ое колечко дыма и искусно украшенную ручку от шарманки. Можете ли вы представить себе, как я был счастлив? Можете ли вы понять, дорогие читатели, что я почти простил Самодержцу его недостаточно королевскую внешность и решил, что он все-таки довольно неплохой король? -- А как же я? -- воскликнула Мюмла (ведь это, разумеется, ей достался выигрыш под номером 999). -- А тебе, Мюмлочка, я позволю поцеловать Нас в носик. Мюмла вскарабкалась Самодержцу на колено и чмокнула его в старый нос, а народ в это время кричал "ура!", радуясь своим выигрышам. Это был грандиозный садовый праздник! Когда стало смеркаться, в парке Сюрпризов повсюду зажглись цветные фонарики, начались танцы, игры, шуточные схватки и состязания. Самодержец раздавал воздушные шары, открывал огромные бочки яблочного сока, повсюду горели костры, и подданные варили суп и жарили колбасу. Слоняясь в толпе, я вдруг увидел большую мюмлу, которая, казалось, вся состояла из шариков. Я подошел к ней, поклонился, извинился и сказал: -- Вы, случайно, не Мюмла-мама? -- Она самая, -- сказала Мюмла-мама и засмеялась. -- Надо же, как я объелась! Жаль, что тебе достались такие странные призы! -- Странные? -- воскликнул я. -- Есть ли на свете что-нибудь лучше бесполезных призов? -- И тут же вежливо добавил: -- Разумеется, вашей дочери достался главный приз. -- Это делает честь нашей семье, -- с гордостью согласилась Мюмла-мама. -- Значит, вы больше не сердитесь на нее? -- спросил я. -- Сержусь? -- удивилась Мюмла-мама. -- За что? У меня на это нет времени! Восемнадцать, нет, девятнадцать детей, и всех надо умыть, уложить, раздеть, одеть, высморкать, утешить и еще морра знает что! Ах, юный друг, мне некогда огорчаться! -- И потом, у вас такой удивительный брат, -- продолжал я. -- Брат? -- переспросила Мюмла-мама. -- Да, дядя вашей дочери по материнской линии, -- пояснил я. -- Который спит, завернувшись в свою рыжую бороду (хорошо, что я еще не сказал ничего про мышей, живущих в его бороде). Тут Мюмла-мама захохотала во все горло: -- Ну и дочка у меня! Она тебя обманула. Насколько мне известно, у нее нет никакого дяди по материнской линии. Ну пока, я пойду кататься на карусели. И, собрав в охапку столько детей, сколько смогло уместиться в ее мощных руках, Мюмла-мама уселась в одну из красных карет, которую везла серая в яблоках лошадь. -- Удивительная мюмла! -- заметил Юксаре с искренним восхищением. Верхом на карусельной лошади сидел Шнырек, и вид у него был очень странный. -- Как дела? -- крикнул я. -- Ты что такой невеселый? -- Почему? -- пробормотал Шнырек. -- Я веселюсь изо всех сил. Только от этого кружения мне что-то не по себе! Как жалко! -- А сколько раз ты прокружился? -- Не знаю, -- жалобно сказал Шнырек. -- Много! Очень много! Извините, но я должен... Может, мне больше никогда не придется кататься на карусели... Ах, вот она опять начала кружиться! -- Пора идти домой, -- сказал Фредриксон. -- Где король? Самодержец был крайне увлечен катанием с горки, я мы незаметно ушли. Остался только Юксаре. Он объяснил, что они с Мюмлой-мамой решили кататься на карусели до самого восхода солнца. На самом краю лужайки мы нашли Клипдасса, зарывшись в мох, он уже засыпал. -- Привет! -- сказал я. -- Ты что, не собираешься получать свои выигрыши? -- Выигрыши? -- заморгал глазами Клипдасс. -- Да ты же нашел дюжину яиц. -- Я их съел, -- застенчиво сказал Клипдасс, -- ведь мне нечего было делать, пока я вас ждал. Я долго гадал, что же выиграл Клипдасс и кто забрал его выигрыши. А может быть, Самодержец приберег их для своего следующего столетнего юбилея? Муми-папа перелистнул страницу и сказал: -- Шестая глава. -- Подождите немного, -- попросил Снусмумрик. -- Моему папе что -- нравилась эта круглая Мюмла? -- Еще бы! -- отвечал Муми-папа. -- Они носились повсюду вдвоем и хохотали, когда надо и не надо. -- Она нравилась ему больше, чем я? -- спросил Снусмумрик. -- Но ведь тогда тебя еще не было, -- объяснил Муми-папа. Снусмумрик фыркнул. Он надвинул шляпу на уши и уставился в окно. Взглянув на него, Муми-папа поднялся, подошел к угловому шкафу и долго рылся на верхней полке. Вернувшись, он положил перед Снусмумриком длинный блестящий акулий зуб. -- Я тебе его дарю. Твоему папе он очень нравился. Снусмумрик с одобрением взглянул на акулий зуб. -- Хороший... Я повешу его над своей кроватью. А папа сильно ушибся, когда бык швырнул его в тот розовый куст? -- Да нет, -- улыбнулся Муми-папа. -- Юксаре был мягкий, как кот, и потом рога быка ведь были обвязаны тряпкой. -- А что стало с другими призами? -- спросил Снифф. -- Трамвайчик стоит в гостиной под зеркалом, а остальные где? -- Шампанского у меня никогда не было, -- задумчиво сказал Муми-папа. -- Поэтому ложка до сих пор лежит в ящике кухонного стола. А колечко законсервированного дыма постепенно с годами растаяло. -- А где искусно украшенная ручка шарманки? -- насторожился Снифф. -- Что ж, -- сказал Муми-папа. -- Если бы я знал, когда у тебя день рождения! Но твой папа так и не обзавелся календарем. -- Но ведь есть же именины! -- взмолился Снифф. -- Хорошо, ты получишь в день своих именин загадочный подарок, -- пообещал Муми-папа. -- А теперь помолчите, я буду читать дальше. ГЛАВА ШЕСТАЯ, в которой я основываю колонию и переживаю кризис, а также вызываю привидение на остров Ужасов Я до сих пор помню утро, когда Фредриксон получил телеграмму. Мы сидели в навигационной каюте "Морского оркестра" и пили кофе. -- Я тоже хочу кофе, -- сказал Клипдасс и стал пускать пузыри в свой стакан с молоком. -- Ты еще маленький, -- ласково пояснил Фредриксон. -- Между прочим, через полчаса тебя с пакетботом отправят на берег к маме. -- Надо же! -- ничуть не огорчился Клипдасс и продолжал пускать пузыри. -- А я останусь у вас! -- крикнула Мюмла. -- Пока не вырасту. Послушай, Фредриксон, ты не можешь изобрести что-нибудь такое, от чего мюмлы вырастают ужасно большими? -- С нас хватит и маленьких... -- Мама тоже так считает, -- призналась Мюмла. А вы знаете, что я появилась на свет в маленькой раковине, и когда мама нашла меня в аквариуме, я была не больше водяной блохи? -- Опять ты обманываешь нас, -- рассердился я. -- Мне очень хорошо известно, что каждый появляется на свет из своей мамы, а сперва сидит в ней, как семечко в яблоке. Таких обманщиц нельзя держать на борту, они приносят несчастье! -- Ерунда, -- беспечно отмахнулась Мюмла, попивая свой кофе большими глотками. Мы привязали к хвосту Клипдасса бумажку с адресом и поцеловали его в мордочку. -- Передай привет своей маме, -- велел Фредриксон. -- И не грызи пакетбот. -- Не буду, -- радостно пообещал Клипдасс и отправился в путь, а Мюмла пошла присмотреть, чтобы он благополучно сел на пакетбот. Фредриксон расправлял на столе навигационной каюты карту мира, когда в дверь постучали и зычный голос сообщил: -- Телеграмма! Телеграмма-молния Фредриксону! За дверью стоял рослый хемуль из королевской гвардии Самодержца. Фредриксон, сохраняя самообладание, надел капитанскую фуражку и с серьезным видом прочитал вслух: -- "Нашего сведения дошло Фредриксон прирожденный изобретатель точка просим направить талант службу Самодержцу восклицательный знак ответ срочно точка". -- Извините меня, но этот король не шибко грамотен, -- сказал Шнырек. -- В телеграмме-молнии предлоги никогда не пишутся, -- объяснил Фредриксон. -- Их некогда вставлять. Наоборот, это отличная телеграмма. Он достал щетку для волос, лежавшую за нактоузом, и принялся драть свои уши с такой силой, что пучки волос разлетались по всей навигационной каюте. -- Можно я расставлю предлоги в твоей телеграмме? -- спросил Шнырек. Но Фредриксон не слушал его. Что-то бормоча, он стал чистить свои брюки. -- Послушай-ка, -- осторожно начал я, -- если ты будешь изобретать разные там штуки Самодержцу, мы не сможем плыть дальше, верно? Фредриксон издал неопределенный звук. -- Ведь на изобретения понадобится немало времени, не правда ли? -- продолжаал я. Фредриксон ничего не ответил, и я в полном отчаянии воскликнул: -- Ты же хотел стать искателем приключений?! Но Фредриксон ответил: -- Я хочу быть изобретателем. Хочу изобрести летающий речной корабль. -- А как же я? -- Ты можешь вместе с остальными основать колонию, -- дружелюбно посоветовал он и исчез. В тот же день Фредриксон, а вместе с ним и "Морской оркестр" поселились в парке Сюрпризов. На берегу одиноко осталась стоять одна лишь навигационная каюта. По приказу Самодержца речной пароход доставили на поляну Развлечений и сделали из всего этого большой секрет. Восторженные подданные короля с усердием нагородили вокруг парохода целых восемь стен из булыжника. Повозка за повозкой доставили сюда необходимое -- инструменты, тонны шарикоподшипников, пружину из стальной проволоки. Фредриксон пообещал Самодержцу, что по вторникам и четвергам станет изобретать всякие забавные штуки для пугания подданных, а в прочие дни будет заниматься своим собственным летающим речным пароходом. Обо всем этом я узнал позднее, в ту же минуту чувствовал себя крайне одиноким и всеми покинутым. Я снова начал сомневаться в достоинствах Самодержца и не мог больше восхищаться королями. К тому же я понятия не имел, что означает странное слово "колония". Вконец расстроенный, я отправился к дому Мюмлы искать утешения. Мюмла мыла братьев и сестер, поливая их водой из шланга. -- Привет! -- крикнула она. -- У тебя такой вид, словно ты ел клюкву без сахара! -- Я уже больше не искатель приключений, я собираюсь основать колонию, -- мрачно сообщил я. -- Вот как! А что это такое? -- спросила Мюмла. -- Сам не знаю, -- пробормотал я. -- Скорее всего что-то ужасно глупое. Думаю, что нужно уйти отсюда. Наверное, я уйду с хатифнаттами. Одинокий и вольный, как морской орел. -- Тогда и я пойду с тобой, -- заявила Мюмла. -- Между тобой и Фредриксоном -- большая разница, -- сказал я тоном, который должен был скрыть мою истинную мысль. -- Да, конечно! -- весело воскликнула Мюмла. -- Мама! Где ты? Ну куда она опять подевалась? -- Привет! -- Голова Мюмлы-мамы показалась над травинкой. -- Ты всех вымыла? -- Нет, только половину, -- отвечала дочка. -- Остальные и так обойдутся. Вот этот тролль просит меня отправиться вместе с ним в кругосветное путешествие, мы улетим... одинокие, как синицы! -- Нет! Нет! -- закричал я с вполне понятным беспокойством. -- Я имел в виду совсем другое! -- Как орел, -- поправилась Мюмла. Мюмла-мама очень удивилась: -- Что ты говоришь! Значит, ты не явишься к ужину? -- Ах, мама, -- отвечала Мюмла. -- Когда ты в следующий раз увидишь меня, я буду самая большая мюмла на свете! Так мы сейчас отправляемся? -- Пожалуй, уж лучше основать колонию, -- ответил я слабым голосом. -- Прекрасно! -- Мюмла согласилась и на колонию. -- Теперь мы -- колонисты! Посмотри-ка на меня, мама! Я ведь настоящая колонистка! Я переселяюсь из дома! Дорогие читатели, в ваших собственных интересах я прошу вас, будьте осторожны с мюмлами. Они интересуются всем и никак не могут сообразить, что сами-то они вовсе не всем интересны. Итак, волею судьбы я основал колонию. Мы -- Мюмла, Шнырек, я и Юксаре -- собрались в заброшенной навигационной каюте Фредриксона. -- Ну вот, -- сразу же объявила Мюмла. -- Я спросила маму, что такое колонисты, и она считает: это те, которые живут очень близко друг от друга, потому что одиночество никому не нравится. А потом все начинают ужасно ссориться, но все равно это гораздо веселее, чем не иметь никого, с кем можно поругаться. Мама предостерегала меня. Ее сообщение было встречено неодобрительным молчанием. -- Так что же, нам нужно сразу начинать ссориться? -- со страхом спросил Шнырек. -- Я терпеть не могу ссориться. Извините, но ведь ссориться ужасно неприятно! -- Вовсе нет! -- возразил, подумав, Юксаре. -- Колония -- это место, где живут в мире и спокойствии и как можно дальше друг от друга. Иногда случается что-нибудь непредвиденное, но потом снова наступают мир и спокойствие... Можно, например, жить на яблоне. Песни и солнечный свет... просыпаешься поздно по утрам, вы понимаете... Никто не снует возле тебя и не твердит тебе, что надо, не откладывая, делать и то, и это... В колонии все делается само по себе! -- Как это само по себе? -- удивился Шнырек. -- Ясное дело, -- мечтательно продолжал Юксаре. -- Просто нужно оставить дела в покое. Апельсины растут, цветы распускаются, и время от времени рождаются на свет новые Юксаре, чтобы есть апельсины и нюхать цветы. И каждому светит солнце. -- Нет! Все это никакая не колония! -- воскликнул я. -- Колония -- это свободное товарищество! Товарищество, которое занимается чем-то романтическим и немного страшноватым, ну таким, каким никто другой и заняться не посмеет. -- Чем же это? -- ахнула Мюмла. -- Сами увидите, -- загадочно отвечал я. -- В следующую пятницу, в полночь! Вы сильно удивитесь! Шнырек закричал "ура!", а Мюмла захлопала. Но страшная правда заключалась в том, что я не имел ни малейшего понятия, чем же мне удивить колонистов в полночь следующей пятницы. Итак, началась наша новая самостоятельная жизнь. Юксаре поселился на яблоне неподалеку от дома Мюмлы-мамы. А сама Мюмла заявила, что будет спать каждую ночь на новом месте, чтобы чувствовать себя независимой, и только Шнырек продолжал жить в своей банке из-под кофе. Я же остался в навигационной каюте. Она стояла на одиноком утесе и была похожа скорее всего на выброшенный штормом обломок корабля. Я отчетливо помню, как стоял и с грустью смотрел на старый ящик с инструментами, принадлежавший Фредриксону. Хемули из гвардии Самодержца его забраковали, решив, что он недостаточно хорош для придворного изобретателя. И тут я решил: именно сейчас мне нужно придумать что-нибудь не менее замечательное, чем изобретения Фредриксона. Но как мне произвести впечатление на своих колонистов? Они ждут не дождутся, скоро пятница, а я к тому же тишком много болтал о том, какой я талантливый... На мгновение мне стало совсем тошно. Я смотрел на волны, бегущие одна за другой, и мысленно представляют себе, как Фредриксон без передышки все строит e строит, изобретает и изобретает, а обо мне и думать забыл. Мне было почти досадно, что я не родился, как хатифнатт, под неизвестными блуждающими звездами и не мог, как они, плыть и плыть к недосягаемому горизонту, молчаливый и равнодушный ко всему, и чтобы никто не ждал от меня ничего другого. В этом печальном настроении я пребывал до самого вечера. Наконец, устав от своего одиночества, я побрел по холмам туда, где подданные Самодержца продолжали строить свои дурацкие стены и устраивать пикники. Повсюду горели маленькие костры, взлетали самодельные фейерверки, и подданные кричали, как всегда, "ура!" своему королю. Проходя мимо банки Шнырька, я услышал, как он разговаривает сам с собой. Речь, как мне показалось, шла о форме какой-то пуговицы, круглой и в то же время продолговатой, если на нее посмотреть с определенной стороны. Юксаре спал у себя на дереве, а Мюмла бегала где-то, чтобы показать своей маме, какая она самостоятельная. Глубоко ощущая собственную никчемность, я направился в парк Сюрпризов. Там царила полная тишина. Водопады не работали, лампочки не горели, карусель спала под большим коричневым чехлом. Трон Самодержца был тоже накрыт чем-то драгоценным, а под троном стояла туманная сирена. На земле повсюду валялись фантики от конфет. И тут я услышал стук молотка. -- Фредриксон! -- завопил я. Но он не ответил -- продолжал стучать молотком. Тогда я завел туманную сирену. Минуту спустя в темноте зашевелились уши Фредриксона. -- Я не могу показать тебе это, пока оно не будет готово, -- сказал Фредриксон. -- Ты пришел слишком рано. -- Я и не думаю глядеть на твое изобретение, -- немного обиделся я. -- Мне просто хочется поговорить. -- О чем же? -- удивился он. Немного помолчав, я спросил: -- Милый Фредриксон, а что должен делать вольный искатель приключений? -- Что ему хочется, -- отвечал Фредриксон. -- Ты что-нибудь еще хотел сказать? Вообще-то мне немножко некогда. Приветливо помахав ушами, он скрылся в темноте. Вскоре я снова услышал, как он заколачивает гвозди. Всю дорогу меня одолевали совершенно никчемные мысли -- ни одна не могла стать Идеей, мне, пожалуй, впервые не доставляло никакого удовольствия думать о самом себе. Я погрузился в состояние глубокой меланхолии. Увы, подобное случалось, и не раз, со мной и в дальнейшем, когда я видел, что кто-нибудь делает что-нибудь лучше меня. Подумав, я все-таки решил, что это, казалось бы, не очень-то приятное чувство, на самом деле косвенно свидетельствует о моем скрытом таланте. И еще я заметил: если я впадаю в меланхолию, если начинаю вздыхать, уставясь в морскую даль, это мне явно доставляет некоторое удовольствие. Мне становится жалко себя, а это так приятно. Пребывая в столь нехорошем настроении, я с помощью инструментов Фредриксона рассеянно начал кое-что переделывать в навигационной каюте, используя выброшенные на берег обломки реек. Мне казалось, что для дома она слишком тесная. Это была печальная, но важная для моего развития неделя. Я забивал гвозди и размышлял, пилил и размышлял, но ни одной гениальной идеи не родилось в моей голове. Ночь со среды на четверг выдалась тихая и светлая. На небе сияла полная луна. Все замерло. Даже подданным Самодержца надоело кричать "ура!" и пускать фейерверки. Я достроил лестницу, ведущую на верхний этаж, и сидел у окна, положив мордочку на лапы. Стояла такая тишина, что было слышно, как мохнатые ночные бабочки чистят свои крылышки. И тут я увидел на песчаном берегу маленькое белое существо. При первом взгляде я решил, что это хатифнатт. Но когда, скользя, оно приблизилось, шерсть у меня на затылке встала дыбом. Существо было прозрачное. Сквозь него я отчетливо различал камни, потому что оно просвечивало насквозь и не имело тени! Если добавить, что это нечто было закутано во что-то похожее на тончайшую белую занавеску, то каждому станет яснее ясного, что это было привидение. Я взволнованно поднялся. Заперта ли входная дверь? Может быть, привидение захочет пройти сквозь нее... Куда же мне спрятаться? Заскрипела наружная дверь. Холодный ветерок взметнулся и подул мне в затылок. Теперь, вспоминая об этом, я не уверен, что так уж испугался, наверное, просто решил быть как можно осторожнее. Поэтому я заполз под кровать и стал ждать. Чуть погодя заскрипела лестница. Один раз скрипнула, второй... Я знал, что у лестницы девять ступенек (эту лестницу было ужасно тяжело делать, она была винтовая). Я сосчитал до девяти. Потом стало совсем тихо, и я подумал: "Теперь Оно стоит за дверью..." На этом Муми-папа сделал эффектную паузу. -- Снифф, -- сказал он, -- подкрути-ка фитиль керосиновой лампы. Подумать только, когда я читаю про ночь с привидениями, лапы у меня становятся совершенно мокрыми! -- Кто-то что-то сказал? -- пробормотал Снифф, проснувшись. Папа Муми-тролля осуждающе взглянул на Сниффа: -- Да нет, ничего. Просто я читал свои мемуары. -- Про привидение -- это хорошо, -- одобрил Муми-тролль. Он лежал, натянув одеяло до ушей. -- А про печальное настроение, по-моему, лишнее. Получается слишком длинно. -- Длинно? -- обиделся папа. -- Что ты называешь длинным? В мемуарах должно быть описание печальных чувств. Во всех мемуарах это есть. Я пережил кризис. -- Что пережил? -- не понял Снифф. -- Мне было ужасно плохо, -- немного сердясь, объяснял папа. -- Я был так несчастлив, что даже не заметил, как построил двухэтажный дом! -- А были яблоки на яблоне Юксаре? -- спросил Снусмумрик. -- Нет, -- отрезал папа и, поднявшись, захлопнул тетрадь в клеенчатой обложке. -- Послушай, папа, -- сказал Муми-тролль, -- про привидение действительно ужасно интересно. Но папа уже спустился в гостиную -- бывшую навигационную каюту -- и уставился на барометр-анероид, который по-прежнему висел над комодом. "Что же тогда сказал Фредриксон, увидев мой дом? "Надо же, что ты смастерил! Надежная защита". Но другие-то и не заметили, что дом стал выше! Может, и вправду надо сократить главу о чувствах? Может, она и впрямь глупая и вовсе не занимательная? Может, и вся книга глупая?" -- Никак ты сидишь в темноте? -- удивилась Муми-мама, открывая кухонную дверь. -- Мне кажется, глава о переживаниях моей юности нелепая, -- сказал папа. -- Ты говоришь про начало шестой главы? -- уточнила мама. Папа что-то пробормотал. -- Это одно из лучших мест во всей книге, -- твердо сказала Муми-мама. -- У тебя получается гораздо правдивее, когда ты перестаешь хвастаться. Детишки слишком малы, чтобы понять это. Я принесла тебе бутерброды на ночь. Ну, пока. Она пошла наверх. Лестница проскрипела точно, как тогда, -- девять раз. Но эта лестница была сделана гораздо прочнее, чем старая... Папа съел один бутерброд. Потом еще один. Потом тоже поднялся наверх, чтобы читать продолжение Муми-троллю, Снусмумрику и Сниффу. Щель в дверях чуть расширилась, и маленький белый дымок влетел в комнату. Свернувшись в кольцо, он таращил два белых мигающих глаза -- из своего укрытия под кроватью я это видел совершенно отчетливо. "Это и в самом деле привидение", -- сказал я себе. (Во всяком случае, смотреть на него было не так страшно, как слушать скрип на лестнице.) В комнате стало холодно, как во всех рассказах о привидениях, из всех углов дуло, и привидение вдруг чихнуло. Дорогие читатели, не знаю, как бы вы к этому чиху отнеслись, но я из-за чихания начал относиться к привидению с меньшим уважением; я выполз из-под кровати (между прочим, привидение уже и так заметило меня) и сказал, впрочем, очень вежливо: -- Будьте здоровы! -- Сам будь здоров, -- сердито буркнуло привидение. -- Призраки ущелий скулят, как бродячие псы, в такую мрачную злосчастную ночь! -- Не могу ли я вам чем-нибудь помочь? -- спросил я. -- В такую злосчастную ночь, -- угрюмо продолжало привидение, -- скрипят забытые кости на морском берегу. -- Чьи кости? -- Забытые кости, -- отвечало привидение. -- Бледно-желтый ужас скалит зубы над заклятым островом. Берегитесь, смертные, я вернусь в пятницу, тринадцатого, сего месяца. Тут привидение распрямилось и, бросив на меня устрашающий взгляд, улетело через полураскрытую дверь, но прежде ударилось макушкой о притолоку и крикнуло: "Ой! Гоп-ля-ля!" Потом скользнуло вниз по лестнице, вылетело на лунный свет и трижды издало вой, будто гиена. Но все это уже не произвело на меня сильного впечатления. Увидев, как привидение растворилось в вечерней мгле, я расхохотался. Теперь-то у меня есть сюрприз для колонистов! Теперь я могу совершить такое, на что никто не осмелится! В пятницу, тринадцатого, незадолго до полуночи я повел колонистов на берег моря. Их ждал там приготовленный мной скромный ужин: суп, хрустящие хлебцы и апельсиновый сок (на всех перекрестках стояли бочки с соком, и каждый мог наливать себе сколько хочет). На фарфоровой посуде я нарисовал черным велосипедным лаком скрещенные кости. -- Ты мог бы взять у меня немножко красной краски, -- сказал Шнырек, -- или желтой и голубой. Извини, конечно, но так было бы веселее. -- Но я не собирался делать веселее, -- сдержанно отвечал я. -- Сегодня ночью вы увидите здесь такие страшные вещи, что и представить себе нельзя. Будьте готовы ко всему. Юксаре сказал, глядя в тарелку: -- По вкусу напоминает уху. Какая это рыба? Плотва? -- Морковь, -- отрезал я. -- Ешь! Ты считаешь, что привидения -- это что-то совсем обыкновенное? -- А... Так вот оно что. Ты будешь рассказывать истории про привидения? -- Я обожаю про привидения, -- заахала Мюмла. -- Мама по вечерам всегда рассказывает нам страшные истории и под конец сама так пугается, что мы полночи ее успокаиваем. А с моим дядей по материнской линии бывает еще хуже. Один раз... -- Я говорю совершенно серьезно, -- перебил я ее сердито. -- Рассказывать про привидения?.. Клянусь своим хвостом! Я покажу вам привидение! Настоящее! Интересно, что вы тогда скажете? -- И я победоносно посмотрел на них. Мюмла захлопала, а Шнырек со слезами на глазах прошептал: -- Миленький тролль, не надо! -- Ну ради тебя вызову очень маленькое привидение, -- успокоил я его. Юксаре перестал есть и уставился на меня с удивлением, я бы даже сказал, с восхищением! Я достиг цели: спас свою репутацию и свой авторитет! Но, дорогие читатели, вы можете представить себе волнение, охватившее меня перед тем, как часы пробили двенадцать? Вернется ли привидение? Будет ли оно достаточно устрашающим? А вдруг начнет чихать, болтать всякую чепуху и испортит всю затею? Типичная черта моего характера -- любой ценой произвести впечатление на окружающих: вызвать восторг, сострадание, страх или любые другие сильные чувства. Возможно, это происходит оттого, что в детстве меня никто не понимал. Когда полночь приблизилась, я вскарабкался на утес, поднял мордочку к луне и принялся делать магические жесты лапами и издавать такой вой, который должен был пронять всех до мозга костей. Иными словами -- я вызывал привидение. Колонисты сидели как зачарованные, лишь в ясных глазах Юксаре я увидел иронию и искорку недоверия. Я и сегодня чувствую глубокое удовлетворение от того, что произвел-таки впечатление на Юксаре. Привидение явилось! Оно и в самом деле было прозрачное, без тени, и тут же начало завывать о забытых костях и ужасах из ущелья. Шнырек закричал от страха и спрятал голову в песок. Зато Мюмла сразу же подошла к привидению и протянула ему лапку: -- Привет! Как приятно увидеть настоящее привидение. Не хочешь ли отведать нашего супчика? Никогда не знаешь, какой номер выкинут мюмлы! Конечно, привидение оскорбилось. Оно растерялось, съежилось, сморщилось и исчезло, превратившись в печальное колечко дыма. Юксаре начал смеяться, и я почти уверен, что привидение слышало этот смех. В общем, ночь была испорчена. Но колонистам пришлось дорого заплатить за свою непростительную бестактность. Последующую неделю просто трудно описать. Никто из нас не мог спать по ночам. Привидение нашло железную цепь и звякало ею до четырех утра. Кроме того, нас будил крик совы, вой гиены, шаркающие шаги и стук в двери, наша мебель начала прыгать по комнате и ломаться. Колонисты были недовольны. -- Убери свое привидение, -- потребовал Юксаре. -- По ночам я хочу спать! -- Не могу, -- серьезно пояснял я. -- Если хоть раз вызовешь привидение, приходится его терпеть. -- Шнырек плачет, -- упрекал меня Юксаре. -- Привидение нарисовало череп на его банке из-под кофе и написало внизу: "ЯД". -- Какое ребячество, -- ответил я. -- И Фредриксон рассердился. Твое привидение накалякало всякие угрозы на "Морском оркестре" и ворует у него стальные пружинки! -- В таком случае, -- согласился я, -- нужно и в самом деле принимать какие-то меры! И немедленно! Я быстренько сочинил обращение и повесил его на двери навигационной каюты. Оно гласило: "Уважаемое привидение! По ряду причин в следующую пятницу перед заходом солнца состоится собрание привидений. Все жалобы принимаются во внимание. Королевская Вольная колония Примечание. Просим никаких цепей с собой не брать". Я долго колебался, как подписать: "Королевская колония" или "Вольная колония". В конце концов решил написать и то и другое. Это придавало обращению определенную солидность. Ответное письмо, написанное красной краской на пергаменте (пергамент был сделан из старого дождевика Фредриксона), оказалось прибитым к двери хлебным ножом Мюмлы-мамы. "Роковой час настал, -- писало мое милое привидение. -- В пятницу, ровно в полночь, в этом пустынном краю раздастся одинокий вой собаки Смерти! Вы, тщеславные слизняки, заройтесь носами в землю, которая загудит от тяжелых шагов Невидимки, ибо ваша Судьба начертана кровью на стене Гробницы! Если захочу, все равно прихвачу с собой железную цепь. Привидение по прозвищу Страшило". -- Ясно, -- сказал Юксаре, -- похоже, ему очень нравится слово "судьба". -- Ты вот что -- не смейся на этот раз, -- сказал я строго. -- Так-то оно и бывает, когда ни к чему на свете не испытываешь истинного уважения! Посоветовавшись, мы послали Шнырька пригласить Фредриксона на свидание с привидением. Конечно, я и сам мог бы пойти, но я помнил слова Фредриксона: "Я не могу показать тебе это, пока оно не будет готово. Ты пришел слишком рано. Мне немножко некогда". Он сказал это, как всегда, вежливо, но каким-то ужасно чужим голосом. Привидение явилось только в двенадцать и известило о своем приходе, издав трижды протяжный вой. -- Я здесь! -- заявило оно. -- Трепещите, смертные, час отмщения забытых костей настал! -- Привет! Привет! -- сказал Юксаре. -- Что ты все воешь о каких-то старых костях? Чьи это кости? Почему ты само с ними не разберешься? Я пнул Юксаре по лодыжке и вежливо сказал: -- Приветствую тебя, призрак ущелий! Как поживаешь? Бледно-желтый ужас, оскалив зубы, глядит на заклятый берег. -- Перестань меня передразнивать! -- разозлилось привидение. -- Эти слова позволено говорить одному мне! -- Послушай-ка, -- сказал Фредриксон, -- не мешайка спать по ночам. Пугай кого-нибудь другого, ладно? -- Да все другие уже привыкли ко мне, -- угрюмо ответило привидение. -- Даже дронт Эдвард больше не боится. -- А я боюсь! -- крикнул Шнырек. -- Я все еще боюсь! -- Очень любезно с твоей стороны! -- сказало привидение и поспешно добавило: -- Заброшенный караван скелетов воет под ледяным желто-зеленым светом луны! -- Дорогое привидение, -- ласково сказал Фредриксон, -- по-моему, у тебя нервы немного того -- не в порядке. Давай договоримся: ты обещаешь пугать кого-нибудь в другом месте, а я научу тебя, как можно пугать по-другому. Идет? -- Фредриксон здорово придумывает всякие штуки! -- воскликнула Мюмла. -- Ты даже не представляешь себе, что можно сделать из фосфора и тонкой жести! Можно до смерти напугать дронта Эдварда! -- И Самодержца, -- добавил я. Привидение заколебалось. -- Можешь, например, заиметь свою собственную (туманную) сирену, -- намекнул Фредриксон. -- А ты, случайно, не знаешь, как делают фокус с просмоленными нитками? -- Нет. А как это? -- заинтересовалось привидение. -- Берешь обыкновенные нитки, -- пояснил Фредриксон. -- Привязываешь их к чьим-нибудь ногам, потом прячешься и натираешь нитки смолой... Дьявольски страшно... -- На мой дьявольский глаз, ты ужасно симпатичный! -- воскликнуло привидение и, свернувшись клубочком, улеглось у ног Фредриксона. -- Может, ты и скелет раздобудешь? Говоришь -- из тонкой жести? У меня тонкая есть... До рассвета Фредриксон объяснял про пугание и чертил разные пугательные конструкции на песке. Ему явно нравилось это детское занятие. Утром Фредриксон отправился на работу в парк Сюрпризов, а привидение мы избрали в члены Королевской Вольной колонии с присвоением почетного титула "Страх на острове Ужасов". -- Послушай-ка, привидение, -- сказал я. -- Хочешь жить у меня в доме? Мне что-то скучно одному. Ясное дело, я вовсе не трус, но иногда по ночам бывает страшновато... -- Клянусь адскими собаками, -- начало привидение и стало едва видимым от злости. Но сразу же успокоилось и сказало: -- Да, пожалуй, это очень любезно с твоей стороны. Я устроил привидению постель в ящичке из-под сахара, а чтобы ему было уютнее, выкрасил ящик в черный цвет и украсил бордюрчиком из скрещенных костей. На обеденной миске я (к большому удовольствию Шнырька) написал: "ЯД". -- Ужасно уютно, -- заухало привидение. -- Ничего, если я погремлю немножко ровно в полночь? У меня это уже как бы вошло в привычку. -- Пожалуйста, греми, -- ответил я, -- только не дольше пяти минут, и не сломай трамвайчик. Он очень ценный. -- Ну ладно, пять минут, -- согласилось привидение. -- Но за ночь летнего солнцестояния я не отвечаю. ГЛАВА СЕДЬМАЯ, в которой я описываю триумф преображенного "Морского оркестра" и богатое приключениями погружение в морскую глубину Вот и миновал день летнего солнцестояния (между прочим, в этот день родилась младшая дочь Мюмлымамы -- Мю. Ее имя значит: самая маленькая на свете). Цветы распустились, созрели яблоки, поспели и были ведены другие вкусные фрукты, и я, не зная, как это случилось, сделался домовитым домоседом. Дело зашло так далеко, что я даже посадил бархатцы на командирском мостике навигационной каюты и начал играть со Шнырьком и Самодержцем в пуговицы. Ничего необыкновенного не происходило. Мое привидение сидело в углу возле кафельной печки и вязало шарф и чулки -- весьма полезное занятие для привидения, у которого плохо с нервами. Вначале ему в самом деле удавалось напугать подданных короля, но потом привидение заметило, что подданным нравится, когда их пугают, и перестало этим заниматься. А Мюмла выдумывала небылицы одна увлекательней другой. Один раз пустила слух, что дронт Эдвард нечаянно растоптал Самодержца! Я, к сожалению, привык всему верить и очень обижаюсь, узнав, что меня обманули и что надо мной насмехаются. Иногда к нам на отмель приходил дронт Эдвард и ругался по старой привычке. Юксаре отвечал ему тем же. А вообще-то Юксаре был ужасным бездельником: ел да спал, загорал, хихикал вместе с Мюмлой-мамой да лазил по деревьям. Сначала он перелезал и через каменные стены, но когда узнал, что это не запрещается, перестал. Тем не менее он уверял, будто чувствует себя здесь отлично. Иногда я видел, как мимо проплывают хатифнатты, и после этого целый день ходил грустный. И еще. Я стал ужасно беспокойный, мне вдруг до смерти надоела благополучная и однообразная жизнь и захотелось, так сказать, отчалить отсюда. Наконец такая возможность представилась. У двери навигационной каюты появился Фредриксон, на голове у него была новенькая капитанская фуражка с двумя позолоченными крылышками! Я бросился опрометью вниз по лестнице. -- Привет, Фредриксон! -- закричал я. -- Ты заставил его летать?! Он положительно замахал ушами. -- Ты рассказал об этом кому-нибудь? -- спросил я. Сердце у меня сильно колотилось. Он отрицательно покачал головой. И в ту же секунду я снова превратился в искателя приключений. Я чувствовал себя большим, сильным и красивым! Ведь Фредриксон мне первому рассказал, что изобретение готово! Даже Самодержец еще не знал об этом. -- Скорее! Скорее! -- закричал я. -- Давайте укладывать вещи! Я раздам свои бархатцы. Подарю свой дом! Ах, Фредриксон, меня просто распирает от всяких идей и ожиданий! -- Это хорошо, -- сказал Фредриксон. -- Но сначала будет торжественное открытие и экспериментальный полет. Мы же не можем допустить, чтобы король лишился праздника. Экспериментальный полет должен был начаться в тот же день. Преображенный речной пароход, накрытый красной тканью, стоял на помосте перед троном Самодержца. -- Черное покрывало было бы куда уместнее, -- заметило привидение и принялось вязать с таким остервенением, что нитки аж заскрипели. -- Или кисея, серая, как полуночный туман. Ну знаете, цвет ужаса. -- Надо же такое болтнуть! -- сказала Мюмла-мама, которая пришла на открытие, прихватив с собой всех своих детей. -- Здравствуй, дорогая дочка! Ты уже познакомилась со своими самыми младшими братцами и сестричкой? -- Милая мамочка, значит, у меня опять появились новенькие родственники? -- вздохнула Мюмла. -- Скажи им, что их старшая сестра -- принцесса Королевской Вольной колонии -- полетит вокруг Луны на летающем речном пароходе. Братцы шаркнули лапками, а сестричка поклонилась и уставилась на нее. Фредриксон залез под покрывало, чтобы проверить, все ли в порядке. -- Что-то застряло в выхлопной трубе, -- пробормотал он. -- Юксаре! Поднимись на борт и пусти в ход большую щетку! Через минуту большая щетка заработала, и из выхлопной трубы полилась какая-то каша и брызнула Фредриксону в глаза. -- Что за ерунда! -- оторопел он. -- Овсяная каша! Деточки Мюмлы-мамы закричали от радости... -- Извините, -- сказал, чуть не плача, Шнырек. -- Я не выбрасывал остатки завтрака в выхлопную трубу! -- В чем дело? -- недовольно спросил Самодержец. -- Можем Мы начинать Нашу торжественную речь или вы еще не готовы? -- Да это все моя малютка Мю! -- восторженно пояснила Мюмла-мама. -- Такое необыкновенное дитя! Вылить кашу в выхлопную трубу! Надо же такое придумать! -- Успокойтесь, мадам, -- довольно холодно сказал Фредриксон. -- Так Мы можем начинать или нет? -- ерепенился король. -- Начинайте, Ваше величество, -- ответил я. Громко запищала туманная сирена, потом приблизился Добровольный оркестр хемулей, и Самодержец под ликующие крики собравшихся уселся на трон. Когда все замолчали, он сказал: -- Наш бестолковый старый народ! Сейчас подходящий случай сказать вам несколько глубокомысленных слов. Взгляните на Фредриксона, Нашего Придворного Изобретателя. Он приготовил Нам самый большой сюрприз: нечто для передвижения по земле, по воде и по воздуху. Задумайтесь! Вот вы нюхаете табак в своих норах, что-то грызете, в чем-то роетесь, хлопочете не по делу и болтаете чепуху. А ведь Мы по-прежнему ожидаем от вас больших дел. Наши злосчастные, невезучие возлюбленные подданные! Постарайтесь придать немного блеска и славы Нашим холмам, а если это вам не под силу, то прокричите, по крайней мере, "ура!" герою дня! Грянуло дружное "ура!" -- да так, что земля задрожала. Хемули заиграли Королевский праздничный вальс, и, осыпанный дождем из роз и японских жемчужин, вперед вышел Фредриксон и дернул за шнур. Какое мгновение! Покрывало медленно сползло с парохода. Перед нами была незнакомая, странная крылатая металлическая машина! Мне стало ужасно грустно. Но тут я увидел нечто такое, что примирило меня с этим преображением: на пароходе ярко-синей краской было выведено прежнее название -- "Морской оркестр"! Добровольный оркестр хемулей грянул гимн Самодержцу, ну вы же его знаете, с припевом: "Теперь-то все вы удивились, ха-ха-ха!" Мюмла-мама растрогалась до слез. Фредриксон надвинул фуражку на уши и поднялся на борт в сопровождении Королевской Вольной колонии (дождь из роз и японских жемчужин продолжаался), и ooт же к пароходу кинулись дети Мюмлы-мамы. -- Извините! -- вдруг закричал Шнырек и спрыгнул вниз со сходней. -- Я не решаюсь! Подняться в воздух? Меня снова укачает! Он нырнул в толпу и исчез. В то же мгновение машина вздрогнула и зарычала. Дверцы плотно захлопнулись, и "Морской оркестр" нерешительно заерзал на помосте. Затем он так сильно качнулся, что я упал навзничь. Когда я робко глянул в окно, то увидел внизу верхушки деревьев парка Сюрпризов. -- Он летит! Летит! -- закричал Юксаре. Я не нахожу слов, чтобы передать удивительное чувство, охватившее меня, когда мы воспарили над землей. Внезапно я ощутил себя легким и элегантным, как ласточка, все заботы покинули меня, я был быстр