ап - этап несложных работ - был быстро пройден тропи. Под руководством двух механиков они с поразительной быстротой научились обращаться с металлическими частями машин, находить и даже подбирать нужные детали; правда, их так и не смогли научить обращаться с буравом, зато они с явным удовольствием вставляли болты и завинчивали гайки. Они были бесконечно терпеливы в работе, напоминая этим слонов; правда, их нужно было время от времени ободрять ласковым словом, хвалить, а главное, в качестве поощрения давать кусок-другой ветчины. К тому же они были необычайно выносливы и не знали усталости. И неудивительно, что Ванкрайзен увидел в этих беззащитных существах дешевую и послушную рабочую силу. Отдельные подробности, в сущности, особой роли не играют. В общем, Ванкрайзен тут же вспомнил об Акционерной компании фермеров Такуры, основанной лет десять-двенадцать назад для разведки недр этого еще не изученного массива и ныне почти прекратившей свою деятельность. В то время предполагали, что на севере имеются большие запасы нефти. Они действительно существовали, но в течение двух лет были полностью исчерпаны. Правда, на западе обнаружили несколько сот гектаров каучуконосов, и благодаря этим плантациям компания с грехом пополам смогла продолжать свою деятельность. Она сдавала также в аренду отдельным обществам охотничьи угодья. Бесспорно, все это навело Ванкрайзена на мысль, что по концессии, полученной компанией, за ней остается исключительное право на эксплуатацию флоры и фауны во всей Такуре. Проверить это оказалось делом несложным, и, как выяснилось, все тропи - и те, которые жили среди скал, и те, которые, возможно, населяли соседние долины, - действительно по закону принадлежали компании фермеров. Сам Ванкрайзен контролировал в Сиднее одно из крупнейших предприятий по переработке шерсти. Почти за бесценок он скупил через его посредство большинство акций компании фермеров. Как только они очутились у него в кармане, он вызвал к себе некоего Гренета, который был тесно связан как с правительственными кругами, так и с шерстопрядильной промышленностью. Как известно, иммиграция в Австралию строго ограничена и находится под контролем соответствующих органов. Уровень жизни там довольно высок, рабочей силы мало и рабочие руки дороги. В силу этого огромное количество шерсти, которое ежегодно дают бесчисленные отары овец, пасущиеся на плоскогорье, не может обрабатываться на месте: естественно, что австралийские ткани по цене не в состоянии выдержать конкуренции английских. Шерсть поэтому отсылается в Англию, где она обрабатывается и поступает на фабрики. - Вы уже видели фильмы о тропи? - спросил Ванкрайзен. - Нет, - ответил Гренет. - А что это такое? - Пойдемте, увидите сами, - сказал Ванкрайзен и повел Гренета за собой. - Ну а что вы теперь скажете? - спросил он после просмотра. - По правде говоря... - начал Гренет. - Представьте себе их, - начал Ванкрайзен, - на ткацкой фабрике... Три тропи вместо одного рабочего. Гренет взглянул на него и даже рот открыл от удивления. - Я уже все прикинул, - продолжал Ванкрайзен. - Тридцать или сорок тысяч тропи, пройдя соответствующую подготовку, смогли бы под руководством специалистов обработать две трети всей шерсти, получаемой в Австралии. А расходы самые пустяковые: питание, ну и кое-какой уход. Мы в два счета обставили бы англичан. - Черт возьми, - пробормотал Гренет. - Мы могли бы отбить у них американский рынок. - Without taking our coats off [не вступая в драку (англ.)], - рассмеялся Ванкрайзен. - Если не ошибаюсь, в Такуре насчитывается около двух или трех тысяч тропи. Животное становится взрослым уже в десятилетнем возрасте. Лет через пять около тысячи самок смогут дать нам необходимое поголовье. И самое позднее лет через десять-пятнадцать работа пойдет полным ходом. - Что же вам для этого нужно? - спросил Гренет. - В первую очередь, конечно, деньги, - ответил Ванкрайзен, - а также поддержка правительства. - Деньги дадут вам скотоводы. - Не нужно мне их денег, - возразил Ванкрайзен, - предпочитаю ссуду от правительства. - Почему? Ванкрайзен расхохотался и ответил вопросом на вопрос: - Вы плохо их рассмотрели, что ли? - Кого, скотоводов? - Нет, дорогой, тропи. Не слишком ли они похожи на настоящих людей? Гренет с улыбкой пожал плечами. - Да, да, - повторил Ванкрайзен. - Неужели, по-вашему, англичане не попытаются нам помешать? - И вы полагаете, что... - Конечно. Они таки постараются вставить нам палки в колеса. Начнут кричать о том, что мы не имеем морального права эксплуатировать этих слишком уж похожих на человека животных и прочее и прочее. Можете не сомневаться. - И все-таки я не понимаю, при чем тут банки... - Банки, - прервал его Ванкрайзен, - должны по горло завязнуть в этом деле. Если во время судебного процесса суду придется выбирать между моральным правом тропи и падением кредита австралийских банков, не сомневайтесь, выбор будет предопределен заранее. Понятно? - Понятно. Что же вы собираетесь предпринять? - Это зависит от вас, от того, чего вы сможете добиться в правительстве. Необходимо немедленно субсидировать постройку ткацких фабрик, оборудованных по последнему слову техники. Неважно, каковы будут размеры самой субсидии. Важно заставить банки вложить в предприятие необходимые миллионы... Вам ясна суть дела? Лишь сумасшедший согласится затем потерять такие деньги. Дайте только заполучить тропи, обратно мы их не выпустим. К тому же незачем дожидаться, пока их привезут. Надо уже сейчас построить образцовый лагерь с дортуарами, лазаретом, столовой, пригласить врачей, зоологов и т.д. И, конечно, открыть большую экспериментальную клинику. Ибо требуется развить их работоспособность, а главное, сократить у самок период вынашивания детенышей. Тут, по-моему, нам на помощь должна прийти селекция. Вы ведь отчасти скотовод и должны разбираться в подобных вопросах. - Все это так, - пробормотал Гренет. - Я даже думаю, - добавил он, - что не мешало бы также кастрировать самцов. Судя по фильмам, они очень неуравновешенны, это, пожалуй, их основной порок. Полагаю, что с ними произойдет то же, что и со всеми домашними животными: после кастрации они станут более покладистыми, но не потеряют работоспособности. - Счастливая мысль! - воскликнул Ванкрайзен. Гренет сразу же энергично, ловко и без лишних слов взялся за дело. Все уже было основательно подготовлено, когда экспедиция после восьмимесячного пребывания в Такуре возвратилась в Сидней. Она привезла с собой и поместила в Антропологическом музее около тридцати взрослых тропи обоего пола и несколько тропи-малышей. Через несколько дней после возвращения Дугу позвонили в отель по телефону: звонили из "Сидней геральд" и просили разрешения зайти к нему завтра утром. Дуг не придал значения этому разговору и только уныло подумал, что ему, видимо, придется вежливо выпроводить за дверь своего собрата: он действительно чувствовал себя не вправе делать какие бы то ни было сообщения для прессы, а тем более (если таково было желание редактора) давать в газету серию статей о тропи. Посетитель с первых же слов успокоил Дуга: пришел он вовсе не ради статей. По его словам, у него просто были друзья среди сотрудников газеты. Сначала разговор шел о самых безразличных предметах. Элегантно одетый гость самоуверенно улыбался. Он несколько раз повторил, что решил встретиться именно с Дугласом, а не с кем-либо другим из членов экспедиции, ибо не сомневается в его доброй воле, и эта добрая воля откроет перед мистером Темплмором весьма заманчивые перспективы. Так что в конце концов Дуг почуял, что за этими туманными фразами кроется какое-то сомнительное предложение. Он пошел на эту игру и выказал себя настолько сообразительным, что, возможно, даже превзошел ожидания гостя. Не прошло и часа, как он уже знал все о компании фермеров Такуры, о ее средствах и целях, знал и то, чего они от него ждут: ему известна местность, дороги, нравы тропи, и он мог бы оказать им помощь в поимке первой партии животных. Дуг даже поспорил о размере вознаграждения и в заключение просил дать ему время подумать. Не успел посетитель удалиться, как Дуг ворвался в комнату Гримов. Через час вся экспедиция в полном составе с ужасом слушала сообщение Дуга. Были также приглашены директор Антропологического музея и его "solicitor" [адвокат (англ.)]. Как только Дуг закончил свою речь, все взоры обратились к юристу. С минуту адвокат сидел молча. Потом наморщил нос, энергично потер его указательным пальцем и спросил: - Но, в конце концов, кто же эти тропи? Люди они или обезьяны? Отец Диллиген, вскочив с места, воздел руки к небесам. И, подобно мужу, выведенному из себя глупостью жены, он возмущенно отошел к окну. Сибила взглянула на Дугласа. У нее было такое расстроенное лицо, что при желании свести с ней старые счеты Дугу ничего не стоило бы одержать победу. Но не этого он сейчас хотел. Его самолюбие было удовлетворено уже тем, что к нему первому обратила она с трогательной мольбой свои прекрасные, глубокие, как море, глаза. Гнев, горечь и даже угрызения совести боролись в ней; она нетерпеливо покусывала губы, ей необходимо было действовать, бороться. Наконец Грим собрался с духом. Все это время он сидел, опустив глаза и смешно выпятив нижнюю губу, так что почти не видно было его маленького, красного, морщинистого подбородка. Прищелкнув языком, он начал: - Люди это или обезьяны? С нашей стороны было бы... гм... было бы... большой оплошностью, - пробормотал он, краснея, - а может быть, даже... гм... преступлением, если бы... если бы... в конце концов... было... гм... вероятно... было невозможно... определить это. И Грим поднял на адвоката влажный и тоскливый взор. - То есть как "невозможно"! - воскликнул тот, вытаращив глаза. - Да самый темный пастух из саванн сразу же узнает человека. Даже зобастый кретин не станет колебаться в этом вопросе. Если в тропи нельзя с первого взгляда признать человека - значит, они обезьяны! Грим тяжело вздохнул. - Видите ли, - ответил он уже более уверенным тоном, - до сегодняшнего дня нам самим казалось, что все это именно так. И действительно... биологически... гм... самый последний дикарь настолько ближе... к любому британскому подданному, чем к шимпанзе, что даже ваш зобастый пастух... мог не хуже любого антрополога отличить grosso modo человека от обезьяны. Но разве это не показывает нам, - продолжал Грим, ко всеобщему удивлению уже без всяких запинок, - что сами антропологи до сегодняшнего дня не нуждались в особой проницательности, дабы отличить их друг от друга. Почему же довольствовались они столь поверхностным изучением вопроса? Да потому, что им просто везло. Им везло потому, что вот уже пять тысяч лет, как исчезли все промежуточные виды. И посему мы пребывали, как оказалось, в состоянии обманчивого покоя. С этой точки зрения, - добавил он вдруг жалобным тоном, - существование наших тропи настоящая катастрофа. Благодаря им мы вынуждены срочно решить вопрос, который мы по лености до сих пор обходили. Нам придется дать точный и исчерпывающий ответ: _каковы_ характерные черты того существа, которое мы называем человеком? Не правда ли, прежде можно было и не торопиться, - продолжал он таким саркастическим тоном, что друзья его удивленно переглянулись, - ошибки исключались. Мы даже гордились, что остаемся, таким образом, в разумных границах науки. Главное, провозглашали мы, не выходить за пределы нашей области! Не доверять своим чувствам, остерегаться ловушек психологии, неточностей этики! Только не путать разные вещи! Он снова вздохнул. - Мы упивались своим собственным невежеством, ибо человек занимал совершенно особое место в животном мире, он настолько отличался от всех прочих живых существ, что даже ваш зобастый пастух не мог ошибиться. Если вам дадут очень горячую и очень холодную воду, вы ведь тоже не станете колебаться. Ну а как быть с теплой водой? Как вы ее определите, если только, конечно, предварительно не договоритесь точно, при скольких градусах воду следует считать горячей? Именно это с нами и произошло ныне. Человека с шимпанзе не спутаешь: слишком велика разница. Ну а вот между шимпанзе и плезиантропом, между плезиантропом и синантропом, синантропом и тропи, тропи и неандертальцем, неандертальцем и негритосом, между негритосом и вами, простите за сопоставление, дорогой мэтр, расстояние всякий раз приблизительно одинаковое. Если вы сможете сказать нам, где кончается обезьяна и начинается человек, вы окажете нам огромнейшую услугу! - Если только, как вы сказали, предварительно не договоритесь?.. - Да... - Так разве нельзя это сделать? Разве нельзя, пусть даже с опозданием, потребовать, чтобы конгресс антропологов дал подобное определение? Крепс расхохотался и звучно ударил себя по ляжке. - От всего сердца желаю вам успеха в этом предприятии! - воскликнул он. - Но, уверяю вас, вы успеете поседеть, прежде чем ученые между собой договорятся. - Разве это так трудно? - Не то что трудно, дружище. Но существует слишком много различных мнений. Право, лучше просто бросить жребий: дело пошло бы куда быстрее, а результат был бы тот же. Еще триста лет назад Локк пытался разрешить вопрос, при какой степени уродства ребенок перестает быть человеческим существом, а следовательно, не может приобщиться к таинству крещения, ибо в противном случае за ним признали бы существование души. Видите, все это не так уж ново. И вы сами понимаете, что за три дня и даже за три месяца нельзя решить спор, который ведется уже столетия. Адвокат посмотрел на Крепса отсутствующим взглядом. Потом снял очки и, протерев стекла, снова надел их. - Что же, - сказал он, - если дело действительно обстоит так, боюсь, что компания фермеров добьется своего. - Простите!.. - воскликнула Сибила. Адвокат вопросительно взглянул на нее. - Ведь существуют же, - продолжала она, - законы, охраняющие от истребления вымирающие биологические виды. По-моему, можно сыграть на этих законах. - Можно-то можно, - возразил адвокат, - но лишь в том случае, если компания собиралась бы послать тропи на бойню. Но она, напротив, хочет оградить их от превратностей жизни в пустыне, намерена позаботиться об их существовании, гигиене, питании и даже о размножении. Она без труда докажет, что этот закон в данном случае не имеет к ней никакого отношения. Конечно, музей мог бы потребовать принятия специального закона об охране тропи... Но вы сами понимаете, сколько это займет времени. Да и добьется ли еще - неизвестно. Вы же знаете: у компании - железная хватка. Кроме того, здесь замешаны слишком крупные дельцы. Так что, видите ли, - заключил он, - если нельзя доказать, что тропи не являются животными, никто не сможет помешать их законным владельцам обращаться с ними, как с лошадьми или слонами. Одним словом: либо тропи - часть фауны Такуры, либо - часть ее населения. Или то, или другое, третьего решения нет. - А вы что можете предложить? - спросил Дуг, помолчав. - Надо подумать, - ответил юрист. - В настоящий момент я вижу лишь два способа действий. Первый - добиться, чтобы какое-нибудь авторитетное официальное учреждение, скажем вроде Royal Academy of Science [Королевская академия наук (англ.)], дало бы не вызывающее споров научное определение, но, судя по словам мистера Крепса, это невозможно. Второй же - получить судебное решение, которое ipso facto [в силу самого факта (лат.)] исходило бы из того, что тропи люди. Таким образом, у нас был бы прецедент. И это, пожалуй, более реально... - То есть? - То есть... Предположим, мистер Темплмор берет себе в услужение тропи... Но жалованье ему не платит... Тропи обращается в суд, его защищает известный адвокат. Суд решает дело в пользу тропи. Таким образом, за ним, за этим тропи, признали бы такие же права, что и за мистером Темплмором, другими словами - права человека. - К несчастью, это невозможно! - отрезал отец Диллиген, по-прежнему стоя спиной к присутствующим. - Но... почему же? - Тропи может принести присягу, только будучи человеком. Иначе это святотатство, да и не будет иметь никакой законной силы. И потом, как вы хотите, чтобы в качестве истца перед судом выступило существо, не имеющее гражданского состояния? Получается заколдованный круг. И вы сами понимаете, что компания фермеров не станет молчать. - Мне кажется, мы упускаем из виду самое существо вопроса, - негромко произнес Вилли. Все, кроме отца Диллигена, который в позе яростного спокойствия застыл у своего окна, обернулись к говорившему. - Мы ведь не Общество покровительства животным, - добавил тот. - Ну и что? - с тревогой спросил Дуглас. - Чего ради мы станем вмешиваться, если будет доказано, что тропи обезьяны? Разве только для того, чтобы вообще поставить под сомнение право человека пользоваться трудом домашних животных. Опираясь на какие моральные принципы, можем мы протестовать против планов компании фермеров? Ведь в таком случае ее намерения не только разумны, но и похвальны: они должны облегчить жизнь человечеству, избавить его от известной доли тяжелого труда. Не так ли? - обратился он к Дугласу. - Да, действительно... - ответил тот сдержанно. - Итак, - снова заговорил Вилли, - планы компании можно назвать преступными только в том случае, если тропи не являются обезьянами, если они, так же как и мы, принадлежат к человеческому роду. К тому же, если это будет доказано, планы компании сразу же рассеются как дым, ибо торговля рабами запрещена, по крайней мере на территории Соединенного Королевства. Но если, напротив, будет доказано, что тропи животные, мы обязаны, дорогие друзья, не только не препятствовать компании фермеров, но и сделать все возможное, дабы при помощи прирученных тропи облегчить труд человека. Мне кажется, что вот тут в какой-то степени мы попались на удочку собственных чувств. За эти полгода мы слишком привязались к нашим тропи. А нам следует быть объективными. И мы с вами должны не столько думать о судьбе тропи, сколько о том, как бы в один прекрасный день не оказаться соучастниками преступления, если в конце концов будет признано, что тропи люди. В сущности, проблема не так уж нова. Когда была открыта Америка, встал вопрос об индейцах: кто эти двуногие существа, которые, обитая по ту сторону океана, никак не могут претендовать на право именоваться потомками Адама и Евы? Их прозвали тогда "бесхвостыми шимпанзе" и начали вовсю торговать ими. Не повторить той же ошибки - вот в чем наша задача. А все прочее не должно нас интересовать. Согласны вы со мной или нет? - обратился он к присутствующим. Но никто не ответил на его вопрос. - Да, - сказала наконец Сибила твердым голосом. - Ну, что же, милые мои друзья, - улыбнулся Вилли, - пока что нам гордиться нечем. Нет ничего легче, чем определить цель. Простите меня, Кутберт, - обратился он к старому Гриму, - но вот уже полгода мы с вами рассуждаем, как антропологи или даже как палеонтологи. Как будто наши тропи - ископаемые. Но ведь они живые, черт возьми, живые, как утки или крокодилы. Живут себе и размножаются! Не пора ли нам подойти к вопросу с точки зрения зоологов, как вы думаете? При этих словах великан Крепс оглушительно расхохотался. - Черт возьми! - воскликнул он. - Вот оно, колумбово яйцо! - Пусть будет так, - согласился Вилли. - Что мы называем видом? - продолжал он. - Группу животных, пусть даже внешне непохожих друг на друга, но дающих при скрещивании нормальное потомство, способное к дальнейшему размножению. Возьмем, к примеру, датского дога и померанского шпица, они похожи друг на друга не больше, чем кошка на жирафа, но при скрещивании дают потомство. Потому-то мы и относим их к одному и тому же виду - виду собак. И, наоборот, лев похож на пантеру, но, скрестив их, потомства не получишь, и, следовательно, их мы относим к разным видам. Вы понимаете мою мысль? Давайте попробуем скрестить человека и самку тропи. В зависимости от того, удастся наш опыт или нет, все сразу станет ясным. Отец Диллиген обернулся. Он был необычайно бледен, он не сразу нашел в себе силы заговорить, и голос его звучал хрипло. Он сказал, что, если только нечто подобное произойдет, он навсегда удалится в бенедиктинский монастырь, укроет в его стенах свой вечный позор. - Но почему, отец мой?! - воскликнул Вилли. - Ежедневно и скотоводы, и исследовательские институты производят самые разнообразные скрещиванияТут нет ничего особенного... Впрочем, успокойтесь, - добавил он, по-видимому догадавшись, что именно возмущает монаха. - Вы сами понимаете, что я не имею в виду естественное оплодотворение!.. В настоящее время и врачи, и биологи располагают столь совершенными средствами, что подобного рода эксперименты потеряли двусмысленный и неприятный характер. Кроме того... - Боже мой, это же содомский грех! - воскликнул отец Диллиген. - Животные не могут грешить, и нет никакого греха, если в интересах животноводства или науки используются их инстинкты. Это вполне дозволено, когда мы желаем вывести мула или путем скрещивания пытаемся создать новые породы. Но человек - это же божественное создание!.. И те извращенные приемы, о которых вы говорите, лишь прикрывают, но ни в коем случае не снимают ужаснейшего святотатства. - Постойте, постойте, отец мой, - сказал Вилли. - Если тропи люди, значит, самки их - женщины, и грех, которого вы так боитесь, вполне простителен, особенно если принять во внимание преследуемую нами цель. Конечно, я знаю, что церковь осуждает подобного рода эксперименты даже между супругами. Но осуждает их она, исходя из соображений семейного и нравственного порядка. И, поскольку я сам не раз делал подобного рода операции, я знаю, что церковь не так уж нетерпима и порой закрывает на них глаза. Мне кажется, что, если мы таким путем могли бы спасти от рабства... - Ну а если тропи обезьяны? - отрезал отец Диллиген. - И в этом случае ничего тут плохого нет. Ничего не произойдет, а мы по крайней мере будем знать... - Вы рассуждаете так, - возразил отец Диллиген, - как будто вообще не существует гибридизации: можно скрестить собаку и волка, ослицу и жеребца и даже корову и осла и получить ублюдков. Вы ни в чем не можете быть уверены. Я лично отказываюсь быть соучастником подобной профанации. Если же вы все-таки на это решитесь, пеняйте на себя. И, не добавив больше ни слова, не оглянувшись на присутствующих, которые молча и растерянно смотрели ему вслед, он вышел из комнаты. ГЛАВА ДЕВЯТАЯ Короткая телеграмма и еще более краткий ответ. Неожиданности, таящиеся в пустыне. Чистосердечное признание - мужество слабых. Опыт, чреватый самыми неожиданными последствиями. На сцену выступает расизм. Джулиус Дрекслер ставит под сомнение "видовое единство современных людей". Восторг в Дурбане. Люди ли негры? Несколько недель спустя Френсис, которой Дуглас после своего возвращения в Сидней писал каждый день, принесли телеграмму; в это время она как раз работала над своей новой большой новеллой. Телеграмма пришла из Австралии и гласила с предельной краткостью: "Телеграфьте согласие наш брак. Дуглас" И все. Хотя предложение было для Френсис не совсем неожиданным, внезапность его породила тревогу и недоумение, оттеснившие радость. Вряд ли она тут же решила: он в опасности; вернее всего, ей просто стало страшно. Она поняла также, что ответить должна немедленно, не раздумывая. Подойдя к телефону, она продиктовала еще более лаконичный ответ: "Согласна. Френсис" И, немного успокоившись, она начала перебирать в уме все возможные причины посылки телеграммы. Кроме одной, которая шесть дней спустя поразила и еще более, чем она ожидала, встревожила ее. Шесть долгих дней, в течение которых она ничего не получила - ни письма, ни открытки. И наконец в понедельник (в тяжелый для нее день) пришло письмо, которое все объяснило. "Френсис, дорогая, - говорилось в письме, - сегодня утром я получил Ваш ответ на свою телеграмму, и сердце мое переполнила радость. И хотя я знаю, уверен, Вы поняли, что я не могу обещать Вам счастья, что со мною Вас ждут испытания - не знаю, догадываетесь ли Вы, насколько они велики. С чего бы начать, Френсис? Впрочем, это нетрудно: мои колебания - чистое притворство; я должен начать с признания, с признания тяжелого и унизительного. В течение этих долгих месяцев, Френсис, проведенных в пустыне, я не смог сохранить Вам верность... Сибила? Да, это она... Уменьшит ли мою вину перед Вами то обстоятельство - а это истинная правда, клянусь Вам, - что сердце здесь ни при чем? Вы не знаете Сибилы, вернее, почти не знаете. Я же знаю ее с детства. Странная девочка, странная женщина. Безнравственная? Аморальная? Как Вам сказать? Все это не то. Для нее не существует общепринятых мнений. Обо всем она судит сама. Про нее нельзя сказать, что она отбросила все условности: просто условности никогда для нее не существовали. В шестнадцать лет она взяла себе в любовники тридцатилетнего мужчину. Она полностью подчинила его себе, переделала на свой лад, но бросила, почувствовав его ограниченность. Ее брак со старым Гримом вызвал настоящий скандал, но она даже бровью не повела, и скандал затих сам по себе. Вполне возможно, она так и не узнала об этом; во всяком случае, вела она себя, словно ничего не произошло. И вот, Френсис, прекрасной звездной ночью, скорее прохладной, чем жаркой, каких здесь бывает немало, эта женщина спокойно вошла ко мне в палатку. "Мой милый Дуг, - сказала она не без иронии, - излишние размышления вредны". Затем сбросила халат и спокойно, с естественностью раковины, смыкающей свои створки, прильнула ко мне всем своим ослепительным телом. И тут же, закрыв мне рот рукой, прошептала: "Вино, Дуг, надо пить тогда, когда чувствуешь жажду" - и опустилась на постель. Что оставалось мне делать? А потом... надо сказать правду, это оказалось сильнее меня. Вероятно, мне самому тоже хотелось пить. Не знаю, будет ли Вам от этого легче, или же Вы окончательно вознегодуете, но я должен сказать, что в ту минуту я обратился к Вам с немой мольбой, я молил Вас простить мне мои грехи! Как бы то ни было, но это тоже истинная правда. Правда и то, что за первым падением последовали другие. И хотя ни разу эти языческие забавы не начинались по моей инициативе, Френсис, я не мог отказаться от них, тем более, что им сопутствовала такая простота, такая естественная грация. По крайней мере до нашего приезда в Сидней. Не стану, не хочу красиво описывать свои чувства, оправдывать себя, вымаливать у Вас прощение: я сам бы себе стал противен. А самое главное: это было бы уж слишком некстати, ибо, любимая моя, хотя самое страшное в моем признании уже сделано, я не сказал Вам еще самого важного. Я принял ужасное решение, Френсис. Не знаю, к чему это все приведет. По правде говоря, ничто, абсолютно ничто меня не принуждало. Но кто-нибудь должен был сделать то, что собираюсь сделать я. Не в моем характере - Вы это прекрасно знаете - приносить себя в жертву. Напротив, сама мысль о самопожертвовании претит мне. Но разве я могу уклониться от того, что _должно_ быть сделано, если я один в состоянии выполнить это? Но я хочу, Френсис, дорогая моя, чтобы Вы были вместе со мной. Хочу принять решение вместе с Вами. Хочу, чтобы Вы одобрили мой поступок. Хочу, чтобы мы после спокойных размышлений вместе пришли к этому неизбежному выводу. И мне было бы слишком тяжело, если бы в один прекрасный день мой поступок показался Вам мальчишеским, романтичным, театральным. О, как мне нужна Ваша поддержка, Френсис, если, конечно, после моего признания Вы сохраните ко мне хоть чуточку уважения и любви. Вот почему я решил Вам во всем признаться. Согласитесь, меня ничто к этому не вынуждало. Я оказался не слишком-то честным и сильным, не слишком-то героическим субъектом, но много ли на свете мужчин могут бросить в меня камень? Вы бы ничего не узнали, а, как говорил мой отец, "то, чего я не знаю, не существует". Я не защищаю себя, Френсис, нет. Более того, признаюсь Вам: при других обстоятельствах я без малейших угрызений совести хранил бы благоразумное молчание. Быть может, это не слишком похвально, но я всегда считал, что чистосердечные признания порой просто отвратительны: они приносят лишь вред. Да, я бы Вам ничего не сказал. В конце концов, Вы никогда не спрашивали меня о моей личной жизни, так же как и я Вас - о Вашей. Но Вы должны узнать мои недостатки, прежде чем я поведу рассказ о своих достоинствах. Я просил Вас стать моей женой, Френсис, и Вы согласились. Но знайте, _Вас это ни к чему не обязывает_. Очень скоро я стану героем скандальной истории, и мы все - а нас немало, и я в том числе, - вместо того, чтобы замять грядущий скандал, делаем все возможное, чтобы раздуть его еще больше. По всей вероятности, мне придется предстать перед судом. Возможно, меня даже повесят. Вот какая судьба ждет человека, который сейчас, пока он еще на свободе, просит Вашей руки. Так вот что произошло, Френсис..." Тут только Френсис заметила, что читает она машинально, почти не понимая написанного. Сердце ее учащенно билось, и перед глазами неотступно стояла эта развращенная Сибила, которая "с естественностью раковины, смыкающей свои створки" прильнула к Дугу. Наморщив лоб, она перечла письмо сначала, стараясь уловить смысл слов, но он ускользал, как ртуть между пальцами. Ей показалось, что она наконец поняла. "И с кем, - прошептала она, - с этой Сибилой". "...Уже с субботы все сомнения отпали..." - прочла она и подумала: "И у него хватает бесстыдства..." Перевернув страницу, она прочла дальше: "Если бы мы только послушались отца Диллигена..." "...Но кто мог бы подумать, что все эти опыты с искусственным оплодотворением принесут положительные результаты? Вы правильно прочли, Френсис, все. Поскольку мы были почти уверены, что скрещивание с человеком ничего не даст, мы как добросовестные биологи произвели одновременно скрещивание со всеми наиболее близкими к человеку видами обезьян: шимпанзе, гориллой, орангутангом. И все эти опыты удались. Однако с той точки зрения, которая нас интересует, опыт потерпел полное фиаско: он ничего не объяснил, ничего не доказал. Проблема так и осталась нерешенной, более того, она еще осложнилась, ибо теперь возникает новый мучительно трудный вопрос, который предвидел и которого так боялся отец Диллиген: кем будут эти несчастные детеныши, родившиеся от скрещивания тропи с человеком? Промежуточными существами, в которых окончательно будут смешаны все признаки, маленькими полулюдьми-полуобезьянами, о которых по-прежнему будут вестись бесконечные споры... При чем тут я, спросите Вы? Дело в том, Френсис, что отцом всех этих несчастных маленьких тропи буду я. Я догадываюсь, о чем Вы сейчас подумали: "Опять он что-то скрыл от меня". Почему я сделал такую глупость, почему я добровольно согласился участвовать в подобном опыте? И почему я Вам ничего не сказал? Потому что я сам в глубине души чувствовал, что совершаю глупость. И вы, конечно, не преминули бы меня упрекнуть. Почему же все-таки я на это пошел? Попытаюсь Вам объяснить. Но прежде всего, дорогая. Вы не должны ненавидеть Сибилу, хотя по ее вине я заставляю Вас страдать. Если она и совершает зло, то, надо полагать, по неведению самой природы зла. Да и творит ли она зло? Она действует - другие страдают. Разве можно обвинять огонь за то, что он жжется, а холод - за то, что от него коченеют? Она, как и стихии, не осознает того, что творит, а ведь само понятие зла предполагает сознание того, что есть зло. Сибила - прежде всего "ученая женщина" в самом чудовищном смысле этого слова. Для нее нет ни в жизни, ни в области духа ничего святого, кроме научных изысканий и методов исследования. Прежде чем приступить к опыту скрещивания человека с тропи, нужно было решить один довольно-таки сложный практический вопрос: найти мужчину, который сумел бы сохранить тайну. И вот Сибиле показалось, что самым простым, да и самым верным было бы... По правде говоря, ей стоило лишь намекнуть, и, конечно, в назначенный день я подчинился всем необходимым биологическим и юридическим операциям. Используя новейшие научные методы, доктор Вильямс произвел искусственное осеменение шести самок, прошедших пятинедельный карантин и находившихся под наблюдением. И лишь значительно позднее вместе с чувством известной тревоги мне пришло в голову, что было бы лучше, если бы в этом случае воспользовались не только моими услугами и сделали бы таким образом вопрос отцовства менее ясным. По правде говоря, Френсис, в глубине души я не верил, я думал, что ничего не выйдет, что самки не понесут. В конце концов, при любых других обстоятельствах вся эта история меня бы лишь позабавила. Но то, что произошло в дальнейшем, не дает мне права отделаться шуточками, а тем более отмахнуться от случившегося. Обычно нелегко бывает установить, кто именно не сумел сохранить тайну. Так или иначе, но Акционерная компания фермеров почти сразу же узнала о наших опытах. А затем ей стали известны и их результаты. До поры до времени она хранила молчание, а теперь словно с цепи сорвалась. Антропологический музей получил официальное требование возвратить компании ее законную собственность, тридцать тропи ("а также, - гласит документ, - весь имеющийся или ожидающийся от них приплод"), незаконно вывезенную из области, фауна коей находится в полном и безоговорочном владении Акционерной компании фермеров. Цель этого послания ясна - спровоцировать судебный процесс, а это как раз то, чего мы и сами хотели. Но сейчас суд бы начался в очень невыгодных для нас, вернее, для тропи условиях. По существующим законам, дело рассматривалось бы в гражданском суде как чисто коммерческое, и с этих позиций компания фермеров непременно выиграла бы процесс. Мы не имели никакого права увозить из Такуры животных, а тем более дарить их музею. Поэтому-то необходимо придать делу другой оборот, перевести его на иную почву, доказать, что претензии компании необоснованны, ибо тропи являются не фауной, а населением Такуры. Но тем самым музей признает себя виновным в незаконном похищении и лишении свободы людей, и Вы понимаете, что при такой постановке вопроса нам еще труднее будет выпутаться; конечно, нельзя рассчитывать, что в атмосфере подобного скандального процесса, напоминающего скорее фарс, может быть найдена объективная истина. Слишком просто можно побить музей его же собственными доводами: если он действительно считает тропи людьми, то ему придется признать, что место их скорее уж за ткацким станком, нежели в железной клетке... Все неизбежно превратится в глупый смешной фарс, а судьба тропи, возможно, решится навсегда. Юридический совет музея предлагает любой ценой избежать процесса, признать за Акционерной компанией фермеров право собственности на тропи, но попросить компанию в интересах науки на известное время "уступить" или даже продать некоторое количество экземпляров. Уже само признание ipso facto, что тропи по своей природе животные, даст в руки компании достаточно сильный козырь, и она, вне всякого сомнения, не откажется от подобного компромисса. А для нас это тоже единственная возможность выиграть время. И это еще не самое страшное, Френсис. Вместе с письмом посылаю Вам статью, которая недавно появилась в Мельбурне, в одном из самых больших австралийских журналов. Вы ее потом прочтете. Написана она Джулиусом Дрекслером, известным антропологом, но человеком весьма сомнительной репутации, который, как известно, находится на откупе у старика Ю.К.Пендлтона, одного из крупнейших мельбурнских биржевых гангстеров. У последнего нет более могущественного конкурента, чем Ванкрайзен, а Ванкрайзен держит в своих руках все нити управления компании фермеров... Итак, Вы, наверное, решите, что Пендлтон не прочь провалить начинание своего соперника, умело поставив под сомнение в этой столь не ко времени появившейся статье вопрос о природе тропи? С первого взгляда кажется, что автор льет воду на нашу мельницу. Но, как Вы увидите из дальнейшего, статья чертовски может нам напортить. Ибо, судя по всему, Пендлтон собирается затеять еще более чудовищное и гнусное дело. Во всяком случае, ясно, что статья Дрекслера широко открывает двери для самых мерзких преступлений. Статья задумана очень хитро. Бедняга Грим в ярости твердит: "Этому подлецу даже возразить нечего. С точки зрения палеонтологии он прав. И он это прекрасно знает!" Что же, собственно, говорит Дрекслер? Он говорит, что открытие Paranthropus greamiensis (это тропи, дорогая...) не только подтверждает все то, что мы уже знаем о происхождении человека, но - и это самое главное - показывает, насколько несостоятельны все наши представления о самом человеке, или, вернее, говорит он (нет. Вы только подумайте!), о тех различных биологических видах, которые мы до сих пор неправильно объединяли под этим общим именем. Относя Paranthropus к виду "homo" [человек (лат.)], пишет он далее, мы тем самым признаем, что в этот вид можно включать и четвероруких индивидуумов (не говоря о многих других присущих обезьянам чертах, которые мы обнаруживаем у вышеупомянутых Paranthropus); если же, наоборот (что, по-видимому, вполне кое-кого устраивает, добавляет он), не признавать их принадлежности к виду homo, то по какому праву мы тогда называем человеком ископаемое с челюстью шимпанзе, кости которого были найдены близ Гейдельберга, или неандертальца, отличающегося от тропи всего лишь несколькими деталями в строении скелета? А также почему мы называем человеком ископаемое, найденное в Гримальди, которое тоже мало чем отличается от перечисленных выше, или же кроманьонца, или, наконец, африканских пигмеев, цейлонских веддов или тасманцев, чья черепная коробка еще менее развита, чем у кроманьонца, а крайние коренные зубы все еще имеют пять бугорков, как у человекообразных обезьян? Появление на сцене тропи, пишет он, доказывает всю несостоятельность наших упрощенных представлений о единстве человеческого вида. Единого человеческого вида не существует, существует лишь большое семейство гоминид, своеобразная лестница оттенков, на верхней ступени которой находятся белые, то есть настоящие люди, а на самой нижней - тропи и шимпанзе. Пора отбросить наши старые представления, основанные на чувствах, и раз навсегда научно установить последовательность промежуточных групп, "ошибочно именуемых человеческими". Ошибочно именуемых человеческими! Итак, на наших глазах готов возродиться уродливый призрак расизма со всеми своими адскими спутниками. И какого расизма, Френсис! Расизма, во имя коего уже завтра целые народности могут лишиться права числить себя в рядах человечества, а следовательно, лишиться всех человеческих прав, дабы какой-то Пендлтон смог продавать их как рабочий скот! Где же в таком случае, Френсис, пройдет граница? _Она пройдет там, где ее захотят провести сильные мира сего_. Представьте себе только, что произойдет с туземным населением колоний или с неграми в Соединенных Штатах, где также существует дискриминация! Да и вообще со всеми этническими меньшинствами! По сути дела, это уже началось. Все газеты Южно-Африканского Союза под броскими заголовками перепечатали статью Дрекслера. "Дурбан экспресс" поспешила поставить вопрос: "Люди ли негры?" Следовательно, Вы понимаете, моя дорогая, что отн