давая тому возможность встать под золотисто-серебряный мост из густого потока летящих плодов. Рой прикурил сигарету и с отвращением наблюдал за тем, как Уайти цепляет дубинку к кольцу на ремне и принимается помогать Фу Фу метать бананы в тележку. Вот он, профессиональный полицейский, зло подумал Рой, и вспомнил обходительного седовласого капитана, читавшего им в академии лекции о "новом профессионализме". Нет, старик фараон, ворующий яблоки, оказался чрезвычайно живуч. Только взгляните на этого старого мерзавца, при полной униформе швыряющего бананы на глазах у покатывающихся со смеху работяг! Ну чего он не уволится из полиции? Мог бы тогда хоть день напролет сыпать бананами, язви тебя тарантул в жирный зад, подумал Рой. И как их только угораздило послать меня в этот участок на Ньютон-стрит! Не понимаю. Что за польза была выбирать из трех дивизионов, если на этот выбор потом наплевали и умудрились заслать его по чьему-то капризу в участок в двадцати милях от дома. Жил он почти в самой долине. Могли послать его в один из местных округов, или в Хайлэнд-парк, или хотя бы в Центральный дивизион, он, кстати, и называл его в анкете, но уж на Ньютон-стрит он даже не рассчитывал. Беднейший из негритянских районов, чья нищета попросту удручает. Лос-анджелесский "Ист-Сайд", из которого, как Рой успел выяснить, негры-новоселы стремятся поскорее перебраться в здешний "Вест-Сайд", куда-нибудь к западу от Фигуэроа-стрит. Однако то обстоятельство, что большинство местных жителей - негры, как раз привлекало Роя. Если он когда-нибудь и покинет полицию для того, чтобы стать криминологом, хорошо бы на этот случай получить исчерпывающее представление о гетто. А через год-другой, научившись всему необходимому, можно перевестись на север, возможно в Ван-Найс или Северный Голливуд. Когда они наконец выехали с территории рынка, заднее сиденье дежурной машины было завалено бананами, авокадо и персиками, а сетка на нем до отказа набита помидорами, которыми Уайти разжился в самый последний момент. - Ты знаешь, что имеешь полное право на половину всего, что здесь есть, - сказал Уайти, когда они, стоя на участковой автостоянке, перегружали продукты в его собственную машину. - Я же сказал, мне ничего не нужно. - Промеж собой напарники должны все поровну делить. Половину можешь забрать. Возьми хоть авокадо. Ну чего бы тебе их не взять? - Сукин ты сын, - выпалил Рой, не сдержавшись. - Да будь они прокляты! Послушай, я только что из академии. И теперь должен пройти восьмимесячную стажировку. А из-за какого-нибудь пустяка могу вылететь отсюда в любую минуту. Стажеру неоткуда даже ждать страховки, и не мне тебе это объяснять. Сейчас я не могу брать на чай. По крайней мере вот это. Бесплатная закуска, сигареты, кофе - это ладно, это, похоже, стало традицией, но что, если сержант засек бы нас сегодня вечером на рынке? Я мог потерять работу! - Прости, мальчуган, - произнес Уайти с обидой. - Я и не думал, что у тебя такое в голове. Уж коли бы нас подловили, я принял бы огонь на себя, тебе следует это понимать. - Неужто? А что бы я сказал в свое оправдание? Что ты приложил мне к виску свою пушку и насильно принудил сопровождать себя в турне по торговым точкам? Перекладывать фрукты Уайти заканчивал в полном молчании и не обмолвился ни словом до тех пор, пока они не возобновили патрулирование. Тут-то он и сказал: - Эй, напарник, езжай к телефонной будке, мне опять надобно звякнуть. - Какого хрена? - сказал Рой, вовсе уж и не заботясь о том, что там подумает Уайти. - Чего ради? Может, толпа толстозадых баб выстроилась у телефона в участке, чтобы шепнуть тебе в трубку о своей любви? - Я только поболтаю со стариной Сэмом Такером, - сказал Уайти, глубоко вздохнув. - Там, у телефона, старый негодяй кукует один-одинешенек. Мы ведь с ним однокашники по академии. В октябре нашей дружбе будет двадцать шесть лет. Тяжко быть цветным и работать в таком ниггерском округе, как наш. Иногда по ночам, когда приводят какого-нибудь черного мерзавца, пристрелившего старуху или еще что натворившего в том же роде, и когда полицейские в буфете не закрывая рта поливают ниггеров в мать и в душу, Сэму становится совсем скверно. Он все это слышит и душой изводится, вот ему и делается скверно. Штука ясная, как ни рассуждай, а для полицейского он слишком стар. Когда пришел на эту работу, ему уж тридцать один было. Хорошо бы ему отцепить свою брошку и сняться с этого гиблого места. - А сколько было тебе самому, Уайти, когда сюда пришел? - Двадцать девять. Эй, вези меня к будке на Двадцать третьей. Ты же знаешь, это моя любимая будка. - За столько времени - как не знать! - сказал Рой. Рой притормозил у тротуара и минут десять ждал, страдая от безнадежности, пока Уайти наговорится с Сэмом Такером. Профессионализм в полицию придет только тогда, когда она избавится от старого племени, размышлял Рой. Хотя какое ему до этого дело! Строить карьеру на полицейской стезе он не намерен. Эта мысль напомнила ему, что, если он надеется не выбиваться из графика и вовремя получить диплом, лучше бы взяться за ум и записаться на следующий семестр. Удивительно, что вообще находятся люди, желающие ради карьеры выполнять подобную работу. Подготовительный период позади, и теперь сам Рой стал частью системы, суть которой предстояло еще постичь, чтобы потом, набравшись необходимых знаний и опыта, покинуть эту систему за ненадобностью. Взглянув в зеркальце машины, он лишний раз убедился, что здорово загорел на солнце. Дороти говорила, что и не помнит его таким загоревшим - то ли из-за формы, то ли из-за теперешней его пригожести, но она явно находила его соблазнительнее прежнего и часто сама изъявляла желание заняться с ним любовью. Но, может, тут причина и в другом: в ее первой беременности и сознании того, что вскоре какое-то время ничего этого не будет. Он потворствовал ее желаниям, хотя огромный курган жизни и вызывал в нем чувство, близкое к отвращению; и даже притворялся, что получает не меньше наслаждения, чем раньше; раньше - это когда ласкал гибкое, податливое тело и атласный живот, на котором, похоже, от нынешней беременности навсегда сохранятся длинные рубцы. Она сама во всем виновата. У них ведь было решено: в течение пяти лет - никаких детей. Она допустила ошибку. Новость буквально его ошеломила. Приходилось менять все планы. Работать старшей стенографисткой в "Рем электроникс", где ей так здорово платили, она больше не могла. Чтобы поднакопить деньжат, ему придется остаться в полиции чуть ли не на целый лишний год. Но отца или Карла он не станет просить о помощи и даже не попросит взаймы - особенно теперь, когда они поставлены в известность, что в семейную фирму он не войдет. С него довольно. Желая их ублажить, он уже трижды менял специальность, пока не остановился на психопатологии и пока не узнал о своем истинном предназначении от профессора Реймонда. По-отечески относившийся к нему добряк едва не расплакался, когда Рой сообщил ему, что бросает колледж, чтобы год или два поработать в лос-анджелесской полиции. До самой полуночи сидели они в кабинете профессора Реймонда, где последний сперва упрашивал, потом убеждал Роя, потом поносил Роево упрямство, однако в конце концов все же сдался. Рой внушил ему, что устал и, по всей видимости, если и останется, то в следующем семестре провалит все предметы. Ну а пара лет подальше от учебников, зато в гуще жизни, наверняка послужат стимулом к тому, чтобы вернуться в колледж и получить сначала степень бакалавра, а затем магистра. И кто знает, если он и впрямь тот самый ученик, за кого принимает его профессор Реймонд, возможно, инерции этого импульса хватит на то даже, чтобы когда-то сделаться доктором. - В один прекрасный день, Рой, мы можем стать коллегами, - сказал профессор, горячо тряся влажными и мягкими руками сухую кисть Роя. - Не будем терять друг друга из виду, Рой. Рой и сам желал того же. Ему не хватало такого чуткого собеседника, как профессор, с кем можно было бы поделиться всем тем, что он узнал за это время. Разумеется, он делился этим с Дороти. Но та была столь увлечена тайнами деторождения, что он вообще сомневался, слышит ли она его странные, но невыдуманные истории, которыми одаривает его полицейская повседневность, и понимает ли она, что значат они для бихевиориста. Ожидая Уайти, Рой опустил зеркальце и проверил свой значок и медные пуговицы. Высокий и стройный, но с широкими плечами в строгой синей рубашке он выглядел отменно. Ремень его, "Сэм Браун", блестел, ботинки сверкали так, словно вполне могли обходиться без поплевываний и постоянной полировки, чем откровенно грешил кое-кто из полицейских. Чтобы не тускнел значок, для чистки он использовал обычно отслужившее свой срок сукно да немного ювелирной помады. Когда волосы отрастут, он больше не станет их коротко стричь. Говорят, бывает так, что после прически "под ежик" волосы делаются волнистыми. - Полный красавчик, - сказал Уайти, с дурацкой усмешкой резко распахнув дверцу и плюхнувшись на сиденье. - Вот, пепел на рубашку уронил, - сказал Рой, возвращая зеркальце в прежнее положение. - Как раз счищал. - Давай-ка малость займемся полицейской работенкой, - сказал Уайти, потирая руки. - Стоит ли беспокоиться? До конца дежурства каких-нибудь три часа, - сказал Рой. - Что за чертовщину порассказал тебе Такер, чего это ты так расцвел? - Такер тут ни при чем. Просто здорово себя чувствую. Да и вечер - прекрасный летний вечерок. Вот и захотелось поработать. Давай ловить ночных грабителей. Кто-нибудь показывал тебе, как надо выслеживать ночных грабителей? - Тринадцать-А-Сорок три, Тринадцать-А-Сорок три, - раздался голос оператора, и Уайти прибавил громкости. - Ищите женщину, ссора хозяйки с квартиросъемщиком, южный Авалон, сорок девять, тридцать девять. - Тринадцать-А-Сорок три, вас понял, - ответил Уайти в микрофон. Затем обратился к Рою: - Что ж, вместо ловли плутов нам предлагают усмирение туземцев. Вперед! Найти дом на Авалоне не составило никакого труда: над крыльцом горел свет, а на крыльце, глядя на улицу, стояла хрупкая седая негритянка. На вид ей было лет шестьдесят. Когда Рой и Уайти одолели с десяток ступенек, она робко улыбнулась. - Сюда, господа из полиции, - сказала она, открывая разбитую дверь, обтянутую москитной сеткой. - Не будете столь любезны войти? Приняв приглашение, Рой снял фуражку и был раздосадован, когда Уайти не сделал того же. Похоже, что бы тот ни делал, все вызывало у Роя раздражение. - Сесть не желаете? - улыбнулась женщина, и Рой залюбовался ее крошечным домиком, таким же стареньким, чистым и прибранным, как и сама хозяйка. - Нет, благодарю вас, мэм, - сказал Уайти. - Чем можем вам помочь? - Здесь у меня вон там сзади живут эти люди. Не знаю, как и быть. Надеюсь, что вы мне поможете. Не платят за квартиру вовремя, хоть убей, вот уже два месяца прошло, а мне до зарезу нужны деньги. Живу на маленькое пособие, вы понимаете, я просто не могу без этой платы. - О, ваши трудности мне хорошо знакомы, мэм, правда-правда, - сказал Уайти. - У меня у самого был когда-то домишко наподобие вашего и были квартиранты, которые вечно не платили, так что времечко я пережил кошмарное. У моих еще было пятеро детишек, те только и норовили, что снести всю постройку. У ваших ребятишки есть? - Имеются. Шесть. И очень буйные. Все разносят в щепы. - Хулиганье, - сказал Уайти, качая головой. - Что мне делать-то? Вы мне поможете? Уж я и умоляла их заплатить... - Нам бы очень хотелось вам помочь, - сказал Уайти, - но, понимаете, дело это гражданское, а в нашем ведении находятся уголовные дела. Надо бы вам выхлопотать у окружного судебного исполнителя официальную бумагу, в которой им предписывалось бы съехать отсюда, а уж затем можно преследовать их через суд за незаконное владение чужой собственностью, или как у них там называется. Да все это стоит времени, а адвокат - еще и денег. - На адвоката нет у меня никаких совершенно денег, господин из полиции, - сказала старушка, касаясь руки Уайти тонкой молящей ладонью. - Это мне тоже знакомо, мэм, - сказал Уайти. - Честное слово. Кстати, это случаем не кукурузным хлебом пахнет? - Им самым, сэр. Не хотите ли испробовать? - Хочу ли я? - переспросил Уайти, снимая фуражку и направляя старушку в кухню. - Да я же сам из деревенских. Я вырос в Арканзасе, жуя кукурузный хлеб. - А вы чуток не отведаете? - улыбнулась та Рою. - Нет, благодарю вас, - ответил он. - Тогда глоточек кофе? Он свежий. - Нет, мэм, спасибо. - Уж и не знаю, когда ел такой вкусный кукурузный хлеб, - сказал Уайти. - Вот покончу с ним и пойду поговорю с вашими квартирантами. Они вон в той хижинке, что на задках? - Да, сэр. Там она, ихняя обитель. Уж я оценю по заслугам то, что вы для меня делаете, и непременно расскажу нашему членщику муниципального совета, какая распрекрасная у нас полицейская сила. Вы так всегда добры ко мне, по какому бы поводу я ни звонила. Видать, вы с того участка, что на Ньютон-стрит? - Так точно, мэм. Просто скажите вашему члену муниципального совета, что вам по душе, как несет свою службу Уайти с Ньютон-стрит. А если пожелаете, можете даже звякнуть в участок и передать это моему сержанту. - Ну конечно, я так и поступлю, мистер Уайти, и не сомневайтесь. Могу я предложить вам еще чуток кукурузного хлеба? - Нет, нет, спасибо, - ответил Уайти и вытер лицо сверху донизу полотняной салфеткой, которую подала ему старушка. - Ну а теперь мы пойдем перекинемся с ними словечком, и, бьюсь об заклад, они живо принесут вам все, что задолжали. - Большущее вам спасибо, - крикнула им старушка, когда они зашагали - Рой следом за Уайти и лучом от его фонарика - по узкой дорожке в глубь двора. Разочарование Роя уступило место чувству сожаления к старушке и восхищению ее опрятным крохотным домишком. В гетто таких, как она, совсем немного, подумал он. - Что и говорить, паршиво, когда люди обижают такую славную бабульку, - сказал Рой, когда они подошли к хижине. - С чего ты взял, что они это делают? - спросил Уайти. - То есть как? Ты же слышал... - Я выслушал лишь одну сторону в споре хозяйки с квартиросъемщиками, - сказал Уайти. - Теперь должен выслушать и вторую. Единственный судья в таких делах - ты сам. Никогда не выноси приговор, покуда не выскажутся обе стороны. Чтобы смолчать на этот раз, Рою пришлось прикусить губу. Невозможно поверить, что человек может быть нелеп до такой степени. И ребенок бы понял, что жалоба старушки совершенно справедлива... Дверь еще не распахнулась, а Рой уже знал, что увидит за нею грязную мерзкую лачугу, в которой несчастные детишки живут в полнейшем запустении заодно с бездельниками родителями. На легкий стук Уайти им открыла кофейного цвета женщина лет тридцати. - Миссис Карсон говорила про то, что собирается вызвать полицию, - сказала она с усталой улыбкой. - Входите, начальники. Рой прошел вслед за Уайти в маленький домик: спальня в заднем крыле, крошечная кухонька да гостиная, в которой шесть ребятишек сгрудились вокруг допотопного телевизора с дышащим на ладан кинескопом. - Дорогой, - позвала она, и в комнату, мягко ступая, вошел мужчина, одетый в поношенное хаки и вылинявшую рубаху. Из-под коротких рукавов выглядывали мощные бицепсы и мозолистые натруженные руки. - Я и не думал, что она взаправду вызовет полицию, - сказал он и смущенно улыбнулся, покуда Рой гадал, как это с таким количеством детей удается здесь сохранять чистоту. - На две недели просрочили плату, - произнес тот, растягивая слова. - Раньше и не опаздывали вроде, окромя одного раза, да и то на три дня всего. Эта старушенция чересчур уж строга. - По ее словам, деньги вы должны были внести два с лишним месяца назад, - сказал Рой. - Гляньте-ка тогда вот на это, - сказал мужчина, направляясь к кухонному шкафу, и возвратился от него с ворохом бумажек. - Вот вам расписка за последний месяц, а вот - за предпоследний, и за тот, что перед ним, и так до самого января, когда мы прибыли впервой сюда из Арканзаса. - Так вы арканзасские? - спросил Уайти. - С каких краев? Я и сам из Арканзаса. - Погоди минутку, Уайти, - вмешался Рой и снова обратился к мужчине. - С чего бы понадобилось миссис Карсон утверждать, что вы так задержались с выплатой? Говорит, вы никогда не платите вовремя, хоть она и предупреждала вас, что нуждается в деньгах, а ваши дети, по ее словам, успели разнести весь дом. Зачем ей это понадобилось? - Начальник, - сказал мужчина, - уж больно она скупа, ваша миссис Карсон. На этой стороне Авалона она хозяйничает вовсю: от Сорок девятой улицы и до угла - тут она всему голова. - Ваши дети наносили когда-нибудь ущерб ее собственности? - спросил Рой слабым голосом. - Взгляните на мой дом, начальник, - ответила женщина. - Похожи мы на тот народ, что позволяет детям рвать дом на части? Как-то раз Джеймс швырял камнем в консервную жестянку и разбил ей окно в подвале. Только она вписала это нам в счет, а мы его оплатили. - Ну и как вам Калифорния? - поинтересовался Уайти. - Очень даже здорово, - улыбнулся мужчина. - Чуть подкопим деньжат, может, прикупим какой-никакой домишко да и съедем от миссис Карсон. - Ну-ну, что ж, нам пора, - сказал Уайти. - Очень сожалею, что ваша хозяйка причиняет вам столько хлопот. Позвольте пожелать вам удачи на калифорнийской земле и кое-что еще: если когда-нибудь случится так, что вы состряпаете домашний арканзасский обед и не сможете с ним управиться сами, только звякните в участок на Ньютон-стрит и дайте мне знать, договорились? - Отчего бы и нет? Мы так и сделаем, сэр, - сказала женщина. - Кого спросить? - Просто позовите старика Уайти. При случае можно рассказать сержанту и про то, что старина Уайти оказал вам добрую услугу. Время от времени нам ведь тоже хочется, чтобы кто-нибудь похлопал по плечу. - Спасибо вам, начальник, - сказал мужчина. - Одно утешение - встретить здесь таких полицейских, как вы. - Пока, мальчуганы! - крикнул Уайти шестерке сияющих смуглых лиц, теперь уже с почтением взиравших на полицейских. На прощание дети помахали ручонками. Рой вновь очутился на узкой дорожке. Дыша в синюю спину толстой фигуре, он наблюдал за развязной походкой вполне довольного собой человека, направлявшегося к машине. Пока Уайти закуривал, Рой спросил: - Как ты догадался, что старуха врет? Что, бывал здесь и раньше по ее вызовам? Да? - Ни разу, - сказал Уайти. - Чертовы сигары. Хотел бы я знать, неужели дорогие сигары раскуриваются так же плохо, как дешевые. - Тогда как узнал? Ты ведь подозревал, что та врет. - Разве я говорил, что она врет? Я и сейчас такого не скажу. У любого куска говядины - два бока. Со временем ты поймешь это. Опыт тебя многому научит. Первого же, кто попадется, слушай так, будто он читает тебе евангельскую проповедь, а потом пойди и точно так же выслушай второго. Нужно лишь терпенье да здравый смысл, тогда справиться с этой работенкой - раз плюнуть. Уладить конфликт из-за платы за жилье - еще не значит стать полицейским, подумал Рой. У полиции хватает и другой работы. - Готов преподать мне урок, как ловить ночных грабителей? - спросил Рой, сознавая, что о насмешку в его голосе можно порезаться, если принять ее близко к сердцу. - О'кей, но для начала я должен быть уверен, что ты и вправду понял, что говядина жарится с обоих боков. Кое-что ты уже знаешь: никогда не принимай в споре ничью сторону, иначе испортишь бифштекс. Будь то стычка хозяйки с квартирантами или что другое - помни еще вот о чем: за дверями тебя может ждать псих, а то и плут, прячущий в своем гнездышке что-то такое, чего не хочет показывать, или какой-нибудь тип, которому так часто капали на голову - хозяйка, квартирант ли, безразлично, - что он готов оприходовать всякого, кто войдет в его дверь. - Ну а дальше-то что? - А дальше - будь осторожен. В любую хату входи как полицейский, не как страховой агент. Если внутри горит свет, сунь фонарик в задний карман и не снимай колпака с головы. Тогда у тебя будет целая пара рук, а это не так уж мало, коли умеешь ими не только в носу ковырять. А начнешь расхаживать по этим гнездышкам с фонарем в левой руке да с фуражкой в правой, однажды вдруг обнаружишь, что тебе нужна еще и третья, да попроворней, и пусть тебя не слишком утешает, что с этой вот фуражкой в руке ты можешь выиграть конкурс вежливых покойников. - Я и не думал, что эта старуха так опасна. - Как-то раз одна престарелая леди насквозь продырявила мне ножницами руку, - сказал Уайти. - Поступай как знаешь, я лишь за что купил, за то и продаю. Эй, мальчуган, как насчет того, чтобы я сделал один звонок? Будь добр, свези меня к будке. Рой наблюдал за Уайти, стоящим в телефонной будке, и курил. Болван покровитель, думал он. Учиться, конечно, стоило, и многому учиться, но учиться у настоящего полицейского, а не у старого толстого пустозвона, не у этой карикатуры на сотрудника полиции. На мгновенье непрекращавшаяся радиоболтовня стихла, и Рой услышал, как глухо звякнуло стекло. Внезапно его осенило. Он улыбнулся. Как же он раньше-то не догадался! Уайти вернулся в машину, а Рой все никак не мог стереть с лица ухмылку. - Давай-ка потрудимся, мальчуган, - сказал Уайти, сев на свое место. - Само собой, напарник, - сказал Рой. - Только сперва пойду-ка я звякну. Хочу кое-что передать в дежурку. - Погоди! - сказал Уайти. - Лучше поедем в участок. Передашь с глазу на глаз. - Ни к чему, это займет всего минуту, я позвоню из твоей будки, - сказал Рой. - Нет! Погоди! Там что-то телефон забарахлил. Я как раз собирался повесить трубку, когда в ней вдруг так зажужжало - чуть перепонки не лопнули. Какие-то неполадки... - Ладно, я только попробую, - сказал Рой и сделал движение, будто хотел выйти из машины. - Ну пожалуйста, подожди! - сказал Уайти, схватив его за локоть. - Давай поедем туда прямо сейчас. Что-то мне приспичило в туалет. Отвези меня сейчас в участок, и тогда сможешь передать все Сэму лично. - Да что с тобой, Уайти? - усмехнулся Рой с победным видом. Теперь, когда лицо напарника было так близко, запах виски перебил все остальные. - Всякий раз после обеда ты высиживаешь в уборной по пятнадцать минут. Ты сам говорил, что в кишках у тебя начинает урчать сразу после вечернего приема пищи. Так в чем же дело? - Дело в возрасте, - сказал Уайти, печально уставившись себе под ноги. Рой завел мотор и вырулил на дорожную полосу. - Когда доживешь до моих лет, придется со многим считаться, и не только со своими кишками... ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ. АВГУСТ, 1961 7. GUERRA - ВОЙНА Следователь из отдела по борьбе с бандитизмом рассказывал им, что по-настоящему война началась шесть недель назад, когда "соколята" напали на семнадцатилетнего Феликса Ороско из "ястребов", допустившего непростительную и роковую ошибку, позволив своему полосатому "шевроле"-1949 сожрать последнюю каплю бензина на их территории. "Соколята" знали, что "шевроле" принадлежит "ястребам". Феликс был забит до смерти диском от колеса "шевроле" - тем самым, который использовал перед этим, чтобы сломать запястье первому же "соколенку", подошедшему к нему с заточенной отверткой в руке. Подружку Феликса Ороско, тринадцатилетнюю Конни Мадрид, "соколята" убивать не стали, удовлетворившись тем, что превратили в сплошное месиво ее лицо, исхлестав его антенной, сорванной с автомобиля неким Эль Пабло, который, как полагало следствие, стегал упавшего Феликса Ороско гибким стальным прутом, по всей видимости, уже после того, как тот скончался от бесчисленных пинков по голове и лицу. Как свидетельницу, Конни никак нельзя было обвинить в разговорчивости, и теперь, когда слушание в суде по делам несовершеннолетних уже дважды переносилось, в следственной группе считали: вероятно, на процессе она заявит, что вообще ничего не знает и не видала. Со дня гибели Феликса между "ястребами" и "соколятами" произошло еще семь стычек, в одной из них по оплошности за "соколенка" был принят некто Рамон Гарсиа, член банды "богатеев", после чего "богатей" выступили против "ястребов". Затем банда "рыжих", не испытывавшая никаких теплых чувств к "соколятам", но пуще всего другого ненавидевшая "богатеев", решила не упускать возможности вступить в мощный союз, чтобы разделаться с последним раз и навсегда. Холленбекский округ был ввергнут в войну, еженощно выливавшуюся по меньшей мере в один из "боев местного значения" и побуждавшую Сержа больше, чем когда-либо, желать перевода в Голливудский дивизион. Он уже стал привыкать к Холленбеку. Район был небольшой, и спустя год Серж уже имел представление о здешних жителях. Это помогало ближе познакомиться и с местной "клиентурой", и если, к примеру, ты видишь такого типа, как Марсьял Тапья - вора с более чем двадцатилетним стажем, - если ты видишь, как он на своем пикапе направляется в сторону Флэтса (хоть сам всю жизнь прожил в Линкольн-хайтс), а во Флэтсе там сплошь да рядом коммерческие центры, фабрики и предприятия, закрытые по выходным дням, и если происходит все это в пять часов вечера в воскресенье, а значит, как раз сейчас они и закрыты, - в таком случае тебе лучше остановить этого самого Марсьяла Тапью и проверить содержимое кузова, пусть он и завален тремя контейнерами с мусором и отбросами. Три недели назад Серж так и поступил и обнаружил под грудой хлама семь новеньких телевизоров, счетную машинку и две пишущих. За арест Тапьи ему объявили благодарность, вторую с тех пор, как он сделался полицейским. Рапорт по этому делу он составил просто замечательный, подробнейшим образом расписав, что послужило причиной для задержания и обыска: Тапья, дескать, нарушил правила уличного движения, оттого-то Серж и остановил пикап и увидел торчащую из мусора антенну. Он описал в рапорте и то, как ужасно нервничал Тапья и уклонялся от прямых ответов на вопросы об антенне, что так его подвела. Серж писал, что, когда все это приложилось одно к другому, он, как человек рассудительный и осторожный и имея за плечами годовой опыт работы в полиции, предположил: что-то здесь неладно и это неладное припрятано в пикапе, - так, слово в слово, он отвечал и на суде, и, конечно, все это, от слова до слова, было полнейшим вздором. А остановил он Тапью только потому, что узнал его и был осведомлен о его прошлом и спросил себя, что это тот делает воскресным вечерком во Флэтсе? Его бесило, что он вынужден лгать, по крайней мере бесило раньше, но вскоре это обстоятельство уже не терзало его. Он понял: строго придерживаясь истины, немудрено отказаться от доброй половины арестов и самих возможных мотивов к задержанию и обыску, ибо мнение суда относительно того, что это такое - рассудительность и осторожность, - слишком отличалось от его собственного. А потому несколько месяцев назад Серж окончательно решил для себя, что никогда не позволит роскоши проиграть процесс, исход которого зависит порой от одного слова, пустякового намека или толкования фактов каким-нибудь идеалистом в черной мантии, ни разу не менявшим ее на полицейский мундир. Дело не в том, что Серж очень уж старался защитить пострадавших, просто он считал, что, если ты не испытываешь удовольствия, изгоняя, пусть только на время, какую-нибудь ослиную задницу с улицы, значит, ты выбрал не ту профессию. - Чего это ты притих? - спросил Мильтон, упершись локтем в сиденье и попыхивая сигарой. Он выглядел в высшей степени удовлетворенным: только что они прикончили полную зеленого перца, риса и фасоли огромную тарелку в мексиканском ресторанчике, где Мильтон питался вот уже восемнадцать лет. После такого срока работы в Холленбеке он умел есть перец наравне с любым мексиканцем, так что Рауль Муньос, хозяин заведения, практически бросил Мильтону вызов, предложив отведать свой особый перец - "гринго он придется не по вкусу". Мильтон слопал весь перец с ласковым выражением на лице, сказав, что он ничего себе, вкусный, только вот недостаточно острый. Ну а Серж запил обед тремя стаканами клубничной содовой да еще дважды заправился водой, но пожара так и не погасил, пришлось в конце концов заказать еще и большой стакан молока. Лишь тогда его желудок постепенно стал приходить в норму. - Что за чертовщина. Ты что, никогда не пробовал настоящей мексиканской кухни? - спросил Мильтон. Серж медленно вел машину по темной летней ночи, наслаждаясь прохладным ветерком, делавшим сносной синюю форменную рубашку с длинными рукавами. - Никогда не пробовал тот сорт зеленого перца, - ответил Серж, - ты думаешь, это вполне безопасно - прикурить сейчас сигарету? - Я думаю, что если когда-нибудь снова и женюсь, то обязательно на мексиканочке, которая сумеет так приготовить перец, чтобы жгло день-деньской, - вздохнул Мильтон, выпуская в окно сигарный дым. В этом месяце Серж был постоянным напарником Мильтона и до сих пор выносил грузного и шумливого полицейского-ветерана. Казалось, Мильтону он нравится, хоть тот и называет его вечно "чертовым салагой", а иногда обходится с ним так, словно в полиции Серж пятнадцать дней, а не пятнадцать месяцев. Но с другой стороны, как-то раз Серж слышал, что Мильтон чертовым салагой обозвал и Саймона, отслужившего в полиции целых восемь лет. - Четыре-А-Одиннадцать, - произнес оператор, - Бруклин, восемнадцать-тринадцать, ищите женщину, рапорт Эй-Ди-Даблъю. Серж подождал, надеясь, что Мильтон примет вызов, как оно и входило в обязанности "пассажира", однако старый обжора устроился слишком комфортабельно, чтобы позволить тревожить себя по таким пустякам: жирная нога закинута за ногу, рука придерживает брюшко, молящие глаза обращены к Сержу. - Четыре-А-Одиннадцать, вас понял, - ответил Серж, и Мильтон выразил ему кивком свою благодарность. - Пожалуй, я обменяю тебя на полицейскую собаку, - сказал Серж и взглянул на часы: 9:45. Всего три часа до конца смены. Этот вечер, пусть для субботнего он и не богат на события, проходит быстро. - Можешь хотя бы посветить мне на номера, - сказал Серж Мильтону, успевшему уже прикрыть веки и прислонить голову к дверце. - О'кей, Серджио, мой мальчик, коли уж ты и впрямь решил меня "пилить", пусть будет по-твоему, - отозвался Мильтон и посветил фонариком на фасады домов, пытаясь разобрать нумерацию. Серж не любил, когда его звали Серджио, независимо от того, как это говорилось. То было имя из детства, а детство ушло в прошлое так далеко, что он едва его помнил. Своего брата Ангела и сестру Аврору он не видел с того самого застолья в доме брата, когда праздновали день рождения Авроры и когда сам он принес подарки ей и всем своим племянникам да племянницам. Аврора и жена Ангела Йоланда выбранили его за то, что он редко приходит. Однако с тех пор, как умерла мама, особых причин наведываться в Китайский квартал у него не было. Он сознавал, что, если память о матери начнет тускнеть, его посещения сократятся до двух раз в год. Но воспоминания о ней и до сей поры были яркими, и понять это было не просто, ведь, пока она была жива, он не думал о ней настолько часто. Когда восемнадцати лет от роду он уезжал, чтобы стать морским пехотинцем, возвращаться домой он не думал вовсе, рассчитывая сменить эти унылые места на что-нибудь другое, возможно на Лос-Анджелес. В то время он и не предполагал, что станет полицейским. Он представил себе, как она, подобно всем мексиканским матерям, зовет сыновей mi hijo [сынок (исп.)], произнося это в одно слово, которое звучит куда сокровеннее, чем "сынок" на английском. - Должно быть, тот серый дом, - сказал Мильтон. - Ага, вот он. Тот, что с балконом. О Боже, балки все прогнили. Не полезу я на этот балкон. - С твоим весом я не полез бы даже на мост, что на Первой улице, - сказал Серж. - Чертовы салаги, никакого уважения к старшим, - ворчал Мильтон, пока Серж парковал дежурную машину. Здание было расположено в конце аллеи, севернее которой стоял торговый дом без единого окна на южной стене. Подрядчик допустил ошибку, загрунтовав строение желтой водоэмульсионной краской. Небось со дня постройки и двух суток не простояло без похабщины, подумал Серж. Вот она, сторонка, где хозяйничает банда, мексиканская банда, а юных мексиканских бандюг хлебом не корми - дай заляпать мир своими метками. На минуту, пока Мильтон доставал свой блокнот и фонарик, Серж остановился, сделал последнюю затяжку. Он читал писанину на стене, выполненную в черно-красных тонах при помощи распылителей, с которыми не расстается ни один уважающий себя член шайки, когда колесит в машине по городу в поисках нежданной удачи, вроде вот этой сливочно-желтой беззащитной чистой стены. Красное сердце в три фута диаметром, терпеливо кормящее кровью имена "Рубен и Изабель", и следующее за ними лаконичное "mi vida" ["моя жизнь" (исп.)]; гигантских размеров декларация какого-то "богатея", гласившая: "Уимпи и Богатей", и другая - "Рубен - Богатей". Уимпи не удалось переплюнуть Рубена, так что надпись под именем провозглашала: "Богатеи - y del mundo" [весь свет (исп.)]. Подумав об этом Рубене, утверждавшем права на мир как на свою вотчину, Серж криво усмехнулся. Встречаться с шалопаем, хоть раз выезжавшим за пределы Лос-Анджелеса и его окрестностей, Сержу при всем желании пока что не доводилось, да и доведется ли вообще? Были здесь и другие имена, десятки имен "богатеев-младших" и "богатеев-писунков", объяснения в любви и свидетельства жестокости, а также уведомления, что земля эта - собственность "богатеев". А у основания стены, естественно, неизбежное "CON SAFOS", сокровенная магическая формула, которой не найти ни в одном испанском словаре, удостоверявшая, что никакая надпись на этой стене во веки веков не может быть изменена или затерта последующей мазней врага. Серж читал, и его переполняло отвращение. От мощного взрыва клаксонов чувство это как бы задохнулось на мгновение, затерялось в караване двигавшихся по Стейт-стрит машин, украшенных гирляндами из розовых и белых бумажных гвоздик - мексиканская свадьба. Мужчины в белых смокингах, девушки в голубых шифоновых платьях. На невесте, разумеется, белое платье и ослепительно белая вуаль, которую она откидывает назад всякий раз, как целует жениха, а уж тому, конечно, только вчера стукнуло восемнадцать. И клаксон следующей за их автомобилем машины надрывается громче остальных: надо же выразить одобрение затянувшемуся поцелую! - Не пройдет и нескольких месяцев, как нас вызовут сюда разрешать их семейные ссоры, - сказал Серж и растоптал упавший на тротуар окурок. - Думаешь, он столько выдержит, прежде чем начать ее колотить? - спросил Мильтон. - Пожалуй, нет, не выдержит, - согласился Серж, и они зашагали к дому. - Потому-то я и сказал лейтенанту, что, коли ему невтерпеж подсунуть мне салажонка, пусть им будет этот мексиканский полукровка Серджио Дуран, - сказал Мильтон, хлопнув Сержа по плечу. - Может, опыта у тебя и с гулькин нос, зато цинизма столько, сколько у ветерана с двадцатилетним стажем. Так-то, Серджио, мой мальчик. Однажды Мильтон уже назвал его метисом, и Серж не стал его поправлять. Он никогда не выдавал себя за "полумексиканца", слух об этом распространился как-то сам собой, так что, если вдруг какой-нибудь чрезмерно любопытный напарник задавал вопрос, правда ли, что мать его была англичанкой, своим ответным молчанием Серж попросту уступал этой версии, тем более что она легко снимала вопросы другие: отчего он не говорит по-испански и почему вымахал белокурым здоровяком. То, что мать его принимают за мифическую женщину, так мало похожую на ту, какой она была в реальности, поначалу угнетало, но он сказал себе: плевать! Так даже лучше. В противном случае его, как того же Гонсалвеса и остальных полицейских-чиканос, замучили бы тысячей поручений, связанных с толмачеством. К тому же правда, чистейшая правда заключалась в том, что он забыл свой язык. Он, конечно, понимал родную прежде речь, однако для того, чтобы вникнуть в смысл разговора, даже самого пустячного, приходилось полностью сосредоточиться. И еще - он позабыл слова. Если что-то и понимал, когда говорили другие, то ответить по-испански самому было свыше его возможностей. А потому - лучше уж никого не разубеждать. Даже с таким именем, как у него, - Серджио Дуран - никто не станет требовать от человека говорить по-испански, если мать у того не мексиканка. - Надеюсь, чертов балкон не рухнет нам на голову, - сказал Мильтон и щелчком отправил отсыревший сигарный окурок на асфальт. Они постучались в решетчатую дверь. Два мальчугана подошли к ней и молча ее приоткрыли. - Мама дома? - спросил Мильтон и пощекотал того, что пониже, под подбородком. - Наш отец тоже полицейский, - сказал другой, повыше, худющий и грязный, с глазами столь же черными, как волосы. Присутствие в доме полицейских его заметно взволновало. - Честно? - спросил Серж, не зная, можно ли этому верить. - Ты хочешь сказать, он просто где-то что-то охраняет? - Он полицейский, - повторил мальчишка, для пущей выразительности тряхнув головой. - Он capitan de policia [капитан полиции (исп.)]. Клянусь. - И где же? - спросил Серж. - Не здесь? Не в Лос-Анджелесе? - В Хуаресе, что в Мексике, - ответил мальчишка. - Мы родом оттуда. Мильтон не сдержал смешка, и у Сержа кровь так прилила к лицу, словно Мильтон смеялся над ним, а не над мальчишкой. Он так до конца и не выучился способности мысленно подвергать сомнению все - все! - что тебе говорят, ибо люди обычно или ошибаются, или преувеличивают, или приукрашают, или безбожно врут. - Приведи-ка маму, - сказал Мильтон, и тот, что пониже ростом, немедленно повиновался. Старший с места не двинулся и пристально смотрел, дивясь, на Сержа. Мальчишка кого-то напоминал, но вот кого, Серж вспомнить не мог. Те же ввалившиеся, бездонные, как мрак, глаза, костлявые руки и рубаха без единой пуговицы, никогда не бывшая по-настоящему чистой. Возможно, какой-то мальчишка из далекой прежней жизни или один из корейских ребятишек, чистивший когда-то им ботинки да драивший казармы. Нет, не то. Этот был из далекого прошлого, вот такие глаза были у мальчишки из детства, но у какого? Да и зачем ему понадобилось вспоминать? Провал в памяти - лишнее доказательство тому, что пуповина перерезана и операция прошла успешно. Ребенок глаз не сводил со сверкающего черного ремня, с кольца на нем, куда цеплялся длинный медный ключ, каким полицейские открывают телефонные будки, с хромированного свистка, купленного Сержем взамен пластмассового, выданного управлением. Глядя вверх на лестницу, по которой спускалась, переговариваясь с посланным за ней сынишкой, женщина, Серж ощутил, как чьи-то пальцы легко коснулись кольца с ключом. Когда он перевел взгляд, ребенок все так же смотрел на него, руки, казалось, все время оставались на месте. - Ну-ка, мальчуган, - сказал Мильтон, снимая свисток с кольца. - Возьми его с собой за дверь и дуй там до тех пор, пока не выдуешь себе мозги. Только, когда я соберусь уходить, верни мне его, слышишь? Мальчишка улыбнулся и взял у Мильтона свисток, но не ступил еще и за порог, как летнюю ночь уже пронзила резкая назойливая трель. - Господи, теперь посыпятся жалобы от соседей, - сказал Серж, двинувшись к двери, чтобы кликнуть мальчишку. - Да пусть его, - сказал Мильтон, хватая Сержа за руку. - Что ж, ты сам ему дал, - пожал плечами Серж. - И это твой свисток. - Угу, - сказал Мильтон. - Не слишком удивлюсь, если он стянет эту чертову штуковину, чтобы свистеть в нее и после твоего ухода, - сказал Серж с неприязнью. - Не удивлюсь, если ты окажешься прав. Это меня в тебе и привлекает - твой реализм, мальчуган. До