о утопающего) была досада -- вот, сейчас придется прыгать в холодную воду. Однако он возвел на младенца напраслину. Тот по-прежнему стоял на бережке. В воду прыгнул огромный пес -- черный, лохматый, с выражением неподдельной тупости на морде -- который теперь, не жалея лап, плыл к коричневому пакету. Он доплыл, поймал пакет мощными белыми зубами и развернулся к берегу. Через мгновение пес сложил добычу к ногам Билла, встряхнулся, обдав его с головы до пят, и блаженно оскалился, явно предлагая поиграть еще. Билл подобрал пакет и двинулся прочь. На него накатило отчаяние. Злила не мокрая одежда, не то, что кто-то спустил собаку с поводка в нарушение четко обозначенных правил. Терзала глухая ненависть к пакету и всему, что с ним связано. Билл не мог понять, с чего взял, будто любит Алису Кокер. Мало того, что у нее обнаружилось дурное обыкновение выходить за сталепрокатчиков, есть что-то зловещее в девушке, от чьих фотографий невозможно избавиться. Проклятье какое-то. Сумрачный, как Юджин Арам, Билл зашагал прочь от пруда и углубился в тихую лиственную аллею. Если что и могло успокоить бушевавшую в его сердце ярость, то именно эта мягкая лиственная зелень в безлюдном уголке парка, куда, казалось, не ступала людская нога. Слева пели на ветках птицы, справа гудели над клумбами шмели. Однако Билл не поддался на лесные чары и не бросил пакет. Его преследовало суеверное чувство, что ему недолго оставаться одному в этом заброшенном уголке. Предчувствие не обмануло. Через долю секунды из-за большого куста на повороте показались двое, молодой человек и девушка. Девушка была хорошенькая, ладная, но внимание Билла привлекла не она, а ее спутник. Он был высокого роста, кареглазый, с каштановыми волосами, в длинном развевающемся галстуке розовато-лилового шелка, из-за чего казался похожим на художника. В чертах его Биллу померещилось что-то смутно знакомое. Вроде бы они уже встречались. Молодой человек поднял глаза и на лице его появилось выражение, которого Билл не понял. Это было узнавание -- но не только. Не будь предположение настолько нелепым, Билл сказал бы, что это -- страх. Карие глаза расширились, каштановые волосы зашевелились от ветра (шляпу он нес руке), и Биллу почудилось, что они встали дыбом. -- Привет, -- сказал Билл. Он не мог вспомнить, кто это, но, судя по его реакции, они знакомы. -- Привет, -- сипло произнес молодой человек. -- Хороший денек, -- заметил Билл. Неведомый знакомец явно успокоился, словно ожидал от Билла враждебности и приятно изумлен его вежливым тоном. Тонкое лицо просветлело. -- Чудесный, -- сказал он. -- Чудесный, чудесный, чудесный. Наступило неловкое молчание. И тут на Билла что-то нашло. Повинуясь непреодолимому порыву, он выбросил вперед руку. -- Держите! -- выпалил он, сунул молодому человеку пакет и быстро зашагал прочь. Чувства в нем бурлили, но сильнее всего было непомерное, ошеломляющее облегчение. Он вспомнил, как в детстве впервые прочел рассказ Стивенсона -- тот самый, в которым надо было продать бутылку с чертиком дешевле, чем ты ее купил. С той поры прошло лет двенадцать, но сейчас отчетливо вспомнилось то мгновение, когда пьяный шкипер забирает у героя бутылку. Ощущение было в точности то же самое. Молодой человек, вполне вероятно, сочтет его сумасшедшим, но вряд ли побежит следом, чтобы сказать об этом и вернуть пакет, если же побежит, придется держаться твердо. Билл остановился. Плавный ход его мыслей резко застопорился -- он внезапно сообразил, где видел этого молодого человека. Ну конечно же, в саду Холли-хауза, когда гонялся за ним с намерением учинить расправу! Это был Родерик Пайк. Билл мрачно улыбнулся. Родерик Пайк! Нет, Родерик Пайк не побежит возвращать пакет. И тут мысли его понеслись с такой быстротой, что он перестал за ними поспевать. Если это Родерик Пайк, то с какой стати он разгуливает по парку рука об руку с девушкой? Ему положено брести, не разбирая дороги, и думать о сбежавшей невесте! Как смеет человек, лишившийся Флик, вести себя настолько бездушно! Тут мысли приняли новое направление, и были они так тяжелы, что Биллу пришлось сесть. Флик! Конечно, он и на минуту по-настоящему не забывал Флик, но именно встреча с Пайком воскресила в памяти ее образ, да так живо, будто он только что вспомнил. Флик!.. Он видел ее так явственно, словно она рядом... Флик радостная, улыбающаяся; Флик усталая, в слезах; Флик испуганная, ищущая у него защиты... целая галерея портретов, один милее другого. И вдруг, как если бы он знал это все время, Билл понял, что любит Флик. Конечно... Какой же он болван, что не догадался раньше! Джадсон говорит, что он хмурый, как дождливое воскресенье в Питтсбурге. Правильно. Так и есть. А почему? Потому что с отъездом Флик жизнь стала пустой и бессмысленной. Это-то терзало его в последние недели. Билл встал. Он горел тем жаром, который находит в минуты прозрения. Он полез в карман за трубкой -- сейчас определенно требовалось выкурить трубочку, а то и две -- и обнаружил, что забыл ее дома. Поскольку без трубки думать было невозможно, он повернул назад. Джадсон, образец такта, по-прежнему где-то гулял. Билл порадовался -- он предпочитал побыть в одиночестве. Трубка отыскалась на обеденном столе рядом с недописанным письмом; Билл забрал ее и ушел в гостиную. На столике лежала телеграмма. Билл распечатал ее, втайне надеясь, что она -- от Флик, и с разочарованием прочел, что дядя Кули прибывает завтра в Саутгемптон и рассчитывает увидеть Билла в три часа в Клубе Букинистов на Пэлл-Мэлл. Билл не знал, что мистер Параден собирается в Англию. Сперва он пожалел, что не сможет сообщить ничего ошеломляющего в связи с деятельностью мистера Уилфреда Слинсби. Да, дядя Кули приезжает совсем некстати. Однако от него нельзя просто отмахнуться. Билл посчитал, что произведет лучшее впечатление, если не станет дожидаться трех, а поедет на вокзал Ватерлоо встречать поезд из Саутгемптона. Приняв решение, он сел и погрузился в сладкие мечты о Флик. Глава XIV. Чудо на вокзале Ватерлоо 1 На следующее утро Билл легкой походкой шагал через мост Челси. Он шел на вокзал. Часть предыдущей ночи он провел без сна и временами даже сомневался в цельности своего характера. Он спрашивал себя, способен ли на подлинные чувства человек, так легко переходящий к новой любви? или это пустой, мелкий тип, достойный всяческого презрения? С двенадцати тридцати до без четверти два он склонен был ответить отрицательно на первый вопрос и положительно на второй, но в час сорок пять его разгоряченный ум наткнулся на утешительную мысль о Ромео. И впрямь, Ромео. Поколения влюбленных видели в нем свой образец, а ведь Шекспир сам описывает, как, скажем, в 21.30 друзья потешаются над его страстью к Розалине, а в 21.45 он уже боготворит Джульетту. А уж Ромео никто не назовет мелким и пустым. Нет, все в порядке. Просто повязка упала с его глаз, а это может случиться с каждым. Чем ближе Билл подходил к вокзалу, тем больше убеждался, что Флик создана для него. То, что он испытывал к Алисе Кокер, было типичным заблуждением наивного юноши. Он оглядывался на два месяца назад и жалел себя тогдашнего, словно кого-то другого. Успокоив, таким образом, душевные сомнения, он немедленно продумал практическую сторону дела. С первым же кораблем он отправляется в Америку, находит Флик и открывает ей свое сердце. Каждая минута, проведенная за три тысячи миль от нее, потеряна безвозвратно. Странное дело, при мысли о том, чтобы открыться Флик, он не испытал того нервного оцепенения, в котором опрометчиво изливал свои чувства Алисе Кокер. Флик -- другое дело. Флик -- это Флик. Она -- товарищ. На Вестминстерском мосту он уже улыбался прохожим и сообщал полисменам, что сегодня чудесное утро; на Йоркской дороге он дал лоточнику полкроны за коробку спичек, отчего старый скептик немедленно уверовал в чудеса. Под шумные своды вокзала Ватерлоо он вбежал веселой рысцой, которой перешла в галоп, когда носильщик сообщил, что поезд из Саутгемптона высаживает пассажиров на тринадцатой платформе. Билл без труда отыскал нужную платформу. Железная поступь прогресса лишила вокзал Ватерлоо былой таинственности. Когда-то это была загадочная, сумрачная Страна Чудес, по которой беспомощно метались ошалелые Алисы обоего пола, тщетно пытаясь что-то вызнать у таких же ошалелых служителей. Теперь здесь все четко и упорядоченно. Билл, не заставший прежних романтических дней, не мог и пожалеть о былой колоритной дикости. Он купил перронный билет и шагнул в водоворот толпы за барьером. Платформу заполнили пассажиры, их друзья и родственники. Природная смекалка подсказала Биллу, что дядя Кули -- в дальнем конце поезда, приглядывает за выгрузкой багажа. Он ринулся туда с намерением проявить расторопность, избавить дядю от хлопот и продемонстрировать деловую прыть. Отодвинув мальчишку, который пытался продать ему апельсины и шоколад, он пустился бегом, и был вознагражден занятным зрелищем: мистер Параден прыгал в арьегарде толпы, словно низкорослый болельщик на собачьих бегах. -- Здравствуйте, дядя Кули! Как вы? Хорошо доехали? Позвать носильщика? -- прытко осведомился он. -- Уильям! -- сердечно воскликнул, оборачиваясь, мистер Параден. -- Не ожидал. Спасибо, что встретил. -- Я решил, что смогу помочь вам с чемоданами. -- Спасибо, я сам. У меня там книги, с которыми я предпочитаю не расставаться. Встретимся на платформе. Там Гораций. Перспектива посудачить с Горацием не очень вдохновила Билла, но мистер Параден уже поймал проходящего носильщика и указывал на чемоданы с видом коллекционера, демонстрирующего собрату свое собрание драгоценных камней. Он явно торопился избавиться от Билла. -- Иди, поговори с ним, -- сказал он. -- Вот этот большой, тот маленький, и еще пять. -- (Это уже носильщику). -- Кстати, встретишь кое-кого знакомого. По крайней мере она говорит, что вы виделись. -- Она? -- Девушка. Фелисия Шеридан. Племянница Синклера Хэммонда, у которого я останавливаюсь. Вокзал Ватерлоо всегда бурлит, но при этих словах Биллу показалось, что все вокруг зашипело и запенилось. Путешественники, их друзья и знакомые, носильщики, газетчики, начальник вокзала, мальчишка, упорно пытавшийся всучить ему апельсины и шоколадки -- все замелькало в дикой сарабанде. Прочная платформа качнулась. Свисток паровоза прозвучал ликующим воплем. -- Флик! -- выдохнул он. -- Флик здесь?! Мистер Параден не ответил. Вместе с носильщиком он оказался в центре водоворота и теперь гнался за своими чемоданами, как терьер -- за кроликом. Билл, которому хотелось задать несколько вопросов, с уважением отнесся к его занятию и, набрав в грудь воздуха, напролом ринулся по перрону, словно по футбольному полю. Возмущенное человечество рассеивалось на его пути. И вот, возбудив в ближних больше негодования, чем судья на школьном чемпионате, он оказался на сравнительно открытом месте. И здесь, за руку с несносным Горацием, стояла Флик. 2 Из всех, кто при встрече с Горацием желал ему провалиться сквозь землю, никто не чувствовал этого сильнее, чем Билл. Даже мистер Шерман Бестейбл в минуты наибольшего отвращения не находил своего питомца настолько невыносимым. Раздражало уже само его присутствие, но еще хуже была стервозная улыбка на веснушчатом лице. От такой ухмылки всякое нежное чувство должно испуганно съежиться. На мгновение Билл ощутил себя побежденным. Казалось, Гораций врос в перрон. "Попробуйте согнать меня с этого места, -- словно говорил его вид, -- скорее вам удастся сдвинуть платформу." Билл совсем было растерялся, но тут пришло озарение. Редкий мальчик откажется перехватить чего-нибудь вкусненькое, так с какой стати Гораций окажется исключением? -- Привет, Гораций, -- сказал он. -- Что-то ты совсем осунулся. На, возьми. Буфет -- вон там. Желудок Горация обладал свойством, которое обычно приписывают лестнице Фортуны -- наверху всегда оставалось место. Без единого слова -- поскольку короткое сопение, призванное, вероятно, выразить благодарность, словом не назовешь -- он выхватил у Билла монетку и был таков. Билл повернулся в Флик, которая во все время деловой беседы смотрела на него круглыми от изумления глазами. -- Флик! -- сказал Билл. -- Билл! -- сказала Флик. -- Я люблю тебя, -- сказал Билл. -- Я люблю тебя, я... -- Апельсины и шоколадки, -- раздался бесстрастный голос у его плеча, -- апельсины, бутерброды, шоколадки... Билл обернулся, помышляя об убийстве. Мало того, что его отвлекли в такую минуту -- да за это одно можно огреть дубиной по голове; он еще был уверен, что несколько минут назад раз и навсегда выразил свое отношение к шоколадкам. Вопрос был самый простой, чтоб уладить его, сторонам требовалось лишь немного разума и минимум доброй воли. Мальчик считал, что Биллу нужны апельсины и шоколадки. Билл полагал иначе, что и высказал вполне внятно. Теперь же оказалось, что они перекрикивались через море непонимания. -- Не надо апельсинов, -- прохрипел Билл. -- Шоколадки? -- предложил мальчик. -- Для дамы? -- Дама не хочет шоколада... -- Бутерброды? -- Нет. -- Булочки, конфеты, шоколадки, трубочки с орехами, апельсины, яблоки, пирожки, бананы! -- нежно пропел мальчик. У него был чистый, мелодичный голос, он выводил трели, словно дрозд в мае. Для шлягера не хватало только музыки Джерома Керна. Билл схватил Флик за руку и потащил по платформе. Считается, что влюбленные не видят и не слышат ничего вокруг, но Билл, хоть и сгорал от страсти, не сумел достичь подобного состояния. Вокзал казался ему исключительно перенаселенным. Непонятно, откуда столько народа? Можно подумать, не только все лондонцы, но и все жители Британских островов сговорились с американскими гостями, чтоб не дать ему поговорить с Флик. -- С тех пор, как ты уехала, -- продолжал он, останавливаясь за багажной тележкой, -- я... Багажная тележка внезапно ожила и въехала между ними, как Джаггернаут. Когда она миновала и Билл снова собрался заговорить, его энергично постучали пальцем по плечу. -- Извините, -- произнес голос с сильным американским акцентом, -- не скажете, где здесь телеграф? В трудную минуту все мы становимся стратегами. Билл схватил американца за руку и развернул на сто восемьдесят градусов. -- Сам не знаю, -- отвечал он, -- но вот тот мальчик вам объяснит. Видите, с апельсинами и шоколадками. -- Спасибо, сэр. Спасибо. -- Не за что. Флик, милая, -- продолжал Билл, -- с тех пор, как ты уехала, я сам не свой. Сперва не мог понять, в чем дело, и вдруг до меня дошло. Я должен говорить быстро, так что вот. Я люблю тебя. Я... Виноват? -- ледяным голосом произнес он, оборачиваясь на резкий тычок под ребра, нанесенный, похоже, острием зонтика. Мощная дама в шляпе с коричневой вуалью повторила вопрос. -- Где вам найти носильщика? -- с нажимом переспросил Билл. Интересно, почему все считают его справочным бюро? Вроде бы сделал суровое лицо, так нет, стекаются тучами, словно он -- их путеводный ангел. -- Да где угодно! Их здесь, как собак нерезанных. Вон, около мальчика с апельсинами и шоколадками. -- Не вижу. -- Только что был. Мощная дама недовольно двинулась прочь, потрясая вуалью. Билл повернулся к Флик. -- Разрешите, сэр. На этот раз носильщик с тележкой. Вот ведь ирония судьбы. Носильщик, без сомнения, разыскивает мощную даму с чемоданами, которая только что отвлекала Билла расспросами о носильщике. Ему бы свести эти родственные души, но он был занят другим. -- Знаю, что ты скажешь, -- продолжал он. -- Ты скажешь: "А как же Алиса Кокер?" Забудь про нее. Это было наваждение. Обычное наваждение. Я люблю тебя и только тебя. Уверен, что полюбил тебя с первой встречи. Он сам удивился, как легко это выговорил. Самый вид Флик пробуждал красноречие. Она светилась доверием. Точно так же он сказал бы старому другу, что рад его видеть. Никакого смущения, никаких заиканий, как под царственным взором Алисы Кокер. Что на него тогда нашло? Как мог он подумать, что влюблен в девушку, чей взгляд наводит на него робость? Самая суть любви -- а Билл полагал себя специалистом в этом вопросе -- что тебе легко и радостно, как будто любимая -- часть тебя. -- Флик, -- сказал он, -- давай поженимся, и побыстрее. Ее глаза улыбались, самые яркие, самые голубые глаза в мире; казалось, вокзал Ватерлоо лучится нездешним светом. Эта улыбка пронизывала каждую клеточку его тела счастьем, о котором немыслимо и мечтать, словно перед путником на снежной равнине затеплилось светлое окошко. И вот, пользуясь тем, что на этот замечательном перроне все целовались, Билл нагнулся и без лишних слов поцеловал Флик, как будто скрепил подписью давным-давно согласованный договор, много раз обсужденный и устраивающий обе стороны. Очень просто и естественно. Как-то так вышло, что все сразу стало на удивление правильным и ясным, и впервые с их встречи в кипящем водовороте Билл сумел произнести связную человеческую фразу. -- Как ты здесь очутилась? -- спросил он. -- Я как раз собирался за тобой в Америку. -- У меня кончились деньги, пришлось телеграфировать домой, и мне ответили телеграммой, чтобы я шла к твоему дяде. Он меня и привез. -- А разве Алиса Кокер о тебе не позаботилась? -- Я у нее не была. -- Почему? Ах да, конечно. -- Только теперь до Билла дошло. -- Какой же я болван! Чем чаще я оглядываюсь на себя, тем больше убеждаюсь, что я -- законченный кретин. -- Неправда. -- Правда. Столько времени не понимать, что люблю тебя. Ты меня на самом деле любишь, Флик? -- Конечно. Всегда любила. -- Не понимаю, за что, -- честно признался Билл. -- Вижу, что любишь. Чувствую. Но за что? -- За то, что ты -- самый лучший. -- С ума сойти. Наверное, правда. Во всяком случае, когда ты так на меня смотришь, я в это верю. Флик ухватила его за руку. -- Билл, милый, что нам делать? Билл удивился. -- Пожениться, конечно. Чем скорее, тем лучше. К слову, мне придется искать работу, не можем же мы жить без денег. Но это устроится. Я чувствую, дядя Кули поможет. Главное -- начать. -- Это будет очень трудно. -- Ничуть! Вот увидишь! -- Я про себя. Все считают, раз я вернулась, значит, согласна выйти за Родерика. -- Что? -- честно изумился Билл. -- Ты хочешь сказать, эта глупость еще не забыта? В двадцатом веке кто-то еще верит, будто девушку можно выдать замуж насильно? -- Если дядя Джордж и тетя Фрэнси что-то решили, то неважно, в каком веке это происходит. -- Но ты же не выйдешь? -- встревоженно спросил Билл. -- Конечно, не выйду, -- твердо отвечала Флик. -- Только надо быстро что-нибудь придумать. Я точно знаю, что меня запрут. Я себя запятнала. Я -- беглая. Мне лучше не рыпаться, пока ты все не устроишь. Как будет готово, сообщи. -- Я напишу. -- Нет, они увидят твое письмо, и тогда все пропало. Она осеклась. Билл, не сводивший глаз с ее лица, увидел, что она вздрогнула. -- Что такое? -- спросил он. -- Билл, -- быстро зашептала Флик. -- Не двигайся. Стой, где стоишь, и делай вид, что ты мне -- никто. Сюда идет тетя Фрэнси. Надо было догадаться, что она приедет встречать. Женщина, идущая по перрону, настолько отвечала представлениям Билла о сестре сэра Джорджа, что ему на мгновение показалось, будто они знакомы. Тем не менее он занервничал. Тетя Фрэнси с трудом огибала багажную тележку, и Флик воспользовалась этой заминкой. -- Не двигайся. Она решит, что мы познакомились в дороге. -- Как с тобой связаться? -- быстро сказал Билл. (Враг уже обогнул чемоданы.) -- Придумал. Какую газету вы читаете по утрам? -- "Ежедневный обзор". Дядя Джордж издает. -- Смотри в колонке "Крик души". Флик кивнула и быстро обернулась к величественной тетке. -- Тетя Фрэнси! -- вскричала она. С заметной холодностью миссис Синклер Хэммонд подставила беглянке щеку. Ее распирало от желания сказать нечто такое, что не принято говорить при чужих. Длиннейшая нотация дожидалась лишь той минуты, когда Билл отойдет. Флик повернулась к Биллу. -- До свидания, мистер Роулинсон, -- весело сказала она, протягивая руку. -- Спасибо, что помогли с вещами. Билл понял намек. Он поклонился величественной тете Фрэнси и пошел прочь, чувствуя себя средневековым рыцарем, который за более спешными делами, оставил деву дракону. Глава XV. Джадсон встречает старую знакомую. Официант, подав кофе и сигары, удалился, и Билл, перегнувшись через стол, заговорил доверительным шепотом. -- Джадди, старик, -- сказал он, -- я должен тебе кое-что сообщить. За время еды он не единожды собирался с духом, чтобы начать, но всякий раз оркестр (имевший дурную привычку неожиданно вступать с "Ля Богемия" или еще более громкой классикой) разражался очередным пароксизмом. Билл, который испытывал острую потребность излить душу, бесился. Со встречи на вокзале Ватерлоо прошла неделя. Всю эту неделю он носил в сердце тайну, и та с каждым днем все сильнее рвалась наружу. Пришло время поделиться ей хоть с кем-нибудь, а во всем большом городе на роль слушателя годился один Джадсон. Друг с удовольствием затянулся. -- Валяй, -- добродушно произнес он. Во-первых, у него самого была припасена приятная тайна, во-вторых, он был сегодня расположен ко всему миру, а к Биллу -- особенно. За последнюю неделю между ними восстановилось прежнее уважение. Сникший было Билл внезапно ожил, словно политый цветок. Он насвистывал, расхаживая по квартире, а сегодня превзошел самого себя, пригласив Джадсона пообедать в "Регенте", а после закатиться на ревю в "Альгамбру". Джадсон всецело одобрял перемену. Билл опасливо огляделся. Официант исчез. Ближайшие посетители сидели достаточно далеко. Оркестр вышел из очередного приступа и теперь медленно оправлялся, неспособный временно производить шум. Билл решил, что можно продолжать. -- Ты не заметил, что в последние дни я несколько изменился? -- спросил он. -- Еще как! -- от души поддержал Джадсон. -- Прямо солнечный луч. -- Так я скажу тебе, отчего. Джадди, старина, я понял, что такое любовь. -- Как, опять?! -- воскликнул Джадсон. Билл нахмурился. Он ждал большего такта. -- Если ты про Алису, -- сухо сказал он, -- то это было наваждение. -- Ясно. -- Теперь все по-настоящему. -- А! -- Что значит "а!"? -- обиженно переспросил Билл. -- Ничего. Просто "а!" Может же, -- произнес свободолюбивый Джадсон, -- человек сказать "а!". -- Это прозвучало так, словно ты сомневаешься в моих словах. -- Да ничуть. Я просто подумал... -- Что? -- Ну, не слишком ли скоро? То есть, неделю назад ты сходишь с ума по Алисе, а через семь дней забываешь ее и влюбляешься в другую. Нет, я тебя не виню, -- милостиво заключил Джадсон. -- Я вообще за быстроту. Билл уронил пепел в кофейную чашку. Он жалел, что вынужден изливать душу Джадсону. Бесчувственный чурбан -- вот весь Джадсон Кокер в двух словах. Потрепаться о пустяках -- пожалуйста, но никакого сердца. -- Я не знаю, что ты считаешь быстротой, -- сказал Билл. -- Может, тебе показалось, что это было не так и скоро, -- сказал Джадсон примирительно. -- Я знаю Флик много лет. -- А, Флик, -- с жаром подхватил Джадсон. -- Таких девушек поискать. Если бы ты полюбил Флик... -- Я полюбил. -- Давай-ка разберемся, -- сказал Джадсон и отхлебнул кофе, чтобы прояснить мысли. Вечер проходил в сугубо безалкогольном духе, тем не менее в голове у него слегка мутилось. -- Неделю назад ты без ума от Алисы. Потом ты влюбляешься в другую девушку и рассказываешь мне о ней. Теперь ты говоришь, что любишь Флик. Я не понимаю. По-моему, это верная дорога к двоеженству. Я сам, -- великодушно добавил Джадсон, -- ничего против двоеженства не имею. Наверное, здорово, когда у тебя два дома. Билл внутренне застонал. Лучше изливать душу диктофону, чем тратить слова на это бессмысленное существо. -- Будь ты вдвое сообразительнее, все равно бы остался болваном, -- в сердцах произнес он. -- Неужели до тебя не дошло, что я с самого начала толкую о Флик? -- То есть девушка, в которую ты влюбился -- Флик? -- изумленно произнес Джадсон. -- Не вторая, в смысле не третья? -- Нет никакой третьей девушки, -- сквозь зубы процедил Билл. -- Ты сказал, что есть. -- Ничего я не говорил. Я считал, всякий, у кого есть хоть капля мозгов, поймет. Я внезапно понял, что всегда любил только Флик. -- А! Теперь ясно. Ты всегда любил только Флик? Жаль, ты не понял этого раньше, когда она не уехала в Америку. -- Если б она не уехала в Америку, я бы этого не понял. -- И что ты будешь делать? Пошлешь телеграмму? -- Она вернулась. -- Неужели? -- Да. В субботу я встречал дядю и увидел ее, -- голос Билла дрогнул. -- Джадди, я сказал, что люблю ее, и она ответила, что любит меня. -- Обалдеть. -- Что она во мне нашла? Ума не приложу. -- Я тоже, -- согласился Джадсон. -- Но тут есть одна загвоздка. Понимаешь, она вернулась, чтобы выйти за Пайка. Джадсон содрогнулся. -- За того, который написал, что Тодди ван Риттер основал Шелковый клуб? Слушай, Билл, ты должен вмешаться. Это же ни в какие ворота. Я ничего не имею против Тодди. Тодди, доложу тебе, повел себя крайне благородно -- сегодня я получил от него письмо -- но вот Пайк... Ты должен любой ценой остановить Флик, чтоб она не вышла за Пайка. -- Она и не выйдет, -- твердо сказал Билл. -- Но пойми. Она осталась на мели, струсила и послала своим телеграмму, что хочет домой. Они все устроили, но теперь считают, что она выйдет за Пайка... -- За эту скотину, -- сказал Джадсон. -- За последнего подонка. Это невозможно. -- Этого не будет, -- нетерпеливо произнес Билл. -- Но пойми. Она не может снова сбежать из дома, пока не уверена, что я смогу о ней позаботиться. А загвоздка в том, что я не могу о ней позаботиться, пока не докажу дяде, что способен работать. -- Разоблачишь проходимца Слинсби, и дело в шляпе. -- Откуда я знаю, что он -- проходимец? -- Проходимец, -- с жаром произнес Джадсон. -- Я не говорил тебе раньше, но я попросил у него выпить, а он дал мне чашку какао и сказал, что оно содержит питательные жиры. -- А теперь Флик пишет, что ее торопят со свадьбой, -- продолжал Билл. -- Я каждый день даю объявление в "Крик души", а сегодня получил письмо, что свадьба через неделю. Такое впечатление, что я сам их на это толкаю! -- простонал Билл. -- Пусть только попробуют! Я выкраду Флик, женюсь и устроюсь на любую работу. На любую. Только чтоб продержаться какое-то время, пока я стану на ноги. -- Мда, -- с сомнением произнес Джадсон. -- По-моему, это дохлый номер. -- В каком смысле? -- Знаешь, у некоторых слишком мало мозгов, чтоб владеть улицами, но слишком много, чтобы их мести. -- Буду мести, если до этого дойдет! Ты не знаешь, что такое любовь, не то понял бы, что ради любимой можно пойти на все. Беззаботная холостая жизнь настолько устраивала Джадсона, что он не мог как следует посочувствовать. -- Не скажу, чтобы мне самому хотелось жениться, -- задумчиво произнес он, -- но, похоже, что-то в этом все-таки есть. Приятно, наверное, встать и сказать: "Баста, ребята! Мне больше не наливать! Я -- домой. Женушка заждалась." -- Вот именно, -- согласился Билл, приятно удивленный, что чурбан способен на такие возвышенные чувства. -- И все-таки, -- в раздумье продолжал Джадсон, -- есть другая сторона. В три утра ты проскальзываешь в дом, на цыпочках поднимаешься по лестнице, вставляешь ключ в замочную скважину, которую накануне заботливо смазал маслом -- и обнаруживаешь, что жена закрылась на цепочку. Нужно посмотреть со всех точек зрения. Билл подозвал официанта, который снова возник и многозначительно мялся рядом. От возмущения он просто не мог говорить. Еще раз пожалев, что вынужден поверять свои тайны бесчувственному животному, он молча расплатился и вышел. -- Вот что я подумал, -- сказал Джадсон, устремляясь за ним к дверям. -- Тебе надо взять специальное разрешение. Вдруг надо будет расписываться сей момент. Без разрешения никак. -- Я взял, -- холодно произнес Билл. После этого он молчал, пока они не заняли места в "Альгамбре", да и здесь открыл рот лишь однажды: чтобы сказать "Заткнись!" спутнику, которого программка привела в неимоверный восторг. -- Но это наверняка она, -- с жаром возразил Джадсон, тыча ему в лицо программку и указывая на имя одной из исполнительниц. -- Лилия Бум -- редкое сочетание. Говорю, это она. Мы познакомились в Нью-Йорке, она танцевала в "Фолли". Скажу точно, как только выйдет кордебалет... Да! Она! Вторая с краю. Провалиться мне! Кто бы подумал, что она здесь! Он на мгновение смолк, но тут же возбужденно залопотал, как однажды вечером они с Джимми Булем, Фредди Осгудом, мисс Бум и приятелем мисс Бум, имя на языке вертится, вроде бисквит, но не бисквит, закатились в Гринвич-виллидж отмечать день рождения Джимми, а Фредди так накачался, что полез играть на барабане, хотя трезвый Фредди сам бы первый сказал, что смыслит в барабанах, как... -- Заткнись! -- сказал Билл. -- Ладно, -- огорчился Джадсон, -- но это все равно она. В современном ревю есть некоторая лихорадочность, которая веселит человека беспечного, но раздражает тех, кто снедаем тяжкой заботой. Вскоре Билл, которого не отпускали мысли о Флик и ее письме, пожалел о своей идее. Грохот музыки и бессмысленное мельтешение кордебалета действовали ему на нервы. К концу первого отделения он понял, что сыт по горло. Ему хотелось на воздух. -- Я еду домой, -- объявил он. -- Домой? -- изумился Джадсон. -- Да ты что? -- Хочешь досидеть до конца, оставайся. А мне надо пройтись и подумать. -- Ах, подумать! Тогда ясно. До скорого. Билл вышел из "Альгамбры" и, перейдя Лестер-сквер, бессмысленно побрел в сторону Пикадилли. После жаркого и шумного театра прохладный ночной воздух действовал успокаивающе. В загадочной небесной сини проступили звезды, они подмигивали Биллу, словно сочувствовали ему и жалели, что не могут помочь. В такую ночь положено стоять под окном у любимой и... Билл остановился так резко, что его чуть не сбило такси. Как же он не додумался раньше! Ясно, что в такую ночь для него есть лишь одно место в мире. Он замахал таксисту, который, высказав, что думает по его поводу, собрался уже ехать дальше. -- Уимблдонский луг, -- сказал Билл. Глава XVI. Свидание для Билла Когда Билл свернул на улицу принца Уэльского, Лондон был пуст и безжизнен. Даже кофейня в конце улицы стихла, покинутая завсегдатаями. Он не знал, что уже давно заполночь, часы его встали, как и само Время. Он смутно ощущал приятную усталость, поскольку, как перед тем Джадсон, пришел из Уимблдона пешком -- но не по необходимости, как тот, а потому, что в теперешнем возбужденном состоянии не мог передвигаться иначе. Влюбленные -- странный и непредсказуемый народ. Если б Билла спросили, чего он добился, проторчав три часа под окнами Холли-хауза, он бы не ответил, однако чувствовал, что потратил время не зря. Его рвение не угасил даже тот факт, что он, не зная расположения комнат, не мог определить, какое из гаснущих одно за другим окон принадлежит Флик. Очень может быть, что он обращал свой душевный пыл к окошку дяди Кули или даже миссис Хэммонд; его это не огорчало. Он сделал единственно возможное и теперь готов был рухнуть в постель, чтобы увидеть во сне внезапное богатство и время, в котором они с Флик будут жить долго и счастливо. Он поднялся на пять лестничных маршей к номеру девять доходного дома Мармонт и, ступая тихо, чтобы не разбудить Джадсона, прошел в спальню. Через десять минут он уже спал. Невозможно сказать, когда именно Билла разбудил шум -- ему показалось, что рушится потолок. Вероятно, он проспал несколько часов, поскольку прямоугольник окна из черного превратился в серый. Он уже решил было, что грохот ему приснился, когда веселое похохатывание за дверью вернуло его к реальности. Кто-то колобродил в доме, и, как ни мало ему хотелось вылезать из постели, надо было пойти и разобраться. Только помешанный станет орудовать с таким хохотом, но серьезный жилец обязан вышвырнуть и помешанного грабителя. Билл сунул ноги в шлепанцы, вооружился стулом и ринулся вперед. Шум, очевидно, произвела упавшая вешалка, а уронил ее Джадсон Кокер в попытке повесить шляпу. Теперь он стоял, удобно прислонившись к входной двери, и радостно обернулся в сторону Билла. Он по-прежнему был в вечернем костюме, но уже без белого галстука -- его место заняла голубая лента, какую девушки обычно вплетают в косу; она шла наискосок поверх рубашки и придавала Джадсону смутное сходство с послом. Волосы его были всклокочены, лицо светилось дружеским расположением. Во всем Баттерси не было сейчас человека счастливее Джадсона Кокера. -- Привет, Билл! -- весело вскричал он. -- Слушай, я никак не могу справиться с этой штуковиной. Я ставлю, а она падает, а я опять ставлю, а она опять падает, а я опять... О чем я? Билл опустил стул и сурово посмотрел на Джадсона, потом наклонился и возвратил вешалку в вертикальное положение. Джадсон, наблюдавший за ним с напряженным волнением, словно Билл идет по проволоке над Ниагарским водопадом, восторженно закричал: -- С первого раза! -- В его голосе не было и тени зависти, одно восхищение. -- Вот так взял и поставил! Ты лучше меня, Гунга Дин! -- Прекрати орать! Оглохнуть можно! Джадсон покорно кивнул. -- Ты прав, Билл, то есть абсолютно. Ты всегда абсолютно прав. Это большое дело. Знаешь, Билл, я ужинал. Помнишь, я показал тебе девушку в Аль... аль... альбам... Погоди! -- важно произнес Джадсон, вскидывая руку. -- Многие считают, что я не могу выговорить это слово. Считают, считают! На весь Лондон раззвонили, что я не могу выговорить слово "Альгамбра". А я могу, могу, могу. И я рад! рад!! рад!!! О чем я? Билл слегка отошел от суровости, охватывающей нас при внезапном насильственном пробуждении. Ему даже стало интересно. -- Ты кого-то встретил и тебя позвали ужинать? -- спросил он. -- Нет, сэр! -- отвечал Джадсон с некоторой даже заносчивостью. -- Я позвал. Знаю, что ты сейчас спросишь. Ты спросишь, откуда у меня деньги? Очень честно с твоей стороны задать подобный вопрос. По-мужски, как я это называю, по-мужски. У меня завелись деньги, Билл, потому что у меня есть голова. -- Завтра она о себе напомнит, -- жестоко заметил Билл. -- Светлая рассудительная голова, -- продолжал Джадсон. -- У других ее нет. И где они? Метут улицы. Знаешь, что я сделал? Послушай, послушай. Ты человек молодой, хочешь пробиться в жизни, тебе это полезно. Альгамбра! Раз скажешь, а дальше уже и не трудно. Помнишь, как во всех лондонских газетах пропечатали, будто Тодди ван Ритер основал Шелковый Клуб? Так вот, я вырезал заметку, послал Тодди и приписал, так и так, ты молодой человек, стремишься пробиться в жизни, а я вот сделал тебе доброе дело, напечатал это во всех лондонских газетах. И там же -- главное, Билл, не упускай из виду слово "Альгамбра" -- попросил прислать мне сотню зелененьких. И что он сделал? Прислал. Сегодня утром принесли. Что я тебе говорю, Билл -- а я хочу это подчеркнуть -- если кто думает, будто после легкого ужина я не могу произнести слово "Альгамбра", так это вранье! Вранье. -- (При этих словах Джадсон взмахнул рукой и чуть не упал -- ему пришлось ухватиться за вешалку.) -- Подлое, гнусное вранье. А ты, Билл, не хуже меня знаешь, что нет ничего страшнее вранья. -- Шел бы ты спать, -- сказал Билл. -- Пойду, -- согласился Джадсон, мудро кивая светлой рассудительной головой. -- Вот прямо сейчас и пойду. Хотел бы я видеть человека, -- он с внезапной свирепостью воззрился на вешалку, -- который помешает мне улечься в постель. Да, я такой! Решительный и откровенный. Кому не нравится, так и не надо. Я иду спать. Прямо сейчас! -- Сюда, -- сказал Билл. -- Осторожней, не споткнись. -- Надо же, -- хихикнул Джадсон. -- Ровно эти слова сказала та девушка. Из "Альгамбры". -- Он остановился. -- Билл, я что-то собирался тебе сказать. Очень важное. Но что? Ага! Снова забыл. Ладно, вспомню. Учти, Билл. Сколько б небо ни хмурилось, сколько б погода ни портилась, я вспомню. Спокойной ночи, Билл. Заболтал ты меня! -- и с коротким "Альгамбра!" Джадсон исчез в комнате. В окно уже струился розовый утренний свет, и птичье население парка Баттерси приветствовало его звонким чириканьем. Свет и гомон не дали Биллу заснуть; оно и к лучшему, потому что через час дверь отворилась и вошел Джадсон в синей пижаме. -- Пришел сказать тебе, что собирался, -- произнес Джадсон. -- Минуту назад вспомнил. -- Ну? Джадсон на мгновение погрузился в задумчивость. -- Извини. Опять забыл, -- сказал он. -- Доброй ночи, старина. Он ушел. Билл прикрыл глаза. Ему показалось, что прошло несколько минут, но когда он открыл их снова, утро было в самом разгаре -- распахнув дверь, он услышал приятные звяканье сковородки. Из закрытой двери в комнату Джадсона раздавался храп. Под это мелодичное сопровождение Билл прошел в ванну. Он успел позавтракать и читал воскресную газету, когда наследник Кокеров вышел из спальни. Джадсон был слегка бледен, но тем не менее выглядел много лучше, чем можно было предположить несколько часов назад. Мысли его, видимо, тоже пришли в порядок. Он дружески, хотя и чуть приглушенно, пожелал Биллу доброго утра, потом быстро выпил четыре чашки кофе подряд. -- Мне приснилось, -- сказал он, -- или я вчера немного шумел? Вроде бы врезался во что-то... -- Ты уронил вешалку. -- Вешалку! -- радостно повторил Джадсон. -- Вот она, зацепка! Теперь я все вспомнил. Сколько я успел вчера рассказать? Или я не рассказывал? Мне вроде помнится, что мы болтали. -- Ты сказал, что Тодди ван Ритер прислал тебе сто долларов. -- Верно. -- Джадсон налил себе еще чашку, но от яичницы отказался легким движением головы и печальной улыбкой страдающего святого. -- Вообще-то, -- сказал он, имея в виду предложенное ему питательное блюдо, -- мне трудно на нее смотреть. Загороди тарелку газетой, Билл. Вот так. Странная вещь с яичницей после этого дела. Вроде как она на тебя глядит. -- Он жадно отхлебнул кофе. -- Ну так вот. Я говорил, что угощал ужином Лилию Бум? -- Ты сказал, что пригласил кого-то поужинать. -- Ну да. Лилию Бум. Я ее тебе показывал. Хорошая нью-йоркская знакомая. Напомни потом, чтобы я рассказал, как мы с ней, с Джимми Булем и Фредди Осгудом... -- Спасибо, -- отвечал Билл. -- Об этом ты рассказал в "Альгамбре". -- Правда? Так вот, вчера она прыгала по сцене, потом я подошел и пригласил ее ужинать. Мы отлично провели время. -- Это я заметил. -- Собрали классную компанию и закатились к одному домой. Немножко посидеть. Соседи снизу вызвали полицию только в половине четвертого. Так вот, что я пытаюсь тебе рассказать. Лилия выложила потрясную вещь. Ты будешь скакать от радости. Я бы еще вчера тебе передал, да из головы вылетело. -- Теперь-то ты вспомнил? -- Конечно. Это про гада Слинсби. -- Слинсби! -- Билл отложил вилку и нож. Только сейчас он отважился поверить, что у Джадсона действительно важная новость. -- Он-то тут при чем? Джадсон печально тряхнул головой, словно сокрушаясь об испорченности этого мира. -- Слинсби подло обошелся с Лилией, Билл. Точно не расскажу, потому что, между нами, плохов