рло. - Как же вы высказывали свои жалобы, если не делали этого устно? - Я писал записки, которые подсовывал ей под дверь. - Вы когда-либо получали на них ответ? - Никогда. Если не считать... - Эдвин запнулся. - Продолжайте. - Однажды дверь распахнулась, как раз когда я подсовывал под нее записку. - Кто же ее открыл? - Джентльмен. - Джентльмен? Как он был одет? - На нем была нижняя рубашка. - И что еще? - И все. - Вы хотите заявить суду, - теперь запинался мистер Эммонс, - что дверь квартиры миссис Сидни открыл человек, одетый в одну лишь нижнюю рубашку? - Возможно, на нем были еще и носки, я не помню. - У меня больше нет вопросов. Поднялся сэр Клевердон, выгнув брови триумфальными арками. - С вашего разрешения, милорд, мне хотелось бы задать свидетелю еще несколько вопросов. - Надеюсь, не очень много. Приступайте. - Вы запомнили лицо того человека, или джентльмена, если вам так больше нравится? Узнали бы вы его при встрече? - Он, пожалуй, был среднего роста, темноволосый, с чистой кожей. - Есть ли сходство между ним и обвиняемым? - Да, сейчас, когда вы это сказали, я нахожу большое сходство между ними, хотя и не мог бы поклясться, что это - он. Слова Эдвина вызвали возбуждение в зале, и Эхоу посмотрел на него с откровенной ненавистью. - Что же вам сказал тот человек? - Я не понял его слов, но звучали они так... - И Эдвин произнес два слова, которые никогда не употребляются в обществе. В зале послышался изумленный вздох, какая-то девушка хихикнула, почтенный господин выкрикнул что-то неразборчивое, а судья призвал всех к порядку. - Отсюда ясно, к какой утонченной публике принадлежали друзья вашей учтивой соседки, - заметил сэр Клевердон. - Но что означают эти слова? - спросил с болью в сердце Эдвин. - Ничего не означают, - ответил сэр Клевердон, но, при всей их популярности в рядах вооруженных сил, я не советовал бы вам украшать ими свою речь в цивильном обществе. - И добавил, чтобы помочь Эдвину оправиться от шока: - Это один из способов сказать: "Будьте любезны удалиться". (Смех в зале.) Когда, наконец, тишина была восстановлена, сэр Клевердон задал следующий вопрос: - Когда это произошло? - Около одиннадцати часов утра. - Но когда именно? - Ах да... - Эдвин еще не совсем пришел в себя. - Утром того дня, когда произошло убийство. Зал оцепенел. Эхоу, водитель грузовика, давал показания перед Эдвином и охотно признал, что поддерживал с миссис Сидни мимолетное знакомство, но заявил, что в день убийства с девяти часов находился у сестры в Айлингтоне. Сестра подтвердила алиби. - Вы уверены? - спросил Эдвина сэр Клевердон. Седьмого июля? - Я не помню даты, но это было именно в тот день. Я как раз шел на работу. - Когда вы уходите на работу? - Около одиннадцати. - Разве вы не знаете точно, когда уходите? - Около одиннадцати. - Вы хотите заявить суду, что не знаете точно, в котором часу уходите на работу? Эдвин начал запинаться. Это была последняя капля. - Разве люди обязаны знать точное время, когда они уходят на работу? - Да, - отрезал сэр Клевердон. Неужто он один такой в целом мире - урод, не похожий на всех? И кролики никогда не смогут разделить с ним это ужасное испытание. Сколько еще сможет он выстоять в этой кошмарной комнате, которая, кажется, битком набита людьми, досконально знающими, что и в котором часу делали они сами и даже что и когда должны делать другие. - Около одиннадцати, - услышал он собственный голос. - К которому часу вы должны приходить в Би-би-си? - К одиннадцати. - Вы хотите сказать, что уходите из дому около одиннадцати, чтобы к тому же часу быть на службе, пройдя чуть не полгорода? - В тот день я опоздал. - Когда вы пришли на работу? - Где-то после одиннадцати. - Насколько позже одиннадцати? - Где-то в одиннадцать десять... одиннадцать пятнадцать. - Сколько времени отнимает у вас дорога от дома до Би-би-си? - Около двадцати минут. - Значит, будет логично предположить, что вы покинули дом между десятью пятьюдесятью пятью и десятью пятьюдесятью? - Я так полагаю. - Почему же вы не сказали мне это с самого начала? - Почему? - выпалил Эдвин. - Потому что я поклялся говорить правду и ничего, кроме правды, и с моей стороны присяга эта была ошибкой. - Что-что? - переспросил судья. - Я не знаю правды! - вскричал Эдвин, широко раскрыв глаза. - Понимаю, я должен точно знать все, но я не знаю! Не знаю, в котором часу я покинул дом, да если б и знал минута в минуту, все равно не узнал бы с точностью до секунды, а если я не могу рассказать вам все до мельчайших подробностей, значит, не сумею сказать правду. - Говорите громче! - приказал судья. Странно, Эдвину казалось, будто он кричит во весь голос. А оказывается, он все это бормотал себе под нос. Закрыв глаза, он резко замотал головой из стороны в сторону, но, открыв глаза снова, лучше видеть не стал. Сэр Клевердон впился в него взглядом - сущий орел. Судья - гриф, а мистер Эммонс - крот. - Во всяком случае, вы покинули дом утром после половины одиннадцатого? - Должно быть, так. - Вы возвращались домой до семи вечера? - Думаю, что да. - Думаете, что да? - Пожалуйста, - взмолился Эдвин, - нельзя ли помедленнее? - Говорите громче, - напомнил судья. Нечеловеческим усилием воли Эдвин взял себя в руки. - Передача выходит в эфир в три пятнадцать, - сказал он. - Ровно в три пятнадцать. И кончается в три сорок пять. - Что вы делали после окончания передачи? - Вернулся домой выпить чаю. - Прямо домой? - Да. - Итак, мы можем допустить, что вы вернулись домой между четырьмя и четырьмя пятнадцатью? - Полагаю, что так. - В каком смысле "полагаете"? Это ведь очевидно, не правда ли? - Если вы так считаете, сэр. - Да, я так считаю. Долго вы оставались дома? - Достаточно долго, чтобы заварить чай и съесть лепешку. Я намазал ее маргарином и малиновым вареньем. Затем я помыл посуду, вытер ее, убрал в буфет и пошел в зоопарк. - Все это, должно быть, заняло еще четверть часа? - Я не знаю. - Вы, наверно, на редкость неторопливый едок? - Я не знаю. - Просто невероятно, что находятся люди, ухитряющиеся пройти по жизни, не имея ни малейшего представления, что, когда и как именно они делают. Попрошу вас сосредоточиться, если можете. Вернувшись домой выпить чаю, не обнаружили ли вы какие-либо признаки продолжавшегося присутствия этого человека в квартире миссис Сидни? - Я слышал голоса. - Голоса? - Кричал мужчина. Играло радио, передавали танцевальную музыку. Потом, судя по звуку, разбилось стекло. - Вы опознали тот же голос, который бросил вам в лицо грязное ругательство? - Не могу сказать. Может, тот, а может - и нет. - Вы разобрали какие-либо слова, произнесенные этим голосом? - Да. Нет, я не смею произнести их вслух, боюсь, они окажутся неприличными. - Я приказываю вам рассказать нам, что вы услышали, вмешался судья, наклонясь вперед, - и громогласно. - Я услыхал нечто вроде: "Только пикни - а может, "пискни"? - и я из тебя отбивную сделаю!" Да, нечто в этом роде. - Говорил мужчина? - Да, а это что-то совсем ужасное? Я и запомнил все, потому что ничего не понял. - Вы слышали ее голос? - Нет, только ее смех. Я все время слышал ее смех, вплоть до самого ухода. - А что вы подумали, услыхав звон бьющегося стекла? - Наверно, решил я, кто-то уронил стакан. - Ничего более бурного вы не заподозрили? Не прозвучало ли это так, будто стакан скорее швырнули, а не уронили? - Какой в этом смысл? - Если стакан швырнуть с достаточной силой, можно поранить человека, в которого целишься. - Никогда не слыхал, чтобы кто-нибудь поступал так. - Говорите громче, - сказал судья. - А когда вы отправились в зоопарк, - голос сэра Клевердона звучал очень настойчиво, - вы не заметили никакого транспортного средства, стоявшего у дома? - Я не помню. - Шестиколесный грузовик? - Я не знаю. - Вы вообще не заметили никакой машины? - О, я припоминаю, какие-то мальчишки играли на улице в крикет. Мяч закатился под машину, и один мальчик полез доставать его из-под колес. Я сказал ему, что это опасно и надо быть поосторожнее, потом заглянул в кабину удостовериться, что там нет водителя. - Сколько лет было этому мальчику? - Лет десять, двенадцать, а может - четырнадцать. Я не очень хорошо различаю возраст детей. - Если он играл в крикет, ему, вероятно, было больше шести. - О, думаю, так, ведь он курил. - Курил? Вы сказали, там была машина. Сумеет ли мальчик в том возрасте, когда уже курят, залезть без труда под современный легковой автомобиль? - Нет, пожалуй, эта машина была побольше легкового автомобиля. - Вам пришлось нагнуться, чтоб заглянуть в кабину? - Напротив, мне пришлось встать на цыпочки. - На цыпочки? Если только это не был лимузин, выпущенный до тысяча девятьсот десятого года, полагаю, вы видели грузовик - серый грузовик марки "Лейланд" и, возможно, с белой надписью на дверце: "Братья Хискокс, Хэмел Хэмпстед"? Эммонс выразил протест против формы, в которой был задан вопрос. Сэр Клевердон снял вопрос, но никто не мог отрицать, что он уже успел задать его. - Я кое-что припоминаю об этом, - по собственной инициативе заявил Эдвин, потирая лоб. Эхоу заметно напрягся. - Говорите громче, - распорядился судья. - Помню... там была картинка... похоже, переводная... юная дама в весьма нескромном купальном костюме... с цветным мячом в руках... Картинка была наклеена на стекло, через которое водитель видит дорогу... лобовое стекло, так, кажется? Я еще, помню, удивился, как полиция допускает нечто подобное, ведь картинка эта закрывает водителю обзор и наводит на непристойные мысли. Хотя как улика все это выглядело не очень убедительно, Эхоу решил, наверно, что угодил в ловушку, и, будучи человеком грубым и несдержанным, вскочил и разразился в адрес Эдвина отвратительной бранью, которую тот, к счастью, не понял. Сэр Клевердон выразительным жестом бросил на стол свои бумаги. - У меня больше нет вопросов, - пробормотал Эммонс. Судья вперил взгляд в Эдвина и произнес голосом, скрипевшим как палая осенняя листва под подошвами башмаков: - Если вам когда-нибудь еще случится давать показания в суде, настоятельно рекомендую вам проявить большую наблюдательность, а также излагать свои мысли более связно и членораздельно. Сегодня вы сначала обрисовали покойную в розовых тонах, как совершенно безобидную особу, но затем, в процессе перекрестного допроса, дали столь противоположное описание ее характера, что трудно не заподозрить вас в заведомом намерении исказить истину с самого начала. Я не думаю, что это так, поскольку очевидно: вы человек, не привыкший давать показания в суде, и искренне верите, будто каждый имеет право на истолкование сомнений в его пользу. Но одно дело толкование сомнений и совсем другое - абсолютная слепота к фактам. Она приводит к даче показаний, чреватых судебной ошибкой, если они не будут подвергнуты анализу самыми строгими методами, принятыми в системе нашего судопроизводства. Я призываю вас подумать как следует над моими словами, ибо ваши сегодняшние показания были самыми путаными и самыми нелогичными из всех, какие мне довелось выслушать за время работы в суде. Прошу следующего свидетеля! Эдвин, конечно же, не был главным свидетелем. Сестра Эхоу, не выдержав повторного допроса, призналась, что алиби подсудимого было вымышленным. Грузовик опоздал к месту назначения более чем на двадцать четыре часа, а полиция обнаружила письма и отпечатки пальцев, которые в конечном счете и отправили Эхоу в тюрьму до конца дней. Но Эхоу оказался не единственным человеком, чью дальнейшую жизнь изменил этот судебный процесс. Эдвин не мог уже возвратиться домой. Он остался в гостинице. Мучимый опасениями, он то и дело проверял, заперта ли его дверь. Купил маленькую записную книжечку и скрупулезно отмечал в ней с точностью до минуты время выхода из дома и прихода на работу. Сидя в автобусе, он пристально обшаривал глазами дорогу, высматривая что-либо подозрительное или просто достойное внимания. Он стал чрезмерно наблюдателен, в его поведении появилась непонятная резкость. На работе он приветствовал свою старую добрую знакомую мисс Олсоп, говоря ей вещи, которых никогда не говорил раньше: - Доброе утро, мисс Олсоп, вы, как я замечаю, сегодня в зеленом. Это зеленый твид, не так ли? И камея с женским профилем времен короля Георга. Туфли? Коричневые башмаки. Чулки из крученой пряжи. Благодарю вас. Пока что у меня все. - И Эдвин заносил все эти подробности в записную книжку. Той же странной процедуре Эдвин подвергал и мисс Батлер, а иногда он неожиданно переставал петь посреди передачи, и не потому, что забывал слова, а потому, что замечал вдруг - положение минутной стрелки часов на стене студии не совпадает со стрелкой его ручных часов. И только в роли кролика Зигфрида он оставался таким, каким был прежде - мягким, чудаковатым и чуточку трагичным. Мисс Батлер героически пыталась понять, что с ним происходит. - Вы больше не ходите в зоопарк, как раньше? - сердечно спросила она. В глазах Эдвина появилось лукавое выражение. - Нет, - ответил он, - не хожу. Ведь животные не умеют говорить, и, если там со мной что-нибудь случится, они не смогут давать показания. - Но что там может случиться с вами? - Убийство, - не моргнув глазом ответил Эдвин. - Убийство? Кому понадобится убивать вас? - В Лондоне миллионы людей, - уклончиво ответил Эдвин. - Но это не сойдет им с рук, теперь уж никак не сойдет. Вам могу рассказать: когда я прихожу вечером домой, я запираю дверь и пишу на листе бумаги, кто я и чем занимаюсь, адресую письмо "Тому, для кого это представит интерес", и прячу его под матрас. В этом письме я перечисляю все свои передвижения за день, всех собеседников и излагаю содержание всех разговоров с ними. Нынче вечером я упомяну в нем и вас, мисс Батлер, и наш разговор, Эдвин посмотрел на часы, - который состоялся в шестнадцать часов восемь минут. - Но зачем вам это, мистер Эпплкот? - спросила мисс Батлер, начиная испытывать острое беспокойство. - Чтобы быть готовым к даче свидетельских показаний, мисс Батлер. Не знаю, доводилось ли вам давать показания в суде, но они должны звучать ясно и внятно. Уж не знаю, заметили ли вы, я приучаю себя говорить более громким голосом. - Это заметили звукооператоры. Вы создаете им немало затруднений. Эдвин рассмеялся. - А знаете, почему я прячу письма под матрас? Полиция обязательно их обнаружит, но ни у одного убийцы не хватит сообразительности туда заглянуть. - Он как-то неуверенно нахмурился. - А вдруг хватит? Пожалуй, надо подыскать другое место. Отдел детских передач расстался с Эдвином Эпплкотом с неподдельным сожалением. Но слишком уж он рассеянно исполнял детские песенки, и поведение его вызывало все большее и большее беспокойство. Не сознавая жестокого смысла своего подарка, коллеги преподнесли ему на прощание настольные часы с красиво выгравированной надписью. Ни одни часы не способны долго показывать абсолютно точное время, и поэтому Эдвину предстояло провести немало мучительных минут, сверяя настольные часы с наручными и пытаясь определить, какие из них идут верно. Инспектор Макглашан с большой картонной коробкой под мышкой ожидал в приемной доктора Фейндинста. Наконец доктор вошел в комнату, и они пожали друг другу руки. - Ну как он? - спросил Макглашан. - Он очень милый и славный человечек, - с легким австрийским акцентом ответил доктор Фейндинст. - Совершенно безобиден и не доставляет никаких хлопот, не то что некоторые другие наши пациенты - буйные параноики и прочие. Хотите навестить его? - А можно? - Разумеется, идите за мной. - Можно оставить здесь коробку? - Конечно. Когда они шли по коридору, доктор Фейндинст сказал: - Главная наша проблема - обеспечить ему полный покой. Он до того обостренно наблюдателен, что изнуряет себя, пытаясь заметить все происходящее вокруг и описать. Макглашан вошел в комнату Эдвина. Шторы на окне были задернуты. - Помните меня? Я - Макглашан. - Конечно, помню. Немецкая овчарка. - Что? Эдвин был сама сердечность. - Прошу вас, инспектор, присаживайтесь. Ну что ж, больше меня врасплох не застанете, нет. Они задернули шторы на окнах, создают мне покой, но я все равно подглядываю из-за них на улицу, когда никого нет. Я как раз подглядывал, когда вы шли по коридору. Вы едва не застигли меня, но не успели. - Что вы поделываете? - спросил инспектор. И получил совершенно неожиданный ответ. - Я? Сейчас расскажу вам. Встал в шесть тридцать семь, с шести тридцати семи до шести пятидесяти одной умывался, в шесть пятьдесят две почистил зубы, позавтракал вареным яйцом. Яйцо новозеландское, судя по надписи на скорлупе. Выпил чаю с одним куском сахара, съел две булочки с маслом. Завтрак продолжался ровно с семи девяти до семи двадцати одной. Читал газету "Ньюс кроникл", дополнительный выпуск, с семи тринадцати, когда я ее развернул, до семи двадцати девяти, когда я ее положил. После этого находился здесь, в своей комнате, если не считать короткой прогулки. Я вышел в десять девятнадцать и вернулся в десять сорок шесть. И было десять пятьдесят семь, когда вы вошли в комнату. Кстати, инспектор, который час на ваших? - Ровно одиннадцать. - Ваши часы спешат почти на целую минуту. - О, благодарю вас, - Макглашан сделал вид, будто подводит часы. - Послушайте, - прошептал Эдвин, - если там через дорогу будет совершено преступление, - и он показал пальцем на окно, - могу сообщить: в девять сорок одну голубой "остин"-универсал подъехал к дому восемнадцать и стоит там до сих пор. Номер "Бе Икс Ка - семьсот пятнадцать". - Большое спасибо, - грустно ответил Макглашан, притворяясь, будто записывает номер. - Если мы его поймаем, то только благодаря вам. Наступила неловкая пауза, во время которой Макглашан пытался гипнозом вернуть Эдвина в нормальное состояние. - По кроликам не скучаете? - спросил он наконец. - Нет, - ответил Эдвин, - они счастливы там, где они есть. И нет у них наших проблем. - Может, и есть, просто мы совершенно не понимаем их языка. - Да, возможно, и есть, - уклончиво вздохнул Эдвин. - А по Би-би-си не скучаете? - Нет, ведь я теперь занят по-настоящему важной работой - собираю материал для свидетельских показаний. - А по вас скучают. - Кто? - Дети. - Мне не до детей сейчас. Это - взрослый мир. И здесь нельзя быть чересчур мягким, нельзя быть слепым к фактам. - Эдвин с истовым благоговением пересказывал слова судьи. Когда Макглашан вернулся в кабинет доктора Фейндинста, тот спросил: - Как вы его нашли? - Будь прокляты все юристы! - злобно ответил Макглашан. - Чем они только занимаются? Чтобы выстроить свои доказательства, они подберут всегда из ряда вон выходящий случай, изобилующий извращенными и из ряда вон выходящими обстоятельствами, и представляют его как обыденное и естественное событие. Почему этот маленький человечек должен знать обо всех ужасах, которые вносят в жизнь люди, воспринимающие их как нечто само собой разумеющееся? Почему мы лишаем его права оставаться наивным простаком? Законники покарали убийцу и довели свидетеля до умопомешательства. И это называется правосудием! А где же теперь те, кто сделал это? Расселись по своим клубам, обдумывая, как бы еще вставить нам, работягам, палки в колеса. А этот бедный недотепа торчит здесь, изобретая прорву свидетельских показаний, которые его никто никогда не попросит давать. Меня от этого просто тошнит! - Вас послушать, - ухмыльнулся доктор, - так вы уже созрели, чтобы занять одну из наших палат для буйных. - Я вам кое-что скажу, доктор, - заговорщицки наклонился к нему Макглашан. - В этом человечке есть некая изюминка; нет-нет, никакая это не блажь, да и мысль, собственно, не моя. Я узнал об этом от моей пятилетней дочки. Зашел я вчера в спальню пожелать ей спокойной ночи, а она смотрит на меня и спрашивает: "Папа, почему у кролика Зигфрида стал другой голос?" Ей-богу, доктор, я чуть было ей все не рассказал. И когда-нибудь расскажу. - Что ж, как знать, может, год или два спустя он сможет туда вернуться. Макглашан покачал головой. - Вы не хуже меня знаете, что это неправда, доктор. Слишком сильную травму нанесли они ему в своем судилище. Он этого не вынесет. Если порядок вещей изменился бы, жизнь, может, и стала б ему по плечу, - вот все, что я хочу сказать. - Мы живем в жестоком мире, инспектор, - вздохнул врач. - Наши с вами профессии тому свидетельства. - Жестоком? - переспросил Макглашан. - Нет, он грязен! Грязен! И часто те, кто выглядят самыми чистыми, и есть самые грязные. Те, кто облечены ответственностью. Осторожно подняв свою коробку, Макглашан направился к двери. Прежде чем открыть ее, он обернулся и сказал: - Нам жаловаться не приходится. Мы за себя постоять сумеем. - И с непонятной робостью посмотрел на свою коробку. - Я принес ему подарок, но, пожалуй, после нашего разговора лучше не отдавать его. Подарю своей дочке. - Что это? - спросил доктор Фейндинст. Макглашан воткнул обратно в коробку высунувшийся оттуда краешек салатного листа и сказал тихо: - Кролик. Перевод с англ. Ю.Зараховича +-------------------------------------------------------------+ |OCR, правка - Aleksandr Evmeshenko. Если Вы обнаружите ошибки| |в этом тексте, пожалуйста, вышлите строку из текста с ошибкой| |по адресам: e-mail: A.Evmeshenko@vaz.ru | | netmail: 2:5075/10.7 Aleksandr Evmeshenko | +-------------------------------------------------------------+