гноза, то я не берусь ничего предсказывать... Все же я должен заметить, что подобные случаи, хотя и редко, но бывали. Так, например, я помню, что видел в Сен-Кронской богадельне старика, который находился там уже около сорока лет, причем от него никогда не слышали ни единого слова. Вдруг он как будто проснулся и заговорил, сначала неясно, потом вполне отчетливо: это был непрерывный поток слов, целые часы непрекращающейся болтовни. Но самым поразительным было то, что этот старик, на которого смотрели, как на идиота, все видел, все слышал, все понимал в течение сорока лет кажущейся умственной дремоты. Этот безудержный поток слов как раз и представлял собою нескончаемый рассказ о тех ощущениях и воспоминаниях, которые накопились в его душе со дня поступления в богадельню. Трепет охватил Сюзанну. - А что сталось с этим несчастным? - спросила она, стараясь скрыть мучительное волнение, которое вызвал в ней рассказ доктора. Секунду Новар колебался. - Он умер через три дня. Не стану скрывать от вас, сударыня, что подобного рода кризисы почти всегда служат симптомами близкого конца. Здесь применим неувядаемый образ лампы, вспыхивающей ярким светом перед тем, как погаснуть. Наступило глубокое молчание. Сюзанна побледнела, она почувствовала холодное дыхание смерти. Но не близкая смерть несчастного старика пугала и мучила ее, а нечто другое: неужели ее дед все видел, все слышал, все понимал, подобно тому старику из богадельни? Она задала врачу еще один вопрос: - Не думаете ли вы, доктор, что умственные способности нашего дорогого больного бездействуют? Как, по-вашему: сознает он что-нибудь, мыслит? Новар ответил неопределенным жестом, жестом ученого, который не решается ничего утверждать, не опираясь на твердые данные опыта: - О сударыня, это вопрос сложный. В этой области все возможно: мозг - тайна, и мы лишь с трудом проникаем в нее. Дар речи может быть утрачен, а умственные способности остаются невредимыми: ведь перестать говорить еще не значит перестать думать... Однако я склонен предположить в данном случае ослабление всех умственных способностей: мне все время казалось, что господин Жером окончательно впал в старческое слабоумие. - Но ведь, по вашим словам, возможно, что его умственные способности остались невредимыми. - Вполне возможно, и я даже начинаю склоняться к этой мысли; доказательством тому служит пробуждение всего его существа, которое сказывается в постепенном возвращении дара речи. Этот разговор мучительно отозвался в душе Сюзанны. Отныне, задерживаясь в комнате своего дедушки, присутствуя при его воскресении, она не могла отделаться от чувства тайного ужаса. Если он все видел, все слышал, все понимал, обреченный параличом на безмолвие и неподвижность, - какая страшная драма должна была разыгрываться в глубине его души! В течение более чем тридцати лет он был бесстрастным свидетелем быстрого упадка своего рода; его ясные глаза видели, как члены этого рода, которым кружило голову их богатство, все быстрее скользили в пропасть. На протяжении всего только двух поколений всепожирающий огонь наслаждения поглотил состояние, накопленное его отцом и им самим и казавшееся ему несокрушимо прочным. Он видел, как его сын Мишель, овдовев, разорился, швыряя деньги на дорогих кокоток, и кончил самоубийством; видел, как дочь его Лора, впав в безудержный мистицизм, ушла в монастырь; как его второй сын, Филипп, женившийся на развратнице, бессмысленно прожил свою жизнь и был убит на дуэли. Он видел, как его внук Гюстав, сын Мишеля, бежал с любовницей отца, похитив сто тысяч франков, приготовленных для уплаты долга, и тем толкнул Мишеля на самоубийство; как другой его внук, Андре, сын Филиппа, был помещен в дом умалишенных. Он видел, как Буажелен, муж его внучки Сюзанны, купил "Бездну", находившуюся тогда в критическом положении, и доверил руководство ею своему небогатому кузену Делаво; видел, как тот сначала улучшил на короткое время дела завода, а затем сжег его, когда предприятие уже клонилось к упадку, сжег в тот самый вечер, когда понял, где таился гибельный яд, когда узнал, что его обманывали собственная жена Фернанда и щеголь Буажелен, которые опьяняли друг друга исступленной жаждой наслаждений и роскоши и довели до гибели все, что их окружало. Г-н Жером получил "Бездну" еще третьестепенным заводом из рук своего отца, расширил ее до гигантских размеров в надежде, что его род превратит "Бездну" в целый город, в царство железа и стали; а затем он увидел, что завод, его любимое детище, так быстро пришел в упадок, что уже во втором поколении Кюриньонов от него не осталось камня на камне. В его роде, в этой чреде поколений нищих рабочих, медленно накоплялась та творческая сила, которая расцвела в его отце и в нем самом: теперь он видел, как его род быстро разложился, выродился, погиб под разрушительным! влиянием богатства, словно у его внуков уже ничего не осталось от той героической воли к труду, которая была в прежних Кюриньонах. Какая мрачная повесть сложилась, должно быть, в мозгу этого восьмидесятивосьмилетнего старца, какая цепь ужасающих фактов, подводящих итог целому столетию труда, освещающих прошлое, настоящее и будущее этой семьи! Как страшно было думать, что мозг, в котором дремала эта повесть, медленно просыпается и что с уст старика вот-вот хлынет поток грозных, правдивых слов, если только его лепечущие губы смогут отчетливо выговорить слова! Этого-то страшного пробуждения и ждала со все возрастающим страхом Сюзанна. Ведь она и ее сын - последние в роду; Поль единственный мужской представитель семьи Кюриньонов. Ее тетка Лора недавно умерла в монастыре кармелиток, где провела более сорока лет; двоюродный брат Андре давно умер в доме умалишенных, куда был помещен еще в детстве. И теперь, когда Поль посещал вместе с матерью г-на Жерома, тот смотрел на него долгим взглядом, в котором ясно сквозила сознательная мысль. Перед стариком стоял единственный и хрупкий отпрыск мощного ствола того дуба, который он когдато надеялся видеть бурно растущим и разветвляющимся во все стороны. Разве дерево его семьи не содержало в себе новых соков, запаса здоровья и мощи, почерпнутого в крепких и сильных предках-рабочих? Разве не предстояло его потомству расцвести, распространиться вширь, завоевать все блага и все радости земли? И что же! Уже в его внуках эти соки иссякли: извращенная жизнь богачей на протяжении менее полувека испепелила издревле накопленный запас дедовских сил. Теперь этот опечаленный старик, последний свидетель былого, живший среди груды развалин, видел перед собою лишь Поля, тонкого, нежного юношу, которого жизнь, казалось, намеренно оставила в дар Кюриньонам: то был драгоценный отпрыск, сохранившийся для того, чтобы род их мог снова пустить корни и расцвести на новой почве. Какая горечь, какая мучительная ирония была заключена в том обстоятельстве, что ныне один Поль, спокойный и рассудительный ребенок, оставался в огромном гердашском доме, в том царственном жилище, за которое г-н Жером некогда так дорого заплатил в горделивой надежде заселить его когда-нибудь своими многочисленными потомками! В ту пору г-н Жером мысленно уже видел, как в этих обширных комнатах поселятся несколько семейств, уже слышал смех многочисленных мальчиков и девочек, которых становилось все больше; он хотел превратить гердашский дом в счастливое, роскошное семейное обиталище, в царство, в котором должна была господствовать постепенно разраставшаяся династия Кюриньонов. А на деле случилось так, что эти комнаты день за днем все более пустели; опьянение, безумие, смерть обрушились на дом; и наконец явилась развратительница, довершившая катастрофу; со времени пожара на "Бездне" две трети комнат стояли запертыми, весь третий этаж пустовал, даже парадные гостиные внизу открывались лишь по субботам, чтобы впустить в них солнечный свет. Роду Кюриньонов предстояло угаснуть, если только Поль не восстановит его; а то царство, где должна была протекать цветущая жизнь этого рода, превратилось в огромный пустой дом, который тяжким бременем лежал на плечах жившей в нем внутренне разъединенной семьи; этот дом ожидало забвение, запустение, если только в него не вольется новая жизнь. Прошла еще неделя. Теперь слуга уже различал в смутном лепете г-на Жерома отдельные слова. Потом из этого лепета возникла отчетливая фраза; слуга передал ее Сюзанне. - Сегодня утром, сударыня, хотя и не без труда, господин Жером снова повторил: "Надо вернуть назад, надо вернуть назад". Сюзанна не поверила. Эти слова показались ей непонятными. Вернуть? Что вернуть? - Прислушайтесь внимательнее, друг мой, постарайтесь яснее расслышать, что именно говорит господин Жером. На следующий день слуга с еще большей уверенностью повторил то, о чем рассказал накануне. - Уверяю вас, сударыня, что господин Жером говорит: "Надо вернуть назад, надо вернуть назад", - и этак раз двадцать-тридцать кряду; он говорит тихо, без перерыва, будто вкладывает в эти слова все силы, которые у него еще сохранились. С того вечера Сюзанна решила сама наблюдать за дедом, чтобы удостовериться, как обстоит дело. На следующий день г-н Жером уже не смог подняться с постели. Мозг его прояснился, зато ноги и туловище оцепенели в неподвижности, казалось, предвещавшей наступление смерти. Сюзанна пришла в ужас и опять послала за Новаром; доктор, бессильный помочь больному, осторожно предупредил Сюзанну, что близится конец. С этой минуты она больше не покидала комнату г-на Жерома. То была обширная комната, выдержанная в красных тонах, с мягкими коврами и толстыми обоями. Ее убранство отличалось массивной, несколько мрачной роскошью; в ней стояла мебель из резного палисандрового дерева, большая кровать с колонками, высокое зеркало, в котором отражался парк. Когда окна были распахнуты, взору открывался за лужайками парка, между вершинами вековых деревьев, необозримый горизонт; виднелись крыши Боклера, далее Блезские горы, завод Крешри с его доменной печью, гигантские трубы "Бездны", уцелевшие от пожара. Однажды утром Сюзанна, раздвинув занавески на окнах, чтобы впустить в комнату зимнее солнце, села у кровати больного. Вдруг она вздрогнула: г-н Жером заговорил. Уже несколько мгновений он, повернувшись к окну, глядел своими большими, ясными глазами на дальний горизонт. Сначала он выговорил всего два слова: - Господин Лука... Сюзанна отчетливо расслышала эти слова; на миг она окаменела от удивления. Почему старик вспомнил о Луке? Он никогда не был знаком с ним и, казалось, даже не знал о его существовании. Стало быть, тревожные предположения Сюзанны верны и г-н Жером знает о последних событиях, он все видел, все понимал? Эти слова "господин Лука", слетевшие с его дотоле безмолвных губ, были первым доказательством того, что, несмотря на молчание, в старике бодрствовал ясный ум. Это еще более увеличило тоску и страх Сюзанны. - Вы назвали господина Луку, дедушка? - Да, да, господина Луку... Господин Жером говорил все более отчетливо и настойчиво, со страстным волнением глядя на Сюзанну. - А почему заговорили вы со мной о господине Луке? Вы, значит, его знаете и хотите мне что-то сказать о нем? Господин Жером заколебался, видимо, не находя слов; потом с детским нетерпением он снова повторил имя Луки. - Некогда он был моим большим другом, - продолжала Сюзанна, - но уже много лет не бывает у нас. Старик с живостью кивнул головой; он нашел искомое слово; казалось, его язык мало-помалу развязывается. - Знаю, знаю... Я хочу, чтобы он пришел... - Вы хотите, чтобы господин Лука пришел к вам? Вы хотите поговорить с ним, дедушка? - Да, да, вот именно. Пусть он сейчас же придет, я поговорю с ним. Удивление и ужас Сюзанны все возрастали. Что собирался сказать г-н Жером Луке? Этот разговор показался Сюзанне чреватым столькими осложнениями, что она попыталась было отклонить старика от его желания, которое сочла бессмысленной причудой больного воображения. Но нет! Г-н Жером был в здравом рассудке, он умолял ее со страстным, неотразимым порывом, вкладывая в него последние силы своего бедного больного существа. Глубокое смятение овладело Сюзанной: она спрашивала себя, имеет ли право отказать умирающему в этом свидании, которое, быть может, повлечет за собой грозные, еще неясные последствия, уже заранее наполнявшие ее трепетом. - Вы не можете поговорить лучше со мной, дедушка? - Нет, нет, с господином Лукой!.. Я поговорю с ним сейчас же! О, сейчас же! - Хорошо, дедушка, я напишу ему, и, надеюсь, он придет. Сюзанна села писать письмо Луке, рука ее дрожала. Она написала всего лишь две строчки: "Мой друг, вы мне нужны, приходите сейчас же". И, тем не менее, она дважды останавливалась - силы изменяли ей: в ней пробудилось столько воспоминаний, перед ней встала вся ее загубленная, нелепо прожитая жизнь, встало счастье, мимо которого она прошла и которого уже никогда не познает. Было десять часов утра; мальчик-слуга тотчас же отправился с письмом в Крешри. Посыльный вручил Луке письмо Сюзанны возле Общественного дома: Лука как раз заканчивал свой утренний обход. Он тут же последовал за мальчиком. Эти простые, но трогательные слова: "Мой друг, вы мне нужны, приходите сейчас же" - пробудили в его сердце глубокое и нежное волнение. Двенадцать лет назад обстоятельства разлучили его с Сюзанной, и все же она пишет ему так, словно они расстались только вчера, и не сомневается в том, что он ответит на ее призыв. Ни на минуту не поколебалась ее вера в Луку, он остался для нее тем же близким другом, почти братом, и это до слез трогало его. Вокруг него и Сюзанны разыгрывались ужасные драмы, бушевали страсти, сметая людей и вещи, а они после стольких лет разлуки так естественно вновь оказались рядом, словно все это время шли рука об руку. Быстрым шагом приближаясь к имению Буажеленов, Лука спрашивал себя, зачем призывает его Сюзанна. Он знал, что Буажелен, пытаясь использовать в своих интересах создавшееся положение, хочет продать ему "Бездну" как можно дороже. Лука твердо решил ни в коем случае не идти на это: единственно, на что он мог согласиться, - это принять "Бездну" в крешрийскую ассоциацию, подобно тому, как в "ее были приняты другие мелкие заводы. На мгновение у Луки мелькнула мысль, что Буажелен, вероятно, побудил жену начать переговоры относительно продажи завода. Но нет! Лука знал Сюзанну - она была не способна на это. И он понял, что Сюзанна сломлена тревогой, что она находится в каком-нибудь трагическом положении и нуждается в его помощи. К чему гадать дальше, она сама скажет ему, какой услуги от него ждет! Сюзанна ожидала Луку в маленькой гостиной; когда он вошел, ее охватило такое смятение, что ей чуть не сделалось дурно. Лука и сам стоял потрясенный, с переполненным сердцем. Они не могли выговорить ни слова и молча глядели друг на друга. - О друг мой, друг мой! - прошептала наконец Сюзанна. Все случившееся за эти двенадцать лет: их разлука, их редкие и безмолвные встречи, мучительная жизнь Сюзанны у ее опозоренного и оскверненного семейного очага и, главное, дело Луки, за которым издали с восхищением следила Сюзанна, - все это отозвалось глубоким волнением в ее простых словах. Лука в ее глазах был героем, она преклонялась перед ним, ей хотелось бы опуститься перед ним на колени, перевязывать его раны, стать его подругой, утешительницей, помощницей. Но пришла другая - Жозина! Страдания, испытанные Сюзанной при этом известии, были так велики, что чувства влюбленной женщины, казалось, навеки умерли в ней, погребенные в скрытой от всех любовной тоске, о которой она и сама хотела забыть. И вот теперь, когда она увидела свое божество так близко, все эти чувства поднялись из тайных глубин ее души, наполняя ее сердце безудержной нежностью; глаза ее были влажны, руки дрожали. - О, друг мой, друг мой! Вы пришли - достаточно мне было позвать вас! Такая же трепетная симпатия наполняла и душу Луки, он также припомнил прошлое. Он знал, как несчастлива была Сюзанна, как оскорбительно было для нее вторжение любовницы, этой развратительницы, почти поселившейся в ее доме. Он знал, какое достоинство и героическое самоотвержение проявила Сюзанна, знал, что она не пожелала уступить свое, место и с высоко поднятой головой осталась у семейного очага во имя сына, во имя самой себя, защищая честь семьи! Несмотря на разлуку, Лука по-прежнему хранил ее образ в своей памяти, в своем сердце; при каждом известии о новых ударах, поражавших Сюзанну, уважение и сострадание Луки к ней все возрастали. Он часто спрашивал себя, чем помочь ей, как поддержать ее. Ему было бы так радостно доказать Сюзанне, что он ничего не забыл, что он остался ей таким же другом, как раньше, когда был скромным и молчаливым участником ее добрых дел! Вот почему и поспешил он на первый же зов и теперь стоял перед ней, полный любви и тревоги, не в силах вымолвить ни единого слова. - Наконец он ответил: - Да, я ваш друг, я всегда оставался им и ждал лишь вашего призыва, чтобы прийти к вам. Все та же братская нежность связывала их, и они так глубоко ощутили ее, что бросились в объятия друг к другу. Они расцеловались, как товарищи, как друзья, уже не боящиеся людского безумия, уверенные в том, что никогда не причинят страданий друг другу, но, будучи вместе, станут сильнее, мужественнее, обретут душевный покой. В их улыбке расцвело все то сильное и нежное, что может заключать в себе дружба между мужчиной и женщиной. - Друг мой, - сказал Лука, - если бы вы только знали, какой страх охватил меня, когда я понял, что "Бездна" в конце концов рухнет под моими ударами! Ведь этим я разорял вас. Мне понадобилась вся вера в правоту моего дела, чтобы эта мысль не остановила меня. Порою я испытывал глубочайшую грусть: мне казалось, вы проклинаете меня и никогда не простите; ведь это я виновник тех забот, которые теперь так донимают вас. - Мне проклинать вас, мой друг? Напротив, я была с вами, я всей душой желала вам успеха, ваши победы были единственной моей радостью! Окружавшие меня люди ненавидели вас, мне же было так сладостно питать эту скрытую привязанность, понимать и любить вас в потаенном святилище моей души! - Но я все же разорил вас, мой друг. Что будет теперь с вами? Ведь вы с детства привыкли жить в роскоши. - О, я разорилась бы и без вас! Меня разорили другие. Я кажусь вам изнеженной, но вы увидите, умею ли я быть мужественной. - А как же Поль, ваш сын? - Поль? То, что случилось, было для него величайшим счастьем. Он возьмется за работу. Вы ведь знаете, во что превратили деньги мою семью. Наконец Сюзанна сообщила Луке, почему она так спешно вызвала его. Она рассказала ему о волнующем пробуждении разума г-на Жерома и о том, что старик хочет видеть его, Луку. Это, должно быть, желание умирающего - доктор Новар полагает, что конец близок. Луку, как и Сюзанну, охватили удивление и смутный страх при мысли об этом воскресении, с которым ему довелось так странно соприкоснуться; он ответил, что отдает себя в полное распоряжение Сюзанны и готов выполнить все, о чем она его попросит. - Вы предупредили мужа о желании вашего деда и о моем приходе? Сюзанна посмотрела на Луку и слегка пожала плечами. - Нет, об этом я не подумала, да это и ни к чему. Дедушка уже давно забыл, мне кажется, о существовании моего мужа. Он не вспоминает о нем, не замечает его... К тому же Буажелен отправился рано утром на охоту и еще не возвращался. Потом она добавила: - Пойдемте со мной, я проведу вас к дедушке. Они застали г-на Жерома сидящим в его широкой кровати из палисандрового дерева; он опирался спиной о подушки. Старик все еще смотрел в окно - занавески остались открытыми. Видимо, г-н Жером неотступно глядел на великолепный парк, на широкий горизонт, на "Бездну" и на Крешри, видневшиеся на склоне Блезских гор, над сгрудившимися крышами Боклера. Казалось, эта картина всецело захватила его: в течение долгих лет безмолвия она постоянно развертывалась перед ним, говоря ему о прошлом, настоящем и будущем. - Дедушка, - сказала Сюзанна, - вот господин Лука Фроман. Он был так добр, что сейчас же явился. Старик медленно повернул голову и устремил на Луку взгляд своих больших глаз, сиявших глубоким, бесконечным светом и казавшихся от этого еще больше. Он не сказал ничего, не произнес ни одного приветственного или благодарственного слова. Несколько минут царило тягостное молчание; г-н Жером не отводил взора от этого незнакомого ему человека, основателя Крешри; казалось, он хочет хорошенько узнать его, проникнуть взглядом в самую глубину его души. Сюзанна слегка смутилась. - Вы не знаете господина Фромана, дедушка? Может быть, вы обратили на него внимание во время ваших прогулок? Старик не ответил, он как будто не расслышал ее слов. Но через минуту он снова повернул голову и принялся кого-то искать глазами. Не найдя того, кого искал, он произнес одно слово, одно имя: - Буажелен... Сюзанна снова удивилась, но к ее удивлению на этот раз примешивалось чувство неловкости и беспокойства. - Вы спрашиваете моего мужа, дедушка? Вы хотите видеть его? - Да, да, Буажелен. - Кажется, он еще не вернулся. Не скажете ли вы пока господину Фроману, зачем вы пожелали видеть его? - Нет, нет... Буажелен, Буажелен! Было очевидно, что старик заговорит лишь в присутствии Буажелена. Сюзанна извинилась перед Лукой и вышла из комнаты, чтобы разыскать мужа. Лука остался наедине с г-ном Жеромом. Он все так же чувствовал на себе его сияющие светом глаза. Тогда и Лука, в свою очередь, принялся рассматривать г-на Жерома; близость смерти, облагороженная какой-то важной и значительной мыслью, наложила отпечаток царственного величия на его правильное лицо; Луку поразила необычайная красота этого бледного старческого лица. Сюзанна долго не возвращалась, г-н Жером молча глядел на Луку, тот - на него. Вокруг них, задыхаясь под бременем своей тяжеловесной роскоши, притихла комната с толстыми обоями и массивной мебелью. Ни звука, ни дуновения; только трепет, проникавший сквозь стены из пустоты обширных запертых гостиных, безлюдных, запыленных этажей. Что могло быть трагичнее и торжественнее этого ожидания? Наконец появилась Сюзанна, за ней шел только что вернувшийся Буажелен. Он был еще в гетрах, в перчатках, в охотничьей куртке - жена не дала ему времени даже переодеться. Вид у Буажелена был встревоженный и растерянный. Сюзанна наскоро сообщила ему, что г-н Жером вызвал к себе Луку, который сидит сейчас у него в комнате, что к старику вновь возвратились его умственные способности и он ждет его, Буажелена, чтобы заговорить; все эти непредвиденные события повергли Буажелена в крайнее смятение, а он не имел даже минуты на размышление. - Вот и мой муж, дедушка! - сказала Сюзанна. - Говорите, если вы хотите что-нибудь сказать нам. Мы вас слушаем. Но г-н Жером вновь начал искать кого-то глазами; не найдя нужного ему человека, он спросил: - А где же Поль? - Вы хотите, чтобы и Поль здесь присутствовал? - Да, да, я этого хочу. - Но Поль, должно быть, на ферме. Придется дожидаться не менее четверти часа. - Так надо, я этого хочу. Пришлось уступить желанию старика; спешно послали слугу на ферму. И вновь наступило ожидание - еще более торжественное, еще более трагическое. Лука и Буажелен ограничились взаимным поклоном: они не нашли, что оказать друг другу, встретившись после стольких лет отчуждения в этой комнате, которую, казалось, наполняло какое-то величавое веяние. Все молчали, в трепетной тишине слышалось только слегка затрудненное дыхание г-на Жерома. Его расширенные, полные света глаза вновь были обращены к окну, к той дали, где открывалась картина человеческого труда, где кончалось царство прошлого и рождалось царство будущего. Минуты текли однообразно и медленно, все с волнением ждали того величественного события, которому, казалось, предстояло сейчас совершиться. Послышались легкие шаги, вошел Поль; его свежее, здоровое лицо зарумянилось от ветра. - Дитя мое, - сказала Сюзанна, - дедушка созвал нас здесь; он хочет говорить с нами в твоем присутствии. На неподвижных губах г-на Жерома показалась бесконечно нежная улыбка. Он жестом подозвал к себе Поля и усадил его на край кровати, рядом с собой. Слова его предназначались прежде всего для Поля, для этого последнего отпрыска Кюриньонов: ведь в Поле угасающий род мог снова процвести и принести здоровые плоды. Увидя, что юноша взволнован, что он страдает при мысли о последнем прощании с дедом, г-н Жером посмотрел на него долгим, успокаивающим взглядом, взглядом растроганного старца, для которого смерть сладка, ибо он оставляет в наследство своему правнуку - как итог всей своей долгой жизни - деяние, проникнутое добротой, справедливостью и миром. В комнате все еще царило благоговейное молчание; наконец старик заговорил. Повернув голову к Буажелену, он сначала повторил те слова, которые уже несколько дней подряд различал слуга среди других произносившихся г-ном Жеромом неясных слов. - Нужно вернуть назад, нужно вернуть назад... Видя, что присутствующие не знают, как понять эти слова, он вновь повернулся к Полю и с силой сказал: - Надо вернуть назад, дитя мое, надо вернуть назад... Глубокий трепет охватил Сюзанну и Луку, они переглянулись; Буажелен, испуганный и встревоженный, делал вид, будто относится к словам г-на Жерома, как к бессмысленным речам впавшего в детство старика. - Что вы хотите сказать, дедушка? Что именно должны мы вернуть назад? Речь г-на Жерома становилась все более отчетливой и свободной. - Все, милая... Нужно вернуть назад "Бездну". Нужно отдать гердашский дом с парком. Нужно отдать ферму с ее землями... Нужно отдать все: ничто не должно нам принадлежать, все должно принадлежать всем. - Объясните нам, дедушка: кому же мы должны отдать все это? - Я уже сказал, милая... Нужно отдать это всем. Ничто из того, что мы считали своим достоянием, нам не принадлежит. Потому-то эти богатства и отравили, уничтожили нас, что они - чужие... Во имя нашего собственного счастья, во имя всеобщего счастья нужно отдать их назад, отдать назад!.. То было зрелище, полное царственной красоты и непередаваемого величия. Г-н Жером не всегда находил нужные слова, тогда он жестом дополнял свою речь, и его понимали; торжественное молчание царило вокруг. Оказывается, старец все видел, все слышал, все понимал; трепетное предчувствие Сюзанны не обмануло ее: то заговорило прошлое во всей его грозной, неприкрытой наготе, заговорило устами этого дотоле немого, бесстрастного свидетеля, томившегося в плену у своей парализованной плоти. Казалось, старик, видевший столько катастроф, столько счастливцев, пораженных впоследствии молнией рока, жил лишь для того, чтобы извлечь из всего этого великий поучительный урок. И теперь, в день своего пробуждения, перед тем, как вступить в царство смерти, он рассказывал о той многолетней пытке, которую вынес, потому что поверил в свой род и в могущество, предназначенное этому роду, а потом дожил до того времени, когда увидел, что и самый род его и его мнимое могущество сметены ветром грядущего. И ныне он говорил о том, почему так случилось: он судил и исправлял. Он упомянул о первом Кюриньоне, простом рабочем, основавшем вместе с несколькими товарищами "Бездну"; Кюриньон был так же беден, как они, но, должно быть, более ловок и бережлив. Затем старик рассказал о себе, о втором Кюриньоне, нажившем миллионы в упорной борьбе, которая потребовала от него необыкновенной энергии, неустанного напряжения всех умственных и физических сил. Но хотя он и совершил чудеса работоспособности и творческой изобретательности, хотя он и нажил богатство благодаря тому, что с исключительной прозорливостью разбирался в условиях производства и сбыта, он отлично знал, что он всего лишь продолжатель, что его успех подготовили многие поколения тружеников, что источник его силы, его торжества в них. Сколько понадобилось крестьян, изнемогавших на пашне, сколько рабочих, надрывавшихся в мастерских, чтобы выдвинуть двух первых Кюриньонов, завоевавших себе огромное состояние! В них накопилась неистовая жажда борьбы, жажда обогащения, жажда подняться классом выше, постепенно нараставшее стремление освободиться от нищеты и рабского труда. И вот, наконец, один из Кюриньонов победил, вырвался из темницы, добился долгожданного богатства, в свою очередь, стал богачом, хозяином! И почти тотчас же за этим, уже через два поколения, его потомство захирело, впало "в ничтожество - расслабленное, испепеленное наслаждением, как пламенем! - Надо вернуть все, надо вернуть все, надо вернуть все... Старик упомянул о своем сыне Мишеле, который, совершив множество безумств, застрелился накануне истечения срока выданных им обязательств. Другой его сын, Филипп, женился на развратнице, был ею разорен и кончил жизнь в результате бессмысленной дуэли. Дочь Лора не оставила потомства, она умерла в монастыре, во власти мистических видений. А вот судьба двух его внуков: полубезумный рахитик Андре, сын Филиппа, умер в доме для умалишенных, а сын Мишеля, Гюстав, похитивший у отца любовницу и деньги, приготовленные для уплаты долгов, вскоре погиб трагической смертью по дороге в Италию. Г-н Жером упомянул, наконец, о своей дорогой, благоразумной, любящей внучке Сюзанне, муж которой, Буажелен, купивший в свое время "Бездну" и Гердаш, теперь довершил разгром их рода. Развалины "Бездны" еще не успели остыть после пожара: то была расплата за глупость и позор. А Гердаш, где он мечтал видеть свое многочисленное потомство, опустел; в его безлюдных гостиных, в его печальном парке бродит лишь бледный призрак развратной хищницы Фернанды, нанесшей последний удар их роду. Один за другим представители рода погибали, расшатывая, разрушая дело, основанное его отцом и укрепленное им самим, Жеромом; а в это время напротив "Бездны" вырос новый завод, Крешри, ныне процветающий, полный жизни, той грядущей жизни, которая уже зарождалась. Он знал все это: все это совершалось на его глазах, во время его бесконечных прогулок; он думал об этом в те долгие часы немого созерцания, когда перед его взором вновь вставала "Бездна" в час выхода рабочих, вставал завод Крешри, где ему кланялись, его старые рабочие, перешедшие сюда, вновь вставала "Бездна" - такой, какой он видел ее в то утро, когда от его любимого завода остались одни дымящиеся развалины. - Надо вернуть все, надо вернуть все, надо вернуть все... Господин Жером беспрестанно, все с большей силой повторял эти слова, возникавшие среди медленного потока его речи: они казались необходимым выводом из тех удручающих событий, которые принесли старику столько страданий. Богатство, нажитое чужим трудом, отравлено и отравляет владельца; не потому ли рухнуло так быстро благосостояние его рода? Наслаждение, доставляемое таким богатством, - опасный микроб, оно разлагает род, приводит к его вырождению, разрушает семью, служит причиной ужасающих драм. Оно-то на протяжении менее полувека и пожрало ту силу, тот ум, тот талант, что накопились в Кюриньонах за целые века тяжелого труда. Он и его отец, эти мощные труженики, впали в заблуждение: они решили, будто имеют право во имя своего личного счастья завладеть и насладиться тем богатством, которое создано руками их товарищей. И долгожданное богатство на деле обернулось карой. Нет ничего безнравственнее, чем ставить в пример другим разбогатевшего рабочего, ставшего хозяином, властелином тысячи согнутых трудом людей, из которых он выжимает деньги. Тот, кто говорит: "Ум и бережливость позволяют простому кузнецу достичь богатства", - усиливает социальное неравенство, толкает людей не неправедное дело. Счастье избранника строится на несчастье других - тех, чье счастье он урезывает и похищает. Рабочий, достигший богатства, преграждает дорогу тысячам своих товарищей, живет за счет их нищеты и страданий. И часто наказанием счастливцу служит самый его успех, само его богатство, несообразно быстро нажитое и потому губительное. Вот почему единственное спасение для богача - вернуться к спасительному труду, трудиться, как трудятся те, кто сам зарабатывает себе на жизнь, кто обязан своим счастьем лишь собственному разуму и рукам. - Надо вернуть все, надо вернуть все, надо вернуть все... Надо вернуть все: богатство, похищенное у других, губительно. Надо вернуть все: в этом - выздоровление, спокойствие, счастье. Надо вернуть все - не только во имя справедливости, но и во имя собственного интереса: ведь счастье отдельного человека заключается лишь в счастье всех других людей. Надо вернуть все, чтобы лучше себя чувствовать, чтобы прожить здоровую и счастливую жизнь среди всеобщего мира. Надо вернуть все: если бы сильные мира сего, своекорыстно, несправедливо завладевшие общественным достоянием, завтра вернули бы те богатства, которые они расточают на свои эгоистические наслаждения, вернули бы обширные имения и рудники, заводы, дороги, города, то немедленно воцарился бы всеобщий мир, любовь снова расцвела бы среди людей, на земле оказалось бы такое изобилие благ, что не осталось бы ни одного бедняка. Надо вернуть все: надо подать пример, чтобы другие богачи поняли, почувствовали, в чем таится недуг, который их подтачивает, чтобы они захотели вновь приобщить своих, потомков к деятельной жизни, к каждодневному труду, - ведь всего вкуснее хлеб, заработанный своим трудом. Надо вернуть все, пока еще не поздно, пока это еще требует некоторого душевного величия, надо возвратиться назад к товарищам, надо исправить содеянную ошибку, надо вновь занять свое место в рядах тружеников, надо работать вместе с другими во имя скорейшего наступления царства справедливости и мира. Надо вернуть все и умереть с чистой совестью, радуясь исполненному долгу, завещав последнему представителю своего рода спасительный урок искупления, чтобы тот мог восстановить угасающий род, избавить его от заблуждения, продолжить его в силе, радости и красоте. - Надо вернуть все, надо вернуть все, надо вернуть все... На глазах Сюзанны показались слезы при виде того восторга, который пробудили слова деда в ее сыне Поле. У Буажелена вырывались нетерпеливые жесты, выдававшие его раздражение. - Но объясните, дедушка, - спросила Сюзанна, - кому и как должны мы вернуть назад то, что имеем? Старик обратил на Луку свои глаза, полные света. - Я пожелал, чтобы создатель Крешри здесь присутствовал именно для того, чтобы он выслушал меня и помог вам, дети... Он уже многое сделал для восстановления справедливости, он один может послужить здесь посредником и вернуть остатки нашего состояния моим былым товарищам, их сыновьям и внукам. Горло Луки сжималось от волнения при виде такого необычайного благородства; однако, чувствуя враждебность Буажелена, он заколебался. - Я могу сделать только одно, - сказал он. - Именно, принять хозяев "Бездны", если они этого пожелают, в нашу ассоциацию. "Бездна" расширит нашу семью тружеников по примеру других, уже присоединившихся к нам заводов; она сразу увеличит вдвое значение нарождающегося Города. Если под словами "вернуть назад" вы разумеете возврат к большей справедливости, постепенное приближение к полной справедливости, я могу вам помочь и соглашаюсь на это от всего сердца. - Я знал это, - медленно ответил г-н Жером, - большего мне не нужно. Тут Буажелен не выдержал и запротестовал: - Ну нет! Это совершенно не входит в мои расчеты! Как мне ни жаль "Бездны", я готов продать ее Крешри. Цену мы обсудим дополнительно. Сверх этой суммы я хотел бы сохранить за собой право участия в прибылях; размеры моей доли мы также установим потом. Мне нужны деньги, и я хочу продать завод. Это был тот план, который Буажелен обдумывал уже несколько дней; он был уверен, что Луке страстно хочется приобрести земли "Бездны" и что ему, Буажелену, удастся сорвать крупный куш и вместе с тем обеспечить себе доход на будущее время. Но весь этот план тут же рухнул: Лука твердым голосом, в котором чувствовалась непреклонная воля, заявил: - Мы не можем покупать. Это противно духу нашего дела. Мы лишь ассоциация, семья, открытая для всех тех, кто захочет братски к нам присоединиться. Господин Жером посмотрел своими блестящими глазами на Буажелена. - Решаю и приказываю здесь я, - сказал он без гнева, со спокойной властностью. - Внучка моя Сюзанна, здесь присутствующая, является совладелицей "Бездны", и она наотрез откажется от всякой сделки, идущей вразрез с моими желаниями. Я уверен, что она, подобно мне, будет жалеть только об одном: что не может отдать все свое состояние, что ей придется получать проценты со своего капитала. Она распорядится ими, как ей подскажет сердце. Буажелен, растерянный и безвольный, умолк; старик продолжал: - Это еще не все; остаются Гердаш и ферма. Надо вернуть, надо вернуть и их. Господин Жером устал; он снова говорил с трудом, но ему все же удалось высказать до конца свои пожелания. Он хотел, чтобы ферма вступила в комбеттскую ассоциацию, подобно тому, как "Бездна" - в Крешри. Пусть земли фермы увеличат собою обширное объединенное поле Ланфана, Ивонно и других крестьян, живущих, как братья, с тех пор, как они осознали общность своих интересов. То будет общая земля, общая мать - всеми любимая, всеми обрабатываемая, всех кормящая. Вся равнина Руманьи станет в конце концов одной сплошной нивой, неистощимой житницей возрожденного Бокдера. Что касается парка и дома, являющихся личной собственностью Сюзанны, то г-н Жером выразил пожелание, чтобы она отдала их беднякам, страдальцам: он не хотел, чтобы у его внучки оставалась хотя бы часть того отравленного богатства, которое погубило Кюриньонов. Затем старик обратился к Полю, все еще сидевшему на краю его кровати; он взял руки юноши в свои руки, устремил на него угасающий взор и сказал слабым голосом: - Надо вернуть все, надо вернуть все, дитя мое... Ты ничего не оставишь себе, ты отдашь этот парк моим былым товарищам, чтобы они весело гуляли там по праздникам, чтобы их жены и дети набирались радости и здоровья под пышными деревьями. Ты отдашь и дом - это огромное жилище, которое так и осталось пустовать, несмотря на все наши деньги; я хочу, чтобы этот дом принадлежал женам и детям бедняков-рабочих. Они смогут жить в нем, окруженные уходом, когда им случится заболеть или просто переутомиться... Ничего не оставляй себе, верни все, верни все, дитя мое, если хочешь уберечь себя от яда. И работай, живи своим трудом, подыщи себе дочь какого-нибудь рабочего, честного труженика, и женись на ней; пусть она родит тебе здоровых, сильных детей, пусть они вырастут честными и счастливыми людьми и пусть у них самих родятся здоровые, сильные дети для вечного грядущего труда... Ничего не оставляй себе, дитя мое, верни все: в этом единственное спасение, мир и радость. Все плакали; никогда еще дыхание более прекрасного, более возвышенного, более героического порыва не веяло над людскими душами. Просторная комната стала торжественной обителью. Глаза старика, наполнявшие ее светом, медленно угасали; его голос слабел, возвращаясь в лоно вечного молчания. Он совершил замышленное им великое дело - дело искупления, правды и справедливости, он помог людям осуществить их извечное право - право на счастье. И вечером того же дня он умер. Выйдя из комнаты г-на Жерома, Сюзанна пошла проводить Луку; на мгновение они остались в