любила давать добрые советы. - Он. нахмурившись, посмотрел на живую изгородь и продолжал: - А я вот, как ты знаешь, этого не умею. Но мне все-таки хотелось бы сказать тебе кое-что, если только это не будет тебе неприятно. - Ну что вы, папа! - запротестовал Морис. - Да вы можете мне сказать все, что сочтете нужным. Но я, кажется, догадываюсь: "Не ставь поручительства на чужих векселях", - не правда ли? То, что случилось в прошлом году, послужило мне хорошим уроком. И главным образом потому, что вы все поняли и заплатили, ни слова мне не сказав. Юноша покраснел, замялся и потом взял отца под руку. - Мне кажется, папа, что у вас дар - уметь вовремя промолчать. Генерал Бертильон как-то сказал мне, что однажды, когда он был моих лет, он сделал страшную глупость и готов был пустить себе пулю в лоб, а вы просто дали ему какое-то срочное поручение и никогда не вспоминали о случившемся. Он сказал, что всю жизнь будет благодарен вам за это и сделает для вашего сына все, что от него зависит. И... и... я... папа тоже сделаю все, что от меня зависит. Рене ласково погладил руку сына. - Ничего, все будет хорошо, но я собирался говорить о другом... Он снова взглянул на живую изгородь. Не так легко было сказать то, что ему хотелось. - На войне знакомишься с самыми разными людьми. Если ты когда-нибудь повстречаешь человека и он покажется тебе... непохожим на тебя и на других... одного из тех редких людей, которые проходят среди нас как ослепительные звезды... постарайся не забыть, что знать таких людей - большое счастье, но любить их опасно. - Я не совсем вас понимаю, папа, - ответил Морис. Добродушный, здоровый юноша, каким был Морис, мог стать отличным офицером, но он вряд ли был способен разбить свое счастье, что-нибудь чрезмерно полюбив. Рене со вздохом провел рукой по седым волосам. - Это не так-то просто объяснить. Понимаешь ли, маленькие радости, и горести, и привязанности - все, что так дорого для нас, простых смертных, все это слишком обыденно для этих людей и не заполняет их жизни. А когда мы всей душой к ним привязываемся и думаем, что наша дружба нерасторжима, порой оказывается, что мы им только в тягость. И тут же сдержал себя, словно боясь даже на миг упрекнуть трагическую тень того, чьи глаза преследовали его до сих пор. - Не подумай, что они способны сознательно обманывать нас. Так поступают только мелкие люди, а по-настоящему великие люди всегда стараются быть добрыми. В этом-то и беда. Они терпят нас из сострадания или благодарности за какую-нибудь услугу, которую нам посчастливилось им оказать. А потом, когда мы им окончательно надоедаем, - а это должно произойти рано или поздно, ведь они все-таки только люди, - тогда нам бывает слишком поздно начинать жизнь сначала. - Но... - начал Морис. Лилиан Войнич 1910г.