клад Эрика - десятиминутный отчет, принятый аудиторией довольно спокойно. В полдень они и еще восемь человек целой компанией отправились завтракать, и как-то само собой вышло, что Эрик сел рядом с Мэри. Во второй половине дня они решили, что с них довольно. Его тон становился все холоднее и холоднее, а она в свою очередь держалась с ним сухо и официально. - Вы будете вечером на обеде? - спросил он. - Я собираюсь уехать с девятичасовым поездом. А вы что будете делать? Вы тоже едете сегодня? У Эрика перехватило дыхание, ее слова, в которых он почувствовал намек на приглашение ехать вместе, острым толчком отозвались где-то внутри. - Да, - резко ответил он. - Я хочу ехать домой. Но если... А, черт, послушайте, - голос его теперь звучал почти равнодушно, - мой поезд отходит в шесть. Он останавливается в Энн-Арбор, потом в Чикаго. Мы можем поехать вместе, если хотите, и пообедать в поезде. - Хорошо, - очень тихо, почти покорно произнесла она. Через час после отхода поезда они прошли в вагон-ресторан. Эрик узнал, что Мэри не работает в университете, хотя на всех ее научных статьях, напечатанных в "Физикал ревью", под ее именем стояла пометка "Чикагский университет". На самом же деле она преподавала природоведение в среднем учебном заведении для девиц. - Я проходила аспирантуру в Чикаго, - объяснила Мэри. - Там, в университете, такое правило: они сами публикуют работы своих бывших питомцев. Они нас печатают, - иронически прибавила она, - но не принимают на работу. - Кого нас? - Женщин. Сколько у нас в стране женщин-физиков? От силы - пятьдесят, - сказала она, и он почувствовал в ее тоне давно накипевшую досаду. - Они этим пользуются, как доказательством того, что женщина неспособна стать хорошим физиком, но разве можно стать крупным специалистом, если университет не принимает нас на работу? Для нас есть хорошие места, скажем, в колледжах Барнарда, Смита, Уэлсли и в других женских колледжах на востоке. Но в крупные университеты, где исследовательская работа ведется в больших масштабах, нам путь закрыт. А это имеет огромное значение. Надо, чтобы окружающая среда давала ученому стимул для работы. - Не сердитесь на меня, - сказал Эрик. - Я не виноват. - Да, но когда вы будете деканом факультета, я посмотрю, сколько женщин вы примете на работу. - Я приму вас, - сказал он, - я вас приму, если вы будете носить эту шляпу и эту блузку и перестанете поправлять спадающие лямки. - Что ж, я соглашусь, если вы дадите мне в ассистенты женщину. - Я сам буду вашим ассистентом. Как ученый вы гораздо сильнее меня. Она взглянула на него с любопытством. - Вы в самом деле так думаете? - Конечно. Ведь это же правда! - Просто я занимаюсь физикой дольше, чем вы. Сколько вам лет - двадцать пять или шесть? Мне тридцать два. Но дело совсем не в этом. Я хочу сказать, что впервые вижу человека, который не стесняется вслух сказать женщине, что она сильнее его. И при этом не возмущается. Вы всегда так честны и объективны? - Как сказать? Смотря о чем вы будете спрашивать. - Вы все превращаете в шутку. "А что было бы, если б я этого не делал?" - подумал Эрик. Он взглянул на нее, и снова дурманящая теплота обволокла его - ему захотелось протянуть руку через стол и коснуться ее руки. Вместо этого он резко повернулся на вертящемся кресле. - Вы еще не сказали мне, замужем вы или нет, - заметил он. - Нет, не замужем. - Почему же? Оба говорили злым тоном. - Потому что все мои знакомые мужчины уже женаты. Но какое это имеет значение? Я и так счастлива. - Воображаю! - Ну, хорошо. Вам, конечно, лучше знать. Чего вы от меня хотите? - Я хочу? - он замолчал от негодования. - Ладно, оставим это. Вы знаете Джоба Траскера? - Встречалась с ним несколько раз, - холодно сказала она. - Очень способный физик. - Невероятно способный! Он замечательный педагог, и я никогда не видел, чтобы он выходил из себя или злился. И хоть отчеты об исследованиях подписаны и моим именем, но я только его ассистент. - Более, что вам от меня нужно? - взмолилась она. - Мне кажется, вы не из тех людей, которые постоянно занимаются самоунижением для того, чтобы окружающие уверяли их в обратном. - Нет, я не из таких. - Тогда из-за чего же мы ссоримся? - Забудьте об этом, - устало сказал он. - Если вы допили кофе, пойдемте обратно в вагон. В вагоне она села лицом по направлению хода поезда, а он, хоть и намеревался сесть напротив, неожиданно опустился на сиденье рядом с ней. Эрику безумно хотелось сказать ей, что он чувствует, привести тысячу доказательств, что тут уж ничего не поделаешь. Но он знал, что первое же слово, которое послужит признанием их тайной, сейчас еще дремлющей муки, вызовет эту муку к жизни. И стоит им заговорить об этом мучительном влечении вслух, как оно станет еще сильнее, и сколько бы они ни рассуждали, стараясь заглушить его, наступит момент, когда уже не будет смысла ему сопротивляться. И все это можно сделать одним словом, одним маленьким жестом - вот, например, взять ее руку в свою... "Да что это со мной делается?" - думал он. Эрику хотелось любить Сабину так, чтобы другие женщины для него не существовали. Но все эти годы, проведенные в Колумбийском университете, он был настолько занят ученьем, преподаванием и работой над опытом, что едва выкраивал время даже для Сабины. "Боже мой, - думал он, - если так будет каждый раз, когда мне случится уехать одному из дому, то я больше никуда без Сабины не поеду. Это до того мучительно - просто нет сил". Однако, несмотря на все добрые намерения и самобичевание, на следующее утро, завтракая с Мэри, он условился, что в будущем месяце приедет в Чикаго. Предлог был даже в его собственных глазах вполне уважительный. Он хотел обсудить с ней результаты ее последних расчетов, чтобы они с Траскером могли применить их к своему прибору. Он держался с ней по-деловому, она отвечала ему тем же. И оба словно никогда и не слыхали о том, что любые математические выкладки и даже объемистые научные труды можно пересылать просто по почте. 5 Энн-Арбор показался Эрику жалким и облезлым городишком. До сих пор Эрик считал его очаровательным, но сейчас его мучила внутренняя неудовлетворенность и потому все раздражало, вплоть до самого себя. Он решил, что он дурак, каких нет на свете. Эрик услышал далекий свисток поезда, и тотчас же уныло вспомнил, как стоял на перроне, тоскуя по Мэри, лицо которой промелькнуло мимо в окне вагона. И на лице ее отражались те же переживания, какие терзали его самого. Но разве мог бы он, проведя с ней ночь, наутро расстаться как ни в чем не бывало? Предположим, он поддался бы настойчивому желанию. Очень ли мучили бы его угрызения совести? Итак, все сводилось к одному: что длится дольше - угрызения совести или неудовлетворенное желание? Эрик удивился, почему он подумал именно так: "Что длится дольше..." Значит, он считает естественным, что и то и другое недолговечно; следовательно, это только вопрос времени. Вот где сказывается хорошая тренировка, насмешливо подумал он; в конце концов он свел всю проблему к измеряемым величинам - количеству времени и интенсивности чувств. И все-таки, думал он, открывая дверь своего дома и ощущая внезапный прилив радости, ему очень приятно вернуться домой, и пусть это знают все! Он изобразил на лице счастливую улыбку. - Сабина-а! - крикнул он. - Твой муж приехал! По всему дому разнеслось эхо его голоса. Настала глубокая тишина, затем в спальне раздался пронзительный вопль Джоди, потом страшный рев. Послышался приглушенный голос Сабины, старавшейся успокоить ребенка. Эрик медленно повесил пальто и шляпу, чувствуя, что радость его стала постепенно затухать. В зеркале, вделанном в дверь, отразилось его растерянное лицо. Из спальни вышла Сабина, держа на руках испуганного ребенка. - Видишь, котенок, - сказала она, - это только твой глупый папка. - Она слегка покачивала мальчика, чтобы успокоить его. - Скажи: "Здравствуй!" - Да, да, - вздохнул Эрик. - Я преступник. Хэллоу, милый! Он взглянул на красное личико малыша, увидел крупные слезы и выражение, напоминающее пародию на яростное негодование. "Как можно быть таким чудовищно злым, чтобы испугать меня?" - вопрошало личико Джоди. Эрик взял его на руки и стал ходить взад и вперед по гостиной, бережно обхватив маленький комочек тепла и чувствуя, что он ему бесконечно дорог. - Послушай, дружище, - бормотал он, прижимаясь щекой к неясному личику Джоди. - Каждый может ошибиться. Ты сам еще как будешь ошибаться. - Он слегка повернул головку и поцеловал мокрую щечку Джоди. - Жизнь - трудная штука, и в ней еще будут всякие окрики, которые заставят тебя делать то, что ты не захочешь, и будут вещи, которые тебе захочется сделать, и ты не посмеешь. Но все в жизни проходит. Джоди наконец успокоился и принялся сосать палец. Сабина отнесла его в кроватку. Потом она вернулась в гостиную. На ней было клетчатое домашнее платье, полинявшее от стирки. Волосы были растрепаны. Эрик, сам себе удивляясь, рассматривал ее с безжалостной беспристрастностью. - Значит, дело сводится вот к чему, - вдруг сказал он, - я тебя люблю. - Ты что, начитался Джеймса Стивенса? - усмехнулась она. - У тебя какой-то обреченный вид и смутные, грустные мысли. Почему ты приехал на день раньше? - Соскучился по своей семье, вот и все. Затосковал по дому. А ты скучала по мне? - Нет, - небрежно бросила Сабина, и он понял, что она говорит правду. - Скорее отдыхала. - Нечего сказать, приятное признание! Он шлепнул ее и, ощутив знакомое ему упругое тело, обрадовался приливу страсти. Страх, что к Мэри его тянет потому, что он разлюбил Сабину, вдруг прошел, и ему стало так легко, что захотелось смеяться. Он обнял ее и нежно прижал к себе. Сабина принимала эту ласку, счастливо улыбаясь. - Ты за этим и явился домой? - спросила она. - Ты вечером никуда не уходишь? - Нет, буду дома, - ответила она. - А ты пойдешь в лабораторию? - Да, я зашел только оставить чемодан и посмотреть, на месте ли моя семья. Все еще обнимая ее одной рукой, он направился к двери. - И никому не позволяй сбивать себя с толку, моя жена - ты. Она молча смотрела на него своими ясными глазами. - А что, разве кто-нибудь пытался сбить тебя с толку? - спросила она наконец. На мгновение он заколебался, потому что сознание своей вины остро кольнуло его в сердце, но выражение его лица не изменилось. - Какие глупости, - сказал он с деланной непринужденностью. - Я был на съезде физиков, а не на совещании биржевых маклеров. Ну, до вечера. Он вышел из дому, ожидая, что вот-вот Сабина вернет его и спросит: "Ну, хорошо, а что ты скажешь об этой Мэри Картер?" До сих пор ситуация не казалась ему смешной. Он воображал себя скорее трагическим героем. Теперь он уже не был уверен в этом. В лаборатории Эрик никого не застал. Сначала он подумал, что Траскер где-нибудь поблизости. Он мрачно уселся за свой письменный стол; вся обстановка лаборатории была такой привычной, он был здесь, как дома, и мысль о связи с Мэри показалась ему совсем нелепой. Люди его склада так не поступают. Во всех подобных историях, которые ему приходилось читать или слышать, никогда не были замешаны физики, а если это и случалось, то виною тому были их жены. Попозже Эрик позвонил Траскеру на квартиру. Эллен не было дома, и прислуга ответила, что профессор Траскер уехал из города на день-два. Эрик кое-как дотянул до вечера, делая вид, что работает. Когда он пришел домой, Сабина купала Джоди. Эрик уселся в гостиной, прислушиваясь к их смеху и плеску воды. Он старался представить себе вместо голоса Сабины голос Мэри, но это ему не удавалось. В сотый раз за сегодняшний день от отгонял от себя эти мысли - сегодня он хочет быть только с Сабиной. Он мог наверняка сказать, что Сабина также думает о предстоящем. На ней было новое домашнее платье. Волосы ее были аккуратно причесаны, а после обеда, убрав со стола, она снова напудрилась и подкрасила губы. Голову она обвязала узенькой ленточкой и от этого казалась совсем юной и очень хорошенькой. Сабина не отдавала себе отчета в этом маленьком кокетстве, как, очевидно, не сознавала и своей манеры глядеть на него, когда ей хотелось, чтобы он ее приласкал, спокойным, выжидающим и полувиноватым взглядом. Все это было ему знакомо с тех пор, как они сблизились, но Эрик никогда не говорил, что знает эти привычки. Они исходили из потаенных лабиринтов ее гордости, и он инстинктивно чувствовал, что злоупотреблять этим было бы нечестно. Он еще больше любил Сабину за то, что в этих проявлениях нежности угадывал ее полную преданность ему. И какие бы внезапные порывы ни толкали его к Мэри, он знал, что ту бездонную нежность, какую он испытывал к Сабине, больше никто в нем не может вызвать. После обеда они заговорили о сессии. Эрик мельком упомянул о докторе Картер, немолодой женщине - физике из Чикаго. Он назвал ее имя только в связи с ее докладом о теоретическом принципе конструкции ускорительных трубок. - Мне это показалось интересным, - сказал Эрик. - Но не знаю, насколько это осуществимо, надо будет поговорить с Траскером. Сабина немного подождала, словно желая удостовериться, что он рассказал все, что хотел, и затем очень серьезно сказала: - Эрик, нам с тобой нужно поговорить. И откладывать больше нельзя. Эрик сразу насторожился. - О чем, Сабина? - сказал он ей в тон. - О том, что с тобой творится в последние месяцы. Ты стал раздражительным и каким-то неспокойным. Ни я, ни ты никогда об этом не говорим, мы словно боимся признаться, что в нашей жизни может случиться такое... - Погоди, Сабина... - перебил он в панике. - Нет, мы должны поговорить, Эрик. Так бывает во всех семьях, и это естественный ход вещей; закрывать на это глаза - значит только отдалять возможность как-нибудь все поправить. Мы с тобой стали ссориться. Не всерьез, конечно, но все-таки мы слишком часто ссоримся, когда вполне можно жить и без этого. Эрику хотелось остановить Сабину, но холодная бесстрастность ее тона как бы парализовала его. Он не мог отвести от нее взгляда. Он не смел даже подумать, к чему она клонит. - Я все продумала, пока тебя не было, - продолжала она, - и, видно, нам от этого никуда не уйти, - нужно искать более просторную квартиру. Здесь положительно негде уединиться, нет такого уголка, чтобы можно было закрыть дверь и спокойно посидеть в тишине. И хуже всего тебе: ты не можешь ни работать, ни читать. Все равно, сколько бы это ни стоило, Эрик, но я просто не могу больше видеть тебя таким взвинченным. Сабина умолкла, а он все еще чего-то ждал, словно не веря, что все сомнения, наконец, разрешены, - на душе у него было так легко, что только сейчас он понял, как мучило его жгучее чувство вины. Не задумываясь, каким образом Сабина могла бы узнать о Мэри, он все время ждал, что она призовет его к ответу. - Почему ты на меня так смотришь? - спросила она, озадаченная его странным молчанием. - Потому, что я тебя люблю, - засмеялся он. - Люблю тебя, люблю тебя! - Эрик, пожалуйста, не отмахивайся от этого. Когда ты будешь беситься, не зная, где найти чистую пеленку, тебе не будет так смешно. Смеясь, он притянул ее к себе на колени. - Я люблю тебя, вот и все. - Ты меня еще больше полюбишь, когда у нас будет лишняя комната, - сказала она. - Ох, Эрик, ведь это очень важно. - Поцелуй меня. - Нет, - сказала Сабина. - Не поцелую, пока не скажешь, что мы будем искать более просторную квартиру. Пусть она даже будет хуже этой. Нам сейчас нужен простор, а не красота. Когда свет был потушен и они уже дремали, Эрик вдруг, без всякой задней мысли, просто повинуясь безотчетному порыву, сказал: - Кстати, об этой статье Картер. Если Траскер найдет ее интересной, мне, возможно, в будущем месяце придется съездить в Чикаго. - Отлично, - сонно сказала Сабина. - Купишь мне там кое-что, если поедешь. Руки их потянулись друг к другу, сплелись в крепком пожатии, и через минуту оба уже спали. 6 На следующий день Эрик и Траскер с утра были на лекциях и встретились только за завтраком. Столовая для преподавательского состава помещалась в длинном высоком зале, отделанном в стиле, который известен под названием университетской готики, - серые, оштукатуренные стены, деревянные балки, выступающие на потолке, и камин из неотесанного камня. Зал был светлый; в центре его стояли большие столы на восемьдесят человек. Здесь всегда бывали заняты все места. Вдоль стен стояли маленькие столики на два человека - на случай возникновения тесной дружбы или, наоборот, необходимости свести счеты. Эрик и Траскер обычно завтракали за круглым столом в дальнем конце зала вместе с другими физиками и двумя-тремя преподавателями химического или математического факультета. Темы разговора за столом строго ограничивались университетскими делами; обсуждались главным образом научные проблемы, в которых соприкасались какие-либо две науки. Изредка к беседующим присоединялся какой-нибудь случайно забредший представитель общественных наук или искусства. В подобных случаях рано или поздно наступал момент, когда такой пришелец откашливался и, понизив голос, вмешивался в разговор. - Прошу прощения, друзья, если я спущу вас с небес на землю, но меня интересует одна практическая проблема как раз по вашей части. Вчера вечером я чинил жене электрический утюг и все шло отлично, пока я не добрался до этой штуки, знаете, которая завинчивается... Сегодня Траскер сидел за маленьким столиком. Это значило, что он хочет поговорить с Эриком наедине. Эрик сел напротив, ожидая, пока тот заговорит. - Ну, - сказал Траскер, - как прошла сессия? Было что-нибудь интересное? - Кое-что, - сказал Эрик и принялся подробно рассказывать о сессии, нарочно оставляя доклад Мэри напоследок. Внезапно его обуял дикий страх. Что если Траскер встретился с ней вчера в Чикаго, подумал он; что если она нечаянно проговорилась, и Траскер обо всем догадался! Немного опомнившись, Эрик подумал, что, во-первых, еще неизвестно, был ли Траскер в Чикаго, и если был, то вряд ли он мог встретиться с Мэри; и, наконец, о чем она могла проговориться, ведь между ними ровно ничего не произошло. Тем не менее Траскер явно хотел с ним чем-то поделиться. Эрик любил разговаривать с Траскером. На его серьезном птицеподобном лице тотчас же отражались самые мимолетные чувства. Он не просто выслушивал сообщаемые ему сведения, он сейчас же их осваивал так, что свободно мог следить за ходом мыслей собеседника и часто приходил к логическим выводам прежде него. Траскер раньше был просто преподавателем. Исследовательская работа развила его интеллект, но не давала ему того эмоционального удовлетворения, какое получаешь от сознания, что тебе удалось пробудить в студентах интерес к науке. Траскер много готовился к лекциям и подыскивал простые и живые объяснения физических явлений с таким же усердием, с каким лирический поэт ищет правдивые и волнующие образы. Он был женат на тихой, некрасивой и очень сердечной женщине, двумя годами старше его; у них было две дочери-подростка, такие же некрасивые, как родители, но обладавшие особым обаянием, унаследованным от отца. Траскер был первым, от кого Эрик услышал о философии науки, в его рассуждениях была какая-то гранитная целостность, напоминавшая Эрику притчи из Ветхого Завета. Сравнение это напрашивалось не случайно. В детстве Траскер мечтал быть священником. Восемнадцати лет он прочел "Потерянный рай", и его глубоко взволновали те внушающие благоговейный страх места, где описывается, как Сатана был низринут с небес в мировое пространство; эти строчки породили в нем жуткое ощущение величия космической бесконечности, и он стал заниматься астрономией, а от астрономии перешел к физике. Джоб Траскер и по сей день продолжал читать Библию, ибо ни в какой другой литературе за пределами своей науки он не мог найти такого величия и такой сверхъестественной жути. Он не верил в бога так, как предписывает Ветхий Завет, но в его вере была библейская целостность; он не боялся, что ему придется держать ответ за грехи перед божьими ангелами, но страшился ответственности перед лицом грозных этических законов. Совершенно бессознательно он разрешил для себя вопрос о прегрешениях, ограничив свои интересы наукой. Тут он мог вполне доверять себе. Заботы и волнения, связанные с внешним миром, отошли на второй план. Сейчас он приближался к высшей точке своей научной карьеры. Жизнь его была надежно обеспечена и ограничивалась небольшим замкнутым кругом. И все же где-то глубоко внутри в нем гнездился смутный страх. - Так как же, все-таки вам нравится доклад Картер? - во второй раз спросил его Эрик. - Да ничего. В общем неплохо, - неопределенно ответил Траскер. - А как вы думаете, не съездить ли мне в будущем месяце в Чикаго, чтобы потолковать с ней об этом? - настаивал Эрик. - Может, у нее будут какие-нибудь новые идеи. - Поезжайте, если хотите, - отмахнулся Траскер. - Может, это будет полезно. И что же, больше ничего интересного там не было? - спросил он, явно желая поскорее перейти к занимающей его теме. - Ничего особенного, кроме маленькой стычки с Кларком Риганом из Кемберлендского университета. Траскер вдруг нахмурился. - Вот как? Что же у вас произошло? Эрик подробно рассказал о случившемся. - Ах, черт, - сказал Траскер, - вот некстати; боюсь, как бы вы не испортили все дело. А после того он вам ничего не говорил? - Нет, он даже не знает, кто я такой. Он очень близорук и не запомнил меня в лицо, он слышал только мой голос. - Будем надеяться, что это так, - сказал Траскер, потирая подбородок. - Иначе нам предстоят довольно неприятные полгода. - Ради бога, в чем дело? - Сразу же после вашего отъезда я получил такое предложение, какого не получал еще ни разу в жизни. Обширный план исследовательской работы, реорганизация учебной программы и обещание выделить специальные средства для наших опытов. Для меня - должность профессора на шесть месяцев, а для вас - место младшего профессора, так как я поставил условием, чтобы пригласили и вас. Мне даже удалось договориться, что с нами поедет и тот юноша, который работал с вами в Нью-Йорке, - Фабермахер. И знаете, куда нас приглашают? - В Кемберленд? - Эрик кисло усмехнулся. - Верно! Риган там декан факультета, и он уже три года назад по возрасту должен был выйти в отставку. Но он не желает, потому что ректор университета на два года старше его и тоже не уходит в отставку. Попечителям хочется удержать ректора, но Риган им смертельно надоел. Он пока что не сдается, но они надеются, что через год им удастся от него избавиться. Как только он выйдет в отставку, за ним потянется почти половина тамошних профессоров. Все они просто старые пни, ведь их подбирал Риган. Мы поедем туда осенью и прослужим под его началом всего один семестр. Однако поскольку он декан факультета, наши кандидатуры должны быть утверждены им. Когда-то он был порядочным человеком, но теперь!.. Не будь я уверен, что он уйдет, я бы и разговаривать не стал. - Знаете, - сказал Эрик после паузы, - снимите мою кандидатуру. Вам представляется счастливый случай, зачем рисковать? Сам не знаю, что меня тянуло за язык, но я ему сказал то, что думаю, и не жалею об этом. Траскер покачал головой. - Там уже знают наши имена. Будь, что будет. Вернувшись после завтрака в лабораторию, Эрик задумался над некоторой странностью поведения Траскера. Вся эта история с приглашением в Кемберленд являлась типичной закулисной интригой университетских преподавателей и, следовательно, могла служить поводом к нескончаемым сплетням, а это как раз было то, чего Траскер всегда терпеть не мог. Прошло полдня, прежде чем Эрик решился задать Траскеру прямой вопрос. Траскер ответил без всякого колебания. - Я ненавижу все то, что символизирует собою Риган, - сказал он. - Пока он считается ученым, я всегда буду стыдиться этого звания. Что бы он ни сделал и каким бы он ни был тридцать лет назад, сейчас он просто лгун, хвастун, человек, потерявший всякую совесть. Сказать по правде, мне стыдно за членов Физического общества, как это они до сих пор терпят его. Гнать его надо в шею! Он говорил спокойно и твердо, как фанатик, убежденный в правоте своего суждения. - Я вам кое-что расскажу о Ригане, - продолжал Траскер. - Мне доподлинно известно, что однажды, для того чтобы одержать верх в каком-то незначительном теоретическом споре, он подделал результаты опыта, проведенного его студентом. Когда на одном собрании его всенародно уличили, он все свалил на студента, якобы давшего ему неверные сведения. Студент возмутился, ушел из университета, и до сих пор неизвестно, что с ним. - А если Риган и через полгода не захочет подать в отставку? Что тогда будет с нами? Траскер пожал плечами. - По крайней мере, ангелы будут за нас. - А что ж, в самом деле! Я не прочь быть ассистентом профессора и в придачу выжить Ригана. Кроме того, неплохо для разнообразия иметь на своей стороне ангелов. Траскер засмеялся. - С каких же это пор они от вас отступились? - С недавних, - сказал Эрик. - И я очень надеялся, что дьявол в конце концов одолеет, но он не польстился на мою душу. ЧАСТЬ ВТОРАЯ 1 Если б не Риган, перспектива работы в Кемберлендском университете не оставляла желать ничего лучшего. Преподавать по учебному плану, составленному Траскером, наверняка будет очень интересно; не менее интересным казался размах научно-исследовательской работы, а иметь в качестве помощника такого теоретика, как Фабермахер, чрезвычайно заманчиво. Впрочем, тут надо было обдумать одно важное обстоятельство: Эрик не знал, следует ли предупреждать Траскера о болезни Фабермахера. Ему все еще не верилось, что Фабермахер обречен на близкую смерть. И он решил пока ничего не говорить Траскеру. Работа в Кемберленде сулила все эти блага и вдобавок жалованье в три тысячи долларов в год. И глядя на окружающий мир, пустые заброшенные поля, простиравшиеся к югу и западу, на длинные очереди безработных в промышленных городах всего за несколько миль к востоку, Эрик думал, что он, быть может, единственный человек во всей стране, который прочно стоит на ногах в этом страшном сером море неуверенности. Он не сказал Сабине о возможном переезде, ему не хотелось понапрасну будить в ней надежды; поэтому она продолжала поиски новой квартиры. Как-то она показала ему список адресов. - Некоторые из этих квартир стоят не дороже, чем наша, - сказала она. - Конечно, лучшие - на несколько долларов дороже. Но я уже все обдумала, - торопливо добавила она, - я договорюсь с какой-нибудь студенткой, чтобы она раза три в неделю посидела полдня с Джоди, пока я буду помогать продавщицам в магазине Уотермена. Эрик вытаращил глаза. - Да разве теперь можно найти место! Кругом такая безработица. - Но я уже договорилась, - сказала она. - На них произвело впечатление, что я служила у Мэйси. Моего заработка хватит, чтобы возместить разницу в квартирной плате, да еще останется на мелкие расходы, так что весь вопрос в том, чтобы выбрать квартиру себе по вкусу. Он был глубоко благодарен ей - она наводила справки и хлопотала, не беспокоя его. И ей в голову не приходило, что она ради него чем-то жертвует. Сможет ли он когда-нибудь отплатить ей тем же, думал Эрик. - Видишь, что бывает, когда стараешься уберечь жену от лишних разочарований, - грустно сказал он. - Вот ты хочешь поступить на работу только для того, чтобы мне было удобнее, а я должен тебе в этом отказать. Пожалуй, лучше рассказать тебе правду, Сабина; я не сказал сразу только потому, что, по-моему, худее нет, как возбуждать слишком большие надежды. Он рассказал ей о плане переезда в Кемберленд, и она готова была прийти в восторг, но, вспомнив о его словах, сдержалась; тогда ему показалось, что она обрадовалась гораздо меньше, чем следовало. И как ни странно, он сам не знал, приятно ему это или неприятно. Дни и недели проходили в ожидании ответа от Кларка Ригана и бывали длинные промежутки времени, когда Эрик даже и не вспоминал о Мэри Картер. Потом он снова стал думать о той ночи в поезде, но представлял себе ее не так, как это было на самом деле, а так, как этого хотела какая-то упрямая частица его сознания. Снова и снова он вызывал в памяти ощущение ее близости. Как бы он ни любил Сабину - а теперь он окончательно убедился, что любит ее, - все же то захватывающее волнение, которое они оба когда-то испытывали, уже прошло. Эрик никогда не ощущал его отсутствия, пока оно опять не возникло в нем при встрече с Мэри. А ему хотелось испытать его вновь. Во время этого длительного ожидания вестей из Кемберленда Эрик иногда думал о Мэри отвлеченно, как подросток, мечтающий о девочке, с которой он не осмеливается даже заговорить. Он твердо решил, что никогда к ней не поедет, и был уверен, что он, как и подобает здравомыслящему человеку, преодолел случайный порыв, который мог привести к гибельным последствиям. Он внушал себе, что его постоянное внутреннее беспокойство вызвано лишь томительным ожиданием ответа. В конце концов он решил вручить свою судьбу Сабине. Однажды вечером, месяца через два после поездки в Нью-Йорк, он отложил книгу и сказал: - Я тебе как-то говорил, что мне нужно будет съездить в Чикаго для обсуждения кое-каких вопросов. Поедем вместе. Устроим себе каникулы. Сабина подняла на него глаза. Занятая чтением, она не сразу сообразила о чем речь, но затем лицо ее просияло. Эрик смотрел на нее, мучимый противоречивыми чувствами. Если она поедет с ним, для него это будет огромным облегчением. Он встретится с Мэри в университете, поговорит с ней несколько часов о деле, а потом, ничем не связанный, сможет провести с Сабиной в Чикаго субботу и воскресенье; но внутренне он будет злиться и испытывать жалость к самому себе. С другой стороны, если Сабина откажется от поездки, он сможет свободно отдаться на волю потока, в который бросит его порыв чувства. - По-моему, это чудесная мысль, - сказала Сабина. - А мы сможем пойти куда-нибудь потанцевать? - Да ведь в Нью-Йорке мы этого никогда не делали, - сказал он. - Ну, тогда у нас не было денег. Впрочем, мы и теперь не очень-то развлекаемся, - засмеявшись добавила она. - Но сейчас мы уж не такие бедняки, как раньше. Я могу одолжить платье у Мэй Тэрнер. - Разве у тебя нет своего? Она взглянула на него с выражением полной безнадежности, какая овладевает каждой женщиной, пытающейся объяснить мужчине что-то насчет платьев. - Ладно, не беспокойся. Платье у меня будет. - А как же Джоди? - спросил он. - На кого мы его оставим? У Льюисов оставить его, конечно, нельзя. Да и вообще, если разобраться, неудобно навязывать ребенка на два дня кому бы то ни было. - Ты же первый это предложил, - засмеялась Сабина и, пожав плечами, снова взялась за книгу. - Оставим это. Поезжай один. - Не хочу я ехать один. Это неинтересно. - Ну, оставайся дома. - Она снова подняла глаза, подсмеиваясь над ним. - Мне бы очень хотелось поехать, но я не могу. И никакой драмы тут нет. Чего ты от меня хочешь, Эрик? Тебя что-то тревожит? - Нет. Мне просто хочется поворчать. - Ну хорошо, - мягко сказала она. - Ты поворчи, а я пока почитаю. На следующий день он послал в Чикагский университет на имя Мэри Картер записку, в которой писал, что рассчитывает приехать в Чикаго днем десятого марта. Ему хотелось бы поговорить с ней о некоторых работах, ведущихся в Калифорнийском технологическом институте. Не будет ли она добра сообщить ему, где он может с ней встретиться. Ответ пришел очень скоро. Она будет ждать его в два тридцать в библиотеке физического факультета. Эрик смотрел на ее четкую круглую подпись, и ему казалось, что Мэри, выводя свое имя для него одного, вкладывала в это движение ласку. Всю дорогу до Чикаго он томился и нервничал. Как бы ни были приятны его ожидания, в нем ни на минуту не ослабевало глубокое внутреннее сопротивление. Ему уже не хотелось ехать в Чикаго и встречаться с Мэри. Ему не хотелось сталкиваться с необходимостью окончательного решения. Ему не хотелось быть жертвой случайного порыва, выросшего в непреодолимое влечение. Черт возьми, Сабина не имеет возможности одеться как следует, а он, вместо того чтобы купить ей платье, тратит деньги на эту поездку, которая, в сущности, является для нее оскорблением! Больше того, у Джоди тоже многого не хватает. Ведь он, Эрик, зарабатывает всего сорок пять долларов в неделю. Откуда он взял, что может позволить себе роман на стороне? И если он не может себе этого позволить из финансовых соображений, то тем более это немыслимо по соображениям моральным. Эрик сидел, уставясь в окно и механически раскачиваясь в такт движению поезда. Рядом с ним лежал чемоданчик с пижамой, бритвой и зубной щеткой. И пока он яростно обвинял себя на тысячу ладов, не находя себе никаких оправданий, ему ни разу не пришло в голову выйти на следующей остановке и с первым же поездом вернуться в Энн-Арбор. Войдя в библиотеку, Эрик сразу окунулся в привычную атмосферу. Он был совершенно уверен, что, окажись он в библиотеке любого другого университета - Бангалорского, Киевского, Копенгагенского или Цюрихского, он везде увидел бы такие же полки, те же толстые книги и те же заглавия. И точно так же за столами сидело бы несколько аспирантов и перед каждым лежал бы ворох раскрытых книг и стопка бумаги, исписанной вычислениями. В таких комнатах Эрик всегда ощущал тайную гордость за то, что принадлежит к единственному в своем роде сословию. Если в мире и существует какой-то общий язык, общая движущая сила, то это, конечно, не любовь, это - наука. Но здесь, возле стенда с журналами, его ждала и любовь. Мэри была в новеньком, с иголочки, сером костюме из шерстяной фланели и желтой блузке с воротником, завязанным спереди бантом. Она поднялась ему навстречу, улыбаясь и вопросительно глядя на него, а он жадно разглядывал ее милое оживленное лицо, ее волосы и фигуру, мучительно стараясь найти хоть какие-нибудь недостатки, которые могли бы быть ему неприятны. Она протянула руку с превосходно отполированными ногтями. - Хэлло, Эрик, - тихо сказала Мэри. Она избегала глядеть ему в глаза, и на ее худощавом лице выступила краска. - Здесь есть комната для семинаров, где мы можем поговорить. - Она поправила пояс юбки, глубоко переводя дыхание. Он молча шел за нею, неся в руках небольшой чемоданчик. В комнате для семинаров стоял длинный коричневый стол, несколько жестких стульев, три классные доски и кожаный диван. На столе лежали ее пальто и сумка. Эрик заметил, что у нее хорошие вещи, гораздо лучше, чем у Сабины. Он почувствовал к ней острую неприязнь и обрадовался этому, как избавлению. - Ну, Мэри, что вы делали это время? Есть что-нибудь новенькое? Она пожала плечами. - Ничего. Я бросила расчеты линейных ускорителей, так как в Калифорнийском институте стали применять новое приспособление. Она кратко рассказала о циклотроне, потом спросила: - А вы что делаете? - Все еще вожусь с нашей трубкой. Впрочем, мы думаем выкинуть ее и установить дейтрон-дейтроновое оборудование. Оно невелико и сравнительно дешево. Вы о нем что-нибудь слыхали? Все это время Мэри стояла по другую сторону стола, прислонясь к нему так, что край его вдавливался ей в бедро. Затем она подошла к доске и начертила на ней ряд маленьких концентрических квадратиков. - Нет, - сказала она. - Последнее время я мало читала. Мучительное беспокойство, снедавшее Эрика все утро, овладело теперь ими обоими. Он подождал, пока уляжется волнение. - Эта дейтроновая штука - в самом деле полезная вещь, - сказал он, наконец, холоднее, чем когда-либо. - Я вам объясню, как она работает. Он подошел к доске и написал: 1D2 + 1D2 = 2He3 + 0n1 Мэри стояла возле него, разглядывая простую формулу, потом рассеянно стала зачеркивать кружок буквы D мелкими штрихами, наклоняя голову то в одну, то в другую сторону, словно ребенок, любующийся своим художеством. - Вы завтракали в поезде? - спросила она, швырнув мел на подносик. - Да. А вы не завтракали? - Нет еще. Но могу позавтракать сейчас. Давайте пойдем куда-нибудь ненадолго. Эрик смотрел на ее волосы, и ему казалось, что он давно знает их на ощупь. Как ученый, как личность, она была не только равна ему, но во многих отношениях гораздо выше. Он был жесток к ней, ибо знал, что она может его полюбить, а он никогда ее не полюбит. Он мог представить себе, как бы он жил с ней день за днем, чувствуя к ней спокойное уважение, но знал, что никогда не полюбил бы ее, как Сабину. Как бы ни сложились его отношения с Мэри, он никогда не будет всецело захвачен ею. В области чувств он был чуть-чуть сильнее ее, но это давало ему огромное преимущество. - Идемте, - сказал Эрик. - Кстати, мне нужно кое-что купить для Сабины. Не поднимая на него глаз, Мэри надела шляпу и очень спокойно сказала: - Я уже знаю, что вашу жену зовут Сабиной. Очень красивое имя. Стоя под ярким солнцем и холодным мартовским ветром, они долго колебались, куда пойти, и ни один из них не мог отважиться ни на какое решение. Они спорили, ехать ли на автобусе или на городской электричке, потом решили, что электричка намного быстрее, а потому не о чем и спорить, и все-таки сели в автобус. С той же нерешительностью они выбирали, где бы им позавтракать. В конце концов они зашли в какой-то ресторанчик, оказавшийся через улицу от того места, где они случайно остановились. Мэри заказала сандвич и кофе; Эрик решил последовать ее примеру, хоть и уверял, что совсем не голоден. Во время завтрака разговор то и дело обрывался и наступали паузы. Мэри рассказала ему, что родилась в Расине, откуда переехала в Чикаго, когда ей было двенадцать лет. Спустя четыре года ее родители развелись. Миссис Картер уже десять лет служит экономкой в одной из сестринских общин, в штате Огайо. Об отце Мэри ни разу не упомянула ни прямо, ни косвенно. Она была невысокого мнения о мужчинах вообще; иронически и не без удовольствия она подчеркивала, что ее заработок в фешенебельном женском колледже гораздо выше, чем жалованье большинства мужчин, преподающих в университетах. Эрик безошибочно чувствовал ее скрытую злость, и временами она неожиданно передавалась ему. Мэри взглянула на его чемоданчик. - Где вы будете ночевать? - спросила она немного погодя. Его вдруг охватило теплое чувство к ней - доброму, славному человеку, к которому он мог бы привязаться, и тут же ему стало ясно, что он потерял всякое преимущество перед нею. Именно по этой причине любое осложнение вызвало бы теперь тягостные последствия. Тем не менее Эрик ответил очень спокойно, словно не понял скрытого смысла ее вопроса. - Я рассчитывал остановиться в преподавательском клубе, - сказал он, - но раз уж мы в городе, я могу пойти в какую-нибудь гостиницу. Мэри не сводила с него вопрошающего взгляда. Краска уже схлынула с ее щек, но она продолжала смотреть на него, словно настаивая на своем невысказанном предложении. Затем она стала натягивать перчатки. - Ладно, - сказала она ровным тоном. - Тут как раз недалеко отель "Моррисон". Это вроде нью-йоркского "Мак-Альпина". - Я даже не знаю, что такое "Мак-Альпин". Я провел несколько лет в Колумбийском университете, но по-настоящему так и не видел Нью-Йорка. Она машинально улыбнулась; с такой же улыбкой она сказала бы "ничего, пожалуйста" случайно толкнувшему ее прохожему. Они вошли в вестибюль гостиницы; пока портье записывал его имя, Мэри стояла поодаль. Коридорный пошел к лифту, и Эрик Сделал Мэри знак рукой. - Пойдемте, я хочу посмотреть комнату, - насто