показал лист бумаги, испещренный цифрами. Оказалось, что из Полининых ста восьмидесяти тысяч франков истрачено уже около ста тысяч. Стоит ли при таких условиях продолжать дело? Могут погибнуть и остальные деньги. Лазар опять помертвел от страха. Впрочем, мать признала теперь, что он прав. Она никогда не противоречила ему и в своей безумной любви готова была оправдывать все ошибки сына. Полина пыталась все еще спорить. Цифра в сто тысяч франков ее ошеломила. Что же это? Оказывается, Лазар взял больше половины ее состояния! Ведь эти сто тысяч франков пропадут, если он откажется от дальнейшей борьбы! Все это она говорила, пока Вероника убирала со стола, но говорила напрасно. Тогда, боясь разразиться упреками, Полина в отчаянии ушла наверх и заперлась у себя в комнате. После ее ухода воцарилось молчание. Все трое в смущении продолжали сидеть за столом. - Нет, право, Полина ужасно скупа... отвратительный порок! - проговорила наконец г-жа Шанто. - Я вовсе не хочу, чтобы Лазар изводил себя всеми этими хлопотами и неприятностями. - Мне никогда не говорили о такой большой сумме, - робко подал голос отец. - Сто тысяч франков, боже мой! Даже произнести страшно! - А хотя бы и сто тысяч франков? - оборвала его г-жа Шанто. - Она получит их обратно, если наш сын женится на ней. Разве он не в состоянии заработать ста тысяч франков? К ликвидации дела приступили немедленно. Бутиньи привел Лазара в ужас, обрисовав положение предприятия как катастрофическое. Долг доходил почти до двадцати тысяч франков. Узнав, что Лазар хочет бросить предприятие, Бутиньи сперва заявил, что сам собирается в Алжир, где его ждет прекрасное место; позднее же согласился взять завод в свои руки, правда, якобы чрезвычайно неохотно, и при окончательном расчете так запутал все счета, что в конце концов ухитрился приобрести участок земли со всеми постройками и оборудованием за эти самые двадцать тысяч долга. Лазар в последний момент получил от него вексель на пять тысяч франков с выплатой через каждые три месяца. Он был крайне доволен таким исходом и считал, что одержал победу. На следующий же день Бутиньи приступил к продаже меди, снятой с аппаратов, и к перестройке помещений: он решил заняться выработкой самой обыкновенной соды для сбыта, без всяких научных изысканий, довольствуясь испробованными, старыми методами. Полине было стыдно, что накануне она в запальчивости обнаружила свою врожденную бережливость и расчетливость, поэтому, словно желая загладить вину, она старалась быть добрее и веселее обычного. Когда Лазар принес вексель на пять тысяч франков, у г-жи Шанто был торжествующий вид. Она заставила Полину подняться наверх и собственноручно убрать вексель в ящик. - Как бы то ни было, пять тысяч франков мы отхватили, это все же деньги... Они принадлежат тебе, бери. Мой сын ничего не оставит себе, несмотря на все свои хлопоты. С некоторых пор Шанто, прикованный к креслу, испытывал мучительную тревогу. Правда, он подписывал все документы и ни разу не осмеливался возразить, но беззастенчивость, с какой жена распоряжалась имуществом Полины, пугала его. Цифра "сто тысяч франков" не выходила у него из головы. Как они заткнут эту дыру, когда придет время давать отчет по опеке? Хуже всего было то, что заместитель опекуна Полины Саккар, который гремел в Париже своими спекуляциями, после восьми лет вдруг вспомнил о ней. Он прислал письмо, в котором расспрашивал о своей подопечной, упоминал даже о возможности своего приезда в Бонвиль, когда у него будут дела в Шербурге. Что они ответят Саккару, если он, по праву опекуна, спросит о положении дел Полины? Внезапный интерес к ней Саккара, сменивший его многолетнее равнодушие, становился серьезной угрозой для супругов Шанто. Когда Шанто решился заговорить об этом с женой, оказалось, что ее терзает не столько страх, сколько любопытство. Ее осенила правдоподобная догадка: Саккар, возможно, несмотря на свои миллионные обороты, очутился вдруг без единого су и вспомнил о капитале Полины, которым он мог бы на время воспользоваться, чтобы потом его удесятерить. Но она отбросила это предположение. Могло быть и другое: Полина, желая отомстить им, сама обо всем написала своему второму опекуну. Но такое предположение возмутило старика Шанто. Тогда его жена выдумала другую, сложную историю: Саккар мог получить анонимное письмо от сожительницы Бутиньи, ведь эта тварь оскорблена тем, что Шанто отказались принимать ее у себя, она из злобы смешивает их с грязью, судачит о них во всех лавках от Вершмона до Арроманша. - В конце концов мне нет до них никакого дела! - закончила г-жа Шанто. - Правда, Полине еще не исполнилось восемнадцати лет, но стоит мне выдать ее за Лазара - и она делается совершеннолетней и полноправной. - Ты в этом уверена? - спросил Шанто. - Конечно. Не дальше, как сегодня утром, я читала сама в своде, законов. Действительно, г-жа Шанто частенько почитывала теперь свод законов. Она еще сохранила какие-то остатки совести и старалась найти оправдание своим поступкам. Ее не оставляла тайная мысль, как бы законным путем присвоить имущество Полины, и эта мысль в сочетании с соблазном, который представляла крупная сумма, находившаяся у нее в руках, мало-помалу вытравила и последние остатки честности. Тем не менее г-жа Шанто не решалась обвенчать молодых людей. После потери денег Полина хотела ускорить свадьбу; зачем ждать еще полгода, пока ей исполнится ровно восемнадцать лет? Пусть уж это совершится, а найти себе работу Лазар может и после. Она решилась высказать тетке свои соображения. Та смутилась и придумала отговорку; прикрыв дверь, она начала говорить вполголоса, будто поверяя Полине тайную заботу сына: он очень щепетилен, его крайне мучает мысль, что он должен жениться, не имея своего состояния да еще растратив деньги Полины. Девушка слушала ее с изумлением, не понимая всех этих романтических тонкостей. Ей безразлично, богат или беден Лазар, - она все равно вышла бы за него, потому что любит его. Сколько же еще ждать? Всю жизнь, может быть? Г-жа Шанто запротестовала: да нет, она сама возьмется переговорить с Лазаром и убедить его отказаться от всех этих преувеличенных представлений о чести; надо только действовать осторожно. В заключение тетка просила Полину хранить их разговор в тайне: она боится какой-нибудь безрассудной выходки со стороны Лазара, - он может все бросить и уехать из дому, если узнает, что его мысли разгадали и разбирали его по косточкам. Напуганная Полина обещала молчать и ждать. Но Шанто продолжал терзаться страхом перед Саккаром и не раз говорил жене: - Если женитьба - выход из положения, обвенчай их поскорее. - Не к чему торопиться, - отвечала она. - Над нами не каплет. - Но раз ты все равно решила их обвенчать... Ты же не раздумала, надеюсь?.. Они бы умерли от горя. - Ну вот! Уж и умерли бы... Пока дело не сделано, всегда можно отменить, если это потеряет смысл. А кроме того, они ведь свободны, - посмотрим, будут ли они всегда к этому стремиться. Лазар и Полина по-прежнему стали проводить целые дни вместе, - - зима стояла суровая, нечего было и думать о том, чтобы выходить из дому. Первое время Лазар был так огорчен, так стыдился и проклинал судьбу, что Полина ухаживала за ним, как за больным, стараясь как можно лучше ему угодить; этот взрослый человек внушал ей жалость. Она знала теперь, что все неудачи Лазара объяснялись недостатком воли, его нервностью, неустойчивым характером. Постепенно она начала относиться к Лазару, как старшая, по-матерински его распекая. Сперва он сердился, объявил, что сделается простым крестьянином, затем снова стал создавать безумные проекты быстрого обогащения на том основании, что ему стыдно быть обузой для семьи, есть даром хлеб. Но проходили дни, а Лазар все откладывал осуществление своих замыслов; каждое утро он отвергал старые планы и составлял новый, который уже незамедлительно возведет его на вершину почестей и богатства. Полина, напуганная лживыми признаниями тетки, старалась успокоить Лазара: кто его просит ломать себе над этим голову? Весною он будет искать себе место и, наверное, тотчас найдет подходящее, а пока ему необходимо отдохнуть. Меньше чем за месяц ей удалось его усмирить. Лазар впал в апатию и праздность, шутливо-покорно уступая тому, что называл "скукой жизни". С каждым днем Полина открывала в Лазаре все новые незнакомые черты, которые тревожили и возмущали ее. Слушая, как он язвительно и монотонно разглагольствует о тщете и суетности мира, все осмеивает, Полина сожалела о тех временах, когда у Лазара бывали приступы гнева, когда он вспыхивал, как спичка, по всякому ничтожному поводу. Сидя здесь, в Бонвиле, в этой трущобе, погруженной в мирную зимнюю тишину, Лазар снова переживал свою парижскую жизнь, вспоминая о своих занятиях, о спорах с товарищами по институту. В ту пору его Глубоко затронула философия пессимизма, но плохо понятого пессимизма; из этой философии Лазар воспринял лишь остроумное брюзжание гения, мрачную поэзию шопенгауеровского мышления {Имеется в виду Шопенгауер, Артур (1788-1860), реакционный немецкий философ-идеалист. Шопенгауер считал, что в основе мира лежит слепая, неразумная воля, природа и общество развиваются вне какой-либо закономерности. Отсюда его проповедь бездеятельности, пассивности.}. Полина прекрасно понимала, что за выпадами ее кузена против человечества таится озлобление по поводу собственных неудач и краха завода, представлявшегося Лазару чуть ли не мировой катастрофой. Однако, не желая углубляться в истинные причины его настроения, Полина горячо возражала, когда он принимался за старое, опять отрицал прогресс, рассуждал о бесцельности науки. Что ж, говорил Лазар, разве этот болван Бутиньи, добывающий соду для торговли, не наживет на своем деле состояние? К чему же тогда рисковать разорением в поисках более совершенных методов, к чему стремиться открыть новые законы, раз побеждает только практическая сметка? Лазар неизменно заканчивал рассуждения на эту тему, заявляя с кривой и злобной усмешкой, что наука только тогда принесет некоторую пользу, когда найдет способ взорвать сразу весь мир с помощью колоссального снаряда. Затем следовали холодные насмешки над коварством Воли, управляющей миром, над нелепой жаждой жизни. Жизнь - страдание, и вполне правы индийские факиры: свобода дается через самоуничтожение. Порою Лазар говорил о том, что гнушается всякой деятельностью, или же предсказывал конечное самоубийство, полное исчезновение всех племен земных, когда они, достигнув известной степени умственного развития и убедившись, что какая-то неведомая сила заставляет их разыгрывать глупую, жестокую комедию, откажутся от дальнейшего размножения. Тогда Полина выходила из себя, подыскивала контраргументы, однако он их тут же разбивал, так как она была невежественна в подобных вопросах и, по его выражению, "не обладала метафизическим умом". Тем не менее она не признавала себя побежденной, и когда Лазар пожелал прочесть ей кое-какие выдержки из своего любимого философа, она просто послала Шопенгауера к черту. Человек, который писал о женщинах с такой свирепой злобой! Она задушила бы его собственными руками, не будь он все-таки способен любить хоть животных! Полина обладала здоровой, крепкой натурой, ее радовала жизнь и не страшило будущее. Своим звонким хохотом она заставляла Лазара умолкать. Ее цветущая молодость торжествовала. - Послушай, - кричала она, - ты городишь вздор! Мы будем думать о смерти, когда состаримся. Мысль о смерти, о которой Полина говорила так беспечно, всякий раз погружала Лазара в глубокое раздумье. Взор его омрачался. Обычно он переводил разговор на другое, пробормотав: - Люди умирают в любом возрасте. Полина поняла наконец, что смерть страшит Лазара. Она вспомнила его мучительный стон в тот вечер, когда они лежали рядом на берегу моря под звездным небосводом. Она замечала, как от некоторых слов он бледнеет, как он молчит, словно затаив неведомую ей муку. Полину поражала боязнь небытия у этого яростного пессимиста, который говорил о том, что нужно погасить звезды, как свечи, и истребить в мире все живое. Лазар давно был болен душой, и Полина даже не подозревала, насколько серьезно. Чем старше становился Лазар, тем неотступнее вставал перед ним призрак смерти. До двадцати лет он лишь порой ощущал леденящее дыхание страха по вечерам, когда ложился спать. Но теперь стоило ему положить голову на подушку, как тотчас приходила мысль о конце, и Лазар холодел. Его томила бессонница, он никак не мог примириться с роковой неизбежностью, которая вставала перед ним в веренице мрачных образов. Наконец он, измученный, засыпал, но снова просыпался от испуга, вскакивал, и, глядя в темноту широко раскрытыми глазами, ломая руки, в ужасе шептал: "Боже мой! Боже мой!" У него, казалось, вот-вот разорвется сердце, ему чудилось, что он умирает. Он зажигал свечу, пробуждался окончательно и тогда только немного успокаивался. После такого приступа страха ему становилось стыдно: как глупо взывать к богу, существование которого он отрицает! Это наследие человеческой слабости, вопль мольбы о помощи, когда рушится мир! Но каждый вечер он испытывал все тот же страх. Это походило на приступы постыдной страсти, с которой не в силах справиться рассудок и которая иссушает человека. В течение дня Лазар то и дело возвращался к этой мучительной мысли: случайно брошенная фраза, мимолетное наблюдение, прочитанная книга - все могло напомнить ему о смерти. Однажды вечером Полина читала дяде газетную статью, где автор рисовал фантастическую картину того, как в грядущем двадцатом веке по небу носятся воздушные шары, переправляя людей с одного материка на другой. Чтение это расстроило Лазара, и он вышел из комнаты, взволнованный мыслью, что к тому времени его уже не станет, он не увидит этих воздушных шаров, - они терялись в глубине будущего, которое для него означало одно: небытие. Это наполняло его душу безысходной тоской. Философы могут сколько угодно утверждать, будто ни одна искра жизни не теряется, - его "я" решительно отказывалось раствориться в бесконечности. Эта внутренняя борьба сама по себе должна была погасить в нем радость жизни. Полина не всегда понимала его состояние, но в ту минуту, когда Лазар стыдливо и тревожно скрывал от чужого взора свою душевную рану, ей хотелось сделать его счастливым, выразить ему участие и ласку. Они по-прежнему проводили время наверху, в большой комнате, загроможденной банками, водорослями, инструментами; у Лазара не хватало решимости с ними расстаться; водоросли рассыпались в прах, реактивы в склянках обесцветились, густой слой пыли покрывал инструменты. А юноша и девушка жили среди этого беспорядка, им было здесь уютно. Часто декабрьские ливни с утра до ночи барабанили о шиферную крышу, а западный ветер гудел в щелях оконных рам. Солнце не показывалось целыми неделями; одно свинцовое море расстилалось перед ними; земля, казалось, тонула в бесконечной серой мгле. Желая чем-нибудь заполнить долгие дни, Полина занялась составлением коллекции флоридей, собранных весною. Сперва Лазар, снедаемый скукой, только смотрел, как Полина наклеивает на бумагу хрупкие ветвистые растения, нежно-голубые и красные тона которых, казалось, были нарисованы акварелью; затем, истомленный праздностью, он забыл свою теорию бездействия и принялся убирать с рояля колбы и грязные склянки. Неделю спустя он снова целиком отдался музыке. Неудачливый ученый и предприниматель вспомнил свою первую мучительную страсть, страдания своей артистической натуры. Однажды утром, играя марш "Шествие Смерти", он вновь воодушевился мыслью создать большую симфоническую "Поэму Скорби", которую когда-то собирался написать. Все остальные его произведения казались ему плохими, он сохранит только марш. Какой сюжет! Что за произведение можно создать! В нем он воплотит всю свою философию. Сначала - жизнь, зарождающаяся по эгоистической прихоти неведомой силы; затем - иллюзия счастья, пошлость и обман земного существования, сближение влюбленных, резня на войне и бог, умирающий на кресте. Голос ада становится все громче, рыдания и вопли подымаются к небу. В финале - песнь освобождения, сладостные неземные звуки, радость по поводу всеобщего уничтожения. На следующий же день Лазар усердно принялся за работу, яростно колотя по клавишам и покрывая листы нотной бумаги черными значкам". Старый, все более ветшавший инструмент хрипел, и композитор порою сам подтягивал баском. Никогда еще ничто не увлекало его до такой степени; он забывал про еду, терзая слух Полины, которая находила все это прекрасным и по доброте своей старательно переписывала отдельные части партитуры. Лазар был уверен, что теперь-то он создаст свой шедевр. Однако и на сей раз он скоро остыл. Ему оставалось написать интродукцию, но вдохновение покинуло его. Приходилось ждать, когда оно снова пробудится. Пока что Лазар сидел за своей партитурой, разложенной на большом столе, и курил сигарету за сигаретой, а Полина, запинаясь, по-ученически, разыгрывала отрывки из симфонии. Близость их становилась опасной: его голова уже не была занята делами, а тело не утомлено, как во время постройки завода. Праздность и постоянная близость Полины горячили ему кровь. Он любил ее все сильнее. Кузина была так весела, так добра и так беззаветно предана ему! Сперва Лазар принимал свое чувство просто за порыв благодарности, видел в нем более пылкое проявление братской дружбы, которую питал к ней с самого детства. Но мало-помалу в нем проснулось желание. Теперь он видел в ней женщину, она перестала быть для него младшим братом, чьих нежных плеч он так часто касался, не чувствуя их девичьего аромата. Теперь же, прикасаясь к ней, он краснел, как и она. Он боялся подойти к ней слишком близко, боялся наклониться над нею, стоя за ее стулом, когда она переписывала ноты. Если руки их случайно встречались, у обоих щеки заливал румянец. Оба лепетали несвязные слова, дыша часто и порывисто. С этих пор они целые дни проводили в истоме и к вечеру изнемогали, снедаемые смутной жаждой счастья, которого им недоставало. Порою, чтобы избавиться от мучительного, хотя и сладостного смущения, Полина принималась шутить с той пленительной смелостью, которая была свойственна этой чистой девушке, хотя и посвященной в тайны бытия. - Ну что? Разве я не права? Мне приснился твой Шопенгауер. Он узнал о нашем браке и явился ночью с того света, чтобы стащить нас за ноги с постели. Лазар смеялся деланным смехом. Он отлично понимал, что Полина издевается над его вечными противоречиями; но безмерная нежность к ней охватывала все его существо, и он забывал свою ненависть к жизни и ее радостям. - Не смейся, - шептал он, - ты знаешь, я люблю тебя. А она продолжала со строгим видом: - Не доверяй себе! Ты отдаляешь свое освобождение... Ты впадаешь в эгоизм и в самообман. - Замолчишь ли ты, злючка! И он гонялся за нею по комнате, а Полина продолжала сыпать цитатами из философии пессимизма, пародируя голос и манеры какого-нибудь профессора Сорбонны. Поймав девушку, Лазар уже не смел удерживать ее в объятиях, как в былое время, и щипать в наказание. Однажды, увлекшись преследованием, он настиг ее и схватил за талию. Полина залилась веселым смехом. Он прижал ее к шкафу, возбужденный тем, что она отбивается. - Ага, я поймал тебя!.. Ну, говори, - что мне с тобой делать? Лица их соприкасались. Полина продолжала хохотать, но смех ее замирал. - Нет, нет, пусти... Я больше не буду. Он крепко поцеловал ее в губы. Вся комната завертелась у них перед глазами, им показалось, будто порыв знойного ветра подхватил их и унес в пространство. Полина уже падала навзничь, но, сделав усилие, вырвалась из объятий Лазара. Они в смущении стояли друг перед другом, раскрасневшись, не зная, куда девать глаза. Затем она села, чтобы перевести дух, и проговорила серьезным и недовольным тоном: - Ты мне сделал больно, Лазар. С этого дня он избегал приближаться к Полине, боялся ощутить теплоту ее дыхания, услышать шорох ее платья. Мысль о грехопадении, о том, чтобы овладеть Полиной где-нибудь в комнате за притворенной дверью, возмущала его прирожденную порядочность. Лазар видел, что девушка, несмотря на инстинктивное сопротивление, безраздельно принадлежит ему, теряет голову при первом же объятии, любит его так сильно, что готова уступить ему, если только он захочет; поэтому ему следует быть благоразумным за двоих: он хорошо понимал, что, если они забудутся, вина падет на него, как па человека опытного, который должен был предвидеть опасность. Но эта упорная борьба с самим собою только усиливала его чувство. Все разжигало его страсть: бездействие первых недель, притворное самоотречение и отвращение к жизни, из которых вырастала неистовая жажда жить, любить, наполнить новыми страданиями пустоту томительных часов. Музыка окончательно увлекла его, музыка на крыльях ритма уносила их обоих в край мечты, и размах ее крыльев становился все шире. Лазар верил, что в нем живет великая страсть, и дал себе клятву - развивать свой талант. Не могло быть никакого сомнения: он станет знаменитым музыкантом, ибо в сердце своем он найдет источник вдохновения, а другого ему не надо! Казалось, душная атмосфера очистилась, и Лазару достаточно того, что он может преклонить колени перед Полиной, боготворить ее, как своего ангела-хранителя. Мысль о том, чтобы ускорить свадьбу, даже не приходила ему на ум. - Прочитай-ка это письмо, я его только что получил! - сказал однажды перепуганный Шанто, обращаясь к жене, только что вернувшейся домой. Это снова было письмо от Саккара, на сей раз угрожающее, С ноября месяца он беспрестанно писал им письма, требуя сообщить о положении финансовых дел Полины; так и не получив прямого ответа от Шанто, он грозил довести это до сведения семейного совета. Г-жа Шанто сама испугалась не меньше мужа, но старалась не показать вида. - Негодяй! - прошептала она, прочитав письмо. Оба, побледнев, молча смотрели друг на друга. В столовой царила мертвая тишина, но им уже мерещились доносившиеся сюда отголоски скандального процесса. - Больше откладывать незачем... - начал отец. - Жени их: брак делает женщину совершеннолетней. Но такой исход с каждым днем как будто все меньше улыбался г-же Шанто. Она тревожилась за счастье сына. Кто знает, сойдутся ли дети характером? Можно быть счастливыми в дружбе и несчастными в браке. За последнее время г-жа Шанто, по ее словам, замечала много такого, что ей совсем не нравилось. Нет, видишь ли, с нашей стороны было бы очень нехорошо жертвовать ими ради собственного спокойствия. Повременим еще... Да и зачем выдавать ее замуж теперь, когда ей уже исполнилось восемнадцать лет и можно законным путем потребовать признания ее совершеннолетней? Самоуверенность снова вернулась к г-же Шанто. Она поднялась наверх, к себе в комнату, и принесла свод законов. Оба принялись старательно изучать некоторые страницы. Статья 478-я успокоила их, но зато напугала 480-я, где говорилось, что отчет по опеке сдается в присутствии попечителя, назначаемого семейным советом. Правда, все члены семейного совета в ее руках, и она может заставить выбрать попечителем того, кого пожелает сама; но вот вопрос: на ком остановиться, где найти подходящего человека? Задача состояла теперь в том, чтобы заменить опасного второго опекуна снисходительным попечителем. Вдруг ее словно осенило. - А что, если выбрать доктора Казэнова?.. Он кое-что знает о наших делах и, наверное, не откажется. Шанто одобрительно кивнул головой. Но он продолжал пристально смотреть на жену. Его, видимо, занимала еще какая-то мысль. - Итак, - проговорил он наконец, - ты отдашь деньги, я хочу сказать, оставшиеся деньги? Она ответила не сразу. Глаза ее были опущены, рука нервно перебирала страницы свода законов. Наконец она с усилием ответила: - Отдам, конечно. Это будет сущее облегчение для нас. Ты видишь, до чего дошло, в чем нас стали обвинять... Право же, порой перестаешь доверять даже самой себе. Я много бы дала сейчас, чтобы сегодня же убрали эти деньги из моего бюро. Да и все равно, надо же их отдать когда-нибудь. На следующий день доктор Казэнов, совершая свой субботний объезд, побывал в Бонвиле. Г-жа Шанто попросила его не отказать в одной дружеской услуге, которой он весьма их обяжет. И она откровенно объяснила ему положение дел, призналась, что завод поглотил значительную часть состояния, о чем семейный совет ничего не знает; затем обратила его внимание на предполагаемый брак Полины и Лазара, на узы взаимной любви, которыми они связаны и которые неминуемо будут расторгнуты, если дело дойдет до скандального процесса. Прежде чем дать согласие, доктор пожелал переговорить с Полиной. Он давно понимал, что ее эксплуатируют и мало-помалу разоряют; до сих пор он мог еще молчать из боязни огорчить ее, но теперь, когда его самого хотели сделать сообщником, он обязан был ее предупредить. Беседа происходила в комнате Полины. Вначале присутствовала тетка. Она пришла вместе с доктором объявить Полине, что брак зависит теперь исключительно от объявления ее совершеннолетней, так как Лазар ни за что на свете не согласится обвенчаться со своей кузиной до тех пор, пока его смогут заподозрить в желании уклониться от отчета. Затем она ушла, делая вид, будто не желает оказывать давления на девушку, которую теперь уже называла своей бесценной дочкой. Едва затворилась дверь, Полина в сильном волнении тотчас принялась умолять доктора оказать ту важную услугу, необходимость которой только что была доказана в ее присутствии. Тщетно пытался он уяснить ей истинное положение дел: говорил, что она разоряется, лишает себя всякого обеспечения, высказывал даже тревогу за ее будущность, предвидя полное разорение, напоминал о людской неблагодарности, о страданиях, которые ей предстоят в жизни. Чем больше он сгущал мрачные краски, тем упорнее отказывалась она слушать, горя страстной жаждой самопожертвования. - Нет, нет, не жалейте меня! Я скупая, хотя никто этого не видит; мне и так трудно преодолеть себя... Пусть они берут все. Я отдам им и остальные деньги, только бы они больше меня любили. - Так, значит, вы из любви к вашему двоюродному брату готовы разорить себя? - спросил доктор. Она покраснела и ничего не ответила. - А если он вас потом разлюбит? Она с ужасом посмотрела на доктора. Глаза ее наполнились крупными слезами, из груди вырвался крик возмущенной любви: - О нет же, нет!.. Зачем вы меня так мучаете? Доктор Казэнов наконец уступил. У него не хватало мужества одним ударом разрушить иллюзии этого великодушного, любящего сердца. Жизнь сурова - она сама скоро это сделает. Г-жа Шанто вела кампанию с изумительной тонкостью интригана и даже как будто помолодела от этой борьбы. Заручившись нужными полномочиями, она снова поехала в Париж. Ей скоро удалось получить согласие членов семейного совета на ее предложения; впрочем, они вообще мало радели о своих обязанностях и проявляли обычное в таких случаях равнодушие. Родственники со стороны Кеню - Ноде, Лиарден и Делорм вполне соглашались с млением г-жи Шанто; а из трех родственников со стороны Лизы убеждать пришлось только одного, а именно Октава Муре; двое других - Клод Лантье и Рамбо - находились в то время в Марселе и ограничились тем, что прислали письменное одобрение. Г-жа Шанто рассказывала всем трогательную, искусно сочиненную историю: некий старый врач из Арроманша очень привязался к Полине и даже намерен сделать ее своей наследницей, если его назначат попечителем. Саккар также изъявил согласие после того, как г-жа Шанто трижды побывала у него и подала ему, между прочим, прекрасную мысль - скупать масло в Котентене; благодаря новым, удобным путям сообщения это сейчас выгодно. Семейный совет торжественно признал совершеннолетие Полины и назначил попечителем бывшего морского врача Казэнова, о котором мировой судья получил наилучшие отзывы. Через две недели по возвращении г-жи Шанто в Бонвиль сдана была отчетность по опеке. Произошло это весьма просто. Доктор завтракал у Шанто, потом все засиделись за столом, обсуждая последние канские новости, которые привез Лазар, пробывший два дня в городе из-за процесса, которым угрожал ему Бутиньи. - Кстати, - сказал Лазар, - небольшой сюрприз: на той неделе к нам приедет Луиза... Она живет теперь у отца. Я ее прямо не узнал! До чего же стала элегантна!.. О, мы очень весело провели время! Полина изумленно смотрела на Лазара - ее поразили какие-то теплые ноты в его голосе. - Постой! - воскликнула г-жа Шанто. - Ты заговорил о Луизе и напомнил мне, что я ехала из Кана с дамой, которая знает Тибодье. Я прямо остолбенела: оказывается, он дает за дочерью сто тысяч франков приданого. Вместе с наследством от матери у Луизы будет двести тысяч франков... Каково? Двести тысяч! - Луиза прелестна, ей не нужно никаких денег! - заметил Лазар. - Грациозна, как кошечка! Глаза Полины потемнели, губы дрогнули. Доктор, не спускавший с нее взгляда, поднял стоявшую перед ним рюмку с ромом. - Послушайте, ведь мы еще не выпили за здоровье обрученных, - проговорил он. - За ваше счастье, друзья мои! Скорее поженитесь, и желаю, чтобы у вас было побольше детей! Г-жа Шанто медленно, без тени улыбки, подняла свою рюмку, а отец, которому вино было запрещено, удовольствовался одобрительным кивком головы. Но Лазар порывисто и нежно пожал руку Полины. Этого было достаточно. Девушка сразу забыла обо всем, и кровь снова прилила к ее щекам. Разве не она его ангел-хранитель, как он сам называл ее, и разве не ее любовь и преданность будут питать его вдохновение? Она ответила Лазару крепким пожатием. Все чокнулись. - Жить вам сто лет! - продолжал доктор, полагавший, Что сто лет - предельный возраст для человека. Теперь побледнел Лазар. Цифра, названная доктором, напомнила ему о том времени, когда он перестанет существовать. В глубине его души таился вечный страх перед небытием. Что будет через сто лет? Кто будет сидеть за столом на этом месте? Дрожащею рукой поднес он рюмку к губам; другую его руку снова взяла Полина и крепко, с материнской нежностью сжала ее, будто увидела, как бледного лица Лазара коснулось дыхание неотвратимого. Все молчали. - Может быть, приступим к делу? - с важным видом проговорила г-жа Шанто. Для пущей торжественности она решила произвести всю процедуру у себя в комнате. Шанто, которому помогло лечение салицилкой, стал теперь лучше ходить. Он последовал за женой, держась за перила. Лазар хотел было пойти на террасу выкурить сигару, но мать позвала его обратно: она требовала и его присутствия, хотя бы ради приличия. Доктор и Полина поднялись первыми. Матье, удивленный этим шествием, побрел вслед за всеми. - Вот надоедливая собака - ходит по пятам! - воскликнула г-жа Шанто, собираясь затворить дверь. - Ну, входи, входи, а то будешь потом скрестись... Теперь нам никто не помешает; как видите, все готово. В самом деле, на столике были приготовлены чернильница и перья. В покоях г-жи Шанто был тяжелый воздух, стояла мертвая тишина, как бывает в нежилых комнатах. Одна Минут проводила тут целые дни в неге и лени, когда ей удавалось незаметно проскользнуть сюда утром. Она и теперь спала, зарывшись в пуховое одеяло. Услыхав шум, она подняла голову, с удивлением оглядывая зелеными глазами всех вошедших. - Садитесь, садитесь, - повторял Шанто. С делами живо покончили. Г-жа Шанто искусно отступила на задний план, предоставив мужу исполнить роль, которую накануне сама с ним репетировала. Дабы во всем соблюсти закон, Шанто еще десять дней тому назад в присутствии доктора вручил Полине отчет по опеке - толстую тетрадь, куда был с одной стороны занесен приход, с другой - расход. Все было учтено - не только содержание воспитанницы, но и расходы по ведению дел и путевые издержки по поездкам в Кан и Париж. Оставалось только принять счета и подписаться; Но Казэнов, весьма серьезно относившийся к своей роли попечителя, хотел узнать, каковы затраты на завод, и потребовал у Шанто более подробных объяснений. Полина посмотрела на доктора умоляющим взором. К чему это? Она сама помогала проверять счета, написанные тонким, косым почерком г-жи Шанто. Тем временем Минуш, сидя посредине пуховика, внимательно следила за странной процедурой. Матье сперва осторожно положил голову на край ковра, затем, прельщенный его пушистым ворсом, повалился на спину и начал кататься, рыча от удовольствия. - Лазар, заставь его замолчать! - раздраженно проговорила г-жа Шанто. - Ничего не слышно. Молодой человек стоял у окна, желая скрыть смущение, и внимательно следил за далеким белым парусом. Ему стыдно было слушать, как отец подробно перечисляет суммы денег, погибших из-за неудачи с заводом. - Замолчи, Матье! - сказал он, занеся над ним ногу. Матье вообразил, будто Лазар хочет дать ему дружеского пинка ногой в брюхо, а он это очень любил, и потому еще громче зарычал. К счастью, оставалось только подписаться. Полина поспешно, одним взмахом пера все скрепила. Затем доктор, словно с неохотой, долго расписывался, поставив на листе гербовой бумаги свой огромный росчерк. Наступило гнетущее молчание. - В наличности, - начала г-жа Шанто, - имеется, следовательно, пятьдесят тысяч двести десять франков и тридцать сантимов... Эту сумму я сейчас и передам Полине. Она подошла к бюро. Откидная доска упала с тем глухим скрипом, который так часто раздражал ее. Но на сей раз г-жа Шанто сохранила торжественное выражение лица и выдвинула ящик, где виднелся старый переплет торговой книги; он был все тот же - зеленая мраморная бумага с жирными пятнами, только пачка стала более тощей и акции не распирали кожаного корешка. - Нет, нет! - воскликнула Полина. - Оставь их у себя, тетя. Но г-жа Шанто хотела соблюсти все формальности. - Мы сдали отчет и обязаны вернуть тебе деньги... Это - твое состояние. Помнишь, что я сказала тебе восемь лет назад в этой самой комнате? Мы не возьмем у тебя ни су. Она вынула бумаги и заставила девушку пересчитать. Акций оказалось на семьдесят пять тысяч франков; кроме того, еще столбик золотых монет, завернутый в обрывок газеты. - Куда же мне это положить? - спросила Полина. Щеки у нее вспыхнули при виде такой крупной суммы. - Положи к себе в комод, - отвечала тетка. - Ты уже взрослая девушка, можешь хранить свои деньги у себя. А я их больше и видеть не хочу. Впрочем, если они тебе мешают, отдай Минуш, - погляди, как она на тебя смотрит. Счеты были покончены, и все пришли в хорошее настроение. Лазар, облегченно вздохнув, принялся играть с Матье, хватал его за хвост и кружил, словно волчок. Доктор Казэнов вошел в роль попечителя, обещал указать Полине, как выгоднее поместить деньги, и предложил получать проценты по ее доверенности. А в это время внизу, на кухне, Вероника гремела кастрюлями. Она поднялась наверх и, притаившись за дверью, подслушала, как велись расчеты. С некоторых пор у нее зародилось. нежное чувство к Полине, и последние остатки предубеждения против нее исчезли. - Они сожрали у нее половину, даю слово! - сердито ворчала она. - Нет, это нечестно!.. Брать ее к себе было незачем - это правда. Но разве хорошо теперь пускать ее голой по миру?.. Нет, я стою за правду, и кончится тем, что полюблю эту малютку! IV  В субботу Луиза приехала провести два месяца у Шанто; взойдя на террасу, она застала всю семью в сборе. Жаркий августовский день клонился к закату, морской ветер освежал воздух. Аббат Ортер уже пришел и играл в шашки со стариком; возле них сидела госпожа Шанто, вышивая носовой платок. А в нескольких шагах стояла Полина у каменной скамьи, на которую она усадила четырех крестьянских ребятишек: двух девочек и двух мальчиков. - Как, ты уже здесь? - воскликнула г-жа Шанто. - А я только что собиралась сложить работу и пойти тебе навстречу до перекрестка. Луиза весело ответила, что дядюшка Маливуар мчался, как вихрь. Она чувствовала себя хорошо и даже не пожелала переодеть платье. 'Крестная отправилась приготовить ей комнату, а Луиза сняла шляпу и повесила ее на задвижку ставня. Она всех перецеловала, а потом подошла к Полине и обняла ее за талию, смеясь лукаво и вкрадчиво. - Да посмотри же на меня! А? Как мы с тобою выросли!.. Ты знаешь, мне уже девятнадцать лет, я совсем старая дева... Вдруг она запнулась и с живостью прибавила: - Кстати, поздравляю тебя!.. Да не притворяйся ты, пожалуйста, дурочкой. Говорят, через месяц ты выходишь замуж? Полина отвечала на ее ласки с нежной снисходительностью старшей сестры, хотя была моложе Луизы на полтора года. Легкий румянец залил ей щеки, когда речь зашла о ее браке с Лазаром. - Да нет же, тебе сказали неправду, уверяю тебя, - ответила Полина. - Число еще не назначено, решено только, что этой осенью. Действительно, вынужденная принять решение, г-жа Шанто назначила свадьбу на осень, несмотря на свое внутреннее сопротивление, которое молодые люди уже начали замечать. Она, вернулась к первоначальной отговорке: лучше было бы, чтобы сын сначала получил место, а потом уже женился. - Ну и скрытница же ты! - сказала Луиза. - Но ты ведь меня позовешь на свадьбу, правда?.. А где же Лазар, он ушел? Шанто, которого аббат обыграл, ответил за Полину: - А мы думали, ты его встретишь, Луиза, и вы приедете вместе. Он поехал с ходатайством к нашему супрефекту в Байе. Но вернется сегодня вечером, только, вероятно, попозже. Старик снова принялся за игру и сказал: - Теперь я начинаю, господин аббат... А знаете, мы все-таки добьемся субсидии на постройку злополучной плотины: департамент не может отказать нам в таком деле. Это была новая затея, сильно захватившая Лазара. Во время последних мартовских приливов море опять снесло два домика в Бонвиле. Море мало-помалу поглощало прибрежную полосу вместе с домами, и деревушка могла оказаться вплотную прижатой к утесам, если не будут приняты серьезные меры; но тридцать жалких лачуг так мало значили для департамента, что Шанто в качестве мэра вот уже десять лет тщетно старался обратить внимание супрефекта на отчаянное положение обитателей Бонвиля. Наконец Лазар, под влиянием Полины, желавшей занять его каким-нибудь делом, придумал целую систему свайных плотин и волнорезов для защиты деревни от разрушительного действия моря. Но для этого требовались средства, по крайней мере двенадцать тысяч франков. - А вот эту, дорогой мой, я у вас отберу... - проговорил аббат, придвигая к себе шашку. Затем он стал пространно рассказывать про старые годы в Бонвиле. - Старожилы говорят, что под самой церковью, дальше в море, в одном километре от теперешнего берега, была ферма. Вот уже более пятисот лет, как море наступает на берег и все поглощает на своем пути... Это непостижимо! Должно быть, они обречены из поколения в поколение искупать свои грехи. Полина между тем вернулась к скамейке, где ее поджидало четверо грязных, оборванных ребятишек, которые стояли, разинув рты. - Это кто такие? - спросила Луиза, не решаясь подойти к ним поближе. - Это мои маленькие друзья! - ответила Полина. Ее деятельная любовь распространялась теперь на всю округу. Она любила несчастных, не рассуждая, их пороки не отталкивали ее; в своем всеобъемлющем сострадании она доходила до того, что привязывала палочку к сломанной лапке курицы, словно лубок, и выставляла на ночь плошку с едой для б