лордов и рыцарей. И впереди, и сзади, и по каждому флангу скачут их йомены, а посередине -- король Джон. Он скачет туда, где его ожидают барки, и знатные лорды выступают к нему навстречу. Он приветствует их улыбкой и смехом, медоточивой речью, словно прибыл на праздник, устроенный в его честь. Но перед тем как спешиться, он бросает поспешный взгляд на своих французских наЈмников, построенных позади, и на угрюмые ряды воинов знати, которые окружили его. Может быть, еще не поздно? Свирепый удар по стоящему рядом всаднику -- он ничего не подозревает -- крик своим французским войскам; отчаянно рвануться в атаку, застичь врасплох стоящие впереди ряды -- и мятежные лорды проклянут тот день, когда они дерзнули стать ему поперЈк! Рука покрепче и сейчас сумела бы изменить ход событий. Был бы здесь Ричард! Чаша свободы могла бы вылететь из рук Англии, и ещЈ сотни лет вкус этой свободы ей был бы неведом. Но сердце короля Джона замирает перед суровым ликом английских воинов, и рука короля Джона бессильно падает на поводья, и он сходит с коня, и занимает свою скамью на передней барке. И бароны сопровождают его, не снимая стальных рукавиц с эфесов мечей, и вот уже подан сигнал к отплытию. Медленно покидают тяжЈлые, ярко украшенные барки берега Раннимида; медленно, с трудом, они преодолевают стремительное течение и, наконец, с глухим скрежетом врезаются в берег маленького островка, который отныне будет зваться островом Великой Хартии Вольностей. И король Джон выходит на берег, и мы, в бездыханном молчании, ждЈм. И вот, наконец, великий клик сотрясает воздух, и краеугольный камень храма английской свободы, теперь знаем мы, заложен твЈрдо и прочно. ГЛАВА XII Генрих VIII и Анна Болейн. -- О неудобствах проживания в доме с влюблЈнной парой. -- Трудные времена в истории английского народа. -- Поиски красот природы в ночное время. -- Бездомные и бесприютные. -- Гаррис готовится к смерти. -- Ангел нисходит с небес. -- Действие непредвиденной благодати на Гарриса. -- ЛЈгкий ужин. -- Завтрак. -- Полцарства за горчицу. -- Страшная битва. -- Мэйденхед. -- Под парусом. -- Три рыболова. -- Нас предают проклятию. Я сидел на берегу, воскрешая в воображении эту картину, когда Джордж обратился ко мне и заметил, что если я уже достаточно отдохнул, то не соблаговолю ли принять участие в мытье посуды. И, покинув, таким образом, дни героического прошлого, я перенесся в прозаическое настоящее, со всем его ничтожеством и пороком, сполз в лодку, вычистил сковородку щепкой и пучком травы, придав ей окончательный блеск мокрой рубашкой Джорджа. Мы отправились на остров Великой Хартии Вольностей и осмотрели камень, который хранится в домике, и на котором, как говорят, Великая Хартия была подписана. Хотя была ли она подписана здесь на самом деле, или, как утверждают некоторые, на другом берегу, в Раннимиде, я установить не возьмусь. Лично я, например, склоняюсь к тому, что общепринятая островная теория более авторитетна. Будь я одним из тогдашних баронов, я, без сомнения, решительно указал бы на то, что такого ненадЈжного типа, как король Джон, целесообразно переправить именно на остров, где возможностей для сюрпризов и фокусов меньше. На землях Энкервикского замка, который стоит недалеко от Мыса Пикников, находятся развалины старого монастыря; как раз в садах этого монастыря, как говорят, Генрих VIII назначал свидания Анне Болейн. Также он встречался с ней у Хеверского дворца в Кенте и ещЈ где-то поблизости от Сент-Олбенса. В те времена народу Англии было, вероятно, трудно подыскать уголок, где эти юные сумасброды бы не миловались. Вам не случалось жить в доме, где есть влюбленная пара? Это совсем нелегко. Вам хочется посидеть в гостиной, и вы отправляетесь в гостиную. Вы открываете дверь; до ваших ушей долетает некое восклицание, словно некто вдруг вспомнил нечто важное; когда вы входите, Эмили стоит у окна; ей крайне интересно, что происходит на противоположной стороне улицы; ваш друг Джон Эдуард находится в другом конце комнаты; он не в состоянии оторваться от фотографий чьих-то бабушек. -- Ах! -- говорите вы, застывая в дверях. -- Я и не знал, что тут кто-нибудь есть. -- Вот как? -- холодно отвечает Эмили, тоном, который обозначает то, что она вам не верит. Послонявшись некоторое время по комнате, вы произносите: -- Темно-то как! Почему вы не зажигаете газ? Джон Эдуард говорит "О!", что он даже и не заметил; Эмили говорит, что папа не любит, когда газ зажигают днЈм. Вы сообщаете им одну-другую новость, излагаете свою точку зрения на ирландский вопрос, но их, как видно, это не интересует. Замечания по любому предмету с их стороны сводятся только к следующему: "О!", "Неужели?", "Правда?", "Да?" и "Не может быть!". После десятиминутной беседы в таком стиле вы пробираетесь к двери, выскальзываете; в следующий миг дверь, странным образом, хлопнув у вас за спиной, закрывается; причЈм вы не трогаете еЈ и пальцем. Спустя полчаса вы считаете, что можно рискнуть, и пойти выкурить трубку в оранжерею. Единственный стул в оранжерее занят Эмили; Джон Эдуард, если можно полагаться на язык одежды, явным образом сидел на полу. Они не произносят ни слова, но их взгляд выражает всЈ, что можно употребить в цивилизованном обществе; вы быстренько отступаете, и запираете дверь. После этого вам просто страшно соваться в этом доме ещЈ куда- нибудь; и, прогулявшись вверх-вниз по лестнице, вы отправляетесь к себе в спальню и сидите там. Вскоре, однако, это интерес теряет; вы надеваете шляпу, и тащитесь в сад. Проходя по дорожке, вы заглядываете в беседку; там находятся эти же двое молодых идиотов, которые забились в угол; они замечают вас, и начинают явным образом подозревать, что вы, с какой-то нечестивой целью, их преследуете. -- Завели б, что ли, специальную комнату, для такой ерунды? И сунули бы их туда, -- бормочете вы, кидаетесь в холл, хватаете зонтик и убегаете вон. Нечто совершенно подобное, должно быть, и происходило, когда ветреный мальчишка Генрих Восьмой ухаживал за своей крошкой Анной. Народ в Бэкингемшире то и дело натыкался на них, когда они слонялись по Виндзору или Рейсбери, всякий раз восклицая: "Ах, это вы!", на что Генрих, покраснев, ответит: "Ну да, мне тут кое-кого нужно было увидеть", а Анна заметит: "Как я рада вас видеть! Подумать только, встречаю я тут на дорожке мистера Генриха Восьмого, и нам, оказывается, по пути!". Народ пойдЈт прочь, думая: "ПойдЈм-ка мы лучше отсюда, пусть они тут целуются и воркуют. ПойдЈм-ка мы в Кент." Они идут в Кент; и в Кенте первым же делом наблюдают Генри и Анну, которые болтаются вокруг замка Хевер. -- Что за дьявол! -- говорят бэкингемширцы. -- Куда бы нам убраться? Просто смотреть тошно уже. Вот, пойдЈм-ка мы в Сент- Олбенс. Сент-Олбенс -- местечко просто прелестное. Оказавшись в Сент-Олбенс, они заставали всю ту же жуткую парочку, целующуюся у стен аббатства. И тогда они уходили, и поступали в пираты, и занимались морским разбоем, и так продолжалось, пока свадьбу, наконец, не сыграли. Участок реки между мысом Пикников и Олд-Виндзорским шлюзом очарователен. Тенистая дорога, вдоль которой разбросаны чистые уютные домики, бежит по берегу к гостинице "Узлийские колокола", живописной, как большинство гостиниц на Темзе. (Вдобавок там, по словам Гарриса, можно тяпнуть кружку превосходного эля, а в таких вопросах словом Гарриса можно ручаться.) Олд-Виндзор -- по-своему знаменитое место. Здесь у Эдуарда Исповедника был дворец, и здесь же могущественный граф Годвин был, по законам своего времени, осуждЈн и признан виновным в убийстве королевского брата. Граф Годвин отломил кусок хлеба и взял его в руку. -- Подавиться мне этим куском, -- сказал граф, -- если я виноват! Он положил хлеб в рот, проглотил его, подавился, и умер. Дальше, за Олд-Виндзором, река какая-то неинтересная, и становится похожа сама на себя только у Бовени. Мы с Джорджем тащили лодку на бечеве мимо Хоумского парка, который тянется по правому берегу от Моста Альберта до Моста Виктории, и когда мы проходили Дэтчет, Джордж спросил, помню ли я нашу первую речную вылазку, когда мы сошли у Дэтчета и пытались устроиться на ночлег. Я ответил, что ещЈ как, и забуду нескоро. Это произошло в субботу, накануне августовских каникул. Мы, всЈ та же троица, устали и проголодались; добравшись до Дэтчета, мы вытащили из лодки корзину, два саквояжа, пледы, пальто, всЈ такое -- и отправились на поиски логова. Мы нашли чудесную маленькую гостиницу, увитую ломоносом, но там не было жимолости, а мне по какой-то причине втемяшилась в голову именно жимолость, и я сказал: -- Нет, давайте не будем сюда заходить. Давайте пройдЈм чуть дальше и посмотрим, может быть, там где-нибудь есть гостиница с жимолостью. И мы двинулись дальше, и вышли к другой гостинице. Эта гостиница была тоже просто чудесная, и к тому же за углом сбоку на ней была жимолость. Но здесь уже Гаррису не понравился вид человека, который стоял, прислонившись к входной двери. Гаррис сказал, что этот человек не производит впечатления порядочного, и на нЈм некрасивые туфли. Поэтому мы пошли дальше. Мы прошли порядочное расстояние, но гостиниц нам больше не попадалось; мы увидели человека и попросили его подсказать нам пару-другую. Он сказал: -- Да, но вы же идете в другую сторону! Поворачивайте и дуйте обратно. ПридЈте прямо к "Оленю"! Мы сказали: -- Знаете, мы там уже были, и нам не понравилось. Совсем нет жимолости. -- Что ж, -- сказал он. -- Есть еще "Мэнор-хаус", как раз напротив. Вы там не были? Гаррис ответил, что туда нам тоже не захотелось; нам не понравился тип, который стоял у дверей. Гаррису не понравилось, какого цвета у него волосы, и не понравились туфли. -- Ну я не знаю тогда, что вам делать, не знаю! -- воскликнул наш информант. -- У нас других гостиниц нет. -- Ни одной? -- воскликнул Гаррис. -- Ни одной. -- И что нам теперь, к чЈрту, делать?! -- возопил Гаррис. Тогда взял слово Джордж. Он сказал, что мы с Гаррисом, если нам будет угодно, можем отстроить гостиницу себе на заказ, и отмуштровать постояльцев себе по вкусу. Что касается его самого, он возвращается к "Оленю". Величайшим гениям человечества не удавалось воплотить своих идеалов никогда и ни в чЈм; так и мы с Гаррисом, повздыхав о бренности земных желаний, поплелись вслед за Джорджем. Мы приволокли свои пожитки в "Олень" и сложили всЈ в холле. Хозяин вышел и поздоровался: -- Добрый вечер, джентльмены. -- Добрый вечер, -- поздоровался Джордж. -- Три места, пожалуйста. -- Весьма сожалею, сэр, -- отозвался хозяин. -- Боюсь, не получится. -- Ну, не беда! -- сказал Джордж. -- Два тоже сойдЈт. Двое из нас поспят на одном... Поспят? -- продолжил он, обернувшись к Гаррису и ко мне. -- Разумеется, -- сказал Гаррис, считая, что нам с Джорджем одной кровати хватит за глаза. -- Весьма сожалею, сэр, -- повторил хозяин, -- но у нас вообще нет ни одного места. Если хотите знать, у нас на каждой кровати и так уже спят по двое, а то и по трое джентльменов. Сначала это нас несколько обескуражило. Гаррис, однако, как путешественник стреляный, оказался на высоте положения и, весело засмеявшись, сказал: -- Ну ладно, что ж делать. Не треснем. Пристройте нас в биллиардной, как-нибудь. -- Весьма сожалею, сэр. Три джентльмена уже спят на бильярде, и двое -- в столовой. Так что сегодня я вас, наверно, вряд ли смогу пристроить. Мы забрали вещи и направились в "Мэнор-хаус". Там было очень уютно. Я сказал, что эта гостиница мне нравится даже больше, чем та; Гаррис сказал, что "Не то слово!", что и хрен бы с ним, на это рыжего можно вообще не смотреть, к тому же, бедняга не виноват, что рыжий. Гаррис был настроен вполне разумно и кротко. В "Мэнор-хаусе" нам просто не дали раскрыть рта. Хозяйка встретила нас на пороге с приветствием, что мы уже четырнадцатая компания, которую она спроваживает за последние полтора часа. Наши робкие намЈки на конюшни, бильярдную и угольный подвал она встретила презрительным смехом: все эти уютные уголки были расхватаны давным-давно. Не знает ли она, в этих местах, где можно найти приют на ночь? Ну-у-у, если мы готовы примириться с некоторыми неудобствами... Имейте в виду, она этого вовсе не рекомендует... Но в полумиле отсюда, по дороге на Итон, есть небольшой трактирчик... Не дослушав, мы подхватили корзину, саквояжи, пальто, пледы, свЈртки и побежали. Указанная полумиля смахивала больше на милю, но мы, всЈ-таки, добрались куда нужно, и запыхавшись ворвались в буфет. В трактире с нами обошлись грубо. Они просто подняли нас на смех. Во всЈм доме было только три кровати, и на них уже спали семеро холостых джентльменов и две супружеские четы. Какой-то добросердечный лодочник, который оказался в пивной, посоветовал попытать счастья у бакалейщика по соседству с "Оленем", и мы вернулись назад. У бакалейщика всЈ было переполнено. Некая старушенция, которую мы встретили в лавке, сжалилась, и взялась проводить нас к своей знакомой, которая жила в четверти мили от бакалейщика и иногда сдавала комнаты джентльменам. Старушка едва переставляла ноги, и мы тащились туда двадцать минут. В пути старуха развлекала нас описанием того, как, где и когда у неЈ ломит в спине. У подружки комнаты оказались сданы. Оттуда нас направили в No 27. No 27 был битком и отправил нас в No 32. No 32 был набит также. Тогда мы вернулись на большую дорогу, и Гаррис уселся на корзину и объявил, что дальше никуда не пойдЈт. Он сказал, что здесь вроде спокойно, и он хочет здесь умереть. Он попросил нас с Джорджем передать его матушке прощальный поцелуй, и сообщить всем его родственникам, что он их простил, и умер счастливым. В этот момент нам явился ангел, в образе маленького мальчишки (не могу представить себе более полноценного образа для преображения ангелов); в одной руке он держал кувшин пива, в другой -- какую-то штуку, привязанную к верЈвочке. Эту штуку он опускал на каждый камень, который попадался ему по дороге, и дЈргал кверху; при этом возникал необыкновенно тошнотворный звук, наводящий на мысль о мучениях. Мы спросили этого посланца небес (каковым он впоследствии оказался) -- не ведом ли ему какой-либо уединЈнный кров, обитатели которого немногочисленны и убоги (желательно престарелые леди и парализованные джентльмены), которых нетрудно было бы запугать, чтобы они уступили свою постель, на одну ночь, трЈм доведЈнным до отчаяния джентльменам; или, если не ведом, не порекомендует ли он нам какой-нибудь пустой свинарник, или заброшенную печь для обжига извести, или ещЈ что-нибудь в этом роде? Ничего такого мальчику ведомо не было -- во всяком случае, ничего под рукой -- но он сказал, что если мы пойдЈм с ним, то у его матушки есть свободная комната, и она может пустить нас переночевать. Мы бросились ему на шею, и благословили его, и луна кротко озаряла нас, и это было бы прекраснейшим зрелищем, но мальчик, перегруженный нашими чувствами, повалился под их тяжестью на дорогу, а мы рухнули на него. Гаррис так преисполнился благодати, что едва не потерял сознание, и ему пришлось схватить кувшин с пивом и наполовину осушить его, чтобы очнуться. После этого он пустился бежать, предоставив нам с Джорджем тащить весь багаж. Мальчик жил в маленьком четырЈхкомнатном домике, и его матушка -- добрейшее сердце! -- подала нам на ужин поджаренный бекон, и мы съели его без остатка (пять фунтов), и ещЈ пирог с вареньем, и два чайника чаю, и потом отправились спать. В комнате было две кровати; раскладушка шириной два фута шесть дюймов, на которой, привязавшись простынкой друг к другу, улеглись мы с Джорджем, и собственно кровать нашего мальчика, которая поступила в распоряжение Гарриса полностью (утром мы обнаружили, как из неЈ торчат два фута гаррисовых голых ног, и, пока умывались, вешали на них полотенца). Когда мы в следующий раз попали в Дэтчет, мы так уже не выделывались. Но вернЈмся к нашему настоящему путешествию. Ничего увлекательного не происходило, и мы спокойно дотащили лодку почти до Острова Обезьянок, где вытащили лодку на берег сели завтракать. Мы навалились на холодную говядину, и вдруг обнаружилось, что мы забыли горчицу. Никогда в жизни, ни до этого, ни после этого, мне не хотелось горчицы так страшно. Вообще-то горчицу я не люблю, и почти никогда не ем. Но в тот день я бы отдал за неЈ целый мир. Я не представляю, сколько во Вселенной насчитывается миров, но если в этот критический момент кто-нибудь предложил бы мне ложку горчицы, -- он получил бы их все. Когда я не могу раздобыть того, что мне хочется, я готов даже на подобное безрассудство. Гаррис сообщил, что также отдал бы за горчицу весь мир. Если бы кто-нибудь забрЈл в эту минуту к нам с банкой горчицы в руках, он неплохо бы нагрел руки и обеспечил себя мирами на всю оставшуюся жизнь. Впрочем, нет. Боюсь, что, получив горчицу, мы попытались бы расторгнуть сделку. Бывает, что сгоряча человек несколько начудит, но потом, немного поразмыслив, разумеется, соображает, насколько его чудачества не соответствуют реальной ценности необходимого. Я слышал, как однажды в Швейцарии один человек, отправившись в горы, тоже наобещал миров за стакан пива. Когда же он добрался до какой-то хижины, где ему дали пива, он устроил просто ужасный скандал из-за того, что с него спросили пять франков за бутылку "Басса". Он кричал, что это бесстыдное вымогательство, и даже написал письмо в "Таймс". Отсутствие горчицы повергло нашу лодку в тоску. Мы молча жевали говядину. Жизнь казалась нам пустой и безрадостной. Вздыхая, мы предавались воспоминаниям о днях счастливого детства. Перейдя к яблочному пирогу, мы несколько воспрянули духом, а когда Джордж выудил со дна корзины банку консервированных ананасов, и водрузил еЈ в центре лодки, мы почувствовали, что жить, в общем-то, стоит. Мы, все трое, страшно любим ананасы. Мы рассматривали картинку на этикетке. Мы представляли вкус ананасного сока. Мы улыбались друг другу, а Гаррис уже приготовил ложку. Мы принялись искать консервный нож, чтобы открыть банку. Мы вытряхнули всЈ из корзины. Мы вывернули наизнанку сумки. Мы сняли доски со дна лодки. Мы вытащили всЈ барахло на берег и перерыли его. Консервного ножа не было. Тогда Гаррис попытался открыть банку складным ножиком, сломал ножик и сильно порезался. Потом Джордж попытался открыть ее ножницами, ножницы разлетелись, и чуть не выкололи Джорджу глаз. Пока они перевязывали раны, я сделал попытку проткнуть эту штуку багром. Багор соскользнул, швырнул меня за борт, в двухфутовый слой жидкой грязи. Банка, целая и невредимая, укатилась и разбила чайную чашку. Тогда мы все взбесились. Мы перетащили банку на берег, и Гаррис отправился в поле и разыскал здоровенный острый булыжник, а я вернулся в лодку и вытащил из нее мачту, а Джордж схватил банку, а Гаррис острым концом наставил на банку камень, а я взял мачту, воздел еЈ над головой, собрал все свои силы, и трахнул. В тот день Гаррису спасла жизнь соломенная шляпа. Он хранит еЈ до сих пор (вернее, то, что от неЈ осталось), и в зимние вечера, когда дымят трубки, и мальчишки плетут небылицы о страшных опасностях, сквозь которые им пришлось пройти, Джордж приносит еЈ, и пускает по кругу, и волнующая история повествуется снова, всякий раз по- новому гиперболизируясь. Гаррис отделался поверхностными ранениями. После этого я схватил банку и молотил по ней мачтой, пока не выбился из сил и не пришел в отчаяние, после чего за неЈ взялся Гаррис. Мы расплющили эту банку в лепЈшку; потом мы сплющили еЈ обратно в куб; мы наштамповали из неЈ всех известных на сегодня геометрических форм, но не смогли еЈ даже проткнуть. Тогда на неЈ набросился Джордж. Он сколотил из неЈ нечто настолько дикое, настолько фантасмагорическое, настолько сверхъестественное в своЈм кошмаре -- что испугался и бросил мачту. Тогда мы уселись вокруг на траве, и уставились на неЈ. ПоперЈк еЈ верхнЈго донышка образовалась здоровенная вмятина, точно какая-то глумливая рожа; это привело нас в такую ярость, что Гаррис вскочил, схватил гадину и зашвырнул на самую середину реки; и когда она утонула, мы прохрипели ей вдогонку проклятия, бросились в лодку, схватились за вЈсла, покинули это место, и без остановки гребли до самого Мэйденхеда. Мэйденхед слишком много из себя строит, и поэтому место малоприятное. Это притон для курортных щЈголей и их расфуфыренных спутниц. Это город безвкусных отелей, которым благоволят в основном хлыщи и девицы из кордебалета. Это та дьявольская кухня, откуда расползаются злые духи реки -- паровые баркасы. У всякого герцога из "Лондонского Журнала" обязательно найдЈтся в Мэйденхеде "местечко"; сюда же обычно являются героини трЈхтомных романов, чтобы покутить с чужими мужьями. Мы быстро прошли Мэйденхед, потом притормозили, и не спеша двинулись по роскошному плЈсу между Боултерским и Кукэмским шлюзами. Кливлендский лес по-прежнему нЈс свой изысканный весенний убор и склонялся к реке сплошным рядом всевозможных оттенков сказочно-зелЈного цвета. В такой своей нетронутой прелести, это, пожалуй, самый замечательный уголок на всей Темзе; неохотно и медленно мы уводили своЈ судЈнышко из волшебного царства покоя. В заводи, чуть ниже Кукэма, мы устроились на привал и сели пить чай. Когда мы прошли Кукэмский шлюз, уже наступил вечер. Поднялся довольно свежий ветер -- как ни странно, попутный. Обычно ветер на реке остервенело дует вам навстречу, в какую сторону вы бы не шли. Он дует вам навстречу утром, когда вы отчаливаете на целый день, и вы долго гребЈте, представляя, как будет здорово возвращаться назад под парусом. Затем, после обеда, ветер меняет курс, и вам приходится лезть ему наперекор вон из кожи всю дорогу. Но если вы вообще забываете взять с собой парус, ветер будет попутным в оба конца. Что поделаешь! Наш мир -- всего лишь испытательный полигон, в котором люди появляются для того, чтобы нести мучения, так же как искры -- чтобы возноситься ввысь. Однако на этот раз они, похоже, что-то напутали, и пустили ветер нам в спину, вместо того чтобы пустить в лицо. Мы, тише воды ниже травы, поставили парус раньше, чем они обнаружили свою ошибку, развалились в задумчивых позах -- парус расправился, натянулся, поворчал на мачту -- и мы понеслись. На руле сидел я. По-моему, нет ничего более захватывающего, чем ходить под парусом. Только под парусом человек пока что может летать (и ещЈ во сне). Крылья быстрого ветра уносят вас прочь, в неизвестную даль. Вы больше не жалкая, неуклюжая, бессильная тварь, слепленная из глины, которая ползает извиваясь по грязи -- вы теперь Часть Природы! Ваши сердца теперь бьются вместе! Своими прекрасными руками она обвивает вас и прижимает к сердцу! Вы духовно сливаетесь с нею; ваше тело становится лЈгким, как пух! Эфир звучит для вас воздушными голосами. Земля кажется далЈкой и маленькой; облака, которые едва не касаются головы, -- ваши братья, и вы простираете к ним свои руки. Мы были совсем одни на реке; лишь где-то вдали чуть виднелась стоящая на якоре плоскодонка, в которой сидели три рыболова. И мы неслись над водой, и лесистые берега мчались навстречу, и мы хранили молчание. Я по-прежнему сидел на руле. Приблизившись, мы увидели, что рыболовы были пожилые и важные. Они сидели в плоскодонке на стульях и не отрываясь следили за удочками. Багряный закат бросал на воду таинственный свет, и озарял пламенем башни деревьев, и превращал всклокоченные облака в сверкающий золотой венец. Это был час, исполненный глубокого очарования, томления, страстной надежды. Наш маленький парус вздымался к пурпурному небу; вокруг уже опускались сумерки, окутывая мир тенями всех цветов радуги, а сзади уже кралась ночь. Нам казалось, что мы, как будто рыцари из какой-то старинной легенды, плывЈм по волшебному озеру в неведомое царство сумерек, в необъятный край заходящего солнца. Мы не попали в царство сумерек; мы вмазались со всего хода в ту самую плоскодонку, в которой удили рыбу те самые старцы- удильщики. Сначала мы даже не разобрались, что, собственно, произошло, потому что из-за паруса ничего не было видно, но по характеру выражений, огласивших вечерний воздух, мы пришли к выводу, что оказались по соседству с человеческими существами, и эти человеческие существа раздосадованы и недовольны. Гаррис спустил парус, и тогда мы увидели, что случилось. Мы сшибли упомянутых джентльменов со стульев в одну общую кучу на дно лодки, и теперь они медленно и мучительно пытались распутаться и освободиться друг от друга и рыбы. В процессе работы они осыпали нас бранью -- не обычной, невдумчивой, будничной поверхностной бранью, но сложными, тщательно продуманными, всеобъемлющими проклятиями, которые охватывали весь наш жизненный путь и распростирались в далЈкое будущее, включая при этом всех наших родственников, все предметы, явления и процессы, которые могли бы иметь к нам какое-то отношение -- добротными, существенными проклятиями. Гаррис объяснил джентльменам, что им следует испытывать благодарность за то маленькое развлечение, которое было им предоставлено после того, как они просидели здесь со своими удочками день напролЈт. Он также добавил, что переживает великое потрясение, и испытывает глубокую скорбь, при виде того, как безрассудно предаются гневу джентльмены столько почтенного возраста. Но это не помогло. Джордж сказал, что теперь у руля сядет он. Он сказал, что от такого нечеловеческого ума, как мой, не следует ожидать способности всецело отдаться управлению лодкой; заботу о лодке следует поручить более заурядной личности, пока мы не пошли на дно ко всем чертям. И он отобрал у меня руль и повЈл лодку в Марло. А в Марло мы оставили ее у моста и заночевали в "Короне". ГЛАВА XIII Марло. -- Бишемское аббатство. -- Монахи из Медменхэма. -- Монморанси замышляет убийство старого Котищи. -- Но всЈ-таки решает подарить ему жизнь. -- Скандальное поведение фокстерьера в универсальном магазине. -- Мы отбываем из Марло. -- Внушительная процессия. -- Паровой баркас; полезные советы, как привести его в исступление и послужить помехой. -- Мы отказываемся пить реку. -- Безмятежный пЈс. -- Странное исчезновение Гарриса и пудинга. Марло, по-моему, одно из самых приятных мест на Темзе. Это кипучий, живой городишко; в целом он, правда, не весьма живописен, но в нЈм-таки можно найти немало причудливых уголков -- уцелевших сводов разрушенного моста Времени, по которому наше воображение переносится в те дни прошлого, когда замок Марло был владением саксонца Эльгара, ещЈ до того, как Вильгельм захапал его и отдал королеве Матильде, и ещЈ до того, как оно перешло сперва к графам Уорвикам, а ещЈ потом -- искушЈнному в житейских делах Лорду Пэджету, советнику четырЈх монархов подряд. Места вокруг здесь тоже замечательные, если после прогулки лодочной вы любите прогуляться по берегу, а сама река здесь лучше всего. Ближе к Кукэму, за Карьерным лесом и за лугами раскинулся чудный плЈс. Милый старый Карьерный лес! Твои тропки крутые узкие тропки, твои причудливые полянки, как пропахли они памятью о летних солнечных днях! Сколько призраков-лиц смеЈтся в твоих тенистых прогалинах! Как ласково льются голоса далЈкого прошлого с твоих шепчущих листьев! От Марло до Соннинга местность ещЈ красивее. Величественное старинное Бишемское аббатство, каменные стены которого звенели кликами тамплиеров, и в котором когда-то нашла свой приют Анна Кливская, а ещЈ когда-то королева Елизавета -- высится по правому берегу в полумиле выше Марлоуского моста. Бишемское аббатство богато на мелодраматические истории. В нЈм есть увешенная гобеленами спальня и потайная клетушка, глубоко запрятанная в толстых стенах. Призрак леди Холи, которая заколотила своего маленького сына до смерти, всЈ ещЈ бродит здесь по ночам, пытаясь смыть кровь со своих призрачных рук в призрачной чаше. Здесь покоится Уорвик, "делатель королей", которого теперь не беспокоят такие суетные вещи, как земные короли и царства; Солсбери, послуживший как следует в битве при Пуатье. Перед самым Аббатством, правее по берегу, стоит Бишемская церковь, и если существуют на свете могилы, заслуживающие внимания, -- это могилы и надгробия Бишемской церкви. Как раз здесь, катаясь на лодке под бишемскими буками, Шелли, который жил в Марло (его дом на Уэст- стрит можно посмотреть и сейчас) сочинил "Восстание Ислама". А чуть выше, у Харлейской плотины, я часто думал, что мог бы жить, наверное, целый месяц, и так бы досыта не испил всей прелести этого места. Городок Харли, в пяти минутах ходьбы от шлюза, -- одно из древнейших поселений на Темзе, и существует, цитируя затейливый слог тех туманных времЈн, "со времЈн короля Сэберта и короля Оффы". Сразу же за плотиной (вверх по течению) начинается Датское поле, где однажды во время похода на Глостершир разбили свой лагерь наступающие датчане; а ещЈ дальше, в прелестной излучине, приютилось то, что осталось от Медменхэмского аббатства. Знаменитые медменхэмские монахи, или "Орден Геенны Огненной", как их обычно звали, и членом которого был пресловутый Уилкс, составляли братство, имеющее своим девизом "Делай что хочешь!". Эта приманка до сих пор красуется над разрушенными воротами. За много лет до того, как это липовое аббатство -- храм неблагочестивых шутов -- было основано, здесь стоял монастырь более строгого класса, монахи которого в некоторой степени отличались от бражников, пришедших на смену пятьсот лет спустя. Монахи-цистерцианцы, аббатство которых стояло на этом месте в тринадцатом веке, вместо обычной одежды носили грубую рясу с клобуком, не ели ни мяса, ни рыбы, ни яиц, спали на соломе, и служили ночную мессу. Дни свои они проводили в труде, чтении и молитвах; на их жизни лежало безмолвие смерти, ибо они давали обет молчания. Мрачную жизнь вело это мрачное братство в благостном уголке, который Бог создал таким ярким и радостным! Как странно, что голоса Природы, звучавшие повсюду вокруг -- в нежном пении вод, в шелесте прибрежных трав, в музыке шуршащего ветра -- не научил их смыслу жизни более истинному. Они слушали здесь, долгими днями, в молчании, не раздастся ли голос небес; каждый день и каждую ночь этот голос взывал к ним на тысячу разных ладов -- но они ничего не слышали. От Медменхэма до живописного Хэмблдонского шлюза река полна тихой прелести, но, пройдя Гринлэндс, она становится скучноватой и голой, и так до самого Хенли. Гринлэндс -- совершенно неинтересное место, куда ездит на лето владелец киоска, где я покупаю газеты. (Там можно частенько увидеть, как этот тихий, непритязательный джентльмен бодро работает вЈслами, или сердечно беседует с каким-нибудь престарелым смотрителем шлюза.) В понедельник утром, в Марло, мы встали более-менее рано, и перед завтраком пошли искупаться; на обратном пути Монморанси повЈл себя как форменный осЈл. Единственный предмет, по поводу которого наши с Монморанси мнения серьЈзно расходятся, -- это кошки. Я кошек люблю; Монморанси не любит. Когда кошка встречается мне, я говорю "Бедная киска!", нагибаюсь, и щекочу еЈ за ушами; кошка задирает хвост чугунной трубой, выгибает спину, начинает вытирать нос мне об брючины, и кругом царит мир и благоволение. Когда кошка встречается Монморанси, об этом узнаЈт вся улица; при этом на каждые десять секунд расходуется такое количество бранных выражений, которых обыкновенному порядочному человеку хватило бы на всю жизнь (если, конечно, пользоваться осмотрительно). Я не осуждаю его (как правило, я довольствуюсь простой затрещиной или швыряю камень), так как считаю, что порок этот -- природный. У фокстерьеров этого наследственного греха приблизительно в четыре раза больше, чем у остальных собак; и нам, христианам, со своей стороны требуются годы и годы терпеливых усилий, чтобы добиться сколько-нибудь ощутимого исправления в безобразии фокстерьерской природы. Помню, как-то раз я стоял в вестибюле Хэймаркетского универсального магазина, в полном окружении собак, которые дожидались своих хозяев, ушедших за покупками. Там были мастифф, один-два колли, сенбернар, несколько легавых и ньюфаундлендов, гончая, французский пудель (поношенный в середине, но голова кудлатая), бульдог, несколько существ в формате Лоутер-Аркейд, величиной с крысу, две йоркширские дворняжки. Они сидели терпеливые, благонравные и задумчивые. В вестибюле царила торжественная тишина, создающая атмосферу покоя, смирения -- и мягкой грусти. Но вот вошла прелестная молодая леди с кротким маленьким фокстерьером; она оставила его на цепочке между бульдогом и пуделем. Он уселся и с минуту осматривался. Затем он воздел глаза к потолку и, судя по их выражению, задумался о своей матушке. Затем он зевнул. Затем он оглядел других собак, молчаливых, важных, полных достоинства. Он посмотрел на бульдога, безмятежно дремавшего справа. Он посмотрел на пуделя, надменно застывшего слева. Затем, безо всяких прелиминариев, без намЈка на какой-нибудь повод, он цапнул пуделя за ближайшую переднюю ногу, и вопль страдания огласил тихий полумрак вестибюля. Найдя результат первого эксперимента весьма удовлетворительным, он принял решение продолжать и задать жару всем остальным. Он перескочил через пуделя и мощно атаковал колли; колли проснулся и немедленно вступил в свирепую шумную схватку с пуделем. Тогда фоксик вернулся на место, схватил бульдога за ухо, и попытался его оторвать; а бульдог, животное на редкость беспристрастное, обрушился на всех, до кого только смог добраться (включая швейцара), предоставив нашему славному фокстерьерчику возможность беспрепятственно насладиться дуэлью с йоркширской дворняжкой, исполненной равного энтузиазма. Людям, которые разбираются в собачьей натуре, нет нужды объяснять, что к этому времени все остальные собаки в этом вестибюле бились с таким исступлением, словно от исхода сражения зависело спасение их жизни и имущества. Большие собаки дрались между собой сплошной кучей; маленькие тоже дрались друг с другом, а в перерывах кусали больших за ноги. Вестибюль превратился в пандемониум. Шум стоял адский. Вокруг здания собралась толпа, и все спрашивали, не происходит ли здесь заседание приходского управления или церковного совета; если нет, то кого, в таком случае, убивают, и по какой причине? Чтобы растащить собак, принесли колы и верЈвки; позвали полицию. В самый разгар бесчинства вернулась прелестная молодая леди и схватила своего прелестного пЈсика на руки (к этому времени он уложил дворнягу на месяц и имел теперь вид новорождЈнного агнца); она целовала его, и спрашивала, жив ли он, и что эти огромные, огромные, грубые животные-псы с ним сделали; и он уютно устроился у неЈ на груди, и смотрел ей в лицо, и взгляд его словно бы говорил: "Ах, как я рад, что ты пришла и избавила меня от такого позора!". А леди сказала, что хозяева магазина не имеют никакого права оставлять в магазине подобных дикарей и варваров вместе с собаками порядочных людей -- и что она кое на кого будет подавать в суд. Такова суть фокстерьеров; поэтому я не осуждаю Монморанси за его привычку скандалить с кошками. Впрочем, в то утро он и сам пожалел, что дал волю своей природе. Мы, как я уже говорил, возвращались с купания, и на полпути, когда мы шли по Хай-стрит, из подворотни впереди нас выскочил некий кот и потрусил через улицу. Монморанси издал торжествующий вопль -- вопль жестокого воина, который видит, что враг у него в руках -- вопль, какой, вероятно, издал Кромвель, когда шотландцы начали спускаться с холма -- и помчался за своей добычей. Жертвой его был старый чЈрный Котище. Я в жизни не встречал кота такой устрашающей величины. Это был не кот, а какой-то головорез. У него не хватало половины хвоста, одного уха и изрядного куска носа. Это был громадный и явно убийственный зверь. Он был исполнен мира, довольства и успокоения. Монморанси помчался за бедным животным со скоростью двадцати миль в час, но Котище не торопился. По-видимому, он вообще не догадывался, что жизнь его повисла на волоске. Он безмятежно трусил по дороге, пока его предстоящий убийца не оказался на расстоянии ярда. Тогда он развернулся, уселся в самой середине дороги, и оглядел Монморанси с ласковым любопытством, как бы спрашивая: "Да! Могу ли я Вам чем-то помочь?". Монморанси не робкого десятка. Но в Котище было нечто такое, нечто этакое, от чего заледенело бы сердце и не такого пса. Монморанси остановился как вкопанный и посмотрел на Котищу. Оба молчали. Но было совершенно ясно, что между ними происходит следующий диалог. Котище. Могу ли я быть чем-нибудь Вам полезен? Монморанси. Нет, нет, ничем, покорно благодарю! Котище. Если Вам, тем не менее, что-нибудь необходимо, не стесняйтесь, прошу Вас! Монморанси (отступая по Хай-стрит). Ах нет, что Вы, что Вы!.. Вовсе нет... Прошу Вас, не беспокойтесь. Я... Я кажется, ошибся. Мне показалось, что мы знакомы. Покорно прошу простить, что я потревожил Вас. Котище. Пустяки, рад служить. Вам действительно ничего не нужно? Монморанси (по-прежнему отступая). Нет, нет, благодарю Вас... Вовсе нет... Вы очень любезны! Всего доброго. Котище. Всего доброго. После этого Котище поднялся и продолжил свой путь, а Монморанси, тщательно спрятав то, что он называет хвостом, вернулся обратно к нам и занял малозаметную позицию в арьергарде. До сих пор, стоит только сказать Монморанси: "Кошки!" -- он съеживается и умоляюще смотрит, словно бы говоря: -- Не надо! Пожалуйста. После завтрака мы отправились на рынок и запаслись провиантом ещЈ на три дня. Джордж объявил, что нам нужно взять овощей -- не есть овощи вредно для здоровья. Он добавил, что овощи легко готовить, и что об этом он позаботится сам; мы купили десять фунтов картофеля, бушель гороха и несколько кочанов капусты. В гостинице мы нашли мясной пудинг, два пирога с крыжовником и баранью ногу; а фрукты, и кексы, и хлеб, и масло, варенье, бекон, яйца и всЈ остальное мы добывали в разных концах города. Наше отбытие из Марло я считаю одним из наших величайших триумфов. Не будучи демонстративным, оно, в то же время, было исполнено величия и достоинства. В каждой лавке мы требовали, чтобы покупки не задерживались, но отправлялись с нами немедленно. Никаких этих ваших "Да, сэр, отправлю всЈ сию же минуту; мальчик будет там раньше чем вы, сэр!". Сиди потом дурак дураком на пристани, возвращайся в каждую лавку по два раза и скандаль там с лавочниками. Нет уж, мы дожидались, пока корзину упакуют, и забирали мальчиков вместе с собой. Мы обошли великое множество лавок, проводя в жизнь этот принцип в каждой; в результате чего к концу нашей экспедиции мы стали обладателями такой внушительной коллекции мальчиков с корзинами, которая только может ублажить душу; и наше заключительное шествие к реке, по самой середине Хай-Стрит, превратилось в такое впечатляющее зрелище, которого, надо думать, Марло не видел давно. Порядок процессии был таков: 1) Монморанси, с тростью в зубах. 2) Две дворняги подозрительного вида, приятели Монморанси. 3) Джордж, с трубкой в зубах, под грузом пальто и пледов. 4) Гаррис, пытающийся придать своей походке непринужденное изящество, имея в одной руке пузатый саквояж, в другой -- бутылку лимонного сока. 5) Мальчик от зеленщика и мальчик от булочника, с корзинами. 6) Рассыльный из гостиницы, с пакетом. 7) Мальчик от кондитера, с корзиной. 8) Мальчик от бакалейщика, с корзиной. 9) Лохматый пес. 10) Мальчик из сырной, с корзиной. 11) Какой-то старик с мешком. 12) Приятель старика с руками в карманах и глиняной трубкой в зубах. 13) Мальчик от фруктовщика, с корзиной. 14) Я сам, с тремя шляпами, парой ботинок в руках и таким видом, будто это ко мне относится. 15) Шесть мальчиков и четыре бродячие собаки. Когда мы спустились к пристани, лодочник спросил: -- Разрешите узнать, сэр, вы что арендовали: паровой баркас или понтон? Услыхав, что всего лишь четырехвесельный ялик, он был несколько удивлЈн. Уйму хлопот доставили нам в это утро паровые баркасы. Дело было как раз за неделю до Хенли, и они тащились вверх в великих количествах. Некоторые шли в одиночку, некоторые вели на буксире понтонные домики. Паровые баркасы я просто ненавижу. Я думаю, их ненавидит всякий, кому приходилось грести. Стоит мне только увидеть паровой баркас, как мною овладевает желание заманить его в какой- нибудь укромный речной уголок и там, в тишине и спокойствии, удавить. Развязному самодовольству паровых баркасов удаЈтся разбудить в моей душе всякий дурной инстинкт, и тогда я жажду старых добрых времЈн, когда довести до сведения людей своЈ о них мнение можно было с помощью топора, лука и стрел. Уже само выражение лица того субъекта, который, засунув руки в карманы, стоит на корме и курит сигару, может послужить достаточным оправданием нарушения общественного порядка. А барски-высокомерный гудок, означающий "Прочь с дороги!", я уверен, гар