ким он стал в изгнании, не хочет этого. Он хочет читать Гемару с комментариями, "Зогар", "Древо жизни", "Начало мудростей". Не гои гонят евреев в гетто, говорил Морис, они идут туда сами, потому что устали от жизни, где надо вести войну, поставлять воинов и героев на поле битвы. Каждую ночь Морис воздвигал новые построения. Мы могли спастись и тогда, когда евреев заперли в гетто. Некоторые возвращались оттуда и бежали в Россию. В Белостоке был варшавский еврей, наполовину писатель, наполовину сумасшедший, Ионткель Пентзак его звали. Он ходил из Белостока в Варшаву и обратно -- что-то среднее между святым вестником и контрабандистом. Он переправлял письма от жен к мужьям, от мужей -- к женам. Можно себе представить, как он рисковал во время таких путешествий. Нацисты в конце концов схватили его, но до тех пор он был прямо как святой! Мне он тоже принес несколько писем. Кое-кто из моих друзей оказался в Белостоке, и они умоляли, чтобы мы присоединились к ним. Но Селия не хотела, и Морис не хотел, а я -- не мог же я их оставить! Да и что мне этот чужой, непонятный мир? Эти писатели и партийные деятели, что посылали нам приветы, уже переменили курс и стали верными коммунистами. Разоблачить своего бывшего товарища -- это стало им теперь раз плюнуть. Их писания славословили Сталина, а наградой им была война и тарелка овсянки. Позднее -- тюрьма, ссылка, ликвидация. Я теперь так думаю: то, что люди называют жизнью, есть смерть, а то, что называют смертью, -- жизнь. Не задавайте вопросов. Где это записано, что солнце мертво, а клоп живой. Может быть, это просто другой способ существовать? Любовь? Просто любви не бывает? Цу-цик, есть у вас спички? Я привык тут курить, в этой еврейской стране. Я пошел за спичками для Геймла и заодно купил для него две пачки американских сигарет. Он отрицательно покачал головой: -- Это вы для меня? Да вы просто мот. -- Я получил от вас больше, чем эти сигареты. -- Э, мы не забывали вас. Селия постоянно про вас расспрашивала: может, кто-нибудь что-то слышал, может, что-нибудь ваше напе чатали. Когда вы ушли из Варшавы, куда вы направились? В Белосток? -- В Друскеники. -- А как вы там оказались? -- Перебрался через границу. -- А что вы делали в Друскениках? -- Работал в гостинице. -- Да, это было правильно -- держаться по дальше от братьев-писателей. Вы не смогли бы стать коммунистом, а всех антикоммунистов сразу же сослали в Сибирь. Но потом то же -- самое было и с искренними сталинистами. А что вы делали в сорок первом? -- Шел и шел. - Куда? -- Дотащился до Ковно, а оттуда уже доби рался до Шанхая. -- Чтобы получить визу, да? А что вы дела ли в Шанхае? -- Работал наборщиком. -- Что же вы набирали? -- "Шита Мекуббецет"1. -- Ну и безумный же народ эти евреи! Я слыхал, там была иешива, которая издавала книги! Вы не писали? -- Да. И это тоже было. -- Когда вы очутились в Америке? -- В начале сорок восьмого. -- Я ушел из Варшавы в мае сорок первого. В марте умер Морис. -- Почему вы не взяли с собой Селию? -- Некого было брать. -- Она была больна? -- Она умерла ровно через месяц после Мо риса. Что называется, естественной смертью. Мы с трудом втиснулись в автобус, идущий в Хадар-Йосеф, на окраину Тель-Авива, заселенную новыми эмигрантами. Пассажиры про- клинали друг друга по-еврейски, по-польски, по-немецки, на ломаном иврите. Женщины ссорились из-за мест, мужчины их разнимали. Какая-то женщина везла корзинку с живыми цыплятами. Они проделали дырку в корзинке, и теперь летали у пассажиров над головами. Водитель кричал, что высадит каждого, кто создает беспорядок. Наконец стало тихо, и я услышал, как Геймл говорит: "Да, еврейский народ. Новоприбывшие, все до одного, -- не в своем уме. Жертвы Гитлера. Каждый -- комок нервов. Они всегда подозревают, что их притесняют. Сначала они проклинали Гитлера, теперь осыпают проклятиями Бен-Гурио-на. Дети их, или даже внуки, уже будут нормальными людьми, если только Всемогущий не снизошлет на нас новую катастрофу. Вы не знаете, да и не можете знать, через что мы прошли. Вот вы не спрашиваете, а вам, наверно, хочется знать, как я мог жениться на Жене после Селии. Сначала и Женя, и я были просто два червяка, ползающие сами по себе. Потом получили эту квартиру, где сейчас живем. Да и сколько может терпеть плоть? Она не Селия, но она хорошая. Ее муж был учителем еврейской школы в Петрокове. Бундовцем. Женя сначала верила в Сталина. Потом ей пришлось кое-что попробовать на вкус. Забавно, она знала Файтельзона. Однажды пришла на его лекцию о Швенглере, и он оставил ей на книге автограф. Она дежурит в госпитале. Туда привозят раненых на скорой помощи. Красный Моген Довид. Случайно у нее как раз сегодня выходной. Она все знает про вас. Я давал ей читать ваши книги. Наконец мы приехали в Хадар-Йосеф. Между крышами были протянуты веревки с бельем. Полуголые дети возились в песке. Бетонные ступени вели прямо в кухню в квартире у Гейм-ла. Снаружи -- ящик для мусора, асфальт, запах чего-то пряного и сладкого, который я не мог определить. В кухне пахло щавелем и чесноком. У газовой плиты стояла женщина -- низкорослая, с коротко остриженными полуседыми волосами. На ней было ситцевое платье, на босых ногах -- драные шлепанцы. По-видимому, она подверглась операции, так как кожа на левой щеке была стянута, на лице много шрамов, рот искривлен. Когда мы вошли, она поливала цветы. Геймл закричал: "Женя! Догадайся, кто это? " -- Цуцик. Геймл сразу смутился. -- У него есть имя. -- Ничего, так даже лучше, -- запротесто вал я. -- Простите, что так называю вас, -- про должала Женя, -- но четыре года день и ночь одно и то же: "Цуцик" да "Цуцик". Когда мой муж кого-нибудь любит, он говорит о нем не переставая. Мне доводилось видеть Фай- тельзона, но вас я знаю только по портрету в газете. Наконец-то я вас вижу. Почему ты не сказал мне, что приведешь гостя? -- Женя повернулась к Геймлу. -- Я бы навела поря док. Мы тут постоянно сражаемся с мухами, осами, даже с мышами. Много лет назад я не могла смотреть на мышей и на насекомых как на Божьи создания. А после того, как со мной -- обращались будто я -- какая-то козявка, я на i многое смотрю иначе. Проходите в комнату, пожалуйста. Такой неожиданный гость. Такая честь! -- Видали ее щеку? -- показал Геймл. -- Это нацисты били ее куском трубы. -- О чем это вы говорите? Проходите же! -- повторила Женя. -- Простите за беспорядок. Мы прошли в комнату. Здесь стояла большая софа -- из тех, что служат софой днем и кроватью ночью. Ванной в квартире не было. Только раковина и туалет. Комната эта, видимо, служила и спальней, и столовой. В книжном шкафу я заметил файтельзоновские "Духовные гормоны" и несколько моих книг. Геймл заговорил опять: -- Это наша страна. Наш дом. Здесь, возможно, нам позволят умереть, если до тех пор нас не потопят в море. Вскоре вошла Женя и начала наводить порядок. Она подмела пол. Постелила скатерть на стол. Беспрерывно извинялась. Уже настал вечер, когда она накрыла на стол: немного мяса для себя и Геймла, а для меня -- овощи. Меня удивило, что они смешивают мясную еду с молочной. Мне казалось: вопреки тому, что Геймл рассуждает как еретик, он должен бы соблюдать еврейство здесь, на земле Израиля. Я спросил: -- Если вы не религиозны, почему тогда от растили бороду? Женя положила ложку на стол. -- Вот это же самое и я хочу знать. -- О, еврей должен быть с бородой, -- ответил Геймл. -- Надо же чем-то отличаться от гоев. -- -- Как ты живешь, ты все равно что гой, -- сказала Женя. -- Никогда в жизни я никого не убил и ни на кого не поднимал руки и потому могу назы вать себя евреем. -- Где-то написано, что тот, кто нарушает одну из десяти заповедей, нарушает и осталь ные, -- возразила Женя. -- Женя, десять заповедей были написаны человеком, а не Богом. Пока ты никому не причиняешь зла, можешь жить как тебе хочет ся. Я любил Файтельзона. Если бы мне сказа ли, что можно отдать жизнь за то, чтобы он мог жить снова, я бы не колебался. Если Бог есть, пусть Он будет свидетелем правдивости моих слов. И Цуцика я люблю. Время соб ственности скоро пройдет. Придет человек с новыми инстинктами -- он будет всем делить ся с другими. Это слова Мориса. -- Тогда почему же ты был таким ярым ан тикоммунистом в России? -- спросила Женя. -- Они не хотят делиться. Они хотят толь ко хапать. Наступило молчание. Стало слышно, как поет сверчок. Те же звуки, что и у нас на кухне, когда я был маленьким. Сгустились сумерки. Геймл сказал: -- Я религиозен. Только на свой собственный лад. Я верю в бессмертие души. Если скала может существовать биллионы лет, то почему же душа человеческая, или как там это назвать, должна исчезнуть? Я с теми, кто умер. Живу с ними. Когда я закрываю глаза, они здесь, со мной. Если солнечный луч может блуждать и светить миллионы лет, почему же это не может дух? Новая наука найдет этому объяснение, и оно будет неожиданным. -- Когда будет последний автобус на Тель- Авив? -- спросил я. -- Цуцик, оставайтесь ночевать. -- Спасибо, Геймл, но ко мне должны прий ти завтра с утра. Женя собрала посуду и ушла в кухню. Слышно было, как она запирает двери. Геймл не зажигал огня. Только бледный вечерний свет из окна освещал комнату. Геймл снова заговорил, обращаясь не то к себе, не то ко мне, и ни к кому в частности: -- Куда ушли все эти годы? Кто будет по мнить их после того, как уйдем и мы? Писате ли будут писать, но они все перевернут вверх ногами. Должно же быть место, где все оста нется, до мельчайших подробностей. Пускай нам говорят, что мухи попадают в паутину и паук их высасывает досуха. Во Вселенной су ществует такое, что не может быть забыто. Если все можно забыть, Вселенную не стоило и создавать. Вы понимаете меня или нет? -- Да, Геймл. -- Цуцик, это ваши слова! -- Не помню, чтобы я это говорил. -- Вы не помните, а я помню. Я помню все, что сказал Морис, сказали вы, сказала Селия. Временами вы говорили забавные глупости, и их я помню тоже. Если Бог есть мудрость, то как может существовать глупость? А если Бог есть жизнь, то как может существовать смерть? Я лежу ночью, маленький человечек, полураздавленное насекомое, и говорю со смертью, с живыми, с Богом, если Он есть, и с -- Сатаной, который уж определенно существует. Я спрашиваю у них: "Зачем нужно, чтобы все это существовало?" -- и жду ответа. Как вы думаете, Цуцик, есть где-нибудь ответ или нет? -- Нет. Нет ответа. -- Почему же нет? -- Не может быть оправданий для страда ний -- и для страдальцев его тоже нет. -- Тогда чего же я жду? Женя отворила дверь: -- Что вы сидите в темноте, хотела бы я знать? Геймл улыбнулся: , _ ir . .,i>;,. ^. -- Мы ждем ответа.