на капитанском мостике были бы уместны легкие поручни с фигурками обитателей моря. А крышу надо бы украсить деревянной луковицей, которую, пожалуй, можно и позолотить... Я отворил дверь каюты. Кто-то лежал на полу и спал, прикрывшись шляпой. -- Это кто -- ваш знакомый? -- удивленно спросил я у Фредриксона. Заглянув через мое плечо, Фредриксон сказал: -- Юксаре. Я стал его рассматривать. Мягкий, странного, пожалуй, светло-каштанового цвета, Юксаре выглядел каким-то неопрятным. Шляпа на нем была очень старая, цветы, некогда украшавшие ее, давно завяли. Казалось, что Юксаре давно не умывался и вообще не любил это делать. Тут примчался Шнырек и заорал: -- Кушать подано! Юксаре проснулся от крика, потянулся, словно кот, и, зевнув, сказал: -- Хупп-хэфф! -- Позволь, а ты что делаешь на пароходе Фредриксона? -- грозно спросил Шнырек. -- Разве ты не видел, что там написано: "Вход воспрещен"? -- Конечно, видел, -- невозмутимо отвечал Юксаре. -- Вот поэтому-то я здесь. В этом был весь Юксаре. Любая запрещающая что-то табличка, запертая дверь, даже просто стенка тут же выводили его из обычного сонливого состояния. Стоило ему увидеть в парке сторожа, как усы его начинали дрожать, и тогда от него можно было ожидать самого неожиданного. А в промежутках он спал, или ел, или мечтал. Сейчас Юксаре главным образом был настроен поесть. Мы направились к банке Шнырька, где на видавшей виды шахматной доске красовался остывший омлет. -- Утром я приготовил очень хороший пудинг, -- стал объяснять Шнырек. -- Но, к сожалению, он исчез. А это так называемый ленивый омлет! Омлет был подан на крышках от консервных банок, и пока мы его ели, Шнырек выжидающе смотрел на нас. Фредриксон жевал долго и старательно, и вид у него был довольно странный. Наконец он сказал: -- Племянник, мне попалось что-то твердое! -- Твердое? -- удивился Шнырек. -- Должно быть, это из моей коллекции... Выплюнь! Выплюнь скорей! Фредриксон выплюнул, и мы увидели на его "тарелочке" два черных зубчатых предмета. -- Извини, пожалуйста! -- воскликнул его племянник. -- Это всего-навсего мои шестеренки! Хорошо, что ты их не проглотил! Но Фредриксон не отвечал. Сморщив лоб, он долго смотрел вдаль. И тогда Шнырек заплакал. -- Постарайся, пожалуйста, его извинить, -- сказал Юксаре. -- Видишь, он ужас как расстроился. -- Извинить? -- воскликнул Фредриксон. -- За что же?! Он тут же вытащил бумагу и перо и стал показывать нам, куда надо поместить шестеренки, чтобы заставить крутиться винт с лопастями и пароходные колеса. (Надеюсь, вы понимаете, что начертил Фредриксон.) _____________ |_____________| _______________________|_______________ | | |_ | __ | |_ () | | \ | |_ +--|/\/\/-------\/\/\| >_|_ _> () | |__//___\ _| | | _| |_______________________|_______________| ______|______ |_____________| -- Подумать только! -- закричал Шнырек. -- Мои шестеренки пригодились для изобретения Фредриксона! Непостижимо! Мы закончили обед в хорошем настроении. Воодушевленный этим происшествием, племянник Фредриксона надел свой самый большой передник и тут же принялся красить "Морской оркестр" в красный цвет. Шнырек так старался, что и пароход, и земля, и изрядная часть орешника стали красными. А такого перемазанного в красный цвет зверька, как Шнырек, мне в жизни видеть не приходилось. Название парохода он нарисовал небесно-голубой краской. Когда все было готово, Фредриксон пришел взглянуть на работу племянника. -- Ну как, красиво? -- взволнованно спрашивал Шнырек. -- Я очень старался. Я вложил всю душу, всего себя в эту работу. -- Оно и видно, -- буркнул Фредриксон, поглядев на перепачканного с головы до ног племянника. Он посмотрел также на кривую ватерлинию и хмыкнул: -- Хм! - Затем, взглянув на название парохода, снова хмыкнул: -- Хм! Хм! -- Я неправильно написал? -- забеспокоился Шнырек. -- Скажи что-нибудь, а то я снова заплачу! Извини! "Морской оркестр" -- такие трудные слова! -- "М-р-з-с-к-о-й а-р-к-е-с-т-р", -- прочитал вслух Фредриксон и, еще немного подумав, сказал: -- Успокойся. Сойдет. Шнырек вздохнул с облегчением и остатками краски выкрасил кофейную банку. А вечером Фредриксон пошел проверять сеть в ручье. Представьте себе наше удивление, когда мы обнаружили в сети маленькии нактоуз, а в нем -- анероид!.. Тут Муми-папа закрыл тетрадь и выжидающе взглянул на своих слушателей. -- Ну как, нравится? -- спросил он. -- По-моему, это будет необыкновенно интересная книга, -- серьезно сказал Муми-тролль. Он лежал на спине в сиреневой беседке и смотрел на пчел; было тепло, стояло полное безветрие. -- Но кое-что ты, наверное, выдумал, -- заметил Снифф. -- Неправда! -- возмутился Муми-папа. -- В те времена и в самом деле случались такие вещи! Каждое мое слово -- правда! Возможно, только кое-что чуточку преувеличено... -- Любопытно узнать, -- начал Снифф. -- Любопытно узнать, куда же подевалась папина коллекция. -- Какая коллекция? -- не понял Муми-папа. -- Коллекция пуговиц моего отца, -- пояснил Снифф. - Ведь Шнырек -- мой отец, так? -- Да, твой, -- подтвердил Муми-папа. -- Тогда где же находится его драгоценная коллекция? Я ведь должен был получить ее в наследство, -- подчеркнул Снифф. -- Хупп-хэфф, как говорил мой отец, -- сказал Снусмумрик. -- Кстати, почему ты так мало пишешь о Юксаре? Где он сейчас? -- Об отцах никогда ничего толком не знаешь, -- сделав какой-то неопределенный жест, объяснил Муми-папа. -- Они приходят и уходят... Во всяком случае я сохранил ваших отцов для потомства, написав о них. Снифф фыркнул. -- Юксаре тоже терпеть не мог сторожей в парке, -- задумчиво произнес Снусмумрик. -- Одно это... Они лежали на траве, вытянув лапы и подставив солнцу свои мордочки. Вокруг было чудесно, и всех клонило ко сну. Ящик со стеклянной крышкой для компаса, расположенный на палубе корабля. -- Папа, -- сказал Муми-тролль. -- Неужели в то время так неестественно разговаривали? "Представьте себе наше удивление", "свидетельствует о богатстве моей фантазии". И все такое. -- Это вовсе не неестественно, -- рассердился папа. -- По-твоему, когда сочиняешь, можно говорить небрежно? -- Иногда ты и в жизни говоришь неестественно, -- возразил сын. -- А Шнырек у тебя разговаривает обычно. -- Фу! -- сказал папа. -- Это просто местное наречие. А вообще есть большая разница между тем, как ты рассказываешь о каких-то вещах, и тем, как ты о них думаешь... И кроме того, все это больше зависит от того, что чувствуешь... По-моему... -- папа замолчал и начал озабоченно перелистывать мемуары. -- По-вашему, я употребил чересчур трудные слова? -- Ничего, -- утешал его Муми-тролль. -- Хотя это было так давно, все равно можно почти всегда угадать, что ты имеешь в виду. А про дальше ты уже написал? -- Нет еще, -- ответят папа. -- Но потом будет жутко интересно. Скоро я дойду до дронта Эдварда и Морры. Где ручка, которой я пишу мемуары? -- Вот, -- сказал Снусмумрик. -- И напиши побольше об Юксаре, слышишь! Ничего не упускай! Муми-папа кивнул, положил тетрадь на траву и стал писать дальше. Именно тогда я впервые пристрастился к резьбе по дереву. Это особое дарование было, должно быть, врожденным и таилось, если можно так выразиться, у меня в лапах. Первые мои пробы на этом поприще были довольно робкими. На корабельной верфи я подобрал подходящий кусок дерева, нашел нож и начал вырезать гордый купол (позднее он украсил крышу навигационной каюты). Он имел форму луковицы и был покрыт нарядной рыбьей чешуей. Фредриксон, к сожалению, ни слова не сказал об этой важной детали в оснастке судна. Он уже ни о чем не мог думать, кроме как о спуске парохода. "Морской оркестр", на который приятно было смотреть, готовился к старту. На своих четырех резиновых шинах, которые должны были выручать его на коварных песчаных отмелях, пароход пламенел под лучами солнца. Фредриксон где-то раздобыл себе капитанскую фуражку с золотым шнуром. Забравшись под киль, он расстроенно пробормотал: -- Так я и думал. Застрял! Теперь мы простоим здесь до восхода луны. Обычно немногословный, Фредриксон стал без устали бормотать что-то и ползать вокруг парохода -- верный признак, что он серьезно обеспокоен. -- Ну, теперь скоро опять в путь, -- зевнул Юксаре. -- Хупп-хэфф! Ну и жизнь! Менять курс, переезжать с места на место придется с утра до вечера. Такая бурная жизнь к добру не приведет. Стоит только подумать о тех, кто трудится и корпит над своей работой, и чем все кончается, сразу падаешь духом. У меня был родственник, который учил тригонометрию до тех пор, пока у него не обвисли усы, а когда все выучил, явилась какая-то морра и съела его. Да, и после он лежал в морровом брюхе, такой умненький! Речи Юксаре невольно заставляют вспомнить о Снусмумрике, который тоже родился под вселяющей лень звездой. Таинственный папаша Снусмумрика никогда не огорчался из-за того, что действительно было достойно огорчения, и не заботился о том, чтобы оставить след в памяти потомков (туда, как уже говорилось, он не попал бы вообще, если бы я не захватил его в свои мемуары). Как бы там ни было, Юксаре снова зевнул и спросил: -- Когда же мы все-таки отчаливаем, хупп-хэфф? -- И ты с нами? -- спросил я. -- Конечно, -- ответил Юксаре. -- Если позволите, -- сказал Шнырек, -- я тоже надумал кое-что в этом роде... Я больше не могу жить в кофейной банке! -- Почему? -- удивился я. -- Эта красная краска на жести не высыхает! -- объяснил Шнырек. -- Извините! Она попадает всюду -- и в еду, и в постель, и на усы... Я сойду с ума, Фредриксон, я сойду с ума! -- Не сходи. Лучше упакуй вещи, -- сказал Фредриксон. -- Конечно! -- воскликнул Шнырек. -- Мне надо о многом подумать! Такое долгое путешествие... совсем новая жизнь... И он побежал, да так быстро, что красная краска брызнула во все стороны. По-моему, решил я, наша команда более чем ненадежная. "Морской оркестр" засел крепко, резиновые шины глубоко зарылись в землю, и пароход ни на дюйм не мог сдвинуться с места. Мы изрыли всю корабельную верфь (то есть лесную поляну), но все напрасно. Фредриксон сел и обхватил голову лапами. -- Милый Фредриксон, не горюй так, -- попросил я. -- Я не горюю. Я думаю, -- отвечал Фредриксон. -- Пароход застрял. Его нельзя спустить на воду... Значит, надо реку подвести к пароходу. Каким образом? Строить новый канал? Запруду? А как? Таскать камни?.. -- А как? -- услужливо повторил я. -- Идея! -- вдруг так громко воскликнул Фредриксон, что я подпрыгнул. -- Где дронт Эдвард? Ему надо сесть в реку, чтобы она вышла из берегов. -- Он такой огромный? -- испугался я. -- Гораздо больше, чем ты думаешь, -- коротко ответил Фредриксон. -- У тебя есть календарь? -- Нет, -- сказал я, все больше и больше волнуясь. -- Так. Позавчера мы ели гороховый суп [В Скандинавии гороховый суп едят по четвергам.], -- размышлял вслух Фредриксон. -- Значит, сегодня -- суббота, а по субботам дронт Эдвард купается. Хорошо. Поспешим! -- А они злые, эти дронты? -- осторожно осведомился я, когда мы спускались к речному берегу. -- Да, -- ответил Фредриксон. -- Растопчут кого-нибудь нечаянно, а потом неделю рыдают. И оплачивают похороны. -- Не очень большое утешение для тех, кого они растопчут, -- пробормотал я, почувствовав себя необычайно храбрым. Я спрашиваю вас, дорогой читатель: трудно ли быть храбрым, если вообще ничего не боишься? Внезапно остановившись, Фредриксон сказал: -- Здесь. -- Где? -- удивился я. -- Эдвард живет в этой башне? -- Тише. Это не башня, а его лапы, -- объяснил Фредриксон. -- Сейчас я его позову. -- И он закричал во весь голос: -- Эй-эй, там наверху! Эдвард! Внизу я -- Фредриксон! Где ты нынче купаешься? Будто громовой раскат прокатился высоко над нами: -- Как всегда, в озере, песчаная ты блоха! -- Купайся в реке! Там песчаное дно! Мягкое и уютное! -- прокричал Фредриксон. -- Это все выдумки, -- отвечал дронт Эдвард. -- Самые крошечные малявки знают, что эта моррова река жутко напичкана камнями! -- Нет! -- настаиваал Фредриксон. -- Там песчаное дно! Дронт что-то тихо пробормотал, а потом согласился: -- Хорошо. Я выкупаюсь в твоей морровой реке. Морра тебя возьми, у меня больше нет денег на похороны. И если ты обманываешь меня, тля ты этакая, сам плати за них! Ты ведь знаешь, какие у меня чувствительные конечности, а уж какой нежный хвост -- и говорить нечего! -- Беги! -- только и успел шепнуть мне Фредриксон. И мы понеслись. Никогда в жизни я не бегал так быстро. И я все время представлял, как дронт Эдвард садится на острые камни своим огромным задом, и его страшный гнев, и гигантскую речную волну, которую он, несомненно, поднимет. И вся эта картина казалась мне такой грозной и опасной, что я потерял всякую надежду на спасение. Вдруг раздался рев, от которого шерсть встала дыбом на затылке! Это в лес с грохотом хлынула речная волна... -- Все на борт! -- закричал Фредриксон. Мы ринулись на корабельную верфь, преследуемые по пятам речной волной, и, перекинув хвосты через перила, наткнулись на спящего на палубе Юксаре. И в тот же миг нас накрыло шипящей белой пеной. "Морской оркестр" затрещал, застонал, словно от испуга. Но тут же, вырвавшись из мшистого плена, пароход гордо и стремительно помчался по лесу. Пришли в движение корабельные лопасти, весело вращался гребной винт, действовали наши шестеренки! Став за руль, Фредриксон твердой лапой уверенно повел "Морской оркестр" меж древесных стволов. То был ни с чем не сравнимый спуск судна на воду! Цветы и листья дождем сыпались на палубу, и, украшенный, точно в праздник, "Морской оркестр" совершит последний триумфальный прыжок вниз, в реку. Весело плеща, пароход поплыл прямо к речному фарватеру. -- Следить за рекой! -- приказал Фредриксон (он хотел как раз проехать по дну, чтобы испытать свою конструкцию шарниров). Я усердно смотрел по сторонам, но кроме подпрыгивающей где-то впереди на волнах красной банки ничего не видел. -- Интересно, что это за банка? -- спросил я. -- Она мне кое-что напоминает, -- ответил Юксаре. -- Меня не удивит, если там внутри сидит известный всем Шнырек. Я обернулся к Фредриксону: -- Ты забыл своего племянника! -- Да как же я мог? -- удивился Фредриксон. Теперь мы уже видели, что из банки высовывается мокрая красная мордочка Шнырька. Шнырек размахивал лапками и от волнения все туже затягивал на шее галстук. Перегнувшись через перила, мы с Юксаре выловили кофейную банку, по-прежнему липкую от краски и довольно тяжелую. -- Не запачкайте палубу, -- предупредил Фредриксон, когда мы втаскивали банку вместе со Шнырьком на борт. -- Как поживаешь, дорогой племянник? -- Я чуть с ума не сошел! Подумать только! Упаковываю вещи, а тут наводнение... Все вверх дном. Я потерял свой самый лучший оконный крючок и, кажется, стержень, которым прочищают трубки. Ой! Что теперь будет? И Шнырек с известным удовлетворением начал по новой системе приводить в порядок свою коллекцию пуговиц. Прислушиваясь к тихому плеску колес "Морского оркестра", я сел рядом с Фредриксоном и сказал: -- Надеюсь, мы никогда больше не встретимся с дронтом Эдвардом. Как ты думаешь, он ужасно зол на нас? -- Ясное дело, -- отвечал Фредриксон. ГЛАВА ТРЕТЬЯ, в которой я запечатлел свой первый славный подвиг - спасение утопающей, его трагические последствия, некоторые свои мысли, а также дал описание повадок клипдасс Зеленый приветливый лес остался позади. Все вокруг нас стало огромным и невиданным. По крутым склонам берегов с ревом и фырканьем рыскали неведомые страшные животные. К счастью, на борту нашего парохода было двое таких, на которых можно было положиться: я и Фредриксон. Юксаре ничего не принимал всерьез, а интересы Шнырька не простирались дальше его банки из-под кофе. Мы поставили ее на баке, и она мало-помалу стала просыхать на солнце. Но самого Шнырька нам так никогда и не удалось отмыть дочиста, и он навсегда приобрел слабый розоватый оттенок. Конечно, у Фредриксона нашлась на борту золотая краска -- меня бы удивило, если бы у него не оказалось такой жизненно необходимой вещи, -- и мы украсили пароход моей золоченой луковицей. Пароход медленно продвигался вперед. Я чаще всего сидел в навигационной каюте и, слегка пощелкивая по анероиду, с некоторым удивлением смотрел, как проплывают мимо берега. Иногда я выходят на капитанский мостик и бродил там в раздумье. Особенно нравилось мне думать о том, как поражена была бы Хемулиха, если б могла видеть меня, равноправного совладельца речного парохода, искателя приключений. По правде говоря, так ей и надо! Однажды вечером мы вошли в глубокий пустынный застив. -- Не по душе мне этот залив, -- заявил Юксаре. -- Его вид вызывает Предчувствия. -- Предчувствия! -- как-то странно произнес Фредриксон. -- Племянник! Бросить якорь! -- Сейчас, сию минуту! -- крикнул Шнырек и почему-то швырнул за борт огромную кастрюлю. -- Ты выбросил наш обед? -- спросил я его. -- Какое несчастье! -- воскликнул Шнырек. -- Извините! В спешке так легко ошибиться! Я был ужасно взволнован... Ничего, вместо обеда получите желе -- если только я его найду... Все, что произошло, было в духе таких зверьков, как Шнырек. А Юксаре, стоя у перил, блестящими глазами смотрел на берег. Сумерки быстро опускались на гребни гор, которые ровными пустынными рядами уходили к горизонту. -- Ну как там твои Предчувствия? -- спросил я. -- Тише! -- прошептал Юксаре. -- Я что-то слышу... Я навострил уши, но услышал лишь, как слабый прибрежный ветер свистит в мачтах "Морского оркестра". -- Ничего, кроме ветра, -- сказал я. -- Пойдем зажжем керосиновую лампу. -- Я нашел желе! -- закричал вдруг Шнырек и выскочил из банки с мисочкой в лапках. И вот тут-то вечернюю тишину прорезал одинокий протяжный и дикий вой, от которого шерсть на затылке встала у всех дыбом. Шнырек даже вскрикнул и выронил мисочку. -- Это Морра, -- объяснил Юксаре. -- Нынче ночью она поет свою охотничью песню. -- А она умеет плавать? -- спросил я. -- Этого никто не знает, -- ответил Фредриксон. Морра охотилась в горах. Она страшно выла, и более дикого воя мне никогда не приводилось слышать. Вот вой стал стихать, потом вдруг приблизился к нам и наконец исчез... Наступившая тишина была еще ужаснее. Мне показалось, что в свете восходящего месяца я вижу тень Морры, летящей над землей. Потянуло холодом. -- Смотрите! -- воскликнул Юксаре. Кто-то примчался галопом на берег и стал в отчаянии метаться по нему. -- Вот этого, -- мрачно изрек Фредриксон, -- сейчас съедят. -- Только не на глазах у муми-тролля! -- воскликнул я. -- Я спасу его! -- Не успеешь, -- охладил меня Фредриксон. Но я уже решился. Я влез на перила и торжественно произнес: -- Могилу безвестного искателя приключений не украшают венками, но вы хотя бы поставьте мне гранитный памятник с изображением двух плачущих Хемулих! С этими словами я бросился в черную воду и нырнул под кастрюлю Шнырька. Кастрюля булькнула. Бам! С достойным восхищения самообладанием вывалил я из нее жаркое. Затем быстро поплыл к берегу, подталкивая кастрюлю мордочкой. -- Наберитесь мужества! -- кричал я. -- К вам плывет Муми-тролль! Где это видано, чтобы морры безнаказанно поедали кого им вздумается? С вершины горного склона с грохотом сорвались камни. Охотничья песнь Морры снова смолкла, слышалось лишь жаркое пыхтенье -- все ближе, ближе, ближе... -- Прыгай в кастрюлю! -- крикнул я несчастной жертве. И тут же что-то плюхнулось, а кастрюля по ручки погрузилась в воду. Кто-то цеплялся в темноте за мой хвост... Я поджал его... Ха! Славный подвиг! Герой-одиночка! Началось историческое отступление к пароходу "Морской оркестр", где в тревожном ожидании томились мои друзья. Спасенный был тяжел, очень тяжел. Но я плыл со скоростью ветра. Под жалобный вой Морры, которая, стоя в одиночестве на берегу, выла от голода и злобы (как выяснилось, плавать она не умела), я одолел пролив, взобрался на борт, сполз на палубу, и, тяжело дыша, вытряхнул спасенного из кастрюли. Фредриксон зажег керосиновую лампу -- поглядеть, кого это я спас. Я абсолютно уверен, что этот миг был одним из самых страшных моментов моей бурной молодости: передо мной на мокрой палубе сидела не кто иная, как Хемулиха! Как говорили в те времена -- живая картина! Я спас Хемулиху! В первую минуту, испугавшись, я поднял хвост под углом в 45ь, но вспомнив, что я вольный муми-тролль, беззаботно сказал: -- Привет! Вот это да! Вот так неожиданность! Никогда бы не подумал! -- Не подумал о чем? -- спросила Хемулиха, выбирая куски жаркого из своего зонтика. -- Не подумал бы, что спасу вас, тетенька! -- взволнованно произнес я. -- То есть что вы, тетенька, будете спасены мной. Получили ли вы, тетенька, мое прощальное письмо? -- Я тебе не тетенька! -- буркнула Хемулиха. -- И никакого письма я не получала. Ты, наверное, не наклеил на конверт марку. Или написал неправильный адрес. Или забыл отправить письмо. Если ты вообще умеешь писать... -- И, поправив шляпку, снисходительно добавила: -- Но зато ты умеешь плавать! -- Вы знакомы? -- осторожно спросил Юксаре. -- Нет, -- сказала Хемулиха. -- Я тетка той Хемулихи. -- И вдруг спросила: -- Кто это размазал желе по всему полу? Эй ты, ушастый, подай-ка мне тряпку, я приберу. Фредриксон (потому что имелся в виду он) бросился за тряпкой и принес пижаму Юксаре. -- Я ужасно сердита, -- объяснила тетка Хемулихи, вытирая пижамой палубу. -- А в таких случаях единственное что помогает -- уборка. Мы молча стояли за ее спиной. -- Ну разве я не говорил, что у меня -- Предчувствие? -- пробормотал Юксаре. Тут тетка Хемулихи повернула к нему свою некрасивую морду и рявкнула: -- Молчать! Ты слишком мал, чтобы курить. Тебе надо пить молоко, это полезно, и тогда лапы не будут дрожать, морда не пожелтеет, а хвост не облысеет. - И, обращаясь к нам, добавила: -- Повезло вам, что меня спасли. Теперь я наведу здесь порядок! -- Взгляну-ка на анероид! -- заторопился вдруг Фредриксон и, юркнув в навигационную каюту, запер за собой дверь. Но анероид, в страхе перед теткой Хемулихи, никак не мог показать правильное направление. Он исправился только после того, как кончилась эта история с клипдассами. Но об этом я расскажу ниже. А у нас, увы, не осталось ни малейшей надежды избавиться от тетки Хемулихи, присутствия которой на корабле, по моему глубокому убеждению, никто из нас не заслужил. -- Про дальше я еще не успел написать, -- обычным своим тоном сказал Муми-папа, вопросительно выглядывая из-за своих мемуаров. -- Знаешь что, -- успокоил начинающего автора Муми-тролль, -- я уже начинаю привыкать к тому, что ты употребляешь непонятные слова. А эта кастрюля, должно быть, была ужасно большая... А когда ты кончишь книгу, мы разбогатеем? -- Ужасно разбогатеем, -- ответил Муми-папа. -- Надеюсь, мы разделим это богатство на всех? -- спросил Снифф. -- Ведь ты же написал про моего папу -- Шнырька? Ты его вывел в герои этой книги? Он ведь у тебя -- главный? -- А я считаю, что главный герой -- Юксаре, -- сказал Снусмумрик. -- Это надо же, так поздно узнать, какой у тебя был замечательный папочка! И до чего приятно, что он похож на меня. -- Ваши несчастные папочки -- только фон! -- закричал Муми-тролль, слегка пнув лапой Сниффа. -- Вы должны радоваться, что они вообще попали в книгу! -- Ты почему пнул меня? -- заорал Снифф, ощетинив усы. -- Что тут делается? -- Муми-мама выглянула из гостиной. -- Вы чем-то расстроены? -- Папа читает вслух про свою жизнь, -- объяснил Муми-тролль (подчеркнув слово "свою"). -- Ну как, нравится? -- спросила мама. -- Захватывающе! -- Ты совершенно прав, -- мама улыбнулась сыну и сказала, обращаясь к папе: -- Не читай только того, что может дать малышам неправильное представление об их родителях. Вместо этого говори: "многоточие..." Дать тебе трубку? -- Не разрешай ему курить! -- завопил Снифф. - Тетка Хемулихи говорила, что от курения начинают дрожать лапы, желтеет морда и лысеет хвост! -- Ну-ну, не огорчайся! -- успокоила малыша Муми-мама. -- Муми-папа курил всю свою жизнь и не пожелтел, не облысел, да и лапы у него не дрожат... Она подала папе его пенковую трубку, отворила окна и, напевая, вышла на кухню -- варить кофе. В открытое окно веранды ворвался вечерний морской ветерок. -- Как же вы могли забыть про Шнырька, когда спускали пароход на воду? -- упрекнул Муми-папу Снифф. -- Навел он когда-нибудь порядок в своей пуговичной коллекции? -- Разумеется, он не раз наводил в ней порядок, -- отвечал папа. -- И все время изобретал новую систему. Раскладывал пуговицы то по цвету или по величине, по форме или по материалу, а иногда в зависимости от того, насколько они ему нравились. -- Вот здорово! -- мечтательно прошептал Снифф. -- Меня лично крайне огорчает то, что моему папаше измазали всю пижаму этим желе, -- никак не мог успокоиться Снусмумрик. -- В чем же он потом спал? -- В моих пижамах, -- разъяснил Муми-папа, пуская большие клубы дыма в потолок. Снифф зевнул: -- Может, на летучих мышей поохотимся? -- Давайте! -- поддержал его Снусмумрик. -- Пока, папа! -- сказал Муми-тролль. Оставшись один, Муми-папа, немного поразмыслив, принялся снова писать... А что ему еще было делать в таком сплошном одиночестве? На следующее утро тетка Хемулихи проснулась в зверски хорошем настроении. Разбудив нас в шесть часов, она протрубила: -- Доброе утро! Доброе утро! Доброе утро! Возьмемся за дело! Сначала небольшое состязание -- штопаем носки: я только что заглянула в ваши ящики. Затем в награду за усердие несколько воспитательных игр. Это так полезно. А что там у нас для укрепления здоровья? -- Кофе, -- на всякий случай сказал Шнырек. -- Каша, -- сказала тетка. -- Кофе пьют только в старости и еще, если страдают трясучкой. -- А я знаю одного, который умер от каши, -- пробормотал Юксаре. -- Она попала ему в горло, и он подавился. -- Любопытно, что бы сказали ваши папы и мамы, если б видели, что вы пьете кофе, -- фырчала тетка Хемулихи. -- Они бы заплакали! И вообще, как обстоит дело с вашим воспитанием? Вы воспитанны или нет? А может, вы так и родились трудновоспитуемыми? -- Я родился при самом необыкновенном сочетании звезд, -- воспользовавшись паузой, вставил я. -- Меня нашли в маленькой ракушке, дно которой было выстлано бархатом! -- Не желаю, чтобы меня воспитывали, -- отчеканил Фредриксон. -- Я -- изобретатель и делаю, что хочу. -- Извините, -- воскликнул Шнырек, -- но мои папа и мама уже не смогут расплакаться. Они погибли во время генеральной уборки! -- Ха! -- хмыкнул Юксаре, с угрожающим видом набивая свою трубку. -- Терпеть не могу распоряжений. Они напоминают мне о стороже. Тетка Хемулихи нас рассматривала и потом объявила: -- С этого дня заботиться о вас буду я! -- Тетенька, не надо! -- запротестовали мы хором. Но она, покачав головой, с непреклонным видом произнесла: -- Это мой Долг. После этих страшных слов тетка исчезла, и, без сомнения, для того, чтобы выдумать еще какую-нибудь новую воспитательную чертовщину. Невероятно жалея друг друга, мы заползли в палатку на корме. -- Клянусь своим хвостом -- никогда и никого больше не буду спасать! -- воскликнул я. -- Правильно, -- одобрил Юксаре. -- Эта тетка способна почти на все. В любой момент она может вышвырнуть мою трубку за борт или запрячь меня в работу! Она может придумать все что угодно! -- Может, вернется Морра, -- с надеждой в голосе прошептал Шнырек. -- Или кто-нибудь другой, кто будет так добр и съест ее? Извините! Я нехорошо сказал? -- Пожалуй, -- откликнулся Фредриксон, но немного погодя добавил: -- В этом, однако, что-то есть. Мы погрузились в молчание, глубоко соболезнуя самим себе. -- Скорее бы стать взрослым! -- размечтался я. -- Взрослым и знаменитым! Тогда можно будет запросто справиться с этой теткой. -- А как стать знаменитым? -- спросил меня Шнырек. -- По-моему, довольно легко! Нужно только сделать то, до чего никто другой еще не додумался... Или что-то старое вывернуть на новый лад... -- Что, например? -- полюбопытствовал Юксаре. -- Например, летающий речной пароход, -- пробормотал Фредриксон, и его маленькие глазки засветились. -- Не думаю, что быть знаменитым приятно, -- размышлял вслух Юксаре. -- Может, только в самом начале, а потом это становится совершенно обычным, а под конец от знаменитости голова кругом идет, точь-в-точь как бывает, если долго катаешься на карусели. -- А что такое карусель? -- спросил я. -- Машина, -- сразу оживился Фредриксон. -- Вот так она работает. -- И он достал ручку и бумагу. Меня никогда не переставала удивлять преданность Фредриксона машинам. Они околдовали его. Я же, наоборот, ничего такого в них не находил. Водяное колесо -- это еще куда ни шло, но даже обыкновенная застежка "молния" вызывает у меня недоверие. Юксаре знал одного, у которого брюки застегивались на "молнию". И вот однажды "молнию" заело, и она никогда больше не закрывалась. Вот ужас! Я хотел было поделиться с друзьями своими размышлениями о застежках "молниях", но в этот самый момент мы услышали какой-то очень странный звук. Он напоминал глухое и отдаленное лязганье жестяной трубы. Нас это насторожило. Фредриксон выглянул из палатки и мрачно произнес одно-единственное слово: -- Клипдассы! Здесь необходимо кое-что объяснить. Пока мы обсуждали последние события, течение вынесло "Морской оркестр" в дельту реки, населенной клипдассами. Клипдассы -- общительные животные, которые ненавидят одиночество. На речном дне они вырывают клыками каналы и образуют там, внизу, целые колонии. Их щупальцы оставляют после себя чуть клейкий след, из-за этого многие называют их клейкдассами и клейклапами. Клипдассы чаще всего милы, но они беспрестанно грызут и кусают все подряд, все, что попадается им на глаза, особенно то, что они никогда прежде не видели. Кроме того, у клипдасс есть одна неприятная особенность: случается, что они откусывают чужой нос, если им кажется, что нос этот слишком велик. Теперь вам, надеюсь, понятно, почему мы так забеспокоились? -- Сиди в банке! -- крикнул Фредриксон своему племяннику. "Морской оркестр" застрял в целом море клипдасс. Угрожающе размахивая бакенбардами, они разглядывали нас своими круглыми голубыми глазками. -- Расступитесь, будьте так добры, -- попросил Фредриксон. Но клипдассы только теснее смыкали кольцо вокруг речного парохода, а некоторые уже начали вползать на борт. Когда первый из них вскарабкался на перила, за навигационной каютой появилась тетка Хемулихи. -- В чем дело? -- завопила она. -- Это еще что за типы? Вход абсолютно запрещен, я не могу допустить, чтобы эта пакость помешала нашим воспитательным мероприятиям! -- Не пугай их! Они рассердятся, -- предупредил Фредриксон. -- Это я рассердилась! Вон! Вон отсюда! Прочь! -- закричала тетка Хемулихи и принялась колотить клипдасс -- тех, что поближе к ней, -- по головам. Клипдассы тотчас обратили взгляды на тетку Хемулихи. Затихнувшее было глухое лязганье возобновилось с новой силой. И тут... Все произошло с невероятной быстротой. Тысячи кишащих на палубе клипдасс ринулись через перила в воду, унося на своих спинках, будто на живом ковре, тетку Хемулихи. Дико крича и размахивая зонтиком, она перевалилась через поручни, и вся компания сгинула в неизвестности... Снова все стало тихо и мирно. "Морской оркестр" поплыл дальше, словно ничего и не произошло. -- М-да... -- протянул Юксаре и обратился ко мне: -- Ты не собираешься снова ее спасать? Рыцарские чувства призывали меня тотчас поспешить на выручку тетки Хемулихи, но мои дурные врожденные наклонности подсказывали: это ни к чему. И я пробормотал, что, дескать, уже слишком поздно. (Так оно, впрочем, и было.) -- Вот и конец ей, -- философски заметил Юксаре. -- Печальная история, -- согласился я. -- Извините! Это я виноват? -- спросил Шнырек. -- Это я первый сказал: пусть кто-нибудь сжалится над нами и съест ее! А что, это дурно, что мы ни капельки не расстраиваемся? Никто ему не ответил. Я спрашиваю вас, дорогие читатели, что бы вы сделали в таком щекотливом положении? Ведь я уже спас эту тетку один раз, а морры куда хуже, чем клипдассы, которые, вообще говоря, довольно добрые... Может, это для тетки Хемулихи только небольшая перемена обстановки? Может, они ей только немного подгрызут физиономию и от этого вид у нее станет более приятный? Как вы думаете? Что бы там ни было, солнце светило по-прежнему, а мы драили палубу (она стала совсем клейкой от нашествия клипдасс) и прихлебывали хороший черный кофе. "Морской оркестр" скользил среди бесчисленных островков. -- Им когда-нибудь будет конец? -- спросил я. -- Куда мы приплывем потом? -- Куда-нибудь... или так... никуда, -- произнес Юксаре, набивая свою трубку. -- И зачем? Ведь нам и здесь хорошо? Не буду отрицать, что нам было хорошо, но я стремился дальше! Мне хотелось чего-нибудь новенького. Что угодно, но только пусть что-нибудь случится (конечно, кроме нашествия хемулей). У меня было ужасное ощущение, что все великие приключения непрерывно случаются, сменяя друг друга, где-то там, где меня нет. Необычайные приключения, которые никогда больше не повторятся. Я торопился, ужасно торопился! Стоя на носу, я нетерпеливо вглядывался в будущее, осваивая результаты Опыта, который успел уже приобрести. Их было пока семь. Вот какие: 1. Следи за тем, чтобы дети муми-троллей рождались в благоприятный с точки зрения астрологии момент, и обеспечь им романтическое вступление в мир. (Положительный пример: мой талант. Отрицательный: хозяйственная сумка.) 2. Не рассказывай о хемулях тем, кто торопится. (Положительный пример: Фредриксон. Отрицательный: Ежиха.) 3. Никогда не знаешь, что может попасть в сеть! (Положительный пример: анероид Фредриксона.) 4. Никогда не крась вещи только потому, что у тебя осталась краска. (Отрицательный пример: банка Шнырька.) 5. Не бойся никого, даже если этот кто-то очень большой. (Положительный пример: дронт Эдвард.) 6. Будь храбрым, даже если ты маленький. (Положительный пример: я.) 7. Прежде чем кого-нибудь спасать, выясни, кого ты спасаешь! (Отрицательный пример: тетка Хемулихи.) Пока я обдумывал все эти важные истины, пароход миновал последний островок; сердце внезапно подскочило у меня в груди, и я воскликнул: -- Фредриксон! Впереди -- море! Наконец Что-то случилось! Прямо передо мной -- сверкающее, лазурное, сказочное море! -- Оно слишком большое! -- захныкал Шнырек и заполз в свою банку. -- Извините, но у меня болят глаза, и я не знаю, что и думать! -- Зато оно голубое и мягкое! -- закричал Юксаре. -- Давайте поплывем туда и будем только спать, качаясь на волнах, и никогда никуда не вернемся... -- Как хатифнатты? -- спросил Фредриксон. -- Кто, кто? -- поинтересовался я. -- Хатифнатты, -- повторил Фредриксон. -- Они только и знают, что плывут да плывут... Нет им покоя. -- Вот именно! -- обрадовался Юксаре. -- И никогда не спят, они спать не могут. Они не могут даже говорить, они только стремятся доплыть до горизонта. -- И удалось это кому-нибудь из них? -- полюбопытствовал я. -- Этого никто не знает, -- пожал плечами Юксаре. Мы встали на якорь у скалистого берега. Даже сегодня мурашки пробегают у меня по спине, когда я шепчу про себя: "Мы встали на якорь у скалистого берега... Впервые в жизни видел я рыжие скалы и прозрачных медуз; это удивительно маленькие, похожие на прозрачные зонтики существа, способные дышать и двигаться". Мы вышли на берег -- собирать ракушки. Хоть Фредриксон и уверял, он, мол, хочет обследовать место стоянки судна, что-то подсказывало мне: и он втайне заинтересовался ракушками. Прибрежные скалы перемежались с песчаными бережками, и камешки здесь лежали совершенно гладкие и круглые, как мячик, или вытянутые, как яйца. Вода была такой чистой и прозрачной, что под ее зеленоватой толщей просматривалось волнистое песчаное дно. Скалы нагрелись от солнца. Ветер улегся, и на горизонте не было ничего, кроме светлой водной глади. Огромный мир казался мне в ту пору беспредельным, а все маленькое куда более приятным, чем сейчас. Все маленькое было моим, не знаю, понятно ли вам, что я имею в виду... И как раз в эту минуту мне в голову пришла новая важная мысль. Любовь муми-троллей к морю, должно быть, врожденная, и я с удовлетворением вижу, как она пробуждается и в моем сыне. Но, дорогой читатель, согласитесь, что суша вызывает у нас еще более сильное восхищение. Когда плывешь по морю, горизонт представляется бесконечным и непоколебимым. Нормальные же мумитролли больше всего любят переменчивое и причудливое, неожиданное и своеобразное: берег, который и земля и вода, солнечный заход, который и мрак и свет, и весну, которая и холод и тепло. Но вот снова наступили сумерки. Они опустились совсем бесшумно, сгущались медленно и осторожно, чтобы у дня хватило времени устроиться на ночлег. Розоватый западный край неба с разбросанными по нему маленькими тучками был похож на взбитые сливки, и все это отражалось в воде. Море было блестящим, как зеркало, и не таило в себе никакой опасности. -- Видел ты когда-нибудь тучу близко? -- спросил я Фредриксона. -- Да, -- ответил он. -- В книге. -- Мне кажется, она похожа на небесный мох, - заметил Юксаре. Мы сидели на склоне горы. Приятно пахло водорослями и чем-то еще, должно быть, морем. Я чувствовал себя таким счастливым и даже не боялся, что это чувство исчезнет. -- Ты счастлив? -- спросил я у Фредриксона. -- Здесь хорошо, -- смущенно пробормотал Фредриксон (и я понял, что он тоже счастлив). И тут мы увидели целую флотилию маленьких лодок. Легкие, как бабочки, они скользили по своему собственному отражению в воде. В лодках, тесно прижавшись друг к другу, молча сидели какие-то серовато-белые существа. Их было очень много, и они неотрывно глядели в море. -- Хатифнатты, -- произнес Фредриксон. -- Плывут с помощью электричества. -- Хатифнатты, -- взволнованно прошептал я. -- Те, что только и знают плыть да плыть и никогда никуда не приплывают... -- Они заряжаются во время грозы, -- объяснял Фредриксон. -- И тогда жгут, как крапива. И еще они ведут порочный образ жизни. -- Порочный образ жизни? -- очень заинтересовался я. -- Что это значит? -- Точно не знаю. Наверно, топчут чужие огороды и пьют пиво. Мы долго глядели на хатифнаттов, уплывающих навстречу бесконечному горизонту. И у меня зародилось странное желание последовать за