредка, но мне нужно много читать. Нужно просматривать письменные работы и делать еще миллион дел, над которыми надо сосредоточиться. Кроме того, жить с ними - это совсем не то, что жить одним. Ты сама знаешь. - Я это давно поняла, - грустно призналась она. - Но я думала, что ты как-то сумеешь это уладить. Все-таки я рада, что ты сказал одну вещь. Мне это так приятно. - Что именно? - Ты сказал, что тебе трудно не из-за меня, что в этом виноваты обстоятельства. И это правда, потому что, будь вместо меня другая, было бы то же самое. - Что? Да как же может быть то же самое с другой. Никого, кроме тебя, мне не нужно. И не огорчайся, - сказал он, - мы придумаем, как сделать, чтоб быть вместе, или просто подождем, пока это будет возможно. Если б я только знал наверняка, что ты захочешь ждать, - мне больше ничего и не надо. - О, нашел о чем беспокоиться, - мягко сказала она. - Разве я стала бы так поступать или говорить, если б я не была готова ждать хоть сто лет? Он на ходу крепко сжал ее руку. - Слушай, - задумчиво сказал он, - если я буду работать девяносто шесть часов в сутки и подгонять Хэвиленда кнутом, нам придется ждать меньше ста лет! 2 На следующее утро Эрик явился к Хэвиленду. По-видимому, Хэвиленд вчера, как и много дней подряд, работал допоздна - он выглядел бледным и изможденным. Даже элегантность его как-то потускнела. Присев на табуретку, чтобы рассказать Эрику о ходе работы, он то и дело потирал лицо и глаза, стараясь согнать усталость. - Большая часть основных деталей уже на месте, - сказал Хэвиленд. - Остальные будут скоро готовы и доставлены через одну-две недели. Сейчас нам нужно определить расположение деталей, а затем приступить к сборке. - Значит, все прекрасно, - сказал Эрик. - Ведь сборка пойдет уже автоматически. - Нет, - сказал Хэвиленд, - тут-то и начнется главная работа. Мы соберем основные узлы, потом вмонтируем в них измерительную аппаратуру. Теперь все будет зависеть от техники, - продолжал он. - Можете на время совершенно забыть теоретическую физику, забыть об атомном ядре. Отныне нам предстоит заниматься чисто техническим трудом, почти не требующим научных знаний. На этой стадии уже нет смысла обращаться к помощи слесарей и стеклодувов, потому что в процессе работы нам придется изобретать, а изобрести то, что нужно, можно, лишь зная общий план. Знаем же его только вы да я. Так что достаньте себе комбинезон и приготовьтесь к грязной работе. Образ ученого в белоснежном халате - это годится только для фармацевтов и для рекламных картинок, а мы с вами будем иметь дело с гаечными ключами, отвертками, паяльными лампами и токарным станком. Понадобится ползать по полу - будем ползать. Теперь нам пригодятся ваши замечательные технические навыки, которые вы приобрели осенью в мастерской. Вы там хоть чему-нибудь научились? Эрик засмеялся. - Это будет видно по работе. - Ладно, посмотрим. Вот вам несколько эскизов собирающих сеток и опорных стоек. Сделайте их из латуни, допуск здесь правильный. Если указано плюс или минус одна тысячная дюйма, значит, именно так и должно быть. Штуки две вы наверняка испортите, прежде чем добьетесь точности. Хэвиленд переоценил умение Эрика. Он испортил не две, а пять деталей, прежде чем ему удалось соблюсти расчеты. Но следующая порученная ему деталь далась уже гораздо легче, а третью он сделал только после двух неудачных проб. Работа пошла на лад. Токарный, сверлильный и фрезерный станки постепенно раскрывали перед Эриком свои секреты. Если станок был налажен как следует, резец выбран верно и установлен под правильным углом, а шпиндель вращался с должной скоростью, то работа спорилась под мерное гуденье мотора. Медная, латунная или стальная стружка тонкой нескончаемой лентой вилась из-под резца, бесформенный кусок металла постепенно приобретал нужную форму. Но при малейшей ошибке станок начинал шумно протестовать, оглашая мастерскую неровным стуком. Этот шум приводил Эрика в исступление - он означал, что энергия станка направлена неверно и стремится вырваться из-под контроля. Несколько недель подряд Эрик изучал технические свойства разных металлов, словно вникая в характеры старых знакомых. Медь так мягка и податлива, что с ней надо обращаться ласково. Латунь - удобный, хрупкий материал, с ней легко и приятно работать. Стали обнаруживали самые неожиданные качества - одни оказывались твердыми, другие - мягкими, с вкрапленными в них твердыми узлами. Когда Эрику приходилось работать с никелем, его положительно охватывал ужас. Он предпочитал работать со стеклом, так как в этом деле мог показать свою сноровку, и, когда Хэвиленд заметил ловкость Эрика, он всецело поручил ему высоковакуумную часть насосной системы. Стекло казалось Эрику материалом для художника. Тут нужны не инструменты, а глаз, дыхание, чувство времени и уменье точно соразмерить пламя паяльной лампы. При каждой операции возникали свои проблемы. Определив размеры участка, над которым ему предстояло работать, Эрик водил по стеклу широкой струей гудящего пламени. Когда стекло достаточно нагревалось, он уменьшал язык пламени до размеров указательного пальца, и оно, таким образом, беспрерывно било в определенное место, которое было чуть шире самой струи. Стекло под огнем постепенно теряло свою прозрачность и становилось вишнево-красным и мутным. Для пробы Эрик осторожно дул в стеклодувную трубку - красное пятно слегка выпячивалось, как напряженный мускул, затем начинало опадать. Еще несколько дуновений, чтобы проверить мягкость колеблющегося стекла, затем Эрик усиливал пламя, и под свистящей струею стекло превращалось в раскаленную добела жидкую массу. Резкое, сильное дуновение - и вздувался пузырь, такой тонкий, что он тотчас же лопался. Мягкое пламя лизало края тончайшей пленки, пока не появлялась круглая дырочка - именно там, где было нужно Эрику, с диаметром точностью до одного миллиметра, с закраинами, удобными для спайки. Однако вскоре Эрик опять потонул в огромном количестве деталей. Он знал назначение каждой из них, но утратил способность мысленно соединять их в одно целое и представлять себе прибор в собранном виде. Хэвиленд, по-видимому, не испытывал ничего подобного, и Эрик, не переставая трудиться, постоянно ощущал страх, что это дело окажется ему не по силам, что только его неопытность и отсутствие глубоких знаний мешают ему видеть перед собой конечную цель. Он снова вспомнил слова Фокса о постоянной борьбе, которую приходится вести физику, и спрашивал себя, что же заставляет его биться головой о явно непреодолимую преграду. В нем постепенно нарастал благоговейный страх перед током высокого напряжения. Он чувствовал, что этот страх порожден постоянной нервной спешкой; его обуревало страстное желание как можно скорее закончить опыт, но тем не менее, выполняя какую-либо опасную работу, он становился осторожным, как кошка. Эрик знал, какую опасность представляет нечаянное прикосновение к обнаженным металлическим частям, находящимся под током высокого напряжения. Работая над деталями основного прибора, он с трепетом поглядывал на Хэвиленда, собиравшего высоковольтный генератор на другом конце комнаты. Смутный страх, который внушал Эрику высокий вольтаж, порождал в нем ненависть к предстоящему опыту. И хотя с каждым новым заданием возрастала ответственность, а вместе с нею и интерес к работе, в нем постоянно копошилась тревога, и он стал нервным и раздражительным, потому что ему приходилось скрывать ее от Сабины. Примерно через месяц после обеда в семье Вольтерра Эрик и Сабина были в гостях у одной из ее подруг, которая работала с нею в универсальном магазине и недавно вышла замуж. По обоюдному соглашению они ушли оттуда очень рано. Глядя, как молодые хозяева расхаживают по собственной квартире, прислушиваясь к уютному гулу холодильника, следя за хозяйкой, которая то и дело выбегала в крохотную кухню, Эрик и Сабина испытывали глубокое отчаяние. Все это говорило о том, что другие люди, неважно каким путем, ведь ухитряются же добыть кусочек настоящего счастья! Сабина и Эрик, выйдя на улицу, попали в суматоху, которая всегда царит на Бродвее в субботу вечером, часов около десяти. Не сговариваясь, они свернули в сторону от ярко освещенных, шумных улиц. - До чего же они самодовольны, - сказал Эрик. - Оба просто таяли от счастья. Они очень милые люди, но, честное слово, Сабина, останься я там немножко дольше, я бы их возненавидел. - Так приятно было на них смотреть: они принимают все это как нечто вполне естественное. - Да, - ответил он. - И все так похоже на правду - почти как в кино! - Ах, Эрик! - она просунула руку под его локоть и опустила ее к нему в карман. - Мы же обещали друг другу никогда не говорить об этих вещах. От этого только еще тяжелее становится. Придет время, и у нас тоже все уладится. - Да, если мы доживем, - вырвалось у него, и тотчас же он пожалел о своих словах. Между ними существовал молчаливый уговор - не падать духом в одно и то же время. Если один из них начинал унывать, другой должен был ободрять его, и сейчас Эрик почувствовал, что взвалил на Сабину слишком тяжелое бремя. - Эрик, я недавно прочла, что одного ученого в университете Корнелля во время опыта убило током в десять тысяч вольт. Это страшно много, по-моему. У вас тоже будет такой сильный ток? - Да, примерно такой, - сказал он. Их генератор был рассчитан на полмиллиона вольт. - Весь вопрос в осторожности, вот и все. Они обогнули площадь Колумба и подошли к широкому темному кварталу Бродвея, где в неосвещенных витринах слабо поблескивали новые автомобили. Лицо Эрика стало напряженным - Сабина нечаянно пробудила в нем прежний страх. - В осторожности? - в голосе Сабины слышалась недоверчивость. - Почему же тот физик был неосторожен? Ведь он, наверное, был опытный человек. Эрик резко обернулся к ней. - Не бойся, Сабина! - Эти слова прозвучали как строгое приказание. - Ведь это же просто случайность. Вспомни, сколько людей изо дня в день работает с высоковольтным током, и все они остаются целы и невредимы. Но о них не пишут. Пишут только о таких вот неосторожных. Кроме того, при наших темпах мы с Хэвилендом, наверно, умрем от старости, прежде чем пустим в ход наш генератор, - с горечью добавил он. - Но вы так много работаете. Должны же вы двигаться вперед, Эрик. - Мы и движемся, - устало сказал он. - У меня есть все, чего мне хотелось, и я даже не имею права жаловаться на то, что работаю бесплатно, - ведь меня не нанимали на работу, а просто предложили помощь, чтобы я мог получить докторскую степень. Подумай, сколько на свете людей, которые отдали бы все, чтобы только иметь возможность изучать науку, как я, и которым это все-таки недоступно. А сколько людей даже не знают, чего они хотят. Слава Богу, я по крайней мере знаю, чего хочу, и иду к своей цели. Конечно, мы движемся вперед, Сабина. И все идет хорошо. Мы работаем все время, кроме тех часов, когда я бываю с тобой, а Хэвиленд - со своей возлюбленной. - Что она собой представляет? - Я ее видел только два раза, да и то мельком. Но он часто звонит ей по телефону, и, по-моему, они не очень счастливы. Я всегда знаю, когда он виделся с нею накануне, - он приходит сам не свой. Она - очень хорошенькая блондинка; на ней какой-то блестящий налет роскоши, как на этом чемодане. - Они проходили мимо магазина дорожных вещей в северной арке площади Колумба; в витрине были выставлены самые разнообразные вещи, от чемоданов из прессованной бумаги и искусственной кожи до роскошных кофров из воловьей кожи, на один из которых и указал Эрик. - Вся беда в том, что она замужем. - Почему же она не разведется и не выйдет за Хэвиленда? - Кто его знает почему. Кто может вообще что-нибудь знать? Кто знает, почему люди не делают того, что следует? Почему тот старичок продает цветы в этом пустынном месте, а не пойдет на Таймс-сквер? И почему мы с тобой ведем себя так, а не иначе? Почему мы не снимем себе комнату, чтобы побыть наедине, а бродим по улицам? Сабина как-то странно притихла. Они молча прошли три квартала, затем, словно не расслышав его слов, она снова спросила, на этот раз еле слышно: - Ты все-таки будешь осторожен в лаборатории? - Не беспокойся, - ласково сказал он. - Я знаю, о чем ты думаешь. Такие мысли и мне иногда приходят в голову, но все будет хорошо. О, мы можем подождать. - Нет! - сказала она. - Ждать мы не можем! Его поразило сдержанное напряжение в ее голосе, и он повернулся, чтобы заглянуть ей в глаза, но она упрямо смотрела перед собой. - Нам незачем ждать, - продолжала Сабина. - Что это нам даст? Мы ведем себя, как дети, вот и все. Конечно, мы можем обвенчаться, когда ты закончишь опыт и получишь работу, но совершенно ни к чему откладывать все остальное. От этого только еще тяжелее. Эрик остановил ее посреди пустынной мостовой. Они стояли между двумя уличными фонарями, и тени их слабо чернели на темном тротуаре. - Боже мой, у тебя такой несчастный голос, - сказал он. - Нет, я совсем не несчастна. Во всяком случае не так, как ты думаешь. - Тебя удручает, что все это еще так нескоро. - Нет, честное слово, нет. Но мы все время только и стараемся сделать друг друга несчастными. Надо брать от жизни все, что можно. - Ты действит