обыми правами, и все три мальчика, казалось, всегда принимали это как должное, не чувствуя ни малейшей ревности или зависти. Они и сами всячески баловали сестренку и гордились ее умом и красотой так, словно она была породистым щенком. Кроме того, они нередко извлекали пользу из окружавшей ее всеобщей любви. Напроказив, они всегда прибегали к ее помощи, и она заступалась за них перед отцом, или перед кучером, или перед миссис Джонс, или еще перед кем-нибудь, кто на них сердился. С самого начала она стала принцессой этого мирка. Однако, хотя Глэдис росла в атмосфере всеобщего обожания, это ее совсем не портило. Она была милой, послушной, всегда веселой и весьма рассудительной девочкой. В шесть лет она, как и ее братья, уже знала, что может обвести своего большого, шумного, вспыльчивого отца вокруг любого из своих ловких пальчиков, но что распоряжения матери, которая никогда не повышала голоса, никогда никого не ругала и никому ничем не грозила, надо выполнять беспрекословно. Это ни в малейшей степени не уменьшало доверчивой любви, с которой относились к Беатрисе все ее дети. Она олицетворяла власть, но также и справедливость и защиту. Они несли к ней все свои беды и горести. Поссорившись, они шли к ней. Они твердо знали, что она внимательно и терпеливо выслушает их, разберется, кто прав, кто виноват, а если они плохо вели себя - поймет, как это случилось, и что они не хотели, и что теперь им очень стыдно. Гл а в а XVI Леди Монктон с самого начала отнеслась к своим обязанностям восприемницы неожиданно серьезно. Она внимательно следила за физическим и умственным развитием своей крестницы, и по ее желанию девочка ежемесячно проводила один день в замке. Однако она никогда не пыталась посягать на авторитет матери. Беатриса часто сама отвозила Глэдис к леди Монктон, но это было для нее скорее неприятной обязанностью. Несмотря на то, что ее встречали с неизменным радушием, ей всегда бывало там немного не по себе. Неукротимая старуха нередко внушала ей теперь восхищение; кроме того, она была ей искренне благодарна как за великодушное, хотя и запоздалое, предложение дать ей приют, так и за сдержанность, которую леди Монктон неукоснительно соблюдала после своей единственной нескромности. Она была бы рада полюбить ее, и, быть может, это бы ей удалось, если бы не грубоватость и безобразие графини, которые с самого начала оскорбляли ее утонченный вкус. Особенно неприятны ей были обеды в замке. В доме ее отца царила воздержанность, даже ее мать не была особенной любительницей поесть и выпить, и поэтому разнузданное чревоугодие провинциальной аристократии внушало ей глубокое омерзение. Приятели Генри всегда вставали из-за стола одурманенные винными парами и сильно отяжелевшие. Их жены ели и пили более умеренно, но обжорство, которому предавалась леди Монктон, граничило с непристойностью. Часто Беатриса, испытывая тошноту, опускала глаза, чтобы не видеть жадного нетерпения на лице хозяйки дома, когда к столу подавалось особенно лакомое блюдо, смакующего и чавкающего рта, все возрастающих признаков животного пресыщения, осоловелых глаз и языка, заплетающегося после обильных возлияний. Глэдис росла, становилась более наблюдательной и Беатрису начинала тревожить всем известная склонность старухи к вольным шуткам. Правда, до сих пор леди Монктон ни разу не позволила себе ничего подобного ни при девочке, ни при ней самой, по до нее доходило множество неприятных слухов, и она с ужасом думала, что в один прекрасный день Глэдис услышит в замке что-нибудь совсем не подходящее для ее ушей. Однако она не представляла себе, как, не обидев леди Монктон, прекратить эти ежемесячные визиты. Случай помог ей найти предлог, которого она искала. Кто-то услышал, как Гарри бормочет себе под нос, что, раз уж некоторые люди ездят к богатым крестным, они могли бы по крайней мере привезти конфет для других людей. А после того как миссис Джонс передала ей некоторые высказывания Дика о ливрейных лакеях и оранжерейном винограде, она как можно тактичнее изложила свое мнение старой графине. - Дело в том, - сказала она, - что мы принадлежим к слишком разным кругам. Я боюсь, что у детей разовьется недовольство окружающим и зависть. Они уже начинают сравнивать ваш образ жизни с нашим и - что еще хуже - с тем, как живут Ньюдженты. Дик - крестник мистера Ньюджента, и вчера он пожаловался миссис Джонс, что Глэдис очень повезло, а вот его, когда он обедает у своего крестного, угощают только подогретой картошкой с рубленой бараниной. Мне очень грустно, что получается, будто я отвечаю неблагодарностью на вашу любезность, но, по-моему, Глэдис лучше пореже бывать в замке, пока она и мальчики не подрастут и не поумнеют. - Совершенно справедливо, - невозмутимо ответила леди Монктон. - Вместо этого я буду приезжать к вам. Первый четверг каждого месяца вам подойдет? После этого она приезжала очень регулярно, но редко оставалась к обеду, а оставшись, ела и пила очень умеренно. Беатриса ни разу больше не видела ее ни объевшейся, ни нетрезвой. Гарри и Дик были теперь уже Телфордом-старшим и Телфордом-младшим в той же школе, где Генри в свое время отличался в спортивных играх и никак не мог сладить с латынью. Гарри, которому исполнилось двенадцать лет, переживал период осознания своего мужского превосходства и, возвращаясь на каникулы домой, подчеркнуто предпочитал общество отца. Мужчинам положено иметь мужские вкусы и привычки. Тем не менее, когда у него случались неприятности, он шел к матери. С каждым годом он становился все больше похожим на отца. Было уже совершенно очевидно, что, хотя из него может выйти неплохой фермер, он неспособен ни к какой профессии, требующей книжного образования. Духовный склад десятилетнего Дика был совсем другим. В нем начинала сказываться хищная практическая сметка его дядей Телфордов, и порой Беатриса боялась, как бы проницательный взгляд мальчика не заметил, что происходит с его отцом. Генри расставался с молодостью, не приобретая взамен ничего, кроме все увеличивающейся полноты. Он по-прежнему был нежным мужем и отцом и редко ворчал на жену, хотя частенько кричал на сыновей. По старой привычке он все еще был неплохим хозяином, но больше не учился ничему новому. Теперь только Беатриса пользовалась каждым случаем приобрести полезные сведения, время от времени давала ему советы и тактично напоминала об улучшениях на ферме, которые он намеревался ввести и о которых постоянно забывал. Последние годы он все дольше засиживался за вином после обеда, а по вечерам бывал сонным и осовевшим. Правда, до полного опьянения он никогда не доходил и хотя любил поесть, все еще вел достаточно подвижной образ жизни, чтобы не разжиреть по-настоящему; но его движения утратили прежнюю легкость, а черты лица начинали грубеть. Преемницы Марты сменяли одна другую; однако они долго не задерживались и забывались бесследно. Порой Беатрисе казалось, что сама она преждевременно стала спокойной пожилой матроной. Она чаще чувствовала себя сорокалетней, а не тридцатидвухлетней женщиной, но это ее не огорчало: она была рада, что юность со всеми ее страданиями ушла безвозвратно. Она приняла мир таким, каков он есть, приспособилась к нему и правила своим маленьким царством без хлыста и шпор. Она не часто бранила слуг или наказывала детей, и эти наказания всегда бывали легкими, но тем не менее ей редко приходилось сталкиваться с непокорностью. Быть может, потому, что жизнь текла так ровно, она и стала казаться немного пресной. Беатриса привела в исполнение свой план и приучила взрослых и детей уважать те два часа, на которые она ежедневно уединялась в своей комнате за запертой дверью. Плохо было только то, что она сама их не уважала. Она утратила интерес к классическим авторам, которых так любила в годы своего девичества, а французская философия оказалась едва ли не скучней. В этих занятиях хорошо было только одно - они отвлекали ее от мыслей о Бобби. Бобби, единственный из обитателей Бартона, который был достаточно чуток, чтобы по-настоящему страдать если она на него сердилась, был также и единственным, с кем она бывала излишне строга. Это несправедливо, думала она. Не должно быть никакой разницы; нельзя впадать ни в ту, ни в другую крайность. Если крикетный шар пролетает слишком близко от головы Бобби, у нее не больше оснований пугаться, чем если бы это была голова Дика. Если Бобби грубит или капризничает, это ничем не страшнее обыкновенного детского упрямства Гарри или Глэдис. Все дети бывают иногда капризны и упрямы. Такие мелкие недостатки надо исправлять, не придавая им большого значения. Но видеть, как рот Бобби - рот ее отца - утрачивает свои изящные очертания и хотя бы на миг становится похожим на рот Генри, - это больно. Глэдис исполнилось семь лет, когда ее крестная мать дважды подряд не приехала навестить ее, каждый раз присылая извинения и ссылаясь на нездоровье. Так как она часто страдала разлитием желчи и припадками подагры, Беатриса сначала не придала этому никакого значения. Последнее время старуха стала избегать посторонних и все реже появлялась на людях; даже церковь она теперь посещала только изредка, и ее отсутствие там больше никого не удивляло. Однажды Беатриса с удивлением узнала, что графиня уже месяц не встает с постели. Она немедленно послала в замок письмо, чтобы узнать, так ли это, и получила в ответ несколько строк, написанных дрожащими каракулями: "Да, я больна. Приезжайте навестить меня, когда сможете, но не привозите Глэдис. Приезжайте скорей". Она поехала немедленно. Ее приняла молодая леди Монктон. Она выглядела очень усталой, и глаза у нее опухли. - Я очень рада, что вы приехали. Я послала бы за вами и раньше, но мама не хотела, чтобы вас беспокоили. - Значит, она серьезно больна? Я ничего об этом не слышала, а то я уже давно навестила бы ее. - Доктора считают, что она проживет еще две-три недели, не больше. Ей выпускали воду, но это не помогает. По крайней мере кончатся ее страдания. Каковы были эти страдания, Беатриса поняла, едва войдя в спальню. На кровати чудовищной глыбой лежало бесформенное, раздувшееся от водянки тело. Лицо было словно страшная маска, привидевшаяся в кошмаре. Приветственная улыбка сделала его только еще более жалким. - Входите, - прохрипел незнакомый голос. - Рада видеть вас. Садитесь и снимите шляпку. Беатриса отвела глаза. В ее душе невыносимо болел тот ненужный, лишний наследственный нерв Риверсов, который, как натянутая струна, отзывался на всякое страдание. Леди Монктон засмеялась. - Пустяки. Я просто умираю. Моя дура невестка сказала вам об этом? Если бы у нее была хоть крупица рассудка, она бы обрадовалась, как обрадуюсь я, когда все это наконец кончится. - Боюсь, что вы очень страдаете... - Вполне достаточно, чтобы не скучать, и даже, пожалуй, немножко больше. Но я послала за вами не для того, чтобы жаловаться на свои несчастья и колики в брюхе; мне просто хотелось повидать вас, пока не поздно. Как Глэдис? Нет, ни в коем случае не привозите ее сюда. Я теперь неподходящее зрелище для маленьких девочек. Просто поцелуйте ее от меня и скажите, чтобы она была хорошей и благовоспитанной девочкой. Да, кстати я уж сразу отдам вам то, что приготовила для нее, чтобы потом не было никаких хлопот. Передайте мне мою шкатулку с драгоценностями - вон тот ящичек из слоновой кости на туалетном столике. Беатриса покраснела. - Пожалуйста, не оставляйте ей ничего ценного. Гораздо лучше будет, если... - Ну, ну, не ощетинивайтесь. Я не граблю ни жену Тома, ни своих дочерей. У них у всех столько побрякушек, что они не знают, куда их девать. Кроме того, это не фамильная драгоценность Денверсов; оно мое собственное. Мне кажется, я могу подарить моей крестной дочери ожерелье, если мне так хочется. - Я думаю о Глэдис. Ей не следует иметь вещи, неподходящие к ее положению. - Моя милая, но ведь вы не знаете, каково будет это положение. Ей можно ничего не говорить, пока она не вырастет, а тогда, если она предпочтет деньги, в ее воле будет продать камни. Ну, ладно, ладно, кладите его в свой ридикюль и хватит об том. А теперь у меня есть к вам поручение от Тома. Он советует вам с Генри списаться с одним молодым фермером, который ездит по Англии, сравнивая системы ведения хозяйства, и пишет об этом. Судя по всему, его собственная ферма не приносит дохода, однако Том о нем самого высокого мнения. Куда девалось это письмо? Я же сказала этой дуре, чтобы она положила его тут. Безмозглая курица! А, вот оно... "Мистер Артур Юнг, Северный Миммс, Хартфордшир". И дальше он пишет: "Ему бы надо посмотреть, что Телфорды сделали из Бартона". -Что из него сделал Генри, - запротестовала Беатриса. - Если Бартон в лучшем состоянии, чем другие поместья, это потому, что Генри заботится о своих арендаторах. - И потому, что за ним стоит умная женщина, - настолько умная, что остается в тени, предоставляя ему пожинать всю славу за свои чудеса. Беатриса неловко засмеялась. - Жена фермера должна помогать мужу. Но вы, вероятно, считаете меня очень самодовольной, если думаете, что наши скромные успехи кажутся мне чудесами. - Раз уж вы об этом заговорили, - последовал невозмутимый ответ, - я скажу вам, что считаю вас самым надменным человеком из всех, кого я знаю, и, пожалуй, самым необыкновенным. Несколько секунд Беатриса не могла подыскать ответа. - Не понимаю, - сказала она наконец, - чем я так провинилась, что вы думаете обо мне подобные вещи. - Ничем. Вас нельзя упрекнуть ни в дурном поведении, ни в дурных манерах; это кое-что похуже. - Что же это? - Богохульство. Ожесточение против создателя за то, что жизнь была к вам сурова. Брови Беатрисы поднялись. - Разве? В чем же? Мне казалось, что меня можно назвать счастливицей. Страшное лицо закивало ей с прежней насмешливо-одобрительной улыбкой. - Беатриса Телфорд, неужели вы не знаете, что лгать умирающим грешно? Или вы считате, что умирающим не следует совать нос в чужие дела, а? Пожалуй, что и так; не бойтесь, я не преступлю границы. Было вполне достаточно того одного раза, когда вы поглядели на меня с тысячемильной высоты и подумали: с какой стати эта старая жирная свинья сует повсюду свое рыло? Да, да, моя дорогая, было именно так. Ну, допустим, я старая жирная свинья. Что из этого? Ведь свиней создал господь, не так ли? И если они ему нужны - кто вы такая, чтобы возражать? Старуха предостерегающе подняла руку. Она уже не шутила и внушала трепет, словно дряхлая сивилла. - Или вы думаете, что жизнь была сурова только к Риверсам? Хотите послушать, какова была моя молодость? Первая ее половина была потрачена на то, чтобы как-то защищать младших сестер от озверевшего пьяницы, - защищать мою мать было уже поздно; а вторую я провела, рожая восьмерых детей человеку, который никогда меня не любил. Но все это в порядке вещей. А потом я научилась ценить хорошую шутку, хороший обед и хороший стакан пунша. Быть может, я любила их слишком сильно. Настанет день, когда вы тоже полюбите что-нибудь слишком сильно, и тогда - помоги вам бог! Нет, не шутку и не обед - для этого вы слишком похожи на своего отца и на святого простачка, вашего братца. И не думайте, что я имею в виду мужчину; вас погубят не плотские желания, а сатанинская гордость вашего сердца. - Леди Монктон, - ответила Беатриса, помолчав, - я не понимаю, ни что вы говорите, ни почему вы это говорите. Я чувствую, что вы хотите предостеречь меня, но не знаю, против чего. - Против лицемерия. - Лицемерия? - медленно повторила Беатриса - Именно. Вы терпеть не можете лицемерия, я тоже, хоть мне и пришлось лицемерить всю свою жизнь. Ну а что вы такое, как не законченная лицемерка, только наизнанку? - Я все еще не понимаю, - недоуменно сдвинув брови, ответила Беатриса. - Лицемерка? Не спорю, - как и большинство из нас, я полагаю. Но почему наизнанку? - Большинство из нас всю жизнь пытается убедить окружающих, что мы умнее или лучше, чем на самом деле, не правда ли? Вы же притворяетесь перед людьми глупой, а перед самой собой - скверной. Кого вы хотите обмануть? Ангела, ведущего запись ваших грехов? Ничего не выйдет, дорогая: он жил долго, и ему знакомы все эти штучки. - А может быть, я на самом деле скверная, откуда вы знаете? - спросила Беатриса, глядя ей прямо в лицо. - Что вы, собственно, знаете обо мне? Насмешливые старые глаза вдруг стали нежными. - Только то, что вы ужасная дурочка, такая же, как все, и что я вас очень люблю. - Почему? Леди Монктон рассмеялась. - Бог знает. Вы ведь не очень милый человек, если заглянуть поглубже. Но зато настоящий. Беатриса стиснула руки. - Неправда. Я насквозь фальшива. Но я по крайней мере это знаю. Бесформенная ладонь легла на ее руку. - Так значит - поэтому. Редко кто из нас умеет это понять. Я не хотела делать вам больно. Вас, Риверсов. страшно тронуть - того и гляди потечет кровь. Девочка моя, ты очень хорошая. Через мгновение больная с криком схватилась за живот. Ее лицо страшно исказилось. - Опять начинается! Уходите, пока я еще не начала вопить. Нет, я не хочу, чтобы вы здесь оставались. Пусть у вас сохранится хоть то небольшое уважение, которое, быть может, я вам внушала. Ну, идите, идите и пошлите сюда мою невестку. Она будет уважать меня, как бы я себя ни вела, ибо это ее долг. Фу! Кроме того, она сама орет на весь дом каждый раз, когда рожает, а вы в таких случаях молчите, как мне говорили. Вот, в частности, разница между нами. О господи! Идите же, говорю вам. И прощайте. После похорон лорд Монктон подошел к Беатрисе. - Миссис Телфорд, я хочу поблагодарить вас за все, что вы сделали для моей матери. - Но... я ничего не сделала. - Вы скрасили ее старость. Она сказала мне это, умирая. Я в долгу перед вами и буду рад, если мне представится случай отблагодарить вас. - Вы ошибаетесь, - ответила Беатриса дрогнувшим голосом. - Это я в долгу перед ней. Она сказала мне правду. Его безобразное лицо осветилось чарующей улыбкой. - Это показывает, какого мнения она была о вас. Он крепко пожал ей руку и ушел. Она никогда раньше не чувствовала, кем была для нее эта насмешливая старуха. Теперь, в приливе неожиданного отчаяния, она поняла, что потеряла настоящего друга. Однажды днем, вскоре после смерти леди Монктон, шум ссоры в передней заставил Беатрису выйти из кабинета. Дик и Бобби, оба красные и заикающиеся от злости, стояли друг против друга. Оба были в такой ярости, что их лица стали безобразными, а голоса визгливыми. В ту минуту, когда она открыла дверь, они начали драться. - Бобби! Дик! Прекратите немедленно! Мелькающие кулачки опустились, но у нее зазвенело в ушах от двух сердитых голосов. - Пожалуйста, по очереди. Бобби, пусть Дик расскажет первым. Ну, Дик, - только говори спокойно. Она терпеливо слушала его, иногда задавая вопросы, но сама ничего не говорила, пока он немного не остыл. - Ну, если ты без спроса взял у Бобби змея, а потом упустил его, по-моему нужно было попросить прощения, а не кричать на него. - Я нечаянно упустил! Я бы попросил прощения, только он стал на меня кричать. Он первый начал. - Нет, Дик. Первым начал ты, потому что потерял его змея. Не думаешь ли ты, что тебе следует извиниться перед Бобби? Дик с неохотой извинился. - Хорошо; а теперь пойди и поищи змея, он мог упасть в поле. И в следующий раз веди себя потише. Помни, что ты старше и должен подавать пример. Он ушел. Бобби стоял неподвижно, опустив голову, и тихонько плакал. - Ступай к себе в комнату, Бобби. Мне стыдно за тебя. Я думала, что ты джентльмен. Она сделала несколько шагов к двери. Как это было несправедливо! Она не дала ему сказать ни слова и безоговорочно поверила Дику. Дик был виноват гораздо больше, а она наказала Бобби. Она поступила так впервые за все эти годы. Если Бобби обидится, он будет прав. Но нельзя изменять распоряжение. Раз отданное, оно должно быть выполнено. Даже если это оттолкнет... Она остановилась, судорожно сжав руки. Бобби перестал плакать. Он медленно подошел к ней, несколько мгновений молча смотрел на нее, потом протянул руку и погладил ее локоть. - Бедная мамочка. Ничего больше не сказав, он пошел наверх. Она медленно вернулась в кабинет, села и вдруг отчаянно зарыдала. Бедный, бедный мальчик! Придет день, и он поймет, каков этот мир. Если бы он умер, не успев потерять веру в людей... Если бы он умер прежде, чем узнал это, и она вместе с ним... Злобный демон презрения к себе, которого она почти победила, снова вынырнул из прошлого. "Подлая трусиха! Разве не всем суждено рано или поздно узнать это? Ладно - скажем, всем, за исключением таких людей, как Генри, которые живут себе тихонечко за чужой счет. Ну а Бобби для начала пусть поймет, что такое ты, и переживет это разочарование. Да, тебя ожидает приятная, спокойная старость, моя милая". На следующий день она написала Уолтеру о ссоре и о том, как неожиданно принял мальчик ее несправедливость. О буре чувств, которая поднялась в ней после этого, она ничего не написала. Проклятие безмерной материнской любви касается только ее самой, и она сама должна нести эту ношу. Уолтеру хватает и своего горя. "Кто прекраснее всех птиц?" "Мои дети", - сказала ворона. Ей не хочется приставать к нему со всякими сентиментальными глупостями, но ей очень нужен его совет. Сказать ли Бобби прямо, что она была неправа? Сама она предпочла бы искренность. Горечь несправедливой обиды может, по ее мнению, посеять в душе ребенка опасные семена. Если это чувство будет мучить ее, оно может даже испортить его отношение к Дику. С другой стороны, не закрепит ли ее признание в его памяти то, о чем он иначе скоро забыл бы? "Хуже всего то, - писала она, - что я даже не вспомнила, как дороги для Бобби змеи. Меня рассердило, что из-за простой случайности он так скверно себя ведет. Но не думаю, чтобы он в такой степени вышел из себя из-за какой-нибудь другой игрушки. В нем развивается настоящая страсть ко всему, что летает, плывет или парит в воздухе, - будь то облако или тополиный пух. Все это словно зачаровывает его. Я думаю, он, когда вырастет, займется опытами с воздушными шарами, или станет орнитологом, или просто мечтателем, воспевающим в стихах пушинки одуванчика". Уолтер в своем ответе тщательно взвесил все возможные линии поведения и их предполагаемые результаты. Он закончил письмо советом - ничего не предпринимать. - "Ты обычно так справедлива, что одна твоя случайная ошибка вряд ли оставит глубокий след в душе Бобби. Если ему не напоминать, он скоро забудет обо всем случившемся; а разрушив его детские иллюзии прежде, чем он найдет им какую-нибудь замену, ты можешь причинить ему непоправимый вред. Пусть он остается ребенком, пока может. Он и так скоро узнает, что даже матери не всегда непогрешимы. К счастью, сезон запуска змеев кончается, а в апреле я пришлю ему ко дню рождения большого змея. Пока же я рекомендую тебе немедленно заняться теорией парения предметов в воздухе, а также почаще пускать с Бобби мыльные пузыри и разговаривать с ним о них". В день своего девятилетия Бобби получил от дяди чудесного змея. Он, сияя, принес его матери и увлеченно принялся описывать все его достоинства, а она подумала, что Уолтер оказался дальновиднее ее. Однажды в солнечный июньский день, когда Беатриса сидела в своем кабинете, по ее книге скользнула тень змея; она подняла глаза и улыбнулась. Сквозь стеклянную дверь террасы она увидела, что Бобби стоит на лужайке, закинув каштановую голову, и в упоении следит за полетом любимой игрушки. Она вышла на террасу и остановилась на верхней ступеньке крыльца, глядя на него так же, как он глядел на змея. Неожиданно во дворе за живой изгородью раздались крики и шум. Оттуда нередко доносились голоса работников, но на этот раз в них была тревога. Наверное, что-то случилось... На скотном дворе? Эти страшные тисдейлские быки... Надо позвать ребенка домой. - Бобби, иди сюда, скорее! Он не ответил, все его внимание было поглощено змеем. Огромный призовой бык, гордость Генри, перепрыгнул через калитку и с мычанием понесся по саду. - Бобби! Она кинулась по ступенькам вниз на лужайку, и ее испуганный крик слился с криком мальчика. Теперь он бежал к ней, зацепился за нитку змея и упал. Беатриса упала на него, прикрывая его своим телом. В следующее мгновение, отброшенная в сторону, она ударилась спиной о гравий дорожки. Прежде чем все померкло, она увидела, как бык поднял мальчика на рога и бросил его себе под ноги, и услышала... Она очнулась с воплем - ей снова чудились бык и Бобби. Два дня она никого не узнавала. Наконец врач сказал Генри, что сознание вернулось к ней и она зовет мужа. Он может на несколько минут войти к ней, но должен держаться очень спокойно и ничего ей не рассказывать. Генри, изменившийся до неузнаваемости, на цыпочках вошел в спальню и с трепетом остановился около кровати. - Тебе лучше? Ее голос был таким же безжизненным, как и ее лицо. - Можешь от меня ничего не скрывать. Я видела. Бобби убит.  * ЧАСТЬ II *  ГЛАВА I - Она когда-нибудь станет прежней? Как ты думаешь? - спросил Генри. Уолтер молчал. У него не хватало духу сказать "нет", и он не решался сказать "да". Со дня несчастья - вот уже десять месяцев - он почти все время жил в Бартоне, потому что был последней опорой рушившегося дома. Бедняга Генри, неожиданно столкнувшийся лицом к лицу с суровыми требованиями жизни, от которых его столько лет ограждали, был беспомощен, как пес, потерявший хозяина. Физически Беатриса чувствовала себя лучше, чем можно было ожидать. Первые полгода она не вставала с постели, но теперь уже была в состоянии без посторонней помощи передвигаться по комнате. Правда, не было никакой надежды, что она когда-нибудь сможет ходить быстро и помногу, - кроме ушиба позвоночника, у нее было еще неизлечимое внутреннее повреждение, от которого, по мнению доктора, ей предстояло страдать всю жизнь. Однако паралич ей больше не грозил, и доктор утверждал, что в течение следующего года она постепенно сможет все больше и больше заниматься делами. Но было сомнительно, пожелает ли она чем-нибудь заниматься. Казалось, пережитое потрясение превратило ее в другого человека. Твердая воля, на которой в течение всей ее замужней жизни держался Бартон, теперь бесследно исчезла. Ее ум был по-прежнему ясен, и когда удавалось на несколько минут привлечь ее внимание к каким-нибудь домашним или иным проблемам, она разрешала их с прежней легкостью. Но стоило внешнему давлению ослабеть хоть на минуту, как ее интерес угасал и она вновь становилась странно, пугающе равнодушной ко всему. Она, как и раньше, была мягка и рассудительна и даже стала как-то по-новому ласкова с мужем и детьми. Но в то же время их благополучие, казалось, больше не заботило ее, и она охотно перекладывала свои обязанности на всякого желающего. Знаменитый лондонский врач, которого пригласили зимой для консультации, сперва был несколько удивлен горестным отчаянием мужа и брата. Ее состояние казалось ему вполне естественным для "типично женственной женщины". Он изумился, узнав, что она бросилась между ребенком и быком. "Замечательно, - сказал он, - какую силу имеет материнский инстинкт". И только когда Уолтер показал ему ее библиотеку, он понял, насколько ошибся в оценке характера своей пациентки. В конце концов он пришел к заключению, что, хотя исход еще неясен, есть все основания надеяться на полное душевное выздоровление. "Иногда, - объяснил он, - подобного рода потрясения приводят к устойчивому изменению характера, но это бывает редко и обязательно связано с повреждением мозга. К счастью, в данном случае голова не пострадала. Я полагаю, что уже в ближайшие недели вы заметите некоторое улучшение". Но он приезжал в ноябре, теперь был май, а Уолтер все еще не замечал никаких перемен. В глубине души он порой опасался, что у нее начинает развиваться наследственная меланхолия. - Теперь, когда установилась теплая погода, - сказал семейный врач, - перемена обстановки и морской воздух, я думаю принесли бы миссис Телфорд большую пользу. Для Генри морской воздух означал Брайтхелмстон. Сияя, он отправился с этим предложением к жене. - Доктор Джеймс понимает свое дело. Знаешь что: мы остановимся в том же отеле и закончим медовый месяц, который нам пришлось тогда прервать. Чудесная мысль! Морской воздух - это лучшее лекарство. Беатриса, испытывая только тень давнего отвращения, пробормотала, что ей никуда не хочется ехать. Уолтер, сидевший подле нее, внимательно посмотрел на сестру и ничего не сказал. - Послушай, родная, - настаивал Генри, - доктор Джеймс советует тебе сделать усилие. Она устало улыбнулась. Стоит ли беспокоиться и делать усилия? Ради чего? Генри продолжал превозносить прелести Брайтхелмстона. - Да, - согласилась она, - морской воздух - это хорошо... Если бы только можно было дышать им вдали от людей и шума... Поезжай один, Генри, мне не нужно ничего, кроме покоя. - Би. - сказал Уолтер, - а почему бы тебе не поехать погостить у меня в Корнуэлле? Ты найдешь там полный покои. Фанни приедет только в августе, а если воздух Каргвизиана тебе не поможет, то, значит, не поможет и никакой другой. Да, ему удалось заинтересовать ее. - Мой дорогой Уолтер! - запротестовал Генри. - Что за нелепый план тащить больную в такую даль... - Это не такое уж трудное путешествие. Она может ехать не спеша. - Ну, хорошо, ты привезешь ее туда, и что она там найдет? Лачугу в голой пустыне? - Летом она не такая уж голая. Генри. Она одета в зеленый, золотой и пурпурный наряд, в ней жужжат пчелы, поют птицы. А Маунтстюарты построили для своей бабушки совсем не лачугу. Это очень удобный домик; меньше вашего, конечно, но ничуть не хуже. - Но кто будет ухаживать за ней? Твой сумасшедший уэльсец? - Она может привезти Эллен. У нас есть свободная комната. А Повис - замечательный слуга, Ей будет очень удобно. У каменоломен, всего в семи милях от нас, живет очень хороший врач. - То есть как это? - удивился Генри. - Как он умудряется не умереть с голоду в этой трижды забытой богом глуши? Я думал, что у вас там есть в лучшем случае знахарка. - Сначала и я так думал. Но леди Маунтстюарт, которой принадлежит по крайней мере девять десятых всей округи, очень заботится о своем здоровье. Кроме того. она весьма практична, если не сказать - скуповата, и считает, что выгоднее держать хорошего врача поблизости от своего поместья, чем каждый раз привозить его из Лондона. Доктор Томас - местный уроженец, имеет небольшое состояние и страстно любит охоту. Несколько выводков дичи и дом, который все равно пустовал, старухе ничего не стоят, а он взамен голосует за ее кандидатов и лечит ее служащих, живущих в поместье. О здоровье рабочих каменоломен и рыбаков, которые платят ей аренду, она не позаботилась, так что, заболев, они умирают без всякой помощи, если только Томас не лечит их из жалости. Все это обычная беда больших поместий, в которых не живут владельцы. - Ну, если он действительно хороший врач, это, разумеется, меняет дело. - Конечно. Вопрос только в том, нравится ли Би мое предложение. Она подняла на него глаза. - Мне кажется, что только это может принести мне какую-то пользу. Если бы я могла остаться совсем одна... у моря... Да, я согласна. - Любимая, ты просто не представляешь, как одиноко тебе будет. Подумай только - целый день не с кем словом перемолвиться... ах, да - там будет Уолтер. - А я буду молчать, - сказал Уолтер. - Мы поставим твою кушетку у большого окна, которое выходит на море, и, если тебе захочется тишины, будем на цыпочках приносить тебе поднос с едой и на цыпочках уходить, держа рот на замке. И ты за весь день не услышишь ничего, кроме шума волн и пенья птиц. Генри покачал головой. Он не мог понять, как можно предпочитать уединение обществу тех, кто тебя любит. - Не отговаривайте ее, - посоветовал ему Уолтер, когда они остались одни. - Это первое желание, которое она высказала. Не важно, чего она хочет, - важно, что она наконец чего-то захотела. Как бы то ни было, попробуем на месяц, а там видно будет. Он немедленно уехал в Корнуэлл и через десять дней написал, что все готово к приему больной и ее горничной. Кучер сможет жить на ближайшей ферме и каждый день приходить за распоряжениями. Генри, очень расстроенный, но покорившийся, не отходил от жены и бесконечными советами и предостережениями мешал ей укладываться. Но хлопотливые сборы были наконец закончены, и карета тронулась. - Не разговаривайте со мной, Эллен, - сказала Беатриса. - У меня очень болит голова. В Каргвизиан она приехала совсем измученная и несколько дней отдыхала; она почти все время молчала, но, судя по всему, была довольна. Затем к ней мало-помалу начали возвращаться силы. Но ей, видимо, по-прежнему хотелось быть одной, и Уолтер, чтобы не докучать ей, почти все время работал в своем кабинете - бывшем каретнике вдовствующей леди Маунтстюарт. Теперь это была библиотека, обставленная с монашеской простотой и соединявшаяся с домом крытой галереей. Когда приезжала Фанни, дверь галереи запиралась на замок. Беатриса скоро начала гулять - сначала около дома, а потом и по ровной дорожке на вершине утеса. Ее брат часто видел из своего окна, как она следит за танцем голубых мотыльков над армерией и горицветом у края обрыва. А иногда она ложилась на вереск, закрывала глаза и слушала хриплые крики чаек, перебивавшие восторженные дисканты жаворонков и нескончаемую басовую ноту прибоя. Через три недели после своего приезда она вошла в кабинет Уолтера. - Дай мне что-нибудь почитать. На следующий день у залитого солнцем окна было поставлено удобное кресло, и Беатриса все чаще стала заходить к Уолтеру, чтобы посидеть около него с книгой, пока он работал. Он никогда не заговаривал с ней первым. - Это твоя книга о камнях друидов? - спросила она однажды. - Та, над которой ты работал в прошлом году? - Последние четыре года; и мне нужно еще два или три, чтобы окончить ее. - Ты не прочтешь мне из нее что-нибудь? У Уолтера перехватило дыхание. В этот вечер он написал Генри, что они поступили правильно, - он в этом окончательно убедился. "Она возвращается к жизни. Бывают минуты, когда она кажется совсем прежней. Генри немедленно написал Беатрисе, спрашивая, когда она думает вернуться домой. Она показала письмо брату. - Мне хотелось бы остаться здесь, пока нам не грозит приезд Фанни, если вы с Повисом согласитесь терпеть такую обузу. Но ведь Генри придется трудно, если я не вернусь в июле, когда начинаются школьные каникулы. А мальчикам понадобится... Она со вздохом остановилась. - Глэдис отлично живется под присмотром миссис Джонс. Но мальчики... я так долго не занималась ими. А кроме того... когда Генри остается один и на душе у него мрачно, он... Уолтер, скажи, он много пил, пока я была больна? - Нет, милая; я следил за этим. Не надо беспокоиться, обо всех заботились как следует. Но если ты настолько окрепла, что можешь снова увидеться с ними, почему бы им не приехать сюда, когда занятия в школе кончатся? Мне очень не хочется тебя отпускать. Здешний воздух - единственно, что оказалось по-настоящему полезным для тебя. - Но ведь их негде поместить. - Я могу устроить их на ферме в четырех милях отсюда. Там у них будут чистые постели и простая здоровая пища. Может быть. Генри и мальчики приедут сюда верхом; тогда они великолепно проведут каникулы, катаясь по окрестным холмам. Я напишу Генри, хорошо? К этому времени Генри был так измучен одиночеством, что согласился бы на что угодно, лишь бы снова увидеть жену, с которой расстался в первый раз со дня их свадьбы. А Гарри и Дик уже с восторгом предвкушали, как они будут кататься на лодке вдоль диких берегов и скакать на своих пони по вересковой равнине. Беатриса прочла их ответы Уолтеру, которого она застала за разборкой бумаг на письменном столе. - Если хочешь прогуляться, - сказал он, - то мы можем съездить к холмам и там снять для них комнаты на ферме. Оттуда совсем недалеко до камней друидов, которые тебя интересовали. Но, пожалуй, сегодня немного жарко для прогулки? Вошел Повис с завтраком Беатрисы - стаканом молока и гоголь-моголем. - Нет, - ответила она. - Я не боюсь жары, а погода сегодня такая ясная, что с холмов должен открываться великолепный вид. - Так, значит, мы едем к камням друидов. Повис, когда придет Робертс, скажите ему, что днем нам понадобится карета. Повис, застыв, словно солдат на часах, хмуро глядел на своего хозяина. Уолтер продолжал, разбирать бумаги. Он спросил, не оборачиваясь: - Вам что-нибудь нужно? Повис взял пустой стакан и сердито вышел, что-то бормоча себе под нос по-валлийски. Беатриса улыбнулась. - Какой странный человек - всегда ворчит. Но он действительно идеальный слуга. Он никогда ничего не забывает. Через два часа в дверь постучала Эллен. - Прикажете мне накрывать на стол, сэр? Повис еще не вернулся. - Разве он ушел? - Да, сэр. Как отнес барыне гоголь-моголь, так сразу и ушел. - Куда? - Он не сказал, сэр. По-моему, на него какой-то стих нашел. Беатриса подняла брови. Она всегда внимательно относилась к своим слугам, но никто из них не посмел бы отлучиться, не спросив разрешения или не предупредив, только потому, что на него "нашел какой-то стих". Когда они кончали обедать, она поглядела в окно и сказала: - Вон он идет. И, кажется, пьяный. - Он не пьет. Почему ты решила... А! Уолтер вскочил и бросился к дверям. Повис, красный, как свекла, странно пыхтя и покачиваясь, торопливо поднимался по обрывистой тропе. - Повис! Стойте! Не двигайтесь! Впервые в жизни Беатриса слышала, чтобы ее брат говорил таким тоном. Повис сразу остановился и ждал, пошатываясь и тяжело дыша. Уолтер кинулся в дом, поспешно достал из буфета бутылку, схватил со стола немытую чашку, налил в нее коньяку и снова выбежал. - Выпейте и не шевелитесь. Одной рукой он обнял Повиса за плечи, а другой нащупал его пульс. - Теперь можете войти в дом, - сказал он через некоторое время. - Только медленно. Все еще сурово хмурясь, он повел Повиса к крыльцу. Беатриса встретила их на пороге. - Я могу чем-нибудь помочь ? - Нет, спасибо, Би. Опасности больше нет. - Извините меня, сударыня, - начал было Повис, но Уолтер остановил его: - Не разговаривайте. Он проводил своего пленника в комнату и уложил его на кушетку. Прошло несколько минут, прежде чем он вернулся к сестре. Беатриса услышала, как он сказал, прикрывая дверь: - И не шевелитесь, пока я не вернусь. - Что с ним, Уолтер? - Он перенапрягся, а у него слабое сердце. Когда-нибудь это плохо кончится. И он знает об этом. - Его, наверное, надо показать врачу? - Конечно. Мы пошлем Робертса с каретой в Тренанс, чтобы он подождал там, пока доктор не освободится. К сожалению. Би, нашу сегодняшнюю поездку придется отложить. - Разумеется. Но не могу ли я тебе все-таки чем-нибудь помочь? - Нет. Мне и раньше приходилось иметь дело с его припадками. Теперь он вне опасности. Но нам придется попросить Эллен на несколько дней уступить ему свою комнату и пока переселиться на чердак. Ему нельзя подниматься по лестнице. Тебе лучше прилечь отдохнуть, дорогая. Когда она ушла, он снова осмотрел больного, открыл дверь на кухню и попросил Эллен сварить овсяной каши, а потом прошел к себе и работал около ча