оны здесь завалены цветами; бледные лилии, белые розы и ветви плакучей ивы. Это всегда имеет хорошее начало, а потом уступает место апатии и пластмассовым тюльпанам в молочной бутылке. Или, как альтернатива - подделке под веджвудскую вазу, прижатую к надгробному камню и в дождь и в снег, с диким букетом от Вулворта, грозящим ее опрокинуть. Интересно, я ничего не пропускаю? Возможно подобное притягивает подобное и поэтому цветы - мертвые. Возможно они уже были мертвыми, когда их ставили на могилу. Может быть люди думают, что на кладбище все предметы должны быть мертвыми. В этом есть определенная логика. Наверное было бы невежливым засорять это место цветущей летней красотой и осенним очарованием. Что касается меня, то я предпочитаю красный барбарис на фоне сливочно-мраморной плиты. Возвращаюсь к яме, куда мы все когда-то возвратимся. Шесть футов в длину, шесть футов в глубину и два в ширину - это стандартный размер, хотя может варьироваться по запросу. Этот великий уравнитель - яма, поскольку нет ей разницы какое изящество в нее положат - богатый и бедный, в конечном счете, займут один и тот же дом. Воздух, ограниченный грязью. "Ну прямо как в Галлиполи" - как говорят в этой сфере бизнеса. Рытье ямы - это тяжелая работа. Мне сказали, что это та работа, которую люди не понимают. Это старомодная работа, когда тебе нужно трудиться невзирая на мороз и град. Копай, пока липкая грязь просачивается в твои ботинки. Обопрись на могилу, чтобы сделать короткую передышку и вымокни до костей. В XVIII веке могильщики очень часто умирали от сырости. В таком случае - "вырыть свою собственную могилу " -это не просто оборот речи. Для понесших тяжелую утрату, яма - это пугающее место. Головокружительная бездна потери. Это последний раз, когда вы оказываетесь подле человека, которого вы любите и вы должны будете оставить его, в темной впадине, где черви приступят к выполнению своего долга. Для многих, крышка гроба, которую опускают над останками целой жизни, заслоняет другие, более благоприятные картины. Перед "положением во гроб", как они называют это в покойницкой, тело должно быть вымыто, дезинфицировано, высушено, закупорено и загримировано. Не так давно эту процедуру, как правило, выполняли дома, но тогда это считалось не процедурой, а актом любви. Как бы ты поступил? Отдал бы тело в руки незнакомых людей? То тело, которое лежало рядом с тобой и в болезни и в здоровье? Тело, к которому твои руки все еще стремятся - живому или мертвому. Тебе был знаком каждый мускул, ведомо каждое движение этих век, во время сна. И вот - это тело, на котором написано твое имя, переходит в руки незнакомых людей. Твоя возлюбленная ушла в неизвестную страну. Ты зовешь, но любимая не слышит тебя. Ты зовешь в полях и в долинах, но возлюбленная не отвечает. Небо закрыто и молчаливо, там никого нет. Земля тверда и суха. Твоя возлюбленная не вернется по ней. Возможно вас разделяет только тонкая пелена. Твоя возлюбленная ждет тебя на холмах. Запасись терпением и иди, с легкими стопами, роняя свое тело как бумажный свиток. Я удаляюсь от похоронной процессии наверх, к закрытой части кладбища. Там все растет в запущении. Ангелы и открытые библии опутаны ивами. Подлесье живет и двигается. Белок, которые прыгают по могилам, и черных дроздов поющих на деревьях, не интересует смертность. Им довольно червей, орехов и восхода солнца. "Возлюбленная жена Джона". "Единственная дочь Эндрю и Кейт". "Здесь лежит тот, кто любил не мудро, но очень сильно". Пепел к пеплу, пыль к пыли. Под падубами два человека с ритмичной решительностью роют могилу. Один из них дотрагивается до своей кепки, в тот момент, когда я прохожу мимо и я чувствую себя как мошенник, принимающий не принадлежащее ему соболезнование. В свете умирающего дня стук лопаты и низкие голоса этих людей подбадривают меня. Скоро они пойдут домой, чтобы поужинать и помыться. Абсурдно, что повседневный быт может быть таким утешительным даже здесь. Я смотрю на часы. Скоро время закрытия. Мне нужно уходить, но не из страха, а из уважения. Солнце садится за березами, оставляющими длинные тени на тропинке. Твердые каменные плиты ловят свет, он золотит глубоко выгравированные надписи, вспыхивает на трубах ангелов. Земля оживает под светом. Не желтой охрой весны, а тяжелым осенним кармином. Кровавый сезон. В лесу уже начали отстрел. Я ускоряю шаг. Что мертвые делают ночью? Выходят из могил, ухмыляясь навстречу ветру, свистящему сквозь их ребра? Беспокоит ли их холод? Я дышу на свои руки и подхожу к воротам как раз в тот момент, когда ночной охранник бряцает тяжелой цепью и висячим замком. Закрывает меня от них или их от меня? Он заговорщически мне подмигивает и похлопывает рукой у своего паха, там, где у него висит полуметровый фонарик. "Ничто не скроется от меня", - говорит он. Я бегу по дорожке в кафе - модному местечку на европейский манер, но с более высокими ценами и более коротким графиком работы. Когда то мы встречались здесь с тобой, до того, как ты ушла от Элгина. Бывало мы приходили сюда после секса. Ты всегда ощущала голод после занятий любовью. Ты говорила, что именно я - это то, что тебе хочется съесть, так что было довольно мило с твоей стороны довольствоваться только поджаренным сэндвичем. Извините, "Крок Мсье", согласно меню. Мне приходилось тщательно избегать наших старых излюбленных мест (таким был совет в книгах для скорбящих) до сегодняшнего дня. До сегодняшнего дня, когда у меня появилась надежда найти тебя, или более скромное желание - узнать как ты живешь. Мне никогда не приходило в голову, что я могу превратиться в какую-то Кассандру, досаждаемую своими снами. Меня досаждают мои сны. Червь сомнения сильно вырос с тех пор, как нашел себе приют в моем кишечнике. Я больше не знаю во что верить и что правильно. Я черпаю какое-то мрачное утешение в своем черве. Черви, которые съедят тебя, сначала съедят меня. Ты не почувствуешь тупую головку, сверлящую червоточину в твоей разрушающейся ткани. Ты не познаешь ту слепую настойчивость, которая превращает в посмешище сухожилие, мышцу, хрящ, пока не доберется до кости. Собака на улице может обгладать меня - так мало сущего на мне осталось. Ворота кладбища приводят сюда, к этому кафе. Существует какое-то скрытое умиротворение в скольжении жгучего кофе вниз по гортани. И пускай привидения и окровавленные скелеты, и облезлые черепа, и упыри попробуют потревожить нас. Это и свет, и тепло, и дымок, и крепкость. Мне захотелось зайти в это кафе - из мазохизма, из-за привычки, из-за надежды. Мне казалось, что это может успокоить меня, хотя мне пришлось убедиться в том, как мало успокоения можно извлечь из знакомых вещей. Как они смеют оставаться такими же, как обычно, когда так много, связанного с ними, изменилось? Почему твой свитер так бессмысленно пахнет тобой, сохраняет твою форму, когда ты не можешь надеть его? Я не хочу напоминаний о тебе, я хочу тебя. Я думаю о том, чтобы уехать из Лондона, вернуться назад, на какое-то время, в свой нелепый коттедж. Почему бы и нет? "Начни все сначала" - разве это не один из тех полезных стереотипов? Октябрь. Зачем мне здесь оставаться? Нет ничего хуже находиться в перенаселенном месте, когда ты чувствуешь себя одиноко. Этот город всегда перенаселен. За то время, что я сижу в этом кафе с рюмкой кальвадоса и чашкой эспрессо ,дверь открылась одиннадцать раз, впустив парня или девушку, пришедших на встречу с парнем или с девушкой, сидящих с рюмкой кальвадоса и чашкой эспрессо. Официанты в длинных фартуках, стоящие за высоким прилавком из меди и стекла, обменивается шутками. Играет музыка, какой-то соул, все заняты, счастливы или, как мне показалось, как-то целенаправленно несчастны. Вон те, двое - он печален, она - возбуждена. У них не все в порядке, но они по крайней мере разговаривают. Здесь только я сижу в одиночестве, и когда-то мне нравилось находиться в одиночестве. Это было в те времена, когда у меня была роскошь уверенности, что скоро кто-то толкнет мою тяжелую дверь и отыщет меня. Я помню те времена, когда в ожидании назначенной встречи, до которой оставался еще час, мне нравилось выпить чего-нибудь и почитать книгу наедине с собой. Мне приходилось даже испытывать сожаление когда этот час проходил, когда дверь открывалась и наступала пора вставать, чтобы поцеловать тебя в щеку и растереть твои холодные руки. Иметь возможность выбирать для себя одиночество - удовольствие, которое сродни прогулкам по снегу в теплом пальто. Но кто же захочет гулять по снегу раздетым? Я расплачиваюсь и выхожу. Здесь снаружи, целенаправленно шагая по улице, я может быть произвожу впечатление человека, которому есть куда идти. В моей квартире горит свет и там будешь ты, потому что у тебя есть твой собственный ключ. Мне не нужно спешить, я наслаждаюсь ночью и холодом на моих щеках. Лето прошло, и я приветствую холод. Сегодня мне выпало покупать продукты, а ты сказала, что приготовишь ужин. Я позвоню и закажу вино. Это придаст мне расслабляющую уверенность, что ты будешь здесь. Меня ждут. Есть связанность. Есть свобода. Мы можем быть воздушными змеями и тянуть друг друга за веревку. Нет нужды беспокоиться о том, что ветер может оказаться слишком сильным. И вот я здесь, вне своей квартиры. Свет выключен. Комнаты холодные. Ты не вернешься. Тем не менее, сидя на полу у двери, я собираюсь написать тебе письмо с моим адресом; когда я уйду утром, я оставлю его здесь. Если ты получишь его, ответь пожалуйста, я встречу тебя в кафе, ведь ты будешь там, правда? Правда? После грохота пригородного электропоезда, медленное покачивание вагонов на дополнительных линиях. Современная британская железная дорога называет меня "Уважаемый клиент", но я предпочитаю старомодное обращение - "Пассажир". Вам не кажется что фраза: "я осматриваю пассажиров, едущих вместе со мной" звучит более романтично и многообещающе, чем "я осматриваю других клиентов поезда"? Клиенты обычно покупают сыр, мочалки и презервативы. Пассажиры могут иметь все эти предметы в своем багаже, но совсем не мысль о сделанных ими покупках делает их интересными. Соседний пассажир может обернуться приключением. А все, что я имею общего с клиентами - это мой бумажник. На главном вокзале я пробегаю мимо зычных громкоговорителей и табло отложенных рейсов. За багажным отделением есть маленький рельсовый путь, который когда-то был единственным на вокзале. Несколько лет назад здания были покрашены в цвет бургунди, а в зале ожидания был настоящий камин со стопкой утренних газет. Если вы спрашивали у заведующего вокзалом время, он доставал свои огромные золотые часы "Хантер" из жилетного кармана и смотрел на них как грек на Дельфийского оракула. Ответ преподносился тебе как вечная истина, даже если она уже относилась к прошлому. Все это происходило в пору моего детства, когда мой рост был настолько маленьким, что мне можно было спрятаться под животом у станционного смотрителя, в то время как мой отец смотрел ему в глаза. Это была пора детства - время, когда от меня не ожидали никаких истин. Теперь маленький рельсовый путь приговорен к смерти и, возможно в следующем году, приговор будет приведен в исполнение. Нет больше зала ожидания и негде спрятаться от порывистого ветра и хлещущего дождя. Это современный перрон. Свистящий поезд вздрогнул у платформы и выбросил столб дыма. Он был грязный, длиной в четыре вагона, без всякой тени охранника или кондуктора. Без всякой тени водителя, кроме сложенной газеты "Sun" у окна головного вагона. Внутри горячий запах тормозов и насыщенный запах моторного масла, которое в сговоре с невыметенным полом создают знакомую железнодорожную тошнотворность. Я сразу чувствую себя как дома и усаживаюсь смотреть пейзаж в окне сквозь впечатляющую завесу пыли. В вакууме все фотоны передвигаются с одинаковой скоростью. Их движение замедляется если они проходят через воздух или воду. Фотоны разных энергий замедляют движение с разной скоростью. Если бы Толстой это знал, мог бы он признать ужасную ошибку, допущенную в самом начале Анны Карениной: "Все счастливые семьи счастливы одинаково. Все несчастные семьи несчастливы по-своему". На самом деле все наоборот. Счастье очень специфично. Несчастье - это обобщенное понятие. Обычно люди точно знают почему они счастливы. Очень редко они знают почему они несчастны. Несчастье - это вакуум. Пространство без воздуха, задушенное мертвое место - цитадель несчастья. Несчастье - это многоквартирный блок с комнатами-клетушками - сиди на своем собственном помете, лежи на своих собственных нечистотах. Несчастье - это дорога без поворотов, без остановок, Отправляйся по ней, подталкиваемый теми кто сзади, отпихиваемый теми, кто впереди. Отправляйся по ней на бешенной скорости, хотя дни мумифицированы свинцом. Стоит только начать и дальше все происходит очень быстро - нет якоря из реального мира, который может придержать тебя, нет ничего за что можно ухватиться. Несчастье вытаскивает скрепки жизни, оставляя тебя в свободном падении. Каким бы то ни был твой личный ад, ты найдешь миллионы подобных тебе в Несчастье. Это город, в котором сбываются все кошмары всех людей. В вагоне поезда, за толстым стеклом я испытываю уютную защищенность от ответственности. Я знаю, что я убегаю, но мое сердце стало стерильной зоной, где ничего уже не может произростать. Я не хочу вставать перед фактами, придавать им форму, смотреть им в лицо. В выкачанном, иссохшем русле моего сердца, я учусь жить без кислорода. Может быть я полюблю это из какого-то мазохистского удовольствия. Меня затянуло слишком глубоко, чтобы можно было принимать какие-либо решения, и это приносит определенную легкомысленную свободу. Хождение по луне, где нет гравитации. Мертвые души в сплоченной шеренге - скафандры чересчур громоздкие для прикосновений, шлемы слишком толстые для того, чтобы говорить. Миллионы несчастных, двигающихся во времени без надежды. В Несчастье нет часов, только бесконечное тиканье. Поезд задерживается и мы сидим на железнодорожном пути, где раздается только хруст вечерних газет и усталые обороты колес локомотива. Ничто не вторгнется в эту инертную бесприютную картину. Я сижу с ногами на скамье с грязной обивкой. Человек, через два сиденья от меня, храпит во сне. Мы не можем входить, не можем выходить. Что это значит? Почему бы не расслабиться в этом перегретом застоявшемся воздухе? В ЭКСТРЕННОМ СЛУЧАЕ РАЗБЕЙТЕ СТЕКЛО. Это экстренный случай, но я не в состоянии поднять свою руку достаточно высоко, чтобы пробить себе выход. У меня не хватает сил бить тревогу. Мне хочется стать сильней и выше, выпрыгнуть из окна, стряхнуть осколки со своих рукавов и сказать: "То было вчера, а это сегодня". Я хочу принять все, сделанное мной, и отпустить. Я не могу отпустить, потому что Луиза может быть все еще находится на другом конце веревки. Маленький вокзал в деревне ведет прямиком к маленькой дорожке и дальше, через поля, заросшие зимней пшеницей. Здесь никогда не бывает контролера, есть только лампа, мощностью в 40 ватт и надпись "СЮДА". Спасибо за этот маленький совет. Тропинка усеяна угольным мусором, который пронзительно скрипит под ногами. На обуви останутся пятна от угля и хлопья белого пепла, но это лучше чем грязь в дождливую ночь. Сегодня ночью нет дождя. Небо ясное и твердое - ни облачка, только звезды и пьяная луна раскачивающаяся на своей спине. Цепочка вязов, стоящих за изгородью, уводит тебя от предметов, сделанных руками человека в глухую местность, где земля пригодна только для овец. Я слышу овец, жующих траву, невидимых за зарослями травы, густой, как шкура животного. Осторожно, держись правой стороны, здесь есть канава. Такой поздней ночью можно было взять такси вместо того, чтобы идти шесть миль пешком и без фонарика. Но внезапная пощечина холода, этот шок в моих легких, погнали меня вдоль по угольной тропинке, прочь от паба и от телефона. Я перекидываю сумку за спину и отправляюсь туда, где видны очертания холма. Вверх и дальше. Пять километров вверх, пять километров вниз. Однажды мы шли всю ночь - Луиза и я, выходили из темноты как из туннеля. Мы вступили в утро, утро ожидало нас, оно уже достигло совершенства - солнце стояло высоко над плоской равниной. Обернувшись назад, мне показалось, что темнота все еще там, где мы оставили ее. Мне не верилось, что она может пойти за нами. Я пробиваюсь сквозь стадо пасущихся коров - копыта животных облеплены грязью. мои собственные ноги в липких комьях. Я не предвижу здесь половодья - покатые склоны холма служат водостоком для переполнившихся родников. Дождь на высушенной земле, после засушливого лета, не доходит через почву до водоносных слоев, только до источников, которые питают их. Они выплескиваются пенистыми потоками, чтобы найти покой в мягких днищах луж, по которым бредет скот в поисках длинной травы. Мне повезло, что луна отражалась в воде, выискивала дорогу для меня, хоть и грязную, но не мокрую. Мои городские туфли и тонкие носки долго не продержались. Мое длинное пальто скоро запачкалось. Коровы припасли для меня свои скептические взгляды, которыми животные обычно осматривают людей в сельской местности. Мы выглядим так глупо, совсем не похожи на часть природы. Выскочки, вмешивающиеся в строгую экономию ловца и добычи. Животные знают что к чему, пока не встретят нас. Ну хорошо, сегодня коровы смеются последними. Их мирное жевание, их простые тела, чернеющие на фоне холма, насмехаются над качающейся фигурой с тяжелой сумкой, которая ковыляет мимо них. Тпру! Верните назад этот огузок. Со своей вегетарианской колокольни я даже не могу раздумывать о мести. "Ты можешь убить корову?" Это игра, в которую я иногда играю с собой. Кого я могу убить? Из всего, перечисленного в уме, я останавливаюсь на утке, и потом я вижу одну в пруду, бесшабашно крякающую, ныряющую кверху задом - желтые перепончатые лапы бьют по коричневой воде. Вычерпнуть ее оттуда и свернуть ей шею? Мне приходилось подстреливать их из ружья, но это намного легче, потому что происходит на расстоянии. Я никогда не буду есть то, что не в состоянии убить. Это кажется фальшивым и лицемерным. Вам, коровы, нечего меня бояться. Их головы поднимаются одновременно, как-будто принадлежат одному телу. Как мужчины в сортирах, коровы и овцы все делают в унисон. Мне всегда это казалось ненормальным. Что общего в глазении, жевании и мочеиспускании? Я иду помочиться за куст. Почему посреди ночи, посреди ничего, человек все же выискивает куст - это еще одна загадка природы. На вершине холма, на сухой земле, свистящий ветер и вид на деревню. Деревенские фонари как опознавательные знаки времен войны, Тайный совет домов и дорог, приглушенных темнотой. Я сажусь, чтобы доесть сэндвич с яйцом и кресс-салатом. Кролик пробегает мимо меня и, перед тем как сверкнуть своим хвостиком в норе, одаривает меня тем самым скептическим взглядом, Свет вьется лентой там, где проходит дорога. Яркие вспышки света в отдаленной промышленной зоне. В небе красный и зеленый посадочные огни самолета, полного сонных людей. Прямо под ним - более мягкие деревенские огни, и в отдалении - одинокий огонек висящий над всеми другими, как сигнальный фонарь в окне. Сухопутный маяк, указывающий маршрут. Мне бы хотелось жить в нем. Чтобы поднявшись на его вершину мне можно было увидеть куда я отправляюсь. Мой путь лежит сквозь мрачные заросли и крутые спуски перед долгой дорогой домой. Я скучаю по тебе, Луиза. Многие воды не могут затушить любовь, как не могут ее затопить наводнения. Тогда что убивает любовь? Только одно: Пренебрежение. Не видеть тебя, когда ты стоишь передо мной. Не думать о тебе в мелочах. Не делать дорогу широкой для тебя, стол накрытым. Выбирать тебя просто из привычки, а не из-за желания, проходить мимо продавцов цветами без всякой мысли. Оставлять посуду немытой, кровать незаправленной, Игнорировать тебя по утрам, пользоваться тобой по ночам. Страстно желать чего-то другого, целуя тебя в щеку. Произносить твое имя, не слыша его, Считать что оно откликнется по первому зову. Почему мне не удалось услышать тебя, когда ты сказала, что не вернешься к Элгину? Почему не удалось мне увидеть твое серьезное лицо? Мне действительно казалось, что я поступаю правильно, и мне казалось я имею на то достойные причины. Время выявило определенную шероховатость в самом центре принятых мной решений. В чем на самом деле заключался мой героизм и моя жертва? Было ли это твое упрямство или мое собственное? Перед моим отъездом из Лондона, мой друг сказал, "По крайней мере твои отношения с Луизой не были неудачными. Это была совершенная любовная связь". На самом деле? Так вот чего стоит совершенство? Оперный героизм и трагический конец? А как насчет опустошительного конца? Большинство опер заканчиваются опустошающе. Счастливый конец считается компромиссом. И это весь выбор? Луиза, звезды в твоих глазах - мои собственные созвездия. Мне удалось уверенно следовать за тобой, но не удалось не смотреть вниз. Ты понесла меня над домами, над крышами, по дороге, минующей здравый смыл и хорошее поведение. Без всяких компромиссов. Мне следовало довериться тебе, но у меня сдали нервы. Я захожу в коттедж. Дверь открыта. Гейл Райт полудремлет в кресле. Огонь горит как заклинание и на столе стоят свежие цветы. Свежие цветы и скатерть. Новые занавески на ободранных окнах. Мое сердце упало. Гейл, должно быть, переехала ко мне. Она проснулась, осмотрела свое лицо в зеркале, потом коротко поцеловала меня и развязала мой шарф. "На тебе все промокло насквозь". "Мне пришлось остановиться у реки". "Надеюсь без мысли положить всему конец?" Я качаю головой и снимаю пальто, которое показалось мне слишком большим". "Садись дорогуша. У меня есть чай". Я сажусь в продавленное кресло. Вот это и есть подходящая концовка? Или если не подходящая, то неизбежная? Гейл возвращается с чайником, дымящимся как джин, вышедший из кувшина. Это новый чайник, Не тот старый треснувший предмет, плесневеющий на полке. - Принесите два старых чайника и получите один новый! "Мне не удалось найти ее, Гейл" Она погладила меня. "А где велись поиски?" "Во всех местах, где можно было найти. Она пропала". "Люди не исчезают". "Еще как исчезают. Она пришла из воздуха и теперь вернулась в него. Где бы она ни была я не могу попасть туда". "Я если бы у тебя была такая возможность?" "Тогда у меня не было бы сомнений. Если бы мне удалось поверить, что есть жизнь после смерти, уже сегодня мое тело лежало бы в той форельно- пятнистой речке". "Не делай этого", - говорит Гейл. "Я не умею плавать". "Ты думаешь она умерла?" "А ты?" Я не могу найти ее. Я не могу даже продвинуться в своих поисках. Как будто Луиза никогда не существовала, как персонаж из книги. Может быть она плод моей фантазии?" "Нет, но ты пытаешься сделать ее таковой", сказала Гейл "Она существовала не для того, чтобы выдумывать ее." "Не кажется ли тебе странным, что жизнь, описанная так ярко и полно, эта звериная тропа приключений, должна сжаться до мира размером с монетку? С одной стороны голова, с другой стороны история. О ком-то кого ты любил и что из этого вышло. И это все что есть, если ты пороешься в своих карманах. Самая значительная вещь - это чье-то лицо. Что еще выгравировано на твоих руках кроме нее?" "Значит ты все еще ее любишь". "Всем сердцем". "Что ты будешь делать?" "А что я могу сделать? Луиза однажды сказала, "Всему виной стереотипы". Что ты хочешь мне сказать? Что я это переживу? Это верно, не так ли? Время великий могильщик". "Мне жаль", сказала Гейл. "Мне тоже. Мне бы хотелось иметь возможность сказать ей правду". Из двери кухни лицо Луизы. Более бледное, более худое, но ее волосы все еще как густая грива цвета крови. Я протягиваю руку и чувствую ее пальцы; она берет мои пальцы и прикладывает их ко рту. Шрам под губой обжигает меня. У меня что, полное помешательство? Она теплая. Именно здесь начинается история, в этой обшарпанной комнате. Стены взрываются. Окна превращаются в телескопы. Луна и звезды увеличиваются в этой комнате. Солнце висит над каминной полкой. Я вытягиваю руку и достаю до углов мира. Мир свернулся в этой комнате. За дверью, где есть река, где есть дороги, будем и мы, Когда мы пойдем, мы возьмем с собой мир и перекинем солнце через плечо. Поторопись, уже становится поздно. Я не знаю, счастливый ли это конец, но вот мы здесь - отпущены на волю в открытом поле.