казался от работы над опытом. Он сделал это ради Лили, но видел, что ее совсем не волнует эта жертва. - По-моему, неплохо было бы тебе снова заняться этим опытом, - сказала она. - Очевидно, тебе уже надоело отдыхать. Ты стал ужасно беспокойным. - Неужели? - огрызнулся Хэвиленд. - Интересно, кто в этом виноват? Он хотел сказать что-то еще, но вдруг на него нахлынул ужас - он понял, что когда-то правильно определил Лили: она может сходить с ума от любви к человеку, который бежит от нее, но как только он обернется и пойдет ей навстречу, она с такой же быстротой умчится прочь. Конечно, она не отдает себе в этом отчета, но с ней всегда происходит одно и то же. Хэвиленд поглядел на ее прелестное лицо, и хотя он сейчас с потрясающей ясностью сознавал, что он наделал, в чем его ошибка и что ему предстоит, он уже не мог остановиться. Ужас перешел в ярость, а затем в упрямство, заставившее его упорно шагать вперед по пути, ведущему к беде. - К черту работу! - крикнул он. - Я больше никогда не поеду в лабораторию. Я буду сидеть здесь до тех пор, пока не заставлю тебя передумать! 5 Вскоре Эрик почувствовал, что его терпению приходит конец. Через три дня после разговора Хэвиленда с фабермахером в лабораторию без всякого предупреждения вошел высокий нескладный человек, лет около сорока, в мятом холстинковом костюме, и стал оглядываться, часто мигая зеленоватыми глазами за толстыми стеклами очков. Увидев Эрика, наблюдавшего за ним из-за сетки, окружавшей щит высокого напряжения, человек улыбнулся. - Хэлло, - сказал он. - А я вас и не заметил. Хэвиленд тут? - Сегодня его не будет, - ответил Эрик, выходя за барьер. - Скверно! Сегодня, видно, никого нет. Я уже заглядывал и к Фоксу и к Уайту. Один вы охраняете крепость. Он уселся и назвал себя: Джоб Траскер из Мичиганского университета. Имя это было знакомо Эрику. Траскер получил докторскую степень десять лет назад и с тех пор напечатал несколько статей о разрядных лампах и высоковольтных рентгеновских трубках. Он объяснил, что явился сюда за кое-какими сведениями, так как собирается устроить собственную лабораторию для исследований атомного ядра. - Я хотел бы сконструировать ускоритель вроде этого, - кивнул он на прибор. - И у меня есть свои соображения на этот счет. Я рассчитывал посоветоваться с Хэвилендом. Как вы думаете, когда его можно повидать? - В начале будущей недели. Мы будем проводить испытание. Зеленые глаза Траскера устремились на Эрика с некоторым интересом. - Давно вы получили докторскую степень? - Еще не получил, - ответил Эрик. - Я пока только аспирант, и эта работа будет моей диссертацией. Я ассистент Хэвиленда, Эрик Горин. - А, помню. На днях, когда я виделся с Уайтом и Фоксом, они мне говорили о вас. Когда же вы получите степень? Эрик пожал плечами. - Должно быть, когда мы закончим опыт. Надеюсь, что скоро. Траскер задумчиво молчал. Он был очень некрасив и напоминал большую нахохлившуюся птицу. Добрые, чуть навыкате глаза участливо смотрели на Эрика сквозь выпуклые стекла очков. - Вам нравится здесь? - спросил он. Эрик снова пожал плечами. - Я так занят, что и не думал об этом. Я не выхожу из лаборатории и ни с кем даже не знаком. Что там, снаружи, делается - не знаю, да, кажется, и не хочу знать. - Не беспокойтесь, еще захотите, - засмеялся Траскер, обнажив крупные редкие зубы. Смех у него был какой-то добрый и легкий. Сам не зная почему, Эрик стал проникаться симпатией к Траскеру, и чем дальше, тем больше. - Вам придется этим поинтересоваться, - продолжал Траскер. - Впрочем, я вас понимаю. В бытность мою студентом в колледже Хопкинса знакомых у меня было хоть отбавляй. Я всюду бывал и много развлекался. И все кончилось, когда я стал аспирантом. Только после получения степени я понял, что до тех пор жил словно в тесном маленьком коконе - ел, спал, думал и интересовался только физикой. Но вы еще проснетесь, не бойтесь. Проснетесь и с треском вылупитесь из кокона. - Он лениво поднял костлявые руки и хлопнул в ладоши. - Жизнь у нас каторжная, труд наш не окупается, семья заброшена, и из-за этого чувствуешь себя негодяем, но все-таки эту жизнь ни с чем не сравнить. Я бы ни на что ее не променял. Я уже врос в эту работу, и вы тоже. - На его длинном лице появилась грустная понимающая улыбка. - Единственная наша профессиональная болезнь - это вот такая благородная жалость к самому себе, в которую я, как видите, тоже ударился. Но раз вы скоро кончите, не хотите ли перебраться осенью в Мичиганский университет? - В Мичиганский университет? Зачем? - растерявшись от неожиданности, спросил Эрик. - Заниматься исследованиями и преподавать. Для начала, конечно, будете просто преподавателем. У нас есть вакансия - мне нужен помощник, знакомый с ядерной физикой. За этим-то я и приехал на восток. Конечно, вас должна утвердить комиссия, но я уверен, что мне дадут, кого я захочу. Людей, знакомых с нейтронным генератором, так мало, что у меня очень ограниченный выбор. Вот она наконец, эта долгожданная минута, - ему предлагают службу! Тысячу раз Эрик на разные лады представлял себе, как это случится, и всегда ему казалось, что он почувствует огромное облегчение и бешеную радость. Но хотя он часто думал об этой минуте, сейчас, когда его мечта наконец сбывалась, Эрик воспринял предложение Траскера не как удачу, а как насмешку судьбы. Слишком рано пришла к нему эта удача. Даже если каким-нибудь чудом им удастся закончить исследование к осени, ведь еще предстоят экзамены. И если у Траскера был ограниченный выбор из-за того, что людей с нужным ему опытом чрезвычайно мало, то ведь и у Эрика было очень немного подобных возможностей. Он нисколько не тешился иллюзией, что окажется счастливее всех безработных физиков в стране. А лабораторий, которым требовался бы человек с такой специальностью, и вовсе мало. Они существуют примерно в трех-четырех университетах. И если он упустит этот случай, то потом у него будет еще меньше шансов устроиться на работу. - В чем дело? - спросил Траскер. - Вас не прельщает перспектива работать в Мичигане? - Не прельщает! - горько сказал Эрик. - Да я только и мечтал о такой возможности. Но разве я смогу поехать? Ведь к осени я не успею получить докторскую степень. - Мы бы согласились пригласить человека и без степени, но вполне подготовленного к защите диссертации. Что касается вас, то мы предложили бы вам закончить здесь, в Колумбийском университете, аспирантуру и довести до конца исследование. А писать диссертацию и держать докторские экзамены вы можете и там, на месте. С нас вполне достаточно знать, что степень у вас не за горами. - Тогда мне действительно повезло! Боже мой... - Эрик вдруг осекся. Слишком быстро и слишком далеко завлекла его надежда. Сердце его заколотилось - так бывало всегда, когда он мысленно представлял себе это событие, но теперь вместо радости на него нахлынули гнев и горькое разочарование - ведь он не сможет воспользоваться счастливым случаем. Ломая пальцы, он зашагал взад и вперед по комнате. - Конечно, я хотел бы получить это место, - со злостью сказал он, - но мне ведь нужно закончить опыт. Об аспирантских экзаменах и прочем я не беспокоюсь. Да что толку говорить об этом! Нет, вероятнее всего, я не смогу управиться к сроку. - И много вам еще осталось? - перебил его Траскер. Когда Эрик подробно объяснил, как обстоит дело, Траскер только пожал плечами. По его мнению, двух недель напряженной работы было бы вполне достаточно, чтобы получить все нужные данные. - Это легко сказать, но все гораздо сложнее, чем вы думаете, - возразил Эрик. Он старался держать себя в руках, так как чувствовал, что иначе выскажется слишком резко. Как бы он ни относился к Хэвиленду, это его личное дело, а Траскера в это посвящать незачем. Лояльность одержала верх над злостью. Если Хэвиленд в конце концов пойдет ему навстречу - может же это случиться, - тогда все, что он скажет, будет несправедливо, а если нет... - Сейчас я не могу сказать вам ничего определенного, - продолжал Эрик. - Если вам нужен ответ сию минуту, то, по-видимому, мне придется отказаться. Но если б вы только могли подождать, - он старался, чтобы в голосе его не звучало мольбы, но тщетно, - больше я ни о чем не прошу. - Хорошо, посмотрим, - сказал Траскер. - Само собой, обещать я ничего не могу, но сделаю все, что в моих силах. Он встал. От долгого сидения костюм его измялся еще больше. Брюки были ему коротковаты, и вся его фигура, с головой, похожей на птичью, напоминала персонаж из басен Лафонтена. Но при всей его нескладности и уродливости в Траскере чувствовалось бесподобное достоинство человека, совершенно не интересующегося своей внешностью. Эрик заколебался, не зная, продолжать ли разговор, но слова вырвались сами собой: - В первый раз мне предлагают настоящее место. Вы, вероятно, по себе знаете, что при этом чувствуешь. Траскер помолчал, склонив голову набок. - Откровенно говоря - нет. Десять лет назад работы было сколько угодно, только выбирай. Теперь, конечно, все по-другому. И вы, начинающие, стали другими. Вы какие-то испуганные. - А вы бы не испугались, видя сколько ученых сидит без работы? - Пожалуй, но ведь как-то всегда кажется, что с тобой этого не может случиться. - Траскер усмехнулся. - Я не защищаю свою позицию, а только поясняю вам ее. Знаете, в детстве я еще застал в Балтиморе конку. Вы, конечно, никогда не видели конки? - Нет. - Ну, понятно. Живем мы с вами в одно время, но родились в разные исторические эпохи, и поэтому воспоминания у нас разные, так что, в сущности, мы живем в разных мирах. Я очень рад, что не живу в вашем. - Он протянул костлявую руку и снова улыбнулся. Зеленые глаза за стеклами очков повлажнели. - Во всяком случае, мне приятно, что я первый предложил вам работу. Дайте мне знать, когда у вас что-нибудь выяснится. Попросив еще раз передать Хэвиленду привет, Траскер вышел. Эрика охватило горькое отчаяние - он понял, что как бы он отныне ни трудился, его будущее целиком зависит от Хэвиленда. Эрик решил не говорить Сабине об этом предложении, пока не выяснится, сможет ли он его принять. В день, назначенный для испытания прибора, Эрик во избежание всяких ошибок решил не запечатывать его, пока Хэвиленд все не осмотрит, поэтому ему оставалось только сидеть и ждать. Минуты шли, но Хэвиленд не появлялся. От волнения у Эрика засосало под ложечкой. В десять тридцать из библиотеки пришел Фабермахер - он хотел присутствовать при испытании. Увидев, что оно еще не начиналось, Фабермахер очень удивился. - Позвоните ему по телефону, - посоветовал он. - Может, что-нибудь случилось. - Ничего не случилось, - зло сказал Эрик. - Он либо забыл, либо не желает приходить. Если он не явится в течение сорока минут, будет уже поздно начинать испытание - он всегда торопится к первому вечернему поезду. Через полчаса, в одиннадцать, в лабораторию вошла молодая женщина. На секунду задержавшись на пороге, она окинула взглядом помещение и обоих молодых людей. Летний сквознячок, гулявший по коридорам, слегка развевал ее зеленое платье. У нее были рыжие волосы и величественная фигура. - Это лаборатория доктора Хэвиленда? - требовательно спросила она, переводя взгляд с Эрика на Фабермахера, словно кто-то из них был виновен в отсутствии того, кого она искала. - Да, - ответил Эрик, с надеждой приподнимаясь с места. - Он назначил вам здесь встречу? Он сегодня придет? - Собственно, мы с ним не уславливались, - призналась она. - Но на прошлой неделе мы вместе ехали в поезде, и он сказал, что, может быть, заглянет сюда. - _Может быть_? - горько повторил Эрик. - И больше он ничего не сказал? - Но вы его ждете? - Я надеюсь, что он придет, только и всего. - Тогда я немного подожду, - спокойно заявила девушка. Крупными шагами перейдя комнату, она протянула ему руку в белой перчатке. От девушки исходил свежий, целомудренный аромат. - Меня зовут Эдна Мастерс. А вы, должно быть, ассистент Тони. Очень спокойно она как бы потребовала, чтобы он ей представился. Эрика смутно раздражал ее властный тон, но тем не менее он назвал себя. Тогда она выжидательно обернулась к Фабермахеру. Но Фабермахер смотрел на нее, улыбаясь краешком рта, и молчал. Эрик увидел, как взгляды их на секунду встретились; Фабермахер с беспощадной жестокостью затягивал паузу. Глаза его стали холодными и колючими; потом он лениво моргнул и, отвернувшись, направился к окну. Эдна покраснела и нерешительно оглянулась на Эрика. От растерянности она сразу стала выглядеть очень юной, обиженной и беспомощной. - Мисс Мастерс, это Хьюго Фабермахер. Хьюго, познакомьтесь с мисс Мастерс. Фабермахер только кивнул в ответ. Эрику стало жаль девушку. Оскорбленная необъяснимой грубостью Фабермахера, она отвернулась к Эрику. - Хэвиленд вовсе не назначал мне здесь встречи. На прошлой неделе я сказала, что мне хотелось бы посмотреть ее, - добавила она, словно ребенок, не понимающий, в чем он провинился, но обещающий впредь вести себя хорошо. - Я приехала в город на несколько дней и... - Она снова взглянула на Фабермахера. - Надеюсь, я вам не помешала? - Нисколько, - ответил Эрик. - Мне все равно нечего делать до прихода Хэвиленда. Присутствие этой девушки раздражало Эрика, но вместе с тем он ей невольно сочувствовал. Он не мог понять, что нашло на Фабермахера, который всегда был воплощенной любезностью. Эрику ничего не оставалось делать, как показать ей лабораторию, но все время он настороженно прислушивался, не раздадутся ли за дверью шаги Хэвиленда. В одиннадцать двадцать зазвонил телефон. Фабермахер встрепенулся, но прежде чем он успел тронуться с места, Эрик уже бросился к двери, иронически попросив его продолжить за него объяснения. Звонил Хэвиленд. - Это Горин? Сегодня я не смогу прийти. Мне очень жаль. У меня важные дела. Прежде чем ответить, Эрик вытер окаменевшее лицо. - Но у нас ведь все готово, - равным тоном сказал он. - Может быть, перенесем на завтра? - Вряд ли я смогу. - Хэвиленд чуть-чуть повысил голос, начиная сердиться. - Но это необходимо, - настаивал Эрик с тем же неестественным спокойствием. - Это ведь тоже очень важное дело. Джоб Траскер предложил мне поступить к нему на работу осенью, если мы к тому времени закончим опыт. Мне нужно с вами об этом поговорить. - Но вы, конечно, ответили, что не можете принять его предложение. - Ничего подобного. Я сказал, что мне нужно сначала переговорить с вами. - Черт вас возьми, Горин! - по голосу чувствовалось, что Хэвиленд еле сдерживается. - Это не очень-то честно с вашей стороны. Эрик немного помолчал. Он злобно уставился на телефонную трубку, но тон его не изменился. - По-моему, это с вашей стороны нечестно отступать в последнюю минуту. Настала долгая пауза, затем Хэвиленд устало сказал: - Хорошо. Я приду завтра; нам давно уже надо кое о чем поговорить, и незачем это откладывать. - А раз вы придете, - стоял на своем Эрик, - то мы заодно проведем испытание. Кстати, здесь вас ждет девушка... некая мисс Мастерс. - О, господи! - На этот раз раздражение прорвалось наружу. - Ей-то чего еще надо? Дайте, я с ней поговорю. Эрик вернулся в лабораторию и позвал Эдну к телефону. Сердце у него учащенно билось, ему стоило немалых усилий сохранять внешнее спокойствие. - Он приедет завтра, - сказал Эрик, но Фабермахер, все еще стоявший у окна, ничего не ответил. Из коридора доносился голос девушки, она спокойно объясняла Хэвиленду свой приход. Наконец она повесила трубку и вернулась в лабораторию за сумочкой. - Жаль, что вам не повезло, - сказал Эрик и взглянул на прибор, которому предстояло бездействовать еще один лишний день. - Приходите в другой раз. - Нет, почему же не повезло, - четко сказала она. - Но я еще приду. - У самой двери она взглянула на Фабермахера. - Ваш английский язык все-таки лучше, чем ваши манеры, мистер Фабермахер, и надеюсь, что когда я приду в следующий раз, вы успеете научиться хотя бы языку. Если нет, я с радостью помогу вам. И она вышла. Эрик обернулся к Фабермахеру. - Что за чертовщина? - Когда вы пошли к телефону, я сказал ей, что не могу ничего объяснить, потому что не говорю по-английски, - застенчиво улыбнулся тот. - Так и сказали? - На самом лучшем английском языке, какой я знаю. - Но почему, скажите на милость? - Потому что она - пруссачка! - горячо сказал Фабермахер. - Видели, как она вошла? Словно мы - грязь под ее ногами. Животное! Ненавижу этот тип людей! - Оставьте! Бедняжку очень обидело ваше поведение. - Обидело! - произнес Фабермахер, вложив в это слово столько страстного презрения, что его мальчишеские черты мгновенно преобразились. - Они бывают чувствительны только в тех случаях, когда задета их собственная шкура! Если она еще сюда явится, я ей голову проломлю! - Да черт с ней, - сказал Эрик, махнув рукой. - Хэвиленд будет здесь завтра. - Он резко мотнул головой. - Можете тратить свою энергию на эту рыжую, если хотите, но я завтра выну из доктора Энтони Хэвиленда всю его проклятую душу! 6 На следующий день Хэвиленд пришел в лабораторию с утра. Его загорелое лицо приняло какой-то желтоватый оттенок. Он взглянул на части прибора, приготовленные Эриком ему для осмотра, но ничего не сказал. Не расстегивая легкого пиджака, он уселся, словно готовясь немедленно приступить к делу. - Садитесь, Горин, - начал было он. - Сейчас, одну минуту, - сказал Эрик. - Сначала позвольте рассказать вам, какой план работы я наметил на сегодня. - Он тревожно догадывался о намерениях Хэвиленда и старался оттянуть разговор. То, что скажет ему Хэвиленд, уже нельзя будет оставить без внимания. Про себя он решил, что сегодняшний день должен быть целиком посвящен испытанию прибора, и ни в коем случае не хотел отвлекаться. - Сегодняшнее испытание, как я себе представляю, преследует двоякую цель, - продолжал он. - Разрешите, я вам вкратце все изложу, чтобы вы проверили мои соображения... - Все это хорошо, - перебил Хэвиленд, - но нам нужно кое о чем поговорить. Так, кажется, мы условились, не правда ли? - Но мы с вами говорили также, что проведем испытание. - Это вы говорили, а не я. - Но почему бы нам сначала не провести испытание, а уж потом поговорить? - Потому что, если мы поговорим, испытание может и не состояться. Эрик в упор посмотрел на него и с ужасом осознал, что Хэвиленд снова его обошел и что на этот раз ему предстоит потерпеть окончательное поражение. Тогда он решил сделать вид, что не понял замечания Хэвиленда. - Ну, как же так, - сказал Эрик. - Прежде всего, мы должны быть уверены, что ионный луч попадет в самый центр мишени. А доказать это мы можем только путем испытания. - Он говорил быстро, словно читая лекцию. Сконструированный ими прибор служил для получения узкого, толщиною в карандаш, потока заряженного электричеством газа, который должен был попадать прямо на кусочек металла величиною в мелкую монетку. Поток этот настолько рыхлый, что материальность его можно установить лишь в высоком вакууме, сквозь который он проходит. Чтобы создать такие условия в лаборатории, пришлось установить целый ряд сложных приспособлений. Путь наэлектризованного луча от камеры, где он возникает, до мишени размером в монетку, составляет не более пяти футов и пролегает сквозь ряд щелей, которые должны уменьшить размеры луча, а также через ряд интенсивных электрических полей, которые должны придавать ему скорость, и все это происходит в полном вакууме. Результаты опыта зависят от того, что произойдет в тот момент, когда луч ударится в мишень. Луч сам по себе очень слаб, и необходимо использовать всю его интенсивность. Значит, надо поместить мишень таким образом, чтобы луч попадал в самый ее центр. Эрик продолжал излагать свой план. Хэвиленд слушал молча, пока, наконец, Эрик не спросил о его мнении, предложив на выбор два варианта. После некоторого колебания Хэвиленд высказал свои соображения. Эрик стал отстаивать другой вариант и продемонстрировал приспособление, которое он собирался применить. Он передал его Хэвиленду и стал отвечать на возражения, посыпавшиеся одно за другим. Хэвиленд против своей воли увлекся спором и постепенно доказал, что он прав. Эрик кротко принял свое поражение и вмонтировал деталь в прибор, туда, куда указал Хэвиленд. То же он проделал и со второй деталью - и медленно, постепенно, наперекор желанию Хэвиленда, началась сборка прибора. - Ну, ладно, - сказал Хэвиленд, доведенный до белого каления, - собирайте эту штуку, будь она проклята, и давайте покончим с этим. Он снял пиджак и галстук и, ни слова не говоря, принялся осматривать остальные секции прибора, нуждавшиеся в проверке. В полном молчании продолжая осмотр, он расстегнул рубашку, а вскоре сбросил ее совсем, потому что от работы диффузионных насосов и приборов высокого напряжения в помещении стало очень жарко. Через каких-нибудь пятнадцать минут после прихода в лабораторию он уже подал сигнал к началу испытания. - Ладно, - сказал он. - Запечатывайте! Эрик повиновался. Страх его прошел: что бы ни случилось потом, он теперь знал, что сегодня они во всяком случае доведут испытание до конца. Привычными движениями руки он включил механические насосы. Услышав тяжелое хлюпанье, он зажег волоски огромного выпрямителя. Секции прибора одна за другой включались в работу, и разбросанные по всему помещению крохотные сигнальные лампочки бледно замерцали в дневном свете. Хэвиленд и Эрик не сказали друг другу ни слова, хотя каждый остро ощущал присутствие другого возле глухо и ритмично постукивавшего прибора. В комнату проскользнул Фабермахер, но они не обратили на него внимания. Он тихонько присел на подоконник. Между Хэвилендом и Эриком не существовало никаких неясностей. Эрик знал, что вовсе не перехитрил Хэвиленда, он только сумел воспользоваться угрызениями его неспокойной совести. Взаимная неприязнь была ясна обоим и не нуждалась в дальнейших определениях. Но, несмотря на холодную враждебность, они дружно работали над опытом, который глубоко интересовал их обоих. Где-то в темноте зарождалась струя газа - душа опыта. Пустое пространство, через которое лежал ее путь, было запечатано так плотно, как только позволяла изобретательность человеческого ума. Ни один человеческий глаз не мог проникнуть внутрь, где помещалась мишень, все наблюдения производились с помощью электрических пальцев и запечатлевались на электрической сетчатой оболочке. Эти сверхчувствительные пальцы принадлежали одновременно и Эрику и Хэвиленду, и что бы между ними ни происходило, никакая вражда не могла разобщить их, пока они были спаяны работой воедино, как сиамские близнецы. Злобная неприязнь стремилась разъединить их и сделать врагами; общее дело, давшее им одни глаза и одни руки на двоих, тесно их связывало; выйти из положения можно было, только всецело подчинившись либо одной силе, либо другой. Но если бы они даже попытались отойти друг от друга и существовать обособленно, все равно пересилила бы тяга к единению. Одного вида и шума работающего прибора было бы достаточно, чтобы снова слить их души воедино, потому что у них были общие воспоминания и общие переживания, связанные с творческой работой над ним. Они произносили односложные слова или цифры и понимали друг друга с такою же быстротой, с какой веко реагирует на попавшую в глаз соринку. В одиннадцать сорок, через два с половиной часа после начала испытания, они уже знали, что луч бьет в самый центр мишени и что плотность наэлектризованной струи газа в тысячу раз больше, чем во время первого испытания, несколько месяцев назад. Оба поняли это одновременно, потому что проверяли друг друга при помощи одних и тех же вычислений. Каждый сидел на своем обычном месте: Хэвиленд - у регулятора напряжения, Эрик - возле циферблатов мишени. Они возились с бумагами и логарифмическими линейками; мерно постукивали насосы и убийственно тихо возрастало огромное напряжение. Непрерывно производимые расчеты позволяли им устранить возможность ошибок, прежде чем приступить к следующей стадии опыта. Фабермахер не шевелясь наблюдал за ними с подоконника. Он следил не только за их скупыми сдержанными жестами, не только за медленным движением стрелок на циферблатах, но и за владевшим обоими напряжением. Он как бы утратил свое "я" и растворился в общем мышлении этих двух людей, понимая все, что они одновременно думали про себя, и шаг за шагом следуя за логическим развитием их мысли. В эти минуты он жил настоящей жизнью, и мир, в котором обитали сейчас все трое, назывался миром чистой науки. Ожидая, пока они определят, что произойдет, когда луч ударится о мишень, Фабермахер наслаждался полным счастьем. Столкновение тоненькой струйки газа с металлическим диском было подобно катастрофическому столкновению двух светил в миниатюре. Благодаря своей скорости мельчайшие частицы газа, каждая - крохотное солнце, стремительно ударялись о крепко сцепленные атомы металла. Микроскопические планеты разбивались, и электронные осколки вихрем разлетались во все стороны по тонкому серебру мишени. Продукты разрушения атомов незримым роем проникали из прибора в комнату. Задача состояла в том, чтобы обнаружить существование этого невидимого роя и определить его природу. За плечом Эрика, в четырех футах по прямой от прибора стоял горизонтальный стержень. Стержень находился прямо напротив мишени, к нему была прикреплена медная коробка в виде куба, каждое ребро которого равнялось четырнадцати дюймам; куб этот мог свободно двигаться вдоль стержня от одного конца до другого. От куба тянулись гибкие провода, соединявшие его чувствительным прибором на столе у Эрика. В кубе находилось множество вакуумных трубок и крошечная камера с парафиновой прокладкой; все это было обложено свинцовыми пластинками. Эрик взглянул на Хэвиленда, с нетерпением ожидая приказа приступить к следующей стадии опыта, в которой предстояло использовать этот детектор. - Прежде чем начать... - сказал Хэвиленд. - Какой толщины свинец? - Три дюйма, - ответил Эрик. Существовавшее между ними особое взаимопонимание на миг было вытеснено другим, более обыденным чувством, и лицо Эрика стало жестким. - Что вас беспокоит? - Хочу проверить, не слишком ли много будет рентгеновских лучей. - Никаких рентгеновских лучей не будет, - ответил Эрик. - Я носил детектор в рентгеновскую лабораторию и ставил его на расстоянии шести дюймов от высоковольтной трубки. Без свинцовых щитков - немедленная реакция. Со свинцом - никакого впечатления. Больше того, я понес детектор в Институт рака и попробовал на нем действие радия. Результаты почти те же самые. Этот прибор фактически реагирует только на нейтроны. И если от аппарата исходят нейтроны, мы их почувствуем. А если от него ничего не исходит, мы это тоже почувствуем. - Почему вы мне не сказали, что вы проделали такую проверку? - резко спросил Хэвиленд. - В конце концов, - с едким сарказмом добавил он, - я имею право знать о том, что делается у меня в лаборатории. У обоих лицо и грудь давно уже взмокли от пота. Продолжая спорить, они вытирались одним и тем же полотенцем и поочередно швыряли его друг другу. На лице Эрика появилась холодная, презрительная улыбка. - Все это записано в дневнике, - сухо сказал он и опустил глаза на лежавший перед ним лист бумаги, чтобы Хэвиленд не увидел в них ярости. - Вы просматривали его на прошлой неделе. Я ждал, что вы меня похвалите за то, что я сам до этого додумался. - Вы могли бы сказать мне об этом. - Конечно, - произнес Эрик бесцветным голосом. - Только я не понимаю, как могли вы этого не заметить. - Он поднял глаза и холодно спросил: - Можно начинать? Хэвиленд кивнул, хотя лицо его побелело от злости. Эрик повернул рычажок, включавший детектор. На белом циферблате находившегося перед его глазами измерительного прибора слегка шевельнулась тоненькая стрелка. Эрика охватило волнение, и Хэвиленд тотчас же это почувствовал. - Что там такое? - Сам толком не знаю. Стрелка двинулась. - Показания заметили? - Нет. Стрелка только чуть-чуть качнулась, и все. - Хорошо! - сказал Хэвиленд. Волнение передалось и ему. - Прекрасно. Придвигайте детектор к мишени, только очень медленно. Эрик нажал рычажок механизма, плавно двигавшего коробку вдоль стержня, не в силах отвести глаза от циферблата. По мере приближения медной коробки к мишени стрелка вяло, очень медленно, но неуклонно поползла вверх. Хэвиленд стремительно поднялся и стал позади Эрика, к нему присоединился Фабермахер, и все трое напряженно глядели на маленький циферблат. Тонкая стрелка дрожала, но упорно двигалась вправо - пять, десять, пятнадцать, двадцать три, двадцать пять, пятьдесят, восемьдесят - и вдруг, когда детектор максимально приблизился к мишени, бешеным рывком прыгнула за пределы шкалы. Чтобы спасти измерительный прибор, Эрик немного отодвинул коробку от мишени. Все трое стояли молча. Из маленькой мишени невидимое излучение лилось в комнату, проникая в камеру детектора, который на их глазах отметил его появление. Не спрашивая позволения и зная, что двое других ждут той же проверки, какую хотелось сделать ему, Эрик повторил всю процедуру в обратном порядке, отодвигая детектор дальше и дальше от мишени, и стрелка стала ползти вниз так же медленно, как и поднималась. Когда она дошла до конца, Эрик снова подвинул камеру в самую середину плотного невидимого облака нейтронов, которое, по-видимому, исходило от мишени. - Вот, значит, и все, - сказал Хэвиленд. Он выпрямился и отошел к своему столу. - Еще раз поставьте детектор в нулевое положение. Передвигайте его постепенно, с остановками через каждые шесть дюймов, - мы будем записывать показания. И больше ни слова. Ни поздравлений, ни ликования по поводу того, что их прибор наконец совсем готов. В этот момент впервые за весь день Эрик перестал понимать, что происходит в уме этого человека. Фабермахер по-прежнему стоял за его спиной и улыбался. - Они существуют, - пробормотал он. - Несомненно существуют. Эрик оглянулся. - А разве вы не верили в существование нейтронов? - О, я _верил_! - отмахнулся Фабермахер. - Нейтроны для меня были формулой: n с массой m(n), равной одной целой и восьми тысячным. Но я до сих пор их никогда _не видел_! - Он взглянул на пустое пространство между мишенью и детектором, где в солнечном луче роились пылинки, поднятые горячим августовским ветерком, и клубился табачный дым. Никому бы и в голову не могло прийти, что именно в этой части комнаты скопилась совершенно небывалая и неизведанная сила, быть может, более смертоносная, чем самые интенсивные рентгеновские лучи, но ее обнаружил глаз детектора, поэтому и они убедились в ее существовании. - Прошу вас, - со слабой улыбкой обратился Фабермахер к Эрику, - позвольте мне помочь вам записывать измерения. Эрик вопросительно взглянул на Хэвиленда, тот кивнул, ничем не отозвавшись на серьезный и умоляющий тон Фабермахера. Казалось, ему не терпится поскорее закончить запись данных и отделаться от работы. Когда Эрик стал вслух называть цифры, между ними уже не существовало прежней общности мыслей. Хэвиленд снова стал чужим и далеким. Только сейчас Эрик понял, как он устал и как голоден (хотя есть ему не хотелось), как натянуты его нервы от беспрерывного стука насосов и постоянного внутреннего напряжения, вызванного сознанием, что все вокруг насыщено электричеством. Выключив ток, Хэвиленд снова, как и утром, погрузился в молчание. Но Эрику давно уже хотелось заговорить. Он выключил насосы и стал дожидаться, чтобы прибор остыл, а Хэвиленд тем временем мыл лицо и грудь над раковиной. - Я не буду распечатывать вакуумную камеру, - сказал Эрик. - Ее можно оставить так на ночь, чтобы завтра сразу начать. Хэвиленд продолжал мыться. Затем он взял чистое полотенце и вытер лицо, оставив тело мокрым, чтобы немного остыть. - Что начать? - спросил он. - Ведь мы уже можем приступить к опыту, - сказал Эрик. - Мы с вами должны были сконструировать нейтронный генератор, и вот - он готов. Теперь нас уже ничто не задерживает. Или, может, все-таки задерживает? - добавил он. Хэвиленд слегка покраснел. - Мне бы хотелось обдумать все это денек-другой, - сказал он. Он стал одеваться, и Эрику снова бросилась в глаза и снова почему-то показалась неприятной изысканная элегантность его костюма. Хэвиленд надел тонкую, легкую голубую рубашку с широкой двойной строчкой и великолепно отутюженными манжетами. На светло-коричневом галстуке, наброшенном на шею и еще не завязанном, не было ни единой морщинки. - Давайте обсудим наши дела, - холодно предложил Эрик. - Можем поговорить сейчас или, если вам угодно, завтра утром. Фабермахер тронул Эрика за рукав. - До свидания, до завтра, - спокойно сказал он. - Благодарю вас, что вы разрешили мне присутствовать. Это было необычайно интересно. - Он слегка поклонился в сторону Хэвиленда. - Спасибо, доктор Хэвиленд. Почувствовав в его тоне скрытое неодобрение, Хэвиленд покраснел еще больше, и когда Фабермахер вышел, он молча посмотрел ему вслед. - Я просил вас прийти сегодня утром, чтобы поговорить относительно Траскера, - сказал Эрик. - Я бы хотел теперь же высказать вам, что я думаю. Мне нужна эта работа, и я не намерен ее упускать. Здесь у нас все совершенно готово. У вас нет ровно никаких оснований откладывать опыт. А если вам кажется, что они у вас есть, то я вам прямо скажу - причины, заставляющие меня торопиться с опытом, гораздо важнее ваших. Хэвиленд теребил концы галстука. Он слегка покачивал головой, как бы удивляясь, что терпит подобные выходки. Наконец он вздохнул и опустил руки. - Не знаю, почему я с вами воюю, - сказал он, и в голосе его чувствовалось полное изнеможение. - В самом деле, мне ничто не мешает остаться в городе и помочь вам закончить работу. Единственное место, куда мне не следовало бы сейчас ехать, - это побережье. Ничего хорошего мне это не принесет. Я знаю. Боже мой!.. - В тихом отчаянии он обвел глазами комнату, избегая встречаться взглядом с Эриком. - Если б еще хоть два-три дня... Может быть, мне все-таки удалось бы добиться своего, и тогда бы мы с вами могли продолжать... - Можете убираться к черту, - сказал Эрик. - Да, я говорю это серьезно. И можете пожаловаться Фоксу и вышвырнуть меня отсюда ко всем чертям. С меня довольно. Эта дурацкая волокита слишком дорого мне может стоить. Я слишком много вложил в этот прибор, чтобы ни с того ни с сего взять и забросить его. Если вы не хотите заниматься опытом, я как-нибудь сам буду продолжать работу или возьму себе в помощь Фабермахера. Но я доведу ее до конца. Я знаю, что вы решили целиком использовать свой отпуск. И хотя ответственность за эту работу лежит на вас, раз вы не желаете ее выполнять, так я, черт возьми, сам это за вас сделаю! Краска исчезла с лица Хэвиленда, а вместе с ней и всякая нерешительность. - Что касается меня, то вы тоже можете убираться к черту, и вы это отлично знаете. Скажу вам коротко и ясно: вы мне не нравитесь. Рано или поздно вам придется расстаться с убеждением, что весь мир вращается вокруг вас. - Мой мир - да, - сказал Эрик. - И это мир, в котором я живу. - Настоящий мир больше вашего мирка, и в нем есть и другие люди, кроме вас. Но вы правы, - добавил Хэвиленд, - я несу ответственность за вас и доведу вас до конца. Завтра мы будем работать. Эрик провел по лицу рукой. Он не успел умыться, пот смешался с пылью, и, казалось, на коже его лежит слой влажной грязи. Ему было жарко и как-то не по себе. - Простите, - сказал он. - Я... - Не извиняйтесь, - отрезал Хэвиленд. - Мы с вами отлично понимаем друг друга. Не стоит размазывать. - Что ж, тогда оставим все, как есть, - спокойно сказал Эрик. Он первый сделал шаг к примирению, но из этого ничего не вышло. Ну, так и нечего от него больше ждать. Он достал чистое полотенце и стал пригоршнями плескать на себя холодную воду, стараясь охладить разгоряченную кожу, а заодно и унять какое-то новое чувство, которое болезненно жгло его изнутри. Из большого крана с оглушительным шумом лилась вода, и когда Эрик, слегка освежившись, наконец, оглянулся, Хэвиленда уже не было. Внезапно его пронзил стыд, жгучий до слез и такой глубокий, что казалось, он уже никогда от него не избавится. 7 Одевшись, Эрик сейчас же спустился вниз, к телефонной будке, и позвонил Сабине. Она только что вернулась с работы. - Ну что, Эрик? Каждый раз, говоря с ней по телефону, он думал о том, чувствуют ли другие в ее голосе эту необычайную теплоту, искренность и всегдашнюю готовность смеяться. Эрику казалось, что если б даже он ее никогда не видел, он мог бы влюбиться в нее за один голос. - Слушай, Сабина, у меня приятные новости, и я их выложу тебе все разом. Очень возможно, что осенью я получу хорошее место в Мичиганском университете, и Хэвиленд согласился помочь мне кончить работу в срок. Вот тебе! На секунду наступила пауза, затем Сабина, задыхаясь, произнесла: "О!" Она повторила это восклицание еще раз, но уже громче, и Эрик чувствовал, как радость постепенно разгорается в ней сильнее и сильнее, пока она не рассмеялась над своим волнением тихим дрожащим смехом. Эрик немного воспрянул духом и уже с улыбкой в голосе рассказал ей о Траскере и о том, почему он скрывал это посещение до сегодняшнего дня. Разве все неприятное, что он пережил с Хэвилендом, не стоит этой ее радости, спрашивал он себя. - А какое там жалованье? - Две тысячи четыреста в год. - И мы сможем пожениться? - Это прозвучало так, словно она говорила о каком-то великом чуде. - Десять раз, - заверил он. - Вот тебе мое официальное предложение: хочешь быть моей женой, если я смогу закончить исследование и осенью получу в Мичигане место с жалованьем в две тысячи четыреста? Прошу ответить. - Да, - сказала она. - Я буду горда - запятая - и счастлива. - Подожди, при чем тут запятая? - Не знаю. Может, потому, что это такое милое слово, - засмеялась Сабина. - Все на свете ужасно мило. И ты милый. Ты такой милый, что я тебя сейчас поцелую. - Она несколько раз чмокнула телефонную трубку. - Мама смеется. Она говорит, что я сумасшедшая. - В трубке послышался приглушенный говор, затем смех. - Она говорит, что я сумасшедшая и милая. А по-твоему, я милая? Или сумасшедшая? Или запятая? Давай увидимся вечером, - взмолилась она. - Хоть на минуточку! Они условились встретиться в метро на 96-й улице, и он уже собирался повесить трубку, как вдруг вспомнил, что не сказал ей самого главного. - Эй, мы сегодня получили нейтроны! - Нейтроны? - Сабина на секунду помедлила, и он понял, что она не знает, должна ли она радоваться, удивляться или волноваться за него. - А они - милые? - спросила она. Он рассмеялся. - Ну, до вечера! Выйдя из будки, Эрик еще улыбался, и улыбка некоторое время держалась на его лице, словно тонкая пленка, прикрывавшая тревожную пустоту, которую он ощущал в себе после ссоры с Хэвилендом. Простые резкие слова "вы мне не нравитесь" продолжали жечь его с удивительной силой. И эта фраза ранила его тем сильнее и глубже, что он отлично знал, почему она была сказана, и понимал, что на месте Хэвиленда сказал бы то же самое. На станции метро Сабина подбежала к нему с радостно оживленным лицом, но встретила только озабоченное молчание. Глаза ее тревожно расширились. - Ну, что еще случилось? - сразу же спросила она. - Хэвиленд передумал? - Все прекрасно, - сказал Эрик. - Хэвиленд согласился продолжать работу, но только после ссоры, и ссоры довольно скверной. Я победил, но это не та победа, которой можно гордиться. Они вышли из мет