рь еЈ так не тянет перевернуться. А если она всЈ-таки перевернЈтся, так пусть -- простой и добротный скарб еЈ не боится воды. И ты найдЈшь время на размышления и на труд; на то, чтобы упиваться сиянием жизни -- на то, чтобы слушать Эолову музыку, которую ветер Всевышнего извлекает из струн людских душ вокруг -- на то, чтобы... Прошу прощения, в самом деле. Я что-то забылся. Итак, мы оставили список Джорджу, и он начал. -- Палатку мы брать не будем. ВозьмЈм лодку с тентом. Это гораздо проще, да и удобнее. Мысль показалась хорошей, и мы еЈ приняли. Не знаю, видели вы когда-нибудь эту штуку, которую я имею в виду. Вы закрепляете над лодкой железные дуги, поверх которых натягиваете огромный брезент, закрепляете его снизу, со всех сторон, от носа до самой кормы; они превращают лодку в подобие домика, и это очень уютно (хотя душновато; но всякая вещь имеет свои недостатки, как сказал один человек, когда у него умерла тЈща, и его заставили оплачивать похороны). Джордж сказал, что в таком случае нам нужно взять плед (на каждого), фонарь, кусок мыла, щЈтку, гребЈнку (на всех), зубную щЈтку (на каждого), тазик, зубной порошок, бритвенный прибор (не правда ли, похоже на урок французского?) и пару больших купальных полотенец. Я заметил, что люди всегда делают колоссальные приготовления, когда собираются куда-нибудь к водоЈму. И толком никогда не купаются, когда приезжают. То же самое происходит, когда вы собираетесь на побережье. Пакуясь в Лондоне, я каждый раз решаю, что по утрам буду вставать пораньше и перед завтраком окунаться. И я благоговейно укладываю в чемодан пару купальных трусиков и купальное полотенце. Я всЈ время беру красные купальные трусики. В красных купальных трусиках я себе очень нравлюсь. Они так идут под мой цвет лица. Но когда я добираюсь до моря, купаться пораньше мне как-то уже не хочется -- совсем не так, как хотелось в городе. Напротив, я чувствую, что меня тянет валяться в постели до последней минуты и потом сразу спуститься к завтраку. Раз или два добродетель всЈ-таки торжествует. Я встаю в шесть, кое-как одеваюсь, беру купальные трусики, беру полотенце -- и ковыляю угрюмо к морю. И я не в восторге. Они как нарочно запасают для меня особенно пронизывающий восточный ветер, который только и ждЈт, чтобы я вышел купаться пораньше. Они выковыривают все треугольные камни и кладут сверху. Они натачивают булыжники и присыпают края песком -- чтобы я не увидел. Они берут море и оттаскивают его на две мили -- чтобы я, дрожа и обхватив плечи руками, скакал по щиколотку в воде. А когда я до моря всЈ-таки добираюсь, оно ведЈт себя грубо, просто оскорбительно. Огромная волна хватает меня и швырком -- со всей возможной жестокостью -- сажает на булыжник, который приготовили здесь как раз для меня. И -- прежде, чем я успею сказать "Ай! Ой!" и выяснить, что случилось -- она возвращается и утаскивает меня в океанские недра. Тогда я бешено стремлюсь к берегу, уже не чая увидеть дом и друзей, и горько раскаиваюсь, что не жалел сестрЈнку в мальчишеские годы (в мои мальчишеские годы, я имею в виду). И, как раз когда я оставляю надежду, волна удаляется, бросив меня на песке, распластанного морской звездой. И я поднимаюсь, оглядываюсь и вижу, что барахтался не на жизнь а на смерть над глубиной в два фута. Тогда я скачу назад, одеваюсь и приползаю домой, где вынужден притворяться, что мне понравилось. И вот теперь мы говорим так, будто собираемся устраивать дальний заплыв каждое утро. Джордж сказал, ведь это так здорово -- свежим утром проснуться в лодке и окунуться в прозрачную реку. Гаррис добавил, что ничего так не придаЈт аппетит, как купание перед завтраком. Он сказал, что оно всегда придаЈт ему аппетит. Джордж заявил, что если Гаррис будет есть больше, чем ест обычно, то он будет против того, чтобы Гаррис купался вообще. Он сказал, что тяжкой работы и без того предстоит ой-ой-ой -- тянуть против течения провиант, которого должно будет хватить для пропитания Гарриса. Я, однако, обратил внимание Джорджа на такую постановку проблемы: ведь насколько приятней будет иметь Гарриса в лодке чистым и свежим (пусть даже нам и придЈтся взять несколько лишних центнеров пропитания). Джорджу пришлось рассмотреть дело с моей точки зрения, и он взял назад свои возражения против купания Гарриса. Мы, наконец, согласились на том, что возьмЈм три купальных полотенца, чтобы никто никого не ждал. НасчЈт одежды Джордж заявил, что пары фланелевых костюмов нам хватит. Ведь мы сможем постирать их и сами, в реке, когда они запачкаются. Мы спросили его -- пробовал ли он когда-нибудь стирать фланелевые костюмы в реке? -- на что он ответил: "ну, не то чтобы сам, но он знает кое-кого, кто пробовал, и это было довольно просто". Мы же с Гаррисом имели слабость вообразить, что он знал, о чЈм говорил, и что трое приличных молодых людей, не имеющих ни влияния, ни высокого положения в обществе, без какого-либо опыта в стирке, на самом деле способны отмыть в водах Темзы свои рубашки и брюки с помощью куска мыла. В грядущем нам было суждено узнать (когда было уже слишком поздно), каким жалким самозванцем оказался Джордж, который на этот счЈт явно ничего не знал. Видели б вы нашу одежду после... Но, как пишут в грошовых бульварных романах, мы "забегаем вперЈд". Джордж убедил нас захватить смену белья и вдоволь носков -- на случай, если мы перевернЈмся, и нужно будет переодеться; а также вдоволь носовых платков -- они пойдут на протирку вещей; а ещЈ, кроме спортивных туфель, пару кожаных башмаков -- они будут нужны, если мы перевернЈмся. ГЛАВА IV Вопрос пропитания. -- Возражения против керосина как окружающей среды. -- Преимущества сыра как дорожного спутника. -- Мать семейства покидает домашний очаг. -- Дальнейшие приготовления на случай, если мы перевернЈмся. -- Я укладываю вещи. -- Окаянность зубных щЈток. -- Джордж и Гаррис укладывают вещи. -- Безобразное поведение Монморанси. -- Мы удаляемся на покой. Затем мы стали обсуждать вопрос пропитания. Джордж сказал: -- НачнЈм с завтрака. -- (Джордж, он такой практичный.) -- Значит так. На завтрак нам нужна будет сковорода, -- (Гаррис сказал, что она не усваивается; но мы попросту предложили ему не прикидываться ослом, и Джордж продолжил) -- чайник для кипятка, чайник для заварки и спиртовка. -- И никакого керосина, -- сказал Джордж с многозначительным взглядом. И мы с Гаррисом согласились. Как-то раз мы брали уже керосинку, но, что называется, "зареклись". Всю неделю мы вроде как прожили в керосиновой лавке. Он просачивался. Я в жизни ничего не видел, чтобы оно так просачивалось, как керосин. Мы держали его на носу, и оттуда он просочился к рулю, и насытил всю лодку со всем барахлом, и расплылся по всей реке, и пропитал весь пейзаж, и изгадил всю атмосферу. Порой дул западно-керосиновый ветер, в другой раз -- восточно-керосиновый ветер, временами -- северно-керосиновый или, может быть, южный... Только являлся ли он со снегов Арктики, или зарождался в глуши пустынных песков -- всЈ одно, сюда этот ветер являлся тяжко пропитанный керосином. И этот керосин просачивался до небес и разрушал закат. А что касается лунного света -- от лунного света решительно несло керосином. Мы попытались избавиться от этой напасти в Марло. Оставив у моста лодку, мы, ища от него спасения, отправились на прогулку в город. Но керосин преследовал нас. Весь город был залит керосином. Мы проходили около церкви по кладбищу, и нам показалось, что покойников хоронят здесь в керосине. Хай-Стрит провоняла керосином насквозь; мы просто поражались тому, как люди вообще тут живут. Милю за милей мы топали по дороге на Бирмингем, только всЈ без толку -- вся округа была пропитана керосином. В конце этого путешествия мы встретились в полночь на пустыре, под дубом, который разворотила молния, и поклялись страшной клятвой (всю неделю мы сквернословили на этот счЈт обычным, обывательским образом, но данный случай требовал особенного уважения) -- поклялись страшной клятвой никогда, никогда, никогда больше не брать с собой керосина в лодку. Разве только от блох, разумеется. Таким образом, в нашем случае, мы ограничились денатуратом. Да и тот -- гадость порядочная. У вас будет денатурированный пирог и денатурированное печенье. Но денатурат полезнее керосина, когда принимаешь внутрь в больших количествах. На прочее к завтраку Джордж предложил грудинку и яйца, которые легко приготовить, холодное мясо, чай, хлеб с маслом, варенье. К ленчу, заявил Джордж, у нас будет печенье, холодное мясо, хлеб с маслом, варенье -- но никакого сыра. Сыр, как и керосин, слишком много из себя вытворяет. Подавай ему, видишь ли, целую лодку. Он распространяется по корзине и придаЈт сырное благоухание всему, что внутри. Вам не сказать, что именно вы принимаете в пищу - - яблочный ли пирог, германскую ли сосиску, или клубнику со сливками. ВсЈ это кажется сыром. Слишком уж сильный у него дух. Помню, как-то раз мой приятель купил в Ливерпуле пару головок сыра. Сыр был великолепный. Зрелый, выдержанный, с ароматом в двести лошадиных сил; за дальнобойность в три мили можно было ручаться, как и за то, что он сшибЈт человека с ног на расстоянии двухсот ярдов. Я был тогда в Ливерпуле, и приятель попросил меня, если не возражаю, забрать сыр с собой в Лондон. (Сам он вернЈтся не раньше, чем через пару дней, а сыр, как он думает, так долго хранить нельзя.) -- С удовольствием, дружище, -- сказал я. -- С удовольствием! Я заехал за сыром и увЈз его в кэбе. Это была развалюха, влекомая кривоногим задыхающимся лунатиком, которого владелец, в мгновение энтузиазма, в разговоре со мной обозвал лошадью. Сыр я положил наверх. Мы стартовали с прытью, лестной для быстрейшего из когда-либо существовавших паровых катков, и всЈ шло превесело, как на похоронах, пока мы не свернули за угол. Ветер понЈс запах сыра к нашему скакуну. Это его проняло, и он, с фырканьем ужаса, прянул со скоростью трЈх миль в час. Ветер продолжал дуть в его направлении. Мы не добрались ещЈ до конца улицы, как он выкладывался уже почти на четырЈх милях в час, оставляя калек и тучных пожилых леди просто нигде. Чтобы остановить его у вокзала, наряду с собственно кучером потребовалось также двое носильщиков. И я не думаю, что это у них получилось бы, не окажись у одного из ребят хладнокровия перевязать животному нос носовым платком и зажечь кусок обЈрточной бумаги. Я взял билет и, со своим сыром, гордо промаршировал на платформу. Люди уважительно расступались по сторонам. Поезд был переполнен, и мне пришлось забираться в купе, где уже разместилось семеро. Некий сварливый старый джентльмен стал возражать, но я всЈ же забрался, положил сыр на сетку, с любезной улыбкой втиснулся на диван и сказал, что день выдался тЈплый. Прошла пара секунд, и старый джентльмен начал Јрзать. -- Что-то здесь душно, -- сказал он. -- Не то слово, -- сказал господин напротив. Тогда они оба стали принюхиваться. С третьего нюха дыханье у них отнялось, они поднялись и, без дальнейших слов, вышли. Затем поднялась тучная леди и, заявив, что изводить таким образом приличную замужнюю женщину просто постыдно, собрала чемодан, восемь пакетов и вышла. Осталось четверо. Они какое-то время сидели, пока внушительный джентльмен в углу (который, судя по костюму и общему виду, принадлежал к мастерам похоронного дела) не сообщил, что это наводит его на мысль о мЈртвом ребЈнке. Тогда трое других попытались выйти все сразу и ушиблись в дверях. Я улыбнулся чЈрному джентльмену и произнЈс, что, похоже, купе нам досталось двоим; он засмеялся, отметив, что некоторые делают из мухи слона. Но даже он стал приходить в загадочное уныние, когда мы тронулись; и я, уже около Крю, предложил сходить выпить. Он согласился, и мы протолкались в буфет, где в продолжение четверти часа вопили, топтали, махали зонтиками, после чего, наконец, объявилась молодая особа и спросила, мол, не надо ли нам чего. -- Вам что? -- спросил я, обернувшись к другу. -- Прошу вас, мисс, на полкроны чистого бренди, -- отвечал он. И, выпив свой бренди, он тихонько перебрался в другое купе, что с его стороны было просто уже бесчестно. За Крю я располагал купе целиком, хотя поезд был забит до отказа. Когда мы останавливались на всяких станциях, народ, увидев моЈ пустое купе, ломился в него. "Ну-ка, Мария, сюда, сюда! Тут полно места!", "Ага, Том, давай-ка, давай, шевелись!" -- кричали они. И они бежали, с тяжЈлыми сумками, и дрались у дверей, чтобы забраться первыми. И кто-нибудь открывал дверь, и залезал на подножку, и падал в объятья стоящего за спиной. И все они врывались, нюхали, выползали и протискивались в другие купе (или доплачивали и ехали первым классом). С Юстонского вокзала я отвЈз сыр домой к приятелю. Когда его жена вошла в комнату, то с минуту принюхивалась. Потом сказала: -- Что это? Скажите мне, скажите мне всЈ. Я сказал: -- Сыр. Том купил его в Ливерпуле и попросил привезти с собой. И я добавил, что надеюсь, она понимает, что я здесь совсем не при чЈм. Она сказала, что в этом уверена, но с Томом, когда он вернЈтся, на этот счЈт она ещЈ побеседует. Мой приятель задержался в Ливерпуле дольше, чем ожидал. И три дня спустя, когда он так и не возвратился, жена его забежала ко мне. Она спросила: -- Вам Том чего-нибудь говорил насчЈт этого сыра? Я ответил, что он распорядился держать его во влажном месте, и чтобы до него никто не дотрагивался. -- Ну, это вряд ли... Он его нюхал? Я ответил, что, видимо, да и добавил, что сыр этот, похоже, ему очень дорог. -- Вы думаете, он расстроится, -- спросила она, -- если я дам соверен, чтобы его увезли и где-нибудь закопали? Я сказал, что, думаю, на лице Тома больше никогда не засияет улыбка. Тут еЈ осенила идея. Она предложила: -- А, может быть, он пока полежит у вас? Давайте я его вам пришлю! -- Сударыня, -- отвечал я. -- Лично я люблю запах сыра, и на обратную поездку из Ливерпуля в тот день я всегда буду оглядываться как на счастливое завершение приятного отпуска. Но в этом мире мы должны считаться с другими. Леди, под чьим кровом я имею честь проживать -- вдова, и, не исключено, может быть, сирота. Она решительно, я бы даже сказал, красноречиво возражает против того, чтобы еЈ, как она говорит, "водили за нос". Присутствие сыра, принадлежащего вашему мужу, в еЈ собственном доме она, как я чувствую инстинктивно, расценит именно таким образом. Но да не будет сказано никогда, что я вожу за нос вдов и сирот! -- Ну что же тогда, -- вздохнула жена моего приятеля, поднимаясь. -- ВсЈ, что могу сказать -- я забираю детей и переезжаю в гостиницу, пока этот сыр не съедят. Я отказываюсь жить с ним под одной крышей. Она сдержала слово, оставив жильЈ на попечение домработницы, которая, когда еЈ спросили, может ли она выдержать запах, спросила "Какой такой запах?" и которая, когда еЈ подвели к сыру и приказали нюхнуть как следует, заявила, что чувствует слабый аромат дыни. Отсюда было сделано заключение, что данная атмосфера не причинит ей значительного вреда, и еЈ оставили. СчЈт за гостиницу составил пятнадцать гиней, и мой друг, подсчитав все расходы, увидел, что сыр обошЈлся ему в восемь шиллингов и шесть пенсов за фунт. Он сказал, что хоть и любит сыр горячо, такой сыр ему не по средствам. И он решил избавиться от него. Он выбросил сыр в канал. Но продукт пришлось выловить, потому что лодочники с барж стали жаловаться. Они говорили, что у них начались настоящие обмороки. Тогда, после этого, одной тЈмной ночью он взял сыр и оттащил в приходской морг. Но следователь по убийствам этот сыр обнаружил и устроил страшную суету. Он заявил, что это какие-то козни -- его хотят оставить без хлеба и воскрешают покойников. Мой друг, наконец, избавился от этого сыра, забрав в приморский городок и закопав там на берегу. Местечко приобрело сущую славу. Приезжие говорили, что никогда не замечали раньше, какой здоровый тут воздух. Хилогрудые и чахоточные толпились там потом годами. Поэтому, как бы я сыр ни любил, я признал, что Джордж прав, отказываясь брать с собой хоть кусочек. -- Чая у нас не будет, -- сказал Джордж (здесь лицо Гарриса омрачилось). -- Но будет обильная, сытная, славная, шикарная трапеза в семь -- обед, чай и ужин сразу. Гаррис приободрился. Джордж предложил пирог с мясом, пирог с фруктами, холодное мясо, помидоры, фрукты и зелень. Для питья мы берЈм некую удивительную эпидерсию, которую приготовляет Гаррис (вы разбавляете еЈ водой и называете лимонадом), вдоволь чая и бутыль виски -- на тот случай, как заявил Джордж, если мы перевернЈмся. Кажется мне, Джордж слишком много твердит о том, что мы можем перевернуться. Кажется мне, что с таким настроем отправляться в дорогу нельзя. Но я рад, что мы берЈм виски. Ни пива, ни вина мы с собой не берЈм. Брать их с собой на реку -- ошибка. От них сонливо и тупо. Принять стаканчик-другой, слоняясь по городу и глазея на всяких девчонок, очень даже неплохо. Но не вздумайте пить, когда солнце печЈт вам в голову, а впереди -- тяжкий труд. Прежде чем распрощаться, мы составили список вещей, которые будем брать. Список получился длиннЈхонький. Назавтра (в пятницу) мы свезли всЈ это в одно место и вечером собрались, чтобы уже паковаться. Мы раздобыли большой кожаный саквояж -- для одежды, и пару корзин -- для продовольствия и посуды. Сдвинув стол к окну, мы высыпали всЈ барахло посреди комнаты, в кучу, расселись вокруг и стали на эту кучу глазеть. Я сказал, что упаковкой займусь собственноручно. Я весьма горжусь тем, как у меня это получается. Упаковка -- одна из тех многих вещей, в которых я смыслю больше кого бы то ни было. (Меня порой удивляет, как много таких вещей существует.) Я внушил данный факт Джорджу с Гаррисом и заявил, что им лучше передать всЈ дело мне целиком. Они встретили предложение с какой-то странной готовностью. Джордж закурил трубку и развалился в кресле, а Гаррис взгромоздил ноги на стол и запалил сигару. Это было вовсе не то, на что я рассчитывал. Я-то, понятное дело, имел в виду, что буду руководить работой, то есть, чтобы Джордж с Гаррисом под моим началом гоняли лодыря, а я их то и дело отпихивал: "Эх, вы..." -- преподавая им, так сказать, урок подлинного мастерства. А то, как они сориентировались, меня просто взбесило. Меня больше ничего так не бесит, когда я вижу людей, которые сидят и ничего не делают, когда работаю я. Как-то раз я жил с человеком, который доводил меня таким образом до исступления. Развалится себе на диване и будет таращиться, день напролЈт, как я занимаюсь делами, провожая меня глазами по комнате, куда бы я ни направился. Он говорил, что моя возня действует на него поистине благотворно. Он говорил, что она заставляет его осознавать тот факт, что жизнь -- не праздная дрЈма, чтобы зевать и томиться от скуки, но благороднейшая задача, полная долга и суровой работы. Он говорил, что теперь часто задаЈтся вопросом -- как же он перебивался раньше, пока не встретил меня, не имея возможности смотреть на то, как кто-то работает? Нет, я не таков. Я не могу сидеть сиднем и наблюдать, как кто- нибудь надрывается. Мне нужно встать, мне нужно руководить, мне нужно прохаживаться вокруг, засунув руки в карманы, и говорить ему, что и как. Это всЈ моя натура такая уж энергичная. Ничего уж тут не поделаешь. Однако я смолчал и стал паковаться. Пришлось потрудиться больше, чем я сначала прикинул, но с саквояжем я всЈ-таки справился, уселся верхом и перетянул ремнЈм. -- А ботинки ты не собираешься класть? -- спросил Гаррис. Я оглянулся и обнаружил, что забыл положить ботинки. Вполне в духе Гарриса. Не мог, конечно, и слова сказать, пока я не закрыл саквояж и не затянул его. А Джордж захихикал -- этим своим раздражающим, глупым, придурочным идиотским хихиканьем. Они доводят меня до исступления. Я открыл саквояж и уложил ботинки. И тут, только-только собрался я закрыть его снова, как меня осенила ужасная мысль. А зубную щЈтку я положил?! Просто не понимаю, как оно так получается, только я никогда не знаю, положил я зубную щЈтку или не положил. Зубная щЈтка -- это такая штука, которая преследует меня, когда я куда-нибудь еду, и превращает мою жизнь в напасть. Ночью мне снится, что я забыл еЈ положить; я просыпаюсь в холодном поту и встаю, чтобы еЈ отыскать. А утром я кладу еЈ в чемодан, ещЈ не почистив зубы, и мне приходится вываливать всЈ назад, чтобы эту сволочь достать. И каждый раз получается так, что сначала я выверну весь багаж, а она будет самой последней. Потом я уложу всЈ заново, а про неЈ забуду, и в самый последний момент мне придЈтся мчаться за щЈткой наверх, и везти на вокзал, завЈрнув в носовой платок. Разумеется, мне и сейчас пришлось вывернуть всЈ, что вообще выворачивалось, и, разумеется, я ничего не нашЈл. Я перетряс все наши вещи до состояния, в котором они должны были находиться прежде, чем был сотворЈн мир и когда властвовал хаос. Само собой разумеется, щЈтки Джорджа и Гарриса мне попадались раз по восемнадцать, и не было только моей. Я стал укладывать вещи обратно, одну за другой, поднимая каждую и перетряхивая. ЩЈтка оказалась в ботинке. Я перепаковал всЈ заново. Когда я закончил, Джордж спросил, положил ли я мыло. Я сказал, что мне наплевать, положил я мыло или не положил. Я с силой закрыл саквояж и перетянул ремнЈм. Правда, выяснилось, что я сунул туда кисет, так что пришлось открывать его снова. В общем, с саквояжем было покончено в пять минут одиннадцатого. А ещЈ оставались корзины. Гаррис заметил, что выезжать нам через каких-нибудь двенадцать часов, и что остальное, наверно, пусть лучше доделают они с Джорджем. Я согласился и сел. Теперь делали ход они. Принялись они беззаботно, очевидно, намереваясь показать мне, как это делается. Я не стал комментировать. Я только ждал. Когда Джорджа повесят, самым дрянным упаковщиком в мире останется Гаррис. Я смотрел на груды тарелок, чайников, чашек, бутылок и кувшинов, кексов и пирогов, помидоров, спиртовок etc. -- и чувствовал, что скоро произойдЈт захватывающее. Оно произошло. Начали они с того, что разгрохали чашку. Это было первое, что они сделали. Они это сделали только затем, чтобы продемонстрировать, что умеют -- только затем, чтобы разогреть интерес. Затем Гаррис плюхнул на помидор банку с земляничным вареньем, помидор превратился в кашу, и им пришлось выскрЈбывать помидор чайной ложкой. Затем пришла очередь Джорджа, и он наступил на масло. Я ничего не сказал. Я только подошЈл ближе, уселся на край стола и стал наблюдать. Это выводило их больше любых моих слов. Я это чувствовал. Это их нервировало и возбуждало. Они наступали на вещи, убирали их в сторону, а потом, когда было нужно, не могли их найти. Пирожки они положили на дно, а сверху наставили тяжестей, и пирожки разъехались. Солью они засыпали всЈ, а что касается масла! В жизни не видел, чтобы два человека так хлопотали с куском масла на шиллинг два пенса. Когда Джордж соскрЈб его с тапочка, они попытались запихать его в чайник. Оно не влезало, а что всЈ-таки влезло, не вылезало обратно. В конце концов они его отскоблили и положили на стул. Гаррис на него сел, масло прилипло к Гаррису, и они стали искать это масло по всей комнате. -- Клянусь, я положил его на этот вот стул, -- сказал Джордж, уставившись на пустое сиденье. -- Да я и сам видел, как ты его положил, минуту назад, -- откликнулся Гаррис. Тогда они снова закружили по комнате в поисках масла, а потом опять сошлись в середине и уставились друг на друга. -- Отродясь не видал ничего более странного, -- сказал Джордж. -- Вот ведь загадка! -- сказал Гаррис. Затем Джордж зашЈл Гаррису в тыл и увидел там масло. -- Оно что, тут было всЈ время? -- воскликнул он возмущЈнно. -- Где? -- закричал Гаррис, оборачиваясь назад. -- Да стой ты спокойно! -- взрычал Гаррис, срываясь за ним. И они счистили масло и положили его в заварочный чайник. Монморанси, разумеется, находился в гуще событий. Цель существования Монморанси заключается в том, чтобы путаться под ногами и навлекать на себя проклятия. Если он ухитряется влезть туда, где не нужен в особенности, стать конченой напастью, привести в исступление всех, чтобы в голову ему летали предметы -- тогда он считает, что день у него попусту не пропал. Добиться того, чтобы кто-нибудь об него споткнулся и честил час напролЈт -- вот высшая цель и смысл его жизни. И когда ему удаЈтся преуспеть в этом, его самомнение становится просто невыносимым. Он являлся и садился на вещи -- как раз тогда, когда их нужно было укладывать. Он трудился с навязчивым убеждением, что Джорджу или Гаррису, когда те протягивали за чем-нибудь руку, всякий раз был необходим именно его мокрый холодный нос. Он сунул лапу в варенье, достал все чайные ложки, прикинулся, что лимоны суть не что иное как крысы, забрался в корзину и убил трЈх прежде, чем Гаррис успел огреть его сковородкой. Гаррис сказал, что я подстрекаю его. Я не подстрекал его. Собаке наподобие этой не требуется подстрекательств. Это -- природный, исконный порок, порок прирождЈнный, который заставляет еЈ вытворять подобное. Укладка вещей была закончена без десяти час. Гаррис уселся на большую корзину и сказал, что, он надеется, ничего не разбилось. Джордж сказал, что если что-нибудь и разбилось, то оно разбилось (это замечание его вроде как успокоило). ЕщЈ он добавил, что готов идти спать. Идти спать мы все были готовы. Гаррис сегодня должен был ночевать у нас, и мы поднялись в спальню. Мы бросили жребий, и Гаррису выпало спать со мной. Он спросил: -- Ты, Джей, любишь спать у стены, или как? Я сказал что, в общем-то, предпочитаю спать на кровати. Гаррис сказал, что это старо. Джордж спросил: -- В котором часу вас будить, ребята? Гаррис ответил: -- В семь. Я сказал: -- Нет, в шесть, -- потому что собирался написать несколько писем. Мы с Гаррисом немного поспорили на этот счЈт, но, в конце концов, поделили разницу и назначили половину седьмого. -- Разбуди нас в шесть-тридцать, Джордж, -- сказали мы. Джордж не ответил. Мы осмотрели Джорджа и обнаружили, что он уже спит. Тогда мы поставили у кровати лохань (так, чтобы утром, вставая с постели, он кувыркнулся в неЈ) и отправились на боковую. ГЛАВА V Нас будет миссис П. -- Джордж, лежебока. -- Надувательства с "прогнозом погоды". -- Наш багаж. -- Порочность мальчишки. -- Мы собираем народ. -- Мы шикарным образом отбываем и прибываем на Ватерлоо. -- Простосердечие служащих Юго-Восточной железной дороги в отношении такой суетности, как поезда. -- Плыви, наш челн, по воле волн. Разбудила меня наутро миссис Поппетс. -- Известно ли вам, сэр, что уже около девяти? -- Чего девяти? -- закричал я, вскакивая. -- Часов, -- ответила она в замочную скважину. -- Я думала, проспите ещЈ. Я разбудил Гарриса и озадачил его. Он сказал: -- Ты, вроде как, собирался вставать в шесть? -- Ну, собирался. Почему ты меня не разбудил? -- Как бы я разбудил тебя, когда ты не разбудил меня? -- парировал он. -- Теперь до воды мы и к полудню не доберЈмся. Удивляюсь, как ты вообще взял на себя труд проснуться. -- Хм, -- сказал я. -- К счастью для тебя, что взял. Если б не я, ты б так и провалялся тут все эти полмесяца. Несколько минут мы огрызались в подобном духе, пока нас не прервал вызывающий храп Джорджа. Он напомнил нам, впервые с тех пор, как нас разбудили, о его собственном существовании. Вот он лежит, человек, который спрашивал, во сколько нас разбудить, на спине, рот широко раскрыт, колени торчат под одеялом. Я уж не знаю, с чего оно так, но вот только вид другого человека, в постели, который спит, когда я не сплю, доводит меня до бешенства. Это ужасно, смотреть, как драгоценные часы человеческой жизни -- бесценные мгновения, которые никогда больше не вернутся к нему -- тратятся всего лишь на тупой сон. Вот он Джордж, в отвратительной праздности швыряющий прочь неоценимый дар времени. Его ценная жизнь, за каждую секунду которой ему впоследствии придЈтся представить отчЈт, утекает от него без пользы. А ведь он бы мог бодрствовать, набивая брюхо яичницей с беконом, доставая собаку или фиглярствуя с горничной... Вместо того чтобы валяться, погрязая в забвении, оплетающем душу. Это была страшная мысль. Она осенила нас с Гаррисом в одно и то же мгновение. Мы решили спасти его, и в этом благородном стремлении наш собственный спор был забыт. Мы ринулись к Джорджу и сорвали с него одеяло. Гаррис залепил ему тапочком, я заорал ему в ухо, и он пробудился. -- ЧЈчилось? -- огласил он, садясь на кровати. -- Вставай, тупорылый чурбан! -- зарычал Гаррис. -- Без четверти десять! -- Что? -- возопил Джордж, спрыгивая с кровати в лохань. -- Кто, гром его разрази, поставил сюда эту дрянь?! Мы сказали ему, что нужно быть дураком, чтобы не заметить лохань. Мы покончили с одеванием и, когда дело дошло до прочего, вспомнили, что расчЈски и зубные щЈтки уже упакованы. (Эта щЈтка сведЈт меня в гроб, я знаю). Пришлось спускаться и выуживать всЈ это из саквояжа. А когда мы управились, Джорджу потребовались бритвенные принадлежности. Мы сказали, что данным утром ему придЈтся обойтись без бритья, так как мы не собираемся распаковывать саквояж ни для него, ни для кого-либо вроде него. Он сказал: -- Не валяйте дурака. Как я пойду в Сити вот так? Это действительно было весьма непристойно в отношении Сити. Но какое нам дело до человеческих мук? Как выразился Гаррис, своим обыкновенным пошлым образом, Сити придЈтся это сожрать. Мы спустились к завтраку. Монморанси пригласил двух прочих псов проводить его, и они коротали время, грызясь на крыльце. Умиротворив их зонтиком, мы уселись за отбивные с холодной телятиной. Гаррис сказал: -- Хороший завтрак -- великое дело. И начал с двух отбивных котлет, заметив, что их надо съесть, пока они горячи, в то время как телятина может и подождать. Джордж завладел газетой и стал читать про катастрофы с лодками и прогноз погоды, причЈм последний пророчил: "осадки, похолодание, облачность переменная" (последнее куда хуже, чем вся та мерзость, из которой обычно состоит погода), "местами возможны грозы; ветер восточный; в центральных графствах (Лондон и Ла-Манш) область пониженного давления. Бар. падает". Мне думается, что из всего глупейшего, раздражающего вздора, которым нас пичкают, мошенничество с "прогнозом погоды" -- самый, наверно, несносный. Он "прогнозирует" в точности то, что было вчера или позавчера, и в точности наоборот тому, что должно произойти сегодня. Помню, как-то раз поздней осенью отдых у меня был совершенно загублен тем, что мы внимали прогнозу погоды в местной газете. "Сегодня ожидаются сильные ливни и грозы" -- говорилось там в понедельник. Мы отказываемся от пикника и, ожидая дождя, весь день остаЈмся под крышей. А мимо нашего дома в пролЈтках и на линейках катит народ, веселей некуда; солнце сияет себе, ни облачка не видать. -- Ага! -- говорим мы, выглядывая из окна. -- Вот как вернутся домой все мокрые! И мы фыркаем, представляя себе, как же они все промокнут. И мы возвращаемся, и ворошим огонь, и достаЈм книги, и приводим в порядок коллекцию водорослей и раковин. К полудню, когда солнце заливает комнату, жара становится просто ужасной, и нам интересно, когда же, наконец, начнутся эти сильные ливни и грозы. -- Ага! Вот посмотрите, после обеда как ливанЈт! -- говорим мы друг дружке. -- Ох, ну и промокнут же все. Вот здорово! В час дня заходит хозяйка и спрашивает, не собираемся ли мы на улицу (денЈк такой славный). -- Нет, нет, -- отвечаем мы, посмеиваясь многозначительно. -- Мы-то не собираемся. Мы не собираемся вымокнуть -- нет, нет, нет. И когда уже вечереет, а дождя нет и в помине, мы пробуем утешиться мыслью, что он обрушится вдруг, лишь только народ двинет домой; укрыться им будет негде, и оттого все вымокнут ещЈ больше. Ни капли, однако, не падает; заканчивается роскошный день, и за ним наступает дивная ночь. Наутро мы читаем, что будет "сухо и ясно; жара", легкомысленно одеваемся и выходим. Спустя полчаса начинается затяжной ливень, дует жестокий холодный ветер; то и другое продолжается до самого вечера. Мы возвращаемся домой с простудой и ревматизмом, и оказываемся в постели. Погода -- такая штука, которая мне не по соображению, совершенно. Я никогда еЈ не пойму. В барометре-то пользы нет -- сбивает с толку так же, как прогнозы в газете. В Оксфорде, в гостинице, где я останавливался прошлой весной, был один. Когда я въехал, он показывал "Ясно". За окном же просто лило, лило весь день, и я не соображал, что к чему. Я постучал по барометру. Он прыгнул и показал "Сушь". Коридорный, проходя мимо, остановился и сказал, что барометр, верно, имеет в виду завтрашний день. Я предположил что, может статься, он имеет в виду позапрошлую неделю, но коридорный сказал, что он так не думает. Наутро я вновь постучал по нему. Он перепрыгнул дальше, а дождь припустил ещЈ пуще. Я пришЈл в среду и треснул ещЈ разок. Стрелка было крутнулась к "Ясно", "Сушь" и "В. Сушь", но еЈ остановил шпенЈк, и она не могла двигаться дальше. Она старалась изо всех сил, но аппарат был устроен так, что для более существенного предсказания хорошей погоды ей пришлось бы сломаться. А ей-то, очевидно, хотелось продолжить и предсказать засуху, пересыхание вод, солнечные удары, самум и тому подобное. Но шпенЈк это предупредил, и ей пришлось удовлетвориться простым и банальным "В. Сушь". А дождь тем временем лил водопадом, и нижнюю часть города затопило, потому что река вышла из берегов. Коридорный сказал, что всЈ ясно: когда-нибудь и надолго наступит замечательная пора. И он прочитал стихотворение, напечатанное на крышке оракула, что-то вроде: Раньше знаешь -- дольше будет. Позже знаешь -- скорее пройдЈт. Тем летом хорошей погоды так и не наступило. Видимо, устройство подразумевало следующую весну. А есть ещЈ эта новая разновидность барометров -- прямые и длинные. Мне никогда не понять, где у них голова, а где хвост. Одна сторона у них для 10-и часов на вчера, а другая для 10-и часов на сегодня (только в такую рань туда, где он стоит, не пускают). Он всегда или падает, или всегда поднимается -- когда дождь, когда ясно, когда сильный ветер, или когда слабый. С одного конца у него "С-р", с другого "В-к", и даже если его стукнуть, то он всЈ равно ничего не скажет. А ещЈ его нужно подстроить под уровень моря и привести к Фаренгейту (и даже потом непонятно, что будет). Кому вот только нужен весь этот прогноз? Погода -- дрянь сама по себе, ещЈ не хватало, чтобы об этом напоминали. Пусть уж лучше будет тот старикан, который в особенно мрачное утро, когда нам особенно хочется, чтобы оно прояснилось, оглядывает горизонт особенно понимающим взглядом и говорит: -- Э нет, сэр, оно прояснится, уж точно. РазойдЈтся, уж точно, сэр. -- А-а, он-то знает, -- говорим мы, желая ему доброго утра и отправляясь в путь. -- Диву даЈшься, откуда эти старики всЈ знают! И мы питаем нежные чувства к этому человеку, которые не уменьшаются тем обстоятельством, что проясняться не проясняется ничего, и дождь льЈт себе целый день. -- Ну что ж, -- думаем мы. -- Он-то сделал всЈ, что от него зависит. А к тому, кто пророчит ненастье, мы наоборот питаем чувства только злые и мстительные. -- Вы думаете, прояснится? -- кричим мы мимоходом, бодро. -- Уж нет, сэр, боюсь, зарядило на день, -- отвечает он, покачав головой. -- Старый болван, -- бормочем мы. -- Откуда он знает-то? И если его знамение подтверждается, мы возвращаемся, злясь на него ещЈ больше, и будучи смутно убеждены в том, что без него здесь, так или иначе, не обошлось. В это конкретное утро было слишком ярко и солнечно для того, чтобы леденящие кровь сводки Джорджа насчЈт "бар. падает", "атмосферные возмущения распространяются по южной Европе" и "давление повышается" нас очень расстроили. Таким образом, Джордж, убедившись, что, будучи не в состоянии испакостить нам настроение, лишь понапрасну теряет время, стянул сигаретку (которую я заботливо свернул для себя) и вышел. Затем мы с Гаррисом, покончив с тем немногим, что оставалось ещЈ на столе, выволокли багаж на крыльцо и стали ждать кеб. Багажа, когда мы собрали всЈ вместе, оказалось, надо сказать, изрядно. Тут был большой кожаный саквояж, чемоданчик, две корзины, большой свЈрток пледов, четыре-пять пальто с макинтошами, несколько зонтиков. ЕщЈ была дыня, в сумке отдельно (такая здоровая, что никуда не влезала), пара фунтов винограда (в другой сумке), японский бумажный зонтик, сковорода (которую, слишком длинную, чтобы куда-нибудь ткнуть, мы завернули в обЈрточную бумагу). Смотрелось это внушительно, и нам с Гаррисом стало даже как-то и стыдно (хотя с чего бы, не понимаю). Свободный кеб не появлялся. Зато появились уличные мальчишки. Заинтересовавшись, несомненно, зрелищем, они тормозили. Первым объявился мальчик от Биггса. Биггс -- наш зеленщик. Его главное дарование заключается в том, чтобы нанимать себе на работу наиболее падших и беспринципных мальчиков, произведЈнных когда- либо цивилизацией. Если по соседству возникает что-нибудь чудовищнее обычного по части мальчиков -- мы знаем, это последний мальчик от Биггса. Мне говорили, что, когда на Грейт-Корам-стрит случилось убийство, наша улица быстренько заключила, что за этим убийством стоит мальчик от Биггса (тогдашний); и если бы он не смог, в ответ на суровый перекрЈстный допрос, которому его подверг номер 19, когда он явился туда за заказом на следующий день (в допросе принимал участие номер 21, оказавшийся в тот момент на крыльце), доказать полное алиби -- ему бы пришлось туго. Я не знаю мальчика, который был у Биггса в то время. Но если судить по тому, чего я с тех пор насмотрелся, сам бы я этому алиби большого значения придавать не стал. Мальчик от Биггса, как я сказал, появился из-за угла. Он, очевидно, был в большой спешке, когда вначале показался на горизонте, но, заметив меня, Гарриса, Монморанси и вещи, он притормозил и уставился. Мы с Гаррисом посмотрели на него с неодобрением. Это могло бы поранить более чувствительную натуру. Только мальчики от Биггса повышенной чувствительностью, как правило, не отличаются. Он стал на мЈртвый якорь в ярде от нашего крыльца и -- прислонившись к ограде и подобрав соломинку для жевания -- стал сверлить нас взглядом. Он явно решил досмотреть до конца всЈ. В следующий миг на противоположной стороне улице появился мальчик от бакалейщика. Мальчик от Биггса его приветствовал: -- Эй! Нижние из 42-го переезжают. Мальчик от бакалейщика перешЈл улицу и занял позицию с другой стороны крыльца. Затем к мальчику от Биггса присоединился юный джентльмен из обувной лавки, тогда как распорядитель пустых бутылок из "Голубых Столбов" занял независимую позицию на бордюре. -- Что-что, а с голоду они не помрут, -- сообщил джентльмен из обувной лавки. -- Ты, поди, тоже с собой чего-нибудь захватил, -- возразили "Голубые Столбы", -- если бы собрался переплыть Атлантический океан в лодке. -- Они не собираются переплывать Атлантический океан, -- вмешался мальчик от Биггса. -- Они отправляются на розыски Стенли. К этому времени уже собралась небольшая толпа, и люди спрашивали друг друга, в чЈм дело. Одна сторона (юные и легкомысленные) находила, что это свадьба, и отмечала, что Гаррис -- жених; в то время как старшая и более вдумчивая часть масс склонялась к той мысли, что здесь готовятся к погребению, и я, вероятно, брат трупа. Наконец, появился свободный кеб (у нас такая улица, на которых, как правило, пустые кебы, когда они не нужны, мелькают с частотой три штуки в минуту, болтаются повсюду вокруг и путаются под ногами). И мы -- сложив в кеб самих себя и наши пожитки, а также вышвырнув пару приятелей Монморанси, которые, очевидно, принесли клятву не покидать его никогда -- отбыли среди аплодисментов толпы (при этом мальчик от Биггса запустил нам вслед морковкой, "на счастье"). В одиннадцать часов мы прибыли на вокзал Ватерлоо и стали спрашивать, откуда отходит поезд 11:05. Этого никто, понятно, не знал. На Ватерлоо никто никогда не знает, откуда должен отправиться поезд (как ни то, куда он идЈт, когда всЈ-таки отправляется, как и вообще ничего в этом смысле). Носильщик, который взял наши вещи, считал, что поезд отправляется со второй платформы. Тогда как другой носильщик, с которым мы также обсудили вопрос, слышал, что, как вроде бы говорили, с первой. Начальник вокзала, с другой стороны, был убеждЈн -- с пригородной. Чтобы покончить с этим, мы поднялись наверх к главному диспетчеру, и он сообщил нам, что сию минуту встретил одного человека, который утверждал, будто бы видел наш поезд на третьей платформе. Мы двинулись к третьей платформе, но тамошнее начальство нам заявило, что оно, в известной мере, считает, что поезд у н