Оцените этот текст:


---------------------------------------------------------------
  P.G.Wodehouse,  Sonny boy (1939)
  Перевод Н. Трауберг (1999, 2002)
  Издательство "ЭСКМО"
  The Russian Wodehouse Society
---------------------------------------------------------------


     Трутни спорили о том, имел ли Бинго нравственное право притащить своего
младенца в клуб  и поить  его молоком  прямо  в курилке.  Трутень с  темными
кругами под  моноклем и под  невооруженным глазом полагал, что после тяжелой
ночи такие зрелища опасны. Другой, помилосердней,  возразил, что Литтлу-сыну
все равно придется когда-то вступать в клуб, и лучше его подготовить. Третий
считал,  что  надо предупреждать заранее, ручаясь при  этом  за  сохранность
шляп, пальто и зонтиков.
     -- Очень  уж  у  него  подозрительный   вид,  --  пояснил  он.  --  Что
называется, преступная внешность. Вылитый Эдвард Робинсон.
     Четвертый Трутень, всегда все знавший, сумел пролить свет на эту тайну.
     -- Да, -- сказал он, -- Алджернон Обри -- не подарок, но Бинго уверяет,
что он совершенно безопасен. Визит в наш клуб -- знак благодарности. Если бы
не этот младенец, еще одна семейная драма буквально потрясла бы мир.

     Когда брак  Бинго Литтла с Рози М. Бэнкс  был благословлен потомством и
Алджернон  Обри  появился  на  лондонской сцене, отец его  (сказал  Трутень)
откликнулся  так,  как откликнулись  бы  и  вы.  Знакомясь  с  младенцем, он
произнес: "Ой" -- и долго не мог прийти в себя.
     Отеческая любовь продержалась лишь потому, что у Бинго было изображение
его самого  в том же  возрасте, и  выглядел он примерно  как разбитое  яйцо.
Отсюда  он  вывел, что  и  такой  ребенок  может  постепенно  превратиться в
изящного бульвардье с тонкими чертами лица.
     Тем не менее,  обнаружив,  что в  очередных  бегах участвует лошадь  по
кличке  Страшила, он с  горя  поставил  на  нее десять  фунтов.  Склонный  к
суеверию, он подумал, не для того ли послан в мир этот младенец.
     Лошадь проиграла. Десятка, брошенная к  ее  копытам.  была последней, а
это означало, что надо месяц  обходиться  без коктейлей, сигарет и всех  тех
излишеств, которые тонкой натуре важнее, чем хлеб насущный.
     Просить у жены не стоило. Уезжая на курорт, где мать  принимала морские
ванны,  Рози  недвусмысленно приказала на бегах не  играть.  Значит,  деньги
следовало добыть из  другого источника. Как  всегда в таких  случаях,  мысли
злосчастного  мужа обратились  к  Пуффи Проссеру. Тот  был  прижимист, но  с
недавних  пор как-то  подобрел.  Заглянув в ту  комнату,  где Трутни  писали
письма,  Бинго  увидел,  что  домашний  миллионер  слагает стихи. Во  всяком
случае, он спросил, что рифмуется  со  словами "синие глаза", и поговорил  о
радостях семейной жизни.
     Отсюда Бинго вывел,  что его настигла  любовь, а влюбленные  добры.  Он
смело пошел к нему на Парк-Лейн и встретил его у самого дома.
     -- Привет! -- сказал он. -- Пип-пип! Ты не смог бы...
     Опыт единственного  Трутня,  обладавшего деньгами, наделил Пуффи шестым
чувством.  Можно  предположить, что он обрел дар  провидения.  Не  дожидаясь
конца фразы, он отскочил, словно антилопа, почуявшая тигра, а там -- помахал
рукою из такси.
     Услышав, что несчастный богач сказал  шоферу:  "В  "Савой", Бинго пошел
туда же  и застал там  Пуффи с  барышней. Она оказалась  знакомой, что  дало
возможность подсесть к их столику.
     Сперва Бинго  не заметил,  но позже -- ощутил, что  Пуффи обошелся бы и
без него. Царила, скажем так,  напряженность.  Нет, сам он болтал, и  девица
болтала, а  вот Пуффи был  какой-то скованный, рассеянный, мрачный. Он ерзал
на стуле и барабанил пальцами по столу.
     После кофе девица  сообщила,  что спешит  на  вокзал, поскольку едет  к
кому-то в Кент, а Пуффи повеселел, заметив при этом, что охотно ее проводит.
Но Бинго не бросил его и, когда поезд ушел, сказал ему:
     -- Вот что, Пуффи! Ты мне не поможешь...
     Еще не окончив этой речи, он заметил, что у миллионера нехорошо блестят
глаза.
     -- Тебе?  --  спросил  тот.  -- Интересно,  чем?  Что  тебе  надо,  мой
пластырь? Чего ты хочешь, пиявка?
     -- Десятку не дашь?
     -- Нет.
     -- Ты бы меня спас!
     -- Именно. А я тебя спасать не хочу. В  виде  трупа  ты  мне  нравишься
больше. Ах, как бы я на нем поплясал!
     Бинго удивился:
     -- Поплясал?
     -- Да.
     У Бинго тоже была гордость.
     -- Ну, что ж, -- заметил он. -- Тогда -- пип-пип.
     Пуффи кликнул такси,  и  Бинго вернулся к себе  в  Уимблдон. Вскоре его
позвали к телефону. Звонил все тот же Пуффи.
     -- Помнишь, -- осведомился тот, --  я говорил, что поплясал бы на твоем
трупе?
     -- Помню.
     -- Так вот, я подумал...
     Бинго  понял  все.  Лучшая,  высшая часть души снова  одержала  победу,
миллионера терзает совесть. Он собрался сказать: "Да ладно, ладно!" -- когда
услышал:
     -- ...и решил, что надо прибавить: "В альпийских ботинках". Пока.
     Мрачный, сломленный человек  повесил трубку и  пошел пить чай,  но  тот
обратился в полынь,  а  булочки  --  в  пепел.  Когда  он  думал  о  том, не
прибегнуть ли к крайнему средству --  не попросить ли денег у жены, принесли
вечернюю почту. Он вскрыл конверт. Оттуда выпали десять фунтов.
     "Вкладываю 10  ф., --  писала Рози, -- чтобы ты  открыл для Алджи счет.
Представляешь, какая прелесть? Свой счет, своя чековая книжечка..."

     Если бы  мускулистый мул  лягнул Бинго в лоб, он  страдал бы больше, но
ненамного. Письмо выпало из его рук. Проект ему не нравился. Он полагал, что
деньги надо распределять по  справедливости и уж ни в коем случае  не давать
их впечатлительному  младенцу,  запуская  в  его  сознание капиталистические
идеи. Дашь младенцу 10  ф., думал он, и мигом обретешь еще  одного поборника
отжившей системы.
     Взгляды его были так тверды, что  он прикинул, не написать ли жене: да,
письмо пришло, но денег там  нет:  видимо,  она  не вложила. Но эту мысль он
отверг, сообразив, что автор книг о нынешних девушках умнее, чем надо бы.
     Управившись  с  чаем  и булочками, он  уложил  сына  в  коляску и вывез
погулять. Молодые отцы  часто  считают, что это унизительно,  но  Бинго к их
числу не принадлежал. Мало того, он любил такие прогулки.
     Однако на сей  раз все  портила та  печаль,  в которую  его поверг  вид
младенца, тихо сосущего палец. Прежде он принимал без споров, что беседовать
с  ним  нельзя. Посвистишь, почмокаешь, он  --  погукает, и на том  спасибо.
Теперь ему  казалось, что их  разделяет пропасть, через которую не перелетят
никакие чмоканья.
     Вот  --  он,  без гроша в кармане, вот -- богатый младенец. Если бы тот
хоть что-то кумекал, можно было бы у него занять. Просто  замороженный вклад
какой-то. Вещь неприятная!
     Погруженный в эти мысли, он не сразу заметил, что кто-то  его окликает.
Заметив же,  взглянул -- и  увидел, что  человек в котелке  катит коляску  с
пренеприятнейшим младенцем.
     -- Здравствуйте, мистер  Литтл,  -- сказал он, и  Бинго  понял, что это
букмекер Чарли Пиклет, принимавший участие в недавних делах со Страшилой. До
сих пор он видел его только  на бегах, где (несомненно, из самых благородных
побуждений) котелок заменяла белая панама, а потому -- не сразу узнал.
     -- Здравствуйте, мистер  Пиклет,  -- сказал Бинго. --  Не  знал, что вы
живете в наших краях. Это ваш ребенок?
     -- Да, -- отвечал букмекер, бросив взгляд на коляску и заморгав, словно
рыцарь, который увидел дракона.
     -- Тюпу-тюпу, -- заметил Бинго.
     -- В каком смысле? -- спросил мистер Пиклет.
     -- Это я младенцу, -- объяснил Бинго. -- Очень миленький.
     -- Миленький?
     -- Ну,  -- сказал  честный Бинго,  --  не Роберт Тейлор или,  допустим.
Кэрол Ломбард, но уж получше моего.
     -- По-луч-ше?!
     -- Конечно. Хотя бы похож на человека.
     -- Ничего подобного. Скорее уж ваш похож.
     -- Мой?!
     -- В определенной мере.
     -- Господи, чушь какая!
     -- Чушь? -- удивился Пиклет.  --  Ладно, заключим пари. Пять к  одному,
что моя Арабелла уродливей всех в Лондоне.
     Бинго вздрогнул:
     -- Ставлю десятку!
     -- Идет. Где она?
     Бинго на секунду заколебался, но тут же решил, что недооценивает сына.
     -- Вот, -- сказал он, вынимая купюру и потрескивая ею в воздухе.
     -- Хорошо,  --  сказал  Пиклет.  --  Вот  --  пятьдесят.  Судить  будет
полицейский. Эй, констебль!
     Большой приятный полисмен приблизился к ним.
     Бинго признал, что лицо у него честное.
     -- Констебль, --  обратился  к нему  Пиклет,  --  как по-вашему,  какой
ребенок страшнее?
     Полисмен рассмотрел младенцев.
     -- Куда им до моего! -- сказал он. --  Вот это  рожа так  рожа. А  мать
считает, он красавец. Смех, да и только!
     Молодые отцы ощутили, что он уклоняется от темы.
     -- Вы про наших скажите, -- напомнил Пиклет.
     -- Ваш в соревнованиях не участвует, -- прибавил Бинго.
     Полисмен посмотрел снова. Бинго заволновался -- неужели сразу не ясно?
     -- М-да... -- сказал судья.
     -- Дэ-э... -- сказал все он же.
     Бинго похолодел. Позже он говорил мне, что непременно  выиграл бы, если
б не стечение обстоятельств.  Пока  судья колебался, из-за облаков выглянуло
солнце, и луч упал на Арабеллу.  Та скривилась и тут же, без перерыва, стала
пускать пузыри. Полисмен схватил ее за руку.
     -- По-бе-да!  -- крикнул он, поднимая вверх ее  кулачок. -- А вообще-то
вы б на моего посмотрели.
     Булочки,  обратившиеся  в  пепел,  и в подметки не  годились  котлетам,
поданным  на  обед.  Выйдя  из  комы, Бинго  напряженно  думал,  как  бы тут
выкрутиться.
     Он и  Рози очень любили  друг друга,  но самая сильная  любовь едва  ли
устоит перед таким открытием. Откуда ни взгляни, выходило,  что молодой отец
поступил ужасно.  В самом лучшем случае молодая мать  скажет: "Как ты мог?!"
-- а опыт семейной жизни учит, что слов этих надо избегать.
     Бинго  набрасывал   на   конверте   "Украли",   гадая,   насколько  это
правдоподобно, и "Ветер унес", когда услышал звонок, а там -- и голос жены.
     -- Алло!
     -- Алло, -- отвечал он.
     -- Здравствуй, дорогой!
     -- Здравствуй, душенька!
     -- Здравствуй, котик!
     -- Здравствуй, мой ангел!
     -- Ты слушаешь?
     -- Да, да, да.
     -- Как Алджи?
     -- О, прекрасно!
     -- Такой же хорошенький?
     -- Д-да...
     -- Письмо получил?
     -- Да.
     -- А деньги?
     -- Да.
     -- Правда, я хорошо придумала?
     -- Да.
     -- Наверное, в банк ты не успел?
     -- Нет.
     -- Пойди с утра, до вокзала.
     -- Вокзала?
     -- Я  завтра  приезжаю.  Мама  наглоталась  воды, хочет  перебраться  в
Пистени, на грязи.
     В  любой  другой  момент эта весть  возвеселила  бы  его,  но сейчас не
произвела впечатления. Думал он лишь о том, что завтра приедет Рози.
     -- Поезд около двенадцати.
     -- Хорошо, хорошо.
     -- Пусть Алджи тоже меня встретит!
     -- Ладно, ладно.
     -- Да, забыла! Открой средний ящик стола.
     -- Средний ящик...
     -- Там  корректура для "Женских чудес". Выправь ее  и пошли сегодня же.
Называется "Нежные ручонки".  Ну, я пошла.  Мама еще кашляет.  До  свиданья,
лапочка.
     -- До свиданья, кроличек.
     -- До свиданья, пупсик.
     -- До свиданья, зайчик.
     Бинго повесил  трубку и пошел в кабинет жены.  Он страдал. Казалось бы,
чего лучше -- теща наглоталась и кашляет, но нет, радости не было. Вспоминая
доверчивый  и  приветливый  голос,  он сопоставлял его с  тем  металлическим
голосом, каким жена произнесет сакраментальную  фразу.  Страдая,  он  правил
гранки.
     Не знаю, знакомы  ли  вы  с творчеством Рози М.  Бэнкс.  Критики  порой
упрекают  ее  в сентиментальности.  Где-где,  а  в  рождественском  рассказе
свойство это проявилось вполне. Миссис Литтл не поскупилась на снег и омелу,
снегирей  и  поющих крестьян.  Бинго  рассказал мне  эти  "Ручонки" во  всех
ужасных  подробностях,  но я ограничусь главным. Крестный выгнал  крестницу,
которая  полюбила  художника, однако  под  Рождество  она  пришла  к  нему с
младенцем.  Представьте  себе  финал.  Вот  он  сидит  в  библиотеке, обитой
дубовыми панелями, одной рукой держит ребенка, другою -- выписывает чек...
     Сцена эта  потрясла Бинго. Он вспомнил,  что Пуффи Проссер  -- крестный
его  сына.   Если   нежные   ручонки   раскололи   сэра  Эйлмера  Молверера,
прославленного своей  черствостью,  почему  бы  им  не расколоть несчастного
богача?
     Да, конечно, в  середине  июня  нет ни снега, ни  снегирей.  Да,  Пуффи
предупреждал еще на  крестинах,  что больше  серебряной  чашечки из него  не
выжать.  И все-таки Бинго,  засыпая,  думал  о  том, что,  если  ребенок  не
подкачает, можно попросить и сотню.

     Наутро, как бывает всегда,  он  одумался и решил ограничиться двадцатью
фунтами.  А  что, вполне достаточно! Десять  --  ей, десять -- ему.  Словом,
звоня в дверь, он был вполне  спокоен. Его могло бы взволновать то, что юный
Алджи  походит  на  бандита,  которым  погнушался  даже  Каторжный  клуб, но
инцидент с констеблем  показал,  что таковы  все  младенцы, включая и  героя
"Ручонок". Миссис Бинго, в сущности, описала только розовые пальчики, а их у
А. О. хватало. В  общем, Бинго был весел, когда лакей Пуффи,  Коркер, открыл
ему дверь.
     -- Привет, -- сказал он. -- Хозяин дома?
     Коркер ответил не сразу, попятившись  от  младенца,  но, как образцовый
лакей, сдержал себя.
     -- Да, сэр, -- сообщил он. -- Еще не встал. Поздно вернулся.
     Бинго понимающе кивнул.
     -- Молодость, молодость! -- заметил он. -- Э?
     -- Да, сэр.
     -- Веселое время...
     -- По-видимому, сэр.
     -- Так я зайду?
     -- Прошу вас, сэр. Его взять?
     -- А? Нет-нет! Это -- крестник мистера Проссера. Пусть повидаются.
     -- Да, сэр?
     -- Знаете, не виделись с крестин.
     -- Вот как, сэр?
     -- Ну, пошли.
     -- Мистер Проссер в гостиной, сэр.
     -- В гостиной? Я думал, в спальне.
     -- Нет, сэр. Он в камине, сэр.
     Действительно, Пуффи лежал в  камине, хотя и не целиком. Одет он  был с
иголочки, прямо  для бала, если бы галстук не  заменяла голубая лента именно
того  рода,  какой изящные  девицы  подвязывают  волосы.  В  руке  он держал
воздушный  шарик,  на манишке алела надпись: "Траля-ля!" Словом,  беспокоить
его не стоило, и Бинго задумался.
     Однако, взглянув на часы, он понял, что выбора  нет. Времени оставалось
в обрез.
     -- Коркер, --  сказал  он,  --  через  десять  минут мне  надо  быть на
вокзале. Пуффи  будить опасно, пускай выспится.  Я оставлю младенца  тут, на
ковре. Сами познакомятся.
     -- Превосходно, сэр.
     -- Конечно, хозяин сразу вызовет вас. Тогда скажите: "Это ваш крестник,
сэр". Или: "Крестничичечечек, сэр". Выговорите?
     -- Нет, сэр.
     -- Так  я  и  думал. В общем, ясно? Хорошо. Пока. Поезд и Бинго прибыли
одновременно, а через  минуту появились и  Рози с матерью.  Старушенция  еще
толком не вылезла из вагона, когда дочь, бросив ее, кинулась к мужу:
     -- Кроличек!
     -- Зайчик!
     -- Как давно я тебя не видела! Где Алджи?
     -- У  Пуффи  Проссера. Заскочили  по  дороге,  а  тот  в него вцепился.
Все-таки крестный отец... Заберем на обратном пути.
     -- Забери ты. Я отвезу маму, ей нехорошо.
     -- Да, --  согласился Бинго,  -- вид  поганый.  На грязи,  и как  можно
скорей! Жду у Пуффи.
     -- Где он живет?
     -- Парк-Лейн, 62.
     -- Я скоро приеду. Да, дорогой, ты деньги положил?
     -- А, черт! --  вскричал Бинго. -- Забыл, спешил к тебе.  Возьмем Алджи
-- и положим.

     Смело сказано,  но на Парк-Лейн,  у дома, он все-таки заволновался. Кто
его знает, этого Пуффи! А вдруг не даст? В конце концов, сэр Эйлмер Молверер
-- поджарый, здоровый дядька, по-видимому -- не с перепоя.
     Поэтому он беспокоился, спрашивая Коркера:
     -- Все в порядке?
     -- И да, и нет, сэр.
     -- То есть как? Хозяин звонил?
     -- Нет, сэр.
     -- Почему же он не звонил?
     -- Он кричал, сэр.
     -- Кричал?
     -- Да,  сэр.  Издал  пронзительный  крик,  свидетельствующий об испуге.
Примерно так кричал он после Нового года, когда подумал -- ошибочно, сэр, --
что видит розового слона.
     Бинго нахмурился:
     -- Мне это не нравится.
     -- Точно то же самое сказал мистер Проссер, сэр.
     -- Крестные не кричат при виде крестников. Пойду, посмотрю, в чем дело.
     Он пошел -- и остановился в изумлении.
     Алджернон Обри сидел  на ковре, пытаясь проглотить шарик. Пуффи смотрел
на него  выпученными  глазами.  Бинго,  человек  сметливый, заметил какую-то
напряженность и решил, что тактичней о ней не говорить.
     -- Привет, -- сказал он.
     -- Привет, -- отвечал Пуффи.
     -- Какое утро!
     -- Да, погода -- будь здоров.
     Поболтав о европейской политике, они замолчали. Потом Пуффи спросил:
     -- Бинго, ты, часом, не видишь ничего на полу?
     -- Это ребенка, что ли?
     Пуффи протяжно вздохнул:
     -- Ре-бен-ка? Он тут есть?
     -- Конечно, --  отвечал Бинго. --  Тю-рю-рю, -- прибавил  он,  втягивая
сына в беседу. -- Папа пришел.
     -- Папа?
     -- Папа.
     -- Это твой?
     -- Мой.
     -- Что он тут делает?
     -- Да так, зашел.
     -- Что ж он сразу не сказал?! Я чуть не спятил от страха.
     -- Ты его не поцелуешь?
     Пуффи дернулся.
     -- Не шути так, -- попросил он и прибавил, глядя на крестника с большой
дистанции: -- А я еще думал жениться!
     -- И правильно, -- одобрил Бинго. -- Жениться очень хорошо.
     -- До определенной меры, -- сказал Пуффи. -- Ты подумай, какой риск!
     -- А что такое?
     -- То есть как -- что?! -- проговорил Пуффи тихим, дрожащим голосом. --
Как --  что? Да  если бы  не ты,  это могло  быть у  меня! Честное слово,  я
собирался сделать ей  предложение. Слава богу,  ты помешал. --  Он  испустил
глубокий вздох. -- Бинго, старик, ты вроде просил пятерку?
     -- Десятку.
     Пуффи покачал головой:
     -- Этого мало. Пятьдесят, а?
     -- Пятьдесят?
     -- Ты не против?
     -- Нет-нет, что ты!
     -- Хорошо, -- сказал Пуффи.
     -- Замечательно, -- сказал Бинго.
     -- Простите, сэр,  --  сказал Коркер,  появляясь  в дверях, --  швейцар
сообщил, что миссис Литтл ждет вас у входа.
     -- Скажите, я сейчас, -- отвечал Бинго.

The Russian Wodehouse Society

Last-modified: Thu, 15 Aug 2002 19:54:26 GMT
Оцените этот текст: