ым и при нем не скучали ни минуты, это уж точно. Но в офицерском собрании он был сущим бедствием. - Пил? - Да, но держался великолепно, сколько бы он ни выпил. Никогда не встречал человека, который умел бы так пить, не теряя контроля над собой. Просто невероятно. И всегда сохранял ясность ума. - Вы когда-нибудь сталкивались с сэром Краудсоном Гриббеллом? - Да, еще одна совершенно отвратительная личность. Но, разумеется, полная противоположность дикарю Олбэну - вылитый полковник Блимп*. В жизни своей никогда не рисковал. Ни разу не продвинулся ни на шаг, если не был уверен в успехе и пока дивизии на его флангах не выполнят всю грязную работу. С Олбэном, по крайней мере, не соскучишься, но, заговорив с Зевуном Гриббеллом, вы сию же минуту начнете храпеть. ------- * Полковник Блимп - персонаж карикатур Дейвида Лоу, популярных в 30-е годы. Стал именем нарицательным, символом косности, шовинизма и мещанства. ------- Занятный тип этот Энгуин. - Генерал Гриббелл написал книгу. - Зевун? Я рад, что не вложил в нее денег. И что же он пишет? - Пишет, что когда Олбэн начал свою атаку, через реку переправились только две роты, и... - Полная и заведомая ложь. Мой батальон был в резерве, и мы переправились вслед за двумя остальными батальонами бригады. - Гриббелл называет незначительным захваченный Олбэном плацдарм. - И вы поверили этому? Целью операции ставился захват деревни Сан... как ее там... - Сан-Мельчоре-ди-Стетто. - Вот именно. Так вот, мы заняли ее менее чем через полчаса после начала атаки. Потери были совсем незначительны. Олбэн приказал занять оборону и окапываться и послал сообщение в штаб, просил поддержать бригаду силами дивизии. В ответ он получил лишь приказ отступить. Сначала Олбэн отказался отступать, но в конце концов вынужден был подчиниться. Когда солдаты поняли, что отступают без всякой причины, чуть было не вспыхнул бунт. Наш отход придал фрицам духу, и они открыли убийственный огонь. Девяносто пять процентов всех потерь мы понесли при отступлении. - О господи! - Да, вот как оно было. Так что не принимайте всего на веру. Окажетесь в Линкольне, в любое время буду рад... Отфорд снова лихорадочно зазвонил в министерство обороны и благодаря своим связям выяснил, что немецкими войсками, противостоявшими дивизии Гриббелла, командовал некий генерал Шванц, который, к счастью, оставался в армии до сих пор и был прикомандирован к штаб-квартире войск НАТО в Париже. Несмотря на поздний час, Отфорд заказал Париж и выяснил, что генерал уже покинул штаб, но его можно найти в отеле "Рафаэль". Тревожно поглядывая на часы, Отфорд заказал разговор с отелем "Рафаэль" и узнал, что генерал Шванц, по всей видимости, уехал в посольство Западной Германии на прием в честь какого-то высокого гостя из Америки. Не колеблясь, Отфорд позвонил в посольство и, припомнив все известные ему немецкие слова, попросил генерала Шванца. Человек, ответивший на звонок, отправился искать генерала, и Отфорд услышал в трубке приглушенный гул голосов, обычный для коктейлей. Неплохо бы, подумал он, и ему сейчас выпить. Наконец в трубке раздался довольно высокий мягкий голос: - Hallo, hier Schwantz*. ------- * Алло, Шванц слушает (нем.). ------- - Вы говорите по-английски? - Кто у аппарата? Отфорд объяснил, что он военный историк, и извинился за беспокойство, причиненное генералу в неурочный час. Поскольку немцы питают большое уважение к историкам вообще, а к военным - в особенности, генерал был более чем любезен. - Я хочу задать вам вопрос о форсировании реки Риццио, сэр. - Риццио? Да-да. Возможно, я пошлю вам мою книгу... "Sonnenuntergang in Italien"**. Здесь трудно говорить, потому что много шуму. ------- ** "Закат солнца в Италии" (нем.). ------- - Вы написали книгу? - Да. Две недели как вышла в Мюнхене, на немецком, конечно. Я пошлю ее вам. - Огромное спасибо, сэр. С удовольствием прочту ее. Не могу ли я задать вам сейчас еще один вопрос? - Пожалуйста. - Застала ли вас врасплох атака англичан двадцать девятого ноября? - Абсолютно. Не было никакой артиллерийской подготовки. Мы привыкли, что атаки англичан всегда построены по одной схеме. Артиллерия, а потом, через час или около того, пехота. Тогда было что-то совсем другое. Атаку возглавил офицер в белом. Его костюм походил на пижаму. Он курил трубку и держал в руке британский флаг. Многие солдаты тоже курили, дудели в трубы и горны, били в барабаны. Такую форму атаки мы применяли в первую мировую войну, так называемая "психическая атака". Боевой дух моих солдат был настолько низок, что они покидали свои позиции, почти не открывая огня. Они, видите ли, прибыли из России, и генеральный штаб считал, что после России Италия - это нечто вроде курорта, но там, конечно, тоже было тяжело, хотя и полегче. Некоторые солдаты так перепугались, что приняли эту фигуру в белом за призрак или, как у вас говорят, за труп. И эта странная какофония. Все было очень умно придумано, ничего умнее я на войне никогда не видел, потому что психологический момент был очень правильно выбран. В первую мировую войну мы потеряли много солдат, бросая их в такие атаки против свежих частей противника, у которых был высокий боевой дух. Я не мог спасти наш штаб в Сан-Мельчоре-ди-Стетто, и наша линия обороны была прорвана. Одним из последних моих действий была отправка срочной просьбы о помощи командиру корпуса генералу фон Хаммерлинку, но я знал, что ему придется отдать приказ об общем отступлении: у нас тогда совсем не было резервов. Я имел под моим командованием мелкие подразделения триста восемьдесят первой дивизии - всего, наверно, человек двести; около пятисот гренадеров из дивизии Великого курфюрста, немного пожилых солдат из разных запасных частей и около трехсот фанатиков из дивизии эсэс Зейса-Инкварта. Я перемешал их, насколько это было возможно. Если бы британцы взяли пленных, я хотел создать впечатление, что у меня большие силы. Я уже отдал приказ об отступлении на своем участке, чтобы предотвратить полный упадок боевого духа - многие из моих солдат были бессменно на передовой по восемь-девять месяцев, - как вдруг, по причине, которая так никогда и не выяснилась, британцы начали отходить сами. Когда ко мне поступило это сообщение, я сначала не пове- рил, но приказал атаковать всеми силами. Если солдаты устали и пали духом, надо заставить их действовать активно. Даже безнадежная атака лучше, чем ничего. Через два часа мы вернулись на наши прежние позиции, нанеся противнику тяжелые потери. Я получил "Рыцарский крест" с бриллиантами, но отмечаю в моих мемуарах, что не заслужил его. Ни разу за всю свою службу в армии я не сталкивался с такой необычной и даже таинственной ошибкой, как допущенная в тех обстоятельствах британцами. Ответил ли я на ваш вопрос? Да уж, немцы - народ дотошный. Для человека, просившего извинения за то, что ему будет трудно говорить прямо с шумного коктейля, генерал Шванц справился с задачей просто великолепно. - Большое спасибо, герр генерал, - сказал Отфорд. Вы дали мне более чем исчерпывающую информацию, я позволю себе послать вам мою книгу и надеюсь, вы с ней ознакомитесь. - Простите? Генерал почти безупречно изъяснялся по-английски на военные темы, но в обычном разговоре был не так находчив. - Большое вам спасибо, - повторил Отфорд. - Спасибо вам, и желаю успехов в вашей чрезвычайно интересной работе. Отфорд повесил трубку и мрачно улыбнулся. Он позвонил Филипу Хеджизу и сообщил, что, возможно, придется внести кое-какие изменения в новое издание энциклопедии. Хеджиз был в восторге. Затем Отфорд зашел в цветочный магазин, купил большой букет алых роз и поехал домой. Его жену успело уже утомить тягостное молчание семейного раздора, вызванного лишь некоторым недомыслием, а вовсе не злым умыслом. Подаренный букет заставил ее расплакаться, настолько поступок этот был не в привычках ее мужа. Вечером в постели Отфорд рассказал ей все. - Я просто не мог посвятить тебя в это раньше, объяснил он, - мне и самому все было неясно. - Я понимаю, - прошептала она, хотя на самом деле ничего не поняла. Покосившись на нее краем глаза, он усмехнулся. - Тем не менее мне понадобится завтра твоя помощь. Утром мы съездим повидаться с полковником Олбэном. - Тебе нужна моя помощь? - Она была польщена. - И еще как. Если я поеду один, у него может появиться искушение поколотить меня. Но я надеюсь, в присутствии дамы он не отважится на это. Следующим утром Отфорды выехали в Саннингдейл. К домику полковника они добрались около половины двенадцатого. Днем он выглядел еще более убого, чем ночью. Он был собран из гофрированного железа, унылый вид его кое-как скрашивали побеги винограда и других ползучих растений. И лишь крошечный садик выделялся своей ухоженностью. Отфорд позвонил в дверь. Минуту спустя ее открыла миссис Олбэн. Казалось, при виде Отфорда она пришла в ужас. - Кто там еще? - послышался хриплый голос из дома. Миссис Олбэн не посмела ответить и в смущении замешкалась. Появился полковник, сжимая в зубах погасшую трубку мундштуком вперед. Он был одет в шорты и толстый серый свитер. - Какого черта вам надо? - бросил он резко. - Я ведь, кажется, указал вам в прошлый раз на дверь. - Вы вовсе не указывали мне на дверь, - храбро ответил Отфорд. - Вы даже не предложили мне войти. Разрешите представить вам мою жену Джин. Олбэн отрывисто кивнул, переводя неуверенный взгляд карих глаз с Отфорда на его жену. - Может, лучше пригласим их зайти? - осмелилась робко спросить миссис Олбэн. - Нет. Чего вы хотите? - Мне известна правда о форсировании реки Риццио, и я намерен предать ее гласности. - Да ведь правда об этом событии известна всем и каждому. - Рядовой Леннок так не считает. - Леннок? Где вы его откопали? - Неважно. - Он не может компетентно судить о том, что произошло. - Ну а старшина Ламберт и майор Энгуин? - Ламберт - наш худший тип кадрового солдата: приспособленец, подхалим. Что же до Энгуина, это просто упрямый осел, любитель среди профессионалов. Я буду отрицать все, что они ни скажут. - А как насчет генерала Шванца? - Генерала Шванца? Полковник Олбэн улыбнулся еле-еле; такая улыбка - знак признания, что оппонент выиграл очко в споре. - Входите, - сказал он. - Мадж, не потрудишься ли ты занять миссис Отфорд. Я хочу поговорить с мистером Отфордом наедине. В кабинете. Джин взглянула на мужа, тот ободряюще кивнул. - Я наварила варенья, - сказала миссис Олбэн, - с удовольствием вам покажу. Джин направилась за ней явно без всякого энтузиазма. Это был мужской мир. Отфорд последовал за полковником. - Прежде, чем вы начнете разговор, - сказал ему Олбэн, - что вам бросилось в глаза в этой комнате? - Ну конечно, фантастическая, потрясающая коллекция растений. Можно сказать, целый полк растений. - Я согласен на любое собирательное существительное, кроме этого, - в голосе полковника снова зазвучал металл. - Некоторые из них с Востока, не так ли? - Да, - сказал полковник, - этот малыш - из Тибета, а этот отвратный уродец - из Кашмира. У меня тут растения со всего мира. И капризные же они, надо сказать. Приходится держать под стеклом, при разных температурах, а в жилом доме это нелегко. Однако при известной смекалке чего только не достигнешь. - Он улыбнулся. - Что вы и доказали. - И давно вы этим занимаетесь? - спросил Отфорд. - С тех пор как оставил военную службу. Больше вы ничего здесь не замечаете? Ну скажем, отсутствия чего-то? Отфорд молча огляделся по сторонам, ища ключ к загадке. - Дело не в одной какой-то детали, - продолжал Олбэн. - Вам случалось бывать в домах военных людей? Отфорда вдруг осенило. - У вас здесь нет ни одной фотографии встреч однополчан, - сказал он, - ни единой воинской реликвии, даже портрета фельдмаршала в рамке*. ------- * Речь идет о портрете фельдмаршала Монтгомери, непременном сувенире английских офицеров - ветеранов второй мировой войны. ------- - Совершенно верно, - ответил Олбэн. - Теперь мне с вами проще разговаривать. Хотите виски? Больше у меня ничего нет. - Не рановато? - Для виски никогда не рано. Олбэн налил два бокала и протянул один из них Отфорду. - Можно мне немного... - Вода его только портит, - ответил Олбэн. - Поехали. Он присел на складной табурет, предоставив Отфорду сломанное кресло. - Я хочу уточнить кое-что, - начал Отфорд. - Почему вы были так резки со мной, пока я не упомянул фамилию Шванца? И почему так гостеприимны сейчас? Полковник рассмеялся и почесал щеку пропитанным никотином пальцем. Затем начал медленно набивать табаком трубку, обдумывая ответ. - Ничего на свете я не ценю так, как ум. И восхищаюсь людьми, умеющими вовремя прислушаться к своей интуиции. Это ведь тоже свидетельство ума. Вы, пожалуй, именно так и поступили. И доказали мне, что вы не какой-нибудь олух, падкий на сенсации, а человек, учуявший, где тут собака зарыта, и сам, своим умом дошедший до сути. В прошлый раз я сделал все, чтобы обескуражить вас. Я сбил вас со следа, но вы тут же взяли его снова. Я восхищен, теперь вы достойны моего гостеприимства. Да, по темпераменту судя, Олбэн был прирожденным лидером. И столь безмятежен в своем тщеславии, что на него невозможно было обидеться. Он не спеша раскурил трубку. - Вы надеетесь услыхать мой рассказ, - продолжал он. - Но вы его не услышите. Все, что я могу для вас сделать, - дать вам возможность приятно провести время. - И у вас нет никакого желания узнать, что сказал Шванц? - спросил Отфорд. - Нет. Он несомненно сказал правду. По мне, лучше бы он ее не говорил. - И вы согласны оставить неоспоренной версию событий, изложенную Гриббеллом? - О да. - Ответ Олбэна прозвучал чуть ли не пренебрежительно. Подняв взгляд, он увидел недоуменное лицо Отфорда и громко рассмеялся. - Мои начальники испортили меня. Я ведь на самом деле был этаким переростком-бойскаутом, а в те времена именно это и ценилось в армии. Балканская кампания в конце первой мировой войны была для меня сущим развлечением со всеми этими капризными французскими офицерами, сербами, преисполненными собственного достоинства, болгарами с их уязвленными национальными чувствами и греческими коммерсантами, с очаровательной наглостью делавшими бешеные деньги. Потом, в Индии, я отличился умением блестяще играть в поло, и как следствие - быстрое продвижение по службе. Конечно, вокруг постоянно гибли люди, но я был молод и смотрел на это как на невезение в игре. Он замолчал на минуту, разглядывая дымок от трубки. - Проблемы начались, когда я прибыл во Францию в тридцать девятом. Мне казалось, что я очутился среди величайшего сборища кретинов, столько их сразу я еще никогда не видел. Их глупость была столь сокрушительна, что всякий раз забавляла. Солдаты только и знали, что драили свои пуговицы и с разбега кололи штыками мешки, с неистовым воплем, пугавшим их самих. Впечатление было такое, будто все обучение сводится к одному - сделать людей как можно более приметными для неприятеля. Я возмущался и жаловался, но без толку. Когда фрицы перешли в наступление, мы сделали все, что было в наших силах, чтобы облегчить их задачу. И можем тешить себя мыслью, что проиграли кампанию куда более убедительно, чем немцы ее выиграли. Эфиопия после всего этого мне понравилась - это было возвращение к войне того типа, которую я любил. Не очень большие потери, пропасть превосходнейших пейзажей и здоровая жизнь на свежем воздухе. Потом Лондон, тепличное существование, завал канцелярской работы: знай перекладывай туманно составленные бумаги из ящичка "входящие" в другой - "исходящие". Я начал уже изнемогать от всего этого, когда меня послали в помощь старому Крауди Гриббеллу. Он пришел в ужас, увидев меня снова после стольких лет, но у него не хватило характера настоять на моем отчислении. Ему всегда не хватало характера, нашему Крауди. Впрочем, я чересчур щедр. Характера у него вовсе нет. И мы просидели на южном берегу паршивой речонки целых два месяца в бездействии, ожидая, когда же противник начнет отступать. Я прекрасно понимал: фрицы блефуют. Слишком уж большую активность проявляли они на своем берегу, чтобы принять ее за чистую монету. Но старый Крауди на это клюнул. Он смертельно боялся наступления немцев. Тут его вызвали в штаб на ковер. Он вернулся, бледный от гнева. Его всегда было очень легко обидеть, старину Крауди, чаще всего потому, что он не совсем понимал услышанное и боялся попасть впросак. Он пригласил кое-кого из нас пообедать с ним. Я помню этот обед - просто дьявольский кошмар. Кошмар в любом смысле. Крауди был преисполнен решимости не высовываться и не атаковать немцев и требовал от нас поддержки. "Черта с два я раскрою свои карты раньше бошей*", - сказал он. Я взорвался, заявил, что стыжусь служить под его началом, и прибавил кучу еще менее благопристойных вещей. В разговорах с ним я всегда перегибал палку, и потому только, что иначе до него бы ничего не дошло. Вернувшись к себе в штаб бригады, я решил испробовать на фрицах один из их же собственных старых трюков. Как только рассвело, первая рота двинулась вперед на очень узком участке фронта. Солдаты шли, вымазав дочерна лица, кто в нижнем белье, кто привязав к винтовкам простыни; курили, колотили в жестянки. Я возглавлял атаку в пижаме, курил трубку и читал на ходу "Иллюстрейтед Лондон ньюс". Мы шумели, как только могли. У одного парня нашлась волынка, набрали еще четыре горна и всяких там губных гармоник. А уж кричали - чертям небось тошно стало. Мы прошли сквозь позиции немцев, как нож сквозь масло, и через полчаса вступили в Сан-Мельчоре-ди-Стетто. ------- * Бош - презрительная кличка немцев, распространенная во Франции. ------- - А каковы были ваши потери? - Один убитый, четверо раненых. И тут я совершил роковую ошибку. Вместо того чтобы просить поддержки у командира соседней со мной польской дивизии, я послал донесение Крауди. Он ответил, что я арестован, и приказал нам немедленно отходить, заявив: я, мол, погубил запланированную им общую операцию по взятию Сан-Мельчоре. Я ответил, что, поскольку Сан-Мельчоре уже в наших руках, надобность в таком плане отпала. Это только усугубило дело. Он обвинил меня во лжи. И последним приказом, выполненным мною в армии, стал преступный приказ об отступлении. Мы потеряли четыреста двадцать четыре человека. Вот так-то. Олбэн помрачнел от охватившей его боли, потом улыбнулся снова. - Вот я и сделал именно то, чего, как сам говорил, делать не хотел. Все рассказал вам. А знаете, почему я решился на это? - Нет. - Потому что я хорошо разбираюсь в людях. Мой рассказ - цена, которую я намерен заплатить за то, чтоб побудить вас держать все это в тайне. - Как, вы сами не хотите, чтобы я восстановил истину? - Отфорд сорвался на крик. - Истина? Что такое истина? - Олбэн налил себе еще виски. - На любом заседании всяческих ведомств, на каждой сессии парламента все прямо лезут вон из кожи, чтоб установить истину и зафиксировать ее в протоколах, а потом в них никто и не глянет. - Пока не будет подан иск. - Для возбуждения иска требуется истец. В данном случае его не будет. - Олбэн смерил Отфорда пронзительным взглядом и придвинул табурет ближе к креслу. Любопытно, поймете ли вы меня, - произнес он очень тихо, чуть ли не благоговейно. - Я всегда хотел детей, а у нас их никогда не было; и ничто не внушает такого почтения к жизни, как стремление дать жизнь и вместе с тем невозможность сделать это. Я понимаю, в этом мире приходится совершать определенного рода поступки и то или иное дарование ко многому обязывает нас. Я был хорошим солдатом. Не знаю, приходилось ли вам наблюдать за игрой в лаун-теннис. Мяч иногда замирает на секунду над сеткой, словно не может решить, на какую же сторону упасть. Есть солдаты, похожие на этот мяч, и я был одним из них. Они либо становятся великими военачальниками, либо их увольняют, потому что они ведут себя как великие военачальники, не имея достаточно высокого ранга, чтобы это сошло им с рук. Именно так было со мной. У меня был талант к воинской службе, и - имей я чуть больше терпения - талант мой провозгласили бы военным гением. Но в глубине души я не уверен, что так уж пекся о славе, когда перестал служить на передовой; потом стал чересчур уж печься о солдатах, когда лишился права быть среди них. Меня совсем доконало то отступление - проклятое, идиотское, преступное отступление из деревни. Мы потеряли четыреста двадцать четыре человека. Солдаты падали на моих глазах как мухи. Я шел обратно к нашим позициям и надеялся получить пулю в спину. Ничего другого я не заслуживал за трусость, с которой повиновался тупоумным приказам Крауди, вместо того чтобы просто сидеть в занятой деревне и ждать, пока кто-нибудь с крупицей разума в голове и соответствующими галунами на фуражке осознает всю важность нашей победы. Но знаете, в тот момент мне больше всего хотелось махнуть на все рукой. Ведь четыреста двадцать четыре убитых - это не просто четыреста двадцать четыре жизни, загубленных ни за что ни про что, четыреста двадцать четыре так и не успевших состояться человека, четыреста двадцать четыре имени на листке бумаги. Нет, это четыреста двадцать четыре образования, четыреста двадцать четыре интеллекта, четыреста двадцать четыре мира эмоций, четыреста двадцать четыре характера, образа мысли. И - горе восьмисот сорока восьми родителей. А погибли они по одной-единственной причине - из-за антипатии ко мне Крауди Гриббелла. - Разве это не доказывает мою правоту? - взволнованно спросил Отфорд. - Гриббелл поступил просто чудовищно, а вас вынудили взять на себя вину за преступление, совершенное человеком, присвоившим себе всю славу последующей победы. - Значит, вы так это поняли? - тихо спросил Олбэн. Я не согласен с вами, честно говоря, потому что меня это все не волнует. Но я не могу позволить вам вновь растревожить скорбь, дремлющую в сердцах родителей этих ребят, объяснив им, что дети их запросто могли остаться в живых. Пусть уж лучше я останусь виноватым. И знаете почему? У меня достаточно широкие плечи, чтобы нести это бремя. А у Крауди - нет. Для меня эта глава закрыта. Для него - нет. Он потратит всю оставшуюся жизнь, пытаясь оправдать свои действия из боязни, как бы не выплыла наружу иная версия. А со мной, Отфорд, мои растения, и мне все безразлично. Как чудесно следить за их ростом - листья день ото дня становятся чуть больше, ростки выбиваются из-под земли, тянутся к свету, дышат. Да, это компромисс, но он приносит мне удовлетворение - удовлетворение прекрасное и трепетное. Я устал от смерти, от грязи и слез и от решений, ведущих ко всему этому. Я счастлив. А Крауди - нет. Он сидит в своем унылом клубе и только и ждет, что же случится дальше. Он не может вынести этого. Я - могу. У меня на совести груз поменьше. - Вы хотите, чтобы я обо всем забыл, - медленно произнес Отфорд. - Да. Я прошу вас, обещайте мне все забыть. - Но генерал Шванц написал книгу. - Кто ее прочтет? Да и кто прочтет книгу Крауди, если уж на то пошло? И кто прочитает ваши статьи? Только друзья, враги да горстка студентов. В масштабе истории мы не так уж важны, и вы, и я. Так забудете? - Н-да... - Отфорду не хотелось связывать себя обещанием, хотя безмятежное спокойствие Олбэна глубоко взволновало его. - Я расскажу вам еще кое-что о Крауди, - сказал полковник. - Год назад умерла его жена, а его единственный сын погиб во Франции в последнюю неделю войны. Крауди никогда толком не знал любви и потому не чувствует сейчас ничего, кроме пустоты, ощущения какого-то обмана. Он достаточно глуп, чтобы ожесточиться. Что ж, нельзя долго сердиться на такую несчастную старую пустышку. - Олбэн налил себе третий бокал. - Я читал ваши работы, - продолжал он. - Вы хорошо пишете. У вас хлесткий, злой стиль. Вы намного моложе меня. Но в один прекрасный день вы вдруг поймете, что в каждом человеке есть нечто большее, чем замечаешь с первого взгляда. И вы добавите к написанному вами немного жалости. Вот тогда вы начнете расти, как эти цветы. У вас есть дети? - Нет, - хмуро ответил Отфорд. - Вам... ничто не мешает завести их, скажем, сейчас? - Нет. Просто, пожалуй, было не до того. - Господи! - взорвался Олбэн. - Вы даже не знаете, чего лишили себя! - А вы знаете? - Кому же и знать, как не бездетному родителю, решительно ответил Олбэн и улыбнулся. - И еще я знаю теперь, мы с вами понимаем друг друга, и для общего блага вы забудете обо всем, кроме моего неповиновения приказу. Солдаты - это дети, которые никогда не становятся взрослыми, Отфорд. Я сейчас становлюсь взрослым. Дайте же мне такую возможность. И, кстати сказать, станьте-ка взрослым сами, пока не поздно, пока вам не отвели еще персонального кресла в этих клубных яслях на улице Сент-Джеймс для впадающих в детство, куда престарелые младенцы приходят умирать. Провожая Отфорда к двери, Олбэн добавил: - Я, разумеется, не ударил в ту ночь жену. Никогда не делаю этого. Просто ломал перед вами комедию. Она замечательная женщина, моя Мадж, но до сих пор переживает, как, кажется, сейчас и вы. А я вот не переживаю, и Мадж не может мне этого простить. - Я, по правде сказать, тоже не могу, - неловко улыбнулся в ответ Отфорд. В машине на обратном пути Отфорд почти не разговаривал. И поскольку Джин отвратительно провела время, пытаясь вести светскую беседу с миссис Олбэн, в наступившем молчании снова начала собираться гроза. - Куда ты направляешься? - вдруг спросила Джин. - У меня дело в городе, - отрывисто ответил Отфорд. - Тогда завези меня сначала домой. - Это ненадолго. Они не разговаривали больше, пока не доехали до улицы Сент-Джеймс, но, видя, как агрессивно Отфорд ведет машину, Джин поняла, что он расстроен. - Если подойдет полицейский, объясни ему, что я сейчас вернусь, - сказал он, поставив машину у тротуара. Отфорд взбежал по лестнице, перепрыгивая через ступеньки, и быстро вошел в гудящие от шепота пещеры своего клуба. Генерал сэр Краудсон Гриббелл сидел на своем обычном месте, уставившись в пустоту. Отфорд пристально глянул на него, охваченный холодной яростью. Голове своей генерал, как всегда, придал странное положение, чуть задрав ее кверху и словно ожидая, не осмелится ли невидимая муха опуститься на его чело. Иных эмоций его облик почти не выражал, если не считать смутного упрямства и уныния - неизменного следствия светского воспитания. Время от времени генерал моргал, и седые его ресницы схватывал солнечный луч. Рядом с ним никто не садился. Он был в одиночестве. Вошел старый официант с бутылкой шампанского и поставил ее на низкий столик перед генералом. - У вас праздник, сэр? - спросил официант, откупоривая бутылку и наливая вино в бокал. - Да, - безучастно отвечал генерал, - день рождения сына. Отфорд почувствовал вдруг ком в горле и бежал из клуба. Подходя к машине, он посмотрел на сидевшую в ней жену. Она была прехорошенькая, но годы, пожалуй, чуть-чуть брали свое. А может, выражение лица стало грустнее, чем раньше, плотней сжались губы и поубавилось веселья в глазах. Он сел за руль и улыбнулся ей. - Дорогая, - сказал он, - я хочу получше узнать тебя. Джин рассмеялась, правда, не очень-то счастливо. - Не пойму, о чем это ты? Отфорд взглянул на жену, словно видя ее впервые, и поцеловал так, будто они вовсе не были женаты. Потом в тот же день Джон написал Хеджизу, что не будет вносить никаких изменений в статью. А еще через несколько дней, когда пришла книга генерала Шванца, он позабыл даже распечатать бандероль. Перевод Ю. Зараховича. +-------------------------------------------------------------+ |OCR, правка - Aleksandr Evmeshenko. Если Вы обнаружите ошибки| |в этом тексте, пожалуйста, вышлите строку из текста с ошибкой| |по адресам: e-mail: A.Evmeshenko@vaz.ru | | netmail: 2:5075/10.7 Aleksandr Evmeshenko | +-------------------------------------------------------------+