вободно, как на вешалке. Раньше он всегда был в крахмальном воротничке, при галстуке, а теперь ворот рубашки был распахнут, обнажая тощую жилистую шею. Фелендер продолжал: -- Да, я вспоминал ваши слова. Вы все пред сказали до мелочей -- вы, наверно, в своем роде пророк, наложивший на меня заклятье. Не в дурном смысле -- я пока еще не верю в предрассудки. Но ваши слова не пропали да ром. По ночам я лежал на голом полу, больной и угрюмый, голова кружилась от зловония па раши -- так было, если мне позволяли лежать, а не тащили на допрос. Если слышалось хлопа нье дверей, это означало, что кого-то другого потащили на пытки. И вот я думал: что сказал бы Аарон Грейдингер, если бы мог увидеть это? Ни на секунду мне не приходило в голову, что я смогу выжить и снова буду беседовать с вами. Мы все были обречены на смерть или на работу на золотых приисках, а это хуже смерти. Нет, вам не позволят просто и без хлопот умереть. Однажды меня допрашивали двадцать шесть часов подряд. Это физическая пытка особого рода, я не говорю уже о моральных истязаниях, -- такого не пожелаю и худшему врагу, даже сталинским приспешникам. Не думаю, что такая жестокость существовала во времена инквизиции или в тюрьмах у Муссолини. Человек способен переносить пытку в руках у врага, но если друг превращается во врага, такие муки выдержать невозможно. Они хотели от меня только одного -- признания, что меня прислала польская разведка. Они буквально умоляли меня сделать эту любезность, но я дал себе клятву -- все что угодно, только не это. -- Вольф, прекрати рассказывать! Ты забо леваешь от этого, -- попросила Дора. -- Плевать! Не стану я от этого еще больше больным, чем теперь. Я им сказал: "Как могу я быть польским шпионом, раз я столько проси дел в польской тюрьме за наши идеалы? Как могу я быть фашистом, если я много лет был редактором журнала, нападавшего на сионис тов, Бунд, ППС, и открыто воспевал диктату ру пролетариата? Моя семья была беднейшей из бедных, и всю жизнь я страдал от голода и холода. Социализм -- вот мой комфорт. Для чего же мне становиться агентом реакционно го империалистического режима? К каким военным организациям я мог стоять близко? -- В чем тут вообще смысл? Даже в безумии должно быть хоть подобие логики", -- убеждал я их. Парень, что сидел напротив, поигрывал револьвером, курил папиросы и пил чай, а я стоял на онемевших ногах, и меня била дрожь от голода, холода и бессонницы. Он свирепо смотрел на меня. У него были глаза убийцы. "Слыхал я эти вшивые оправдания, -- цедил он сквозь зубы. -- Ты фашистская собака, контрреволюционер, предатель, гитлеровский шпион! Подписывай признание, или я вырву язык из твоей свинячьей глотки". Он говорил мне "ты ", этот русский. Он зажег свечу, достал иголку, поднес ее к пламени и сказал: "Если не подпишешь, я загоню это под твои поганые ногти". Я-то знаю, какая это боль, ведь польские фашисты проделывали со мной такое, но я все равно не хотел, чтобы на мне стояло клеймо шпиона. Я взглянул на него -- одного из тех, кому надо быть в рядах защитников рабочего класса и революции, -- и, несмотря на весь ужас, рассмеялся. Это было как в плохом театре, самого низкого пошиба. Даже Новачинский, в самых диких закоулках своего больного воображения, не смог бы выдумать такой фантасмагорический сюжет. Я протянул ему руку и сказал: "Ну же, давай. Если это нужно для революции, делайте, что требуется ". Этого вызвали, и новый мучитель занял его место. Новый, отдохнувший и полный сил. Так они допрашивали меня двадцать шесть часов подряд. Я умолял их: "Пристрелите меня, и пусть уже будет конец!" -- Вольф, я не могу больше этого слышать! -- закричала Дора. ; -- Ты не можешь, не можешь? Ты обязана! Мы в ответе за все. Мы за это агитировали. В двадцать шестом году, когда обвиняли Троц кого, это мы называли его агентом Пилсудс- кого, Муссолини, Рокфеллеров, Макдональ- да. Мы заткнули уши и отказывались слушать правду. -- Фелендер, не хочется сыпать соль на ваши раны, -- возразил я, -- но если бы Троц кий пришел к власти, было бы то же самое -- никакой разницы со Сталиным. Смесью иронии и гнева сверкнули глаза Фе-лендера. -- Откуда вы знаете, что стал бы делать Троцкий? Как смеете вы судить о событиях, которые не происходили? -- Такое случалось при всех революциях. Когда проливают кровь во имя гуманности, или религии, или во имя чего-нибудь еще, это неизбежно приводит к террору. -- По-вашему, рабочий класс, он должен молчать о том, что происходит в России, дол жен позволить Гитлеру и Муссолини завое вать мир и допустить, чтобы его растоптали, как муравья. Это вы проповедуете? -- Я ничего не проповедую. -- Нет, проповедуете. Если вы могли ска зать, что Троцкий не лучше Сталина, значит, весь человеческий род развращен, надежды нет и нам придется капитулировать перед убийца ми, фашистами, теми, кто разжигает погромы и возвращает время вспять, к средним векам, ин квизиции, крестовым походам. -- Фелендер, Англия, Франция и Америка не прибегают к инквизиции и крестовым походам. -- -- О, это они-то? Америка закрыла двери и никому не позволяет проникнуть внутрь стра ны. Англия, Франция, Канада, Австралия -- все капиталистические страны делают то же самое. В Индии тысячи людей умирают от голода ежедневно. Английские чиновники оставляют их на произвол судьбы. А когда Ганди, со своим непротивлением, скажет хоть слово, они тащат его в тюрьму. Это прав да или нет? Ганди лепечет что-то о пассивном сопротивлении. Что за чушь! Как сопротивле ние может быть пассивным? Это такая же бес смыслица, как горячий снег, как холодный огонь. -1- -^ т ^ --JL* "* -- Так вы все еще за революцию? -- Да, Аарон Грейдингер, да! Если вы при шли к дантисту, чтобы вырвать гнилой зуб, а он вместо этого нарочно вырвал три здоровых, -- это, конечно, трагедия и преступление. Но гни лой зуб вырвать все равно надо. Иначе он зара зит другие зубы, может быть, даже вызовет гангрену. . :;^- -- Правильно! На сто процентов верно! -- воскликнула Дора. -- Не хотелось бы разрушать ваши иллю зии, но вот вам еще одно мое пророчество: перманентная революция Троцкого, или лю бая другая революция, продублирует в точно сти то, что сталинисты делают теперь. • ,-^я ; -- Нет, -- сказал Фелендер. -- Если бы я думал так, то повесился бы этой же ночью. -- Хватит, -- сказала Дора. -- Пойду собе ру чай. к- -- выдавали, мы лепили шахматные фигурки. Но на полу было слишком мало место -- играть невозможно. Никто из политзаключенных не имел ни малейшего представления о преступ лениях, которые ему приписывали. Почти каждому обвинение уже было предъявлено. Заключенные возлагали вину на высших чи новников ГПУ, и ни разу никто не обвинил ни Сталина, ни ЦК, ни Политбюро. Но я постепен но начал осознавать, в какую трясину нас затя нуло. Некоторые из заключенных по секрету сообщили мне, что их заставили ложно обви нить близких друзей. . • i Фелендер ушел уже за полночь. Едва за ним закрылась дверь, Дора разразилась рыданиями: -- Что можно сделать? Как жить? Is -Она взяла меня за руки и притянула к себе. Всхлипывала, прижавшись лбом к моему плечу. Я стоял и глазел на противоположную стену. С тех пор, как покинул родительский дом, я жил в состоянии вечного отчаяния. Иногда я подумывал о раскаянии, о возвращении к иудейству. Однако жить, как жили мой отец, моя мать, их родители, все поколения предков, но без их веры -- разве это возможно? Приходя в библиотеку, я ощущал проблеск надежды: может быть, в одной из книг я найду ответ на свой вопрос -- как жить человеку в моем положении и быть в согласии с внешним миром и в ладу с самим собой? Я не нашел ответа -- ни у Толстого, ни у Кропоткина, ни в Писании. Конечно, пророки призывали к строгой жизни, но их обещания обильного урожая, плодородных олив и виноградников, защиты от врагов не привлекали меня. Я знал, что мир всегда был и будет таким, каков он и сейчас. Только моралисты называют злом то, что сплошь да рядом происходит в жизни. Дора утерла слезы. -- Ареле, мне надо срочно съезжать отсю да. Квартира не моя, и я не смогу платить за нее. И еще, я боюсь, что мои бывшие товарищи выдадут меня тайной полиции. -- Тайная полиция сама знает о тебе все, что нужно. -- Но они могут представить доказатель ства. Ты знаешь, как это у сталинистов -- кто не с ними, того надо ликвидировать. -- Ты же сама призывала к этому. -- Да, и мне стыдно. -- У троцкистов те же принципы. -- Что же мне делать? Скажи мне! -- Мне нечего сказать. -- Меня могут арестовать в любую минуту. Когда ты последний раз ночевал здесь, я была полна надежд. Я даже мечтала, что рано или поздно ты приедешь ко мне в Россию. А теперь ничего нет впереди. % *з • -- Полчаса назад ты соглашалась с фелен- деровским троцкизмом. -- Я ни во что не верю больше. Мне надо было выброситься из окна, а не пить йод. Этой ночью я лежал рядом с Дорой, но это был конец. Я не мог спать. Каждый раз, когда внизу раздавался звонок, я ожидал, что пришли за нами. Встал я с рассветом и перед уходом дал Доре немного денег из тех, что были с собой. Дора сказала мне: -- Спасибо тебе, но если ты услышишь, что я что-нибудь сделала над собой, не очень-то грусти. У меня ничего не осталось. -". - : ч-. -- Дора, пока ты жива, не связывайся с троцкистами -- перманентная революция так же невозможна, как перманентная хирургия. -- А что ты будешь делать? - -- О, жить понемножку. Мы попрощались. Я опасался, что полицейский агент ждет меня в подворотне, чтобы арестовать, но там никого не было. Я благополучно вернулся к себе в комнату, к своим рукописям. По дороге я глянул на купол церкви, что в Новолипках. В зданиях, полукругом стоящих на церковном подворье, за ажурной решеткой, жили монахини -- Христовы невесты. Я часто наблюдал, как они проходят мимо -- в черном одеянии с капюшоном, в мужских полуботинках, с крестом на груди. На Кармелиц-кой я миновал "Рабочий дом", клуб левого крыла Поалей-Сион. Здесь придерживались теории сионизма и коммунизма одновременно, полагая, что, когда рабочий класс возьмет власть в свои руки, у евреев будет государство в Палестине и они станут социалистической нацией. В доме No 36 по Лешно находилась Большая библиотека Еврейского Бунда, а также кооперативный магазин для рабочих и их семей. Бунд целиком отвергал сионизм. Их программой была культурная автономия и всеобщая социалистическая борьба против капитализма. Сами бундовцы делились на две фракции: одна склонялась к демократии, другая -- к немедленной диктатуре пролетариата. В соседнем дворе был клуб ревизионистов, последователей Жаботинского, экстремистов. Они призывали евреев учиться обращению с огнестрельным оружием и утверждали, что только акты террора против англичан, у которых в руках мандат, могут вернуть евреям Палестину. Варшавские ревизионисты были полувоенной организацией. Они время от времени устраивали парады и демонстрации, неся фанерные щиты с лозунгами, направленными против тех сионистов, которые, подобно Вейцману, верили в постепенность и компромисс в отношениях с Англией. Почти у всех еврейских организаций были клубы в этом районе. Каждый год прибавлялись еще какая-нибудь отколовшаяся группа или новый клуб. Я одержал моральную победу над Дорой, Фелендером и их товарищами. Но сам я так запутался, что не мог ни над кем смеяться, ни над какими заблуждениями. Придя к себе в комнату -- а я решил до свадьбы сохранить ее, -- я хотел поработать, но так устал, что работать не мог. Вытянувшись на постели, я задремал, но в мозгу моем снова и снова слышались слова Фелендера и Дорины причитания: "Что можно сделать? Как жить? " ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ 1 Моя мать и Мойше приехали за день до свадьбы. Поезд прибывал в восемь часов утра на Гданьский вокзал. При встрече я едва узнал их. Мать казалась меньше ростом, согбенной, совсем древняя старуха. Нос стал длиннее и загибался, будто птичий клюв. Глубокие морщины прорезали щеки. Только серые глаза лучились, как в былые дни. Она больше не носила парик -- голову покрывал платок. На ней была длинная юбка, почти до полу, а кофту эту я помнил еще с тех времен, когда жил дома. Мойше вытянулся. У него были густая светлая борода и пейсы до плеч. Вытертое меховое пальто, на голове облезлая, в пятнах раввинская шапка. Из незастегнутого ворота рубахи выступала шея -- тонкая, как у мальчика. Мойше пристально разглядывал меня. В голубых глазах светилось изумление. Он произнес: "Настоящий немец". Мы с матерью расцеловались, и она спросила: -- Ареле, ты не болен, упаси Господь? Ты бледный и худой, как будто только встал с больничной койки, пусть этого никогда не случится. -- Я всю ночь не спал. •*•- * ., • •••' -- Мы добирались два дня и ночь. Фургон, который вез нас к поезду в Раву Руску, пере- -- вернулся. Это просто чудо, что мы целы. Одна женщина сломала руку. Мы опоздали на поезд, и пришлось ждать другого еще двадцать часов. Поляки стали такие злые. Они хотели отрезать пейсы у Мойше. Еврей беспомощен. Если так плохо сейчас, то что же будет, когда придут эти убийцы? Люди дрожат за свою шкуру. -- Мама, Всемогущий поможет нам, -- ска зал Мойше. -- Много бывало Аманов, и все ОНИ ПЛОХО КОНЧИЛИ. f-i"\' г " -- До того как плохо кончить, они успели перебить множество евреев, -- возразила мать. Для матери и Мойше я снял комнату в кошерном заезжем доме на Навозной улице. Чтобы отвезти их туда, я хотел взять дрожки, но Мойше сказал: -- Не поеду на дрожках. -- Почему нет? -- Может быть, сиденье не кошерное. После долгого обсуждения было решено, что мать постелет на сиденье свою шаль. В руках у Мойше была корзинка, обмотанная проволокой и закрытая на маленький замочек -- прямо как у ешиботника. У матери вещи были в узле. Прохожие останавливались и глазели на нас. Извозчик ехал медленно, так как мостовая была забита -- стояли трамваи, такси, грузовые фургоны, автобусы. Кляча наша была -- кожа да кости, да еще и хромая. Мойше начал раскачиваться, что-то бормоча себе под нос. Наверно, приступил к утренней молитве или читает псалмы. Мать заговорила: -:_** ?,,smNo ъ-з&ц -- Ареле, сынок, вот я и дожила до того, что опять вижу тебя, и ты жених теперь, но поче му твой отец не дожил до этого дня? Он читал Тору до последней минуты. Я не понимала, это был святой человек. Вой-ва-авой, я досаждала ему и причитала, зачем он тащит нас в эту дыру, а он принимал все это с ясной душой и не сердился. Какие бы муки ни выпали на мою долю, я их заслужила. Теперь я грызу себя и не могу спать по ночам, когда припоминаю это. Ареле, я не могу больше оставаться в Ста ром Стыкове. Не хочу ничего плохого гово рить про жену Мойше, мою невестку, -- но жить с ней я не могу. Она из простой семьи, ее отец -- арендатор. В Галиции евреям позволя ют жить как в собственной стране. Что она де лает и говорит -- мне не нравится. Я еще хоро шо слышу, слава Богу, а она кричит мне прямо в ухо, будто я глухая. Ее голова занята всякой ерундой. Это верно, я грешница, но разве можно так много требовать от человека? -- Уже хватит. Ша! Хватит уже. -- Мойше приложил палец к губам: знак, что слова мате ри -- злословие, а ему не позволено слушать такое во время молитвы. -- "Ша, хватит!" здесь и "Ша, хватит!" там! Конечно, слова мои грех, но что может вынес ти человек, имеет свои пределы. Она ненави дит меня за то, что я читаю книги, а она едва знает слова молитвы. Но что мне осталось, кроме книг? Когда я раскрываю "Обязаннос ти сердец", то забываю, где я и что со мной. Ареле, я не хочу умереть в Старом Стыкове. Верно, что отец твой похоронен там. Но те не сколько лет или месяцев, что мне суждено -- таскать ноги на этом свете, я не хочу прожить среди грубых, неотесанных, необразованных людей. И для Мойше там тоже ужасно. Они ему ничего не платят. По четвергам шамес ходит по домам и собирает, кто что даст: где пригоршню пшеницы, где кукурузы, где овса. Совсем как русские платят своим священникам, прости за сравнение. Помещики там русины, и некоторые хвастают, что Гитлер на их стороне. Они и дерутся друг с другом. Один отрубил девушке голову прямо против нашего окна. И это за то, что она пошла гулять с другим парнем. Наша жизнь в опасности. Я молю о смерти. Каждый день я прошу Всемогущего взять меня отсюда, но как раз, когда хочешь умереть, ты живешь. -- Хватит уже. Ша. Хватит. -- Отстань со своими "Ша" и "Хватит". Тебе не придется идти со мной в Геенну. Аре- ле, я хочу кое-что сказать тебе, но не хочу, чтобы ты сердился на меня. Не хочу я возвра щаться в Старый Стыков. Даже если придется спать на улице, я останусь здесь, в Варшаве. -- Мама, ты не будешь спать на улице. -- Имей ко мне жалость. Я слыхала, что давно нет раввина на Крохмальной улице. Мо жет, Мойшеле мог бы здесь получить место? Сама я готова уйти в богадельню или куда-ни будь еще, лишь бы было где приклонить голо ву. Что за девушка эта Шоша? Как случилось, что ты выбрал ее? Да, все это совершается на небесах. Дрожки стали у ворот на Навозной. Некоторые дома стоят тут уже по нескольку веков. Здесь были закоулки, куда приезжали на рас- свете крестьяне из близких деревень. Яйца продавали прямо в липовых плетенках. В доме No 10 была библиотека Креля. Я ходил сюда читать Гемару, когда уже ушел из хедера. Поблизости находилась ритуальная баня, куда ходила моя мать молодой женщиной. Здесь продавали вареные бобы, кихелах, картофельные оладьи. Запахи эти я помнил с детства. Мать вздохнула: "Ничего не изменилось". Перед домом, где мы остановились, сто яло несколько подвод. Лошади распряже ны. Морды опущены в торбы с овсом и соло мой. Голуби и воробьи клевали просыпанное зерно. Мужики в овчинных тулупах и шапках таскали мешки, корзины, ящики. Сквозь по крытые морозным узором окна виднелись горшки, чугуны, склянки. Сохло белье. Из одного окна слышались звуки детских голо сов, произносящих нараспев что-то из Пя тикнижия -- значит, там был хедер. Гряз ная лестница вела в заезжий дом на третий этаж. Мать часто останавливалась. "Я уже не могу подниматься по лестнице", -- по жаловалась она. --"..-- ->fcflf*i"- На третьем этаже я отворил дверь, ведущую в темные сени. Пансион состоял из большой комнаты и нескольких маленьких комнатушек. В большой комнате была столовая. Тут уже молился еврей, надев талес и тфилин. Другой укладывал вещи в мешок, третий ел. Две женщины, одна в парике, другая в чепце, сидели на лавке и чинили шубу. Хозяин, с черной как смоль бородой и в ермолке, показал нам комнату, где матери и Мойше предстояло ночевать. Мойше спросил: -- Уже время, я хочу помолиться. Есть тут где-нибудь молельня? -- Прямо во дворе две молельни. Одна -- козеницких хасидов, а другая -- блендовских. Есть еще синагога, но там все больше литваки. * * -- Я пойду в Козеницкую молельню. - -- Завтракать будете? -- А у вас строгий кошер? -- Что за вопрос? Раввины тут едят. -- Хорошо бы сейчас стакан чаю. -- И к нему что-нибудь подзакусить? -- Я уже потеряла зубы. Мягкий хлеб у вас есть? -- Спросила мать. -- Такого нет, чего у меня не было бы. И он ушел, чтобы принести чаю и хлеба. В углу висел рукомойник. Там же кувшин с водой, ковшик, на крючке -- несвежее полотенце. -- По сравнению со Старым Стыковом здесь прямо дворец. А мы живем в халупе с со ломенной крышей. Сверху протекает. Печка есть, но дымоход не в порядке, и дым стелется по комнате. Когда я увижу невесту? -- Я приведу ее сюда. * Был первый вечер Хануки. Владелец пансиона зажег и благословил первую из восьми ха-нукальных свечей для постояльцев, но мать и Мойше отказались присоединиться к остальным, сказав, что совершат эту торжественную церемонию у себя в комнате. Ведь хозяин зажег свечу, а не масляный фитиль, как положе- но. Я пошел и купил для них оловянную хану-кийю, бутылочку масла, фитили и специальную свечку для зажигания фитилей, "шамес" ее называют. У себя в комнате Мойше налил масла в первую маленькую чашечку, опустил туда фитиль, зажег "шамес", поднес его к фитильку и запел благословения. Потом псалом "Оплот мой, твердыня моего спасения...". Это были отцовские напевы, даже жесты его. Первый фитилек никак не хотел разгораться. Мойше снова и снова зажигал его. Когда же наконец он разгорелся, то задымил и стал чадить. Мойше поставил лампу, согласно закону, на окно -- чтобы весь мир мог увидеть чудо Хануки, хотя окна выходили во двор, на три глухие стены, и во дворе никого не было. Из незаконопаченного окна сильно дуло. Пламя трепетало на ветру, но не гасло. Мойше сказал: -- В точности как еврейский народ. В каж дом поколении враги наши восстают на нас, и Святый Боже, да будет благословенно имя Его, спасает нас от их рук. -- Слишком жирно будет для врагов наших, чтобы мы молились о чуде, -- возразил я. Мойшеле в задумчивости почесал бороду: -- Кто мы есть, чтобы указывать Ему, что делать и когда? Только вчера ты рассказывал матери, как астрономы взвешивают и измеря ют звезды, многие из которых больше, чем наше солнце. Как же можем мы, с нашими жал кими мозгами, понять, что Он делает? Мойше говорил как отец. Лишь несколько лет назад отец убеждал меня: "Ты можешь пролить чернила, но написать сам, без Божьей воли, ты ничего не сможешь. Неверующие -- не просто грешники, но еще и глупцы". Наконец, с полчаса посмотрев, как горит ханукаль-ный светильник, Мойше отправился в синагогу. Оказалось, там есть книги, которые он не мог достать в Старом Стыкове. Хотя денег у него было немного, он смог купить "Рычание льва ", "Респонсы рабби Акивы Эйгера" и "Лик Иошуа". Мойше обещал матери скоро вернуться. Она сидела на кровати, откинувшись на подушку, и большие серые глаза ее с такой живостью глядели на огонек, будто она видит подобное в первый раз. Помнится, мать была среднего роста, даже немного выше отца. Но теперь она ссутулилась, стала маленькой и сухонькой старушкой. Она постоянно кивала теперь головой, как бы говоря "да, да, да". Вдруг она сказала: -- Ареле, упаси Господь, я не хочу осуж дать тебя, ты уже взрослый и, надеюсь, пере живешь меня, но какой в этом смысл? -- О чем это ты? - -- Ты знаешь о чем. -- Мама, не все, что человек делает, имеет смысл. Мать улыбнулась одними глазами. -- Что же это? Любовь? -- Можно и так назвать. -- Есть такое выражение: "слепая любовь". Но даже в любви есть свои резоны. Подмасте рье сапожника не влюбится в принцессу и уж конечно не женится на ней. -- И такое может случиться. -- Такое? Только в книгах, но не в жизни. Когда мы жили в Варшаве, я зачитывалась ро- -- манами, которые публиковали в газете из номера в номер. Отец твой -- пусть будет земля ему пухом -- не любил газет и тех, кто пишет в газеты: говорил, что они оскверняют святые еврейские буквы. Только во время войны он начал заглядывать в газету, чтобы узнать, что творится в мире. Даже в этих нескладных романах была своя логика. А теперь ты хочешь жениться на Шоше. Верно, она порядочная девушка, несчастная, больная, быть может, жертва распутства своего отца. Но неужели во всей Варшаве не нашлось ничего лучше? Я грешу, знаю, это грех. Не следует говорить такое. Я гублю себя. Погляди-ка, огонь погас. " л , Мы помолчали. В воздухе пахло горелым маслом, чем-то сладким и давно забытым. Мать продолжала: -- Дитя мое, это все предопределено. Моего отца, твоего дедушку, называли "хахам". Он мог бы стать раввином в большом городе, но он довольствовался тем, что оставался в глухом углу, в Богом забытой деревне, и жил там до самой смерти. Твой дед с отцовской стороны, родом из Томашова, тоже избегал людей. Всю жизнь он писал комментарии к каббале. Перед кончиной он призвал одного из внуков и велел сжечь все рукописи. Лишь одна страница уцелела случайно. Те, кто прочел ее, утверждали, что мысли необычайной глубины были там. Он был человек не от мира сего -- даже не знал, чем одна монета отличается от другой. Если бы бабушка твоя, Темерл, не экономила каждый грош, в доме не было бы и куска хлеба. В своем роде она была святая. Она пришла к раввину в Бельцах, и раввин пригласил ее сесть, хотя она всего лишь женщина. Что я в сравнении с ними? Я погрязла в грехе. Конечно, я люблю тебя и желала бы, чтобы у тебя была хорошая жена, но если небеса распорядились иначе, мне следует придержать язык. Я рассказываю тебе все это, чтобы ты не забывал о своем происхождении. Мы приходим в этот мир не для того, чтобы потакать своим прихотям. Посмотри на меня и увидишь, во что превращается плоть и кровь человеческая. А я была красивой девушкой. Когда я проходила вдоль Люблинской улицы, люди останавливались, разинув рты. У меня была самая маленькая ножка во всем городе, а туфли свои я начищала до блеска каждый день, даже если шел дождь. У меня была юбка в складку, каждый день я ее гладила. Отцу постоянно говорили, что я очень заносчива и тщеславна. Сколько мне тогда было? Пятнадцать лет. Через полгода я уже была помолвлена с твоим отцом. А еще через год меня вели под брачный балдахин. Женщине не дозволено учить Тору, но я стояла за дверью и слушала, как твой отец учит детей в ешиботе. Любую ошибку я замечала. Тогда же я начала читать нравоучительные книги по-древнееврейски. А еще я поняла, что у меня горячая кровь и я должна сдерживать себя. Как это пришло ко мне? Надеюсь, дети будут походить на тебя, не на Шошу. -- Мама, у нас не будет детей. -- Почему нет? Небеса хотят, чтобы был мир и были евреи. -- Никто не знает, чего хотят небеса. Если бы Бог хотел, чтобы были евреи, он не созда вал бы Гитлеров. -- -- Вой-ва-авой! Горе мне! Что ты говоришь такое! -- Никто не подымался на небо и не говорил с Богом. : -- Не нужно для этого подниматься на небо. Истину можно увидеть прямо здесь, на земле. За три дня до того, как Мейтелева Эс- терка выиграла в лотерею, мне привиделась во сне сумка, в которой лежали бумажки с циф рами, и только я хотела взять ее, как появи лась живая Мейтель (она уже умерла тогда), с желтым лицом, в белом чепце. Она сказала: "Это не тебе. Это моя Эстер собирается выиг рать много денег ". И она спрятала сумку в соло ме. Мне было десять лет, я не знала, что такое лотерея, и слова такого не слыхивала. Сон этот я рассказывала всем и каждому в нашем доме, и все только плечами пожимали. А через три дня пришла телеграмма, и там сообщалось, что Эстер выиграла главный приз. Когда мне приснился этот сон, призы еще не разыгрыва ли. Два года спустя был еще случай -- дом с привидениями. Много ночей подряд злой дух стучался в оконный переплет в доме Аврума- резника. Присылали даже солдат обыскать дом: комнаты, подвал, чердак. Но не смогли найти ничего такого, чтобы можно было обви нить кого-нибудь в хулиганстве или в шанта же. Дитя мое, на свете так много тайн, что, если даже ученые будут непрерывно зани маться ими миллион лет, они не смогут разга дать и миллионной их части. -- Мама, от этого не легче тем евреям, ко торых истязают в Дахау или другом таком же аду. *""%*^a ~ '• •> ~~- - -- -- Утешение в том, что смерти нет. Твоя же Шоша говорила мне, что умершая сестра приходит к ней. У нее не хватило бы ума сочинить такое. Бася хотела пригласить мать и Мойше на обед, но мать откровенно сказала, что она не будет есть в доме у Баси. Ни она, ни Мойше не уверены, что в этом доме соблюдается строгий кошер. Но чтобы не обижать ее, оба согласились прийти на чай. Не знаю, как стало известно, что жена последнего здешнего раввина и его сыновья собираются навести визит Басе. Часа в три я вместе с матерью и братом открыл Васину дверь и замер на пороге в изумлении: в комнате было полно народу. Пожилые женщины в чепцах, с лентами и рюшами, белобородые старцы с пейсами, равно как молодые девушки и юноши, видимо из тех, что интересуются литературой, -- все были здесь. На столе постелена праздничная скатерть, а на ней крыжовенное варенье, субботнее печенье, стаканы с чаем. Женщины принесли узелочки с гостинцами: имбирные пряники, изюм, чернослив, миндаль, разные сладости. Бог мой, нас еще не совсем забыли на Крохмальной! Война, эпидемии, голод вкупе с Ангелом Смерти хорошо потрудились, но все же кое-кто остался в живых. Тряслись ленты и рюши на чепцах, высохшие губы бормотали приветствия и благословения, сожалея о давно прошедших временах; по увядшим щекам скатывались еле- зинки. Все мужчины были приверженцами последнего Радзиминского раввина. Он ушел в мир иной, не оставив наследника, а все его последователи рассорились между собой. Хасиды рассказали, что если бы он согласился на операцию, то мог бы жить и сейчас, но он до последнего дня остался верен убеждению, что нож предназначен для того, чтобы резать хлеб, а не человеческую плоть. Он отдал Богу свою святую душу после долгих страданий. Со всей Польши собрались раввины на его погребение. Его похоронили рядом с могилой его деда, реб Янкеле, прославившегося бесчисленными чудесами и войной с демонами. Всем известно, что мертвецы приходят к нему и признаются в злодеяниях, совершенных при жизни, и что на чердаке у него обитают духи. С Мойше беседовали хасиды, расспрашивая его о хасидских дворах Галиции -- в Бельцах, Синяве, Ропшице, а в это время молодые де вушки и юноши подошли ко мне поговорить. Они уже слыхали, что моя пьеса провалилась, и сетовали на положение в еврейском театре. Цивилизация на грани катастрофы, говорили они, а в театре все еще показывают жанровые сценки пятидесятилетней давности. Пришла и Тайбеле. Она привела своего друга, бухгалте ра, маленького человечка с большим животом и сверкающим золотым зубом. Несколько де вушек окружили Шошу. Я услыхал, как одна из них спросила: ^ ц ,-' - , -- Каково это -- быть невестой писателя? Шоша ответила: -- Ничего особенного, в точности как про сто с человеком. -Ч'?;-!'. • f€Ki,, 4Vr,?ii, -- Как это вышло, что вы двое встрети лись? -- спросила другая. -- Мы оба жили в доме No 10 по Крохмаль- ной. Ареле жил в квартире с балконом. А наши окна выходили во двор, прямо против коно вязи. ^ , •*•': ;.'^ --'*• ЮЛ Девушки с улыбкой переглянулись. Казалось, они спрашивали друг у друга: "Что он в ней нашел? " Бася усадила Мойше во главе стола, напротив посадила стариков. Мойше намекнул, что сидеть мужчинам и женщинам за одним столом -- не в хасидских традициях, и тогда Бася поставила стулья для женщин посреди комнаты. Хасиды продолжали обсуждать свои проблемы: в чем разница между подворьем в Бельцах и в Бобове? Почему раввины Венгрии против всемирной организации ортодоксальных евреев? Раввин из Рудника -- он что, святой? И в каком смысле? Верно ли, что раввин из Розвадова унаследовал чувство юмора от своего прапрадедушки, ропшицкого раввина? Как жаль, сетовали они, что так мало известно про галицийских раввинов в этой части Польши. -- Почему так важно это знать? -- спросил Мойше. -- Каждый служит Богу на свой соб ственный лад. -- Что говорят в Галиции о теперешних бед ствиях? -- спросил один. Мойше ответил вопросом на вопрос: -- А что тут сказать? Это родовые муки Мессии. Пророк уже предсказал, что в Конце Дней Господь придет с огнем и мечом и Его ко лесницы понесутся, подобно урагану, огнен- ным пламенем, чтобы все увидели Его гнев, Его ярость и Его отмщение. Когда Сатана понял, что царствие его поколеблено, он создал исступленное безумие и привнес его в мироздание. Даже в высших сферах существуют темные силы. Кто такой Ной? Добро и зло, соединенные вместе. Корни зла простираются к основанию Трона Славы. Богу пришлось создать пустоту, ослабить его свет, чтобы создать мир, чтобы Его лица не было видно. Без уменьшения силы Его лучей не было бы свободы выбора. Искупление не произойдет сразу, а будет совершаться постепенно. Война Бога с Амалеком на последнем этапе. Она принесет нам большие бедствия и много соблазнов. Один из наших мудрецов сказал о Мессии: "Пусть он приходит, но я не хочу дожить до того, чтобы увидеть его лик ". Мишна предсказывает: прежде чем Мессия придет, людское высокомерие достигнет немыслимой высоты и то г да... -- Вой-ва-авой, вода нам уже по самую шею, -- вздохнул старый хасид Менделе Выш- ковер. -- А? Что? Зло обладает невероятной си лой, -- продолжал Мойше. -- В мирные вре мена грешники пытаются скрыть свои намере ния и прикидываются невинными овечками. В роковые минуты они обнаруживают свое ис тинное лицо. Экклезиаст говорит: "Не скоро свершается суд над дурными делами. От этого не страшится сердце сынов человеческих делать зло ". Грешники стремятся к тому, чтобы в мире господствовали разврат, разбой, убийство, во ровство. Они хотят беззаконие возвести в ранг -- добродетели. Их цель -- стереть все "не" из Десяти Заповедей. Они замышляют заключить в тюрьмы всех честных людей, а судьями над ними поставить воров. Приходят в упадок целые общины. Что есть Содом и его судьи Хиллек и Биллек?1 А поколение Потопа? А непокорные, что строили Вавилонскую башню? Паршивая овца портит все стадо. От искры возникает пожар в доме. Гитлер -- да будет забыто имя его -- не единственный злодей. В каждом городе, в каждой общине есть свои Гитлеры. Кто хоть на миг забывает Бога -- погружается в скверну. -- О, как трудно, очень трудно, -- просто нал другой старик. -- Где это написано, что должно быть лег ко? -- возразил Мойше. -- Силы наши иссякают, -- пожаловался третий. -- Тому, кто умеет ждать, Господь дает но вые силы. Женщины сидели тихо и внимательно слушали. Подошли даже молодые люди и девуш- ки, те, что пришли поговорить о культуре, идишизме и прогрессе. Вдруг Шоша спросила: -- Мамеле, это взаправду Мойше? Раздался смех. Даже старухи заулыбались беззубыми ртами, обнажая десны. Бася засмущалась: -- Доченька, что с тобой? -- Ой, мамеле, Мойшеле настоящий рав вин, прямо как его отец. -- И Шоша залилась слезами, уткнувшись в платок лицом. За два дня до свадьбы пошел снег и шел не переставая двое суток. Когда снегопад пре кратился, грянули морозы. Улицы были зава лены сугробами сухого сыпучего снега. Даже на санях не проехать. С крыш и балконов сви сали толстые сосульки. Провода, покрытые толстым слоем льда и снега, сверкали на солн це. Из-под снега торчали там и сям то птичий клюв, то кошачья морда. Площадь около Крохмальной была пустынна. Только малень кие снежные вихрики закручивались вверх -- точно чертенята, которые хотят ухватиться за собственные хвостики. Воры, проститутки, наводчики попрятались по своим углам -- по подвалам да чердакам. Обычно на Дворе Яно- ша чем-нибудь да торговали. Сейчас и там ни кого не было. •'-*-'- Свадьба была назначена на восемь вечера у раввина на Панской. На деньги, которые дал Зе-лиг, Бася смогла приготовить для Шоши скромное приданое -- несколько платьев, туфли, белье, а я вообще ничего не предпринимал в этом роде. Из денег, полученных за рассказы, и того, что мне заплатили за переводы, я едва-едва наскреб, чтобы оплатить пансион матери и брату. Самому мне почти ничего не осталось. В день свадьбы я поднялся раньше обычного. Снаружи завывал ветер. Пробили в гостиной старинные часы. Встать с постели, умыться, побриться было делом нескольких минут. Текла заглянула в комнату: -- Принести завтрак? -- Да, Текла, пожалуйста, будь добра. Она ушла и тут же вернулась: -- Там вас спрашивает дама с цветами. - Я был уверен, что никто ничего не знает. Лепеча что-то насчет того, чтобы Текла никого не впускала, я увидел Дору, стоящую в дверях. Она была в старом, поношенном пальто, в валенках, а шляпа у нее на голове напоминала перевернутый горшок. В руках букет, завернутый в плотную бумагу. Позади вертела головой и гримасничала Текла. Дора сказала: -- Дорогой мой, секретов не существует. Прими мои поздравления! На щеках у меня еще была мыльная пена. Я положил бритву и спросил: -- Это еще что за вздор?! -- Что, не понимаешь, что тебе ничего не утаить от меня? Ты не пригласил меня на цере монию, но мы никогда не сможем стать чужи ми друг для друга. Годы, проведенные вместе, не просто вычеркнуть из памяти. -- И кто же тебе об этом сказал? -- О, у меня есть связи. Кто работает в тай ной полиции, тот знает все, что происходит в -- Варшаве. -- Так Дора изображала сталинистов, которые теперь обвиняли ее в принадлежности к польской тайной полиции. Неохотно принял я цветы и сунул их в кувшин с водой рядом с умывальником. Дора сказала: -- Да, я знаю все. Даже имела честь встре титься с твоей нареченной. -- Как это тебе удалось? , ^,. -- О, я постучала в дверь и притворилась, что собираю на бедных. Я заговорила с ней по- еврейски, но она ничего не поняла из того, что я сказала. Тогда я подумала, что она лучше поймет польский, но быстро сообразила, что и польский она понимает не лучше. Не хочу под дразнивать тебя или язвить. Раз ты любишь ее, какая разница? Влюбляются в слепых, глухих, горбатых. Можно, я сяду? -- Конечно, Дора, садись. Не нужно было тебе тратиться на цветы. -- Хотелось принести что-нибудь. У меня свои резоны. Я тоже собираюсь замуж, и раз делаю тебе свадебный подарок, то вправе ждать и от тебя того же. Я все делаю с тайными целями, -- подмигнула мне Дора и села на кра ешек кровати. Снег на ее валенках начал таять, и по полу растекались ручейки. Дора достала папиросу и закурила. -- Фелендер? -- спросила я. -- Да, мой дражайший. Оба мы ренегаты, фашисты, предатели и провокаторы. Найдет ся ли более подходящая парочка? Будем вме сте стоять по другую сторону баррикад и стрелять в рабочих и крестьян. В том случае, конечно, если не окажемся в тюрьме. Знают -- ли реакционеры, что мы их друзья? Кстати, что случилось с пьесой, которой уже пора бы быть готовой? Ты уходишь от меня, но я помню каждый час, что мы провели вместе. Когда появляется что-нибудь твое, я прочитываю не раз и не два, а уж по крайней мере три раза. Говорят, Файтельзон затевает издавать журнал. -- Уж сколько лет он все собирается его из давать! Текла тихонько открыла дверь и внесла поднос с завтраком. Я спросил: -- Позавтракаешь со мной, Дора? -- Я уже завтракала. Спасибо. Но кофе я, пожалуй, выпью. Текла ушла, чтобы принести кофе. Дора оглянулась вокруг. -- Ты собираешься после свадьбы жить здесь или переедешь к ней? Я такая же любо пытная, как и раньше. -- Пока еще не знаю. -- Не понимаю -- почему тебя смущают мои вопросы? Как бы там ни было, ответа ты сам не знаеш