П.Г.Вудхауз. Дживс и скользкий тип P.G.Wodehouse. Jeeves and the greasy bird (1965) Перевод И. Бернштейн (2000, 2002) The Russian Wodehouse Society Ў http://wodehouse.ru/ --------------------------------------------------------------- Уже сгущались ночные тени, когда я повернул ключ в замке, и мы вдвоем с чемоданом прибыли в расположение вустеровской штаб-квартиры. Дживс в гостиной развешивал по стенам ветки остролиста, так как близилось неумолимое Рождество, а он любил, чтобы все было честь по чести. Я радостно поздравил его с моим прибытием. -- Ну, Дживс, вот я и вернулся! -- Добрый вечер, сэр. Приятно ли погостили? -- Недурно, я бы сказал. Но рад снова очутиться дома. Как это тот тип говорил про дом? -- Если вы имеете в виду американского поэта Джона Говарда Пейна, сэр, то он проводит сравнение родного дома с дворцами и роскошествами, в пользу первого, разумеется, и дальше пишет: "Дом, милый дом, быть дома лучше всего". -- Он был недалек от истины. Толковый малый этот Джон Говард Пейн. -- Читатели, насколько мне известно, им всегда оставались довольны, сэр. Я возвратился из Чаффнел-Риджиса, где проводил уик-энд в клинике сэра Родерика Глоссопа, выдающегося лекаря психов, или психоневролога, как он сам предпочитает себя называть, -- не в качестве пациента, спешу уточнить, а просто в гостях. Кузен моей тети Далии, Перси, был некоторое время назад поставлен туда на ремонт, и она попросила меня заехать посмотреть, как он. Он забрал себе в голову, уж не знаю почему, что его постоянно преследуют маленькие человечки с черными бородами, и, естественно, ему хотелось как можно скорее от них избавиться. -- Знаете, Дживс, -- проговорил я немного позднее, уже потягивая виски с содовой, которым он меня снабдил, -- все-таки странная штука жизнь, никогда не угадаешь, чего от нее ждать. -- Вы имеете в виду какое-то конкретное осложнение, сэр? -- Вот, например, как у нас с сэром Р. Глоссопом. Кто бы мог подумать, что настанет день, когда мы с ним будем жить душа в душу, точно два матроса, отпущенные на берег? А ведь когда-то, вы, может быть, не забыли, он внушал мне невыразимый ужас и, слыша его имя, я подскакивал до потолка, как вспугнутый кузнечик. Помните? -- Да, сэр. Я отлично помню, что вы относились к сэру Родерику с опаской. -- А он ко мне. -- Между вами определенно существовала некоторая натянутость. Ваши души не сливались в согласии. -- Зато теперь у нас такие добрые отношения, лучше не бывает. Преграды, нас разделявшие, рухнули. Я улыбаюсь ему, он -- мне. Он зовет меня Берти, я его -- Родди. Одним словом, акции голубя мира на подъеме и даже грозят достигнуть номинала. Мы ведь с ним, точно Седрах, Мисах и Авденаго, если я не путаю имена, вместе прошли сквозь пещь огненную, а это как-никак связывает. Тут я подразумевал тот случай, когда мы оба -- по соображениям, в которые здесь не стоит вдаваться, скажу лишь, что они были вполне основательными, -- зачернили себе лица, он жженой пробкой, я ваксой, и вдвоем провели страшную ночь в блужданиях по Чаффнел-Риджису, не имея, как это говорится, где приклонить главу. С кем вместе пережил такое, тот уже никогда не будет тебе чужим. -- Но я расскажу вам одну вещь про Родди Глоссопа, Дживс, -- продолжал я после того, как щедро отхлебнул живительной влаги. -- У него на сердце тяжесть. Физически-то он, на мой взгляд, в полном порядке, как огурчик, на зависть любому овощу, но он в унынии... подавлен... расстроен... Говоришь с ним, и видно, что его мысли витают где-то далеко, да и мысли эти не из приятных. Слова из него не вытянешь. Я чувствовал себя, как тот заклинатель из Библии, который попытался заклясть глухого аспида, и ни тпру ни ну. Там еще был один тип, некто Блэр Эглстоун, возможно, он и послужил причиной его угнетенного состояния, потому что этот Эглстоун... Слыхали про такого? Он книжки пишет. -- Да, сэр. Мистер Эглстоун -- один из наших сердитых молодых романистов. Критики называют его произведения откровенными, бесстрашными и нелицеприятными. -- Ну да? Не знаю, какие уж там у него литературные достоинства, но субъект он, на мой взгляд, довольно вредный. Сердит-то он на что? -- На жизнь, сэр. -- Не одобряет? -- Похоже, что так, сэр, если судить по его литературной продукции. -- Ну а я не одобряю его, так что все квиты. Но, думаю все-таки не его присутствие нагоняло на Глоссопа такую тоску. Корни ее гораздо глубже. Тут затронуты дела сердечные. Должен пояснить, что во время пребывания в Чаффнел-Риджисе папаша Глоссоп, вдовец со взрослой дочерью, обручился с леди Чаффнел, она же тетя Мертл моего школьного приятеля Мармадьюка Чаффнела (Чаффи), и когда по приезде к ним более чем через год я застал его все еще не женатым, меня это довольно сильно удивило. Я-то думал, что он давно уже выправил себе брачную лицензию и задействовал епископа с присными. Здоровый, полнокровный психоневролог под влиянием божественной страсти должен был провернуть это дело за какой-нибудь месяц-другой. -- Как вы думаете, Дживс, они рассорились, что ли? -- Сэр? -- Сэр Родерик и леди Чаффнел. -- О нет, сэр. Уверяю вас, что ни малейшего охлаждения чувств не было ни с той, ни с другой стороны. -- Тогда где же заминка? -- Дело в том, сэр, что ее сиятельство отказывается участвовать в бракосочетании, пока не выйдет замуж дочь сэра Родерика, она ясно высказалась в том смысле, что ни за что на свете не согласится жить под одной крышей с мисс Глоссоп. Естественно, сэр Родерик от этого впал в мрак и уныние. Для меня словно молния сверкнула -- я сразу все понял. Как всегда, Дживс нащупал самую суть. Составляя эти мемуары, я каждый раз сталкиваюсь с одним затруднением: какие меры следует принять, выводя на сцену действующие лица, если они уже фигурировали в предыдущих сериях? Вспомнят ли ее или его мои читатели, спрашиваю я себя, или же они уже совершенно его или ее позабыли? В последнем случае потребуются, конечно, кое-какие подстрочные примечания, чтобы ввести их в курс дела. Например, Гонория Глоссоп, которая появляется, если не ошибаюсь, в главе второй Саги о Вустере. Кое-кто ее, может быть, и вспомнит, но наверняка найдутся и такие, кто заявит, что в жизни о ней не слыхали, так что лучше, пожалуй, все-таки перестраховаться и, рискуя вызвать недовольство памятливых, кое-что уточнить. Итак, вот мои записи про Гонорию Глоссоп, сделанные в тот период, когда я по причинам, от меня не зависящим, был с нею помолвлен. "Гонория Глоссоп, -- пишу я, -- это одна из тех неутомимых атлетических девиц, которые имеют телосложение борца в среднем весе и смеются смехом, похожим на грохот Шотландского экспресса, проносящегося под мостом. У меня она вызывала острое желание улизнуть в погреб и затаиться там до тех пор, пока не дадут отбой". Так что легко понять отказ Мертл, леди Чаффнел, вступить в брачный союз с сэром Родериком, покуда вышеозначенная особа остается членом семьи. Ее твердая позиция в этом случае, я так считаю, делает честь ее здравому уму. Но тут мне пришел в голову один вопрос, которым я часто задаюсь, когда Дживс сообщает мне чужие семейные тайны. -- А вы-то откуда все это знаете, Дживс? Он что, обращался к вам за советом? -- спрашиваю. Я ведь знал, какая у него широкая практика консультанта по всем вопросам. "Посоветуйтесь с Дживсом" -- самый распространенный лозунг в среде моих знакомых, возможно, что и сэр Родерик Глоссоп, попав в переплет, решил обратиться со своими трудностями к нему. Дживс, он как Шерлок Холмс, к нему приходят за помощью даже члены самого высшего общества. И очень может быть, что, уходя, дарят в знак признательности драгоценные табакерки, почем мне знать. Но оказалось, что догадка моя неверна. -- Нет, сэр. Сэр Родерик не удостоил меня своим доверием. -- Как же вы узнали про его семейные дела? Это что, экстра-что-то-там-такое? -- Экстрасенсорное восприятие? Нет, сэр. Я вчера пролистал нашу клубную книгу на букву "Г". Я понял. У них на Керзон-стрит есть клуб дворецких и камердинеров, называется "Подсобник Ганимед". Дживс состоит его членом, и там ведется книга записей, куда каждый обязан заносить информацию о своем нанимателе. Помню, я был совершенно ошарашен, когда узнал от Дживса, что в ней одиннадцать страниц посвящены лично мне. -- Сведения, касающиеся сэра Родерика Глоссопа и его горестного положения, вписаны мистером Добсоном. -- Это еще кто? -- Дворецкий сэра Родерика, сэр. -- Ах, да, конечно. -- Я вспомнил почтенную персону, в чью ладонь я только сегодня вложил, уезжая, пару фунтов. -- Неужели сэр Родерик с ним поделился? -- Нет, сэр. Но у мистера Добсона весьма острый слух, который позволил ему разобрать, о чем говорили между собой сэр Родерик и ее сиятельство. -- То есть он подслушивал у замочной скважины? -- Можно и так сказать, сэр. Я призадумался. Значит, вот как обстоит дело. Мое сердце сжалось от сочувствия к бедняге, чьи косточки мы тут перемывали. Не надо было обладать цепким умом Бертрама Вустера, чтобы уразуметь, в какое безвыходное положение попал старина Родди. Я знал, как он любит и почитает эту тетку моего друга Чаффи, Даже в ту ночь в Чаффнел-Риджисе, когда его лицо было замазано жженой пробкой, я мог наблюдать, как оно светлело при упоминании ее имени. С другой стороны, на всем свете вряд ли отыщется такой непроходимый осел, который женился бы на его дочери Гонории и тем самым расчистил ему прямую дорогу к счастью. Мне стало его ужасно жалко. Я так и сказал Дживсу. -- Дживс, -- говорю, -- у меня сердце кровью обливается от жалости к сэру Р. Глоссопу. -- Да, сэр. -- А ваше сердце тоже обливается кровью от жалости? -- Весьма обильно, сэр. -- Но ничего невозможно поделать. Мы бессильны. -- К сожалению, да, сэр. -- Жизнь бывает так печальна, Дживс. -- Чрезвычайно печальна, сэр. -- Неудивительно, что Блэр Эглстоун ее невзлюбил. -- Ваша правда, сэр. -- Пожалуй, принесите-ка мне еще стаканчик виски с содовой, чтобы я немного приободрился. А после этого я подамся к "Трутням" перекусить. На лице у Дживса появилось сокрушенное выражение, то есть он еле заметно вздернул одну бровь. -- Очень сожалею, сэр, но я ненароком упустил сообщить вам, что миссис Траверс собирается сегодня приехать сюда и поужинать с вами. -- Разве она не в Бринкли? -- Нет, сэр, она временно выехала из Бринкли-Корта и расположилась в своем лондонском доме с целью произвести покупки к Рождеству. -- И хочет, чтобы я накормил ее ужином? -- Именно таково было краткое содержание ее речи, которую она произнесла сегодня утром по телефону, сэр. На душе у меня заметно распогодилось. Миссис Траверс -- это моя положительная, добрая тетя Далия, посудачить с нею -- всегда честь и удовольствие. Конечно, мы будем видеться, когда я приеду в Бринкли на Рождество, но такой предварительный прогон тоже будет очень приятен. Если кто-то способен отвлечь мои мысли от бед Родди Глоссопа, то только она. Так что я от души обрадовался предстоящему свиданию. Я и не подозревал, какую бомбу она прячет в рукаве, намереваясь взорвать ее под сиденьем моего стула еще до наступления ночи. Всякий раз, как тетя Далия приезжает в Лондон и я угощаю ее ужином у себя в квартире, на меня прежде всего обрушивается лавина новостей из Бринкли-Корта и окрестностей, и, пока не покончено с этим, она не дает племяннику вставить ни словечка ни на какую другую тему, Так что имя сэра Родерика Глоссопа в первый раз всплыло в разговоре только после того, как Дживс подал кофе. Закурив сигарету и отхлебнув первый глоток, тетя Далия спросила у меня, как поживает сэр Родерик, и я сказал в ответ ей то же самое, что раньше говорил Дживсу: -- Физически вполне здоров. Но мрачен. В унынии. Тоскует. Огорчается. -- Просто из-за твоего присутствия или были другие причины? -- Он со мной не делился, -- осмотрительно отозвался я. Я стараюсь не называть источник информации, полученной через Дживса из их клубной книги. У них в "Подсобнике Ганимеде" очень строгие правила насчет нераспространения ее содержания. Не знаю, что за это бывает, если тебя поймают за руку и разоблачат, наверно, построят в каре лакеев и дворецких, выволокут провинившегося на середину, срежут пуговицы, а потом по всей форме исключат из рядов. И очень правильно, что принимаются такие меры предосторожности, а то вдруг бы те одиннадцать страниц, которые про меня, стали достоянием широкой общественности? Страшно подумать. Уже одно то, что они вообще где-то существуют, внушает самые серьезные опасения. -- Он не открыл мне, что его гнетет. Просто сидит человек, и видно, что подавленный и мрачный. Престарелая родственница расхохоталась зычным смехом, от которого в те годы, когда она ездила на лисью охоту, многие всадники, я думаю, вздрагивали и вываливались из седла. Она так громогласно реагирует, если ее рассмешить, будто на улицах Лондона опять кто-то что-то взорвал, как об этом пишут в газетах. -- Ничего удивительного. Перси живет у него уже несколько недель. А тут еще ты явился. Мало, что ли, чтобы затмить солнечный свет человеку? А кстати, как Перси? -- Дядя Перси в порядке, снова стал самим собой. Радоваться, по-моему, особенно нечему, но он явно доволен. -- Черные человечки его больше не преследуют? -- Если еще показываются, то только бритые. По его словам, он уже давно не видел ни одной черной бороды. -- Ну и отлично. Перси придет в норму, если выбросит из головы мысль, что можно питаться алкоголем. Ну, а Глоссопа мы скоро приведем в хорошее настроение, когда он приедет на Рождество в Бринкли. -- А он должен приехать? -- Конечно. Будем радоваться и веселиться. Устроим настоящее традиционное Рождество на старинный лад. По всем правилам. -- С омелой и остролистом? -- Увешаем все стены. И организуем детский праздник с Санта-Клаусом. -- Викарий в главной роли? -- Нет, викарий лежит в гриппу. -- Тогда его помощник? -- Помощник подвернул ногу. -- Кто же тогда будет Санта-Клаусом? -- Отыщем кого-нибудь. А кто еще был у Глоссопа? -- Только некто Эглстоун. -- Блэр Эглстоун? Писатель? -- Да, Дживс сказал мне, что он пишет книги. -- И статьи. Он подготавливает для меня серию "Современная девушка". Тетя Далия уже несколько лет с помощью финансовых вливаний со стороны Тома Траверса, своего благоверного, издавала еженедельный женский журнал "Будуар светской дамы", и я даже дал туда статейку под заголовком "Что носит хорошо одетый мужчина". Теперь-то этот еженедельник уже кому-то перепродан, но тогда он еще кое-как влачил существование, каждую неделю принося убыток, что служило постоянным источником душевных мук для дяди Тома, вынужденного оплачивать счета. У него денег куры не клюют, но он смертельно не любит раскошеливаться. -- Мне от души жаль этого юношу, -- сказала тетя Далия. -- Блэра Эглстоуна? За что? -- Он влюбился в Гонорию Глоссоп. -- Что?! -- вскричал я. Она меня поразила. Я ведь считал, что такого просто не может быть. -- И из робости не может признаться. Обычное дело с этими бесстрашными, откровенными романистами. На бумаге им сам черт не брат, но при виде живой девушки, не соскочившей с кончика их пера, у них от страха холодеют ноги, как нос у таксы. Когда читаешь его книги, то думаешь, что этот Блэр Эглстоун -- гроза женского пола, его надо на цепи держать для защиты невинной женственности. Но так ли это? Отнюдь. Он просто трусливый заяц. Не знаю, случалось ли ему когда-нибудь в действительности очутиться в благоухающем будуаре наедине с томной девой, обладательницей чувственных губ и страстных темных очей, но, если и случалось, держу пари, он садился на самый отдаленный стул и спрашивал ее, какие интересные книги она прочитала за последнее время. Что это ты уставился на меня, как безмозглая рыба? -- Пришло в голову кое-что. -- Что? -- Да так, -- уклончиво ответил я ей. Пока я слушал ее характеристику Блэра Эглстоуна, у меня мелькнула одна из тех блестящих идей, которые нередко точно молнии вспыхивают в моей голове; но их нельзя выбалтывать до того, как обдумаешь хорошенько и рассмотришь во всех ракурсах. -- Откуда вы все это знаете? -- спросил я, -- Он сам мне признался в порыве откровенности, когда мы обсуждали с ним план серии статей на тему "Современная девушка". У меня вообще отзывчивый характер, люди делятся со мной. Вспомни, ты ведь тоже мне всегда рассказывал про свои бесконечные романы. -- Это совсем другое дело. -- Чем другое? -- Пошевелите мозговой извилиной, старая родственница. Мне вы -- тетя. Перед любимой теткой всякий племянник рад обнажить душу. -- А-а, ну да. Пожалуй, что и так. Ты ведь меня любишь всем сердцем, верно? -- А как же. И всегда любил. -- Эти твои слова меня очень радуют... -- Вы их заслуживаете с лихвой. -- ...потому что у меня есть к тебе одна просьба. -- Считайте, что она уже выполнена. -- Я хочу, чтобы ты был Санта-Клаусом у меня на детском празднике. Следовало ли мне предвидеть, к чему она ведет? Может быть. Но я ничего не предчувствовал и, сидя в кресле, весь с головы до ног задрожал, как осина, если вы когда-нибудь видели осину -- я-то сам, насколько помню, не видел, но знаю, что они как раз тем и знамениты, что дрожат как сумасшедшие. Я громко взвыл, а тетя выразила пожелание, чтобы я пел где-нибудь в другом месте, если уж мне пришла охота петь. а то у нее барабанные перепонки очень чувствительные. -- Не говорите таких вещей даже в шутку, -- попросил я ее. -- Я вовсе не шучу. Я уставился на нее, не веря собственным глазам. -- Вы всерьез ждете от меня, что я налеплю белую бороду, подложу подушку на живот и стану расхаживать и приговаривать: "Хо-хо-хо-хо!" -- среди трудновоспитуемых детей ваших деревенских соседей? -- Они вовсе не трудновоспитуемые. -- Прошу прощения, но я видел их в деле. Если помните, я присутствовал на последнем школьном торжестве. -- По школьным мероприятиям нельзя судить. Разве можно ожидать от них рождественского настроения в разгар лета? Увидишь, на рождественском вечере они будут кроткие, как новорожденные ягнята. Я коротко, отрывисто засмеялся. -- Я-то не увижу, -- уточнил я. -- То есть ты хочешь сказать, что отказываешься? -- Вот именно. Она выразительно фыркнула и высказалась в том смысле, что я -- подлый червь. -- Но червь в своем уме и твердой памяти, -- заверил я ее. -- Червь, который соображает, когда надо сидеть и не высовываться. -- Так ты в самом деле не согласен? -- Даже за весь урожай риса в Китае. -- Даже чтобы доставить удовольствие любимой тете? -- Даже чтобы доставить удовольствие целой армии теть. -- Тогда вот что я тебе скажу, юный Берти, чудовище ты неблагодарное... Когда двадцать минут спустя я закрывал за ней входную дверь, у меня было такое чувство, какое испытывает человек, расстающийся в джунглях со свирепой тигрицей или с одним из таинственных убийц с топориками, которые рыщут повсюду, чтобы зарубить шестерых. В обычном состоянии моя единокровная старушенция -- вполне симпатичное существо, таких нечасто встретишь за обеденным столом. Но если ей перечить, она имеет обыкновение приходить в бешенство, а в тот вечер, как мы с вами видели, я поневоле вынужден был пойти против ее желаний, и это ей не понравилось. Так что на лбу у меня еще не просохли капли пота, когда я возвратился в столовую, где Дживс хлопотал, ликвидируя следы разрушения. -- Дживс, -- сказал я, промокая лоб батистовым платком, -- вы удалились со сцены под конец ужина, но, может быть, все же слышали, о чем тут шла речь? -- О да, сэр. -- У вас, как у Добсона, острый слух? -- В высшей степени острый, сэр. А у миссис Траверс мощный голос. Мне показалось, что она разгневана. -- Она кипятилась, как чайник на огне. И все почему? Потому что я решительно отказался изображать Санта-Клауса на рождественской оргии, которую она устраивает для отпрысков местной черни. -- Я это понял по ее отдельным метким высказываниям. -- Я полагаю, что эти бранные слова она почерпнула на охоте во времена своей охотничьей молодости. -- Без сомнения, сэр. -- Члены общества "Куорн и Пайчли" не выбирают выражений. -- Как правило, нет, сэр, насколько мне известно. -- Но все равно ее усилия не... Как это говорится, Дживс? -- Не увенчались успехом, сэр? -- Или не завершились триумфом? -- Можно и так, сэр. -- Я остался неумолим. Не поддался никаким уговорам. Я вообще-то иду навстречу, когда меня просят, Дживс. Попроси меня кто-нибудь сыграть Гамлета, и я приложу все старания. Однако вырядиться в белую бороду и накладное брюхо -- это уж слишком. На это я пойти не могу. Она, как вы слышали, рычала и скрежетала зубами, но имела возможность убедиться, что все доводы бесполезны. Как гласит старая мудрая пословица, можно подвести коня к воде, но нельзя заставить его сыграть Санта-Клауса. -- Очень верно, сэр. -- Вы считаете, я был прав, что проявил твердость? -- Совершенно правы, сэр. -- Благодарю вас, Дживс. Должен сказать, я считал, что это благородно с его стороны -- вот так поддержать молодого господина. Я вам не говорил, но всего двое суток назад я был вынужден воспрепятствовать его желаниям с такой же неумолимостью, какую теперь выказал родной тетке. Он хотел, чтобы после Рождества мы поехали во Флориду, и для этого внушал мне, как рады мне будут мои многочисленные американские друзья, которые как раз проводят зимний сезон на побережье, но я видел его уловки насквозь. За этими сладкими речами крылось одно: он любит ездить на рыбалку во Флориду и лелеет мечту как-нибудь однажды поймать на крючок рыбу тарпонга. Я сочувствовал такой честолюбивой мечте и пошел бы ему навстречу -- если бы мог. Но мне необходимо было находиться в Лондоне к началу первенства по игре в летучие стрелы у нас в клубе "Трутни", которое должно было состояться где-то в феврале, а я имел шансы выйти в нем победителем. Так что пришлось мне ему сказать, что Флорида исключается, а он только ответил: "Очень хорошо, сэр", -- и вопрос был исчерпан. Я рассказываю это к тому, что он не затаил на меня ни злобы, ни обиды и вообще ничего такого, а ведь мог бы затаить, не являйся он человеком высокого полета, каковым он является. -- И однако же, Дживс. -- вернулся я к теме огорченной тетки, -- хотя моя решимость и твердость помогли мне выйти победителем из поединка воль, у меня все-таки сжимается сердце. -- Почему, сэр? -- От сострадания. Оно всегда точит душу, когда раздавишь кого-нибудь железной пятой. Начинаешь задумываться, нельзя ли что-нибудь сделать, чтобы подлечить раны и вернуть луч солнца в жизнь пострадавшего? Мне неприятно думать о том, как тетя Далия сегодня ночью, закусив угол подушки, будет едва сдерживать рыдания из-за того, что я не нашел возможности осуществить ее мечты и надежды. Думаю, надо протянуть ей что-нибудь вроде оливковой ветви или руки примирения. -- Это было бы весьма благородно с вашей стороны, сэр. -- В таком случае я не пожалею нескольких фунтов на цветы, поднесу ей. Вас не затруднит завтра утром выйти и купить, скажем, две дюжины роз на длинных стеблях? -- Нисколько, сэр. Само собой разумеется, -- Она их получит, и лицо ее посветлеет, как вы считаете? -- Несомненно, сэр. Я позабочусь об этой покупке сразу же после завтрака. -- Благодарю вас, Дживс. Он ушел, а я остался сидеть с довольно хитрой улыбкой на губах, так как в разговоре я был с ним не до конца искренен, и меня смешила мысль, что он думает, будто я только того и добиваюсь, чтобы успокоить собственную совесть. Только не думайте, все, что я говорил про желание сделать приятное престарелой родственнице, зашпаклевать трещину в наших отношениях и тому подобное, было истинной правдой. Но содержалось тут и еще кое-что. Было необходимо, чтобы она перестала на меня сердиться, так как я нуждался в ее сотрудничестве для осуществления одного замысла, или плана, зревшего в голове Вустера с той самой минуты после ужина, когда она спросила, почему я смотрю на нее, точно безмозглая рыба. Я задумал некую интригу, как привести дела сэра Р. Глоссопа к счастливому концу, и теперь, поразмыслив на досуге, находил, что все должно получиться без сучка и задоринки. Я был еще в ванне, когда Дживс приволок цветы, и, обсушив свою фигуру, натянув облачение, позавтракав и выкурив сигарету для бодрости, я вышел с ними из дому. Горячего приема я от своей единокровной старушенции не ждал, и слава богу, потому что горячего приема она мне не оказала. Она встретила меня надменно и окинула таким взглядам, каким в свои охотничьи годы, наверно, оглядывала какого-нибудь всадника из кавалькады, вырвавшегося вперед собак. -- А, это ты, -- промолвила она. Тут, естественно, не могло быть двух мнений, и я подтвердил ее слова, вежливо пожелав ей доброго утра и жизнерадостно улыбнувшись, -- может быть, не так уж и жизнерадостно, потому что вид у нее был устрашающий. Она была как раскаленная сковородка. -- Надеюсь, ты понимаешь, -- сказала она, -- что после твоего вчерашнего подлого поведения я с тобой не разговариваю. -- Вот как? -- промямлил я. -- Именно так. Я поливаю тебя немым презрением. Что это ты держишь в руке? -- Длинные розы. Для вас. Она хмыкнула. -- Подумаешь, длинные розы! Длинных роз мало, чтобы я изменила свое мнение о тебе как о жалком трусе и размазне и позоре благородного семейства. Твои предки сражались в крестовых походах, их имя часто упоминалось в военных донесениях, а ты жмешься, как посоленная устрица, при мысли о том, чтобы выступить в роли Санта-Клауса перед милыми детками, которые и мухи не обидят. Этого довольно, чтобы родная тетя отвернула лицо к стене и махнула на все рукой. Но может быть, -- добавила она, на минуту смягчившись, -- ты явился сюда сообщить, что передумал? -- Боюсь, что нет, пожилая родственница. -- Тогда убирайся и по пути домой постарайся, если сумеешь, попасть под колеса автобуса. И хорошо бы мне присутствовать при этом и услышать, как ты лопнешь. Было ясно, что нечего медлить, пора переходить к делу. -- Тетя Далия, -- произнес я, -- в ваших руках счастье и радость целой человеческой жизни. -- Если твоей, то и слышать ничего не желаю. -- Нет, не моей. Родди Глоссопа. Примите участие в плане, или заговоре, который у меня в голове, и Родди запрыгает от счастья по своей клинике, точно барашек весенним днем. Тетя Далия вздохнула и посмотрела на меня с подозрением. -- Который час? -- спросила она. Я взглянул на часы: -- Без четверти одиннадцать. А что? -- Просто я подумала, что напиваться в такой час слишком рано, даже для тебя. -- Да я и не думал напиваться. -- Не знаю. Разговариваешь ты, как пьяный. У тебя есть при себе кусок мела? Я ответил возмущенно: -- Нет, конечно. По-вашему, я всегда должен носить мел в кармане? Зачем он вам? -- Я хотела провести черту по полу и посмотреть, сможешь ли ты по ней пройти. Потому что я все больше убеждаюсь, что ты с утра залился по самые глаза. Скажи: "Шел Сол по шоссе". Я сказал. -- Скажи: "На складе Скотта стоят сосуды со сладким соусом". Я и это испытание выдержал. -- Ну, не знаю, -- пожимает она плечами, -- похоже, ты не более пьян, чем обычно. Но что ты тут такое плел насчет счастья и радости старины Глоссопа? -- На этот вопрос я могу вам дать исчерпывающий ответ. Начну с того, что вчера я услышал от Дживса одну историю, которая потрясла меня до глубины души. Нет, -- поспешил я ее успокоить, -- не про юношу из Калькутты. Она касается сердечных дел Родди. Вообще-то это длинная история, но я изложу ее в самом кратком, сжатом виде. И перед тем как начну рассказывать, хочу предупредить, что в правдивости ее вы можете не сомневаться, любое сообщение Дживса -- это верняк, будто получено прямо от кота, проживающего в конюшне. И более того, в данном случае еще имеется подтверждение от мистера Добсона, глоссопского лакея. Вам знакома Мертл, леди Чаффнел? -- Да, я ее знаю. -- Они с Родди помолвлены. -- Слыхала. -- Они нежно любят друг друга. -- Ну и что? -- Сейчас объясню. Она решительно и бесповоротно отказывается пройти с ним об руку по центральному проходу в церкви, до тех пор пока его дочь Гонория не выйдет замуж. Я ожидал, что при этом известии тетя Далия разинет рот от изумления. Так и произошло. Впервые ее вид показывал, что она не считает мои слова бредом тяжелобольного. Она всегда хорошо относилась к Р. Глоссопу и теперь была сражена известием, что он прочно и по самые уши сидит в луже. Не то чтобы она побелела с лица, нет, конечно, после того как она столько лет при любой погоде скакала по полям и лугам за собачьей сворой, это просто невозможно, но она шумно фыркнула, и вообще очевидно было, что она очень расстроилась. -- Бог ты мой! Это правда? -- Дживсу известно все досконально. -- Он что, знает вообще все? -- Да, наверно. На самом-то деле мамашу Чаффнел можно понять. Если бы, например, вы были новобрачной, согласились бы вы, чтобы в вашем гнездышке вместе с вами постоянно обитала Гонория? -- Нет, не согласилась бы. -- Вот то-то и оно. Так что, само собой, друзья и доброжелатели Родди должны предпринять шаги для того, чтобы выдать ее замуж. И тут мы подходим к главному. У меня есть план. -- Держу пари, что никуда не годный. -- Наоборот, блестящий. Меня осенило вчера вечером, когда вы рассказывали, что Блэр Эглстоун влюблен в Гонорию. На это обстоятельство я и возлагаю надежды. -- Иначе говоря, ты намерен выдать ее за Эглстоуна и таким образом от нее избавиться? -- Совершенно верно. -- Ничего не выйдет. Я же объяснила тебе, что он слишком робок, чтобы сделать предложение. У него не хватит духу даже рот открыть. -- Его надо на это подтолкнуть. -- И кто же его подтолкнет? -- Я. С вашей помощью. Она в очередной раз задержала на мне пристальный взгляд, по-видимому, спрашивая себя, не насосался ли ее любимый племянник с утра пораньше соком виноградной лозы. Опасаясь новых скороговорок и проверок, я поспешил с разъяснениями: -- Мысль у меня такая. Я принимаюсь бешено ухаживать за Гонорией. Кормлю ее обедами и ужинами. Вожу в театры и ночные клубы. Преследую повсюду, как фамильное привидение, и липну к ней, точно пористый пластырь. На этом месте мне послышалось, будто тетка пробормотала: "Бедная девушка!" -- но я пренебрег помехой и продолжал: -- А вы между тем... Вы ведь будете иногда видеться с Эглстоуном? -- Я вижусь с ним ежедневно. Он приносит мне последние известия о своих взглядах на современных девушек. -- Значит, дело в шляпе. Он ведь уже открыл вам, вы говорили, душу и сообщил, что испытывает к Гонории более чем теплые и далеко не просто дружественные чувства, поэтому вам будет легче легкого навести разговор на эту тему. Вы по-матерински предостерегаете его, что он будет последним глупцом, если продолжит свою линию непризнания и допустит, чтобы тайна, как червь в бутоне, румянец на щеках его точила -- это одно из Дживсовых выражений; по-моему, звучит неплохо, -- и подчеркиваете, что ему следует набраться храбрости и немедленно заграбастать девушку, пока не перекрыт доступ: вам известно, что ваш племянник Бертрам обстреливает ее из тяжелых орудий и они могут в любой момент ударить по рукам. Пустите в ход побольше красноречия, и, по-моему, он не сможет не поддаться влиянию. Мы и оглянуться не успеем, как он бросится к ногам своей избранницы, чтобы излить накипевшие чувства. -- А если она не захочет с ним обручиться? -- Вздор. Она даже со мной один раз обручилась. Тетя Далия задумалась и, как говорится, погрузилась в молчание. -- Н-не знаю, -- произнесла она наконец. -- Возможно, тут что-то есть. -- Есть-есть. Самое оно. -- Да, пожалуй, ты прав. Дживс -- это великий ум. -- А Дживс-то тут при чем? -- Разве это не он придумал? Я гордо выпрямился, что не так-то просто сделать, сидя в кресле. Мне решительно не нравится такое положение вещей: стоит мне высказать какую-нибудь ценную мысль, и все, как один, решают, что она принадлежит Дживсу. -- Этот сюжетный ход измыслил лично я. -- Ну что ж, он не так-то плох. Я много раз говорила, что у тебя в мозгу бывают просветления. -- И вы согласны принять участие и сыграть свою роль? -- С удовольствием. -- Отлично. Можно я от вас позвоню? Хочу пригласить Гонорию Глоссоп пообедать. Про Бертрама Вустера, как известно, многие говорят, что, если уж он взялся за гуж, его не так-то легко заставить вложить меч в ножны. Я сказал тете Далии, что принимаюсь бешено ухаживать за Гонорией, и я именно принялся за ней бешено ухаживать. Я таскал ее по обедам и ужинам, я дважды водил ее в ночной клуб. Стало мне в изрядную сумму, но во имя доброго дела можно и потратиться. Даже морщась при взгляде на цифры внизу счета, я утешал себя сознанием, что мои деньги идут на благое дело. Не жалел я и часов, проведенных в обществе девицы, от которой при нормальных обстоятельствах готов был бы бежать сломя голову в тесных ботинках. На кон было поставлено счастье папаши Глоссопа, а когда ставкой является счастье друга, ваш покорный слуга не считается с расходами. И труды мои не остались бесплодны. Тетя Далия звонила мне и докладывала о том, как температура Блэра Эглстоуна с каждым днем повышается и скоро желанная цель будет достигнута, она считала это только вопросом времени. И вот настал день, когда я смог явиться к ней и сообщить радостную новость, что названная цель действительно у нас в руках. Я застал ее поглощенной чтением Эрла Стенли Гарднера, которого она при моем появлении приветливо отложила. -- Ну-с, чучело, -- проговорила она, -- что тебя сюда принесло? Почему ты не закатился опять куда-нибудь с Гонорией Глоссоп, строя из себя южноамериканского кабальеро? Манкируешь? Я ответил ей мирной улыбкой. -- Престарелая родственница, -- объявил я, -- я прибыл к вам с известием, что мы достигли конца пути. -- И без дальнейшего предисловия стал излагать ей суть дела: -- Вы выходили сегодня из дома? -- Да, ходила на прогулку. А что? -- И убедились, что погода просто прекрасная, верно? Ну прямо весна. -- Ты что, пришел поговорить о погоде? -- Сейчас вы поймете, что она имеет отношение к интересующему нас вопросу. Поскольку день сегодня так хорош, с ума сойти... -- Кое-кто и сошел. -- Как вы сказали? -- Я молчу. Продолжай. -- Так вот. Поскольку сегодня прекрасная погода, я решил выйти прогуляться в парке. И можете себе представить? Первое, что я там увидел, была Гонория. Сидит на скамейке у Серпантина. Я хотел было улизнуть, но -- поздно. Она меня заметила, так что пришлось подрулить, сесть рядом и завязать разговор. Вдруг смотрю, подходит Блэр Эглстоун. Увлеченная моим рассказом тетя Далия охнула: -- Он тебя увидел? -- Совершенно отчетливо. -- Значит, настал решающий миг! Если бы у тебя хватило ума, ты бы ее тут схватил и поцеловал. Я снова с достоинством улыбнулся: -- Я так и сделал. -- Правда? -- Истинная правда. Заключил ее в объятия и нанес ей жаркий поцелуй. -- Что сказал на это Эглстоун? -- Не знаю, не слышал. Я сразу же рванул оттуда. -- Но он был свидетелем? Ты в этом уверен? -- А как же. Он находился всего в нескольких ярдах, и видимость была хорошая. Мне нечасто приходится получать похвальные отзывы из уст сестры моего покойного отца, она всегда заботится о моем благе и потому подвергает меня жесточайшей критике. Но на этот раз она восхвалила меня до небес. Одно удовольствие было слушать. -- Ну, я думаю, дело сделано, -- сказала она в заключение, отдав щедрую дань восторга моему уму и находчивости. -- Я видела вчера Эглстоуна, и, когда я рассказала ему, как вы с Гонорией развлекаетесь и всюду бываете вдвоем. он стал похож на белобрысого Отелло. Кулаки сжаты, глаза мечут искры, и если он не скрежетал зубами, значит, я вообще не различаю звуков зубовного скрежета. Этот поцелуй послужит ему последним толчком. Вполне возможно, что он тогда же сделал ей предложение, как только избавился от твоего присутствия. -- Я именно на это и рассчитывал. -- Вот дьявольщина, -- выругалась моя родоначальница, потому что в эту минуту зазвонил телефон и прервал нас, когда мы намеревались продолжить обсуждение, не прерываясь. Она сняла трубку, последовал продолжительный односторонний разговор. Односторонний в том смысле, что тетя Далия от себя прибавляла только "Ах!" и "Что?". Наконец тот или та, кто был на другом конце провода, высказал -- или высказала -- все, и тетя, положив трубку, обратила ко мне крайне озабоченное лицо. -- Это звонила Гонория, -- сказала она. -- Вот как? -- Да. И ее рассказ представляет определенный интерес. -- Как там у них все сошло? В соответствии с планом? -- Не совсем. -- Что значит -- не совсем? -- Начать с того, что, оказывается, Блэр Эглстоун, распаленный, по-видимому, моими вчерашними речами, о которых я тебе рассказывала, вчера же вечером сделал ей предложение. -- Да? -- И она приняла его. -- Прекрасно. -- Не так-то прекрасно. -- А что? -- А то, что он, увидев, как ты ее целуешь, обозлился и расторг помолвку. -- О господи! -- Это еще не все. Худшее сейчас услышишь. Теперь она говорит, что выйдет замуж за тебя. Что она сознает твои многочисленные недостатки, но верит, что ей удастся их исправить и сформировать тебя как личность, и, хотя ты не герой ее мечты, такая неотступная, долготерпеливая любовь должна быть вознаграждена. Судя по всему, ты там в парке перестарался. Эту опасность, по-видимому, следовало предвидеть. Задолго до того, как она договорила, я уже снова дрожал как осиновый лист. Потрясенный, я смотрел на престарелую родственницу, выпучив глаза. -- Это... ужасно! -- Я же тебе сказала, что дела обстоят неважно. -- А вы не разыгрываете меня? -- Да нет, все -- чистая правда. -- Тогда что же мне делать? Она сердито пожала плечами. -- Меня не спрашивай, -- сказала она. -- Посоветуйся с Дживсом. Может быть, он что-нибудь придумает. Хорошо ей, конечно, было говорить: "Посоветуйся с Дживсом", но сделать это оказалось не так легко, как она думала. По моим представлениям, посвятить Дживса во все, как говорится, безжалостные подробности -- означало трепать имя женщины, а за такие вещи человека исключают из клубов и перестают с ним здороваться. С другой стороны, угодить в подобную ловушку и не обратиться к нему за помощью было бы полным безумием. Так что я долго размышлял и наконец сообразил, как действовать. Я крикнул его, и он возник передо мной со своим неизменным "Сэр?". -- Э-э, Дживс, -- говорю я ему, -- надеюсь, вы не лежали на диване с "Этикой" Спинозы или еще с чем-нибудь таким и я не оторвал вас от серьезных занятий? Не можете ли вы уделить мне минуту вашего бесценного времени? -- Конечно, сэр. -- У одного моего друга, которого я не буду называть, возникла серьезная проблема, и мне нужен ваш совет. Но сначала замечу, что это одна из тех деликатных проблем, когда не только имя друга должно остаться в тайне, но безымянным будет и весь остальной персонал. Другими словами, не будем называть имен. Вы меня понимаете? -- Вполне понимаю, сэр. Вы предпочитаете обозначить действующих лиц буквами А и В? -- Или словами Север и Юг. -- А и В привычнее, сэр. -- Как у