тектором, чтоб придать зданию индивидуальность, лежал покореженный красный двухместный автомобиль, из под обломков которого выбирался долговязый человек в кожаной куртке. В следующее мгновение дворецкому предстали молодое лицо, длинный нос с горбинкой и выразительные зеленые глаза. -- Привет, -- сказал молодой человек, сплевывая на гравий. Робертс созерцал его с безмолвным изумлением. Покореженный двухместный автомобиль был покорежен так основательно, что просто не верилось, что из него может вылезти что-то целое. -- Вмазался чуток, -- сказал молодой человек. -- Несчастный случай, сэр? -- выдохнул Робертс. -- Если вы думаете, что я нарочно, -- сказал молодой человек, -- докажите! -- Он с любопытством взглянул на смятый в лепешку автомобиль. -- Машину, -- произнес он после долгого вдумчивого осмотра, -- придется малость подправить. -- Как это случилось, сэр? -- Да как всегда случается. Ехал на скорости, а тут на дорогу уселась птичка. Не хотел ее давить, и, видать, слишком вывернул руль. Пролетел пару ярдов, пропорол шину и впечатался в дом. -- Боже правый, сэр! -- Пустяки, -- успокоил молодой человек. -- Я все равно сюда ехал. Тут он заметил, что к его левой брови прилипло несколько камешков, и стряхнул их голубым шелковым платком. -- Ведь это дом мистера Парадена? -- спросил он. -- Да, сэр. -- Отлично. Мистер Вест здесь? -- Да, сэр. -- Замечательно. Скажите ему, что я хочу его видеть. Меня зовут Кокер. Мистер Джадсон Кокер. -- Очень хорошо, сэр. Что-то в манере дворецкого -- некая невозмутимость, некое отсутствие чувств -- явно огорчило молодого человека. Он слегка нахмурился. -- Джадсон Кокер, -- повторил он. -- Да, сэр. Джадсон ждал. -- Знакомое имя, а? -- Нет, сэр. -- Вы хотите сказать, что никогда его прежде не слышали? -- Что-то не упомню, сэр. -- Боже мой! -- вскричал Джадсон. Он протянул руку и остановил уходящего Робертса, попросту схватив того за фалду. Даже в нормальном своем состоянии Джадсон Кокер всегда был открыт и доступен для разговора: он готов был болтать с кем, когда и где угодно, а недавняя авария еще подстегнула его говорливость. На разных людей потрясение действуют по-разному -- Джадсону оно еще больше развязало язык. -- Признайтесь мне честно, как мужчина мужчине, -- недоверчиво произнес он, -- вы и впрямь никогда не слышали о Джадсоне Кокере? -- Нет, сэр. -- Вы хоть когда-нибудь читаете "Бродвейские разговорчики"? -- Нет, сэр. -- А "Городские пересуды"? -- Нет, сэр. -- Боже мой! При виде такого литературного невежества Джадсон совсем сник. Он выпустил фалду и погрузился в мрачное молчание. -- Принести виски с содовой, сэр? -- спросил Робертс. До него наконец-то дошло, что молодой гость немного не в себе. Дворецкий тут же устыдился своей недогадливости. Другой бы уже давно превратился в доброго врача. Вопрос немедленно вернул Джадсону обычную жизнерадостность. Такие вопросы всегда находили отклик в его душе. -- Конечно, старина, -- отвечал он с пылом. -- А то я все гадаю, когда мы перейдем к делу. Смешайте покрепче, ладно? Воды на пол пальца, а виски столько, чтобы кролик укусил бульдога. -- Хорошо, сэр. Зайдете в дом? -- Нет, спасибо. С тем же успехом могу посидеть и здесь. Дворецкий скрылся в доме и через несколько минут явился с целительной влагой. Он застал молодого друга задумчиво глядящим в небо. -- Я вот что, -- сказал Джадсон, облегченно вздыхая и опуская наполовину опустошенный стакан, -- все про то же. Вы ведь пошутили, когда сказали, что не знаете моего имени. -- Нет, сэр, уверяю вас. -- Ничего удивительнее я в жизни не слышал. Похоже, в разбираетесь в мировых событиях не больше, чем курица в зубном порошке. Вы ни разу не слышали о Шелковом Клубе? -- Шелковом Клубе? -- Да. Шелковом Клубе с Пятой авеню. -- Нет, сэр. -- Боже мой! Знаменитейший прогулочный клуб. Собирался воскресным утром и шел по Пятой авеню в шелковых пижамах, шелковых носках, в шелковых шляпах и под шелковыми зонтиками, если сверху капало. Вы действительно ничего не слыхали? -- Нет, сэр. -- Держите меня! Вот она, слава! Я бы не подумал, что в этой стране найдется образованный человек, который не слышал о Шелковом Клубе. Когда нас задержала полиция, воскресный выпуск "Американца" отвел нам целую страницу. -- Вот как, сэр? -- Честное слово. С моим портретом. Это я основал клуб. -- Да, сэр? -- Да. Я еще много чего сделал. Разбрасывал с самолета десятидолларовые бумажки. Удивительно, что вы обо мне не слышали. -- Мы тут в глуши мало что знаем, сэр. -- Да уж, -- ободрился Джадсон. -- Да, наверное, в этом и дело. Если так, вы могли и не слышать обо мне. Однако поверьте на слово, я в свое время чего только не наворотил. Шуму-то было! Все восхищались. Да если б не я, никто бы в Америке не догадался повязывать носовой платок вокруг рукава. -- Вот как, сэр? -- Клянусь! Кого другого эти воспоминания захватили бы целиком, но только не Робертса, который остановился на одиннадцатой главе "Песка и страсти" и мечтал к ней вернуться. Он деликатно забрал графин, к которому Джадсон уже было потянулся, и вежливо постарался закончить разговор. -- Я спросил, сэр, и мне сказали, что мистера Веста в последний раз видели, когда он шел к пруду. Возможно, вы захотите его поискать?.. Джадсон встал. -- Вы совершенно правы, -- пылко объявил он. -- Абсолютно. Я немедленно иду искать старину Билла. Нарочно к нему приехал. Время не ждет. Где пруд? -- Там, сэр... А, вот и мистер Вест, идет по дорожке. -- А? -- Мистер Вест, сэр. Идет по дорожке. И, указав на Билла посетителю, который смотрел куда угодно, только не в нужном направлении, Робертс укрылся в доме. В прихожей он задержался, чтобы позвонить в местный гараж и пригласить механика, потом вернулся в буфетную и возобновил чтение. С зеленых брегов Билла прогнало непрошеное появление профессора Эпплби и малолетнего Горация. Он был не в настроении разговаривать, поскольку внезапно осознал, что должен крепко подумать. События в доме мистера Парадена развивались настолько стремительно, что Билл только сейчас понял, в каком оказался тупике. Теперь, по зрелом размышлении, он увидел, что судьба поставила его перед неприятной необходимостью быть сразу в двух местах. Очевидно, чтоб доказать свою новообретенную страсть к работе, надо немедленно вступить в должность. Так же очевидно, что, немедленно вступив в должность, он не сможет вывезти Джадсона на рыбалку. Если он отправится на рыбалку, что подумает дядя Кули? Опять-таки, если отменить рыбалку, что останется думать Алисе -- что он наобещал с три короба и обманул, бросил ее в трудную минуту жизни? Билл шатался под грузом навалившейся проблемы и так ушел в нее, что Джадсону пришлось окликнуть его второй раз. -- Ой, Джадсон, привет! Как тебя сюда занесло? Он энергично пожал руку основателю Шелкового Клуба с Пятой авеню. С их несколько прохладного разговора его отношение к Джадсону серьезно изменилось. Теперь, когда его брак с Алисой -- дело практически решенное, Билл готов был любить и все ее семейство. Его так и распирало от братской нежности, а в глубине сердца шевелилось робкое желание подружиться и с грозным отцом. Он любовно стиснул Джадсону плечо. Внезапно стало ясно, что гнетущей его проблемы попросту нет. Он ошибался, когда полагал, что может быть какой-то выбор. Сейчас, когда внезапное появление Джадсона, так сказать, усилило Кокеровский мотив в ритме его жизни, Билл ясно видел, что перед ним открыт лишь один путь. Он должен хранить верность Алисе Кокер, чего бы это ни стоило и как бы ни повлияло на его финансовое будущее. Рыбалка остается, торжественное вступление в целлюлозно-бумажную гильдию отменяется. -- Привет, Билл, старина, -- сказал Джадсон. -- Тебя-то мне и надо. Я, кстати, затем и приехал. Вмазался тут чуток, -- добавил он, указывая на останки автомобиля. -- Боже правый! -- Билл похолодел. Подумать только, Ее брат попал в аварию. -- Тебя не ранило? -- Не. Тряхнуло немножко. Слушай, Билл, Алиса мне тут рассказала, чего дома твориться. Это не треп, насчет рыбалки? Потому что если треп, мне каюк. Бабуля меня доконает. -- Не беспокойся. -- Билл похлопал его по плечу. -- Я обещал Алисе, и этого довольно. Все решено. -- Билл замялся, покраснел. -- Джадсон, старина, -- продолжил он дрожащим голосом, -- я предложил ей выйти за меня замуж. -- Не поверишь, завтрак каждое утро в пол восьмого, -- сказал Джадсон. -- А потом весь день вкалывать на ферме. -- За меня замуж, -- повторил Билл чуть громче. -- У меня от этих поросят и кур с души воротит, -- сообщил Джадсон. -- Я сделал предложение твоей сестре Алисе. -- А еще молебны, псалмы там всякие. Я просто не вынесу, старина, просто не вынесу. -- Она не дала определенного ответа. -- Кто не дал? -- Алиса. -- О чем? Любовь Билла к семейству Кокеров несколько пошатнулась. Он чувствовал, что по крайней мере некоторые ее члены порой немного раздражают. -- Я попросил твою сестру Алису выйти за меня замуж, -- сказал он холодно. -- Но твердого обещания она мне не дала. -- Вот и хорошо, -- сказал Джадсон. -- Значит, ты еще можешь выкрутиться. При всем своем негодовании -- а он смотрел на друга с холодным отвращением, которое несомненно задело бы человека более чуткого -- Билл оставался тверд. Пусть у Джадсона меньше чувств, чем у особо бездушного африканского бородавочника, он все равно Алисин брат. -- Жди здесь, -- сказал он строго. -- Я должен зайти к дяде. -- Зачем? -- Чтобы сказать ему о рыбалке. -- Он что, тоже едет? -- испугался Джадсон. -- Он хочет, чтоб я немедленно вышел на работу в его контору. А я должен сказать, что это откладывается. Билл не застал мистера Парадена в кабинете, но, зная его привычки, уверенно направился в библиотеку. Мистер Параден стоял на высокой лестнице и листал снятый с верхней полки том. -- Дядя Кули. Мистер Параден воззрился с высоты, поставил книгу на место, слез. -- Я хотел тебя видеть, Уильям, -- сказал он. -- Садись. Я уже собрался звонить Робертсу, чтобы тебя позвали. -- Он опустился в глубокое кресло, так заинтересовавшее недавно маленького Кули. -- Я намерен кое-что тебе предложить. -- Я пришел сказать... -- Заткнись! -- рявкнул мистер Параден. Билл смирился. Дядя разглядывал его в упор -- похоже, даже, с одобрением. -- Интересно, будет от тебя хоть какой-нибудь прок, -- сказал он. -- Я... -- Заткнись! -- сказал мистер Параден. Он грозно засопел. Билл пожалел, что не может сообщить суровому дяде ничего утешительного. -- Ты всегда был бездельником, -- заключил мистер Параден, -- как и все они. Однако, кто знает? Может быть, если дать тебе дело, ты и расшевелишься. Как тебе понравится, если я еще месяца три буду выплачивать тебе содержание? -- Очень, -- сказал Билл. -- Учти, его придется отрабатывать. -- Конечно, -- согласился Билл. -- Как только я вернусь с рыбалки... -- Сам я поехать не могу, -- сказал мистер Параден задумчиво, -- а послать кого-нибудь надо. Что-то там нечисто. -- Понимаете... -- Заткнись! Не перебивай! Дело обстоит так. Меня не устраивает доход нашего Лондонского филиала. Давно не устраивает. Что там творится -- не понимаю. Управляющий вроде хваткий. И все-таки, доходы падают. Я пошлю тебя в Лондон, Уильям, чтобы ты разобрался. -- В Лондон? -- опешил Билл. -- Именно. -- Когда же мне ехать? -- Прямо сейчас. -- Но... -- Ты хочешь спросить, -- продолжал мистер Параден, неверно истолковавший колебания своего племянника, -- что именно тебе предстоит делать в Лондоне. Что ж, откровенно, я сам не знаю, и не знаю, почему посылаю тебя. Думаю, мне просто хочется проверить, есть ли в тебе хоть капля разума. Я, конечно, не жду, что ты разрешишь загадку, которая вот уже два года ставит Слинсби в тупик... -- Слинсби? -- Уилфрида Слинсби, моего лондонского управляющего. Очень толковый работник. Повторяю, я не жду, что ты с ходу разберешься в проблеме, которая не по зубам Слинсби. Просто мне кажется, что, если ты будешь внимательно смотреть, слушать, попытаешься разобраться в производстве и заинтересуешься управлением, то случайно набредешь на мысль -- пусть самую глупую, но такую, что сможет дать Слинсби толчок в нужном направлении. -- Ясно, -- сказал Билл. Его способности вывести фирму из затруднений дядя оцененил не лестно, но, ничего не попишешь, более или менее верно. -- Это будет для тебя хорошей школой. Встретишься со Слинсби, послушаешь его. Все это тебе пригодится, -- добавил мистер Параден со смешком, -- когда вернешься сюда и начнешь надписывать конверты. Билл замялся. -- Я бы с удовольствием, дядя Кули... -- Корабль отходит в субботу. -- Можно мне полчаса подумать? -- Подумать! -- Мистер Параден зловеще раздулся. -- Это в каком еще смысле подумать? Ты хоть понимаешь, что тебе предлагают, жалкий ты... -- Понимаю, понимаю, только... Разрешите сбегать вниз, переговорить с приятелем? -- Что ты мелешь? -- раздраженно спросил мистер Параден. -- Зачем вниз? С каким приятелем? Ты бредишь. Он бы продолжал, но Билл уже оказался у двери. Он снисходительно улыбнулся дяде, словно говоря: "погодите, все будет, как надо", и вылетел из комнаты. -- Джадсон, -- сказал он, врываясь в прихожую и оглядываясь. Его друг разговаривал по телефону. -- Минуточку, -- сказал Джадсон в трубку. -- Это Билл Вест. Я как раз говорю с Алисой, -- объяснил он через плечо. -- Папа вернулся и согласен отпустить меня на рыбалку. -- Попроси у нее, пусть узнает, не согласился ли он вместо этого отпустить тебя со мной в Лондон, -- торопливо сказал Билл. -- Дядя отправляет меня немедленно. -- В Лондон? -- Джадсон с тоскою покачал головой. -- И не мечтай! Дорогой дружище, ты ровным счетом ничего не понял. Вся суть в том, чтобы затолкать меня куда-нибудь, где бы я не мог... -- Попроси ее передать, -- лихорадочно приказал Билл, -- что я клянусь не давать тебе ни цента денег и ни капли выпивки с самого нашего отъезда. Скажи, что в Лондоне ты будешь со мной в такой же безопасности, как и... Джадсон не дал ему договорить фразы. -- Гений! -- пробормотал Джадсон и лицо его озарилось безграничной радостью. -- Абсолютный гений! Я бы никогда до такого не додумался. -- Лицо его вновь омрачилось. -- Только боюсь, это все равно не сработает. Отец, понимаешь ли, не дурак. Ладно, попробую. Он заговорил в трубку, потом расслабился и доложил об успехах. -- Пошла говорить. Однако я сомневаюсь, очень сильно сомневаюсь... Алло? -- Он вновь повернулся к телефону и некоторое время слушал. Потом передал трубку Биллу. -- Она хочет с тобой поговорить. Билл взял трубку трясущимися руками. -- Да? -- произнес он пылко. "Алло" прозвучало бы слишком грубо. На другом конце провода зазвенел мелодичный голос Алисы Кокер. -- Кто это? -- Это я. Э... Билл. -- О, мистер Вест, -- сказала Алиса. -- Я говорила с папой о том, чтобы вам взять Джадсона в Лондон. -- Да? -- Сперва он не соглашался ни в какую, но я объяснила, что вы будете заботиться о Джадди... -- Буду! Обязательно! -- Вы действительно проследите, чтоб у него не было денег? -- Ни цента. -- И выпивки? -- Ни капли. -- Что ж, прекрасно, он может ехать. Спасибо большое, мистер Вест. Билл попытался в изящных фразах выразить, как рад оказать ей даже самую малую услугу, однако далекий щелчок сообщил ему, что его красноречие пропало бы втуне. Он в волнении положил трубку. -- Ну? -- встревоженно осведомился Джадсон. -- Все уладилось. Джадсон издал короткий восторженный вопль. -- Билл, ты чудо. Как это ты ввернул, что не дашь мне денег! Прямо-таки на полном серьезе! Это все и решило. Вот так с лету и придумал, -- сказал Джадсон тоном искреннего восхищения. -- Ну и загудим же мы в Лондоне! Всегда мечтал туда попасть. Все эти исторические места, про которые мы читали в английских книжках -- ну знаешь, ресторан у Романо, бар Савой... Билл, старина, мы так гульнем, что по доброму старому городу только пух полетит. До сраженного ужасом Билла постепенно дошло, что Кокер-младший видит ситуацию совершенно под другим углом. Как явствовало из его высказываний, непутевый брат божественной Алисы принял недавние обещания Билла за шутку, за военную хитрость. Он задохнулся. -- Ты и вправду думаешь, -- произнес он с растяжкой, перебарывая эмоции, -- что я обману эту замечательную девушку? -- А то как же! -- блаженно взвизгнул Джадсон. Несколько долгих секунд Билл в упор смотрел на него. Потом, так ни слова и не сказав, зашагал к лестнице -- известить мистера Парадена, что поступает в его полное распоряжение. 6 На зеленом лугу, раскинувшемся у пруда, прогуливался с малолетним Горацием профессор Эпплби. Он склонил седую голову, и сторонний наблюдатель заключил бы, что почтенный старец нашептывает юному другу мудрый совет -- слова опыта, которые должны направлять его в будущем. Так оно и было. -- Слушай меня, -- говорил он, -- и запоминай. Я тебя в этот дом пристроил, дальше дело за тобой. Тебя сюда отправили не цветочки нюхать. Чтобы скоро и ловко все обчистил, вот чего мы от тебя ждем, молодой человек. Мальчик кивнул. Малый пророк продолжал: -- Работать придется, конечно, в доме, но я пришлю Джо Щипача, будет рядом на случай чего. Хотя, если ты не напортачишь, все должно пройти гладко. Ладно, Джо Щипач не помешает. Так что ты его высматривай. -- Ага. -- И не смей лениться только из-за того, что ты в уютном доме, где наверняка хорошо кормят. Это и плохо в тебе, слишком много думаешь о своем брюхе. Позволь тебе, будешь валяться в кресле, набивать рот, а про шайку и думать забудешь. Так каши не сваришь. Помни -- мы неподалеку и ждем, чтобы ты быстро управился. -- Ты меня не гони, -- возразил Гораций. -- Мне, может, несколько недель понадобится. Надо ж дождаться, пока понаедут гости, чтоб собралось много теток с брюликами! Профессор Эпплби гневно стиснул седую бороду. -- Тьфу ты пропасть! -- простонал он. -- Ты и впрямь такой тупой, или только прикидываешься? Разве я не говорил тебе сто раз, что мы сейчас ищем не бриллианты? Какие гости у такого затворника, как старый Параден? Разве я не охрип, повторяя тебе, что нам нужны его книги? -- Я думал, ты шутишь, -- взмолился Гораций. -- Кому они нужны, книжки эти? -- Если будешь делать, что тебе говорят, и не рассуждать попусту, -- сказал профессор Эпплби строго, -- может, до чего-нибудь и доберемся. Может, эти книжки не нравятся такой шмакодявке, которая не видит дальше сегодняшнего обеда, но позволь тебе сказать, любая из них потянет на четырехзначную сумму, а то и на пятизначную. -- Правда? -- переспросил Гораций с уважением. -- Правда. А тебе всего делов -- разнюхать, где хранятся самые лучшие, и смотаться вместе с ними. Ясно? -- Ага. -- Заминок быть не должно, -- сказал профессор Эпплби. -- Тебе позволят разгуливать повсюду. Все идет, как по маслу. Старик проглотил твои рекомендации вместе с крючком и леской. -- Еще бы ему не проглотить! -- с чувством произнес Гораций. -- Только вспомнить, сколько я ради них таскался в воскресную школу! Профессор нахмурился, явно задетый этими словами. -- Гораций, -- пожурил он, -- не смей так говорить. Не желаю слышать ничего дурного о воскресной школе! Понял, малявка, или объяснить кулаком по башке? -- Понял, -- сказал Гораций. Глава III. Флик наносит визит 1 Ранняя английская весна чем-то напоминает дружелюбного, но робкого щенка. Она с надеждой делает шаг в вашу сторону, пугается, отпрыгивает назад, крадучись возвращается, наконец, обретает уверенность и с радостным визгом бросается на вас. Приятный вечер, выманивший мистера Синклера Хэммонда в сад, сменился чередой отвратительных апрельских дней, когда солнце выглядывает украдкой и пугается первой же возникшей на его пути тучки, а всякого, кто осмелился выйти без зонта, подстерегает холодный душ. Но прошло лишь две недели, и наступило утро, каким не стыдно похвастаться самому июню. С запада дул приятный теплый ветерок, солнце царственно озаряло благодарный мир, и даже Уимблдонский луг, хоть и сохранял некий зловещий налет, присущий местам, где пролетариату позволено во всякое время швыряться бумажными пакетами, заметно повеселел, а уж сад Холли-хауза, через дорогу от луга, преобразился в истинный рай. По крайней мере, так думала Флик, расхаживая по лужайке. Деревья у стены стояли в зеленом мареве первых листочков; землю фруктового садика усыпало снегом яблоневых лепестков; повсюду кивали головками нарциссы. Бодряще пахла вскопанная земля, воздух звенел разнообразными звуками -- от серебряных трелей дрозда в живой изгороди, до далекого контральто миссис Фрэнсис Хэммонд, бравшей в гостиной урок музыки. И таким волшебным был этот день, что даже последнее проявление весенних безумств не могло заглушить во Флик пьянящего восторга. Она как раз пыталась разобраться в своих чувствах. Почему каждый нерв ее дрожит от восхищенного волнения? Разумеется, не потому, что в четыре тридцать она должна заехать за Родериком в контору, чтобы потом вместе выпить чая у Клариджа. Родерик очень мил, но при всех своих достоинствах не способен вскружить голову никому, даже своей нареченной. Нет, решила она, эта взбудораженность -- всего лишь предвкушение чего-то замечательного, посещающее молодых по весне. Мы, седобородые старики, столько раз покупались на лживые посулы апреля, что уже не верим льстивым нашептываниям весеннего утра. Мы знаем, что ничего замечательного не поджидает нас за углом, а значит -- не позволим увлечь себя пустому ожиданию радости. Однако в двадцать один все совсем иначе, и Флик чего-то ждала. Она остановилась понаблюдать за рыбками в цементном бассейне. Усилившийся ветер морщил водную гладь, и рыбки выглядели отчасти синкопированными. Ветер тем временем все усиливался, он дул уже не с запада, а с востока; весна словно устыдилась своей несдержанности, воздух заметно похолодал. Белые облачка, пробегавшие по челу солнца, начали сгущаться. Флик повернула к дому, чтобы взять шаль. Ей предстояло пройти мимо кабинета мистера Хэммонда в первом этаже; и вот, когда она поравнялась с распахнутым окном, оттуда донесся возглас отчаяния и гнева, на улицу выпорхнули листы бумаги и весело закружились у Флик над головой. В окне появился мистер Хэммонд, взъерошенный, с чернильным пятном на лбу. -- Идиотка-горничная, -- сказал он, -- открыла дверь настежь и подняла сквозняк. Будь умницей, подними. Флик собрала бумаги и передала в окно. Мистер Хэммонд исчез, и в то же мгновение погода снова переменилась. Ветер улегся, солнце засияло ярче прежнего, и Флик, позабыв о шали, вернулась к своей прогулке. Она как раз вышла на лужайку, когда увидела сиротливую бумажку, ускользнувшую от предыдущих поисков. Та вприпрыжку неслась к бассейну, а следом мчался селихемский терьер Боб, уверенный, видимо, что перед ним -- одна из птичек, охоте на которых он посвятил свою жизнь. Бумажка петляла и уворачивалась, как живая. Она подпустила Боба совсем близко, потом играючи умчалась прочь. Наконец, поняв, что Боб шутить не намерен, она избрала единственный путь к спасению -- нырнула в пруд. Боб с сомнением поглядел на воду, решил, что ну ее, птичку, развернулся и потрусил в кусты. Последний порыв ветра прибил водоплавающую бумажку к листу кувшинки, и Флик, вооружившись граблями, смогла подогнать ее берегу. Она как раз наклонилась поднять листок, когда взгляд ее упал на первые слова: "Сэр! В ваших силах спасти человеческую жизнь..." Флик, воспитанная в уважении к святости чужих писем, дальше читать не стала. Однако сердце ее колотилось, пока она бежала по лужайке к кабинету мистера Хэммонда. -- Дядя Синклер! Из-за окна послышалось сдержанно-недовольное восклицание. Мистер Хэммонд мучился над статьей для "Двухнедельного обзора" -- "Крешо и Фрэнсис Томсон -- сходство и различие". После завтрака его прерывали уже в третий раз. -- Ну? -- Он снова появился в окне и взглянул уже чуть менее сурово. -- Это ты, Флик? Шли бы вы отсюда, сударыня, и не мешали взрослым работать. Иди, сплети себе венок из маргариток. -- Дядя, это ужасно важно. -- Она протянула письмо. -- Я нечаянно прочла первую строчку. Речь идет о человеческой жизни. Я подумала, надо немедленно тебе отдать. Мистер Хэммонд осторожно пошарил у себя за спиной. В следующее мгновение фланелевая перочистка, описав дугу, угодила между взволнованных глаз племянницы. -- Метко! -- похвалил себя мистер Хэммонд. -- Будешь знать, как отрывать меня от работы просительными письмами. -- Но... -- Я помню это письмо. Я их получаю пачками. Во всех говорится, что из под бедной умирающей женщины продадут кровать, если не выслать ей с обратной почтой один фунт, семь шиллингов и три пенса, и все написаны мерзкими небритыми мужиками. Если вздумаешь писать просительные письма, Флик, никогда не проси круглую сумму. Никто не даст тебе пять фунтов, но свет полон идиотами, которые встанут на уши, чтобы выслать один фунт, три шиллинга или два фунта, одиннадцать шиллингов и пять пенсов. -- Откуда ты знаешь, дядя Синклер? -- настаивала Флик с чисто женским упорством. -- Потому что я вникал. Как-нибудь на досуге я покажу тебе статистику Общества Милосердия. Она доказывает, что девять десятых просительных писем составлены профессионалами, которые очень неплохо с этого кормятся. А теперь оставь меня, дитя, только сперва верни перочистку. Если я еще раз увижу тебя до ленча, то проучу кочергой. -- А если это и вправду... -- Нет, не вправду. -- Откуда ты знаешь? -- Чутье. Иди, поиграй. -- А можно я его прочту? -- Можешь даже вставить в рамку. И не забудь про кочергу. Я -- человек отчаянный. Флик вернулась на лужайку. Она читала на ходу, и солнце, хоть и старалось честно изобразить самый разгар лета, внезапно померкло. Уютный садик пронизало холодом запустения. Хорошо дяде Синклеру так говорить, но разве может он знать наверняка! Она впервые видела просительное письмо и впитывала его с тем мучительным замиранием сердца, на которое так надеется каждый попрошайка, и которое ему так редко удается вызвать у адресата. Флик верила каждому слову и дрожала от горя при мысли, что такое случается на планете, которая еще десять минут казалась безмятежно счастливой. Письмо было написано безыскусно, но проникновенно. Миссис Матильда Пол из квартиры номер девять, доходный дом Мармонт, Баттерси, приоткрыла занавес в мир, о котором Флик прежде и не подозревала -- мир болезней и отчаяния, невыплаченной квартплаты, рыщущих у дверей волков и домохозяев. Флик ходила и читала, бледнея от сочувствия и ужаса, и удар гонга, сзывающий к ленчу, прозвучал для нее криком насмешливого демона. Ленч! Горячее, сочное мясо... вкусные салаты... фрукты... картошка... хлеба, сколько душе угодно... А миссис Матильда Пол из квартиры номер девять доходного дома Мармонт, Баттерси, так унижена судьбой, что лишь три фунта, шестнадцать шиллингов и четыре пенса спасут ее от неминуемой гибели. И вдруг, словно чей-то голос -- возможно, миссис Пол -- шепнул Флик в самое ухо, что у нее на втором этаже, в спальне, хранятся всякие безделушки -- колечки, ожерелья, брошь... Она пошла к дому, и на полдороге заметила вельветовый зад садовника Джона. Тот склонился над клумбой -- приятный и достойный человек, с которым она в феврале почти подружилась в связи с вопросом о луковицах. -- Тюльпаны, -- заметил Джон с некоторой отеческой гордостью, выпрямляясь при звуке ее голоса, -- вылезут, оглянуть не успеете, мисс. Час назад Флик с легким сердцем включилась бы в разговор о тюльпанах. Но не сейчас. Ее живой интерес к тюльпанам растаял, как дым. Письмо миссис Пол вернуло им надлежащее место -- среди прочих мелочей жизни. -- Джон, -- сказала Флик, -- вы когда-нибудь что-нибудь закладывали? Джон немного напрягся. В прошлом июле его рассказ о загадочном исчезновении секатора не вызвал сомнений и все, казалось, прошло гладко. Однако в этом мире не в чем нельзя быть уверенным, потому что мир полон сплетниками и сплетницами, которым ничего не стоит оговорить честного человека. Чтобы протянуть время, он подтянул вельветовые штаны и тупо уставился на мурлычущий в небе самолет. Он уже готов был обезопасить себя дальше, объявив, что в его детстве таких и в помине не было, однако Флик спасла его от этой необходимости. -- Я прочла в книге, как один человек заложил свои вещи, и заинтересовалась, как это делается. Джон внутренне вздохнул. Раз вопрос стоит чисто отвлеченно, можно высказаться с полным знанием предмета, что он и сделал. Спустя несколько минут Флик вышла к ленчу знатоком процедуры, которую садовник Джон описывал как "снести в ломбард" или даже "загнать". Флик не ошиблась: ленч был вкусный и хорошо приготовленный, однако он встал ей поперек горла, и не обернулся пеплом. Она нашла выход. 2 Что-то сродни искрометной радости, которая, несмотря на вторжение миссис Матильды Пол переполняла Флик в Уимблдонском саду, преобразило в тот день и жизнь Билла Веста, когда тот весело шагал по Пикадилли -- кто в такой день едет в автобусе или на такси! -- к ресторану у Марио, на встречу с мистером Уилфридом Слинсби, лондонским управляющим целлюлозно-бумажной компании Парадена, Нью-Йорк. Биллу казалось, что не только погода утратила свою хмурость, но и сама жизнь. Сегодня утром, впервые за две недели, прошедшие с отплытия из Нью-Йорка, Джадсон Кокер вышел из состояния черной подавленности и даже вроде повеселел. Просто удивительно, как налет бодрости преображает тесную меблированную квартирку. Джадсон, бесспорно, тяжело воспринял дисциплинарные меры. С той поры, как пароход "Аквитания" пересек трехмильную зону, он пережил всю гамму чувств от полного неверия до окамененного отчаяния. Не успела эта важнейшая граница остаться за кормой "Аквитании", как он предложил Биллу зайти в курительную и принять по маленькой. Отказ поначалу его насмешил. Билл, решил он, всегда был комиком. Это ж надо -- ни разу не улыбнулся, выдавая весь этот уморительный фарс про то, что не будет ни денег, ни жидкого довольствия. Однако к середине дня Джадсон пришел к выводу, что шутки шутками, и он не меньше других любит посмеяться, но розыгрыш не должен заходить слишком далеко; а когда Билл наотрез отказался заказать послеобеденный коктейль, без которого, как известно, пища просто не усваивается, перед Джадсоном замаячила трагедия. С этой минуты тени тюремного двора начали, так сказать, сгущаться вокруг несчастного, и наше нежное перо отказывается рисовать подробности. Довольно сказать, что Джадсон Кокер прибыл в Лондон мрачнее тучи, и лишь частые взгляды на фотографии Алисы помогали Биллу терпеть общество страдальца. Кроме всего прочего, жалобные мольбы дать хоть немного денег растрогали бы и самое черствое сердце; и жизнь в квартире, которую Билл, проведя два дня в дорогих отелях, нанял вместе с мебелью на три месяца, превратилась в сущий кошмар. Однако сегодня все изменилось. То ли весна сказалась, то ли многострадальная Джадсонова печенка начала поправляться -- этого Билл не знал -- но факт остается фактом: трезвенник немного ожил. Дважды Билл замечал на его губах блуждающую улыбку, а за завтраком, впервые за тринадцать дней, Джадсон рассмеялся. Коротким, грустным, хриплым смешком -- и, чтобы вызвать его, кухарке (она же прачка) пришлось запнуться о ковер и вылить пинту кофе Биллу на брюки -- но все же рассмеялся; что вселяет надежду. Дела, похоже, начали выправляться. Ленч с мистером Слинсби явился итогом одного визита в контору и двух телефонных разговоров. Мистер Слинсби, возможно, и допустил снижение прибыли, но сложа руки явно не сидел. Он твердо помнил, что время -- деньги, и лишь сегодня, спустя пять дней после того, как Билл у него побывал, выкроил минутку для основательного разговора. Еще при первой встрече мистер Слинсби заметно подавил Билла. За те несколько минут, что управляющий смог уделить общему разговору, сама его личность произвела на Билла сильнейшее впечатление. Уилфрид Слинсби принадлежал к тем ярким, свежим, щеголеватым мужчинам от сорока до пятидесяти, которые всегда выглядят так, будто только побрились и через несколько часов должны будут бриться снова. Синеватые щеки отлично оттеняли сверкающую улыбку. Сверкающая улыбка встретила Билла и в прихожей ресторана. Мистер Слинсби бросился вперед, протягивая руку, излучая расторопность и доброжелательность, и вновь Билл почувствовал, что столкнулся с незаурядной личностью. Рядом с мистером Слинсби он ощущал себя ребенком -- хуже, ребенком с плоскостопием и без одной лобной доли. Мистер Слинсби провел Билла в зал, к заказанному ранее столику, сел сам, пригласил сесть Билла, поправил галстук и подозвал официанта. И сразу стало ясно -- это один из тех властных людей, которые не церемонятся с официантами. Он обратился к официанту строго и повелительно. Он прикрикнул на официанта. Он орал на официанта, пока не появился другой, а первый не изчез неведомо куда. Оставалось лишь думать, что наутро из Темзы выловят труп в смокинге и с алым пятном на груди. Изгнанный мистером Слинсби с глаз долой явно глубоко переживал свой позор. -- Да, сэр? -- поспешно сказал второй официант. Он был при блокноте и карандаше, которые отсутствовали у первого. Вообще, чем больше думаешь, те больше уверяешься, что первый официант был вовсе и не официант в истинном и глубоком значении этого слова, но создание низшего разряда, чья миссия закончена, когда он подышал вам в затылок и поставил на стол тарелку с рогаликами. Новый был выкован из более прочного металла, и мистер Слинсби, распознав родственную душу, сменил гнев на милость. Он даже снизошел до того, чтобы спросить у официанта совета. Короче, к тому времени, когда заказ был сделан и появились hors d'oeuvres (закуски (фр.)), за столом воцарился дух искренней сердечности, а мистер Слинсби настолько смягчился, что рассказал анекдот про ирландца. Под рыбу он уже непринужденно беседовал. -- Вы значит, племянник нашего главного? -- сказал мистер Слинсби. -- Могучий старикан. И чем вы занимались с приезда? Билл поделился скромной летописью своей первой недели в Лондоне, упомянул Джадсона, назвал два мюзикла, на которые успел сходить. -- Так вы видели "Девушку в розовой пижаме"? -- заинтересовался мистер Слинсби. -- И как вам? Стоит везти ее в Нью-Йорк? Понимаете, я -- совладелец этого шоу. Билл окончательно почувствовал себя существом низшего сорта. В отличие от Джадсона, он был чужд театральному миру, и совладельцы шоу казались ему фигурами значительными. -- Вот как? -- сказал он. -- Да, -- небрежно отвечал мистер Слинсби. -- Я частенько в этом участвую. -- Он дружески кивнул проходящему щеголю. -- Ренфрю, -- пояснил он. -- Играет главную роль во "Флирт доводит до добра", у Регента. Обязательно посмотрите. Хороший спектакль. Жалко, я не вошел в долю, когда мне предлагали. Сценарий не приглянулся. Да, бывает и ошибешься. Билл растерялся. Управляющий лондонским филиалом крупнейшей американской фирмы на удивление мало интересовался бумагой и целлюлозой. Он уже подумывал, что разгадка упавшего дохода куда проще, чем это видится дяде Кули. Что-то вроде неприязни к блестящему собеседнику шевельнулось в его душе. Мистер Слинсби подавлял его своей личностью, а Билл не любил, когда его давят. И какое право, с досадой спрашивал себя Билл, имеют некоторые подавлять других, если некоторые неспособны управлять прекрасным производством, чтобы то давало прибыль? Он критически взглянул на мистера Слинсби. Да, он ему не нравился. И если этот прохвост настойчиво пытается произвести на него впечатление своими мерзкими театральными прожектами и своими подлыми театральными друзьями, он рискует услышать в точности, куда ему следует идти. Вот что, решил Билл, нечего откладывать, этот прохвост расскажет ему все прямо сейчас. Да, он у него в гостях, ест его hors d'oeuvre и мясо -- но поскольку расходы наверняка будут отнесены на счет фирмы, церемониться нечего. -- Дядя Кули, -- сказал он, немного грубо меняя тему, поскольку мистер Слинсби только что принялся рассуждать, заметив прошедшую мимо привлекательную особу, о хористках, их нравах, и том, что человек, заинтересованный театром финансово, всегда имеет возможность насладиться их приятным обществом. -- Дядя Кули, -- сказал Билл холодно, окончательно уверившись, что его антипатия переросла в явное отвращение, -- просил меня, пока я здесь, выяснить, почему лондонский филиал не приносит прежнего дохода. Он очень встревожен. Последовало молчание. Холодный деловой тон ошеломил мистера Слинсби. Он выглядел изумленным, оскорбленным, недоумевающим, обиженным, огорошенным и задетым за живое. -- Что?! -- вскричал он голосом человека, которому лучший друг вонзил в спину кинжал. С четверть часа он обхаживал Билла, и вот вам результат. Уилфрид Слинсби был потрясен. Однако он взял себя в руки. Он рассмеялся. Он рассмеялся нехорошим смехом. -- Не приносит прежнего дохода? -- сказал он, осуждающе глядя на Билла, не скрывая, что недавний товарищ застолья упал в его глазах до уровня первого официанта. -- Если вы спросите меня, я скажу. Пусть ваш дядя радуется, что есть хоть какой-то доход. Да мало кто на моем месте мог бы так хорошо свести дебет с кредитом. Мало кто, поверьте. -- Он мрачно взглянул на Билла. -- Вы, разумеется, досконально знаете целлюлозно-бумажное производство? -- Нет, -- коротко отвечал Билл. Именно такого вопроса следовало ожидать. Горький стыд за попусту растраченную юность наполнял Билла. Если б он посвятил это потерянные часы изучению бумаги и целлюлозы -- есть ли что-нибудь увлекательнее на пороге жизни? -- он бы сейчас потягался с мистером Слинсби. А так, похоже, мистер Слинсби положит его на обе лопатки. Он не ошибся. Мистер Слинсби тут же положил его на обе лопатки. -- Ах, -- сказал он высокомерно, -- в таком случае мне вряд ли есть смысл входить в частности. Ладно, попробую объяснить на пальцах. В представлении мистера Слинсби объяснить на пальцах значило высыпать на Билла кучу терминов вроде условий труда, обменного курса и экономической целесообразности, так что после первых же десяти слов тот начал задыхаться, словно выброшенная на берег рыба. Ни одна деревяшка на фабрике мистера Парадена не превращалась в целлюлозу так тщательно и основательно, как Билл по прошествии пятнадцати минут. А когда мистер Слинсби перевел дыхание и собрался начать главу вторую, Билл дрогнул. Он понимал, что отступает в беспорядке, бросая поле боя противнику, но деваться было некуда. Он взглянул на часы, пробормотал извинения и встал. Ободренный победой, мистер Слинсби вновь превратился в саму сердечность. -- Пора идти? -- спросил он. -- Я тоже, наверное, двинусь. Он потребовал счет, размашисто подмахнул, бросил на тарелку серебряную монету, царственно кивнул растроганному официанту и первым вышел в дверь. -- Нам по дороге? -- Я собираюсь домой. Мне надо написать несколько писем. -- А почему не в клуб? -- Я не состою ни в одном из лондонских клубов. -- Надеюсь, вы хорошо устроились. Если вздумаете переехать,