- Сомнительные магазинчики на задних улицах, евреи в ломбардах - все что хотите за десять центов. - Он снова поднял нож и воскликнул: - Да на нем даже этикетка с ценой! Не выпуская ножа из рук, не обращая внимания на Кэсси, он вышел. Вернувшись в комнату Сандера, Маррей сказал: - Я буду ждать, я буду ждать столько, сколько понадобится, и я скажу этому типу, что ему здесь не место. - Зачем тебе ждать? - спокойно сказала она. - Я сама передам ему твои слова. Он пристально посмотрел ей в лицо. - Ладно, - сказал он наконец, - но поставим точки над "i". За драку на той неделе его можно лишить свободы, вообще говоря, если бы я не вмешался, его бы уже арестовали. Если теперь этот парень просто уйдет, тихо, спокойно, ему ничего не будет. Но уйдет совсем за пределы штата. В Теннесси одним даго будет меньше, и ты сэкономишь деньги налогоплательщиков. Иначе, передай, - его ждет решетка. Ре-шет-ка, ясно? Она покорно склонила голову. - Я сделаю все что смогу. - Ну вот и умница. - Он положил нож на стол и достал кошелек и расписку. Она подписалась. Гилфорт взял со стула свою шляпу. -- Так не забудь, - предупредил он, еще раз испытующе взглянув на нее. -- Ладно, - ответила она. Она никак не могла дождаться, чтобы он ушел. Он подошел вплотную, глядя ей в глаза. Она увидела, как блестят его очки, и услышала, как совсем другим, не судейским, а домашним голосом, он спросил: - А ты знаешь эту девчонку? Она не ответила, завороженная блеском его очков. Тогда он снова сменил тон - голос его звучал теперь коварно, как шуршание лезвия, режущего плоть: - Черномазая девчонка, здешняя, из той развалюхи у дороги. И все это здесь, у тебя под носом. - Он наклонился, шепот его сделался еще более коварным. - Неужто ты позволишь ей срамить тебя на всю округу? Вдруг он выпрямился и, словно это не он только что шептал, глядя ей в глаза, снова по-ораторски провозгласил: - И я знаю - мой долг потребовать, чтобы... Но тут раздался победно звенящий голос Кэсси, потому что теперь настала ее очередь торжествовать: - А знаешь, Маррей, кто та девчонка? Та черномазая? И, увидев, как глаза за сверкающими стеклами очков растерянно заморгали, ответила: - Дочь Сандерленда. И захихикала. Ей вдруг стало легко и весело, и она захихикала, словно какая-нибудь девчонка-хохотунья на вечеринке. - Не верю, - ответил Маррей; и от этого ей стало еще смешней. А потом она перестала смеяться, потому что ей было уже не смешно. Смех застрял у нее в горле, будто кто-то силой сунул ей в рот сухих отрубей. Она села на стул. - Уйди, пожалуйста, - сказала она. Он стоял, раскрыв рот, как рыба. - Я устала, - проговорила она, - устала. Он вышел. Кэсси видела, как Анджело стоит возле залитой солнцем опушки. Она смотрела на него, пригнувшись за ореховым кустом, листья которого уже поблекли. Анджело стоял там, внизу, у самой кромки леса, и глядел прямо перед собой, на опушку. Он стоял, застыв как столб, как скала, спиной к ней, но даже на таком расстоянии она чувствовала, как тяжело он сейчас дышит, как напряжен сейчас взгляд его черных глаз, блестящих, точно птичьих. Потом его силуэт, только что такой неподвижный, начал удаляться в сторону опушки, залитой солнцем. Он остановился, затем рядом с ним, совсем близко, появился еще один силуэт. Этот второй силуэт был девичий, и в руках у девушки были ведра, но когда мужчина обнял девушку, руки ее опустились, а голова мужчины склонилась вперед, и оба силуэта слились в один. Кэсси Спотвуд издали увидела его склонившийся затылок и затаила дыхание. Но он все не поднимал головы, и Кэсси почувствовала, что задыхается. Она увидела, как безвольно упали ведра. Упали беззвучно - ведь до них было так далеко. Потом мужчина и девушка, все так же в обнимку, вошли в каменный дом с разрушенной крышей. Ведра остались в траве на поляне. Когда Кэсси снова открыла глаза, перед ней стояла Арлита. Стояла всего в шести футах, совсем близко. В руке у нее было ружье. - Нет, ничего-то у меня не вышло, - сказала она, помолчав. - Грозилась убить, да не убила. А знаешь, почему? Кэсси пристально смотрела на нее, на этот раз уже не обращая внимания на ее фамильярность. - Убей я его, - сказала женщина, - и они меня прикончат, на электрический стул посадят. Как же тогда моя Шарлин? Она стояла в глубокой задумчивости. Ружье, будто тяжелый груз, висело в ее опущенной руке. - А вот кого надо было убить, - неторопливо проговорила Арлита, - и притом давным-давно, так это Сандера твоего. Тогда бы и меня давным-давно прикончили, и Шарлин не родилась бы на свет. - Она помолчала. - Знаешь, что он мне сказал, когда я призналась, что жду ребенка? Знаешь, что Сандерленд Спотвуд мне сказал? Кэсси глядела на нее снизу вверх, не в силах произнести ни слова. - Засмеялся и сказал: "Раз так, давай уж я тебе еще одного добавлю..." И полез ко мне. Побрыкалась я, да не тут-то было, придавил он меня, как кирпичная труба. А потом захрапел. Встала я, стою на полу. Сколько уж простояла, не помню. Взяла мясницкий нож... Она замолчала, уйдя в себя. Небо позади нее начало блекнуть. Кэсси по-прежнему не сводила с нее глаз. - Ты вправду взяла нож?! Глаза женщины смотрели вдаль, туда, где начинали темнеть деревья. - Держу нож, а Сандер храпит себе, потом открыл он глаза, взглянул на нож и засмеялся. "Черт, - говорит, - Арлита, брось-ка лучше этот старый грязный нож и полезай сюда, в постель". И все смеется: "Давай влезай, девчонка, я расколю тебя, как зрелый арбуз, перележавший на солнце". Говорит: "Поздно уже становится, девчонка, у нас с тобой времени разве что на один заход, а потом мне пора ужинать, если ты мне до этого глотку не перережешь". Ну я и бросила нож. - Но ты получила сорок акров земли, - сказала Кэсси. - Получила. Думала, с этой землей найду себе мужика. Да только такого дурака, который согласился, бы здесь жить, не сыскать. Так и осталась одна. Работала как собака. Надрывалась. Погляди на меня, - она развела руками, не выпуская ружья, - состарилась, состарилась раньше времени. Она замолчала, глядя на Кэсси, по-прежнему сидевшую у ее ног. - Да и ты, - она засмеялась, - тоже не молоденькая. Будь ты помоложе, не валялась бы здесь, не подглядывала бы за молодыми. Кэсси добралась до дому засветло, но еще долго сидела в тени у сарая. С наступлением темноты в окне кухни загорелся свет, но что там происходит внутри, Кэсси не было видно. Потом свет погас. Она вошла в дом и легла на свою койку в комнате Сандера. Ей было страшно. Ее бил озноб, хотя она лежала в одежде, не сняв даже башмаков. Было еще совсем темно, когда она встала, включила свет. Сандер не спал. Она видела, как он водит глазами, но не обратила на него внимания. Она следила за своими руками, хотя заранее знала, что они будут делать. Тихонько, про себя, она напевала песенку. Она знала, что теперь все будет хорошо. Все так просто. Руки раздели ее. Она глянула вниз, на белизну своего тела, и увидела, как руки надели на нее красное платье, потом взяли расческу и красную ленту и стали укладывать волосы. Глядя в зеркало, она мурлыкала какую-то простенькую, нежную мелодию. Затем, надев черные лакированные туфли, она прошла по коридору и осторожно отворила дверь. Ощупью подошла к кровати. Легла поверх одеяла, глядя в темноту, прислушиваясь к дыханию Анджело. Подождав немного, прошептала: - Ты ведь не спишь. Ответа не было. - Я знаю, что ты не спишь, - сказала она мягко, - но мне и не надо, чтобы ты говорил. Ты можешь молчать. Она помолчала. - Я знаю, Анджело, я знаю, что ты все время хотел мне что-то сказать, с тех пор... - Но она не могла говорить. Слова, которые ей хотелось произнести, были где- то рядом, казалось, висели над ней в темноте, но произнести их она не могла. Она долго ждала, прислушиваясь к его дыханию. Потом наконец выговорила: - Маррей Гилфорт, он приезжал сегодня. Днем. Она услышала, как он задержал дыхание. - Он сказал, что ты должен уйти! Потом: - Он говорит, что, если ты не уйдешь, тебя снова возьмут туда. Теперь она была уже уверена, что Анджело слушает, затаив дыхание. - Но я им тебя не отдам, Анджело. Мы их обманем, мы их обманем. Она начала хихикать, весело и с удовольствием. - Я тебя спрячу там, наверху, - сказала она, отсмеявшись. - Я скажу ему, что ты уехал, и здесь все уберу, будто ты уехал. А в те дни, когда он приезжает - обычно числа первого или второго, - тебя дома не будет. Днем. Он всегда днем приезжает. Кэсси нащупала его руку на простыне. Она нашла ее легко, словно видела в темноте. Рука была вялая, как у спящего. Не тяжелая, а просто как будто безжизненный груз. - И вот еще что я тебе хотела сказать, Анджело. Ты давно хочешь поговорить со мной, я заметила, но это ни к чему, потому что я и так все знаю. Да, милый, я знаю. Помнишь ту ночь, когда я сказала тебе, что ты не должен чувствовать себя здесь, как в тюрьме, потому что ты свободен и, если хочешь, можешь уйти в любую минуту. Даже сейчас, Анджело. Если тебе надо, ты можешь уйти. И мягче, чем когда-либо, добавила: - А потом ты вернешься, снова придешь ко мне, и я тебя дождусь. Ведь ты меня любишь чуточку, да, Анджело? Ты ведь меня любил, хоть немножко? А, Анджело? Она была уверена, что в ответ он легонько сжал ее руку; да, да, она не ошиблась, и так ли уж важно, что пожатие это было не слишком крепким? Кэсси долго просидела так, в темноте, держа его руку. Потом услышала из коридора хрип. И сразу поняла в чем дело: она оставила включенным свет, а при свете Сандер не мог заснуть. Она тихонько вышла. Однако и после того, как она выключила свет, Сандер продолжал хрипеть: за ним надо было убрать. Лишь через полчаса она вернулась к комнате Анджело. Но дверь была закрыта. Заперта. Она присела возле двери, не веря, что это правда. Потом легла на пол и закрыла глаза. Она пыталась убедить себя, что Кэсси Спотвуд здесь нет, что она исчезла, - ведь если поверить в это, то и все ее муки тоже исчезнут. Но она была тут, она лежала на полу, а они все стояли над ней, все - Сандер и та женщина, Маррей и девчонка, Сай Грайндер и Анджело. Все они смеялись. Даже Анджело. ГЛАВА ДЕВЯТАЯ Какую-то долю секунды после пробуждения ему казалось, что он снова молод. Или просто приснилось, будто он молод, и сон продлился в явь на то мгновение, когда он открыл глаза навстречу июньскому лету и пению птиц. Потом он вспомнил, какой сегодня день, и почувствовал прилив сил. Удивительно приятно быть Марреем Гилфортом. Он встал. В ванной, повинуясь внезапному порыву, он пару раз согнулся и разогнулся, стараясь коснуться пальцами пола. Взглянув на свой обвисший живот, с отвращением покачал головой. Надо будет пойти к массажисту, заняться гимнастикой. При доме есть старые пустующие конюшни, можно завести лошадей. Он внезапно увидел себя стоящим на парадном крыльце в лучах раннего солнца, еще до завтрака, - подтянутая талия, галифе, и вот седеющий негр подводит к нему прекрасную, нервную, отливающую блеском кобылу и Маррей взлетает в седло и уносится навстречу солнцу. У себя в оффисе он скажет: "Что может быть лучше хорошего галопа перед завтраком! Прекрасно помогает сохранить форму!" Он принял холодный душ. Уже много лет он этого не делал. Открывая белую калитку, навешенную между белыми деревянными столбами, он посмотрел на выложенную кирпичом дорожку. Этому дому явно не хватало того аристократизма, которым отличался его дом, ранее принадлежавший Бесси, но после ее смерти ставший его собственностью, и не только формально, а в гораздо более глубоком смысле, ибо в сознании Маррея миф о его роли в судьбе особняка Дарлингтонов давно уже вытеснил унылые факты действительности, и миф этот парил над домом, как нимб. Но хотя дому Паркеров и недоставало аристократизма, он тем не менее был лучшим домом на Паркер-стрит и стоял на ней с незапамятных времен. Он взглянул на кирпичную дорожку, затененную кленами. Потом оглянулся на свою новую машину с откидным верхом - опять белую, которую он купил три недели назад. Она ждала его за белой калиткой, сияя на солнце, точно рекламная картинка. Чувствуя себя молодым и сильным, Гилфорт направился к дому. Да, он отлично все устроил. Когда Кэсси Спотвуд под руку с Эдвиной Паркер выйдет сегодня из дверей этого дома, она будет выглядеть не просто благопристойно, а благопристойно втройне. "Aes triplex" Тройная цена (лат.). , - пробормотал Маррей. Что касается Эдвины, то она ведь нуждается в деньгах. Он дал ей понять, что материальной стороной дела она останется довольна, а кроме того, он ведь предоставил этой старой дуре лучшее место в зале суда на процессе об убийстве и к тому же снабдил ее подходящим предлогом для присутствия там: дал ей роль опекунши главной свидетельницы, вдовы пострадавшего. Мисс Эдвина открыла парадную дверь, лишь только Маррей нажал кнопку звонка. Очевидно, она караулила его в передней. Она провела его в затененный холл, и он увидел, что ее белые волосы, такие белые, что отливали голубым, уложены в затейливую прическу, голубые глаза сияют, как у ребенка, розоватые серьги слегка покачиваются - мисс Эдвина вся тряслась от предвкушения сегодняшнего удовольствия; бриллиантовая подвеска поблескивала на черном шелке платья. Мисс Эдвина положила ладонь Маррею на руку, придвинулась вплотную, обдав его запахом фиалкового корня и мятных леденцов, и прежде чем он успел поздороваться, зашипела: "Тш-ш-ш!" Ступая на цыпочках и едва удерживая равновесие, она направилась в гостиную. В этом прибежище полумрака и тени стоял стол, на котором под большим стеклянным колпаком, как в клетке, сидели восковые пташки на цветущей ветке апельсинового дерева, тоже изготовленной из воска. Став у стола, мисс Эдвина снова коснулась руки Маррея и, благоухая фиалковым корнем и мятой, к которым, теперь добавился более стойкий запах политуры, сказала: - Мне кажется, ей лучше. - Да, - ответил он, внимательно глядя в неестественно яркие глаза мисс Эдвины. - Однако, - сказала она, - состояние шока еще не миновало. Хотя прошло уже столько времени. Другие этого, может быть, и не замечают, но я-то прекрасно вижу. - Да, - сказал он и подумал, что, возможно, слишком поторопился забрать Кэсси из частной лечебницы в Нэшвилле и преждевременно отдал ее во власть деспотической доброты мисс Эдвины. Он не раз предупреждал Кэсси, чтобы она держала язык за зубами, внушал ей, что она - главная свидетельница на процессе об убийстве и должна молчать до тех пор, пока не предстанет перед судом. Вглядываясь теперь в алчные фарфорово-голубые глаза мисс Эдвины, он понял, что она ничего не выудила из Кэсси и, стало быть, все идет хорошо. - Она хочет открыться мне, - говорила мисс Эдвина. - Последние две ночи я сидела у ее постели, и она держала меня за руку, как ребенок. Я знаю, она хочет мне открыться. -- Я в этом уверен, - пробормотал Маррей. -- Она пытается, - сказала мисс Эдвина и столь энергично затрясла головой, что ее розовые сережки запрыгали из стороны в сторону. - Но не может из-за этого шока, - объяснила она. -- Да, из-за шока, - пробормотал он. -- Надеюсь, вам понравится, как я ее одела, - сказала мисс Эдвина. - Бедняжка, сидеть в такой глуши! Она уже забыла, как люди живут. -- Да, - сказал он. -- За покупками я возила ее в Нэшвилл, - сказала мисс Эдвина. - В таком большом городе о ней не будут судачить. Там никто и не знает, кто она такая. -- Очень разумно, - сказал он покорно. -- Надеюсь, я трачу не слишком много. Но вы же сами хотели, чтоб все выглядело как следует. Достойно, красиво, изящно. -- Да, - сказал он и в то же мгновение вспомнил - это было внезапно, словно память его подчинилась удару гонга, вроде тех, что зовут к обеду в роскошных курортных отелях, - вспомнил коричневый пакет, лежащий в сейфе, в его кабинете в Дарвуде. В то утро, пока шериф Смэдерс, его помощники и доктор Блэнтон оставались в столовой возле трупа, Маррей заглянул в топку кухонной плиты, положил то, что нашел там, в коричневый бумажный мешок, спрятав пакет под плащом, вынес его и запер в багажнике своей белой машины. Огонь в плите не успел уничтожить того, что теперь, стоя в полумраке гостиной мисс Эдвины, Маррей видел так ясно, словно все это лежало перед ним: красный шелковистый материал с черными прожженными дырками, покоробившаяся туфля, изуродованная огнем, кое-где на ней еще блестел уцелевший лак, сохранился и каблук, высокий и тонкий, и остатки обгоревших кружев от нижнего белья. И, вспомнив все это, Маррей почувствовал, как тошнота подступила к горлу, затряслись колени. Он с трудом вытащил карманные часы, да так и застыл, держа их в руке. Наконец ему удалось справиться с собой. - Пора ехать, - сказал он. - Бедняжка ждет нас в гостиной, - сказала мисс Эдвина. - Так поспешим же, - сказал Маррей, все еще стоя с часами в руке. Вокруг пахло политурой. - Мы должны исполнить свой долг. Это чудовище не может уйти безнаказанным. Сандерленд Спотвуд был моим другом. Он щелкнул крышкой часов. Звук был едва слышен, но отчетлив. В полумраке комнаты звук как бы вспыхнул, подобно лучу света, попавшему на кончик иглы. Внезапно Маррей снова почувствовал себя молодым и непобедимым. Он отомстит за друга. - Приведите ее, пожалуйста, - сказал он. - Послушайте, Джек, - говорил Маррей Джеку Фархиллу, которому предстояло поддерживать обвинение, поскольку сам Маррей выступал в качестве свидетеля, - насчет этого списка. Нужно помнить одно. - Он постучал ухоженным, тщательно наманикюренным пальцем по списку присяжных, лежавшему возле мягко светившей лампы на огромном бюро красного дерева в кабинете Маррея в Дарвуде. - Да, сэр? - спросил Джек Фархилл, почтительно глядя на Маррея. - Женщины, - сказал Маррей. - Их семеро в списке, но только две из них надежны. - Да, сэр? Белый указательный палец отыскал одно имя, потом другое. - Миссис Бакнер, мисс Пуандекстер - надежны. И знаете почему? - Нет, сэр. - В их глазах все, к чему прикоснулась мисс Эдвина Паркер, - свято. Даже мусор, который выбрасывают из ее дома на Паркер Плэйс. Стало быть, свята и Кэсси Спотвуд. Улавливаете? - Да, сэр. - Что касается остальных пяти, то будьте готовы прибегнуть к отводам, если понадобится. Некоторые из них, возможно, завидуют, ну, скажем, чисто по-женски завидуют мисс Эдвине. А эта молоденькая Грэйси ходила в какой-то женский колледж, где-то на востоке. Кто ее знает, каких идей она там набралась? - Говорят, она вроде бы втайне симпатизирует неграм, - сказал Джек Фархилл. - С таким же успехом она может втайне симпатизировать и даго. Женщины среди присяжных - контингент ненадежный. У этого даго такая внешность, что какая-нибудь стареющая дура может и нюни распустить. Очень уж он напоминает кинозвезд из старых итальянских фильмов. Вспомните возраст этих дам, прибавьте сюда приближающийся климакс, и вы поймете, что едва ли можно рассчитывать на беспристрастное и непредвзятое суждение. - Да, сэр, - сказал Джек Фархилл. Отобранные в соответствии с процедурой присяжные начинали потеть; день еще только начинался, а традиционные веера, розданные присяжным, уже пришли в движение. Веера были из толстого крашеного картона, прикрепленного к деревянной ручке. На одной стороне веера была изображена индейская девица в каноэ из березовой коры, а на другой - реклама фирмы "Мебель и похоронные принадлежности Биллингсбоя", фирмы, во время летнего сезона любезно снабжавшей присяжных веерами. Маррей бросил взгляд в сторону стола, за которым рядом с даго сидел Лерой Ланкастер - длинный, худой, с лысиной, окаймленной волосами песочного цвета, в роговых очках и неглаженом синем костюме. Этот много хлопот не доставит. Бедняга Лерой! Образование получил хорошее - как-никак университет штата Вирджиния, - и тем не менее вот результат: в сорок пять лет он и пяти тысяч в год не зарабатывает. Вечно выставляет свою кандидатуру на всяких выборах и всегда выдвигает самые дурацкие идеи. Сегодняшнее дело как раз по нему: назначен судом защищать нищего, бывшего заключенного, даго, и к тому же, мрачно подумал Маррей, действительно виновного. Хоть завтра вешай. Только в Теннесси не вешают, а поджаривают на электрическом стуле. Нет, с Лероем не будет никаких хлопот. Лерой - джентльмен. Гилфорт украдкой поглядел на мисс Эдвину. Она сидела, будто аршин проглотив, - черное шелковое платье, черная шляпка с черной вуалью поверх сложного сооружения из седых волос, и ни капельки пота на лице, - восседала на стуле с таким видом, словно и не замечала публики в переполненном зале. Кэсси Спотвуд, посаженная между ним и мисс Эдвиной, не сводила глаз со своих рук, затянутых в перчатки и крепко сцепленных на коленях. Видно было, что она напряжена до предела. - Попытайся хоть капельку расслабиться, - прошептал он, - все идет как надо. И действительно, все шло как надо. Искоса он осмотрел ее платье. Обычное траурное платье, но как сшито! Было видно, что мисс Эдвина потратила на него немало денег. Но самое главное - она проявила незаурядный вкус. Ведь вот какая штука: никто из хамов в этом зале не увидит ничего особенного ни в платье, ни в шляпке и все же все они почувствуют, что перед ними не простая фермерша. В самом покрое платья было что-то благородное, рафинированное. Мелочи, казалось бы, но и они имеют значение. Картонные веера за столом присяжных колыхали пронизанный светом воздух. Порой какой-нибудь из вееров замирал и его обладатель вперял свой взор в изображение на картоне. Старик негр роздал присяжным стаканы, потом принес эмалированное ведро, полное воды, в которой тихо покачивался десятифунтовый брусок льда, и, черпая белым эмалированным половником, наполнил стаканы. Маррей вспоминал, как его разжиревшая Бесси истекала потом, проступавшим сквозь одежду. Бесси умерла летом, и хотя в их спальне в Дарвуде был установлен кондиционер, простыни приходилось менять по три раза в день - так она потела. Теперь, сидя в зале суда, он с каким-то гнетущим чувством вспоминал о промокших от пота простынях Бесси. Охваченный застарелыми, неизлечимыми воспоминаниями, он спрятал лицо в ладони. Почему, почему мир так ужасно устроен?! Тогда в церкви на отпевании он тоже вдруг вспомнил о простынях и неожиданно для себя спрятал лицо в ладони. Но теперь он не в церкви, и это не похороны; все, решительно все шло по плану. Он резко поднял голову и окинул пронзительным взглядом зал, взглядом, который призывал к порядку всюду, куда проникал. Постепенно вырисовывалась картина преступления. Она разворачивалась величественно, с неизбежностью и гипнотической легкостью приближаясь к кульминации, и в то же время в зале создалась атмосфера напряженного ожидания, щекотавшего нервы, потому что ход заседания то убыстрялся, то приостанавливался, и тогда возникали поистине драматические паузы, особенно когда Джек Фархилл вдруг отпускал свидетеля так неожиданно, что его последнее слово будто повисало в воздухе. "Да, - решил Маррей, - этот паренек Фархилл осваивает ремесло. Ну что, разве не Маррей Гилфорт учил Фархилла уму-разуму?" - Ритм, - говорил он, бывало, Джеку Фархиллу, - да, да, ритм заседания, вот в чем секрет. - В пятницу, 11 апреля, в 9.25 утра, - давал показания Майкл Спэнн, белый, 67 лет, владелец магазина в Корнерсе, - Кэсси Спотвуд вошла в магазин. Она почти повисла на двери, чтобы не упасть, волосы у нее все промокли, потому что шел дождь. Она с трудом добралась до мотка веревки, лежавшего на полу, и села, можно сказать, даже упала на него. Она сказала, что Сандера убили. Попросила позвонить Маррею Гилфорту в Паркертон. Выговорив это, она, как говорится, хлопнулась в обморок. Он крикнул на помощь свою старуху. Та пришла сразу, потому что дом у них рядом, за магазином. Они втащили Кэсси Спотвуд к себе, уложили ее, и он позвонил мистеру Гилфорту, причем даже за свой счет, и сообщил все кому-то из тех, кто работал у мистера Гилфорта, потому что самого мистера Гилфорта еще не было в оффисе. Но они, видно, нашли его быстро, потому что он вскоре приехал в Корнерс с шерифом, доктором Блэнтоном и двумя помощниками шерифа. Сначала все пошли к Спэнну, туда, где на кровати лежала Кэсси Спотвуд. Она, пока бежала к магазину, видать, несколько раз падала в грязь. Это было заметно по ее одежде. Она так обессилела, что и слова вымолвить не могла. Тогда вызвали доктора Такера, чтобы тот приглядел за ней. А потом мистер Гилфорт и все остальные уехали. Так что первыми узнали обо всем в Корнерсе. "Телефонный провод в доме Спотвудов был перерезан, - показал помощник шерифа Майлз Кардиган, - причем не возле телефона, где это сразу бы заметили, а возле плинтуса у парадной двери. А ближайший телефон был в трех милях от дома Спотвудов". В 10.36, как показал шериф Смэдерс, в Корнере прибыли шериф со своими помощниками, Маррей Гилфорт и доктор. Лишь в 10.52 доктор Блэнтон завершил осмотр тела. Как установил доктор Блэнтон, смерть наступила приблизительно в 7.30 утра. Лезвие ножа вошло в латеральную часть грудной клетки, в заднюю левую аксилярную область между третьим и четвертым ребрами, и прошло через нижнюю долю левого легкого и далее сквозь восходящую часть аорты и левое ушко. По мнению доктора Блэнтона, рана была нанесена лезвием, подставленным под приподнятое тело. Затем тело оказанным на него давлением было насажено на нож. Наружное кровотечение было незначительным, поскольку нож оставался в ране, а жертва вследствие своего состояния не могла оказать сопротивления и тем самым не способствовала увеличению раны. Как показал доктор Джон Такер, проживающий в Корнерсе, тело жертвы от шеи вниз оставалось парализованным в течение двенадцати лет. Услышав это, какая-то женщина в зале зарыдала, восклицая: "Бедненький, ведь он и шелохнуться-то не мог!" Когда женщину успокоили, Джек Фархилл взял у клерка и передал вновь вызванному на свидетельское место доктору Блэнтону нож, который доктор Блэнтон опознал как орудие убийства. Он показал, что извлек его из раны умершего в присутствии шерифа Смэдерса. Джек Фархилл поднял нож высоко над головой. Лезвие ножа было убрано в рукоятку. Он нажал на кнопку - и лезвие, блеснув, вырвалось наружу. Фархилл стоял, поигрывая ножом, лежавшим у него в руке, и будто забыв, что к нему прикованы глаза присутствующих в зале. Затем он поднял голову и заговорил, как бы рассуждая сам с собой: - Он предназначен не для невинных забав и не для невинных занятий... - и, внезапно повысив голос, - этот нож предназначен для одной и только одной цели! И хотя уже слышался возглас "возражаю, возражаю", он продолжал: - И именно для этой цели он и был использован. Судья Поттс принял возражение Лероя и приказал убрать последний абзац речи Фархилла из протокола. - Прошу присяжных это заявление не принимать во внимание, - сказал он. Фархилл едва заметно поклонился судье, подошел к столу присяжных и передал нож ближайшему из них. Присяжный поиграл ножом: высвободил лезвие, убрал его и снова высвободил. Он, как мальчишка, увлекся этим занятием. С явной неохотой он передал нож соседу. Нож переходил из рук в руки. А Фархилл терпеливо ждал. Когда все присяжные ознакомились с ножом, Фархилл, .поклонившись в знак благодарности, передал нож клерку с просьбой приобщить его к делу как вещественное доказательство No 1. И все это время Кэсси Спотвуд не сводила глаз со своих сцепленных на коленях рук. Когда объявили перерыв и Маррей, мисс Эдвина и Кэсси вернулись домой, доктор Лайтфут, врач мисс Эдвины, был. уже там. На всякий случай. Но Кэсси сказала, что чувствует себя нормально, только хочет прилечь перед обедом. Впрочем, обед был ей подан в постель - бульон, крылышко цыпленка, фруктовое ассорти и кофе. Потом она лежала на спине с закрытыми глазами. Доктор Лайтфут, сидя возле нее в полумраке комнаты, что-то ей успокоительно говорил, пока не настало время собираться. В холле появления доктора ожидала мисс Эдвина. - Мне кажется, - шепнул он, - она справится. - Спасибо, - сказала мисс Эдвина, и глаза ее сверкнули в темном холле еще ярче, чем бриллиантовая подвеска у нее на груди. Затем она отворила дверь и вошла к Кэсси. В суде Кэсси сидела в той же позе, что и прежде, - ее сцепленные руки в черных перчатках лежали на коленях, голова была опущена. Пока свидетели давали свои показания, Маррей украдкой разглядывал ее. Внезапно он понял, что глаза ее вовсе не смотрят на руки в перчатках. Они глядели на того парня, на даго, сидевшего без пиджака в свежей белой рубашке без галстука, с застегнутой верхней пуговицей на воротничке; он так старательно зализал свои волосы, будто их сапожный блеск был ему дороже всего на свете, ничто другое его не интересовало. Он сидел на скамье подсудимых, глаза его блестели и поглядывали по сторонам, но в них не было напряжения, они были скорее безразличны. Маррей глянул на него через разделяющее их пространство, и ему захотелось вскочить и заорать: "Я тебе покажу! Посмотрим, как ты будешь сидеть, когда опустится рубильник". Но вместо этого он склонился к Кэсси. - Не волнуйся, - шепнул он, слыша, как колотится сердце у него в груди, - мы ему устроим. Теперь уж он никогда... Он замолчал. Что никогда? На какую-то долю секунды, замешкавшись в поисках нужного слова, он увидел ослепительно белое тело женщины в темноте на постели и тихо открывавшуюся дверь. Дверь открывалась, открывалась. Затем картина, для которой у него так и не нашлось подходящего слова, картина, в реальность которой он наотрез отказался бы поверить, даже если бы увидел ее наяву, исчезла. Он облизал губы и услышал, как они прошептали: - Теперь ему от нас не уйти. Голова Кэсси по-прежнему была опущена, только на этот раз он видел, что она действительно рассматривает свои руки. Он опять наклонился к ней. - Он даже не глядит в твою сторону. Значит, сознает свою вину. Казалось, Кэсси его не слышала. Он опять наклонился: - Следующая ты. Не волнуйся. Просто расскажи все как было. Все, что ты рассказывала мне и шерифу. И как можно проще. Она опять не подала вида, что слышит. Он склонился еще ближе. - Погляди на меня, - шепотом приказал он, - посмотри мне в глаза. Она подняла на него глаза. - Отлично, - прошептал он. - А когда будешь говорить, гляди прямо на Джека Фархилла. Помни - Джек тебе друг. Ее вызвали. "Все в порядке", - подумал Маррей, провожая взглядом ее облаченную в черное фигуру. Когда Джек Фархилл обратился к ней, она подняла голову. Ее взгляд сосредоточился на нем. Значит, все в порядке. Не стоит волноваться. Она глядит прямо на Джека Фархилла. А что она шепчет, так это ничего. Тишина такая, что шепот совершенно отчетлив. Это даже хорошо, что она так странно шепчет. Это заставляет всех с напряжением вслушиваться, всех, в том числе и присяжных, - вслушиваться, чтобы не пропустить ни единого слога. Так каждое ее слово приобретает еще больший вес. Шепотом она рассказывала, что проснулась в пять утра, чтобы убрать за мужем. Помыть его, поменять простыни. Она старалась менять ему постель через день. Но это не всегда удавалось, особенно зимой, когда стирать и сушить белье было труднее. - Бедняжка, - раздался женский голос в конце зала, и не шепотом, а громко. - Столько стирки, уму непостижимо. Ударил молоток судьи. "Отлично, - думал Маррей. - Такое замечание, такое сочувствие несомненно повлияют на присяжных". Она побрила мужа, продолжала шептать Кэсси. Было без двадцати семь, когда она пошла его брить. Она взглянула на часы в кухне, вынося мисочку с мыльной водой. А потом вошел он, этот человек. - Простите меня, миссис Спотвуд, - прервал ее Джек Фархилл, - но кто вошел? - Анд-же-ло Пас-сет-то, - ответила она медленно и осторожно, выговаривая каждый слог, словно каждый слог имел свою цену; она произнесла это, как будто повторяла урок, стоивший ей многих лет жизни. - Вы имеете в виду обвиняемого? - настаивал Джек Фархилл, склоняясь в ее сторону, глядя ей прямо в глаза, рукой указывая на Анджело. Она не посмотрела, куда он указывал. Ее взгляд скользнул по лицу Джека Фархилла, затем опустился на сцепленные руки, по-прежнему лежавшие у нее на коленях. На мгновение Маррею стало не по себе, но он сразу же успокоился, убедившись в том, что она опять глядит на Джека Фархилла и продолжает рассказывать о том, как этот человек вошел с охапкой дров. Обычно он приносил дрова раньше, еще до того, как она приходила в кухню. Заметила ли она что-нибудь необычное? Да, он был в городских брюках и туфлях. В лакированных. Нет, она тогда не придала этому значения. Он иногда ездил в город. Чтобы купить что нужно. Для работы, которую он выполнял по дому. Он всегда был хорошим работником, надо отдать ему должное, он мастер чинить все на свете. Нет, она долго не знала о том, что он должен ездить в город отмечаться, потому что был освобожден условно. Она об этом узнала лишь от мистера Гилфорта, мистера Маррея Гилфорта. Мистер Гилфорт просил передать ему, этому человеку, что он не должен жить у нее. Как ни странно, но в то утро, даже увидев его в лакированных туфлях, она не вспомнила, что он уезжает насовсем. Она была так занята Сандером, что просто забыла об этом, хотя сама накануне сказала ему, что он должен немедленно уехать. Да, она разожгла печку после того, как он ушел из кухни. Позже ей показалось, что она слышит шум мотора, но она решила, что ошиблась. Ей и в голову не пришло, что он может украсть ее машину. Она думала, он дойдет до Корнерса, а оттуда поедет на попутной. Когда ей показалось, что она слышит мотор? Точно она не могла сказать, но кофе к этому времени уже закипел. Чуть позже она удивилась, почему это он не идет завтракать. Она обычно накрывала ему первому, чтобы потом не спешить. Потому что Сандер ведь сам есть не может и, чтобы его накормить, нужно время. Она просит прощения, что отклонилась от сути дела. Однако когда он - этот человек - все не приходил, она вышла в коридор и позвала его. Ей не хотелось, чтобы яичница остыла. Ну и что же, что он в то утро должен был уехать, все равно - кому же охота есть холодную яичницу, она становится как резина, а яйца все же стоят денег. Ее собственные цыплята еще не неслись, ну и... Ее глаза уже не смотрели на Джека Фархилла. Она замолчала. И все разглядывала свои руки. Джек Фархилл попросил ее рассказать, что она делала потом. Кэсси снова поглядела на него и извинилась, что опять отвлеклась. Потом, значит, она поставила яичницу на плиту, хоть она и стала как резина, пусть все-таки будет теплая, когда он придет. Она приготовила завтрак Сандеру, выпила, как обычно, на ходу свою чашку кофе, прежде чем отправиться кормить мужа. На его кормежку уходило много времени, так что чашка кофе была всегда кстати. Нет, она не может сказать, который тогда был час. Она взяла поднос с завтраком для Сандера, а потом... Она замолчала. - А потом?.. - мягко спросил Джек Фархилл. Она глядела на него, как будто видела впервые. -- Потом, - подсказал он, - вы направились к мужу через кладовую. -- Через кладовую, - как эхо повторила она. - Я пошла через кладовую. Она опять замолчала. -- Да, миссис Спотвуд. -- Я пошла через кладовую, - прошептала она еще тише, чем прежде. И замолчала. Попыталась что-то произнести. Наконец ей удалось едва слышно проговорить: - Я толкнула дверь. - И дальше губы ее шевелились уже беззвучно. Фархилл подошел к ней. - Вы прошли через кладовую в комнату? - спросил он почти шепотом. Кивнув, она произнесла какой-то звук, вероятно, обозначавший "да". - Вы подошли к кровати, миссис Спотвуд? Помедлив, она кивнула. - И что вы увидели, миссис Спотвуд? Кэсси глядела на него с мольбой в широко раскрытых глазах. Фархилл приблизился к ней вплотную, сочувственно улыбнулся и шепотом спросил: - Что же вы увидели, миссис Спотвуд? Глаза ее стали еще шире. Губы продолжали беззвучно шевелиться. Фархилл терпеливо ждал, все с той же сочувственной улыбкой, не сводя глаз с ее лица. Потом, словно решившись, повернулся к Лерою Ланкастеру. - Свидетельница в вашем распоряжении, сэр, - произнес он едва слышным голосом, каким говорят у постели больного. Он поклонился миссис Спотвуд и отошел в сторону. Защита от перекрестного допроса отказалась. Маррей заранее знал, что Лерой откажется от допроса. Лерой был бы круглым идиотом, если бы начал давить на страдающую женщину, да еще и вдову. Пойти на это при создавшихся обстоятельствах было бы равносильно самоубийству. Впрочем, все равно исход дела предрешен, и Лерою остается только разыгрывать представление, чтобы сохранить видимость защиты. Он взглянул на Лероя, сидевшего возле итальянца. На даго была белая рубашка без галстука с застегнутым воротничком. Тут до него дошло, что заседание на сегодня закончилось. Дома у мисс Эдвины, сидя с доктором Лайтфутом и наслаждаясь превосходным кофе, Маррей сказал: - Ну что же, Кэсси, ты была умницей. Как заверил меня Лерой Ланкастер, завтра тебя вызывать не будут. Я лично думаю, что тебя больше вообще не будут вызывать. Так что завтра вы с мисс Эдвиной можете сходить в кино. Развеяться немного. По лицу мисс Эдвины скользнула тень. - Нет, - сказала Кэсси. - Но... - начал было Маррей. - Нет. Я пойду в суд. - Но... - Я должна пойти, - произнесла она спокойно и категорически, словно вопрос этот был давным-давно решен. - Конечно, - радостно вмешалась мисс Эдвина, - конечно же мы пойдем. - И, повернувшись к Кэсси, добавила: - Если только вы, моя милочка, действительно считаете, что должны быть там. Картина продолжала проясняться. Нож опознал мистер Спэнн. Вторично вызванный давать показания, он припомнил, что продал его "этой девчонке, Шарлей или как там ее". Он продал нож 9 апреля, в среду, в этом он не сомневается. Мистер Спэнн вообще старался отвечать точно и произвести хорошее впечатление. "Ничего удивительного, - подумал Маррей. - Джек Фархилл прямо сказал ему, что продажа такого оружия противозаконна. Но сегодня можно будет этот вопрос не заострять". При перекрестном допросе Лерой задал лишь один вопрос: - Знал ли мистер Спэнн отца Шарлин? Мистер Спэнн не знал. У него не было времени выяснять родственные связи черномазых. Его реплика вызвала одобрительную реакцию зала, несмотря на стук судейского молотка. Какого черта, спросил себя Маррей, Джек не возразил против такого вопроса? Впрочем, какая разница? Шарлин признала, что купила нож. Анджело сам просил ее об этом. Его побили в Паркертоне. Да, когда он хотел войти с ней в кинотеатр "Лирик" через дверь для цветных. Он сказал, что он цветной, ну, его и побили, потому что все знали, что это неправда и просто он, белый, хочет открыто пройти с черной. Его били, а он даже не защищался, а потом он ей сказал, что она, наверное, думает, что он трус, а она сказала нет, она на него так смотрит, потому что ей очень его жаль: он такой весь избитый, ну а он ей ответил, что больше никому себя не позволит тронуть, даже ради того, чтобы у нее не было неприятностей, и пусть она купит ему нож, он видел один такой в Корнерсе, и дал ей денег, вот она и сделала, как он велел. Он был сильно избит и сам никак не мог. Она расплакалась. - А когда ты передала нож Анджело Пассетто? - мягко спросил у нее Джек Фархилл.