однялась, и колокольчик весело зазвенел. -- И верно, -- медленно сказала она, -- совсем необязательно их приглашать, если никому из нас это не доставляет удовольствия. Не правда ли? -- Конечно, необязательно, -- поддержала ее фрекен Снорк. -- И никто не огорчится, если я остаток своей жизни буду праздновать с кем захочется? Пусть они мне даже не родственники? -- Никому и в голову не придет огорчаться, -- заверил ее Муми-тролль. И Филифьонка просияла, словно сбросила с души огромную тяжесть. -- И как же все просто, -- сказала она. -- И как прекрасно! Теперь мы впервые в моей жизни весело отметим день летнего солнцестояния. И отметим его на славу! Ах, какие вы милые, какие милые, что придумали такой интересный праздник! День летнего солнцестояния получился настолько интересный, что Филифьонка и мечтать об этом не могла. -- Выпьем за папу и маму! -- произнес Муми-тролль и осушил свой стакан. (Как раз в эту минуту Муми-папа на борту плавучего театра предложил тост за своего сына. "За возвращение Муми-тролля! -- торжественно произнес он. -- За фрекен Снорк и малютку Мю!") Все были сыты и довольны. -- А теперь давайте разожжем костер в честь праздника, -- предложила Филифьонка. Она загасила лампу и сунула в карман спички. Небо было еще такое светлое, что можно было различить каждую былинку на земле. За верхушками елей, куда только что закатилось солнце, замешкалась в ожидании следующего дня алая полоска. Они побрели через примолкший лес и вышли на заливные луга, где белая ночь была еще светлее. -- Как странно пахнут нынче ночью цветы! -- сказала Филифьонка. Едва ощутимый запах горелой резины тянулся над лугами. Наэлектризованная трава потрескивала. -- Пахнет хатифнаттами, -- удивленно сказал Муми-тролль. -- Но обычно в это время года они уплывают под парусами в морское путешествие. Правда? Тут фрекен Снорк обо что-то споткнулась. -- "ЗАПРЕЩАЕТСЯ ПРЫГАТЬ!" -- прочитала она. -- Какая ерунда! Глядите, здесь полно табличек, до которых больше никому нет дела. -- Как удивительно, что все разрешается! -- воскликнула Филифьонка. -- Ну и ночь! А не сжечь ли нам эти таблички? Не устроить ли из них праздничный костер и не поплясать ли вокруг него, пока все не сгорит? И летний костер запылал! Огонь с ревом набрасывался на таблички с надписями "ЗАПРЕЩАЕТСЯ ПЕТЬ", "ЗАПРЕЩАЕТСЯ СОБИРАТЬ ЦВЕТЫ!", "ЗАПРЕЩАЕТСЯ СИДЕТЬ НА ТРАВЕ!". Огонь, весело потрескивая, пожирал большие черные буквы, и снопы искр взметались к бледному ночному небу. Густой дым клубами вился над полями и белыми коврами повисал в воздухе. Филифьонка запела. Она разгребала веткой горящие угли и танцевала у костра на своих худущих ногах. -- Никаких дядюшек! Никаких тетушек! Никогда, никогда! Вимбели-бамбели-бю! Муми-тролль и фрекен Снорк сидели рядом, любуясь костром. -- Как ты думаешь, что делает в эту минуту моя мама? -- спросил Муми-тролль. -- Конечно, празднует, -- ответила фрекен Снорк. Таблички горели, и к небу взлетали фейерверки искр, а Филифьонка кричала: -- Ура! -- Я скоро усну, -- признался Муми-тролль. -- Значит, нужно собрать девять разных цветочков? -- Девять, -- подтвердила фрекен Снорк. -- И поклянись, что не произнесешь ни слова. Муми-тролль торжественно кивнул головой. Он сделал несколько выразительных жестов, означавших "спокойной ночи, увидимся завтра утром", и зашлепал по мокрой от росы траве. -- Я тоже хочу собирать цветы, -- сказала Филифьонка. Она выскочила прямо из дыма, вся в саже, но довольная. -- Я тоже хочу с вами ворожить. Сколько ты знаешь колдовских заклинаний? -- Я знаю одно страшное колдовство, которым занимаются в ночь летнего солнцестояния, -- прошептала фрекен Снорк. -- Это колдовство такое страшное, что у него даже нет названия. -- Сегодня ночью я способна на что угодно, -- заявила Филифьонка и горделиво зазвенела колокольчиком. Фрекен Снорк огляделась по сторонам. Затем она наклонилась вперед я прошептала Филифьонке в самое ухо: -- Сначала надо обернуться семь раз вокруг себя, бормоча заклинание и стуча ногами по земле. Затем надо, пятясь, дойти до колодца и заглянуть в него. И тогда можно увидеть в воде своего суженого, ну того, на ком ты женишься! -- А как его оттуда вытащить? -- спросила потрясенная Филифьонка. -- Фу ты, там же только его лицо, -- пояснила фрекен Снорк. -- Лишь его отражение! Но сначала надо собрать девять разных цветочков. Раз, два, три! И если ты скажешь сейчас хоть слово, ты никогда не выйдешь замуж! Костер медленно угасал, превращаясь в тлеющие угли, над полями начал носиться утренний ветерок, а фрекен Снорк и Филифьонка все собирали свои волшебные букеты. Иногда они посматривали друг на друга и смеялись, потому что это не запрещалось. Вдруг они увидели колодец. Филифьонка пошевелила ушами. Фрекен Снорк кивнула. От страха у нее побелела мордочка. Они принялись что-то бормотать и выписывать круги, притоптывая ногами. Седьмой круг был самым долгим, потому что теперь им стало по-настоящему жутко. Но если ух начал ворожить в ночь на Иванов день, то надо продолжать, а то еще неизвестно, чем все кончится. С бьющимся сердцем, пятясь, подошли они к колодцу и остановились. Фрекен Снорк взяла Филифьонку за лапу. Солнечная полоска на востоке стала шире, а дым от костра окрасился в нежный розовый цвет. Быстро обернувшись, они поглядели в воду. Они увидели самих себя, край колодца и посветлевшее небо. Дрожа, они стали ждать. Они ждали долго. И вдруг -- нет, даже страшно сказать! -- вдруг они увидели, как громадная голова вынырнула рядом с их отражением в воде. Голова какого-то хемуля! То был злой и ужасно уродливый хемуль в полицейской фуражке! В тот самый миг, когда Муми-тролль срывал свой девятый цветок, он услышал отчаянный крик. Бросившись бежать, он увидел огромного хемуля, который одной лапой тряс фрекен Снорк, а другой -- Филифьонку. -- Ну теперь вы все трое угодите в кутузку! -- кричал Хемуль. -- Поджигатели! Морровы дети! Попробуйте только сказать, что это не вы сорвали все таблички и сожгли их. Попробуйте, если посмеете! Но этого они, разумеется, не могли сделать. Ведь они поклялись не произносить ни слова! ГЛАВА ВОСЬМАЯ О том, как пишут пьесу Страшно подумать, что было бы, если бы Муми-мама, проснувшись в день летнего солнцестояния, узнала, что Муми-тролль сидит в тюрьме! Или если бы кто-нибудь рассказал Мюмле, что ее младшая сестренка, обмотавшись ангорской шерстью, спит в шалаше из еловых веток, который соорудил Снусмумрик. Ничего этого они не знали, и им оставалось только надеяться на лучшее. Ведь на долю семейства муми-троллей выпадало приключений куда больше, чем на долю любой другой семьи, и разве все не кончалось благополучно?! -- Малышка Мю привыкла сама заботиться о себе. Я больше беспокоюсь о том, кто ненароком окажется рядом с ней, -- сказала Мгомла. Муми-мама выглянула из окна. Шел дождь. "Только бы они не простудились", -- подумала она и осторожно уселась на кровать. Она была вынуждена проявлять осторожность. После того как они сели на мель, пол перекосило, и Муми-папе пришлось прибить мебель к полу гвоздями. Хуже всего приходилось им во время еды, потому что тарелки то и дело скатывались на пол, а когда папа пытался крепко прибить их гвоздями, они раскалывались. У всех было такое чувство, будто они постоянно занимаются альпинизмом и поднимаются в горы, так как они ступали одной ногой чуть выше, а другой -- чуть ниже. Муми-папа стал опасаться, что их ноги начнут расти неодинаково. (Правда, Хомса считал, что если ходить немного в противоположном направлении, то ноги выровняются.) Эмма, как обычно, подметала пол. Она с трудом карабкалась наверх, подталкивая перед собой мусор. На полпути мусор снова скатывался вниз, и ей приходилось все начинать сначала. -- Разве не лучше мести в другую сторону? -- осторожно предложил Муми-папа. -- Здесь я никому не позволю меня учить, как мести, -- возмутилась Эмма. -- Я так мету сцену с тех пор, как вышла замуж за маэстро Филифьонка, и так буду мести, пока не умру. -- А где же сейчас твой муж, Эмма? -- спросила Муми-мама. -- Он умер, -- с достоинством ответила Эмма. -- Ему на голову упал железный занавес, и им обоим пришел конец. -- О, бедная, бедная Эмма! -- воскликнула мама. Эмма порылась в кармане и вытащила пожелтевшую фотографию. -- Вот как выглядел Филифьонк в молодости, -- сказала она. Муми-мама взглянула на фотографию. Маэстро Филифьонк стоял на фоне картины с изображенными на ней пальмами. На его физиономии выделялись огромные усы, а рядом с ним примостился кто-то ужасно озабоченный, с маленьким колпачком на голове. -- Какой представительный! -- воскликнула Муми-мама. -- И картину за его спиной я узнаю. -- Это задняя кулиса для "Клеопатры", -- холодно заметила Эмма. -- Эту молодую даму зовут Клеопатра? -- спросила мама. Эмма схватилась за голову. -- "Клеопатра" -- это название пьесы, -- устало пояснила она. -- А молодая дама рядом с ним -- это дочь его сводной сестры Филифьонка. Удивительно несимпатичная племянница. Она присылает нам каждый год открытки с приглашением на праздник летнего солнцестояния, но я не утруждаю себя ответами. Вероятно, ей просто хочется пристроиться в театр. -- И вы ее не пускаете? -- с упреком спросила мама. Эмма даже бросила метлу. -- Сил моих больше нет! -- воскликнула она. -- Вы ничего не знаете о театре, пичегошеньки. Меньше чем ничего. И хватит об этом. -- Не могли бы вы, Эмма, немножко просветить меня? -- робко попросила Мумп-мама. Эмма заколебалась, но затем решила смилостивиться. Она села на краешек постели возле Муми-мамы и сказала: -- Театр -- это не зал и не палуба парохода. Театр -- это самое важное в мире, потому что там показывают, какими все должны быть и какими мечтают быть, -- правда, многим не хватает на это смелости, -- и какие они в жизни. -- Так это же исправительный дом! -- в ужасе воскликнула Муми-мама. Эмма терпеливо покачала головой. Она взяла клочок бумаги и дрожащей лапкой нарисовала театр для Муми-мамы. Она объяснила что к чему и записала, чтобы Муми-мама ничего не забыла. Пока Эмма рисовала, подошли все остальные и окружили ее. -- Вот так было в театре, когда мы ставили "Клеопатру", -- рассказывала Эмма. -- Зрительный зал (а не гостиная) был полон людей, и никто не шелохнулся и слова не вымолвил, пока шла премьера (это значит, что пьесу играют в самый первый раз). Когда зашло солнце, я, как обычно, зажгла огни рампы и три раза стукнула об пол, прежде чем поднялся занавес. Вот так! -- Это зачем? -- спросила Мюмла. -- Чтобы было более торжественно, -- призналась Эмма, и ее маленькие глазки сверкнули. -- Это словно зов судьбы, рок, понятно? Занавес поднимается, красный прожектор освещает Клеопатру, публика затаила дыхание... -- А Реквизит тоже был там? -- спросил Хомса. -- Реквизит -- это название комнаты, -- пояснила Эмма. -- Там хранится все, что нужно для спектакля. О, примадонна была необыкновенно красива и трагична... -- Примадонна? -- переспросила Миса. -- Ну это самая важная из актрис. Она всегда играет самую лучшую роль и всегда получает то, что хочет. Но упаси меня от этой чести... -- Я хочу быть примадонной, -- прервала Эмму Миса. -- Только мне бы хотелось сыграть печальную роль, чтобы можно было вскрикивать, рыдать и плакать. -- Тогда тебе надо играть в трагедии или драме, -- пояснила Эмма. -- И умереть в последнем акте. -- Вот именно! -- воскликнула Миса. Щеки ее пылали. Подумать только, стать совсем не той, кто ты есть на самом деле! Никто тогда больше не скажет: "Вот идет Миса", -- а будут говорить: "Посмотри на эту трагическую даму в красном бархате... великую примадонну... Видно, она много страдала". -- Ты теперь будешь выступать перед нами? -- спросил Хомса. -- Я? Выступать? Перед вами? -- прошептала Миса, и на глаза ее навернулись слезы. -- Тогда и я хочу быть примадонной, -- сказала Мюмла. -- А что ты будешь играть? -- недоверчиво спросила Эмма. Муми-мама посмотрела на папу. -- Ты, наверное, мог бы написать пьесу, если Эмма тебе поможет, -- сказала она. -- Ведь ты написал мемуары. Наверное, не так уж трудно писать и стихи? -- Куда там! Не умею я писать пьесы, -- сказал папа и покраснел. -- Конечно, ты сумеешь, дорогой, -- стояла на своем мама. -- А мы выучим твою пьесу наизусть. Все придут смотреть, как мы играем в театре. Много-много разного народу; их будет все больше и больше, и они станут рассказывать своим знакомым, как это замечательно. Наконец слух о театре дойдет до Муми-тролля, и он найдет дорогу к дому. Муми-тролль, фрекен Снорк, малышка Мю вернутся домой, и все кончится благополучно! -- закончила свою речь Муми-мама и захлопала в ладоши от радости. Все с сомнением посмотрели друг на друга, потом взглянули на Эмму. Та развела лапами. -- Наверное, получится что-то ужасное, -- сказала она. -- Но если вам так хочется потерпеть фиаско, я не откажусь давать вам советы. Иногда, когда у меня найдется свободная минутка. -- И продолжала рассказывать, как играют в театре. Вечером Муми-папа уже закончил пьесу. И прочитал ее всем. Никто не прерывал его, и когда он закончил, воцарилась тишина. Наконец Эмма сказала: -- Нет, нет и еще раз нет! -- Неужели так уж плохо? -- спросил расстроенный папа. -- Хуже некуда, -- ответила Эмма. -- Послушай только: Не боюсь я льва, Убиваю его всегда! Ужасно! -- Но я непременно хочу, чтобы был лев, -- упрямо возразил папа. -- Нужно писать гекзаметром! Гекзаметром, а не рифмовать. -- А что такое гекзаметр? -- спросил папа. -- А вот что: тамтара-тамтара-тамтара-тамтара, тамтара-там- та, -- объяснила Эмма. Папа просиял. -- Перепиши все гекзаметром, -- посоветовала Эмма. -- И запомни, что в настоящей трагедии, написанной старинным стилем, все должны быть в родстве друг с другом. -- Но как же они могут так злиться друг на друга, если они в родстве? -- спросила Муми-мама. -- И как можно без принцессы? Без счастливого конца? Ведь так грустно, когда кто-то умирает. -- Это трагедия, дорогая моя, -- сказал папа. -- И обязательно в конце кто-то должен умереть. Еще лучше, если умрут все, кроме одного, но желательно, чтобы и он тоже. Так посоветовала Эмма. -- Пусть я умру в конце, -- пропищала Миса. -- А может, мне убить Мису? -- спросила Мюмла. -- Я-то думал, что Муми-папа напишет детектив, -- разочарованно протянул Хомса. -- Такой, чтобы всех подозревали и было множество версий, над которыми бы пришлось поломать голову. Папа обиженно встал и стал собирать свои листки. -- Если вам не нравится моя пьеса, пожалуйста, пишите сами новую, -- сказал он. -- Голубчик, -- утешала его мама, -- мы находим пьесу замечательной. Не правда ли? -- Конечно, -- подтвердили все в один голос. -- Вот видишь, она всем нравится, -- сказала мама. -- Только чуть подправь ее, измени содержание и стиль. Я позабочусь, чтобы никто не мешал тебе. И пока ты работаешь, возле тебя будет стоять вазочка с карамельками. -- Ладно, -- согласятся папа. -- Но лев должен остаться! -- Разумеется, без льва не обойтись, -- поддакнула мама. Муми-папа трудился вовсю. Все молчали, боясь произнести хоть слово или шевельнуться. Едва закончив рукопись, папа сразу стал читать вслух. Мама все время подкладывала ему карамельки. Все были возбуждены и полны больших надежд. Ночью им не спалось. Эмма почувствовала, как у нее прибавляются силы. Она не думала ни о чем другом, кроме генеральной репетиции. ГЛАВА ДЕВЯТАЯ Об одном несчастном папе Утром того самого дня, когда Муми-папа писал свою пьесу, а Муми-тролль попал в тюрьму, Снусмумрик проснулся оттого, что сквозь еловые ветки в шалаш стали просачиваться дождевые капли. Боясь разбудить малышей, он осторожно выглянул из шалаша. Там, в мокром лесу, на ковре из полевых гвоздик рос прекрасный зеленый папоротник, но Снусмумрик пожалел, что вместо этого цветочного ковра не было поля с репой или брюквой. "Да, вот так же, наверно, чувствуешь себя, когда становишься отцом, -- подумал он. -- Чем я буду сегодня кормить малышей? Мю не съест много, но эта орава опустошит весь рюкзак". Он обернулся и посмотрел на маленький лесной народец, спавший в шалаше прямо на поросшей мхом земле. "Теперь они еще начнут чихать от дождя, -- мрачно подумал он про себя. -- Да и это не самое страшное. Просто не знаю, что и придумать, чтобы развлечь их. Курить они не хотят. Мои рассказы их пугают. И времени стоять на голове целый день у меня нет, потому что тогда я не доберусь в долину муми-троллей до самой осени. Как будет хорошо, когда Муми-мама возьмет их всех на свое попечение! Муми-тролль, -- с неожиданной нежностью подумал Снусмумрик. -- Мы снова будем плавать вместе при лунном свете, а потом поболтаем в пещере..." Одному из малышей приснился страшный сон, и он начал кричать. Все остальные проснулись и тоже заорали из солидарности с ним. - Тсс! -- шикнул на малышей Снусмумрик. -- Хопетихоп! Титте-рити! Но это не помогло. -- Им вовсе не смешно, -- пояснила малышка Мю. -- Ты должен сделать, как моя сестра. Скажи им, что если они не замолчат, ты их убьешь. Потом ты попросишь у них прощения и дашь им карамелек. -- И это помогает? -- Не особенно, -- ответила малышка Мю. Снусмумрик поднял шалаш из еловых веток и бросил его в кусты можжевельника. -- Вот так надо поступать с домом, в котором уже переночевали. Лесные малыши сразу притихли и наморщили носики, покрытые каплями моросящего дождя. -- Идет дождь, -- сказал один. -- Хочу есть, -- сказал другой. Снусмумрик беспомощно посмотрел на малышку Мю. -- Попугай их Моррой! -- предложила она. -- Так делает моя сестра. -- А ты тогда слушаешься? --спросил Снусмумрик. -- Конечно, нет! -- ответила Мю и так расхохоталась, что повалилась на спину. Снусмумрик вздохнул. -- Ну пошли, -- приказал он. -- Да побыстрее! Поторапливайтесь, я вам кое-что покажу! -- А что? -- заинтересовались малыши. -- Кое-что, -- неопределенно протянул Снусмумрик и покрутил в воздухе лапой. -- Так просто ты не отделаешься, -- сказала малышка Мю. Они все шли и шли. А дождь все лил и лил. Лесные малыши чихали, теряли башмачки и ныли, почему им не дают бутербродов. Некоторые ссорились друг с другом и вступали в драку. Один забил себе нос хвоей, другой укололся об ежа. Снусмумрик почти пожалел Сторожиху парка. Одного малыша он нес на полях шляпы, двоих -- на плечах, двоих -- под мышками. Мокрый и несчастный, он пробирался сквозь густой черничник. И когда ему стало уже совсем невмоготу, он увидел перед собой полянку. Посреди полянки стоял домик, его трубу и столбы калитки обвивали гирлянды увядших листьев. Пошатываясь, Снусмумрик добрел до двери, постучал и стал ждать. Никто не открывал. Он забарабанил сильнее. Ни звука. Тогда он толкнул дверь и вошел в домик. Там никого не было. Цветы на столе тоже увяли, а часы остановились. Он опустил малышей на пол и подошел к остывшей плите. Там красовался пирог. Снусмумрик прошел в кладовку. Малыши терпеливо ожидали его. Стояла тишина. Но вот Снусмумрик вернулся и поставил на стол горшок с бобами. -- Ешьте, пока не потолстеете. Затем мы немножко передохнем и успокоимся, а я тем временем узнаю, как вас зовут. Дайте мне огонька для трубки! Все малыши бросились зажигать Снусмумрику трубку, а чуть позже в очаге уже пылал огонь, а все платьица и штанишки сушились на веревке. На столе стояло огромное блюдо дымящихся бобов. За окном с беспросветно-серого неба сплошным потоком лил дождь. Было слышно, как дождь шелестел по крыше и как дрова потрескивали в плите. -- Ну как? -- спросил Снусмумрик. -- Кто хочет играть в песочнице? Лесные малыши посмотрели на него, рассмеялись и принялись поедать коричневые бобы Филифьонки. Но сама Филифьонка и не подозревала, что к ней явились гости. Она сидела в тюрьме за нарушение правил общественного порядка. ГЛАВА ДЕСЯТАЯ О генеральной репетиции Шла генеральная репетиция пьесы Муми-папы, и горели все лампы, хотя до вечера было еще далеко. Бобрам пообещали контрамарки на премьеру, назначенную на следующий день. За это они сняли театр с мели и вывели его на глубину. Сцена, правда, все же была слегка перекошена, что было довольно неудобно. Ее закрыли занавесом, красным и таинственным, а перед сценой покачивалась целая флотилия лодок. Любопытные зрители ждали с самого восхода солнца. Они запаслись обедом, так как генеральные репетиции всегда продолжаются долго. -- Мама, что такое генеральная репетиция? -- спросил маленький ежик в одной из лодок. -- Это когда они примериваются в самый последний раз, чтобы быть совершенно уверенными в том, что все идет как надо, -- ответила мама-ежиха. -- Завтра они будут играть по-настоящему, и тогда за спектакль нужно будет платить. А сегодня спектакль для таких бедных ежей, как мы, бесплатный. Но за занавесом артисты совсем не были уверены, что все идет как надо. Муми-папа наспех переписывал пьесу. Миса плакала. -- Мы же сказали, что обе хотим умереть в конце! -- разорялась Мюмла. -- Почему только ее должен съесть лев? Ведь мы обе невесты льва. Разве ты не помнишь? -- Хорошо, хорошо, -- нервно бормотал папа. -- Сначала лев съест тебя, а потом Мису. Но не мешай мне, я пытаюсь думать гекзаметром! -- Кто же тогда состоит с ним в родстве? -- озабоченно спросила мама. -- Вчера Мюмла была замужем за твоим уехавшим сыном. А теперь, выходит, замужем за ним Миса, а я что же, ее мама? И Мюмла не замужем? -- Не хочу быть не замужем, -- тотчас ответила Мюмла. -- Будьте сестрами! -- в отчаянии воскликнул папа. -- И тогда Мюмла будет твоей невесткой. Я хочу сказать -- моей. Вернее, твоей теткой, сестрой твоего отца. -- Но это никуда не годится, -- вмешался Хомса. -- Если Муми-мама твоя жена, то невестка не может быть твоей теткой. -- Все это не имеет никакого значения, -- сказал Муми-папа. -- И вообще не будет вам никакой пьесы! -- Успокойтесь и возьмите себя в руки, -- с неожиданным пониманием сказала Эмма. -- Все обойдется. Публика ведь не за тем идет в театр, чтобы понимать. -- Душечка Эмма, -- умоляла Муми-мама. -- Платье мне слишком узко... оно все время расходится на спине. -- И запомни! -- прошипела Эмма, держа во рту булавки. -- Нельзя казаться веселой, когда она придет и станет говорить, что сын ее отравил свою душу ложью! -- Ну, конечно, не буду! -- заверила Эмму Муми-мама. -- Я обещаю казаться печальной. Миса зубрила свою роль. Вдруг она отбросила листок и закричала: -- Роль слишком веселая, она мне не подходит! -- Замолчи, Миса! -- строго сказала Эмма. -- Мы начинаем. Освещение готово? Хомса включил желтый прожектор. -- Красный! Красный! -- закричала Мюмла. -- Мой выход красный! Почему он всегда путает свет? -- Так всегда бывает, -- успокоила ее Эмма. -- Вы готовы? -- Я не знаю своей роли, -- в панике пробормотал Муми-папа. -- Я не помню ни единого слова. Эмма похлопала его по плечу. -- Понятно, -- сказала она. -- Все как и положено на генеральной репетиции. Она ударила три раза палкой об пол, и в лодках воцарилась тишина. Счастье теплой волной согрело ей душу, когда она принялась крутить ручку, поднимая занавес. Возгласы восхищения раздались среди немногочисленных зрителей, присутствовавших на генеральной репетиции. Большинство из них никогда не бывали раньше в театре. Они увидели мрачные скалы в багряном освещении! Несколько правее платяного шкафа с зеркалом (задрапированного черным покрывалом) сидела Мюмла в тюлевой юбке с венчиком бумажных цветов на макушке. Мгновение она с интересом смотрела на зрителей, расположившихся за рампой, а потом принялась быстро, без тени смущения, декламировать; Я умру нынче ночью, хотя невиновность моя к небесам вопиет, обернись море кровью, а весенняя земля грозой, прекрасная, как распускающаяся роза, с росой юности на лбу, я грубо и жестоко попрана горьким роком. Внезапно за кулисами раздалось пронзительное завывание Эммы: О, роковая ночь! О, роковая ночь! О, роковая ночь! Муми-папа вышел из левой кулисы с плащом, небрежно переброшенным через плечо. Он повернулся к публике и стал читать дрожащим голосом: Узы родства и дружбы должны быть разорваны, когда меня призывает мой долг, ах, неужто корону мою узурпирует сестра моего внука, сына дочери? Заметив, что ошибся, папа снова прочитал: ...ах, неужто корону мою узурпирует тетка моего внука, сына дочери? Муми-мама, высунув мордочку, прошептала: ...неужто корону мою узурпирует сестра моей невестки, жены сына! -- Да, да, да, -- подтвердил Муми-папа. -- Я пропущу эти слова. -- Шагнув к Мюмле, спрятавшейся за зеркальным шкафом, он произнес: О ты, неверная Мюмла, дрожи и слушай, как страшный лев в ярости сотрясает свою клетку и рычит от голода на луну! Наступило долгое молчание. ... от голода на луну! -- чуть громче повторил папа. Но ничего не произошло. Обернувшись налево, Муми-папа спросил: -- Почему не рычит лев? -- Не стану рычать, пока Хомса не подвесит луну, -- заявила Эмма. Хомса высунулся из-за кулис. -- Миса обещала сделать луну и не сделала, -- оправдывался он. -- Ладно, ладно, -- поспешно сказал Муми-папа. -- Пусть Миса лучше явится на сцену, я все равно вышел из образа. Миса важно выплыла на сцену в красном бархатном платье. Она стояла несколько мгновений безмолвно, закрыв лапой глаза и упиваясь тем, что она примадонна. Это было бесподобно! -- "О, какая радость!" -- подсказала Муми-мама, подумав, что Миса забыла свою роль. -- Я держу паузу! -- тихонько огрызнулась Миса. Она приблизилась к рампе и простерла лапы к публике. Что-то щелкнуло. Это Хомса запустил вентилятор в осветительской. -- Что это, пылесос? -- спросил ежик. -- Помолчи! -- заворчала ежиха. Миса начала декламировать трагическим голосом: О, радость созерцать, как голова твоя раскалывается на куски!.. Она оступилась, запуталась в бархатном платье и прямо со сцены упала в лодку, где сидели ежи. Зрители закричали "ура!" и снова водрузили Мису на сцену. -- Только не волнуйся, фрекен, -- напутствовал ее пожилой бобер. -- Давай сразу откусывай ей голову! -- Кому? -- в недоумении спросила Миса. -- Тетке вашей внучки, разумеется, -- пояснил бобер. -- Они ничего не поняли, -- зашептал Муми-папа жене. -- Скорее выходи на сцену, будь добра! Мама быстренько подобрала юбки и, вынырнув на сцену с доброй и смущенной улыбкой, весело сказала: О судьба, укрой свое чело черным, как ночь, посланием, которое я несу! Твой сын обманом проложил себе путь и отравил свою душу ложью! О, роковая ночь! О, роковая ночь! О, роковая ночь! -- бубнила, словно молитву, Эмма. Муми-папа тревожно смотрел на маму. -- "Введите льва", -- прошептала она, желая ему помочь. -- Введите льва, -- повторил папа. -- Введите льва, -- неуверенно повторил он еще раз. А под конец закричал: -- Давайте сюда льва! За сценой послышался громкий топот. Затем выскочил лев, сделанный из старого покрывала. Передние лапы льва изображал один бобер, а задние -- другой. Публика визжала от восторга. Лев заколебался, потом подошел к рампе и поклонился и при этом разошелся на две части. Публика похлопала в ладоши и стала разъезжаться по домам. -- Еще не конец! -- кричал Муми-папа. -- Дорогой, они снова придут завтра утром, -- сказала мама. -- Эмма считает, что премьера не будет иметь успеха, если генеральная репетиция не кончится маленьким провалом. -- Ах, вот оно что! -- сказал, успокоившись, папа. -- Во всяком случае они часто смеялись, -- радостно добавил он. Миса отошла немного в сторону, чтобы успокоиться. Ее сердце страшно колотилось. -- Они аплодировали мне, -- прошептала она про себя. -- О, как я счастлива! Я буду всегда, всегда вот так счастлива! ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ О том, как обманывают тюремного надзирателя На следующее утро были разосланы театральные афиши. Птицы летали над заливом и сбрасывали театральные плакатики. Красочные афиши (их нарисовали Хомса и Мюмла) кружились над лесом, над берегом, над лугами, над водой, над крышами домов и садами. Одна афиша, покружив над тюрьмой, упала к ногам Хемуля. Он сидел и дремал на солнышке, натянув полицейскую фуражку на лоб. Хемуль тотчас заподозрил, что это было тайное послание узникам, и цепко схватил листок. Как раз сейчас у него под замком сидело не меньше трех узников, а больше у него никогда не бывало с тех пор, как он стал надзирателем тюрьмы. Уже около двух лет ему не доводилось никого стеречь, и понятно, почему он так боялся за своих подопечных. Итак, Хемуль водрузил на нос очки и вслух прочел афишу. -- "Премьера! -- читал он. -- НЕВЕСТЫ ЛЬВА, или РОДСТВЕННЫЕ УЗЫ Одноактная драма Муми-папы Действующие лица: МУМИ-МАМА, МУМИ-ПАПА, МЮМЛА, МИСА И ХОМСА Хор: ЭММА Входная плата -- любая еда. Начало: сегодня вечером, когда зайдет солнце, если не будет дождя и ветра. Окончание -- в тот час, когда детям пора спать. Представление состоится посреди залива Гранви- кен. Лодки можно брать напрокат у хемулей. Дирекция театра". -- Театр? -- задумчиво произнес Хемуль и снял очки. В его очерствевшем сердце затеплилась слабая искорка воспоминаний детства. Верно, тетя однажды водила его в театр. Они смотрели пьесу о какой-то спящей красавице принцессе, которая заснула под кустом роз. Было необычайно красиво, и Хемулю очень понравилось. Внезапно он понял, что ему снова захотелось в театр. Но кто будет сторожить узников? Он не помнил, чтобы хоть один хемуль когда-нибудь бездельничал. Бедный надзиратель ломал себе голову -- что делать? Он уткнулся носом в прутья железной клетки, стоявшей в тени, и сказал: -- Мне бы так хотелось пойти в театр сегодня вечером. -- В театр? -- переспросил Муми-тролль и навострил уши. -- Да, на спектакль "Невесты льва", -- заявил Хемуль и сунул афишу в клетку. -- Не знаю, кого мне оставить сторожить вас. Муми-тролль и фрекен Снорк посмотрели на театральную афишу, а потом друг на друга. -- Наверняка что-нибудь о принцессах, -- сказал Хемуль печальным голосом. -- Сколько лет прошло с тех пор, как я видел маленькую принцессу! -- Тебе надо обязательно пойти и посмотреть на нее, -- сказала фрекен Снорк. -- Разве у тебя нет на примете какого-нибудь доброго родственника, который тем временем посторожил бы нас? -- Конечно, у меня есть двоюродная сестра, -- ответил Хемуль. -- Но она слишком добрая и может вас выпустить. -- А когда нас казнят? -- внезапно спросила Филифьонка. -- Вот еще, никто не собирается вас казнить, -- смущенно ответил Хемуль. -- Вы будете сидеть в кутузке, пока не сознаетесь в том, что натворили... А потом вы должны будете сделать новые таблички и пять тысяч раз написать "запрещается". -- Но ведь мы не виноваты... -- начала было Филифьонка. -- Да-да-да! Опять за старое, -- прервал ее Хемуль. -- Я уже это слышал, так все говорят. -- Послушай-ка, -- сказал Муми-тролль. -- Ты будешь раскаиваться всю свою жизнь, если не пойдешь в театр. Конечно, там есть принцессы. Невесты льва. Хемуль пожал плечами и вздохнул. -- Ну не упрямься, -- уговаривала его фрекен Снорк. -- Веди сюда свою двоюродную сестру, мы хоть на нее посмотрим. Все-таки добрый сторож лучше, чем никакой. -- Да, уж это верно, -- угрюмо согласился Хемуль. Он поднялся и засеменил куда-то. -- Вы только подумайте! -- воскликнул Муми-тролль. -- Вы помните, что нам приснилось в ночь летнего солнцестояния? О львах! Об огромном льве, которого укусила за ногу малышка Мю! И вот что они там придумали у нас дома! -- А мне приснилось, что у меня будет много-премного новых родственников, -- сказала Филифьонка. -- Вот был бы кошмар! Это теперь-то, когда я только разделалась со старыми! Тут вернулся Хемуль. Он привел с собой маленькую тщедушненькую хемулиху. Она казалась очень испуганной. -- Ну как, сможешь посторожить их за меня? -- спросил Хемуль. -- А они не кусаются? -- прошептала крохотная Хемулиха, которая резко выделялась среди хемулей. Хемуль фыркнул и протянул ей ключ от клетки. -- Конечно, -- пошутил он. -- Они перегрызут тебя пополам, кникс-кнакс, если ты выпустишь их. А я пошел переодеваться перед премьерой. Привет всей компании! Как только он скрылся из виду, Хемулиха, бросая испуганные взгляды на клетку, принялась вязать. -- Что ты вяжешь? -- приветливо спросила фрекен Снорк. Хемулиха вздрогнула. -- Не знаю, -- прошептала она испуганно. -- Когда я вяжу, мне всегда спокойнее. -- Может быть, ты свяжешь мне носочки? Цвет шерсти очень для этого подходящий, -- сказала фрекен Снорк. Маленькая Хемулиха в раздумье уставилась на вязанье. -- Разве ни у кого из твоих знакомых не мерзнут ноги зимой? -- спросила Филифьонка. -- У моей подруги мерзнут, -- призналась Хемулиха. -- И у моей одной знакомой тоже вечно мерзнут ноги, -- поддержала разговор Филифьонка. -- У жены моего дядюшки, который служит в театре. Говорят, что там жуткие сквозняки. Что за пытка служить в театре! -- Но и здесь сквозняк, -- сказал Муми-тролль. -- Об этом моему двоюродному братцу следовало бы подумать, -- робко сказала Хемулиха. -- Если подождете, я свяжу для вас носочки. -- Пожалуй, мы умрем, прежде чем они будут готовы, -- мрачно заметил Муми-тролль. Маленькая Хемулиха забеспокоилась и осторожно подошла к клетке. -- Может, повесить на клетку одеяло? -- предложила она. Они пожали плечами и еще плотнее прижались друг к дружке, стуча зубами. -- Вы и вправду так замерзли, что простудились? -- в ужасе спросила маленькая Хемулиха. Фрекен Снорк зашлась кашлем. -- Может быть, чашка чаю со смородиновым вареньем могла бы спасти меня, -- сказала фрекен Снорк. -- Кто знает! Хемулиха долго колебалась. Уткнувшись носом в вязанье, она поглядывала на узников. -- Если вы умрете... -- прошептала она дрожащим голосом, -- если вы умрете, моему двоюродному братцу вряд ли будет интересно сторожить вас. -- Едва ли, -- согласилась Филифьонка. -- Может, мне все же снять мерку для носочков? Они усиленно закивали головами. Тогда Хемулиха открыла клетку и застенчиво спросила: -- Может, вы не откажетесь выпить чашку горячего чая? С вареньем из черной смородины? А носочки получите, как только они будут готовы. Как хорошо, что вы посоветовали мне связать носочки! Когда знаешь, для кого вяжешь, работа становится интересней, наверно, вы поняли, что я хочу сказать. И вот они отправились домой к маленькой Хемулихе и попили у нее чаю. Она, не дожидаясь их согласия, испекла им целую гору пирожков. Это заняло много времени. За окном уже стемнело. Тут фрекен Снорк поднялась и сказала: -- Нам пора идти. Огромное спасибо за чай! -- Мне очень неприятно, что я вынуждена снова посадить вас в тюрьму, -- сказала, как бы извиняясь, Хемулиха и сняла ключ с гвоздя. -- Но мы не собираемся возвращаться в тюрьму, -- возразил Муми-тролль. -- Мы собираемся идти к себе домой, в театр. У Хемулихи навернулись слезы на глаза. -- Мой двоюродный брат будет страшно огорчен, -- сказала она. -- Но мы ни в чем не виноваты! -- воскликнула Филифьонка. -- Почему же вы сразу не сказали об этом? -- с облегчением произнесла маленькая Хемулиха. -- Тогда, конечно, идите в театр. Хотя, наверно, мне лучше пойти с вами и объяснить все моему братцу самой. ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ О премьере пьесы Пока маленькая Хемулиха угощала гостей чаем у себя дома, театральные афиши продолжали кружиться над лесом. Одна из них спланировала на лесную полянку и прилипла к крыше, которую только что просмолили. В тот же миг двадцать четыре малыша вскарабкались на крышу, чтобы подобрать листок. Каждый из них хотел первым вручить его Снусмумрику. А поскольку афиша была из тонкой бумаги, она тотчас превратилась в двадцать четыре клочка (а все, что осталось от нее, упало в трубу и сгорело). -- Тебе письмо! -- визжали лесные малыши, скатываясь, спрыгивая и съезжая с крыши. -- Морровы дети! -- ворчал Снусмумрик, который стирал их чулки за домом. -- Вы что, забыли, что мы утром просмолили крышу? Может, вы хотите, чтобы я ушел от вас, или бросился в море, или всех вас убил? -- Не хотим! -- кричали малыши, дергая его за пиджак. -- Прочти лучше письмо! -- Вы хотите сказать -- прочти письма? -- спросил Снусмумрик и вытер мыльную пену о волосы одного из малышей. -- Ладно, ладно! Что там еще за таинственное письмо? Он разложил на траве смятые клочки бумаги и попытался сложить вместе то, что осталось от афиши. -- Читай вслух! -- закричали малыши. -- "Одноактная драма... -- читал Снусмумрик. -- "Heвесты льва, или..." (здесь, кажется, не хватает кусочка)... входная плата-любая еда (ай-ай!)... сегодня вечером, когда зайдет солнц (солнце)... если не будет дождя и ветра (здесь все ясно)... ание... ать (нет, непонятно)... посреди залива Гранвикен..." Ну вот что, -- сказал Снусмумрик и поднял глаза от письма. -- Это, мои маленькие злодеи, не письмо, а театральная афиша. Ясно, что кто-то дает театральное представление сегодня вечером в заливе Гранвикен. Почему они устраивают спектакль на воде, знает лишь покровитель всех лесных зверюшек, но, может, по ходу действия им нужны волны. -- А малышам вход запрещен? -- спросил самый младший. -- А лев всамделишный? -- закричали другие. -- Мы сразу туда пойдем? Снусмумрик посмотрел на них и понял, что они непременно должны побывать в театре. -- Наверно, я смогу заплатить за нас горшочком бобов, -- озабоченно рассуждал он. -- Конечно, если этого будет достаточно... мы уже съели порядком. Лишь бы не подумали, что все двадцать четыре -- мои собственные... а не то я засмущаюсь. И ч ем только я буду кормить их утром? -- Разве ты не рад тому, что пойдешь в театр? -- спросил Снусмумрика самый младший и потерся носом о его брючину. -- Ужасно счастлив, шелковистая мордочка, -- ответил Снусмумрик. -- А сейчас мы попытаемся привести вас в порядок. Во всяком случае сделать почище. Платки у вас есть? Ведь мы идем на спектакль! Никаких платков у них и в помине не было. -- Ну ничего, в