ные серые снежинки и как они, неожиданно побелев, бесшумно ударяются о черное стекло. Несколько раз он опускал руку в карман и трогал коробочку с духами. Духи стоили денег. Он уплатил за них два доллара сорок девять центов.'При этой мысли он еще больше разволновался. Только в спальне он отдал ей подарок и велел надушиться. Но, почувствовав запах духов, он понял, что этого не надо было делать. Сперва он не мог сообразить в чем дело. Потом вспомнил. Запах был ему знаком. Давным-давно, еще в Кливленде, так пахло от одной девушки. Той самой, которая сказала ему, что жизнь - это тарелка вишен; он был в нее влюблен. Девушка была какая-то бешеная, и он до сих пор помнил ее осиную талию. Да, та девушка, видно, пользовалась этими самыми духами. Она потом бросила Анджело ради пария, у которого был почти новый желтый "линкольн-континенталь" с откидным верхом. Вот как получилось. На этот раз даже подарок не помог. Кэсси спала. А он так и не заснул. Несколько часов пролежал без сна с закрытыми глазами, стараясь ни о чем не думать. В третьем часу ночи Анджело встал и оделся. Света в комнате было достаточно, потому что за окном взошла луна. Снег уже не шел. Он вышел во двор. Луна была яркая, почти полная, воздух холоден и чист. На белом снегу, точно пролитые чернила, лежали тени. Он увидел, что его следы от сарая до дома уже занесло снегом. Он смотрел туда, где раньше были его следы, и видел лишь чистый нетронутый снег, словно здесь никто не проходил, словно его здесь и не было, словно на свете никогда ничего не происходило. Он долго стоял так, потом обогнул сарай и пошел по полю, чувствуя под ногами старые борозды, но не глядя вниз, не сводя глаз с темнеющего за полем леса. Дойдя до леса, он обернулся и посмотрел в черное, чуть мерцавшее небо. Мир словно перестал существовать. Он остался один на один с небом и мог бы стоять так вечно, не двигаясь, не вспоминая. Но потом опустил глаза и посмотрел на поле, покрытое белым снегом и залитое белым лунным светом; по этой белизне откуда-то из невидимого далека к нему шагали его черные следы. Чернея на ходу, они подходили все ближе и ближе, решительно направляясь прямо к нему, черные, безжалостные, и внезапно ноги его будто ожили и помимо его воли пошли дальше, или нет, это сама земля ожила и принялась переставлять за него его ноги. Он пошел по лесу, испещренному геометрическим узором пятен белого лунного света и черных теней на снегу. Наконец он вышел на поляну. Она была вся залита светом - белый снег, казавшиеся белыми каменные стены, блестяще-черный петлистый ручей, кое-где схваченный мерцающей пленкой льда. Кругом этого острова белизны стояли черные стволы лиственных деревьев и за ними - черная стена кедров. Он ступил на белый остров. Вошел в коровник. Сквозь дырявую крышу лунный свет белыми зигзагами падал на каменный пол, В каменном русле беззвучно и черно текла вода. С минуту он тихо стоял там, потом так же тихо снова вышел на поляну. Припорошенная снегом тропа была все же отчетливо видна - она пересекала поляну и уходила в черноту между стволами. Он двинулся по ней, напряженно глядя под ноги. И нашел. Немного в стороне от тропы, в промерзшем дерне, едва прикрытом снегом, он нашел небольшой, изящный след ступни. След еще днем наполнился водой, которая теперь замерзла, сохранив четкий округлый отпечаток. Анджело присел на корточки. След был глубокий - видно, она шла с полными ведрами, да и глядел след в сторону хижины. Он смахнул снежок, покрывавший ледяную корку. Нога, оставившая след, задела и прижала к земле стебелек, кончик которого вмерз в лед и был теперь ясно виден в глубине мерцавшего в лунном свете отпечатка. Он протянул руку и провел пальцем по изогнувшемуся в воздухе стеблю. Переломил стебель у корня, потянул и вместе со стеблем поднял прозрачную ледяную пластинку, сохранившую форму следа. Он поднялся, глядя на нее, потом сквозь нее на луну. Положил лед на ладонь и снизу придержал ладонь другой рукой, словно одной руке было не справиться с таким грузом. Опустил голову и губами легонько коснулся льда. И вдруг изо всех сил прижался ртом к ледяному отпечатку. Лед беззвучно разломился от поцелуя. Он закрыл глаза, прижимая холодные, ломкие кусочки к лицу, и стоял так, пока лед не растаял. Лицо у него было совсем мокрое. На следующее утро с первыми лучами солнца Анджело был уже на ногах. Она еще не проснулась, Он не проспал и двух часов, но был спокоен и невозмутим, Утро стояло холодное и ясное, земля кругом светилась белизной. Казалось, что от неосторожного движения самый воздух может лопнуть и покрыться тонким узором трещин, точно льдинка. В такое утро чувствуешь себя спокойным и мудрым, словно все уже позади, и все прекрасно, и если будешь осторожен и удачлив, то ничего дурного уже не случится с тобой в этой жизни. Аккуратно шагая по, светлому и чистому двору, он думал о том, что сегодня запустит трактор. Все его мысли сконцентрировались на тракторе. Если запустить трактор, все будет в порядке. Что именно, он не уточнял. В сарае, на доске возле трактора, были аккуратно разложены инструменты. Он всегда был аккуратен и не терпел людей, разбрасывающих инструмент как попало. Рядом на перевернутой крышке от большого котла так же аккуратно лежали детали. К полудню он был уже уверен, что сумеет сегодня запустить двигатель. Голода он не чувствовал. Через раскрытые ворота сарая он видел, что снег почти весь стаял. Только в тени кое-где лежали белые пласты. Воздух был мягкий, словно бархат. В три часа он решил попробовать. Подошел к мотору, стал потверже, положил правую руку на маховик и почувствовал, что весь дрожит от возбуждения. "Господи Иисусе", - сказал он вслух и крутанул. Впустую. Он вспомнил, как, проклиная все на свете, мучился с поганым "джондиром" в Огайо. Минут через десять мотор зачихал, и сарай стал наполняться первыми клубами удушающего синего дыма. Еще через пять минут Анджел о сел за руль, осторожно вывел трактор через задние ворота на дорожку, остановил его и соскочил на землю. Под кедрами еще лежали пятна снега, но небо было голубое, ясное, воздух нежен, как бархат; он стоял на дорожке, глядел на трактор, сияющий зеленой краской, свежей и чистой, как молодые листочки, слушал уверенный рокот мотора и, сам не понимая почему, весь трясся от возбуждения. И спрашивал себя, случалось ли его отцу, или дяде, или вообще хоть кому-нибудь на свете вот так неизвестно от чего трястись как в лихорадке, хотя воздух нежен и небо ясно. У него пересохло в горле. Не заглушив мотора, он пошел в дом напиться. В кухне он увидел Кэсси. В первое мгновение он не узнал ее. Много недель, входя вечерами в дом, он видел блестящее красное платье, черный кожаный пояс, туфли на каблуках, алый бант, а сейчас посреди кухни, по-особенному пустой, какой она кажется только в погожий весенний день, стояла женщина в старой бесформенной куртке и тяжелых башмаках с кое-как собранными на затылке нечесаными волосами и глядела на него с сочувствием, нет, с жалостью, которую в этот момент он не мог ни понять, ни простить. Он видел, как в косых лучах солнца выступает фактура дерева на стоптанных половицах, слышал, как отсчитывают время старые часы на стене, и вспоминал, как она точно так же смотрела на него в ту ночь, когда сидела возле его кровати и говорила, что хочет, чтобы он, Анджело, знал, что он свободен. В душе у него тогда что-то подалось и сладко растаяло. Но сейчас он просто смотрел на нее и отчетливо видел ее такой, как она есть. И понял, что все остальное - красное платье, лакированные туфли, черные кружева на белой коже, умело и расчетливо вызванная страсть - все это было ложью. Все было ложью. Он лгал самому себе. Его мучила едкая, щемящая боль в груди. Но, глядя на женщину, которая ему теперь открылась, он вдруг понял ее взгляд, сверкающий и все же затуманенный, словно она глядела вдаль. В одно мгновение он увидел всю правду, заключенную в этом взгляде, и боль исчезла. Он смотрел на нее и поражался тому, что раньше никогда по-настоящему ее не понимал. И не только ее, он смотрел на людей и не видел их, и не понимал, какие они на самом деле. От этой мысли ему стало и страшно, и радостно. Он подошел к ней. - Кэсси, - сказал он, губами ощущая непривычность этого слова. - Да, я Кэсси, - сказала она. - Ты никогда не звал меня по имени. Анджело хотел ей что-то сказать, но не нашел слов. Вместо этого он обнял ее и уткнулся лицом в ее волосы. Все было бы хорошо, если бы не духи. Он снова услышал их запах. Он отпрянул от нее, опустил руки. И бросился к двери. Выскочил из дома и побежал. Трактор на дорожке все еще тарахтел. Он пробежал мимо него не оглянувшись и исчез в поле за сараем. Тарахтение мотора поднималось и таяло в пустоте теплого голубого неба. Уже стемнело. Анджело глядел через окно в кухню, где под сияющей лампой был накрыт стол. Сначала он только это и видел: свет и знакомые предметы, застывшие в безмолвной пустоте. Потом вошла Кэсси. На ней была старая мужская коричневая куртка. Волосы собраны в пучок. Все было по-старому, словно и не менялось никогда. Он настроился ни о чем не думать и вошел. Они сели за стол и принялись за еду. Хоть он и старался ни о чем не думать, но мысли не слушались его, и с этим ничего нельзя было поделать. То, что произошло в лесу, когда он днем прибежал туда, казалось сном. И в то же время было реально, как ничто другое. Девушка стоит на тропе с пустыми ведрами в руках. Анджело преграждает ей путь и спрашивает: - За что ты меня ненавидишь? - Ты белый, - отвечает она. - Разве этого мало? Он закатывает себе рукав, хватает ее за руку, заставляя бросить ведро, подносит ее руку к своей. - Смотри, - говорит он. - Ты белее. Она отдергивает руку и говорит: - Уж лучше бы я была совсем черная. - Ладно, ладно, - говорит он. - Но меня ты за что ненавидишь? Мне все равно, белая ты или черная. Однажды у меня была... Она звонко ударяет его по щеке. Он глядит ей в глаза. - Ну и что, - улыбается он. - Ударь еще, я не обижусь. Рука снова замахивается, но застывает в воздухе. Он улыбается. Он чувствует, как его губы улыбаются, и он счастлив. Рука девушки все еще в воздухе, будто ждет чего-то, и он хватает эту руку. Девушка пытается вырваться. Но Анджело держит крепко, глядит на ее руку, потом ей в глаза и говорит: - Эта ручка меня ударила? Девушка глядит на него со злобой. Он поднимает ее руку к губам и целует ее, и тогда девушка заливается слезами. - Анджело не хочет, чтобы ты плакала, - говорит он. - Анджело хочет твою голову сюда. - Он касается рукой своего плеча. - Сюда. Я буду петь. Для тебя. Сидя теперь за столом, вновь и вновь переживая эту сцену, Анджело не замечал ничего вокруг, потому что все остальное перестало существовать. Они вошли в коровник - он и эта девушка - и пробыли там так долго, что, когда вышли, уже начинало темнеть. А теперь он сидел за столом и снова грезил о ней. Вот она стоит возле ручья, текущего из каменной стены. Она говорит: - Та песня... которую ты тогда пел в лесу... она... Не дослушав, Анджело поднимает голову и начинает петь в уже сгустившихся сумерках. - Да, эта, - говорит она. - Про что она? С минуту он размышляет. Потом говорит: - Мужчина поет песню. Он говорит, у него есть cortile, двор. И роза, но никто не тронь ее: она la mia, моя. - La mia, - повторяет она. - Да, - говорит он. - Моя. Моя роза. Она просит: - Спой дальше. - Дальше грустно, - говорит он. - Но ты так красиво пел тогда в лесу. Спой еще, - просит она. Он поет песню до конца. - А это, - спрашивает она. - Это про что? - Это грустно. - Но про что, про что? - настаивает она. - Это мужчина, он говорит, что роза опустила голову. Поникла. Туда, где ходят, на дорогу. Упала на дорогу. Она умерла. Вот про что он поет. Он говорит, я знаю, что она умерла. Он глядит ей в глаза. Они влажно блестят. - Но твоя головка, - говорит он. - Она не поникла. Она здесь, высоко. Не на земле. Он дотрагивается до ее щеки. - Ну и что, ну и что, - кричит девушка. - Мне все равно, что песня грустная, зато она такая красивая! Анджело закрыл глаза и увидел, какое у нее было лицо, когда она это сказала. Потом он почувствовал прикосновение и, открыв глаза, увидел, что на столе возле грязной тарелки лежит его рука, а на ней - рука женщины в коричневой куртке. Он поднял голову и посмотрел на нее. - Анджело, - сказала она. - Прошу тебя, не тревожься. Он не сводил с нее глаз. - Анджело, - сказала она, все так же держа его за руку, - все будет хорошо. Кэсси все крепче сжимала его руку. - Ведь правда? - настаивала она, улыбаясь. - Да, да, - сказал он. Все будет хорошо, если он научится не думать ни о том, что было, ни о том, что будет. Научись - и все будет хорошо. ГЛАВА ВОСЬМАЯ Кэсси прождала его всю ночь с субботы на воскресенье. Она даже не раздевалась. Анджело уехал в субботу, рано утром. После того как он встал, она его больше не видела, только слышала, как он возился на кухне, а потом со двора донесся стук топора и треск поленьев. Чуть позже она услышала рев мотора. На кухне она обнаружила, что он уехал, даже не перекусив. Кофейник кипел на плите. Она вошла к нему в комнату, заглянула в шкаф. Городского пиджака не было, галстука тоже, но брюки и лакированные туфли остались. Он уехал, не собравшись. Весь день Кэсси думала о нем. Она смотрела на дорогу или, продолжая думать об Анджело, занималась Сандером. За день она дважды помыла Сандера, побрила его утром и еще раз вечером. Ухаживая за мужем, Кэсси вновь становилась той, какой бывала прежде, до того мгновения, когда увидела Анджело Пассетто, бредущего под дождем по дороге. Ночь она просидела в нетопленой гостиной, сидела в темноте, отодвинув колючую сухую тюлевую занавеску, расползавшуюся под ее пальцами, и глядела на дорогу. Она вспоминала, как тогда, в первый раз, Анджело брел под дождем по этой раскисшей дороге и осторожно, словно кошка, выбирал, куда ступить, а в руках у него был какой-то сверток. Тогда был день, а сейчас - ночь, а его все нет. Она решила, что он вернется скорее, если она отойдет от окна. Она пошла в его комнату и легла. Прижавшись лицом к подушке в том месте, где лежала его голова, она ощутила запах Анджело Пассетто. Надолго ли хватит этого запаха? А ведь это все, что останется от него, если он не возвратится. От этой мысли Кэсси стало так страшно, что она не могла оставаться в постели. Она вернулась в гостиную и прижалась лицом к, оконному стеклу. Так она глядела на дорогу, пока не заметила вдруг, что уже давно рассвело и при свете наступающего дня дорога кажется еще более пустынной, чем когда-либо. А потом она услышала Сандера. И даже обрадовалась этому. Вторая половина воскресенья только начиналась. До Кэсси донесся шум приближающейся машины. Она решила, что ей мерещится, и поэтому запретила себе смотреть в окно. Она даже не открыла глаз. Даже когда услышала шаги в прихожей и скрип двери. Она просто боялась открыть глаза. Ведь она знала: ей это только кажется. Но она ошибалась. Она внезапно поняла, что ошибалась, потому что вдруг рядом с ней что-то тяжелое упало на кровать. Толчок заставил ее открыть глаза, и она увидела его. Он лежал на постели, глаза его были закрыты. Он лежал, как упал, навзничь. Ей показалось, что он мертв. Она пристально вглядывалась в его лицо. Казалось, у него было два лица, надетых одно на другое: внизу водянисто-белое, как снятое молоко, а поверх него другое, бледно-коричневое, но такое тонкое и прозрачное, что сквозь него просвечивает синеватая водянистая бледность, из-за которой она и решила, что он мертв. Она приподнялась на локте, зажимая себе рот, чтобы не закричать. Вокруг правого глаза у него был огромный синяк. На лбу, слева, у самых волос, запекся кровавый порез. Правую сторону рта закрывала сплошная черная опухоль, залитая свежей кровью; Кэсси увидела медленно вздувавшийся и лопающийся пузырек кровавой слюны. По этому пузырьку она поняла, что Анджело дышит, что он жив. Она вскочила с постели, принесла из ванной мокрое полотенце, сняла лампу со стула у кровати, села и начала обтирать лицо Анджело холодной водой. Увидев, что это не помогает, она бросилась на кухню и принесла бутылку уксуса. Смочив полотенце уксусом, она снова протерла Анджело лицо и поднесла полотенце к его носу. Он открыл глаза. - Анджело! - закричала она, чувствуя, как сердце у нее разрывается от радости - ведь глаза его открылись! - и от горя, потому что эти глаза не узнавали ее. Она увидела, как отекшие губы искривились, пытаясь что-то произнести, и сказала: - Тише, тише, ты пришел в себя, теперь все будет хорошо, тише. После того как Кэсси удалось раздеть его и уложить поудобнее, на левом боку, с грелкой на пояснице, там, где боль была особенно сильна, и после того, как она влила ему в рот немного кофе, Анджело рассказал, что его в темноте прижали к обочине дороги и хотели ограбить. Распухшие губы с трудом шевелились, и из правого уголка рта сбегала струйка крови со слюной, но он рассказал все до конца - как, увидев, что у него нет денег, они повалили его на землю и били ногами. Кто-то из них ударил его в поясницу. Кэсси велела ему молчать, согрела молока, заставила отпить несколько глотков, потом нашла старое армейское одеяло, завесила окно, чтобы затемнить комнату, и села на кровать, держа Анджело за руку. Вскоре он заснул. Голова у нее кружилась от счастья: она сидела возле него, держала его за руку, прислушивалась к его дыханию. Она была счастлива, потому что он вернулся. Теперь-то уж она спасет его и защитит. Его дыхание было таким тихим, что приходилось напрягаться, чтобы услышать его, и в этом тоже были счастье. Она подумала, что именно этого она и ждала всю свою жизнь: просто сидеть рядом и слушать, как он дышит. Ей было стыдно оттого, что это счастье она как бы купила ценой его страданий, но потом она подумала, что своей любовью вознаградит его за эти страдания. Она сидела возле Анджело, и сердце ее истекало сладкой истомой - так спелая слива истекает золотым соком в летних, пышущих жаром сумерках. Она зажмурила глаза, чтобы все так и осталось навсегда. Ближе к вечеру, все еще сидя с закрытыми глазами; она услышала знакомый хрип из комнаты Сандера. Войдя туда и взглянув на постель, она, к своему удивлению, почувствовала, что жалеет Сандера. Она вдруг поняла, что и Сандер был частью случившегося с ней, и, не будь Сандера и всего, что с ним связано, она никогда не узнала бы счастья, которое теперь наполняло ее. Кэсси вспомнила, что с утра не кормила Сандера, и отправилась на кухню, чтобы развести огонь и подогреть суп. Она стояла у плиты, ожидая, пока согреется суп, думая, что, может быть, и Анджело поест немного. Но она не станет будить его специально ради этого, она накормит Сандера, а потом посмотрит, не проснулся ли Анджело. Она налила суп в миску и обернулась. В дверях стояла женщина и в упор глядела на нее. Нет, сначала Кэсси увидела лишь тень на фоне яркого весеннего уличного света. Черную тень, у которой не было имени, ибо Кэсси не сказала себе: "Это она, та самая", а только почувствовала, как у нее перехватило дыхание, колючие мурашки побежали по всему телу, на висках выступил пот. Кэсси словно уже знала, что сей-час что-то произойдет, но отказывалась поверить в это. Или нет, не так; ей казалось, что все это уже однажды было с ней и теперь она старается этого не вспоминать. Женщина глядела на нее. В тени, заслонившей сияние дня, светились белки ее глаз, и, все так же стоя у плиты с миской супа, Кэсси поняла, что женщина следит за ней уже давно. - Давно ты здесь? - спросила Кэсси. - Давно. С тех пор как вы огонь развели. - Что же ты не постучала? - возмутилась Кэсси, сама удивляясь своему гневу. - Кто тебе позволил войти без стука? Кто тебе позволил следить за мной? Женщина подошла ближе, тихо ступая в своих старых дырявых теннисных туфлях. Лицо ее теперь казалось не черным, а желтым, и сверкали на нем уже не белки глаз, а их желтая роговица, и эти желтые глаза были нацелены прямо на Кэсси. - Чего это ты на меня уставилась? - возмутилась Кэсси, все еще держа миску, в которой теперь дребезжала ложка. - Смотрю да и все, - неторопливо ответила гостья. - Не каждый день увидишь женщину, от которой мужики бегут как от огня. Кэсси отступила, двигаясь боком, потом повернулась спиной и, вцепившись обеими руками в миску с супом, быстро пошла к открытой двери кладовой, приговаривая: "Стынет, суп стынет!" Она обращалась не к женщине и даже не к себе, а просто говорила, чтобы чем-то заполнить время, чтобы легче было дойти до кладовой и скрыться от этих желтых глаз. Она ступала быстро, но старалась не разлить суп. Лишь в комнате Сандера она почувствовала себя в безопасности. Обойдя кровать, она оглянулась и увидела, что женщина тоже вошла и стоит напротив. - Убирайся, - приказала Кэсси. - Да я уж побуду здесь, - мягко ответила женщина. - Убирайся отсюда, - еще раз приказала Кэсси, чувствуя, что голос плохо слушается ее. - Да вы кормите его, кормите. А то у вас ложка сейчас на пол вывалится. Кэсси взглянула на ложку, прыгавшую в дрожащей миске. - Кормите его, Кэсси, - снова, на этот раз еще мягче проговорила женщина, - теперь уж он никуда от вас не денется. Ложка неожиданно перестала бренчать. Кэсси словно окаменела; все в ней похолодело; она подняла глаза на женщину, стоявшую по другую сторону кровати. - Вот именно, - сказала женщина, - вам не послышалось. Она обошла кругом и стала перед Кэсси. - Вам не послышалось, я назвала вас Кэсси. Была я тут много лет назад. Тогда я позабыла сказать вам "мэм". Вы меня одернули, и я извинилась. С тех пор, Кэсси, я ни перед кем не извинялась. Даже перед господом богом. - Она засмеялась. Кэсси не сводила с нее глаз. - Вы, может, считали, что я и ему говорила "мистер", а? - И она кивнула на Сандера. - Но не думайте, я не из-за него теперь пришла. Не-ет, его теперь можете оставить себе. Он мне теперь ни к чему. Нет, я пришла насчет другого, новенького, который у вас тоже ведь в лес смотрит! Кэсси зажала уши ладонями. - Уберите руки, не поможет, - сказала женщина очень громко. - Орать буду, все равно услышите. Кэсси опустила руки. - То-то же, - проговорила женщина, - знаете, что я не шучу. Так я про этого вашего "сицилия" или как он там себя называет. "Сицилия" - это надо же такое выдумать. Ни один черномазый не согласился бы, чтоб его так называли. Она расхохоталась каркающим смехом, точно бумагу разрывали. - Знаете, где ваш "сицилий" был прошлой ночью? Кэсси открыла было рот, но женщина опередила ее: - Я говорю, где он был на самом деле. Что он вам наплел, так это все вранье, сами знаете. Недаром сидите тут с открытым ртом, как рыба на суше, - знаете, что он вам все наврал. Она подошла ближе. - А я вот расскажу вам правду. - Его ограбили. - быстро заговорила Кэсси, вставая со стула. Ее лицо ожило, глаза заблестели. - Его ограбили, его избили, его... - Да сядьте, - сказала женщина, - сядьте, я вам все расскажу. Он увидел на дороге мою Шарлин. Утром. На остановку она шла, на автобус, хотела к своей двоюродной сестре поехать. А этот твой вскочил в машину, догнал ее, сказал, что едет в Паркертон, мол. подвезет. Полдня он ее подвозил, а в городе впутался в драку, и его поколотили, а моя Шарлин, она этих ваших машин водить не умеет, а он все в обморок хлопался. Уж не знаю, как они добрались до дома. Шарлин вбежала, плачет, ну и уговорила меня втащить его в дом. Он был, как труп... - Женщина замолчала, словно захлебнулась словами, и некоторое время стояла, тяжело дыша, потом закончила: - А жаль, что он не помер. Жаль, что он вообще родился на свет. Кэсси неподвижно сидела на стуле, опустив глаза на свою обтрепанную темно-серую юбку, и следила, как ее пальцы разглаживают материю на коленях. И вдруг взглянула весело, словно девчонка, и сказала: - А я не верю ни одному твоему слову. - Дело ваше, - ответила женщина. - Мне главное, чтобы вы держали своего "сицилия" подальше от моей Шарлин. - А ты бы пореже пускала ее по дороге шляться, - парировала Кэсси, обрадовавшись, потому что услышала, как в ее голосе снова зазвучала уверенность. - Нет, - сказала женщина неожиданно упавшим голосом, - с Шарлин мне не справиться. - Лицо ее вдруг осунулось и постарело. - Шарлин моя совсем ума лишилась. Все утро я ее просила, на коленях перед ней стояла, а она и слушать не хочет. Я ее заперла, так она стала биться о дверь, пока не раскроила себе голову. Я ей пригрозила плеткой, если она еще раз к нему приблизится, а она подошла к плите и палец протянула к раскаленному железу - насилу я ее оттащила. Это чтоб показать мне, что боли, мол, она не боится. Кэсси уже не улыбалась. Она сидела, подавшись вперед и прижав руки к груди, потому что ей вдруг стало больно оттого, что она представила себе, как эта девочка подходит к горячей плите и кладет на нее палец, чтобы показать, как она любит Анджело. - Послушайте, - снова злобно и резко заговорила женщина, - на вас-то мне наплевать. Пусть он с вами делает что хочет - хоть боронит, хоть пашет. Но держите его подальше от Шарлин. Ну ладно, - она устало отвернулась и равнодушно закончила, - я свое сказала. Сунется еще раз - я его дробью нашпигую. Кэсси, все так же прижимая руки к груди, тихонько раскачивалась взад и вперед на стуле. Женщина бесшумно обошла старую кровать и взялась рукой за медную спинку. Кэсси услышала ее вялый голос, произнесший словно издалека: "Этот..." Она на мгновение перестала раскачиваться и выпрямилась. - Этот, - повторила женщина и подошла к изголовью кровати с противоположной от Кэсси стороны, - этот был настоящий мужчина. Ее правая рука потянулась вперед и повисла в воздухе над его лицом. - Не смей! - крикнула Кэсси. - Не смей прикасаться к нему! Она вскочила на ноги, но указательный палец желтой руки уже коснулся лба Сандера. - А вот и посмела, - сказала женщина, не сводя с Кэсси своих неподвижных глаз, - вот и тронула, и ничего вы мне не сделаете. - Убирайся! - закричала Кэсси. Но та глядела на Кэсси все так же невозмутимо, и ее желтое лицо даже как будто тронула улыбка. - Уберусь, - проговорила женщина мягко, - уберусь, когда надо будет. И ее тенниски медленно и бесшумно пошли к двери, потом шагнули за порог, и Арлита исчезла так же незаметно, как пришла. Тогда она словно возникла из воздуха, а теперь так же неожиданно исчезла, будто растаяла в нем. Ничего не произошло. Никто не приходил, никто не ушел, во всяком случае сейчас, потому что все, что сейчас случилось, на самом деле случилось давно, и женщина та появилась в этом доме давно, и сегодняшняя сцена - не более чем проделки памяти, вот и все. Кэсси сидела на раскладном стуле и вдыхала весенний воздух, который доходил до нее сквозь открытую кухонную дверь. Она слышала ленивую вечернюю трескотню малиновки где-то среди молодой листвы. Нет-нет, ничего не произошло. Вот только грудь болела в том месте, к которому она прижимала руки, под сердцем. Потом она заметила миску с супом на краю стола. Она ведь собиралась кормить Сандера, а потом поставила миску на стол, и суп остыл. Теперь она его снова разогреет. Она покормит Сандера. Все очень просто. Разогреет суп, ведь ничего не произошло. Вот только эта боль. А боль была очень странной, она будто жила в груди у Кэсси сама по себе. Будто просто поселилась там в темной норе. Накормив Сандера, Кэсси постояла возле кровати. Взглянув на пустую миску, вспомнила, что хотела дать супу и Анджело. Взяла на кухне еще одну миску. Уже у двери его комнаты боль неожиданно стала острее. Боль, казалось, распухла и так давила на легкие, что трудно было дышать. Кэсси ухватилась за ручку двери, стараясь поскорее повернуть ее, потому что знала, что если не войдет сейчас, то уже не войдет никогда. Анджело все еще спал. Кэсси присела на стул, держа миску в руках. Он открыл глаза, и боль сразу взвилась в ней, цепляясь когтями за ее внутренности, пытаясь выбраться наружу, как кошка из мешка. Боль продиралась кверху, будто собираясь выпрыгнуть изо рта, кинуться Анджело в лицо и изорвать его когтями, изорвать это бедное, израненное лицо, которое было таким красивым, - ах, Анджело, Анджело! Потом она услышала, как ее голос спросил его, хочет ли он супу, и он ответил "да", так что все было в порядке. Когда он справился с супом, его бедные истерзанные губы шевельнулись в улыбке. Да, Кэсси была уверена, что он улыбнулся. Когда же он опять заснул, она взяла его за руку и стала смотреть, как в комнате медленно тускнеет свет. Ничего не случилось. Ничего. Это и есть счастье. Была уже ночь, когда Кэсси пошла запирать двери. Затворив кухонную дверь, она вспомнила, как на фоне ярко освещенного двора увидела темный силуэт женщины, и боль в груди вернулась опять. Заперев, она на мгновение прислонилась к двери, будто своим телом хотела преградить путь чему-то враждебному. Ощупью в темноте она вернулась в комнату Анджело и, не раздеваясь, осторожно легла, стараясь не разбудить спящего. Свернувшись, как кошка, боль лежала у нее в груди, пока не уснула. Тогда уснула и Кэсси. Но еще до рассвета боль опять разбудила ее. Тогда Кэсси вышла из комнаты, побродила по дому, зашла в гостиную, даже в комнатенку, где они держали цыплят, пока те не выросли. Вышла во двор. Поглядела на заднее крыльцо, которое недавно чинил Анджело, - новые доски на нем были светлее старых. Увидела бледную паутину новой изгороди вокруг курятника и белизну росы на траве. Все в мире было или серебристо-темное или просто темное с серебряным блеском. Взглянув вверх, она увидела, как серебрится небо на востоке. Боль затаилась у нее внутри. И тогда Кэсси отправилась к Сандеру. Она стояла в чуть тронутой рассветом комнате и глядела на белевшее на подушке лицо Сандера. Спустя некоторое время она заметила, как на нем засветились открывшиеся глаза. Тогда она включила свет, и мгновенно все предметы в комнате кинулись на свои места, словно под покровом темноты они украдкой отправлялись по каким-то своим тайным делам, но, застигнутые-бросились по своим местам. Она побрила Сандера - все-таки занятие. Так она готовилась к следующему приступу боли, которая скоро проснется и которую придется терпеть, пока она снова не сникнет от усталости. Тогда уж можно будет вернуться в ту комнату. Забавно. Когда терпишь боль подолгу и привыкаешь к ней, она становится просто частью твоей жизни, и уже кажется, что вроде бы ты никогда иначе и не жил, и в этой новой жизни, оказывается, все же есть свое счастье. Счастье - это когда можно просто войти в его комнату и посидеть у постели, держа его за руку, пока он спит. Или тихонько проскользнуть ночью и прямо в одежде лечь с краю поверх одеяла и слушать, как он дышит, а потом и самой заснуть. И спать до тех пор, пока боль не проснется и не начнет ворочаться у тебя внутри. Тогда надо выйти из дома и постоять в темноте. Потом всегда можно вернуться в комнату Сандера и глядеть на него, пока боль не сникнет. Так тянулось три дня. Но в среду, сидя днем у постели Анджело, держа его за руку и наслаждаясь своим новым счастьем, она вдруг заметила, что он не спит. Давно уже не спит и наблюдает за ней. Веки его только казались плотно закрытыми, а на самом деле они были приоткрыты и между ними виднелась тоненькая блестящая полоска. Она осторожно отпустила его руку, словно боясь разбудить его, и на цыпочках вышла из комнаты. В коридоре она прислонилась на мгновение к стене, вся обмирая от слабости. Потом пошла к Сандеру и легла на свою кровать, глядя в потолок. За окном колыхалась листва, бросая на потолок причудливые, словно бегущие куда-то тени. Кэсси попыталась понять, отчего тени бегут по потолку, но ей от этого легче не стало. Неожиданно она обнаружила, что стоит посреди комнаты. Сандер захрипел, но она даже не оглянулась на него. Она вдруг почувствовала, что должна срочно что-то сказать Анджело и заставить его сказать ей что-то в ответ. Пусть даже она и не знает, что именно. Кэсси прошла по коридору и настежь распахнула дверь в его комнату. Его там не было. Она побежала обратно по коридору, слыша, как стучат по половицам ее грубые башмаки. На дворе от резкого света у нее закружилась голова. На мгновение она остановилась, затем подбежала к сараю. Там его тоже не было. Она обошла вокруг сарая, глядя через поля на западный лес, и вдруг услышала выстрел. Она застыла в оцепенении. Потом поняла, что выстрел донесся не с запада. Он донесся из другого леса, того, что слева - там, на склоне холма. Она бегом возвратилась в дом, задыхаясь, опять пробежала по гулкому полу, добежала до чулана, резким движением отбросила мешковину. Ружья не было. Значит, он пошел охотиться. Значит, он поправился. Он настолько поправился, что мог охотиться. Все было готово - поставлены тарелки, ваза с пластмассовыми цветами, открытая бутылка вина, последняя, которую он принес, а у тарелки Анджело - бутылка виски. И приемник. Прикоснувшись к бутылке, она тут же отдернула руку. Нет, больше не надо - и так уже она выпила: войдя к нему в комнату, чтобы принести виски на случай, если он захочет выпить, когда вернется с охоты, она неожиданно для себя сделала три больших, звучных, обжигающих глотка. Тут-то ей и пришло в голову надеть красное платье. Она еще раз глотнула из бутылки и пошла в ванную причесываться. Уложив волосы и завязав ленту, долго улыбалась своему отражению в зеркале - подбирала себе красивую улыбку. Наконец нашла - светлую, хрупкую - и так долго ее рассматривала, что уже забыла, что видит в зеркале свое собственное отражение. Кто бы ни была эта женщина, она была очень хорошенькая. Осторожно, чтобы не испортить, она понесла улыбку на кухню. Там она помешала соус и поставила кастрюлю с водой для спагетти. На ужин будут спагетти. Она покажет ему, что тоже умеет готовить. Она включила лампу. Уже стемнело. Она еще раз отхлебнула из бутылки. И вот Анджело возвратился. В правой руке у него было ружье, в левой - убитый кролик. Кэсси ждала, что он заговорит. Но он молчал, тогда заговорила она. Да, он охотился. Да, он стрелял дважды - один раз промазал. Он бросил кролика на сушилку, помыл руки, приготовил виски со льдом и сел за стол. Она продолжала весело улыбаться, но улыбка ее все время словно лопалась, соскальзывала с лица. Дважды она замечала, что Анджело внимательно смотрит на нее, будто хочет что-то сказать, и она мгновенно водворяла улыбку на место, но каждый раз он отводил взгляд. Поев, он начал разделывать кролика. Он сидел на стуле, держа на коленях большую сковороду. Когда нож вспорол белое бархатное брюшко, она услышала тугой лопающийся звук, и ей показалось, что она теряет сознание. Она не знала, отчего это, ведь она и сама разделала немало кроликов, но теперь ей казалось, будто это ей раздирают живот. Она отодвинула свой стул так, чтобы видеть только Анджело, но тут внутренности кролика, серые, синеватые, красные, вывалились наружу, и Кэсси опять чуть не потеряла сознание. Руки у Анджело были в крови. Он положил разделанного кролика в холодильник, а потроха и шкурку бросил в мусорное ведро. Потом смыл кровь с рук. И вдруг, стоя у раковины, посмотрел на нее. Потом медленно приблизился и остановился. Сначала ей показалось, что он хочет танцевать с ней, но он продолжал глядеть ей прямо в глаза, языком облизывая губы, будто собирался что-то сказать, но так ничего и не сказал. Неожиданно он отвернулся, взял бутылку виски, приемник и вышел из кухни. Не снимая красного платья, она легла в комнате Сандера. Несколько раз она засыпала, но ей снился кролик и вываливающиеся внутренности. И кровь на руках Анджело. Наконец она не выдержала и встала, открыла холодильник, вытащила оттуда кролика и вышла с ним на задний двор. Подойдя к забору, она швырнула кролика далеко в темноту. На следующий день, в четверг, в два часа дня, Кэсси услышала стук в парадную дверь. Она знала, кто это. - Ну, хватит, - сказал Маррей Гилфорт. Он стоял посреди комнаты перед постелью Сандера, а на потолке шевелилась тень листвы за окном, как рябь на воде, словно мир перевернулся или будто глядишь на поверхность воды из глубины. А он говорил: - Я не сомневаюсь, что он наплел тебе небылиц и ты, конечно, ему поверила. Истина, однако, заключается в том, что в прошлую субботу его избили в Паркертоне. Мне стоило больших трудов собрать все факты. В тот день, подойдя к кинотеатру "Лирик" в обществе молодой негритянки, он попытался приобрести билет в кассе для черных, а когда ему отказали, стал настаивать, утверждая, что он - негр. Одно это дает достаточное представление о характере этого человека, поскольку трудно себе представить даже итальянца, настолько лишенного чувства собственного достоинства, чтобы публично настаивать на том, что он негр. Да и каким идиотом нужно быть, чтобы сделать подобное заявление. Уже многие месяцы он колесит по улицам Паркертона и должен бы понимать, что все давно знают, кто он такой. И что бы там ни вытворяли эти типчики из Вашингтона, Паркертон еще не подготовлен для смешения рас. Вашингтонские умники не понимают одного, причем самого главного, фактора, а именно - что народные обычаи и общественную мораль нельзя рассматривать в отрыве от... - Он замолчал. Казалось, он только теперь заметил ее присутствие. - Послушай, - сказал он, - я не буду притворяться, что мне известны мотивы, которыми ты руководствуешься, но я убежден, что твоим важнейшим жизненным критерием остаются интересы моего близкого друга, лежащего сейчас перед нами. Однако я так же твердо убежден, что в настоящий момент ты ставишь под серьезный удар свою репутацию. Послушай меня: этот человек должен немедленно покинуть твой дом. Она молчала. По потолку все так же скользили тени. - Если он не уйдет, я посажу его за решетку. - Нет, - воскликнула она, но ничего к этому добавить не смогла. - Да, - сказал он, - и я сию же минуту иду в его комнату, чтобы сказать ему об этом. Гилфорт вышел, прямой, как палка, в тщательно отутюженном, прекрасного покроя сером костюме, хорошо скрывавшем его брюшко, - серая фигура с сероватой сединой и серым лицом, пересекающая полосы света и тени под играющими на потолке бликами. Он вышел в коридор, Кэсси за ним. Он толкнул дверь и вошел, Кэсси за ним. Комната была пуста. - Он на охоте, - сказала она радостно, - вот он где. - Охотится, - выговорил он наконец, - и не трудно догадаться, на кого. Он быстро осмотрел ящики комода, уверенным движением задвинул их обратно, отодвинул мешковину, висевшую в проеме шкафа, проверил содержимое карманов городского пиджака, достал что-то и показал ей. - Видишь, - сказал он с удовлетворением, - человек, условно выпущенный из тюрьмы, не имеет права носить это при себе. Это холодное оружие. - Это же охотничий нож, им Сандер пользовался. - Но Сандер не был осужден за уголовное преступление. Гляди. - Маррей надавил кнопку, выскочило лезвие. - Лезвие более четырех дюймов длины, это запрещено законом. Видишь, здесь желобок? Надеюсь, ты понимаешь, что это не для точки карандашей. - Он защелкнул лезвие и осмотрел рукоятку. - Совершенно новенький. - Гилфорт осуждающе взглянул на Кэсси. - Незаконная торговля все еще существует, - сказал он с раздражением.