те эту идею? Дживс переадресовал вопрос в высшие инстанции. -- Как ваше сиятельство расцениваете эту идею? -- почтительно поинтересовался он. -- Что? -- отозвался Билл. -- Как вы сказали? -- То есть вы не слушали? -- возмутился капитан Биггар. -- Ну знаете ли, видел я нахалов, но... Дживсу пришлось вмешаться. -- По-моему, сэр, в данных обстоятельствах рассеянность его сиятельства более чем понятна, -- заметил он с укоризной. -- По его погасшему взору видно, что "природный цвет его решимости хиреет под налетом мысли бледным". Капитан Биггар предлагает, милорд, чтобы ваше сиятельство пригласили миссис Спотсворт на танец под названием чарльстон. В ходе танца, если ваше сиятельство приложит достаточно темперамента, искомая подвеска вытряхнется и упадет на пол, и вы, милорд, без труда подберете ее и сунете в карман. С четверть минуты у Билла ушло на то, чтобы смысл этих слов проник в его подавленное сознание, но, проникнув, он произвел электрическое действие. В глаза его вернулся блеск, спина выпрямилась. На горизонте снова зажглась надежда и пробудила его к жизни. И когда Билл встал с кресла с бодрым видом человека, готового на все, в нем было что-то от его жизнерадостного предка, которого в эпоху Реставрации за нахрап и галантное обхождение с дамами при дворе короля Карла Второго любовно называли "шалун Рочестер". -- Ведите меня к ней! -- сказал Билл ясным и звонким голосом. -- Ведите меня к ней, это все, чего я прошу, а остальное предоставьте мне. Но и вести его к ней в конечном счете не потребовалось, так как в эту минуту она собственной персоной вошла с террасы в гостиную, прижимая к груди своего мопсика Помону. Помона, завидев всю компанию, закатилась в пронзительном лае. Можно было подумать, будто ее раздирают на части раскаленными щипцами, хотя на самом деле она таким способом выражала радость. В минуты восторга она всегда громко верещала, отчасти как погибшая душа, а отчасти как ошпаренная кошка. Из библиотеки выбежала встревоженная Джил, но миссис Спотсворт успокоила ее: -- Ничего, милочка, она просто разволновалась. Но может быть, вы занесете ее в мою комнату, если идете наверх? Это вас не слишком затруднит? -- Нисколько, -- холодно ответила Джил. И вышла из комнаты с Помоной на руках. А Билл приблизился к миссис Спотсворт. -- Потанцуем? -- предложил он. Миссис Спотсворт удивилась. Только что в саду на скамейке, в особенности после пропажи подвески, ей показалось, что хозяин дома настроен на довольно байронический лад. И вдруг этот неожиданный дух веселья -- откуда что берется? -- Вы хотите танцевать? -- Да. С вами, -- ответил Билл, вкладывая в свои слова весь спектр придворных интонаций эпохи Стюартов. -- Это будет совсем как когда-то в Каннах. Миссис Спотсворт была женщина проницательная. Она, конечно, заметила, что в дальнем конце комнаты прячется капитан Биггар, и сообразила, что появилась отличная возможность разбудить в нем спящего зверя, который спит, по ее понятиям, как-то уж слишком крепко. Что мешает Белому Охотнику развернуться в роли страстного обожателя, она не знала, зато ей было хорошо известно, что самое верное средство раскочегарить заленившегося поклонника -- это продемонстрировать ему, как любимая женщина отплясывает в объятиях другого, тем более такого красавчика, как Вильям, граф Рочестер. -- О да, давайте! -- весело откликнулась миссис Спотсворт, вся загоревшись. -- Как живо я помню те дни! Лорд Рочестер танцует восхитительно, -- объяснила она капитану Биггару, она же понимала, как ему обидно было бы, если бы эта достоверная новость прошла мимо его ушей. -- Обожаю танцевать. Единственное оставшееся на свете безгрешное удовольствие. -- Еще бы! -- подхватил Билл с таким же энтузиазмом. -- Старый чарльстон... Вы помните его? -- Неужели нет! -- Поставьте пластинку с чарльстоном, Дживс. -- Очень хорошо, милорд. Когда Джил, доставив Помону в спальню миссис Спотсворт, возвратилась в гостиную, там были только Билл, Дживс и миссис Спотсворт, ибо капитан Биггар, не в силах выдержать представившегося ему зрелища, сбежал через стеклянную дверь в немую ночь. Что он сам же и задумал это возмутительное представление, эту смесь непристойностей французской революционной карманьолы с наиболее рискованными чертами туземных плясок, которые он наблюдал в Экваториальной Африке, отнюдь не развеивало мрак его души. У лягушек на лужайке, по которой он прохаживался со свирепым выражением на лице, сложилось впечатление, будто с неба на них сыплются ботинки одиннадцатого размера. Отрицательное мнение о чарльстоне в исполнении хозяина дома и любимой женщины капитана Биггара разделяла и Джил. Наблюдая с порога за танцующими, она чувствовала, как у нее в душе поднимается та же дурнота, что испытал и Белый Охотник, выслушивавший обмен любезностями на садовой скамейке. Возможно, в том, как вел себя Билл, и не было настоящего состава преступления, но какие-то полицейские меры, она считала, необходимо было принять немедленно. Против таких вещей должен быть закон. Невозможно описать словами танец чарльстон, как его исполняли, с одной стороны, женщина, обожающая танцевать чарльстон и разошедшаяся вовсю, а с другой -- молодой человек, вознамерившийся во что бы то ни стало так растрясти свою даму, чтобы из глубин ее существа выкатилась бриллиантовая подвеска, где-то там застрявшая. Достаточно, наверно, будет сказать, что если бы в это время в комнату случайно зашел майор Фробишер, ему бы сразу вспомнились добрые старые времена в Смирне, или в Яффе, или в Стамбуле, а может, в Багдаде. Миссис Спотсворт он бы, к ее выгоде, сравнил с супругой греческого консула, а Билла одобрительно похлопал бы по спине и признал бы, что тот выкаблучивается не хуже, а может, и лучше его самого. Из библиотеки пришли Рори и Моника и не скрыли своего изумления. -- Боже милосердный! -- проговорила Моника. -- Старина Билл лихо кромсает ковер каблуками, а? -- заметил Рори. -- Пошли, моя красавица, вольемся в толпу ликующих. Он обхватил жену за талию, и сцена стала массовой. Джил, не в силах более выносить это возмутительное зрелище, повернулась и вышла. По пути к себе в комнату она довольно плохо думала о своем женихе. Девушке с идеалами всегда неприятно убедиться в том, что она связала свою судьбу с повесой, но теперь она убедилась, что Вильям, граф Рочестер, -- просто-напросто развратник, у которого могли бы еще пройти курс заочного обучения Казанова, и Дон Жуан, и самые грубые древнеримские императоры. -- Я когда танцую, -- произнесла миссис Спотсворт, которая тоже лихо кромсала ковер, -- то ног под собой вообще не чувствую. Моника поморщилась: -- Если бы вы танцевали с Рори, вы бы свои ноги очень даже чувствовали. Он то вспрыгнет тебе на ногу, то соскочит, хоть бы уж что-нибудь одно. -- Ох! -- вдруг вскрикнула миссис Спотсворт: Билл только что приподнял ее и с размаху поставил обратно на пол с такой силой, что майор Фробишер наверняка пришел бы в восторг. Теперь она стояла и терла бок. -- Я, кажется, что-то растянула, -- сказала она и проковыляла к креслу. -- Не удивительно, -- отозвалась Моника, -- когда Билл так разошелся. -- Ой, надеюсь, это просто растяжение, а не мой старый радикулит. Он меня ужасно мучает, особенно если я оказываюсь в сыром помещении. Трудно поверить, но Рори не сказал ей на это: "Как в Рочестер-Эбби, а?" -- и не произнес вслед за этим свою любимую остроту насчет протекающей зимой крыши. Он наклонился и рассматривал какой-то предмет на полу. -- Эге, -- проговорил Рори. -- Это что такое? Это ведь ваша подвеска, миссис Спотсворт? -- О, спасибо, -- сказала миссис Спотсворт. -- Да, это моя. Наверно, закатилась за... Оххх! -- Она не договорила и снова скрючилась от боли. -- Вам надо немедленно лечь в постель, Розалинда, -- захлопотала над ней Моника. -- Да, наверно. -- С хорошей горячей грелкой. -- Да. -- Рори поможет вам подняться по лестнице. -- С удовольствием, -- сказал Рори. -- Интересно, почему это всегда говорят: "Хорошая горячая грелка"? Мы в "Харридже" говорим наоборот: "Отвратительная горячая грелка". Современные электрические одеяла, которые имеются у нас в продаже, делают водяную грелку анахронизмом. С тремя переключениями: "Осенняя бодрость", "Весеннее солнышко" и "Мэй Вест". Они медленно двинулись к двери. Миссис Спотсворт тяжело опиралась на его руку. Как только они скрылись за дверью, Билл, провожавший их безумным взглядом, вскинул руки в жесте полного отчаяния: -- Дживс! -- Да, милорд? -- Это конец. -- Да, милорд. -- Она улизнула в нору. -- Да, милорд. -- Вместе со своей подвеской. -- Да, милорд. -- Так что если вы не сможете ничего предложить, чтобы выманить ее из комнаты, -- мы погибли. Можете вы что-нибудь предложить? -- В данную минуту нет, милорд. -- Я так и думал. Вы же всего лишь смертный человек, а тут задача вне... этого самого... как это говорится, Дживс? -- Вне пределов человеческих возможностей, милорд. -- Вот именно. Знаете, что я собираюсь сейчас сделать? -- Нет, милорд. -- Лечь спать, вот что. Лягу спать и постараюсь заснуть и забыть. Правда, заснуть мне, конечно, не удастся, где там, у меня каждый нерв торчит наружу и кончики завиваются. -- Возможно, если ваше сиятельство попробуете считать овец... -- Думаете, подействует? -- Это широко признанное средство, милорд. -- Гм... -- Билл задумался. -- Ну что ж, можно попытаться. Покойной ночи, Дживс. -- Покойной ночи, милорд. Глава XV Не считая мышиного писка за дубовыми панелями и периодических шорохов в печных трубах, где ворочались во сне летучие мыши, в остальном Рочестер-Эбби стоял погруженный в сонное безмолвие. Настал общеизвестный колдовской час ночи. В Голубой комнате, приятно уставшие за день, мирно спали Моника и Рори. Миссис Спотсворт отрубилась и посапывала в комнате королевы Елизаветы, а заодно и Помона в корзинке у нее под боком. В комнате Анны Болейн честный капитан Биггар, добрая душа, видел во сне добрые старые времена на реке Ме-Вонг, которая является -- о чем и без нас хорошо известно читающей публике -- притоком еще более многоводной и закрокодиленной реки Вонг-Ме. В комнате-с-часами бодрствовала Джил, бессонными глазами глядя в потолок, и Билл в комнате Генриха Восьмого тоже напрасно старался забыться дремотой. Средство, предложенное Дживсом, хоть и пользовалось широким признанием, однако все еще оставалось бессильным расплести сеть его забот. -- Восемьсот двадцать две, -- бормотал он. -- Восемьсот двадцать три... Восемьсот двадцать... Тут он замолчал, и восемьсот двадцать четвертая овца, выделявшаяся изо всех особенно глупым видом, так и повисла в воздухе. Дело в том, что раздался стук в дверь, такой тихий и почтительный, какой могла произвести рука только одного человека. Поэтому, когда минуту спустя дверь приотворилась и вошел Дживс, Билл нисколько не удивился. -- Прошу извинения у вашего сиятельства, -- изысканным тоном произнес Дживс. -- Я бы не потревожил вас, если бы не услышал из-за двери ваши слова, свидетельствовавшие о том, что моя рекомендация оказалась бесполезной. -- Да, покамест она еще не сработала, -- сказал Билл. -- Но входите, пожалуйста. Прошу. -- Он был бы сейчас рад кому угодно, лишь бы это была не овца. -- Не говорите мне, -- вдруг приподнялся он на подушках, заметив блеск торжества в глазах гостя, -- что вы что-то придумали. -- Да, милорд, я счастлив сообщить, что, по-моему, я нашел выход из создавшегося положения. -- Дживс, вы -- чудо! -- Благодарю вас, милорд. -- Помню, Берти Вустер мне говорил, что нет такого затруднения, которого вы не сумели бы разрешить. -- Мистер Вустер всегда перехваливал меня, милорд. -- Какое там! Недохваливал! Если вы действительно нащупали способ преодолеть нечеловеческие трудности, возникшие на нашем пути... -- Насколько я понимаю -- да. Сердце Билла заколотилось о лиловую пижамную куртку. -- Подумайте хорошенько, Дживс, -- умоляющим голосом произнес он. -- Каким-то образом нам надо выманить миссис Спотсворт из комнаты и продержать ее снаружи на протяжении времени, достаточном для того, чтобы я ворвался туда, отыскал подвеску, схватил и выскочил обратно, и чтобы ни одна живая душа меня за этим делом не увидела. Если только я ничего не перепутал по причине нервного расстройства, вызванного пересчитыванием овец, вы утверждаете, что можете все это устроить. Но как? Вот вопрос, который напрашивается. Как можно это сделать? Дживс молчал. Его великолепные черты исказила гримаса страдания. Словно ему неожиданно открылось нечто крайне огорчительное. -- Прошу меня простить, милорд. Я ни в коем случае не хотел бы позволить себе вольность... -- Говорите, говорите, Дживс. Я весь внимание. В чем дело? -- В вашей пижаме, милорд. Если бы я знал, что ваше сиятельство имеете обыкновение спать в пижаме лилового цвета, я бы вам этого решительно не посоветовал. Лиловый не к лицу вашему сиятельству. Мне уже случилось однажды из лучших побуждений выступить по аналогичному поводу перед мистером Вустером, который тогда тоже увлекался лиловыми пижамами. Билл озадаченно посмотрел на Дживса. -- Что-то я не пойму... Каким образом мы перешли на пижамы? -- растерянно спросил он. -- Ваша пижама бросается в глаза, милорд. Такой едкий оттенок! Если ваше сиятельство послушаете меня и перейдете на спокойный синий или мягкий фисташково-зеленый... -- Дживс! -- Милорд? -- Сейчас не время судачить о пижамах. -- Очень хорошо, милорд. -- Собственно говоря, я себе, пожалуй, даже нравлюсь в лиловом. Но, как я уже сказал, это к делу не относится. Отложим дебаты до более благоприятного момента. Но только вот что я вам скажу, Дживс. Если вы действительно можете что-то дельное предложить по поводу этой дьявольской подвески и из этого получится то, что нам надо, я отдам вам эту лиловую пижаму, можете стереть ее в порошок, запахать в землю и посыпать сверху солью. -- Сердечно благодарен вам, милорд. -- Это будет дешевая плата за ваши огромные услуги. Ну а теперь, когда вы меня так раззадорили, рассказывайте, о чем речь. Что вы такое задумали? -- Мой замысел очень прост, милорд. Он базируется на... Билл поднял руку: -- Не говорите. Дайте мне самому догадаться. На психологии индивидуума. Правильно? -- Совершенно верно, милорд. Билл вздохнул с облегчением: -- Я так и знал. Что-то мне подсказало. Не раз и не два, попивая мартини с Берти Вустером в баре "Клуба трутней", я слушал, затаив дыхание, его рассказы про вас и психологию индивидуума. Он говорил, что стоит только вам дорыться до психологии индивидуума, и дело сделано, можно бросать в воздух шляпу и плясать на лужайке. Продолжайте же, Дживс. Я внимаю вам с замиранием сердца. Индивидуум, чья психология нас в данный момент занимает, это, как я понимаю, миссис Спотсворт? Я прав или не прав, Дживс? -- Вы совершенно правы, милорд. Не заметили ли вы, ваше сиятельство, что составляет главный интерес миссис Спотсворт и занимает первое место в ее мыслях? У Билла отвисла челюсть. -- Неужели вы явились сюда в два часа ночи, чтобы заставить меня снова идти танцевать чарльстон с миссис Спотсворт? -- Нет, нет, милорд. -- Знаете, когда вы сейчас заговорили об ее главном интересе... -- В характере миссис Спотсворт есть и другая грань, которую вы упустили из внимания, милорд. Я согласен, что она заядлая любительница танцевать чарльстон, но больше всего ее интересуют потусторонние явления. С первой минуты, как она явилась в Рочестер-Эбби, она не устает выражать горячую надежду на то, что сподобится увидеть призрак леди Агаты. Именно на этом обстоятельстве я построил свой план, как раздобыть ее бриллиантовую подвеску, план, который зиждется на психологии индивидуума. Билл откинулся на подушки, разочарованный: -- Нет, Дживс. Это не пойдет. -- Милорд? -- Я понял, к чему вы ведете. Вы хотите, чтобы я вырядился в плат и юбку с фижмами и пробрался в комнату, где спит миссис Спотсворт, чтобы она, если даже проснется и увидит меня, просто сказала: "А-а, призрак леди Агаты!" -- перевернулась на другой бок и заснула опять. Ничего не выйдет, Дживс. Ничто не заставит меня облачиться в дамские одежды, даже ради такого важного дела. В крайнем случае я согласен снова налепить усы и нашлепку на глаз. -- Я бы вам не советовал, милорд. Даже на ипподроме некоторые клиенты, как я заметил, при виде вашего сиятельства отшатывались в испуге. А дама, обнаружив столь ужасное видение у себя в спальне, вполне способна завизжать на весь дом. Билл беспомощно развел руками: -- Ну, вот видите. Ничего не получится. Ваш план аннулируется как несостоятельный. -- Нет, милорд. Ваше сиятельство, позволю себе заметить, не уловили его суть. Главное в том, чтобы выманить миссис Спотсворт вон из комнаты и тем самым создать условия, при которых ваше сиятельство сможете войти туда и завладеть подвеской. Я вызываюсь постучаться к ней и попросить ненадолго флакончик нюхательной соли. Билл схватился за волосы: -- Что вы сейчас сказали, Дживс? -- Флакончик нюхательной соли, милорд. Билл затряс головой: -- Эти овцы, которых я тут пересчитывал, как-то плохо на меня подействовали. У меня испортился слух. Мне почудилось, будто вы сейчас упомянули нюхательную соль. -- Так оно и было, милорд. Я бы при этом объяснил, что нюхательная соль мне нужна, чтобы привести в чувство ваше сиятельство. -- Ну вот, опять. Я прямо готов поклясться, что слышал, будто вы сказали: "привести в чувство ваше сиятельство". -- Именно, милорд. Ваше сиятельство пережили сильное потрясение. Случайно оказавшись в полночный час вблизи разрушенной часовни, вы увидели призрак леди Агаты, и вам стало дурно. Как вашему сиятельству удалось добрести до своей комнаты, это навсегда останется тайной, но я вас застал в почти бессознательном состоянии и поспешил к миссис Спотсворт занять немного нюхательной соли. Билл все еще недоуменно хлопал глазами. -- Ничего не понимаю, Дживс. -- Позвольте мне продолжить мои разъяснения, милорд. Как я это себе представляю, милорд, услышав, что леди Агата, если можно так выразиться, под самым боком, миссис Спотсворт загорится желанием немедленно бежать к разрушенной часовне, чтобы самолично наблюдать это потустороннее видение. Я вызовусь проводить ее туда, а в ее отсутствие вы, милорд... Обычный человек, потрясенный проявлением чужой гениальности, как правило, не сразу находит слова для выражения охвативших его чувств. Когда Александер Грейам Белл в 1876 году, встретив в одно прекрасное утро своего знакомого, сказал ему: "Слыхали последнюю новость? Я вчера изобрел телефон", -- очень может быть, что знакомый просто молча переступил с ноги на ногу. Вот так же и Билл. Он не мог выговорить ни слова, а лежал молча, заливаемый волнами раскаяния из-за того, что мог усомниться в этом человеке. Все было точно так, как неоднократно рассказывал Берти Вустер. Стоит только этому вскормленному рыбой великому уму перейти к психологии индивидуума -- и дело сделано, тебе остается лишь подбросить шляпу в воздух и пуститься в пляс на зеленой лужайке. -- Дживс, -- выговорил он наконец, когда к нему вернулся дар речи. Но Дживс уже мерцал на пороге. -- Спешу за нюхательной солью, милорд, -- пояснил он через плечо. -- Прошу прощения, я сейчас. Минуты через две, хотя Биллу казалось, что дольше, он возвратился, держа в пальцах маленький флакончик. -- Ну? -- нетерпеливо спросил Билл. -- Все прошло согласно плану, милорд. Дама реагировала в общем так, как я и предвидел. Сразу же по получении известия она проявила интерес. Вашему сиятельству известно выражение "Джимини Кристмас"? -- Да нет, по-моему, я его никогда не слышал. Может быть, "Мерри Кристмас"? -- Нет, милорд. Именно "Джимини". Эти слова произнесла миссис Спотсворт, когда узнала, что в разрушенной часовне можно наблюдать фантом леди Агаты. Они, как я понял, выражают удивление и радость. Она заверила меня, что в два счета накинет халат и по истечении названного срока выйдет ко мне, прямо, как она сказала, с заплетенной косой. Я должен быть у двери и проводить ее к месту события. Вашу дверь я оставлю приоткрытой, и ваше сиятельство, глядя в щель, сможете проследить, когда мы уйдем. Как только мы спустимся вниз по лестнице, я рекомендую немедленное действие, поскольку нет нужды вам напоминать, что время... -- ...решает все? Да, в этом нужды нет. Помните, что вы мне говорили про гепардов? -- В связи со скоростью, которую они развивают? -- Полмили за сорок пять секунд, если не ошибаюсь? -- Да, милорд. -- Ну так вот, я сейчас разовью такую скорость, что самый резвый из гепардов останется, считайте, просто за флагом. -- Это будет как раз то, что требуется, милорд. Со своей стороны замечу, что видел на туалетном столе у миссис Спотсворт небольшой футлярчик, несомненно, содержащий искомую подвеску. Туалетный стол стоит прямо под окном. Ваше сиятельство сразу же его увидит. И, как всегда, Дживс оказался прав. Первое, что Билл увидел, когда, проводил глазами процессию, состоящую из миссис Спотсворт и Дживса, прошествовавшую вниз по лестнице, и вбежал в комнату королевы Елизаветы, был туалетный стол. А на нем -- небольшой футлярчик, как и говорил Дживс. И в этом футлярчике, убедился Билл, дрожащими руками открыв крышечку, находилась та самая подвеска. Он поспешил схватить коробочку и сунуть в карман пижамной куртки и уже направился было к двери, как вдруг в тишине, которую до той минуты нарушало лишь его шумное дыхание, раздался оглушительный визг. Выше уже упоминалось обыкновение собачки Помоны при виде всякого знакомого или даже незнакомого, но чем-то ей приятного лица, выражать радость ушераздирающим лаем. Именно такая радость охватила ее и в данную минуту. Во время давешнего разговора на скамейке, пока Билл ворковал, она, как все собаки, прониклась к нему горячей любовью. И, обнаружив его теперь в неформальной обстановке, она, еще не освоившись с одиночеством, которого терпеть не могла, даже не подумала обуздывать свои чувства. Ее воплей по количеству и силе звука вполне хватило бы для дюжины баронетов, найденных на полу библиотеки с кинжалами в спине. И на Билла они произвели самое неблагоприятное воздействие. Как выразительно написал автор "Охоты на снарка" про одного из своих главных героев, И так велик был его испуг, Что белым как мел стал его сюртук. Вот и лиловая пижамная куртка Билла почти побелела. Хоть он и симпатизировал Помоне, но не задержался для дальнейшего братания, а бросился к двери на такой скорости, что самому атлетическому гепарду оставалось бы только беспомощно пожать плечами, и вылетел в коридор как раз в ту минуту, когда разбуженная шумом Джил выглянула из комнаты-с-часами. Она увидела, как Билл на цыпочках прокрался в комнату Генриха Восьмого, и с горечью подумала, что там ему и место. А еще четверть часа спустя, когда Билл лежал в постели и бормотал себе под нос: "Девятьсот девяносто восемь... Девятьсот девяносто девять... Тысяча..." -- Дживс вошел в комнату с блюдечком в руке. На блюдечке лежало кольцо. -- Я только что встретил в коридоре мисс Уайверн, милорд, -- сказал он. -- Она просила передать вашему сиятельству вот это. Глава XVI Уайверн-холл, дом полковника Обри Уайверна, отца Джил, служившего начальником полиции графства Саутмолтоншир, был расположен сразу за рекой, протекавшей в дальнем конце сада через владения Рочестер-Эбби, и вот на следующий день, после совершенно неудовлетворительного обеда полковник Уайверн сердитыми шагами вышел из столовой, проследовал в свой кабинет и позвонил дворецкого. По прошествии соответствующего времени дворецкий явился, запнувшись о ковер у порога и воскликнув при этом: "Ах ты, чтоб тебя!" -- что случалось с ним всякий раз, через какой бы порог он ни переступал. Полковник Уайверн был приземист и толст и досадовал на это, так как хотел бы быть высоким и стройным. Но если собственная его внешность и причиняла ему время от времени огорчение, чувство это не шло ни в какое сравнение со страданиями, причиняемыми ему внешним видом его дворецкого. В наше время жителю сельской местности в Англии приходится по части домашней обслуги довольствоваться тем, что есть. Все, чем смог разжиться полковник Уайверн, он наскреб в деревенской приходской школе. Мажордом Уайверн-холла Булстроуд был тщедушным шестнадцатилетним юнцом, которого природа от щедрот своих одарила таким количеством прыщей, что на лице почти не оставалось места для его неизменной бессмысленной ухмылки. Ухмылялся он и теперь, и опять, как при каждом таком совещании на высшем уровне, его босс был потрясен сходством своего подчиненного с безмозглой золотой рыбкой в стеклянном аквариуме. -- Булстроуд, -- произнес полковник с характерной хрипотцой, выработанной на плац-парадах. -- Туточки я, -- мирно отозвался дворецкий. В другое время полковник Уайверн высказался бы на тему о таком нетрадиционном отклике, но сегодня его интересовала дичь покрупнее. Его желудок продолжал слать наверх жалобы на низкое качество обеда, и полковник желал видеть повара. -- Булстроуд, -- распорядился он, -- подать мне сюда повара. Призванный пред хозяйские очи повар оказался особой женского пола и тоже из молодых, а именно пятнадцати лет. Она притопала в кабинет, тряся косицами, и полковник устремил на нее недовольный взгляд. -- Трелони! -- произнес он. -- Туточки я, -- ответила повариха. На этот раз полковник не стерпел. Вообще-то Уайверны не воюют с женщинами, но бывают ситуации, когда оставаться рыцарем невозможно. -- Не смейте говорить "Туточки я", вы, маленькое чудовище! -- рявкнул он. -- Надо отвечать: "Да, сэр?", и притом почтительно и по-солдатски, сразу же став по стойке "смирно" и вытянув руки вниз, так чтобы большие пальцы касались боковых швов. Трелони, обед, который вы сегодня имели наглость мне подать, был оскорблением для меня и позором для всякого представителя кулинарной профессии. Я послал за вами, чтобы уведомить, что если такое разгильдяйство и laissez faire с вашей стороны еще повторится... -- Тут полковник смолк. Слова "я пожалуюсь вашей матери", которыми он намеревался заключить тираду, представились ему вдруг недостаточно убедительными. -- ...я вам покажу! -- этим он закончил речь и нашел, что вышло, может быть, и не так хорошо, как хотелось бы, но все-таки придает столько огня и едкости недожареной курице, водянистой брюссельской капусте и картофелю, который не проколешь вилкой, что менее стойкая кухарка съежилась бы от страха. Однако Трелони тоже сбиты из прочного материала. Такие люди не дрогнут в минуту опасности. Юная кухарка с железной решимостью посмотрела ему в глаза и нанесла ответный удар. -- Гитлер! -- произнесла она и высунула язык. Начальник полиции оторопел. -- Это вы меня назвали Гитлером? -- Да, вас. -- Ладно. Смотрите больше так никогда не говорите, -- строго сказал полковник Уайверн. -- Можете идти, Трелони. Трелони удалилась, задрав нос, а полковник повернулся к Булстроуду. Уважающий себя человек не может сохранять спокойствие, потерпев поражение в словесной перепалке с кухаркой, тем более если кухарка имеет пятнадцать лет от роду и две косички, так что когда полковник Уайверн обратился к дворецкому, в нем было что-то от бешеного слона. На протяжении нескольких минут он говорил красно и страстно, особо останавливаясь на привычке Булстроуда поедать свой сладкий паек, прислуживая за столом, и когда тому наконец было дозволено последовать за Евангелиной Трелони в нижние пределы, где эти двое служащих влачили существование, дворецкий если и не дрожал с головы до ног, то был, во всяком случае, так угнетен, что забыл произнести на выходе свое неизменное "Ах ты, чтоб тебя!", запнувшись за край ковра. Он оставил полковника, хоть и снявшего с груди отягощенной тяжесть, давящую на сердце, но все еще погруженного в уныние. "Ихавод", -- ворчал себе под нос начальник полиции, и притом вполне недвусмысленно. В золотые дни до социальной революции спотыкающийся о ковры полоротый, прыщавый юнец вроде Булстроуда мог рассчитывать в крайнем случае на место мальчика на побегушках, сидящего в прихожей. Понятия консерватора старой закалки оскорбляла даже сама мысль о том, чтобы этот позор Саутмолтона носил священный титул дворецкого. Он с тоской вспомнил свою лондонскую молодость на переломе столетий и классических дворецких, встречавшихся ему в домах, которые он в ту пору посещал, -- дворецких добрых двести пятьдесят фунтов весом, с тремя подбородками и далеко выступающим животом, с выпученными зелеными глазами и строгими, надменными манерами, каких в пятидесятые годы двадцатого века, в нашем выродившемся мире, уже днем с огнем не сыщешь. Тогда это были действительно дворецкие, в самом глубоком и священном смысле этого слова. А теперь вместо них юнцы со скошенными подбородками и с обязательной карамелью за щекой, отвечающие: "Туточки я", когда к ним обращаешься. Человек, проживающий так близко от Рочестер-Эбби, не мог, задумавшись над вопросом о дворецких, обойти мыслью главное украшение соседского дома, а именно Дживса. О Дживсе полковник Уайверн думал с большим теплом. Дживс произвел на него самое глубокое впечатление. Он находил, что Дживс -- это настоящее сокровище. Молодой Рочестер, по мнению полковника, вообще не жаловавшего молодежь, ничего особенного собой не представлял, но его дворецкого, этого самого Дживса, он оценил с первого взгляда. И при мысли о нем среди мрака, одевшего все вокруг после неприятной сцены с Евангелиной Трелони, вдруг засиял луч света. Пусть сам начальник полиции останется со своим Булстроудом, но зато, по крайней мере, его дочь выходит замуж за человека, у которого есть настоящий, классический дворецкий. Мысль эта утешала. Все-таки наш мир не так уж и плох. Он поделился этим соображением с Джил, которая минуту спустя как раз вошла к нему с видом холодным и гордым. но Джил вздернула подбородок и приняла вид еще более холодный и гордый. Ну прямо Снежная королева. -- Я не выхожу замуж за лорда Рочестера, -- кратко заявила она. Полковнику подумалось, что, должно быть, его дочь страдает амнезией, и он попытался оживить ее память. -- Нет, выходишь, -- напомнил он ей. -- В "Таймс" было напечатано, я сам читал: "Объявляется о помолвке между..." -- Я расторгла помолвку. Луч света, о котором говорилось чуть выше, маленький лучик, блеснувший для полковника Уайверна во мраке, внезапно фукнул и погас, как луна на театральном заднике, когда перегорели пробки. Начальник полиции изумленно вытаращил глаза: -- Расторгла помолвку?! -- И больше с лордом Рочестером не разговариваю. Навсегда. -- Какие глупости, -- заспорил полковник Уайверн. -- Как это не разговариваешь? Вздор. Я так понимаю, у вас произошла маленькая размолвка; как говорится, милые бранятся... Но Джил не могла покорно смириться с тем, чтобы от ее беды, которая, бесспорно, являлась самой большой трагедией со времен Ромео и Джульетты, так легко отмахнулись. Надо все-таки подбирать подходящие слова. -- Нет, это не маленькая размолвка! -- возразила она, с жаром оскорбленной женщины. -- Если ты хочешь знать, почему я ее расторгла, то я это сделала из-за его возмутительного поведения с миссис Спотсворт! Полковник Уайверн приложил палец ко лбу: -- Спотсворт? Спотсворт? Ах да! Та американская дама, про которую ты давеча говорила. -- Американская шлюха, -- холодно уточнила Джил. -- Шлюха? -- заинтересовался полковник. -- Я сказала именно это. -- Но почему ты ее так называешь? Ты что, застала их на месте... э-э-э... преступления? -- Да, застала. -- Господи помилуй! Джил два раза сглотнула, словно ей что-то попало в горло. -- По-видимому, все началось, -- проговорила она тем невыразительным тоном, который раньше так обидел Билла, -- несколько лет назад в Каннах. Они с лордом Рочестером купались там у Райской скалы и ездили кататься при луне. А ты знаешь, к чему это приводит. -- О да, еще бы не знать, -- живо подхватил полковник Уайверн. И уже собрался было подкрепить это утверждение рассказом из своего интересного прошлого, но Джил продолжала все таким же странным, невыразительным тоном: -- Вчера она приехала в Рочестер-Эбби. Якобы Моника Кармойл познакомилась с ней в Нью-Йорке и пригласила ее погостить, но я не сомневаюсь, что у нее с лордом Рочестером все было сговорено заранее, потому что сразу было видно, какие между ними отношения. Едва только она появилась, как он стал крутиться и увиваться вокруг нее... любезничал с нею в саду, танцевал с нею чарльстон, как кот на раскаленных кирпичах, и вдобавок еще, -- заключила она совершенно как ни в чем не бывало, подобно той миссис Фиш в Кении, которая произвела такое сильное впечатление на капитана Биггара невозмутимостью при исполнении канкана в нижнем белье, -- в два часа ночи вышел из ее спальни в лиловой пижаме. Полковник Уайверн поперхнулся. Он собрался было склеить разрыв, заметив, что человек вполне может обменяться парой-тройкой любезностей с дамой в саду и скоротать вечером время за танцем и при этом остаться ни в чем не повинным, -- но последнее сообщение лишило его дара речи. -- Вышел из ее комнаты в лиловой пижаме? -- Да. -- Лиловой? -- Ярко-лиловой. -- Ну знаете ли! Как-то в клубе один знакомый, раздосадованный своеобразными приемами полковника Уайверна при игре в бридж, сказал про него, что он похож на бывшего циркового лилипута, который вышел на пенсию и обжирается углеводами, и это замечание было отчасти справедливо. Он и впрямь был, как мы уже говорили, невысок и толст. Но когда надо было действовать, он умел преодолеть малость роста и избыток обхвата и обрести вид значительный и грозный. Начальник полиции величаво пересек комнату и дернул сонетку. -- Туточки я, -- объявил Булстроуд. Полковник Уайверн сдержался и не дал воли огненным словам, которые рвались у него с языка. Ему надо было экономить силы. -- Булстроуд, -- произнес он, -- принесите мой хлыст. В чаще прыщей на лице дворецкого мелькнуло нечто живое. Это было виноватое выражение. -- Нету его, -- промямлил он. Полковник поднял брови: -- Нету? Что значит нету? Куда он делся? Булстроуд закашлялся. Он надеялся, что расспросов удастся избежать. Чутье подсказывало ему, что иначе возникнет неловкость. -- В починке. Я его снес чинить. Он треснул. -- Треснул? -- Ага... -- ответил Булстроуд, от волнения прибавив непривычное слово: -- ...сэр. Я щелкал им на конном дворе, и он треснул. Ну, я и снес его чинить. Полковник Уайверн грозно указал ему на дверь. -- Убирайтесь вон, недостойный, -- сказал он. -- Я с вами потом поговорю. И сев за письменный стол, как он поступал всегда, когда надо было поразмыслить, полковник забарабанил пальцами по ручке кресла. -- Придется позаимствовать хлыст молодого Рочестера, -- сказал он себе наконец и с досадой прищелкнул языком. -- Ужасно неловко явиться к человеку, которого собираешься отхлестать, и просить у него для этой цели его же хлыст. Однако ничего не поделаешь, -- философски заключил полковник Уайверн. -- Другого выхода нет. Он принадлежал к числу людей, которые всегда умеют приспособиться к обстоятельствам. Глава XVII Обед, который ели в Рочестер-Эбби, был гораздо лучше, чем в Уайверн-холле, даже просто никакого сравнения. В то время как полковнику Уайверну приходилось довольствоваться некомпетентным произведением беспомощной стряпухи с косицами, воображавшей, судя по всему, что она кормит стаю стервятников в пустыне Гоби, к рочестерскому столу подавались кушанья, созданные первоклассным специалистом. Ранее в этой хронике уже мимоходом упоминался высокий уровень здешнего кухмистерского руководства, осуществляемого прославленной миссис Пиггот; вот и сегодня, выдавая на-гора обеденные блюда, она ни в чем не изменила своим возвышенным идеалам. Трое из четырех пирующих находили, что пища просто тает во рту, и, поглощая ее, издавали возгласы восторга. И только сам хозяин составлял исключение, у него во рту каждый кусок обращался в золу. В силу разных причин -- тут и нестабильное финансовое положение, и ночная интерлюдия с ограблением и ее катастрофический исход, и утрата невесты, -- Билл оказался далеко не самым веселым участником этой веселой кампании. В прежние счастливые времена ему случалось читать в книжках про то, как персонаж за столом отодвигал тарелку, не отведав ни кусочка, и, будучи большим любителем поесть, Билл всегда недоумевал: откуда такая сила воли? Но за трапезой, которая сейчас подходила к концу, он сам поступал точно так же, а то немногое, что все же попадало ему в рот, обращалось, как сказано выше, в золу. Он сидел за столом, от нечего делать крошил хлебный мякиш, дико озираясь и дергаясь подобно гальванизируемой лягушке, когда к нему обращались. Ему было положительно не по себе, как кошке в чужом переулке. К тому же застольная беседа тоже действовала на него далеко не успокоительно. Миссис Спотсворт то и дело поминала капитана Биггара, ей было жаль, что его нет за пиршественным столом, и имя Белого Охотника всякий раз производило в больной совести Билла сейсмический эффект. Вот и сейчас миссис Спотсворт снова вернулась к той же теме. -- Капитан Биггар мне рассказывал... -- начала было она, но ее перебил жизнерадостный смех Рори. -- Да? Он вам рассказывал? -- со свойственной ему тактичностью подхватил он. -- Надеюсь, вы ему не поверили? Миссис Спотсворт насторожилась. Ей послышался в его словах выпад против того, кого она любила. -- Как вы сказали, сэр Родерик? -- Ужасный лгун этот Биггар. -- Почему вы так думаете, сэр Родерик? -- Да вот припомнил все эти басни, что он рассказывал вчера за ужином. -- Его рассказы были совершенно правдивы. -- Какое там! -- бойко возразил Рори. -- Не позволяйте ему заговаривать вам зубы, дорогая миссис Каквастам. Все эти парни, которые жили на Востоке, все как один -- феноменальные врали. Кажется, это результат действия ультрафиолетовых лучей. Они там ходят без тропических шлемов, и солнце перегревает им головы. Мне говорили знающие люди. Один часто захаживал ко мне, когда я служил в секции "Ружья, револьверы и патроны", и мы с ним сдружились. Раз под вечер, в подпитии, он меня предостерег, чтобы я не верил ни единому их слову. "Посмотрите на меня, -- говорит, -- слышали вы от кого-нибудь еще такие небылицы, как я рассказываю? Да я с детства не произнес ни слова правды. Но восточнее Суэца вообще такие нравы, что по сравнению с прочими меня там за правдивость прозвали Джордж Вашингтон". -- Кофе сервирован в гостиной, милорд, -- провозгласил Дживс, своевременно и тактично вмешавшись и тем предотвратив назревавший, судя по блеску в глазах миссис Спотсворт, неприличный скандал. Билл потянулся за гостями в соседнюю комнату, ощущая все возрастающую тоску и тревогу. Казалось бы, хуже, чем сейчас, у него на душе просто не могло быть, но, однако же, после слов Рори стало еще во сто крат тяжелее. Он опустился в кресло, принял из рук Дживса чашку с кофе, плеснув на брюки, а к стае стервя