сирени, уже начинавший пускать почки. Полина играла с Люсьеном, бегая с ним между стульев и кресел, стоявших в беспорядке после гостей. На пороге госпожа Деберль протянула Элен руку жестом, полным искреннего дружелюбия. - Позвольте мне... - сказала она, - мой муж говорил мне о вас, я почувствовала к вам симпатию. Ваше горе, ваше одиночество... Словом, я счастлива, что познакомилась с вами, и надеюсь, что наши отношения на этом не прервутся. - Обещаю вам это и благодарю вас, - ответила Элен, растроганная таким порывом чувств со стороны этой дамы, показавшейся ей несколько сумасбродной. Они глядели друг на друга, не разнимал рук, улыбаясь. Жюльетта ласковым голосом открыла причину своего внезапного дружеского расположения: - Вы так красивы! Вас нельзя не полюбить. Элен весело рассмеялась: ее красота не тревожила ее душевного покоя. Она позвала Жанну, внимательно следившую взглядом за играми Люсьена и Полины. Но госпожа Деберль еще на минуту задержала девочку. - Вы ведь теперь друзья, попрощайтесь же! - сказала она. И дети кончиками пальцев послали друг другу воздушный поцелуй. III  По вторникам у Элен обедали господин Рамбо и аббат Жув. В начале ее вдовства они с дружеской бесцеремонностью приходили незваные и садились за стол, чтобы хоть раз в неделю нарушить уединение, в котором она жила. Потом эти обеды по вторникам сделались твердо установленным правилом. Участники их встречались, словно по обязанности, ровно в семь часов, всегда с той же спокойной радостью. В этот вторник Элен, не желая упустить последние лучи заката, сидела у окна за шитьем в ожидании своих гостей. Она проводила здесь дни в сладостно-тихом покое. На этих высотах шумы города замирали. Элен любила эту просторную комнату, такую безмятежную, с ее буржуазной роскошью, палисандровой мебелью и синим бархатом обивки. Когда ее друзья, взяв на себя, все хлопоты, устроили ее здесь, она первые недели страдала от этой несколько аляповатой роскоши, в которой господин Рамбо исчерпал свой идеал художественности и комфорта к искреннему восхищению аббата, отступившего перед непосильной для него задачей; но в конце концов Элен стала чувствовать себя очень счастливой в этой обстановке, ощущая во всех этих вещах что-то крепкое и простое, как ее сердце. Тяжелые портьеры, темная массивная мебель усугубляли ее спокойствие. Единственным развлечением, которое Элен позволяла себе в долгие часы работы, было бросить порою взгляд на обширный горизонт, на громаду Парижа, расстилавшего перед ней волнующееся море своих крыш. Уголок ее одинокой жизни открывался на эту безбрежность. - Мне больше ничего уже не видно, мама, - сказала Жанна, сидевшая рядом с ней на скамеечке. Девочка опустила шитье на колени, глядя на заливаемый тенью Париж. Обычно она была очень тиха. Матери приходилось спорить с ней, чтобы уговорить ее выйти на улицу; по строгому предписанию доктора Бодена, Элен ежедневно отправлялась с дочерью на два часа в Булонский лес, - это было их единственной прогулкой. За полтора года они и трех раз не побывали в Париже. Нигде девочка не казалась веселей, чем в этой просторной синей комнате. Матери пришлось отказаться от мысли учить ее музыке. Когда умолкала! шарманка, игравшая в тиши квартала, Элен заставала дочь трепещущей, с влажными глазами. Сейчас она помогала матери шить пеленки для бедных детей в приходе аббата Жув. Уже совершенно стемнело. Вошла Розали с лампой. Вся захваченная пылом стряпни, она казалась взволнованной. Обед по вторникам был здесь единственным событием недели, нарушавшим обычный ход жизни. - Разве наши гости не придут сегодня, сударыня? - спросила она. Элен посмотрела на стенные часы. - Без четверти семь; сейчас придут. Розали была подарком аббата Жув. Он привел ее к Элен прямо с Орлеанского вокзала, в день ее приезда, так что она не знала ни одной парижской улицы. Ее прислал ему бывший товарищ по духовной семинарии, сельский священник в Восе. Она была приземиста, толста, с круглым лицом под узким чепчиком, с черными жесткими волосами, приплюснутым носом и ярко-красными губами. Розали была мастерицей готовить легкие, изысканные блюда: недаром она выросла в доме священника, на попечении своей крестной матери, его служанки. - А, вот господин Рамбо, - сказала она, идя отворять дверь даже прежде, чем успел раздаться звонок. В дверях показался господин Рамбо, высокий, плечистый, с широким лицом провинциального нотариуса. Хотя ему было всего сорок пять лет, голова у него была седая, но большие голубые глаза сохраняли удивленное, детски-наивное и кроткое выражение. - А вот и господин аббат! Все в сборе! - воскликнула Розали, снова открывая дверь. Пожав руку Элен, господин Рамбо молча сел, улыбаясь и, видимо, чувствуя себя как дома; Жанна тем временем бросилась на шею аббату. - Здравствуй, дружок! - сказала она. - Я была очень больна! - Очень больна, детка? Оба гостя встревожились, особенно аббат - маленький, сухопарый, большеголовый человек, с угловатыми движениями, небрежно одетый; его прищуренные глаза расширились и засияли пленительным светом нежности. Жанна, оставив одну руку в его руке, протянула другую господину Рамбо. Оба не отры- вали от нее встревоженного взора; Элен пришлось рассказать о припадке. Аббат чуть не рассердился, - почему его не известили. Они настойчиво расспрашивали: теперь-то по крайней мере все кончено? Ничего больше с девочкой не было? Элен улыбалась. - Вы любите ее больше, чем я; послушаешь вас - испугаешься, - сказала она. - Нет, больше она ничего не чувствовала. Только иногда боли в руках и ногах, тяжесть в голове... Но мы энергично за все это примемся. - Кушать подано, - объявила служанка. Мебель в столовой - стол, буфет, восемь стульев - была из красного дерева. Розали задернула темно-красные репсовые шторы. Простая висячая лампа из белого фарфора, в медном кольце, освещала накрытый стол, симметрично расставленные тарелки и дымящийся суп. Каждый вторник обеденный разговор вращался вокруг все тех же тем. Но на этот раз, естественно, заговорили о докторе Деберль. Аббат Жув отозвался о нем с большой похвалой, хотя врач и не отличался благочестием. Он считал, что Деберль - человек с прямым характером и добрым сердцем, прекрасный отец и муж, - словом, подает наилучший пример другим. Жена его также была, по мнению аббата, милейшим существом, а несколько порывистые ее манеры - плод своеобразного парижского воспитания. В общем это прелестная чета. Элен было отрадно слышать это; она была такого же мнения о докторе и его жене; слова аббата поощряли ее не прерывать отношений, завязавшихся у нее с четой Деберль. Эти отношения вначале несколько пугали ее. - Вы слишком уединяетесь, - заявил священник. - Несомненно, - поддержал его господин Рамбо. Элен смотрела на них со своей спокойной улыбкой, как бы говоря, что для нее достаточно их общества и что она опасается новых дружеских связей. Но уже пробило десять часов. Аббат с братом взялись за шляпы. Жанна уснула поодаль в кресле. Они на мгновение наклонились над ней и удовлетворенно покачали головой, видя, как безмятежно она спит. Потом на цыпочках удалились; в передней они промолвили вполголоса: - До следующего вторника. - Я и забыл, - пробормотал аббат, поднимаясь на две ступеньки назад по лестнице. - Тетушка Фэтю заболела. Вам следовало бы навестить ее. - Я схожу к ней завтра, - сказала Элен. Аббат охотно посылал ее к своим беднякам. У них бывали по этому поводу долгие беседы вполголоса, свои особые дела, в которых они понимали друг друга с полуслова и о которых никогда не говорили при других. На следующий день Элен вышла из дому одна: она избегала в этих случаях брать с собой Жанну, с тех пор как девочка целых два дня не могла избавиться от нервной дрожи, побывав с матерью у нищего, параличного старика. Элен прошла по улице Винез, свернула на улицу Ренуар, а затем спустилась по Водному проходу: то была странная лестница, стиснутая между каменными оградами садов, крутая уличка, спускавшаяся с высот Пасси к набережной. Внизу, в ветхом доме, жила тетушка Фэтю. Она занимала освещенную круглым слуховым окном мансарду, где едва умещались убогая кровать, колченогий стол и продранный соломенный стул. - Ах! Добрая моя барыня... - застонала она, увидев Элен. Тетушка Фэтю лежала в постели. Тучная, несмотря на нужду, словно распухшая, с одутловатым лицом, она натягивала на себя одеревенелыми руками рваное одеяло. У нее были маленькие лукавые глазки, плаксивый голос; ее притворное смирение изливалось в шумном потоке слов: - Спасибо вам, добрая барыня... Ой-ой-ой, как больно! Будто собаки рвут мне бок... Ей-ей, у меня какой-то зверь в животе сидит! Вот здесь, видите? Кожа цела, болезнь в самом нутре... Ой-ой-ой! Два дня мучаюсь без передышки... Господи, можно ли так страдать... Спасибо, добрая барыня! Вы не забываете бедняков. Это вам зачтется, да, да, зачтется... Элен села. Заметив дымившийся на столе горшочек с настоем из трав, она наполнила стоявшую рядом чашку и подала ее больной. Возле горшочка лежал пакетик сахара, два апельсина, сласти. - Вас навестили? - спросила она. - Да, да, одна дамочка. Да разве они понимают?.. Не это бы мне нужно. Ах, будь у меня немножко мяса! Соседка сварила бы мне мясной суп... Ой-ой, еще пуще разболелось! Право, точно собака грызет... Ах, будь у меня немного бульону... Скорчившись от боли, старуха, однако, не переставала следить лукавыми глазками за Элен, шарившей у себя в кармане. Увидев, что она положила на стол монету в десять франков, тетушка Фэтю заохала еще громче, пытаясь в то же время присесть. Не переставая корчиться, она протянула руку, - монета исчезла. Старуха продолжала причитать: - Господи, опять схватило... Нет, мне дольше не вытерпеть!.. Господь наградит вас, добрая барыня. Я попрошу его, чтобы он наградил вас... А-а, вот теперь колет по всему телу!.. Господин аббат обещал мне, что вы приедете. Вы одна понимаете, что нужно больному человеку... Я куплю мясца... Вот и бок разболелся... Помогите мне, не могу больше, не могу... Она пыталась повернуться. Сняв перчатки, Элен обхватила ее как можно бережнее и уложила. Не успела она выпрямиться, как дверь открылась, - и Элен покраснела от неожиданности, увидя перед собой доктора Деберль. Значит, и у него были посещения, о которых он умалчивал? - Это господин доктор, - бормотала старуха. - Какие вы все добрые, да благословит господь вас всех. Доктор молча поклонился Элен. С той минуты, как он вошел, тетушка Фэтю перестала громко охать, а только, подобно страдающему ребенку, неумолчно издавала слабый хриплый стон. Она сразу заметила, что добрая барыня и доктор знакомы друг с другом, и уже не сводила с них глаз, перебегая взглядом от одного к другому. По бесчисленным морщинкам ее лица было видно, что мысль ее напряженно работает. Врач задал ей несколько вопросов, выстукал правый бок. Повернувшись к Элен, снова севшей на стул, он сказал вполголоса: - У нее воспаление печени. Через несколько дней она будет на ногах. Он набросал несколько строчек в своем блокноте и, вырвав страничку, сказал тетушке Фэтю: - Вот, пусть кто-нибудь отнесет это в аптеку на улицу Пасси. Вам дадут там лекарство. Принимайте каждые два часа по ложке. Старуха опять начала рассыпаться в благодарностях. Элен продолжала сидеть. Врач, казалось, медлил, вглядываясь в ее глаза, когда их взоры встречались. Потом он поклонился и ушел, из скромности, первым. Не успел он спуститься до следующего этажа, как тетушка Фэтю снова принялась стонать. - Ах, что за славный врач... Только бы его лекарство помогло! Мне бы истолочь свечу с одуванчиками: это выгоняет воду из тела. Да, вы можете смело сказать, что знаете славного врача. Вы, может быть, давно уже знакомы с ним? Господи, до чего мне пить хочется! Все нутро как огнем палит... Он ведь женат? По заслугам бы ему добрую жену и деток красивых... Все-таки приятно видеть, что добрые люди друг друга знают. Элен встала, чтобы подать ей напиться. - Ну, до свиданья, тетушка Фэтю, - сказала она. - До завтра! - Вот, вот... Какая вы добрая... Если б мне хоть немного белья. Видите рубашку: пополам разодрана. Лежу, можно сказать, на гноище... Ничего, господь наградит вас за все! Придя на следующий день к тетушке Фэтю, Элен уже застала там доктора Деберль. Сидя на стуле, он писал рецепт. - Теперь, господин доктор, у меня там все будто свинцом налито, - плаксиво приговаривала старуха. - Право, у меня в боку кусок свинца весом фунтов в сто - повернуться не могу. Увидев Элен, она затараторила вовсю: - А! Вот и добрая барыня... Я так и говорила дорогому своему доктору: она придет, хоть небо на землю упади, - все равно придет. Настоящая святая, ангел небесный и красавица, такая красавица, что прямо хоть на колени становись посреди улицы, когда она проходит... Добрая моя барыня, все не лучше мне! Теперь у меня здесь будто свинцом налито... Да, я ему все рассказала, что вы для меня сделали! Сам император, и тот большего бы не сделал... Ах, только злой человек может не любить вас, только самый что ни на есть злой! Она сыпала словами, полузакрыв глаза, перекатываясь головой по подушке. Доктор улыбался смущенной Элен. - Я принесла вам немного белья, тетушка Фэтю, - проговорила она. - Спасибо, спасибо, господь наградит вас... Вот и милый доктор тоже - он больше делает добра бедноте, чем все те, кто это делает по должности. Вы и не знаете, что он лечит меня уж пятый месяц; тут и лекарства, и бульон, и вино. Немного на свете богатых людей, таких, как он, обходительных с каждым. Тоже ангел божий... Ой-ой-ой! У меня будто целый дом в животе... Теперь и доктор казался смущенным. Он встал, чтобы уступить стул Элен. Но та, хотя и пришла с намерением провести у больной четверть часа, отказалась: - Спасибо, доктор, я спешу. Тем временем тетушка Фэтю, по-прежнему перекатываясь головой по подушке, вытянула руку, - пакет с бельем исчез где-то в постели. Потом она продолжала свою болтовню: - Вот уж можно сказать, что вы - пара... Не в обиду вам это говорю, а потому что правда... Кто видел одного из вас, видел и другого. Добрые люди понимают друг друга. Господи! Дайте мне руку - повернуться бы мне... Да, да, они понимают друг друга. - До, свиданья, тетушка Фэтю, - сказала Элен, уходя, - Вряд ли я зайду завтра. Однако на следующий день она вновь поднялась в мансарду. Старуха дремала. Проснувшись и узнав Элен, которая сидела вся в черном на стуле, она воскликнула: - Он был у меня... Не знаю уж, что он мне прописал такое, только я одеревенела, как палка... Поговорили о вас. Он расспрашивал и про то, и про се, и часто ли вы грустны, и всегда ли у вас такое лицо, как давеча... Уж такой он добрый! Выжидая, какое действие ее слова произведут на Элен, она замедлила свою речь с тем ласкательно-беспокойным выражением на лице, какое бывает у бедняков, желающих сказать что-либо приятное своему благодетелю. Казалось, она заметила на лбу "доброй барыни" морщинку неудовольствия: ее толстое, одутловатое лицо, зоркое и оживленное, вдруг потухло. - Сплю я все, - пробормотала она, - меня, может быть, отравили... Одна женщина на улице Благовещения умерла оттого, что аптекарь дал ей одно лекарство вместо другого. На этот раз Элен провела у тетушки Фэтю около получаса, слушая ее рассказы о Нормандии, где она родилась и где пьют такое густое молоко. - Вы давно знаете доктора? - небрежно спросила она, помолчав. Старуха, лежавшая на спине, полуоткрыла глаза и снова закрыла их. - Еще бы, - ответила она, понизив голос. - Его отец лечил меня еще до сорок восьмого года, а сын приходил вместе с ним. - Мне говорили, что отец его был праведником. - Да, да... Малость чудаком был... Сын, видите ли, еще лучше. Когда он прикасается, кажется, что у него бархатные руки. Вновь наступило молчание. - Я вам советую выполнять все, что он вам скажет, - промолвила Элен. - Он очень знающий человек; он спас мою дочь. - Ну, еще бы, - воскликнула тетушка Фэтю, оживляясь. - Ему-то поверить можно: он воскресил одного мальчика, которого уж на кладбище хотели тащить... Хотите вы или нет, а я все-таки скажу: другого такого, как он, не найти. Везет мне. Всегда попадаю на самых что ни на есть хороших людей... Каждый вечер благодарю за это господа. Не забываю вас обоих, - уж будьте покойны! Вместе поминаю вас в молитвах... Да наградит вас бог и да пошлет вам все, чего бы вы ни пожелали! Да осыплет он вас своими сокровищами! Да уготовит он вам место в раю! Она приподнялась и, набожно сложив руки, казалось, возносила к небесам необычайно пылкие моления. Молодая женщина не останавливала ее, она даже улыбалась. Заискивающая болтовня старухи навевала на нее мирную дремоту. Уходя, Элен обещала подарить ей чепчик и платье в тот день, когда она встанет с постели. Всю неделю Элен не переставала заботиться о тетушке Фэтю. Послеполуденное посещение мансарды вошло у нее в привычку. Почему-то ей особенно полюбился Водный проход. Ей нравилась прохлада и тишина этого крутого спуска, всегда чистая мостовая, которую обмывал в дождливые дни низвергавшийся сверху поток. Вступив в уличку, она испытывала странное ощущение, глядя, как ускользает вниз почти отвесный скат прохода, обычно пустынного, известного лишь нескольким обитателям соседних улиц. Потом, решившись, она вступала в него, пройдя под сводом дома, выходящего на улицу Ренуар, и не спеша спускалась по семи этажам широких ступеней, вдоль которых протекает ручей с каменистым ложем, занимающим половину узкого ската. Справа и слева выпячивались каменные ограды садов, покрытые серым лишаем, протягивались ветви деревьев, нависали купы листьев, кое-где широким покрывалом раскидывался плющ; среди всей этой зелени, сквозь которую лишь там и сям проглядывала синева неба, царил зеленоватый полусвет, мягкий и нежный. Спустившись до половины улички, Элен останавливалась, чтобы перевести дух; она вглядывалась в висевший там фонарь, вслушивалась в смех, долетавший из садов, из-за дверей, которых она никогда не видела открытыми. Порою вверх поднималась старуха, держась за укрепленные у правой стены железные перила, черные и блестящие; проходила дама, опираясь на зонтик, как на трость; ватага мальчишек мчалась вниз, стуча башмаками. Но почти всегда она оставалась одна, и какое-то властное очарование облекало в ее глазах эту уединенную, тенистую лестницу, похожую на дорогу, проложенную в густом лесу. Спустившись до конца, она оглядывалась назад, и легкий страх охватывал ее при виде этого почти отвесного ската, по которому она отважилась сойти. Входя к тетушке Фэтю, она еще сохраняла в складках одежды свежесть и тишину Водного прохода. Трущоба, где ютились нужда и страдание, уже не оскорбляла ее взор. Она держалась там, как у себя дома, открывала слуховое окно, чтобы проветрить комнату, передвигала стол, когда тот мешал ей. Нагота этого чердака, стены, выбеленные известью, колченогая мебель возвращали ее к той простой жизни, о которой она иногда мечтала в девичьи годы. Но больше всего ее прельщало то ощущение нежного участия, которое охватывало ее там: роль сиделки, непрерывные стоны старухи, все, что она видела и слышала вокруг себя, вызывало в ней трепетное чувство бесконечной жалости. К концу недели она уже с явным нетерпением ждала прихода доктора Деберль. Она расспрашивала его о состоянии здоровья тетушки Фэтю, затем они несколько минут беседовали на другие темы, стоя рядом, спокойно глядя друг другу в лицо. Между ними зарождалась близость. Они с удивлением убеждались в сходстве своих вкусов. Часто они понимали друг друга без слов - сердцем, внезапно переполнявшимся одинаковым чувством сострадания. И для Элен не было ничего сладостнее этой симпатии, которая возникла вне обычных людских отношений и которой она поддавалась без сопротивления, размягченная состраданием. Сначала она боялась доктора, в гостиной у него она сохранила бы свойственную ей недоверчивую холодность. Но здесь они были вдали от света, деля друг с другом единственный стул, почти счастливые от всей этой бедности и убогости, которая, трогая их сердца, сближала их. Через неделю они знали друг друга так, будто годами жили вместе. Их доброта, сливаясь воедино, наполняла ярким светом жалкую каморку тетушки Фэтю. Старуха, однако, поправлялась чрезвычайно медленно. Слушая ее жалобы на то, что теперь у нее свинцом налиты ноги, доктор удивлялся и укорял ее за мнительность. Она все так же стонала, лежала на спине, перекатываясь головой по подушке; порой она закрывала глаза, как бы желая предоставить доктору и Элен полную свободу. Однажды она даже, казалось, заснула, но из-под опущенных век зорко следила за ними уголком своих маленьких черных глаз. Наконец ей пришлось встать с постели. На следующий день Элен принесла ей обещанное платье и чепчик. Когда явился доктор, старуха вдруг воскликнула: - Бог ты мой! А соседка-то сказала, чтобы я присмотрела за ее супом! Она вышла и закрыла за собой дверь, оставив доктора и Элен наедине. Сначала они продолжали начатый разговор, не замечая закрытой двери. Доктор уговаривал Элен заходить на час-другой в послеполуденное время в его сад на улице Винез. - Моя жена на днях отдаст вам визит, - сказал он. - Она поддержит мое приглашение... Это было бы очень полезно для вашей дочери. - Да я и не отказываюсь и вовсе не требую, чтобы меня приглашали с особой торжественностью, - возразила, смеясь, Элен. - Я только боюсь быть навязчивой... Ну, там увидим! Они продолжали беседовать. Наконец доктор удивился: - Куда это она запропастилась? Уж четверть часа, как она вышла присмотреть за супом. Тут Элен заметила, что дверь закрыта. Сначала она не придала этому значения. Она говорила о госпоже Деберль, отзываясь о ней с горячей похвалой. Но доктор беспрестанно поворачивал голову в сторону двери, и Элен в конце концов почувствовала себя неловко. - Как странно, что тетушка Фэтю не возвращается, - сказала она вполголоса. Разговор прервался. Элен, не зная, что делать, открыла слуховое окно; и когда она снова обернулась к врачу, их взгляды уже не встретились. В окно слышался смех детей; высоко в небе обрисовывалась голубая луна. Они были совершенно одни, скрытые от всех взоров; лишь это круглое оконце видело их. Дети вдали умолкли, наступило трепетное молчание. Никому бы не пришло в голову искать их на этом заброшенном чердаке. Их смущение все усиливалось. Элен, недовольная собой, пристально посмотрела на доктора. - У меня масса визитов, - сказал он тотчас же. - Раз она не возвращается, я уйду. Он ушел. Элен присела на стул. Тотчас явилась тетушка Фэтю, невероятно многоречивая. - Ох, с места не могу сдвинуться! У меня закружилась голова... Так он ушел, этот милый доктор? Да, уж удобств здесь нет! Вы оба - ангелы небесные, что соглашаетесь тратить время на такую несчастную, как я! Но господь наградит вас за все. Сегодня боль спустилась в пятки. Мне пришлось присесть на ступеньку. А я вас не слыхала - вы здесь сидели так тихо... Стульев бы мне. Будь у меня хоть одно кресло! Матрац мой уж больно плох. Мне стыдно, когда вы приходите... Все, что здесь есть, - ваше; я за вас готова в огонь кинуться, если нужно. Господь знает это. Я ему уж много раз говорила... Господи, сделай так, чтобы доброму доктору и доброй барыне выпало исполнение всех их желаний! Во имя отца и сына и святого духа. Аминь. Слушая ее, Элен ощущала странную неловкость. Вздутое лицо тетушки Фэтю вызывало в ней смутное беспокойство. Ни разу еще она не испытывала в этой тесной каморке такого тягостного чувства. Она видела теперь ее отталкивающую бедность, страдала от недостатка воздуха, от всего того унизительного, что связано с нищетой. Она поспешила уйти. Благословения, которые тетушка Фэтю расточала ей вослед, возбуждали в ней неприятное чувство. Другое грустное впечатление ожидало ее в Водном проходе. Посредине него, справа, виднелось у стены углубление - заброшенный колодец, прикрытый решеткой. Последние два дня, проходя, она слышала в глубине его мяуканье кошки. Теперь, когда она поднималась вверх, вновь послышалось мяуканье, но уже столь отчаянное, что в нем звучала агония. Мысль, что бедное животное, брошенное в колодец, мучительно умирает там от голода, вдруг потрясла сердце Элен. Она ускорила шаг, чувствуя, что долго не отважится теперь спускаться по лестнице прохода из боязни услышать это предсмертное мяуканье. Был как раз вторник. Вечером, в семь часов, когда Элен дошивала детскую распашонку, прозвучали обычные два звонка, и Розали открыла дверь со словами: - Сегодня первым пришел господин аббат... А вот и господин Рамбо! Обед прошел очень весело, Жанна чувствовала себя еще лучше, и братья, баловавшие ее, уговорили Элен, вопреки запрещению доктора Бодена, дать девочке немного салата: она обожала его. Потом, когда прошли в другую комнату, Жанна, набравшись храбрости, повисла на шее у матери, шепча: - Прошу тебя, мамочка, возьми меня завтра с собой к старухе! Но аббат и господин Рамбо первые стали ее укорять. Ей нельзя ходить к беднякам, потому что она не умеет себя вести у них. Последний раз она дважды упала в обморок, и в течение трех дней, даже во "сне, из распухших глаз ее текли слезы. - Нет, нет, - уверяла она, - я не буду плакать, обещаю тебе! Мать поцеловала ее. - Идти незачем, милочка, - сказала она. - Старуха поправилась. Я никуда уже не буду ходить, буду целыми днями с тобой. IV  На следующей неделе, отдавая Элен визит, госпожа Деберль была чарующе любезна. И на пороге, уходя, сказала: - Вы обещали мне - помните... В первый же ясный день вы спуститесь в сад и приведете с собой Жанну. Это - предписание врача. Элен улыбнулась. - Да, да, решено! Рассчитывайте на нас. Через три дня, в погожий февральский день, она действительно спустилась вниз с дочерью. Привратница отперла им дверь, соединявшую оба домовладения. Они застали госпожу Деберль с ее сестрой Полиной в глубине сада, в теплице, превращенной в японскую беседку. Обе сидели праздно сложа руки, перед каждой лежало на столике вышивание, отложенное и забытое. - А. как это. мило с вашей стороны! - воскликнула Жюльетта. - Садитесь сюда... Полина, отодвинь стол... Видите ли, сейчас сидеть на открытом воздухе еще свежо, а из этой беседки очень удобно наблюдать за детьми... Ступайте играть, дети. Только не падайте. Широкая застекленная дверь беседки была настежь открыта, зеркальные створки с обеих сторон вдвинуты в рамы. Сад начинался тут же за порогом, словно у входа в шатер. Это был буржуазный шаблонный сад с лужайкой посредине и двумя клумбами по сторонам. От улицы Винез его отделяла простая решетка, но зелень там разрослась так буйно, что посторонний взор не мог проникнуть в сад. Плющ, клематиты, жимолость приникали к решетке и обвивались вокруг нее; за этой первой стеной зелени поднималась вторая - из сирени и альпийского ракитника. Даже зимой густого переплета веток и необлетающих листьев плюща было достаточно, чтобы преградить доступ любопытству прохожих. Но главным очарованием сада было несколько раскидистых высокоствольных вязов, росших в глубине и закрывавших черную стену пятиэтажного дома. На клочке земли, сдавленном соседними строениями, они создавали иллюзию уголка парка и безмерно расширяли для глаза крохотный парижский садик, который подметали, словно гостиную. Между двух вязов висели качели с позеленевшей от сырости доской. Элен рассматривала сад, наклоняясь, чтобы разглядеть ту или другую подробность. - О, здесь такая теснота, - небрежно сказала госпожа Деберль. - Но ведь деревья так редки в Париже... Радуешься, если их растет у тебя хоть полдюжины. - Нет, нет, у вас очень хорошо, - возразила Элен. - Сад очарователен-! Солнце опыляло бледное небо золотистым светом. Лучи медленно струились между безлистными ветками. Деревья алели, нежные лиловые почки смягчали серый тон коры. На лужайке, вдоль аллей, травинки и камешки мерцали бликами света, чуть затуманенными легкой дымкой, скользившей над самой землей. Еще не видно было ни цветка, - лишь солнце, ласково озарявшее голую землю, возвещало весну. - Здесь еще немного уныло теперь, - продолжала госпожа Деберль. - А вот увидите в июне, - это настоящее гнездышко. Деревья мешают соседям подсматривать, и мы тогда совершенно у себя. Прервав себя, она крикнула: - Не трогай крана, Люсьен! Мальчик, показывавший Жанне сад, только что подвел ее к фонтану у крыльца. Отвернув кран, он подставлял под струю воды кончики своих башмаков - его любимое развлечение. Жанна с серьезным видом смотрела, как он льет воду себе на ноги. - Постой, - сказала, вставая, Полина. - Я пойду усмирю его. Жюльетта удержала ее: - Нет, нет, ты еще взбалмошнее его! Помнишь, на днях можно было подумать, что вы оба выкупались... Удивительно: взрослая девушка, а не может двух минут усидеть на месте. И, обернувшись, она добавила: - Слышишь, Люсьен! Сейчас же заверни кран! Испуганный мальчик хотел было повиноваться. Но он повернул кран не в ту сторону, - вода полилась с такой силой и шумом, что он окончательно растерялся. Он отступил, обрызганный с головы до ног. - Сейчас же заверни кран! - повторила мать, краснея от гнева. Но мощная струя разбушевавшейся воды пугала Люсьена, и, не зная, как остановить ее, он заплакал навзрыд. Тогда Жанна, до тех пор молчавшая, со всяческими предосторожностями приблизилась к крану. Она забрала юбку между колен, вытянула руки так, чтобы не замочить рукава, и завернула кран; ни одна капля воды не попала на нее. Поток внезапно прекратился. Люсьен, удивленный, проникнувшись уважением к Жанне, перестал плакать и вскинул на девочку большие глаза. - Этот ребенок выводит меня из себя, - воскликнула госпожа Деберль. Обычная бледность вернулась на ее лицо; она устало откинулась на спинку стула. Элен решила вмешаться. - Жанна, - сказала она, - возьми его за руку, поиграйте в прогулку. Жанна взяла Люсьена за руку, и оба мелкими шажками степенно пошли по аллее. Она была гораздо выше его, ему приходилось высоко подымать руку. Эта церемонная игра, состоявшая в том, что они торжественно обходили лужайку, казалось, целиком занимала их внимание и превращала обоих в важных персон. Жанна, совсем как настоящая дама, мечтательно глядела вдаль. Люсьен время от времени не мог удержаться от того, чтобы не взглянуть украдкой на свою спутницу. Оба молчали. - Какие они забавные, - сказала госпожа Деберль, улыбающаяся и успокоенная. - Надо сказать, ваша Жанна - прелестный ребенок. Она так послушна, так благоразумна... - Да, в гостях, - ответила Элен. - А дома у нее бывают иногда страшные вспышки. Но она обожает меня и старается вести себя хорошо, чтобы не огорчить меня. Дамы заговорили о детях. Девочки развиваются быстрее мальчиков. Хотя не скажите: Люсьен кажется простачком, а не пройдет и года, как он поумнеет и станет Сорванец хоть куда. Тут разговор почему-то перескочил на женщину, проживавшую в домике напротив. У нее происходят такие вещи... Госпожа Деберль остановилась. - Полина, выйди на минуту в сад, - заявила она сестре. Молодая девушка спокойно вышла из беседки и отошла к деревьям. Она уже привыкла к тому, что ее удаляли из комнаты всякий раз, как разговор касался вещей, о которых не полагалось говорить в ее присутствии. - Я смотрела вчера в окно, - продолжала Жюльетта, - и прекрасно видела эту женщину... Она даже не задергивает штор... Это верх неприличия! Ведь дети могут увидеть. Она говорила шепотом, с возмущенным видом, но в уголках ее рта играла улыбка. - Можешь вернуться, Полина! - крикнула она сестре, которая с безучастным видом, глядя рассеянно в небо, ждала под деревьями. Полина вернулась в беседку и заняла прежнее место. - А вы ни разу ничего не видели? - спросила Жюльетта, обращаясь к Элен. - Нет, - ответила та. - Мои окна не выходят на этот домик. Хотя для молодой девушки в разговоре оставался пробел, она с обычным своим невинным выражением лица слушала, словно все поняла. - Сколько гнезд в ветвях, - сказала она, все еще глядя вверх сквозь открытую дверь. Госпожа Деберль снова принялась для вида за свое рукоделие, делая два-три стежка в минуту. Элен, не умевшая оставаться праздной, попросила у нее позволения принести с собой в следующий раз работу. Ей стало скучно; повернувшись, она принялась рассматривать японскую беседку. Потолок и стены были обтянуты тканями, расшитыми золотом: на них изображены были взлетающие стаи журавлей, яркие бабочки и цветы, пейзажи, где синие ладьи плыли вдоль желтых рек. Всюду стояли стулья и скамеечки из каменного дерева, на полу были разостланы тонкие циновки. А на лакированных этажерках было нагромождено множество безделушек - бронзовые статуэтки, китайские вазочки, диковинные игрушки, раскрашенные пестро и ярко. Посредине - большой китайский болванчик саксонского фарфора, с огромным отвислым животом и поджатыми ногами, при малейшем толчке разражался безудержным весельем, исступленно качая головой. - До чего все это безобразно! - воскликнула Полина, следившая за взглядом Элен. - А знаешь ли, сестрица, ведь все, что ты накупила, - сплошной хлам! Красавец Малиньон называет твои японские вещички "дешовкой по тридцать су штука". Да, кстати, я его встретила, красавца Малиньона! Он был с дамой, да еще какой! С Флоранс из Варьете! - Где это было? Я хочу его подразнить! - с живостью сказала Жюльетта. - На бульваре. А разве он сегодня не придет? Ответа не последовало. Дамы обнаружили, что дети исчезли, и встревожились. Куда они могли запропаститься? Принялись их звать. Два тоненьких голоска откликнулись: - Мы здесь! И действительно, они сидели посредине лужайки, в траве, полускрытые высоким бересклетом. - Что вы тут делаете? - Мы приехали в гостиницу, - объявил Люсьен. - Мы отдыхаем у себя в комнате. Минуту-другую дамы забавлялись этим зрелищем. Жанна снисходительно делала вид, что игра ее занимает. Она рвала траву вокруг себя, очевидно, чтобы приготовить завтрак. Обломок доски, найденный ими в кустах, изображал чемодан юных путешественников. Они оживленно беседовали. Постепенно Жанна и сама увлеклась: она уверяла, что они в Швейцарии и отправятся на глетчер, приводя этим Люсьена в изумление. - А вот и он! - воскликнула Полина. Госпожа Деберль обернулась и увидела Малиньона, спускавшегося с крыльца. Она едва дала ему раскланяться и сесть. - Хороши вы, нечего сказать! Всюду и везде рассказываете, что у меня - сплошной хлам! - А, вы говорите об этой маленькой гостиной, - ответил он спокойно. - Конечно, хлам. Нет ни одной вещи, на которую стоило бы посмотреть. Госпожа Деберль была очень задета. - Как, а болванчик? - Нет, нет, все это буржуазно... Тут нужен вкус. Вы не захотели поручить мне обставить комнату... Она прервала его, вся красная, разгневанная: - Ваш вкус! Хорош он, ваш вкус... Вас видели с такой дамой... - С какой дамой? - спросил он, удивленный резкостью нападения. - Прекрасный выбор! Поздравляю вас! Девка, которую весь Париж... Госпожа Деберль замолчала, взглянув на Полину. Она забыла про нее. - Полина, - сказала она, - выйди на минуту в сад. - Ну уж нет! Это в конце концов невыносимо, - с возмущением заявила девушка, - никогда меня не оставляют в покое. - Ступай в сад, - повторила Жюльетта уже более строгим тоном. Девушка неохотно повиновалась. - Поторопитесь по крайней мере, - добавила она, обернувшись. Как только Полина вышла, госпожа Деберль снова напала на Малиньона. Как мог такой благовоспитанный молодой человек, как он, показаться на улице вместе с Флоранс? Ей по меньшей мере сорок лет, она безобразна до ужаса, Ъсе оркестранты в театре обращаются к ней на "ты". - Вы кончили? - окликнула их Полина, гулявшая с недовольным видом под деревьями. - Мне-то ведь скучно! Малиньон защищался. Он не знает этой Флоранс. Никогда и слова не сказал с ней. С дамой, правда, могли его видеть. Он иногда сопровождает жену одного из своих друзей. Да и кто видел его к тому же? Нужны доказательства, свидетели. - Полина, - спросила вдруг госпожа Деберль, повысив голос, - ведь ты видела его с Флоранс? - Да, да, - ответила девушка. - На бульваре, против Биньона. Тогда госпожа Деберль, торжествуя при виде смущенной улыбки Малиньона, крикнула: - Можешь вернуться, Полина, мы кончили! У Малиньона была взята на следующий день ложа в "Фоли драматик". Он галантно предложил ее, казалось, нимало не обидевшись на госпожу Деберль. Впрочем, они то и дело ссорились. Полина полюбопытствовала, можно ли ей пойти на этот спектакль, и когда Малиньон, смеясь, отрицательно покачал головой, она сказала, что это очень глупо, что авторам следовало бы писать пьесы для молодых девушек. Ей были разрешены только "Белая дама" и классический репертуар. Дамы больше не следили за детьми. Вдруг Люсьен поднял отчаянный крик. - Что ты с ним сделала, Жанна? - воскликнула Элен. - Ничего, мама, - отвечала девочка, - он сам бросился на землю. Дело было в том, что дети двинулись в путь к пресловутым глетчерам. Жанна утверждала, что они взбираются на гору, поэтому оба высоко подымали ноги, чтобы шагать через скалы. Но Люсьен, запыхавшись от напряжения, оступился и растянулся по самой середине грядки с цветами. Уязвленный, охваченный ребяческой яростью, он заплакал навзрыд. - Подними его! - крикнула Элен. - Он не хочет, мама. Он катается по земле! Жанна отступила на несколько шагов. Казалось, ее задела и рассердила невоспитанность мальчика. Он не умеет играть, он, наверно, запачкает ей платье. Ее лицо приняло выражение оскорбленного достоинства. Тогда госпожа Деберль, раздраженная криками Люсьена, попросила сестру поднять его и заставить замолчать. Полина охотно согласилась. Она побежала к мальчугану, бросилась рядом с ним на землю, минуту каталась вместе с ним. Но он отбивался, не давая схватить себя. Она все же встала на ноги, держа его под мышки. - Молчи, рева! Будем качаться, - сказала она, желая его успокоить. Люсьен тотчас умолк. Серьезность сбежала с лица Жанны, - оно озарилось пламенной радостью. Все трое побежали к качелям. На доску уселась, однако, сама Полина. - Раскачайте меня, - сказала она детям. Оки качнули ее изо всей силы своих ручонок. Но она была тяжела - они едва сдвинули ее с места. - Раскачивайте сильнее! - повторила она. - У, глупыши, они не умеют. Госпожа Деберль озябла в беседке. Несмотря на яркое солнце, погода казалась ей холодноватой. Она попросила Малиньона передать ей белый кашемировый бурнус, висевший на задвижке окна. Малиньон встал и набросил ей на плечи бурнус. Они непринужденно беседовали о вещах, весьма мало интересовавших Элен. Боясь к тому же, как бы Полина нечаянно не опрокинула детей, она вышла в сад, а Жюльетта и молодой человек продолжали горячо обсуждать какой-то модный фасон шляпы. Как только Жанна увидела мать, она подошла к ней с ласково-просительным видом, она вся была мольба. - "Ах, мама, - пролепетала она, - ах, мама... - Нет, нет! - ответила Элен, прекрасно понявшая ее. - Ты знаешь, что это тебе запрещено. Жанна страстно любила качаться на качелях. Ей казалось, по ее словам, что она превращается в птицу: ветер, бьющий в лицо, резкий взлет, непрерывное, ритмичное, как взм