устом пространстве. До войны физики жаловались, что они никому не нужны. Теперь все стало по-иному. Мы важные персоны, от нас ждут ответов на важные вопросы, с нами советуются; создаются правительственные комиссии, которыми мы должны будем руководить. И чем это объясняется? Действительно ли мы стали большими людьми или мы просто большие ширмы для людей, которые заправляют всеми делами? Неужели мы никогда не сможем предъявлять свои требования и получать то, что нам нужно? Эрик уже не мог сдержать гнева, в нем закипели все прежние обиды. Он вспомнил Хьюго и Сабину и с горечью продолжал: - Кто знает, быть может, мы никогда и не имели того, что, по-нашему, нам было нужно. То, чему мы верили, люди, на которых мы полагались, друзья, которым мы доверяли, - может, всего этого никогда и не существовало, и можно ли говорить, что мы изменились, если в один прекрасный день очутились перед грудой разбитых иллюзий! Мэри обернулась к нему, неуверенно улыбаясь, - ее испугала горькая злоба, звучавшая в его голосе. - Боже мой, - мягко сказала она, - что с вами творится! - Не знаю, может быть, это родовые схватки перед появлением на свет моего решения. - Какого решения? Вы хотите поступить на работу? - Да, вы правы, я хочу поступить на эту работу. - Тогда вернемся к тому, с чего мы начали. Мистер Горин, член правительственной комиссии, хотите ли вы, чтобы я устроила на работу Хьюго? - К черту Хьюго! Пусть сам о себе заботится. 11 Каждый раз, когда Эрик просыпался в каком-нибудь гостиничном номере, ему казалось странным, что подле него нет Сабины. Он всегда скучал по ней, а в этот раз особенно. С тех пор как он узнал о ее скрытой, обособленной от него внутренней жизни, у него появилось какое-то новое представление о ней. Она казалась ему чужим, малознакомым человеком, и Эрик со страхом думал о том, каким же представляется ей он сам. С некоторым стыдом и смущением он перебирал в памяти последние годы своей жизни с Сабиной. Их отношения за эти годы установились как-то сами собой. Научная работа поглощала все его время и все силы, иной раз проходили недели, прежде чем Эрик вспоминал о любви. Как-то давно Сабина сказала ему, что никогда бы не приняла равнодушной ласки и не покорилась бы ей, не испытывая желания. Они без споров пришли к обоюдному соглашению, и эта сторона их жизни не вызывала у них никаких осложнений. Он никогда не настаивал, пока их желания не совпадали, и их объятия всегда приносили радость обоим. В течение нескольких дней они чувствовали друг к другу особую нежность, а потом Эрик снова с головой уходил в работу. Сейчас, лежа в своем номере, Эрик старался представить себе жизнь без Сабины. Допустим, он женился бы на Мэри тем летом, когда вдруг, повинуясь минутному порыву, предложил ей стать его женой. Что было бы с ним теперь? Может быть, его дела в Американской машиностроительной компании обернулись бы по-другому, может быть, он и до сих пор успешно работал бы там. Мэри могла стать прекрасным союзником. Она тоже теперь была бы иной, без этой ненужной сухости, без обманчивых иллюзий и кичливого довольства своей жизнью. Да, Мэри, наверное, стала бы гораздо более приятным человеком, но он - вряд ли. Эрик это прекрасно понимал. Женись он на Мэри, он наверняка не был бы счастлив, хотя, вероятно, достиг бы более значительных успехов. Ему всегда нужна была только Сабина, и никто другой. И сейчас он проклинал себя за слепоту. По собственной глупости он все дальше и дальше уходил от берега, который был для него домом, не замечая бесшумно подкрадывающегося прилива. И вот теперь, оглянувшись, он вместо знакомой, милой земли увидел необозримую водную пустыню. И ради чего он это делал, спрашивал себя Эрик. Ради работы? Но и работа его обманула, ибо та сила, которую он вместе с другими вызвал к жизни, теперь обернулась против них же самих. В первый раз он ясно представил себе ужас надвигающейся опасности. Хорошо, он согласится взять эту работу; но ведь так или иначе будет грозить опасность, на которую он обрек себя пятнадцать с лишним лет назад, в тот день, когда впервые переступил порог кабинета Фокса. Предполагавшийся законопроект может положить конец всей его карьере, а при известных обстоятельствах - и самой жизни. Разве можно работать под угрозой смертной казни за самый незначительный проступок? И долго ли он сможет соблюдать сугубую осторожность, видя, что его хозяева меньше всего заботятся о развитии мировой науки? Вдруг, как порыв ветра, Эрика охватило предчувствие страшного безысходного одиночества, ожидающего его в будущем, - он с ужасом ощутил зловоние одиночной тюремной камеры. Эрик лежал в постели, думая о миллионах людей, которые даже не знают, какое чудовищное преступление готовится от их имени. Откуда им это знать? Газеты запугивают их всякими ужасами, государственные деятели публично обсуждают безумные идеи, и только горсточка людей во всей стране понимает всю бессмыслицу происходящего, потому что только им известен условный язык физики. Простейшие слова этого языка могут повергнуть в ужас непосвященных, а объяснить народу основные понятия можно только в спокойных условиях. Он представил себе здание отеля, в котором он сейчас находился. Стены, потолки, полы словно исчезли, и тела спящих людей как бы повисли в пустом пространстве. Они окружали его со всех сторон, правильными рядами, одно за другим, и он сам был только маленькой точкой в этой решетчатой конструкции из человеческих тел. И вот в один прекрасный день кто-то неизвестный, чьих побуждений он никогда не узнает, подаст знак, и все эти спящие люди откроют глаза, повернут к нему головы и устремят на него взгляды, полные ненависти и страха, - на него, ученого-изменника, человека, справедливо приговоренного к смерти за то, что он обмолвился и выдал часть тайны другому человеку, который и без того давно уже знал эту тайну. И в этих ненавидящих глазах он не увидит ни капли жалости, ибо нет возможности объяснить этим людям, что тайна, внушающая им такой страх, давно уже стала общеизвестной. Согласится ли он на эту работу или нет, но в глазах людей закон может превратить его в колдуна, плененного колдуна, лишенного колдовской силы. Впервые в жизни, лежа на кровати в холодном поту, Эрик понял ощущения таких людей, как Коперник. Инквизиция не умерла. Она глубоко внедрилась в жизнь. Ты можешь быть ее сторонником или противником, но она все равно следит за тобой. В этот момент Эрик ненавидел свою профессию - то, что он всегда любил больше всего на свете. Ему уже не хотелось быть физиком. Он с радостью выбил бы из своей головы все знания, до мельчайшей крупицы. Его знания для него - как черная кожа в день линчевания. Он совсем одинок. Ему было страшно. Эрик закрыл глаза и провел языком по пересохшим губам, стараясь отогнать непрошеные мысли. Он заставил себя вспомнить о том, что вчера решил согласиться на любое предложение, а цену своим убеждениям он определил еще в те минуты, когда тщетно пытался согреть холодеющие руки Фокса. Эрик резко сбросил с себя одеяло и встал. Часы показывали половину десятого. Эрик направился было в ванную, чтобы принять душ, горячий, обжигающий тело душ, но затем решительно вернулся к постели и взялся за телефонную трубку. Его так быстро соединили с Хьюго, что, когда он услышал знакомый голос, сердце его замерло. Он понял, что ждет от Фабермахера утешения. Из всех знакомых ему людей только Фабермахер может понять его чувства. - Мне нужно поговорить с вами, Хьюго. Когда можно вас повидать? Хьюго помолчал. - Вы о Фоксе, Эрик? Я только что прочел об этом в газетах. - И о Фоксе тоже. Когда это случилось, я оказался при нем. - Я рад, что вы были с ним, - медленно произнес Хьюго. - Он очень страдал? Эрик криво усмехнулся. - Он от этого и умер, - ответил он. - Можно к вам зайти сегодня? - Я могу позавтракать с вами. Они условились встретиться в час, и Фабермахер повесил трубку. И только в эту минуту Эрик осознал, что он совершенно забыл о своей неприязни. Разве мог он его возненавидеть, любя столько лет? Он назначил ему встречу, движимый гораздо более сильным чувством, чем обида, но это новое чувство было острее. Оно вдруг снова залило его такой горячей волной, что он ужаснулся своему поступку. Утренний кошмар постепенно рассеивался, и Эрик проклинал себя за то, что, поддавшись панике, сам же напросился на встречу, которой хотел непременно избежать. Он яростно бранил себя за отсутствие всякого самообладания. Эрик снова встал, но в эту минуту зазвонил телефон. Тони приглашал его к себе пить кофе. Лили тоже собиралась прийти. - Хорошо, - сказал Эрик. - Но я обязательно должен вернуться к часу. Выйдя из ванной, он заметил под дверью желтый конверт. Это была телеграмма от Сабины: "Приеду в час тридцать. Целую". Он долго смотрел на телеграмму, потом медленно скомкал ее. Им овладело ощущение покорной безнадежности. Никто в этом не виноват, злиться не на кого. Это даже нельзя назвать роковым совпадением - ведь он же знал, что она сегодня приедет, и если уж кто виноват, так только он сам - зачем он заварил эту кашу, позвонив Хьюго. Ну что ж, подумал он устало, все равно встреча была неизбежна. Так пусть лучше уж она произойдет по его инициативе. Когда Эрик пришел к Тони, Лили там не оказалось; Тони сказал, что она не придет. Он был хмурым и рассеянным, и Эрик предложил отменить завтрак. Тони не согласился, но быть любезным хозяином ему так и не удалось. Эрик старался разузнать что-нибудь о Хольцере, но Тони, казалось, плохо слушал, что ему говорил гость. Внезапно его словно прорвало: - Хоть бы она придумала какой-нибудь приличный предлог, а то заявила, что у нее страшно болит голова и она не может прийти ко мне завтракать, а через десять минут ее уже не было дома. Она, должно быть, считает меня полным идиотом! - Слушайте, Тони, вы, вероятно не знаете... - Я все знаю! Конечно, она с ним. До своей поездки в Рено она виделась с ним всего дважды. Только два раза - и вот, пожалуйста! По-видимому, они все время переписывались. Хоть бы подождала, пока мы обвенчаемся! Эрик расхохотался, но Тони, по-видимому, было не до шуток. - Я говорю совершенно серьезно. Если бы мы были женаты, я бы иначе к этому относился. Ей понадобилось пятнадцать лет, чтобы бросить Дональда, и то это произошло только потому, что он решил жениться на своей секретарше. Если б мы с Лили были женаты, я бы по крайней мере знал, что она от меня не уйдет. Да, вы, конечно, правы, я ничего толком не знаю. А почему вам нужно вернуться к часу? - Я условился встретиться с Фабермахером. - Я увижусь с ним завтра. Мы завтракаем с Сэйлсом. При упоминании имени члена конгресса Эрик резко поднялся. - Разрешите мне позвонить от вас, Тони. Мне кое-что пришло в голову. Он прошел в спальню и позвонил секретарше Хольцера. - Говорит Эрик Горин, - сказал он. - Простите, не сможете ли вы мне помочь? Я хотел бы разыскать мистера Тернбала. - Кого? - секретарша была искренне удивлена. - Тернбала из Американской машиностроительной компании. Я не знаю, должен ли он быть у сенатора, но, может быть, вам случайно известен его вашингтонский адрес? - По-моему, я никогда не слышала этого имени, доктор Горин. Возможно, сенатор встречался с ним, но он никогда мне об этом не говорил. Эрик поблагодарил и повесил трубку. - Тони! - крикнул он в соседнюю комнату. - Вам что-нибудь известно о моем закадычном друге Арни О'Хэйре? Тони остановился в дверях. - Он был бригадным генералом вашингтонской армии. Очень ловкий и напористый субъект. Не знаю, что он сейчас делает, но он тут, в Вашингтоне. Живет он, по-моему, в отеле "Ритц-Карлтон". Набирая номер Арни, Эрик ядовито улыбался. Не давая О'Хэйру времени опомниться, он сказал: - Арни, я зайду к вам сегодня днем. Какой час вам удобнее? Арни молчал всего какую-нибудь секунду. - Давайте в половине третьего, - сказал он спокойно. Эрик молча поглядел на телефонную трубку и сердито швырнул ее на аппарат. Затем он с мрачным видом вернулся к столу. - Трудный у меня будет сегодня денек - мне предстоит повидать всех, кого я охотно послал бы к черту. - Он раздраженно оглянулся вокруг. - А почему вы дома в такое время дня. Тони? Разве вы не работаете? Тони уставился в свою чашку кофе. - Мою работу свернули несколько месяцев назад, и я не стал ничем себя связывать - мне хотелось быть совсем свободным, чтобы уехать в долгое свадебное путешествие... Не знаете ли вы каких-нибудь хороших анекдотов? - Нет, - тихо ответил Эрик. Он хорошо понимал, какие муки переживает сейчас Тони, и сочувствовал ему, но про себя молился, чтобы никогда в жизни ему не пришлось представлять собой подобное зрелище. Что и говорить, раздраженно думал Эрик, Тони выглядит абсолютным дураком, и это только ухудшает дело. 12 Хьюго Фабермахер оказался точен. Ровно в час он постучал в дверь номера, где жил Эрик. Стук заставил Эрика вздрогнуть, хотя он уже больше часа тревожно ожидал этой минуты. Немного поколебавшись, он глубоко вздохнул и направился к двери, почему-то чувствуя себя виноватым и сам на себя досадуя за это. Открыв дверь, он едва узнал своего старого друга в этом усталом немолодом человеке, стоявшем на пороге с полувопросительным, полувызывающим выражением во взгляде. "Он пытается угадать, знаю ли я о письме", - мрачно подумал Эрик. Изобразив на лице приветливую улыбку, он сказал: - Входите, Хьюго, вы как раз вовремя. Много лет назад, когда Фокс впервые привел Фабермахера в лабораторию, это был светловолосый стройный юноша, круглолицый и очень моложавый. Несмотря на болезнь, разрушавшую костный мозг в его теле, лицо у него было свежее, со светлой бледно-золотистой кожей. В то время он думал, что ему осталось жить не больше семи-восьми лет. Но с тех пор Эдна так измучила его, так извела своею шумной, требовательной любовью, что у него уже не хватало сил спорить с нею, и он подчинился, пробуя разные способы лечения. Врачи-терапевты лечили его, подвергая действию иприта, отравляющего газа, когда-то вызывавшего в людях невероятный ужас; это лечение, видимо, все-таки оказало временное действие, так как Эрик помнил, что пять лет назад, во время своей свадьбы, Хьюго выглядел совсем здоровым и бодрым. Сейчас, в тридцать с небольшим лет, он казался изнуренным болезнью пятидесятилетним человеком, и в то же время Эрик, присматриваясь к нему, чувствовал, что причиной этому не только болезнь. У Фабермахера было серое изможденное лицо и бледные, плотно сжатые губы. Когда Эрик помогал ему снять пальто, он улыбнулся прежней застенчивой улыбкой, но глаза его не меняли своего сурового, напряженного выражения. Казалось, он сам сознавал неприятную особенность своего взгляда, потому что то и дело отводил его в сторону, словно щадя собеседника. - Как я рад вас видеть, Эрик, - тихо сказал он. - Вы хорошо выглядите, совсем не изменились. - Вы тоже. - Если не считать того, что мы оба, кажется, стали лжецами, - сказал Хьюго, бросив на него быстрый взгляд. - Вы здесь один? - Вы хотите спросить, приехала ли Сабина? - сказал Эрик с иронической усмешкой в голосе. Он встретил пристальный взгляд Хьюго, заметил мрачное испытующее выражение его глаз, и сердце его вдруг забилось - он подумал, что точно так мог бы сказать Тони Хэвиленд. Эрик покраснел и решил, что надо держать себя в руках. Он старался вернуть то настроение, которое заставило его утром позвонить Хьюго. Ему хотелось сначала поговорить с ним, как с другом - другом, которого он уважает, жалеет и любит, а потом уж он сам увидит, надо ли считать этого друга врагом... - Я приехал один, - спокойно продолжал он. - Но Сабина будет здесь примерно через полчаса. Если вы можете подождать до тех пор, отлично. Если нет, давайте начнем завтракать, а Сабина подойдет позже. Лицо Фабермахера не выражало ничего, кроме вежливого внимания. - Лучше начнем сейчас, - сказал он. - Видите ли, я в институте просто клерк и должен вовремя приходить на работу. - Вы - клерк? Вы шутите, Хьюго! - Нет, не шучу. Клерки - чрезвычайно нужные люди. Правда, я не конторщик, хотя многие из моих лучших друзей - конторщики. Но у нас так много видов, разновидностей, классов и подклассов, что мы, клерки, образуем особую породу. Сейчас я как раз пытаюсь развить теорию, что все млекопитающие образуют одну породу и различаются только по видам. Причем у меня нет ни доказательств, ни специальных знаний, ни стремления получить эти знания хотя бы из любознательности. Такого рода размышления весьма характерны для клерков. Ум у нас не занят, поэтому мы свободно предаемся всяким мыслям. Но, разумеется, есть и такие, которые увлекаются своей работой и в конце концов достигают звания старших клерков. - Да перестаньте, Хьюго, и расскажите, что вы делаете. - Я же вам говорю - ничего, - пожал плечами Хьюго. - Не так давно мне удалось до какой-то степени разработать теорию ядерного поля. Но никто не может сказать, насколько она верна. Ее следует проверить на опыте. - Вот теперь вы говорите дело, - сказал Эрик, выходя вместе с Хьюго из комнаты и направляясь к лифту. - Знаете, если кое-что произойдет, а кое-что, наоборот, не произойдет, то эта тема может войти в послевоенный государственный план работ по атомной энергии. Фабермахер покачал головой. - Опыты уже ставились. Два года назад. Но я не могу спросить о результатах. Я даже не могу узнать, кто их делал. В общем масштабе работ это, конечно, только пустяковый побочный вопрос, возникавший и при других опытах, но все-таки он засекречен." А мне даже нельзя и поинтересоваться - на это посмотрят, как на шпионство, и никто мне ничего не скажет, ибо это было бы изменой. И вот уже два года, как моя работа закончена, а я даже не знаю, удачна она или нет. Может быть, когда-нибудь это же самое проделают за границей. Там нет такой маниакальной боязни, как здесь. - Тони говорил мне, что завтра идет с вами к какому-то члену конгресса. - Это будет уже третья попытка, - вяло сказал Хьюго. Они вошли в кабину лифта и молча спустились вниз. Выходя из лифта, Хьюго сказал: - Я уже не верю, что мне что-нибудь поможет. Эрик ничего не ответил. Он попросил портье передать Сабине, что они ждут ее в ресторане. Усаживаясь за столик, Эрик поймал себя на том, что пристально разглядывает Хьюго. Что может привлечь женщину в этом старом седом человеке? Подвижность тонких губ, темные тени под глазами? Нет, не то. Так что же? Эрик так и не нашел ответа, и ему стало не по себе. Это было выше его понимания, и он никогда не сможет совладать с этим. Хьюго, видимо, заметил его испытующий взгляд, и Эрик поспешно опустил глаза на карту меню. Он заказал завтрак и еще раз попытался воскресить в себе теплую дружескую симпатию к Хьюго и потребность поделиться с ним, которую он ощущал сегодня утром. - Вы знаете, зачем я приехал в Вашингтон? - Вы говорили что-то о Фоксе. - Да, но не в нем дело. Видите ли, Хьюго, мне могут предложить... - Расскажите мне о Фоксе. Мне ни о чем другом сейчас не хочется говорить, - перебил Фабермахер с несвойственной ему резкостью. Поковыряв вилкой еду, он снова заговорил, и опять то и дело резкость пробивалась сквозь его спокойный и сдержанный тон, как подземные воды на поверхность. - Итак, он умер. Я чувствую скорее облегчение, чем скорбь. Вы видели в нем трагического старика, недостаточно любившего свое дело. Вероятно, таким же считал себя и сам Фокс. Все это неправда. Он был человеконенавистником. Он был бациллоносителем и заражал людей. Апатия небезопасное качество, ею очень легко заразиться, особенно от человека с таким положением. Если бы он скрылся куда-нибудь в пустыню и там бы заживо разлагался, никто бы не пострадал. Но он оставался среди нас, и так как он был нашим руководителем, то мы все заражены этой проказой. Мне пришлось спасаться от него. Он погубил Тони, и даже вы не хотели возвращаться к нему, пока не почувствовали себя достаточно закаленным. - Никогда я не был закаленным. - Значит, вы до сих пор не понимаете, какую силу вам придала Сабина. Эрик очень медленно перевел дыхание. Овладев собой, он холодно спросил: - А чем же Фокс погубил Тони? - Тем, что позволил ему метаться из стороны в сторону. Надо было либо заставить его работать, либо вышвырнуть вон. Но Фокс всегда говорил: не все ли равно? И когда кто-нибудь из нас так говорит, значит, и в нем сидит зараза. Это уже начинается разложение заживо. Я-то знаю, - убежденно сказал он, постукивая пальцем по столу. - Я по себе это чувствую. - Да ведь не он же придумал эту фразу, - спокойно заметил Эрик. - И никого он не заставлял выводить из нее жизненную философию. - Возможно, но благодаря своему авторитету он невольно внушал другим такое мировоззрение. Можно осквернить и поколебать любую веру, любые убеждения, если внушать человеку мысль: а не все ли равно? Возьмем хотя бы вас. Вы думаете, вы приехали бы в Вашингтон в погоне за местом в правительственной комиссии, о которой мне что-то говорил Тони, если бы не влияние Фокса? Когда вы размышляете об этой работе, разве вы не оправдываетесь в душе, разве не говорите: а не все ли, в конце концов, равно? Как бы ни было справедливо это обвинение, тон фабермахера разозлил Эрика. - Неужели вы думаете, что я такой лицемер? - вспыхнул он. - Интересно, как вы оправдываетесь в душе, когда... - он остановился, увидев расширившиеся глаза Хьюго. "Чего он испугался? - подумал Эрик. - Разоблачения его тайны или моего справедливого, но смешного гнева?" Эрик сбавил тон и угрюмо продолжал: - Во-первых, никто пока не знает, какая это работа, поэтому рано еще порицать мои намерения. Завтра в это время я буду знать все. А до тех пор спорить бесполезно. И все-таки утром я позвонил вам, потому что мне хотелось поговорить с вами об этом. Был момент, когда на меня напал страх. Да, пожалуй, еще и сейчас мне страшно, но вы, Хьюго, мне помочь не сможете - вы напуганы гораздо сильнее, чем я. Хьюго упорно не поднимал глаз. - Не всегда я был таким, - тихо отозвался он. - И придет время, когда и вам будет так же страшно, как мне. Рано или поздно. Это неизбежно случается с каждым. - Да, так было с Фоксом, - согласился Эрик. - Перед самым концом. На моих глазах. И тогда он уже не говорил "не все ли равно?" Однако именно в ту минуту он, несмотря ни на что, и доказал свою правоту. - Значит, я не ошибся. Вы действительно ученик Фокса и хорошо усвоили его уроки. Эрик скривил губы. - Это правда, но я усвоил их тогда, когда он меньше всего думал о том, чтобы кого-нибудь учить. Эрик вдруг увидел Сабину. Стоя в дверях, она оглядывала зал, ища его глазами. В записке он не сообщил ей, с кем он будет завтракать. Это вышло случайно, но Эрик все время помнил об этом, и теперь, когда предупредить ее было уже поздно, пожалел о своем упущении. Ему даже стало немного стыдно: ведь, в сущности, он хотел поймать ее врасплох и поглядеть, какое будет у нее лицо, когда она неожиданно увидит Хьюго. Только сейчас Эрик понял, что именно это и было его тайной целью, и теперь он твердо знал: он никогда не сможет сознаться, что прочел письмо. Сабина, наконец, нашла его и, улыбнувшись, направилась к их столику. С чувством, далеким от любовной гордости, Эрик заметил, что мужчины оборачиваются и смотрят ей вслед. Она действительно хороша собой, думал Эрик, поднимаясь ей навстречу. Лицо ее светилось радостью - она приехала сюда, как на праздник. Сабина подошла прямо к Эрику; он не сомневался, что она еще не видела Хьюго. Она подставила Эрику для поцелуя щеку, еще холодную от свежего воздуха. Хьюго тоже поднялся со стула. Эрик краешком глаза увидел его побледневшее лицо. - Здравствуй, дорогая, - пробормотал Эрик. - Видишь, у нас гость. Она быстро обернулась и несколько мгновений, не шевелясь, смотрела на Хьюго. Улыбка медленно исчезла с ее губ, а в глазах появилась грусть. - Хьюго, - тихо сказала она. - Какой приятный сюрприз! Она села за столик между Хьюго и Эриком, перекинула пальто через спинку стула и стала непринужденно рассказывать о своем путешествии. Хьюго сидел с таким торжественно-серьезным лицом, что Эрик избегал на него смотреть. Ему казалось, будто он подглядывает в щелку за человеком, не подозревающим, что он разоблачает свою сокровеннейшую тайну. К своему удивлению, Эрик чувствовал себя виноватым, а ведь он, как муж, должен был только возмущаться Хьюго. Но это было не так-то просто, потому что он слишком любил Хьюго, слишком большую жалость испытывал к нему и слишком хорошо помнил, как его самого когда-то неудержимо влекло к Мэри. Ему хотелось быть сейчас сильным и уверенным, а он оказался слабым и все же знал, что безнадежно падет в собственных глазах, если сию же минуту как-то не загладит свою уловку. Заказав для Сабины завтрак, он встал, ссылаясь на необходимость срочно позвонить по телефону. Пусть побудут немного наедине, хотя ему очень трудно отойти сейчас от столика. Эрик боролся с желанием остаться, зорко наблюдать за ними, заставить их следить за каждым своим словом. Но отступать от своего решения он ни за что не хотел. Его угнетала собственная жестокость - он знал, что поступает с ними жестоко. Выйдя из ресторана, Эрик спустился по устланной ковром лестнице в холл, прошел в самый дальний угол и опустился в кресло. Он сидел, уставившись в одну точку, перед мысленным взором его неотступно стояла Сабина - такая, какой он до сих пор никогда ее не видел: бесконечно обаятельная, недоступная и оттого еще более прекрасная. Он видел ее глазами другого мужчины, любившего ее давно и безнадежно, глазами мужчины, который во мраке отчаяния сотни раз видел перед собой этот образ. Сидя один и думая о том, что Хьюго в это время, наверно, тихо говорит Сабине о своем чувстве, Эрик ясно представлял себе, что должен был испытывать Хьюго вдали от нее. 13 Хьюго не поднял глаз и не повернул головы, когда Эрик отошел от стола. Он не понимал, чем вызван этот жест, и даже рассердился на Эрика. Он переживал почти невыносимую неловкость, оставшись наедине с Сабиной. Она сидела молча, а Хьюго терзали противоречивые чувства. Из гордости ему хотелось наказать ее, продлить это напряженное молчание до возвращения Эрика, и вместе с тем он жаждал излить ей свою душу. - Долго вы с Эриком тут пробудете? - спросил он наконец. - Это зависит оттого, сколько его здесь задержат, - ответила она, не поднимая глаз. Хьюго улыбнулся. - Вот мы, наконец, и заговорили. - Я не думала, что это будет так трудно, - с беспощадной откровенностью созналась она. Грустно улыбаясь, он наклонился вперед. - Что я могу вам сказать? - произнес он. - Я чувствую себя воскресшим Лазарем. Особенно с вами. - Это лечение было очень мучительным? Хьюго ласково взглянул на нее, но тут же нахмурился. Он забыл, как легко она может вызвать его на откровенность. - Не столько мучительным, сколько бесполезным. Я уже никуда не гожусь. Я никому не нужен. И меньше всего - себе самому. - Однако вы всем доставляете массу тревог. Со мной вы поступили безжалостно, Хьюго, я не могу представить себе более бессердечного поступка. Это жестоко. Хьюго виновато опустил голову. - Вы говорите о том письме? - Нет, - тихо ответила Сабина, - совсем не о письме. Я говорю о том, что было после. Я получила письмо и... больше ничего. Вы ни разу не сообщили мне, как идет лечение. Чтобы хоть что-нибудь узнать, мне приходилось звонить Эдне. - Но сколько же раз можно прощаться, не ставя себя в смешное положение? - И тоном мягкого упрека Хьюго добавил: - Зачем вы показали это письмо Эрику? Оно предназначалось только для вас. Это тоже было жестоко с вашей стороны. - Я ему не показывала, - быстро возразила она. - Но он все-таки его читал. Она вопросительно взглянула ему в глаза. Сейчас она была на десять лет старше, чем тогда, когда они познакомились. Губы ее были по-прежнему нежны, но на лице появились морщинки, а в волосах - седина. Однако он любил ее, и, сколько бы ни было ей лет, он всегда будет считать, что это самый лучший для женщины возраст. Женщины помоложе казались ему недостаточно зрелыми, женщины постарше - чересчур пожилыми. Он не видел Сабину несколько лет и в душе надеялся, что, быть может, она так изменилась, что он, наконец, избавится от своего чувства. Однако если она и изменилась, то только к лучшему. Он видел, что она встревожена и в глазах ее сквозит сострадание не только к нему, но и к Эрику. "В лучшем случае, - грустно подумал он, - она в одинаковой степени огорчена за нас обоих". - Он вам говорил об этом? - спросила она. - Нет, ни слова, но я и так знаю. Я понял это сразу же, как только мы встретились. Он сердится на меня. Мы с ним сидим всего полчаса, и он уже несколько раз резко обрывал меня, хотя в нашем разговоре не было ничего такого, чем можно было бы объяснить такую резкость. Сабина медленно покачала головой. - Я уверена, что вам это только показалось. Я знаю Эрика. Если бы он прочел письмо, он тут же пришел бы ко мне. Он не стал бы таить это в себе. - Оно все еще у вас? - мягко спросил Хьюго. - Да, - почти беззвучно ответила Сабина. Ей пришлось чуточку помедлить, чтобы овладеть собой. - Я не уничтожила его. Разве может женщина уничтожить такое письмо? - добавила она. - Вы хотите, чтобы я его порвала? - Можете порвать... Теперь это уже неправда, понимаете? Тщательно согнав с лица всякое выражение, Хьюго поднял на нее спокойный взгляд, но в то же время ему хотелось, чтобы она не поверила этой лжи. И она, по-видимому, это поняла, хотя задумалась и некоторое время сидела молча. Потом, словно приняв какое-то решение, она откинулась на спинку стула и очень просто сказала: - Я рада это слышать, Хьюго. - Вы можете сказать об этом Эрику, когда будете объясняться с ним по поводу письма, - добавил он. Она улыбнулась. - Но ведь тут нечего объяснять. - Кроме того, почему вы его сохранили. - Да, пожалуй, - согласилась она. - И больше вам нечего сказать? - Нечего. - Тем хуже, - сказал он. - Ну, пусть это будет эпитафией. - Он встал и слегка покраснел, словно стыдясь, что она заметит его поношенный костюм и старые ботинки. - Мне пора, я уже опаздываю. Передайте привет Эрику. - Разве мы больше не увидимся? - спросила она. - По-моему, лучше найти предлог, чтобы избежать встречи. Хьюго обернулся и увидел подходившего Эрика. Оба бесстрастно посмотрели друг на друга. - Желаю вам, чтобы завтрашнее свидание прошло удачно, - холодно произнес Эрик. Хьюго кивнул головой и ушел. Эрик сел рядом с Сабиной; лакей убирал со стола тарелки. Сабина попросила только кофе, сладкого ей не хотелось. Она машинально вертела в пальцах спичечную коробку. Эрику бросилась в глаза ее задумчивость. - Ты дозвонился? - спросила она. Эрик покачал головой; он мог бы поклясться, что у нее на уме какой-то другой, гораздо более серьезный вопрос. Он даже догадывался, какой именно, и напряженно готовился к ответу. - Значит, свидание у тебя назначено на завтра? - продолжала она. - Оно назначено на завтра, но я уже разговаривал с сенатором Хольцером, Сабина. Мы виделись с ним вчера вечером. После завтрака я поеду к нашему старому другу Арни О'Хэйру. - Арни! - тревожно воскликнула она. - Неужели он имеет к этому какое-нибудь отношение? - Не знаю, - признался Эрик, и лицо его сразу стало суровым. - Но будь я проклят, если не выясню! Он взглянул на нее, ожидая услышать все тот же невысказанный вопрос, но она, очевидно, решила отложить разговор до другого раза. Эрик не мог разобраться, рад он этому или нет. Он так и не знал, что же он ответит, когда она его, наконец, спросит. 14 Если не считать нескольких слов, сказанных утром по телефону, Эрик не встречался с Арни уже пять лет, но тот поздоровался с ним так небрежно, будто они виделись только вчера. Он сам открыл Эрику дверь и сейчас же торопливо вернулся к телефону заканчивать какой-то разговор. Даже без пиджака, в жилете, у него был безукоризненно вылощенный и прилизанный вид. На всей его одежде лежал отпечаток какого-то особого лоска - и на белом крахмальном воротничке, и на черных, до блеска начищенных ботинках, и на атласной спинке жилета, и даже на темно-синих шевиотовых брюках. Через несколько лет, подумал Эрик, он раздастся вширь и будет таким, как Тернбал. Арни хлопнул телефонной трубкой по рычажку и быстро повернулся в обитом гобеленом кресле. - Вы хорошо выглядите, Эрик, - сказал он и насмешливо потыкал пальцем себе в висок. - Седина тут мне нравится, но как насчет макушки? Эрик улыбнулся. - Я лысею только со лба. - Ваше счастье. А я так всюду. Скоро придется зачесывать прядку через лысину. Не знаете случайно, что, рентгеновские лучи действительно помогают? Меня один врач уверяет, будто от них опять могут вырасти волосы. Врет, должно быть... Ну, так о чем же вы хотите поговорить со мной, сынок? - О Хольцере. - О сенаторе Хольцере? А почему он вас интересует? - Расскажите мне о нем. Арни уклончиво пожал плечами. - Хольцер - сенатор Соединенных Штатов, лет ему примерно сорок пять, росту высокого, шатен, прошлое незапятнанное, относятся к нему хорошо. Чего вам еще? - Что вам Гекуба, Арни? - Мне? - Вам. Голубые глаза Арни смотрели на Эрика пристально и открыто. - Да умри он завтра, я о нем и не вспомню. - И очень жаль, Арни. Он к вам относится иначе. Он вас ценит. В его глазах вы очень умный и практичный человек. Он дорожит сведениями, которые вы ему даете. Не виляйте, Арни. Это вам не к лицу. Арни подумал, потом растянул губы в лягушечью улыбку. - Ладно, Эрик, я вам скажу. Но сначала ответьте на один вопрос. Почему вы пришли ко мне? - Очень просто. Вчера вечером, как вам, вероятно, известно, мы с Хольцером пили коктейль. Я не понимал, в чем дело, пока он не упомянул о моем фрезерном станке. Откуда он мог о нем узнать? Это пустяки, конечно, но все-таки довольно странно. Только два человека могли ему об этом рассказать - вы и Тернбал. Сегодня утром я выяснил, что Тернбала он не знает. - Вы правы, все это, конечно, сущие пустяки. - Да, но к этому надо прибавить, что вы нисколько не удивились, когда я вам позвонил. Правда, вчера днем вы меня видели на улице, но все-таки следовало бы меня немножко расспросить. Вы этого не сделали, потому что вам чертовски хорошо известно, зачем я тут. И ко всему этому надо добавить то, что вы сказали не так давно. - А что я сказал? - Арни, не виляйте. - Что вы хотите знать? - Вы меня отлично понимаете. Я не знаю, о чем вас спрашивать, но я буду указывать вам, если вы солжете или что-нибудь пропустите. О'Хэйр невесело засмеялся. Он встал с громоздкого кресла и подошел к окну. - Какую работу вы хотите получить, Эрик? Что вас интересует? - Физика. - Ну, теперь вы начинаете вилять? Какая именно физика? - Ядерная. Расщепление ядра, атомная энергия. - Атомная энергия? Ладно. У вас есть возможность получить самую интересную работу в связи с атомной энергией. - Вопрос номер первый: кто меня сосватал? - А что если я, Эрик? - Почему? - Потому что, по-моему, вы подходите для этой работы. - Для какой именно? Арни засмеялся. - Вы слишком торопитесь, Эрик. Раз уж вы начали этот разговор, то дайте мне сказать все по порядку. И я вам скажу все прямо и откровенно, потому что вы теперь важная персона. Хольцер не может рассказать вам столько, сколько я, его еле-еле хватает, чтобы быть сенатором, поэтому дальше своего носа он ничего не видит. Так вот, слушайте. В области атомной энергии непременно будут вестись большие работы, и весь вопрос в том, кто будет этим заниматься. Не _когда_, потому что несколько лет раньше или позже - это не играет никакой роли. Когда вы осенью выступали перед атомной комиссией, вы предложили международную программу исследовательской работы - вроде плана работ над бомбой, только в более широком масштабе. Вы говорили, что это ускорит возможность практического применения атомной энергии. Само собой, в нормальной обстановке это был бы самый быстрый способ. Но этого никогда не будет. И не потому, что так угодно мне. Так думают все. Зажмите мне рот, но факт останется фактом, как и то, что завтра утром взойдет солнце. Ну ладно, вернемся к главному вопросу - кто будет разрабатывать атомную энергию? Ответ один - частная промышленность. Необходимо добиться от правительства распределения этой работы между фирмами, которые имеют достаточно крупные лаборатории. В некоторых случаях правительство само должно построить им лаборатории. Эрик перебил его: - Но Хольцер говорил, что, согласно законопроекту, все патенты, связанные с этой работой, переходят к правительству. - Ну и что? Тем лучше. Это только упрощает дело. Пусть это будет общественным достоянием. Кому принадлежат реки, дающие энергию частным электростанциям? Не частным же компаниям. Разве производство генераторов и турбин засекречено? Чем меньше тайны, тем доходнее предприятие - в этом случае, конечно. Сейчас мы стоим перед непреложным фактом: чтобы процветать, промышленность должна идти в ногу с развитием атомной энергии. Кто-то правильно сказал: самое главное - не допустить промышленной революции, чтобы все наши планы не полетели вверх тормашками. Что это значит? А то, что мы должны оказаться хозяевами положения и заранее подготовиться, чтобы дела наши шли без всяких перебоев. И вот тут-то вы и пригодитесь. Вы работали в промышленности, знаете, как делаются дела, как они должны делаться, и вас не собьют с толку все эти так называемые "либеральные" разговорчики. - Позвольте, для чего же, собственно, я пригожусь? - спросил Эрик. - Есть для меня определенная работа или нет? И если есть, то в чем она заключается? - Конечно, работа будет. Как мы назовем вашу официальную должность и в чем будут состоять ваши обязанности, - я пока не знаю точно. Над этим придется еще подумать. Но могу сказать, что одна из ваших обязанностей будет заключаться в распределении работы над атомной энергией. Часть заданий должна быть поручена частным предприятиям, часть - государственным лабораториям и часть - университетам. Вы будете руководить распределением работ и ассигнований. - Не в целях получения наибольших прибылей, надеюсь? - со скрытой иронией спросил Эрик. - Конечно, нет. Никто не требует, чтобы в лабораториях делались деньги. Мы только хотим, чтобы расходы на лаборатории окупились со временем. - А они окупятся? - Почему же нет? Это вполне разумное вложение капитала; оно, конечно, будет возмещено. Фирмы, которые примут участие в работе над атомной энергией, быстро научатся делать подобные вложения капитала и сумеют организовать производство. А теперь поговорим о вашем будущем. Сначала вы будете получать пятнадцать тысяч в год плюс полагающиеся вам авторские проценты, а после того как план будет претворен в жизнь и промышленность начнет использовать эту энергию в своих целях, вы сможете выбрать себе подходящую работу в любом частном концерне и будете зарабатывать не меньше пятидесяти тысяч в год. - О каких авторских процентах вы говорите, Арни? - Да за ваш станок, - небрежно ответил тот. - Мы думаем пустить его в производство. Правда, в нашем договоре с Американской компанией ничего не говорится о вашем авторском праве. Но я уж позабочусь, чтобы вы получили свою долю. - А при чем тут вы? - спросил Эрик. - Я связан с несколькими фирмами, которые не желают остаться с носом, вот и все. Это крупные, хорошо известные в стране фирмы. Да вы и сами их знаете. В другое время мы бы получили ассигнования без всяких разговоров, просить даже не пришлось бы, но сейчас нам неохота ввязываться в драку. Очень уж много развелось жадных людей, они готовы у вас кусок изо рта вырвать. Тут надо иметь своего человека н