ый холостяк. Дж.Дж. и десять гостей -- всего одиннадцать. Когда вы меня перебили, я собирался сказать, что один из одиннадцати утром, на свежую голову вышел из игры. Так что десять человек внесли по пятьдесят тысяч с носа. -- Кеггс говорит, остались двое. -- Вот как? Я не следил. Кто второй? -- Еще не знаю. -- А когда узнаете? -- Устраню его. -- В каком смысле? -- Кеггс говорит, он хочет жениться, но не может, денег нет. Я подброшу ему самую малость... -- ... и подтолкнете в пропасть. Вижу, к чему вы клоните. Опоить чужую лошадь. Подленькая мысль. Кто ее предложил? -- Кеггс. -- Вот как? Возможно, вы этого не видите, Кеггс, но я за вас краснею. Между нами, вы превращаете чисто спортивное состязание в надувательство самого мерзкого свойства. А как насчет мзды? Полагаю, Кеггс ждет от своей проделки каких-то выгод. Сколько вы ему дадите? Роско задумался. -- Пятьдесят фунтов. Кеггс, гладивший котелок, вздрогнул так, будто тот его укусил. -- Пятьдесят, сэр? -- А что? -- Я ждал гораздо больше, сэр. -- Но не дождетесь, -- сказал Роско. Они помолчали. Было видно, что Кеггс ранен в самое сердце. Дворецкие не проявляют чувств, но экс-дворецкий проявил их. Однако буря вскоре улеглась, и полное лицо успокоилось. -- Очень хорошо, сэр, -- сказал он, доказывая, что он из тех, кто способен, по слову мистера Киплинга, быть твердыми в удаче и в несчастье, которым, в сущности, цена одна. -- Ладно, -- сказал Мортимер Байлисс. -- Значит, можно продолжать. Кто этот загадочный незнакомец? -- Некий Твайн, сэр. -- Твайн? -- Роско обернулся к Байлиссу. -- Я не помню, чтоб у отца был такой друг. А вы? Мортимер Байлисс пожал плечами. -- Мне что, нечего больше помнить? Вы считаете, что мерзкие знакомцы покойного Дж.Дж. -- драгоценные перлы, и я каждый день любовно перебираю их в памяти? Расскажите нам про Твайна, Кеггс. -- Он скульптор, сэр. Живет рядом со мной, в соседнем доме. -- Странное совпадение. -- Да, сэр. Я часто говорю, что мир тесен. -- С кем же он помолвлен? -- С мисс Бенедик, племянницей лорда Аффенхема, которому я одно время служил. Молодая леди и его милость проживают в Лесном Замке. -- Э? -- В моем доме, сэр. Лесной Замок, Тутовая Роща, Вэли-Филдз. Мистер Твайн живет в Мирной Гавани. -- И там же ваяет? -- Да, сэр. -- Но без особого успеха? -- Да, сэр. Я бы сказал, что мистер Твайн находится в финансовой яме. Это и препятствует ему соединиться с молодой леди. -- Бедность -- банановая кожура на дороге любви. -- Именно так, сэр. -- И вы предлагаете, чтобы мистер Бэньян исправил это положение? -- Да, сэр. Если мистер Бэньян даст мистеру Твайну двадцать тысяч фунтов, тот женится немедленно. Роско сотрясся от носа до кормы, глаза его просто вылезли. -- Вы что, рехнулись? -- выговорил он. -- Двадцать тысяч фунтов? -- Насадишь мелкую рыбешку -- вытащишь кита, -- сказал Мортимер Байлисс. -- Не жмитесь по мелочам, другими словами -- кто не вложит, тот не получит. Роско лихорадочно провел рукой по волосам. Он понимал, что избитые истины верны, но не хотел с ними мириться. -- Не могу ж я прийти и сунуть ему деньги! -- Да, верно. Что вы посоветуете, Кеггс? -- Думаю, это просто, сэр. В саду Мирной Гавани стоит статуя мистера Твайна. Можно предположить, что день или два назад, мистер Бэньян, зайдя к дворецкому своего покойного батюшки, случайно взглянул за ограду... -- Увидел шедевр и поразился? Конечно. Вы правы. Поняли, Роско? "Боже! -- вскричали вы. -- Неведомый гений!" И -- к нему, с чековой книжкой. -- Чтобы отвалить двадцать тысяч фунтов? Он подумает, что я рехнулся. -- Как вы справитесь с этим, Кеггс? -- Легко, сэр. Недавно я читал автобиографию известного драматурга, который вспоминает, как к нему, в начале творческого пути, обратился финансист и предложил выплачивать ежегодно твердую сумму в обмен на треть будущих доходов. -- Он согласился? -- Нет, сэр, но я уверен, что мистер Твайн примет аналогичное предложение. -- Конечно, примет! Двадцать тысяч наличными! Вы не прогадаете, Роско. Он пошлет за портным, снимать мерку для свадебных брюк, через пять минут после того, как получит деньги по чеку. Знаете, что? Я возьму все на себя. Оставайтесь на заднем плане этаким таинственным благодетелем. Как его номер, Кеггс? Пойду, позвоню. Мортимер Байлисс отправился звонить. Несколько минут Роско тупо глядел в пространство, а Кеггс поглаживал котелок. Его пробная ремарка об удивительной погоде отклика не нашла. Роско не был расположен к обмену мнениями. -- Я с ним поговорил, -- сказал Мортимер Байлисс. -- Надо сказать, мне было приятно, как он воспринял мое имя. "Неужели тот самый?" -- выговорил он. "Собственной персоной", -- отвечал я, мило краснея. Потом я сообщил, что вы видели статую и просите меня дать профессиональный отзыв о других работах. Вероятно, дурны несказанно, а, Кеггс? -- Мне они не по вкусу, сэр. -- В довершение всего он пригласил меня сегодня поужинать в Приветном Шалаше. Или это Беседка Отдохновения? -- Мирная Гавань, сэр. -- Так же плохо, если не хуже. Думаю, подадут обычную пакость. -- Отнюдь, сэр. У мистера Твайна превосходная кухарка. -- Вот как? И на том спасибо. Поможет скоротать отвратительный вечер. Что ненавижу, то ненавижу -- бюсты. Дж.Дж. всегда хотел, чтоб я их покупал, просто страсть какая-то. Ладно, сегодня ужинаем у Твайна. Завтра дам ему потомиться, а послезавтра приглашу в свой клуб и ошеломлю. Чек надо будет иметь с собой, чтоб помахать у него перед глазами. Благодарите Кеггса за мудрую мысль. Роско сглотнул. Он страдал, как страдает бережливый мультимиллионер, которому предстоит расстаться с двадцатью тысячами. Да, он понимал, что вложение разумно -- насадишь мелкую рыбешку, вытащишь кита, и все же еле выговорил: -- Спасибо, Кеггс. -- Не за что, сэр. На здоровье, сэр. До свиданья, мистер Байлисс. -- Вы нас покидаете? -- Мне пора домой. -- Торопитесь на поезд? -- Нет, я на машине. -- Я провожу вас, -- сказал Мортимер Байлисс, прикрывая за собой дверь. Монокль сверкнул, мумифицированное лицо приняло то выражение, с которым участковый судья начинает перекрестный допрос отпетого преступника. -- Ну-ка отвечайте, мой хитрый мажордом, что за этим кроется? -- Сэр? -- Бросьте корчить святошу! Я спрашиваю, что за этим кроется, и требую прямого ответа. Признавайтесь, увенчанный котелком мошенник. Вы не хуже моего знаете, что у Дж.Дж.Бэньяна не было друга по фамилии Твайн. Мы не скажем, что Кеггс хихикнул -- дворецкие, даже отставные, не хихикают; однако он только что не хихикнул. -- Я и сам подумывал, не удивило ли вас это, сэр. -- Удивило. -- Я даже боялся, как бы вы не раскрыли мой маленький обман. Мортимер Байлисс заломил бровь. -- Мой дорогой! Когда я вижу, что Роско Бэньян вот-вот выложит двадцать тысяч ни за что, ни про что, я не порчу удовольствия, раскрывая маленькие обманы. Господь свидетель, в наше время редко выпадает достойный случай повеселиться. -- Верно, сэр. -- Милостивое Провидение много лет готовило Роско что-то подобное. Слишком он любит деньги, это вредно для души. Отнимать у него хоть что-то -- долг милосердия. Вы это почувствовали? -- Еще как! -- Представляю, каково вам было, когда он предложил вам пятьдесят фунтов. -- Признаюсь, в данных обстоятельствах вознаграждение показалось мне не вполне адекватным. -- И вы, как говорится, в отместку направили его не туда? -- Мной руководило также искреннее желание помочь мисс Бенедик, сэр. Очаровательная молодая леди. Не скажу, чтобы я считал мистера Твайна идеальной партией, но, поскольку она стремится к этому союзу, буду только рад способствовать его осуществлению. -- Блеск! -- Сэр? -- Восхищаюсь, как вы говорите. Вас никогда не называли Златоустом Вэли-Филдз? -- Не слышал, сэр. -- Потомки назовут. А теперь, дорогой Кеггс, скажите мне, если сумеете -- кратко, кто же таинственный узник? -- Сэр? -- Ну, претендент, кандидат. Соперник Роско. -- Ах, извините, сэр. Вы меня немного смутили. Его фамилия Холлистер. -- Как?! -- Мортимер Байлисс удивился. -- Сын Джо Холлистера? -- Если я не ошибаюсь, мистера Холлистера-старшего звали Джозеф. -- Кому вы рассказываете! Он был моим лучшим, правильнее сказать -- единственным другом. Как ни странно, меня по большей части не жаловали. Что же поделывает юный Билл? Последний раз, когда я он нем слышал, он собирался учиться живописи... да, в Париже. -- Мистер Холлистер-младший работает помощником в знаменитой Галерее Гиша на Бонд-стрит. -- Воровской притон! И собирается жениться? -- На мисс Анжеле Мерфи, сэр, молодой особе, которая учится играть на скрипке в Королевском Музыкальном Колледже. -- Как же вы все это узнали? -- Через сыскное агентство, сэр, к услугам которого обратился. -- Боже! Устроили за ним слежку? -- Это простейший способ оставаться в курсе его дел. -- Кеггс, вам бы стать начальником Московской разведки. -- Не думаю, сэр, чтоб мне хотелось переехать в Россию. Климат не тот. Хотите узнать еще что-нибудь? -- Нет. Я, кажется, исчерпал повестку дня. Всего вам хорошего, Кеггс, всяческих благ и процветания. Мортимер Байлисс вернулся к Роско. Тот заметно повеселел, обдумав все и смирившись с утратой мелкой рыбешки. -- Ушел? -- спросил он. -- Да, уехал. По-моему, разобижен. Пятьдесят фунтов, Роско! Маловато, а? Не раскаиваетесь? -- Ничуть. -- Еще раскаетесь. -- В каком смысле? -- Да так... Знаете, у этой истории есть одна сторона, которую вы упустили из виду. -- Чего-чего? -- Как насчет вашей свадьбы? Помнится, вы говорили, что помолвлены. -- А, это! Разорву помолвку. -- Ясно. Разорвете. А как насчет иска о нарушении брачных обязательств? Вы писали ей письма? -- Что-то писал. -- Упоминали о свадьбе? -- Упоминал. -- Тогда вам есть о чем беспокоиться. -- Вот еще! Все в порядке. -- Почему? Объясните, я дитя в этих вопросах. -- Я знаю такого, Пилбема, он держит сыскное бюро "Аргус". Вернет мне письма. С год назад я к нему обращался, и он управился в два счета. Конечно, я подожду рвать, пока письма не верну. Мистер Байлисс запрокинул голову, и комнату огласили раскаты хриплого хохота, который двадцать шесть лет назад частенько досаждал гостям Дж.Дж.Бэньяна. -- Последний романтик! Золотая душа! Право, Роско, вы напоминаете мне сэра Галахада. 5 Солнце высоко стояло над лондонским Вест-эндом, и все добрые люди давно трудились по лавкам и мастерским, когда молодой человек, мучимый головной болью, свернул с Пикадилли на Бонд-стрит -- плечистый молодой человек с квадратным подбородком, похожий больше на боксера, который готовился к чемпионату в среднем весе, но временно забросил тренировки, чем на служащего художественной галереи. Звали его Билл Холлистер, а головой он мучился по той причине, что, как и Роско Бэньян, кутил всю ночь в Сент-Джонс-Вуд. Однако, хотя невидимая рука время от времени вгоняла в виски раскаленные гвозди, сердце его ликовало, а губы то и дело складывались в трубочку, чтобы засвистеть веселый мотивчик. По примеру небезызвестной Пиппы он полагал, что Господь на небе и все-то мире ладно. Случись сейчас рядом Пиппа, Билл похлопал бы ее по плечу и сказал, что согласен с ней на все сто. Многие (в том числе и лорд Аффенхем, который на заре туманной юности частенько давал слово не той девушке, а потом долго терзался) заметили, что нет большего счастья, чем внезапно получить отставку из уст невесты, к которой посватался в странном помрачении рассудка. Именно это и произошло с Биллом. После нескольких месяцев неудачной помолвки с мисс Анжелой Мерфи, о которой говорил Кеггс, он, вернувшись утром из гостей, нашел письмо, формально разрывающее их отношения. Письмо это не было полной неожиданностью. Мисс Мерфи уже как-то намекала, что сомневается в правильности своего выбора. Она принадлежала к тому типу девиц, которые, не смущаясь, указывают любимым на их недостатки. "Почему ты не причесываешься? -- спрашивала она. -- Ты похож на шотландскую овчарку". Или: "Почему ты носишь этот жуткий пиджак и полосатые брюки? Ты похож на похоронного агента". Бесполезно было говорить, что волосы -- его крест, поскольку встают дыбом, стоит отнять расческу. Бесполезно было и оправдываться, что визитка и такие брюки -- цеховой мундир; приди он на работу в штатском, мистер Гиш нечаянно его подстрелит. Оставалось молча страдать. Словом, из помолвки с мисс Мерфи Билл вынес немногое: он узнал, что похож на кудлатую собаку, которая стережет овец и в свободное время распоряжается на похоронах; а он ждал от союза любящих сердец чего-то большего. Мысль, что отныне мисс Мерфи пойдет верхом, а он -- низом, и на милых брегах Лох-Ломонда и вообще нигде им не встретиться, исключительно бодрила. Помощник в галерее Гиша должен быть на посту в девять тридцать, и хотя стрелка подбиралась к двенадцати, а за порталом вполне мог притаиться Леонард Гиш, чтобы прыгнуть из-за спины и перекусить горло, Билл решил, что не позволит обстоятельствам испортить себе настроение. Прибыв на место, он улыбнулся девушке за конторским столиком, мисс Элфинстоун, и воскликнул так, словно после долгих поисков обрел старинного друга: -- Доброе утро, Элфинстоун, доброе утро, доброе утро, доброе утро. Все присмотрено? Во взгляде ее не было ответного жара, скорее укоризна и холод осуждения. Билла частенько подмывало заметить: "Выньте изо рта лимон и улыбнитесь хоть на минуту! В мире так много прекрасных вещей, что все мы счастливее королей". -- Ха! -- сказала секретарша. -- И вам того же, -- вежливо отвечал Билл. -- Знала бы, что вы придете, испекла бы пирог, -- продолжала она. -- Это надо же, явились на работу! Билл немного нахмурился. -- Не произносите при мне слова "работа". Сегодня утром оно режет мне слух. -- Хорошенькое утро -- двенадцать часов. -- А, теперь понял. Вы считаете, что я припозднился? Да, возможно, вы правы. Вчера я был в гостях, вернулся с утренним молоком. Упал в кресло, задремал, проснулся -- и с изумлением обнаружил, что уже двенадцатый час. Вот что, -- сказал Билл, пристально вглядываясь в секретаршу, -- мне не нравится ваша желтая пудра. И почему вы трясете ресницами? Это выводит из равновесия. -- Сами затрясетесь, когда увидите мистера Гиша. Он прыгал, как кошка на сковородке. -- Вы, вероятно, имели в виду рыбу в том же неприятном положении. Немного недоволен, да? Что ж, досадно, сегодня я хотел бы видеть вокруг только счастливые лица. Вы лицезреете меня, о Элфинстоун, когда сижу на вершине мира с радугой в руке и в шляпе набекрень. Не зная обстоятельств, вам не понять, в чем дело, но я чувствую себя жаворонком, которому отворили клетку и позволили взмыть в эмпиреи с песней на устах. Встреть меня сейчас Шелли, он бы сказал "Здравствуй, дух веселый", и был бы прав. Я чувствую... но что-то в вашем взгляде мне подсказывает, что вам плевать на мои чувства, а поскольку папа Гиш, несомненно, горит желанием со мной побеседовать, я, так и быть, уделю ему минуту-другую. -- Он ушел. -- Как? До обеда? -- Он уехал за город на распродажу мебели. -- Ясно. -- Лицо у Билла разгладилось. -- Я испугался было, что он сидит, вперя взор в циферблат, а добрая старая галерея пребывает в забвении. Ладно, если бы вы сказали раньше, вы бы сберегли мне немало нервов. Я-то воображал, что он ждет в засаде. Не передавал ли чего-нибудь милый старичок? -- Передавал. Если вы возьмете в руки по фунту свинца и прыгнете в реку, он будет только рад. -- Это говорит не настоящий Гиш. Он пожалеет о своих словах, как только найдет время поразмыслить. Есть еще указания? Помните, мой девиз -- Служить. -- Да, что-то насчет картин в Кенте. Адрес на столе. После обеда надо съездить. -- Нет, -- отвечал Билл, чувствуя, что настало время проявить твердость. -- Я готов делать все в разумных пределах, но сегодня никуда не поеду. Завтра. -- Как угодно. Шею не мне намылят. -- Что за вульгарные у вас выражения! Порой мне кажется, я понапрасну трачу время и силы, пытаясь вас просветить. Просто руки опускаются. И перестаньте моргать, я уже говорил. Еще что-нибудь? -- Да, он сказал... подождите минутку. Все записано. Вот, если придет миссис Уэстон-Смидт, показать ей "Подражание Эль-Греко", затем "Натюрморт с цветами" в стиле Диаса, потом -- в духе мастера Священного Кельнского братства -- и, наконец, Бернардо Дадди. -- Мое сердце принадлежит Дадди. -- "Ни в коем случае не перепутать порядок!" Вам это что-нибудь говорит? -- Просто, как всякий обман. Это называется "обработать клиента". Представьте, что вы рассказываете историю с неожиданным концом и нарочно тянете резину, чтобы громче прозвучал финал. Мы хотим продать Дадди и мостим путь подражателями, последователями и натюрмортами. Всю эту страсть господню мы показываем для затравки. Наша цель -- смирить миссис Уэстон-Смидт, внушив, что такова кара за принадлежность к человеческому роду. И вот, пока она барахтается в пучине отчаяния, не надеясь из нее выбраться, мы подсовываем ей Дадди. Несчастной кажется, что она всю жизнь мечтала о такой картине. Сделка совершается. Психология. Мисс Элфинстоун с новым уважением взглянула на Билла. -- Умно. Я и не знала, что вы такой дока. Думала, вы просто... -- Кудлатая овчарка? Нет, нет. Всех вводит в заблуждение моя скромность. Еще что-нибудь? -- Ах, да. Вам только что звонил какой-то Цвайн. -- Не Цвайн. Твайн. Клубный знакомый и, между нами, порядочный зануда. Чего ему надо? -- Он мне не докладывал. -- Ладно, я рад, что не пришлось с ним говорить. Поразительно, как я чувствую себя сегодня утром! Духом я с херувимами и серафимами, вот-вот запою Осанну, а телом -- в упадке. Башка трещит, разум на пороге забытья, как будто пью настой болиголова, как будто в Лету погружаюсь я. Китс знал, что пишет. Вы начинаете жизнь, и я дам вам полезный совет. Не кутите ночи напролет с художниками, а если этого не избежать, пейте ячменную воду. Тогда вы не узнаете, каково вернуться домой в серых утренних сумерках, если голова раздута насосом втрое против положенного. Спустя несколько минут, когда Билл прислонил упомянутую голову к телефону, в надежде немного ее остудить, тот вывел его из оцепенения. Устало подняв трубку, Билл услышал резкий мужской голос. -- Алло, это вы? -- Нет, -- отвечал Билл. -- Не я. -- Это вы, Холлистер? Твайн звонит. Послушайте, вы, кажется, знакомы с Мортимером Байлиссом? -- Был знаком в детстве. Он ходил к отцу играть в шахматы и ругался, что я заглядываю через плечо. А что? -- Сегодня он придет ко мне ужинать. -- Тогда советую расстараться. Он исключительно привередлив, не угодите -- заколет вилкой. Мортимер Байлисс тот еще крокодил. Как вас угораздило с ним познакомиться? -- История фантастическая. Знаете в клубе такого Бэньяна? -- Роско Бэньяна? Знаю с тех пор, как мы с ним под стол пешком ходили. А он тут при чем? -- Он увидел мои работы, они ему понравились, и он попросил Байлисса высказать свое мнение. Ну, я его пригласил. Не приедете ли вы? -- Поддержать вас морально? -- Да. Он вас знает, и вы кого угодно заболтаете. -- Я предпочел бы, чтоб это называли красноречием. -- Поговорите с ним за ужином, а потом исчезните, чтоб я мог показать работы. -- Ясно. -- Приедете? В голосе слышалась мольба, и мягкосердечный Билл дрогнул. Он не любил Стенхоупа Твайна, они были мало знакомы, только встречались в клубе, но Билл понимал, какие возможности открываются перед несчастным, и чувствовал, что отказать -- подло. В нем всегда было что-то бойскаутское. К тому же ему хотелось взглянуть на Мортимера Байлисса. Он сказал Твайну, что это крокодил, и, если годы не смягчили его, превратив в добродушного старичка, крокодилом тот и остался. Однако Билл знал: под грубой шкурой бьется золотое сердце. Отец рассказывал, как разорился после биржевого краха, и как Мортимер его спас. Он ругался, на чем свет стоит, но пришел с чековой книжкой и предложил выписать чек на любую сумму. -- Ладно, -- сказал Билл. -- Я собирался идти домой и тихо предаться сну, но -- приеду. -- Отлично. Адрес такой: Вэли-Филдз, Тутовая Роща, Мирная Гавань. Вы знаете, как доехать до Вэли-Филдз? -- Мой туземный проводник Мбонго отыщет путь. Очень толковый малый. -- Часов в семь. -- Хорошо. Билл положил трубку, взглянул на часы. Да, так он и думал, время поесть. Он отыскал шляпу, дружески похлопал мисс Элфинстоун по спине и отправился проверить, не отыщет ли в себе сил проглотить кусочек-другой. 6 Приготовления к ужину начались, едва Мортимер Байлисс повесил телефонную трубку; вся Тутовая Роща пришла в движение. Стэнхоуп Твайн через забор сообщил новость невесте, та, не теряя времени, побежала предупредить дядю, что сегодня он ужинает на стороне. Она застала его в кабинете, где он ломал голову над фразой: "На груди у дамы поблескивал изящный клоун", и какое-то время сочувственно выслушивала соображения о недоумках, которых в прежние времена на выстрел не подпустили бы к сочинению кроссвордов. Лорд Аффенхем был воспитан в классическом духе, на солнечном боге Ра и большой австралийской птице эму, и не принимал новшеств вроде катеров и клоунов. Он резко их осудил, Джейн с ним согласилась. -- А теперь насчет ужина. Как бы тебе понравилось: на закуску икра, потом бульон, жареная курица под хлебным соусом, два овощных гарнира, омлет с вареньем, груши? -- Великолепно. -- Так вот, ты этого не получишь, -- сообщила жестокая Джейн. -- Сегодня у Стэнхоупа большой прием, мне надо там готовить. Мы намерены поразить Мортимера Байлисса. -- Э? -- Мортимера Байлисса. Очень знаменитый старичок, и не его вина, что я сегодня впервые о нем услышала. Видимо, большая шишка в мире искусства. Приедет взглянуть на бюсты и вообще. Надеюсь, Стэнхоуп ему понравится. -- Ты сказала "Стэнхоуп понравится"? -- Сказала. -- Ясно. А то, я думал, ослышался... Впрочем, -- продолжил лорд Аффенхем, искусно обходя опасную тему, -- суть не в этом. Суть в том, что меня сегодня не кормят. Ладно, пойду в забегаловку, съем отбивную. И Кеггса с собой прихвачу. -- Не прихватишь. Он пообещал тряхнуть стариной и выйти в роли дворецкого. Сказано, у нас все будет по высшему разряду. Мы решили убить Байлисса. Вот так и получилось, что, в семь часов вечера, когда перед Биллом распахнулась парадная дверь Мирной Гавани, его взорам предстал Огастес Кеггс, словно вышедший из салонной комедии времен короля Эдуарда. Билл чуть не упал. Кого он не думал встретить в глухом предместье, так это марочного дворецкого столетней выдержки. -- А где мистер Твайн? -- спросил он, приходя в себя. -- Вышел купить сигарет, сэр. Скоро вернется. Садитесь, пожалуйста. Билл сел, но краса уходящего дня выманила его в садик. С этой стороны, как и в Уголке, и в Лесном Замке садик был маленький, и достопримечательности его скоро исчерпались. Полюбовавшись беседкой и птичьей купальней, Билл наткнулся глазами на статую, зажмурился, отвел взгляд и стал смотреть вправо, за ограду, в надежде увидеть что-нибудь более отрадное. Он был вознагражден зрелищем грушевидного джентльмена в преклонных летах. Джентльмен копал грядку. Копать вообще тяжело, а, если вы еще и вышли из нежного возраста, у вас вскоре заноет спина. Лорд Аффенхем выпрямился, увидел Билла и зашагал к нему. Он всегда радовался случаю обменяться мыслями с ближним. -- Прекрасный вечер, -- сказал он. -- Не без того, -- согласился Билл. -- Когда-нибудь решали кроссворды? -- Случалось. -- Не знаете часом, как разгадывается "На груди у дамы поблескивал изящный клоун"? -- Боюсь, что нет. -- Так я думал. Знаете что? Эти кроссворды -- пустая трата времени. Думать о них противно. -- Прекрасно сказано. -- Жизнь слишком коротка. -- Да, слишком, -- снова согласился Билл. Лорд Аффенхем снял с выступающего подбородка комочек земли и приготовился сменить тему. Сегодня за чаем его глубоко потрясла заметка в вечерней газете. Газеты постоянно открывали ему глаза. -- М-м-м, -- сказал он. -- Да? -- сказал Билл. -- Вот я вас сейчас удивлю, -- продолжал лорд Аффенхем. -- Знаете, сколько людей рождается каждый год? -- Где, здесь? -- Нет, везде. В Англии, Америке, Китае, Японии, Африке -- повсюду. Тридцать шесть миллионов. -- Неужели? -- Факт. Каждый год в мире прибавляется тридцать шесть миллионов людей. Задумаешься. -- И впрямь. -- Тридцать шесть миллионов! И, поди, половина скульпторы. Как будто мало скульпторов уже коптит небо. -- Вы их не любите? -- Последние люди. -- Все-таки Божьи твари. -- В каком-то смысле, да. Однако они не имеют права на... на такое. Билл окинул взглядом Обнаженную. -- Конечно, место можно было бы использовать с большим толком, -- признал он. -- Но ему нравится! -- Он -- ваш друг? -- Мы принадлежим к одному клубу. -- Клуб, однако... Принимают кого ни попадя. Который, по-вашему, час? -- Двадцать минут восьмого. -- Уже? Пора отправляться за отбивной. -- За отбивной? -- Ну, в забегаловку. -- Желаю приятного аппетита. -- Э? А, конечно, конечно. Верно подмечено. До свидания, -- лорд Аффенхем враскачку заковылял прочь, а Билл, чувствуя естественный подъем после беседы с одним из лучших умов Вэли-Филдз, повернул к дому, откуда только что вышел Мортимер Байлисс. -- Здравствуйте, мистер Байлисс, -- сказал Билл. -- Вы, вероятно, меня не помните. Билл Холлистер. Говоря это, он думал, до чего же невероятно старым тот выглядит. Однако при внешности человека, чья сто четвертая весна миновала давным-давно, хранитель Бэньяновской коллекции сохранил душевный огонь, по причине которого его в прежние годы редко приглашали дважды в одно место. -- Билл Холлистер? Конечно, помню. Мерзкий маленький тип, который дышал в затылок, когда я играл в шахматы с вашим отцом. Рыжий обормот с отвратительной улыбкой и, насколько я мог оценить, без каких-либо достоинств. Знаете ли вы, что при вашем рождении мне пришлось стоять насмерть, чтоб не сделаться вашим крестным? Пфу! Еле уберегся! Билл задохнулся от нежности к Мортимеру Байлиссу. -- Вы много потеряли, -- сказал он. -- Вам бы еще все завидовали. Незнакомые люди подходят ко мне на улице и говорят: "Вот бы вы были моим крестником!". С той далекой поры я стал много лучше. -- Чепуха. Если вы менялись, так только в худшую сторону. Поразительно, что хоть какая-то девушка на вас взглянула. И тем не менее мне сказали, что вы помолвлены. -- Кто сказал? -- Не вашего ума дело. У меня есть свои источники. Так вы помолвлены? -- Уже нет. -- Хватило ума унести ноги? Это хорошо. А еще я слышал, что вы работаете у старого Гиша. -- Да. Если вы его спросите, он, возможно, ответит иначе, но лично я -- работаю. -- А писать бросили? -- Так получилось. -- Чернь не приняла вашего творчества? -- Так я и сказал про себя. -- И внезапно вспомнили, что вам надо есть? -- Вот именно. А благодаря Гишу жить можно. Очень скромно, конечно, никаких излишеств. Откуда вы знаете, что я хотел быть художником? -- Когда я в последний раз видел вашего отца, за год или за два до его смерти, он говорил, что вы едете учиться в Париж, -- сказал Мортимер Байлисс, не добавляя, что деньги на это дал он сам. -- Я тоже когда-то грезил о живописи, но вовремя очнулся. Много проще объяснять другим, как им писать. -- Он направил монокль на тощую фигуру, которая появилась из дома и сейчас спешила к ним. -- А это вышел кто из-под земли? -- осведомился он. -- Наш хозяин. -- Выглядит болваном. -- Такой и есть. Привет, Стэнхоуп. От волнения голос у Твайна стал еще пронзительнее. -- Привет, Холлистер. Я ужасно, ужасно извиняюсь, что не встретил вас, мистер Байлисс. Ходил купить вам сигарет. -- В жизни не курил эту гадость, -- радушно отвечал Мортимер Байлисс. -- Если вы собираетесь предложить мне коктейль, то знайте, что я к ним не притрагиваюсь. -- А херес вы пьете? -- Я ничего не пью уже много лет. -- Но вы хоть едите? -- встревожено спросил Билл. -- Мы хотим произвести на вас впечатление. Мортимер Байлисс взглянул на него холодно. -- Это вы шутите? -- Стараюсь. -- Безуспешно. -- Кушать подано, -- произнес Кеггс, сгущаясь из воздуха, как и положено хорошему дворецкому. Вроде бы их нет -- и вот, пожалуйста! 7 В половине десятого, вскоре после того, как Кеггс подал кофе, Билл, послушный указаниям, покинул общество, вышел в сад, и, опустившись в шезлонг, стал смотреть на звезды. Вечер получился неожиданно приятным. Мортимер Байлисс излучал благодушие, какого не заподозрили бы нем ближайшие друзья (ежели бы таковые сыскались). Подобрев от превосходного ужина, превосходно поданного дворецким, умевшим в свое время угодить Дж.Дж.Бэньяну, он настолько смягчился, что дитя могло бы играть с ним, мало того -- случись рядом это дитя, он погладил бы его по головке и одарил шестипенсовиком. Его застольная речь -- поток историй про подпольных миллионеров и еще более подпольных румынских торговцев картинами -- была весела и искрометна. Билл с удовольствием послушал бы еще, однако понимал, что теперь, когда лед сломан, Стэнхоуп Твайн хочет получить размякшего эксперта в свое распоряжение; и удалился, как было условлено. Сад, прекрасный в половине восьмого, окутался бархатной тишиной летнего вечера и стал еще прекраснее. Впрочем, тишина -- понятие относительное. Со своего покойного шезлонга Билл слышал пианиста из Уголка, который, видимо, пребывал в нежном возрасте и учился по переписке играть что-то вроде "Звонких песенок для милых крошек". Через дорогу, в "Балморале", разговаривал телевизор, а в соседнем "Чатсворте", кто-то, чей голос не мешало бы обработать напильником, исполнял отрывки из пьес Гилберта и Салливана. Однако, хотя Биллу и хотелось, чтоб в "Балморале" выключили телевизор, а виртуоз из Уголка оставил неравную борьбу и ушел спать, он нашел летнюю ночь в Вэли-Филдз крайне умиротворяющей и вскоре отдался ее мягкому очарованию. Подобно майору Флуд-Смиту, он с трудом верил, что лишь несколько миль отделяют его от суетливого гама столицы, и, вероятно, вскоре забылся бы сном, если б его не привлекло странное, даже подозрительное явление. На лужайке, всего в нескольких ярдах, мелькал огонек. Какое-то ночное существо проникло в Мирную Гавань с электрическим фонариком. Помимо хозяйского долга существует и долг гостя. Даже если вы не питаете особой приязни к позвавшему вас человеку, вы не позволите хищникам рыскать в его саду. Вы ели его хлеб и соль, это накладывает обязательства. Повинуясь неписаному закону, Билл встал и крадучись двинулся к пришельцу, подобно тем индейцам у Фенимора Купера, у которых сучок не хрустнет под ногой. Оказавшись позади неизвестного, он не придумал ничего лучше, чем позаимствовать словечко из арсенала мисс Элфинстоун, поэтому сказал: -- Ха! Лорд Аффенхем -- а это был он -- развернулся и громко фыркнул. Трудно установить миг, когда рождается вдохновение -- никогда не знаешь, как долго гениальная догадка дремала в полубытии. Вполне возможно, что мысль взять пузырек с черной краской, перелезть через забор и пририсовать Обнаженной вальяжную эспаньолку, зрела неделями. Но только на пути из "Зеленого Льва", после скудного ужина, злосчастный виконт осознал, что голой исполинше не доставало именно бородки клинышком, и что другого случая не представится. Племянница на кухне у Стэнхоупа Твайна, Огастес Кеггс поглощен обязанностями дворецкого, сам Стэнхоуп и его гости сидят дома. Короче, все сошлось, как по заказу. Так размышлял лорд Аффенхем, и потому неприятно изумился раздавшемуся из темноты окрику, означающему, что кто-то еще гуляет в ночи. К завтрашнему строгому допросу он был внутренне готов. Человек, задавшийся высокой целью, стерпит мелкие неприятности. Но он не договаривался, что в саду будут и другие. Их присутствие стесняло его, в особенности же -- внезапные окрики. А теперь, в довершение всего, цепкие пальцы ухватили его за нос, да еще и крутанули, явно показывая, что не намерены шутить. Боль была ужасная, и вырвавшееся у страдальца "Э?" едва не заглушило вопли балморалского телевизора. Всякий, кто хоть раз слышал, как лорд Аффенхем произносит "Э?", запоминает его навсегда, а Биллу, как мы помним, такое удовольствие выпало. Он понял, что перед ним -- недавний знакомец, так глубоко рассуждавший о скульпторах. -- А, это вы, -- сказал он и выпустил нос. Воцарилось короткое молчание. Потом изувеченный заговорил дрожащим от обиды голосом. -- Никогда так больше не делайте, -- сказал он. -- Я думал, оторвете. -- Мне очень жаль. -- Теперь поздно жалеть. -- Я принял вас за полуночного грабителя. -- Как это "полночного"? Сейчас часов десять. -- Ну, за десятичасового. Меня удивило, что вы рыщете по саду с фонариком. Лорд Аффенхем уже оправился от испуга. Он снова стал честным пожилым джентльменом, который нередко глядел в глаза племяннице и твердо (а часто -- и успешно) отметал любые подозрения. -- Лопни кочерыжка! -- сказал он. -- Вы знакомы с жизнью в предместье? -- Не очень. Я скорее горожанин. -- Ну так вот, мы здесь -- одна большая семья. Я захожу в ваш сад, вы -- в мой. Я беру вашу косилку, вы -- мою. -- Ты мне -- я тебе. -- Вот именно. Завтра я выгляну из окна и увижу на своей лужайке Стэнхоупа Твайна. "А, это вы!" -- скажу я, и он ответит: "Доброе утро, доброе утро". Все очень мило, по-соседски. Но все-таки вы лучше ему не говорите. Он не любит, когда заходят к нему в сад, боится за свою статую. Соседские детишки иногда пуляют в нее из рогатки, он совсем издергался. Так что забудьте о нашей встрече. -- Забуду. -- Спасибо. Я знал, что вы поймете. Это ведь с вами я говорил перед ужином? -- Да. Как отбивная? -- Какая отбивная? -- В забегаловке. -- А, эта! Не было там отбивной. Пришлось взять печенку. -- Какой ужас! -- Ничего, я справился. Вы были там, у Твайна? -- Да. -- Как же вам удалось выбраться? -- спросил лорд Аффенхем тоном старинного парижанина, встретившего знакомца, который только что сидел в Бастилии. -- Меня выставили на мороз. Твайн хотел остаться с другим гостем. Тот заинтересовался его работами. -- Заинтересовался? Чудак, наверное. Ладно, -- лорд Аффенхем внезапно понял, что время бежит и племянница вот-вот засобирается домой, -- приятно с вами беседовать, но нельзя же стоять тут всю ночь. Если вы подсадите меня на забор, я перелезу к себе. Все лучше, чтобы Джейн по возвращении застала его за книжечкой, в уютном кресле, которое он, ясное дело, не покидал несколько часов. 8 На следующий день Джордж, шестой виконт Аффенхемский, посеявший ночью ветер, пожинал бурю. Он тщетно бился над фразой "При дурном правлении беднеет наказ", когда в кабинет вошла племянница. Опытный лорд с ходу определил, что она кипит от гнева и, если хотите, зла, как мокрая курица. -- Дядя Джордж, -- сказала она, и ее мелодичный голос ему не понравился, -- это ты нарисовал усы Обнаженной? Она весьма удачно сформулировала вопрос. Теперь лорд Аффенхем мог ответить с чистой совестью. Мы помним, что усов он не рисовал, только бородку. -- Конечно, нет, -- произнес он с достоинством, которое так ему шло. -- Даже и не думал. -- Кроме тебя, некому. -- Смешно! -- Кто еще мог? -- Э? -- Не притворяйся, что впал в транс. Ты слышал, что я сказала. -- Да, слышал, и глубоко потрясен. Давай разберемся. Ты говоришь, кто-то пририсовал усы Женскому Дню в Турецкой Бане. Прекрасно и замечательно. Именно их и не хватало. Но если ты думаешь, что это я... -- Думаю. -- Тогда задай себе один вопрос. -- Какой? -- Сейчас скажу. Спроси себя, может ли человек, разрывающийся между сотнями дел, бегать по округе и рисовать всякие усы... Лопни кочерыжка, ты еще скажешь... Не знаю, что ты скажешь... -- Лорд Аффенхем беспомощно развел руками. -- Вот, лучше ответь: у меня в кроссворде написано "При дурном правлении беднеет наказ". Что бы это могло значить? -- Я не предлагала сменить тему. -- Ладно, продолжай, хотя я и сомневаюсь, что мы куда-нибудь придем. По мне, только время потеряем. Как Твайн? Огорчился? -- В бешенстве, -- сказала Джейн и устыдилась легкого недовольства, которое возникло при воспоминании, как истошно тот вопил. Стэнхоуп Твайн в горькую минуту -- зрелище не из приятных. -- Понятно, но незачем валить все на меня. Это, наверное, детишки, -- сказал лорд Аффенхем тоном доктора Ватсона, говорящего: "Холмс, это совершил ребенок!" -- Их там трое. Каждый способен нарисовать сотню усов. Пусть Твайн поищет улики. Не найдет, конечно. Дело совершенно темное. Как можно обвинять меня?! Именно этот вопрос и повергал Джейн в растерянность и досаду. Она чувствовала себя сыщиком, твердо знающим, что именно профессор Мориарти подсыпал мышьяк в суп руританскому послу, но не способным убедить в этом присяжных. В подобных случаях сыщик морщит лоб и кусает губы; и Джейн наморщила лоб, прикусила губу. Мгновенное желание огреть дядю кофейником накатило и прошло. В таких-то случаях и сказывается воспитание. Однако у нее было в запасе другое оружие. -- Я тебе не говорила, что плита испортилась? -- небрежно спросила она. -- Не говорила. -- Завтракать будешь сардинами. Лорд Аффенхем воинственно фыркнул. Сознание моральной победы придало ему сил. -- Провалиться мне со всеми потрохами! Какие сардины?! Знаешь, что я с тобой сделаю? Возьму в Лондон и до отвала накормлю у Баррибо. Гульнем! А потом можешь закатиться на Бонд-стрит, потыкаться носом в витрины ювелиров. Он не мог бы вернее успокоить разгневанную племянницу. Джейн редко выпадала такая радость, как завтрак у Баррибо, в этой Мекке техасских миллионеров и заезжих махарадж. Больше же всего на свете она любила глазеть на витрины. Она сразу перестала быть гувернанткой, распекающей малолетнего преступника, и поцеловала лорда Аффенхема в лысую макушку. -- Замечательно. Только я вернусь пораньше. Дора Уимпол пригласила меня в гости. Ладно, сочтем, что усы пририсовала международная мафия. -- Да, она такая. От нее жди. Довольный счастливым завершением эпизода, который грозил вылиться в серьезные неприятности, лорд Аффенхем вернулся к "Таймс", но, обнаружив, что в по горизонтали стоит "Над неоконченным храмом строители воздвигли полку", а по вертикали "В амбаре на мельнице содержится резон", что не по зубам даже Кеггсу, выбросил все это из головы и приготовился беседовать дальше. -- Что ж теперь Твайн? -- Трет ее скипидаром. -- Думаешь, ототрет? -- Он надеется, что да. -- Ототрет, конечно... Бедные детишки! Столько стараний, и все зазря. -- Мы, кажется, договорились, что это мафия. -- Ну да, бедная мафия. Старалась, старалась -- и все зря. Значит, он в вопит? Кажется, я слышал. Думал, поросенка режут. Поистине, все его неисчислимые недостатки меркнут в сравнении с голосом. Не понимаю, как ты его выносишь, а тем более -- хочешь за него замуж. Обыкновенно, если разговор доходил до этого вопроса, Джейн отв