антирует то, что любой суд присяжных, набранный из речных жителей, вынесет вердикт "Убийство без превышения пределов необходимой обороны". Чтобы заставить нас убраться с дороги, посвистеть им пришлось. Если бы я мог, не опасаясь прослыть хвастуном, сказать, что только одна наша лодчонка, за эту неделю, доставила им больше хлопот, проволочек и беспокойства, чем все остальные речные суда, вместе взятые -- я бы, наверно, так и сказал. -- Паровой баркас! -- кричит кто-нибудь из нас, едва только враг покажется вдалеке; и в мгновение ока всЈ уже подготовлено к встрече. Я хватаю рулевые шнуры, Гаррис и Джордж садятся рядом; все мы поворачиваемся спиной к баркасу, и лодка тихонько дрейфует прямо на середину реки. Баркас, свистя, надвигается; мы дрейфуем себе и дрейфуем. Ярдах в ста баркас начинает свистеть как сумасшедший; народ перевешивается через борт и орЈт во всЈ горло, но мы их, конечно, не слышим. Гаррис рассказывает нам очередную историю про свою матушку, а мы с Джорджем ни за что на свете не упустили бы слова. Наконец паровой баркас испускает последний вопль, от которого у него чуть не лопается котЈл, и даЈт задний ход, и спускает пары, идЈт в разворот и садится на мель. Вся палуба целиком бросается на нос и начинает на нас орать; публика на берегу визжит; все проходящие лодки останавливаются и принимают участие в происходящем; и так до тех пор, пока вся река, на несколько миль вверх и вниз, не приходит в бешеное возбуждение. Тогда Гаррис обрывает рассказ на самом интересном месте, оглядывается, с лЈгким удивлением, и обращается к Джорджу: -- Господи боже, Джордж! Уж не паровой ли это баркас? А Джордж отвечает: -- Эге! То-то я вроде как слышал какой-то шум! После этого мы начинаем нервничать, теряемся, и не можем сообразить, как отвести лодку в сторону; народ на баркасе сбивается толпой и начинает нас поучать: -- Правой, правой греби! Тебе говорят, идиот! Табань левой! Да не ты, а тот, что рядом! Оставь руль в покое, слышишь? Теперь оба разом! Да не так! Нет, что за... Затем они спускают шлюпку и идут к нам на помощь, и после пятнадцатиминутной возни всЈ-таки расчищают себе от нас дорогу, так что баркас теперь может пройти; мы горячо благодарим их и просим взять нас на буксир. Но они никогда не соглашаются. ЕщЈ один хороший способ, который мы обнаружили, чтобы довести этих аристократов до белого каления, заключается в следующем. Мы делаем вид, что принимаем их за участников ежегодной корпоративной попойки и спрашиваем, кто их хозяева -- "Кьюбиты", или же они из общества трезвости "Бермондси", и ещЈ не могли бы они одолжить нам кастрюлю. Престарелых леди, непривычных к катанию в лодке, паровые баркасы приводят в чрезвычайно нервное состояние. Помню, как-то раз шли мы от Стэйнза в Виндзор -- участок реки прямо-таки кишащий этими механическими чудовищами -- в компании с тремя леди упомянутого образца. Это было очень волнующе. Едва только завидев какой бы то ни было паровой баркас, они начинали требовать, чтобы мы пристали, высадились на берег и ждали, пока он не скроется с виду. Они твердили, что им очень жаль, но долг перед ближними не допускает ненужного риска. Возле Хэмблдонского шлюза мы обнаружили, что у нас кончается питьевая вода. Мы взяли кувшин и поднялись к домику сторожа, чтобы немного выпросить. Нашим делегатом был Джордж. Он изобразил обворожительную улыбку и сказал: -- Не будете ли вы так добры дать нам немного воды? -- Да ради бога, -- ответил старик. -- Берите сколько влезет, и ещЈ останется. -- Бесконечно признателен, -- пробормотал Джордж, озираясь вокруг. -- Только... Только где она тут у вас? -- Всегда в одном и том же месте, приятель, -- был бесстрастный ответ. -- Как раз у тебя за спиной. -- Не вижу, -- сказал Джордж, оборачиваясь. -- Где у тебя глаза, чЈрт возьми, -- заметил старик, поворачивая Джорджа и широким жестом указывая на реку. -- Вон сколько воды-то, не видит! -- О! -- воскликнул Джордж, начиная что-то соображать. -- Но не можем же мы пить из реки? -- Но немножко-то можно. ВсЈ и не выпьете. Я уже пятнадцать лет пью. Джордж возразил сторожу, что его внешность, даже после курса такой терапии, вряд ли послужит хорошей рекламой брэнду, и что он, Джордж, предпочитает колодезную. Мы достали немного воды в коттедже, чуть выше. Скорее всего, если бы мы стали допытываться, эта вода тоже оказалась бы из реки. Но мы не стали допытываться, и всЈ было в порядке. Глаза не видят -- желудок не страдает. Несколько позже, тем же летом, мы попробовали-таки речную воду. Опыт не удался. Мы шли вниз по течению, и налегали на вЈсла, собираясь устроить чаепитие в заводи около Виндзора. В кувшине у нас ничего не было, и нам предстояло либо остаться без чаю, либо набирать воду из реки. Гаррис предложил рискнуть. Он сказал, что если мы вскипятим воду, всЈ будет хорошо. Он сказал, что все те ядовитые микробы, которые присутствуют в речной воде, кипячением будут убиты. И мы наполнили котелок водой Темзы и вскипятили еЈ; тщательно проследив за тем, чтобы она действительно прокипела. Мы приготовили чай и уже уютно устраивались, чтобы за него взяться, когда Джордж, который уже поднЈс было чашку к губам, сделал паузу и воскликнул: -- Что это? -- Что это? -- переспросили мы с Гаррисом. -- А вот это! -- повторил Джордж, глядя на запад. Мы посмотрели за ним и увидели, как прямо на нас неторопливым течением несЈт пса. Это был самый беззлобнейший и мирнейший пЈс из всех, которых я когда-либо видел. Я никогда не встречал собаки настолько ублаготворЈнной, которая была бы так покойна душой. Она мечтательно плыла на спине, задрав к небесам все четыре лапы. Это была, что называется, упитанная собака, с хорошо развитой грудной клеткой; она приближалась к нам, безмятежная, полная достоинства и умиротворения, и поравнялась с лодкой, и здесь, среди камышей, задержалась, и уютно устроилась, чтобы провести вечер. Джордж сказал, что ему не хочется чаю, и выплеснул содержимое своей чашки в воду. Гаррис также больше не чувствовал жажды и сделал то же самое. Я уже выпил полчашки и теперь раскаивался. Я спросил Джорджа, как он думает -- не заболею ли я тифом? Он сказал: -- О нет! По его мнению, у меня были хорошие шансы выжить. Во всяком случае, через две недели станет ясно, заболел я или нет. Мы прошли к Уоргрейву по каналу, который отходит от правого берега полумилей выше Маршского шлюза. Это прелестный, тенистый кусочек реки, которым стоит ходить; к тому же, он сокращает путь почти на полмили. Вход в канал, разумеется, утыкан столбами, закован цепями и взят в кольцо надписями, которые грозят застенком, пытками и смертью всякому, кто осмелится сунуть весло в эти воды. ОстаЈтся лишь удивляться, как эти прибрежные наглецы не заявляют прав на речной воздух и не шантажируют всякого, кому придЈт в голову им подышать, штрафом в сорок шиллингов. Обладая, однако, известным опытом и сноровкой, столбы и цепи можно легко обойти; а что касается этих плакатов, то если у вас имеется пять минут свободного времени, а поблизости никого нет -- вы можете сорвать две-три штуки и пошвырять их в реку. Пройдя половину канала, мы высадились и устроили второй завтрак. За этим вторым завтраком мы с Джорджем испытали тяжЈлое потрясение. Гаррис тоже испытал потрясение, но я не думаю, что потрясение, испытанное Гаррисом, могло оказаться таким же тяжЈлым, как то, которые испытали мы с Джорджем в связи с происшедшим событием. Случилось это следующим образом. Мы расположились на лужайке, приблизительно в десяти ярдах от кромки воды, и вот-вот собрались принимать пищу. Гаррис разрезал на куски мясной пудинг, который держал на коленях, а мы с Джорджем в нетерпении держали наготове тарелки. -- Ну и где ложка? -- обратился к нам Гаррис. -- Мне нужна ложка, для соуса! Корзина была как раз у нас за спиной; мы с Джорджем одновременно повернулись и полезли за ложкой. Это не заняло и пяти секунд. Когда мы обернулись обратно, Гарриса с пудингом не было. Мы находились на открытой, непересечЈнной местности. На несколько сот ярдов вокруг не было ни кустика, ни деревца. Свалиться в реку Гаррис не мог, так как между ним и рекой находились собственно мы, и для того, чтобы свалиться в реку, Гаррису пришлось бы перелезать через нас. Мы с Джорджем огляделись по сторонам. Потом уставились друг на друга. -- Может быть, его забрали на небеса? -- предположил я. -- Что, прямо с пудингом? -- возразил Джордж. Возражение показалось веским, и божественная теория была отвергнута. -- По-моему, дело, на самом деле, вот в чЈм, -- предположил Джордж, нисходя к трюизму банальной практики. -- Произошло землетрясение. И он добавил, с ноткой печали в голосе: -- Вот жалко, что он как раз делил пудинг. Со вздохом мы обратили взоры к тому месту, где Гарриса с пудингом видели на этой земле в последний раз. И вдруг в жилах у нас застыла кровь, а волосы на голове стали дыбом. Мы увидели голову Гарриса -- и всЈ, больше ничего, одну только голову -- она торчала торчком среди высокой травы, и багровая физиономия на ней имела выражение страшного возмущения! Первым опомнился Джордж. -- Говори! -- заорал он. -- Жив ты, умер, и где всЈ остальное? -- Нет, он ещЈ дурака валяет! -- сказала голова Гарриса. -- Надо же, как всЈ подстроили! -- Подстроили что? -- воскликнули мы с Джорджем. -- Что "что"! Чтобы я сюда сел, на это вот место! Тупая, ублюдская шутка! Хватайте свой пудинг. И тут, прямо из-под земли -- так, во всяком случае, нам показалось -- возник изуродованный, перепачканный пудинг -- а вслед за ним выкарабкался и сам Гаррис, всклокоченный, грязный и мокрый. Оказалось, что он, сам о том не догадываясь, сидел на самом краю канавы, которая пряталась в густой траве; чуть подавшись назад, он грохнулся в эту канаву, а с ним грохнулся пудинг. Он сказал, что никогда в жизни не был так ошарашен, когда вдруг понял, что падает, непонятно вообще куда и как. Сначала он даже решил, что пришЈл конец света. Гаррис по сей день уверен, что мы с Джорджем запланировали всЈ это заблаговременно. Вот так несправедливые подозрения преследуют даже наиболее непорочных. Ибо, как сказал поэт: "Кто избегнет клеветы?" И правда -- кто? ГЛАВА XIV Уоргрейв. -- Кабинет восковых фигур. -- Соннинг. -- Ирландское рагу. -- Монморанси в сарказме. -- Битва между Монморанси и чайником. -- Занятия Джорджа игрой на банджо. -- Которые не встречают поддержки. -- Препоны на пути музыканта-любителя. -- Обучение игре на волынке. -- После ужина; Гаррис впадает в уныние. - - Мы с Джорджем отправляемся на прогулку. -- Возвращаемся голодные и промокшие. -- С Гаррисом творится странное. -- Гаррис и лебеди; история, заслуживающая внимания. -- Гаррис проводит тревожную ночь. После завтрака мы поймали ветер, который мягко пронЈс нас мимо Уоргрейва и Шиплейка. Растаявший в сонном полуденном летнем солнце, уютно устроившийся в излучине, Уоргрейв напоминает, когда глядишь с лодки, прелестную старинную картину, которая надолго запечатлевается на сетчатой оболочке памяти. Уоргрейвский "Георгий и Дракон" кичится своей вывеской, одну сторону которой расписал член Королевской Академии Лесли, другую -- тоже какой-то Ходжсон. Лесли изобразил битву, Ходжсон дорисовал сцену "После битвы" -- Георгий, закончив работу, отдыхает за пинтой пива. В Уоргрейве жил Дэй, автор "Сэнфорда и Мертона", и -- ещЈ к большей чести этого городка -- был здесь убит. В уоргрейвской церкви находится мемориальная доска в честь миссис Сары Хилл. Она завещала капитал, из которого надлежало ежегодно на Пасху делить один фунт стерлингов между двумя мальчиками и двумя девочками, которые "никогда не выходили из повиновения родителям; никогда, насколько это было известно, не бранились, не говорили неправды, не брали ничего без спросу и не разбивали стЈкол". Только представьте -- отказаться от всего этого за пять шиллингов в год?! Щас. В городе говорят, что некогда, много лет назад, действительно появился мальчик, который действительно не делал ничего подобного (во всяком случае, его ни в чЈм ни разу не уличили, а это и всЈ, что от него ждали, и вообще было нужно), и таким образом обрЈл венец славы. Его посадили под стеклянный колпак и в течение трЈх недель показывали в городской ратуше. Дальнейшая судьба денег никому не известна. Говорят, что каждый год их передают в ближайший музей восковых фигур. Шиплейк -- очаровательный городок, но он стоит на холме, и с реки его не увидишь. В шиплейкской церкви венчался Теннисон. Дальше, до самого Соннинга, река вьЈтся сквозь великое множество островков. Здесь она спокойна, тиха и безлюдна. Только в сумерках по берегам гуляют две-три парочки деревенских влюблЈнных. "'Арри и Фитцнудл" остались позади в Хенли, а до унылого, грязного Рэдинга ещЈ далеко. Эта часть реки предназначена для мечтания об ушедших днях, исчезнувших лицах и образах; о вещах, которые могли бы случиться, но не случились, будь они прокляты. В Соннинге мы вышли на берег и отправились на прогулку. Это самый волшебный уголок на всей Темзе. Он больше похож на декорацию, чем на настоящий город, выстроенный из кирпича и извести. Каждый дом здесь утопает в розах, которые теперь, в начале июня, расцветали в облаках элегантного великолепия. Если вы попадЈте в Соннинг, останавливайтесь в "Быке", за церковью. Это настоящая старинная деревенская гостиница -- зелЈный квадратный дворик перед фасадом (где, на скамеечках под деревьями, собираются в вечерний час старики, хлебнуть эля и обсудить местные политические события), низкие чудные комнатки, решЈтчатые окошки, неуклюжие лесенки, петляющие коридорчики. Побродив с часок по милому Соннингу, мы решили вернуться на какой-нибудь островок из Шиплейкских, и устроиться там на ночлег -- торопиться к Рэдингу уже было поздно. Когда мы устроились, было всЈ ещЈ рано, и Джордж сказал, что, так как времени было ещЈ полно, нам предоставляется превосходный случай приготовить шикарнейший ужин. Он сказал, что продемонстрирует нам высший класс речной кулинарии, и предложил состряпать из овощей, остатков холодной говядины и всяких прочих объедков -- рагу по-ирландски. Мысль показалась пленительной. Джордж набрал хворосту и развЈл костЈр, а мы с Гаррисом уселись чистить картошку. Никогда бы не подумал, что чистка картошки -- такое сложное предприятие. Это оказалось самой в своЈм роде серьЈзной работой, в которой мне когда- либо доводилось принимать участие. Мы взялись за дело бодро, можно даже сказать, игриво; но пока мы покончили с первой картофелиной, от нашей беспечности не осталось и следа. Чем больше мы еЈ чистили, тем больше шелухи на ней оставалось; когда мы срезали всю шелуху и вырезали все глазки, собственно картофелины не осталось -- во всяком случае, ничего, достойного упоминания. Джордж подошЈл и посмотрел на неЈ -- она была величиной с орешек. Он сказал: -- Это никуда не годится. Вы только всЈ гробите. ЕЈ нужно скоблить. Мы начали скоблить, но оказалось, что скоблить ещЈ труднее, чем чистить. У этих картошек такие необычайные формы, сплошные шишки, бородавки и дупла. Мы усердно трудились двадцать пять минут, и отскоблили четыре штуки. Затем мы объявили забастовку. Мы сказали, что остаток вечера у нас уйдЈт на то, чтобы отскоблить самих себя. Для того чтобы превратить человека в помойку, лучшего способа, чем отскабливание картошки, я не видел. Было трудно поверить, что шелуха, в которой мы с Гаррисом едва не задохлись, происходит от четырЈх картофелин. Это показывает, как много значат экономия и аккуратность. Джордж сказал, что класть в ирландское рагу всего четыре картофелины просто глупо, поэтому мы вымыли еще с полдюжины и сунули их в кастрюлю не чистя. ЕщЈ мы положили кочан капусты и фунтов десять гороха. Джордж все это перемешал и сказал, что остается еще пропасть места. Тогда мы тщательно осмотрели обе корзины, выковыряли все остатки, объедки, огрызки, и высыпали весь хлам в рагу. У нас были ещЈ полпирога со свининой и кусок холодной варЈной грудинки; их мы сунули тоже. Потом Джордж нашел полбанки консервированной лососины и опорожнил еЈ в котелок. Он сказал, что в этом заключается преимущество ирландского рагу: можно избавиться от целой кучи ненужных вещей. Я выудил из корзины два треснувших яйца, и они тоже пошли в дело. Джордж сказал, что от яиц становится гуще соус. Я уже забыл остальные ингредиенты; знаю только, что ничего не пропало даром. ЕщЈ я помню, как, уже ближе к концу, Монморанси, который проявлял к происходящему, во всех аспектах, большой интерес, куда-то ушЈл, с серьЈзным и задумчивым видом, и вернулся, спустя пару минут, имея в зубах дохлую водяную крысу. Явным образом, он также хотел внести в трапезу и собственный вклад; но с искренним ли стремлением, или намереваясь поиздеваться, сказать не могу. Мы провели обсуждение вопроса о том, класть крысу в рагу, или не класть. Гаррис сказал, что с крысой всЈ будет нормально, если она перемешается со всем остальным, и что сгодится каждая мелочь; однако Джордж упЈрся в отсутствие прецедента. Он говорил, что не слышал о том, чтобы в ирландское рагу клали водяных крыс, и что он, для большей верности, от экспериментов бы воздержался. Гаррис сказал: -- Если ты не будешь пробовать ничего нового, как ты узнаешь, что это такое? Вот такие как ты и тормозят мировой прогресс. Подумай, ведь кто-то однажды попробовал немецкую сосиску! Ирландское рагу имело ошеломляющий успех. Кажется, никогда в жизни я так не наслаждался едой. В этом рагу было что-то такое свежее, такое пикантное. Наши вкусовые рецепторы устают от старых, избитых вещей -- а здесь было блюдо с новой изюминкой, с таким вкусом, равного которому на Земле не было. К тому же оно было питательно. Как сказал Джордж, здесь было что пожевать. Горох и картошка могли быть и помягче, но зубы у нас у всех хорошие, так что это было не страшно. Что же касается соуса, соус был целой поэмой -- для слабых желудков, может быть, несколько тяжеловатой, но содержательной. В заключение мы пили чай с вишнЈвым пирогом. Тем временем Монморанси открыл военные действия против чайника и был разбит наголову. В течение всего путешествия он проявлял к чайнику существенный интерес. Он часто садился и наблюдал, с озадаченным видом, как тот кипит и булькает, и, подстрекая, то и дело рычал на него. Когда тот начинал шипеть и плеваться, он считал, что это картель, и был готов к драке; но только, в этот самый момент, кто- нибудь подбегал и уносил добычу раньше, чем он успевал еЈ сцапать. Сегодня он принял меры заблаговременно. Едва чайник начал шуметь, как Монморанси взрычал, вскочил и двинулся на него с угрожающим видом. Чайник был маленький, но это был чайник, исполненный мужества; он взял и плюнул в него. -- Ах, так! -- взрычал Монморанси, оскалив зубы. -- Я т-те покажу, как дерзить почтенным трудолюбивым псам! Жалкий, длинноносый ты грязный засранец. Выходи! И он бросился на бедный маленький чайник, и цапнул его за носик. Вслед за этим вечернюю тишину нарушил душераздирающий вопль. Монморанси выскочил из лодки и предпринял оздоровительный моцион, в программу которого вошли три круга по острову, на скорости тридцати пяти миль в час, с регулярными остановками для зарывания носа в холодную грязь. С этого дня Монморанси стал относиться к чайнику со смесью благоговейного трепета, подозрения, и ненависти. Всякий раз, только увидев чайник, он поджимал хвост и, рыча, пятился прочь; а когда чайник ставили на спиртовку, он быстро вылезал из лодки, и отсиживался на берегу, пока чай не заканчивался. После ужина Джордж вытащил своЈ банджо и собрался было попрактиковаться, но Гаррис запротестовал. Он сказал, что у него разболелась голова, и что этого он просто не переживЈт. Джордж полагал, что музыка, напротив, может пойти ему только на пользу -- он сказал, что музыка часто успокаивает нервы и излечивает головную боль; и для примера брякнул несколько нот. Гаррис сказал, что пусть уж лучше у него болит голова. Джордж так до сих пор и не научился играть на банджо. Он встретил слишком мало поддержки у окружающих. Два или три раза, по вечерам, пока мы шли по реке, он пытался поупражняться, но успеха не имел. Гаррис комментировал его игру в выражениях, которые могли лишить мужества кого угодно; вдобавок к этому Монморанси всякий раз садился рядом и выл не переставая, пока Джордж играл. Шансов у человека в таком случае мало. -- Какого хрена он так воет, когда я играю? -- бесился Джордж, прицеливаясь в него башмаком. -- А какого хрена ты так играешь, когда он воет? -- возражал Гаррис, подхватывая башмак. -- Оставь его в покое! Как же ему не выть? У него музыкальный слух, вот он и воет, когда ты играешь. Тогда Джордж решил отложить изучение банджо до возвращения домой. Но и тут шансов у него оказалось немного. Миссис Поппетс являлась к нему и говорила, что ей очень жаль -- потому что лично она слушать Джорджа любит -- но леди, которая живЈт наверху, в интересном положении, и доктор боится, как бы это не повредило ребЈнку. Тогда Джордж попытался уносить банджо по ночам из дому, и практиковаться по ночам в соседнем квартале. Но жители пожаловались в полицию, однажды ночью за Джорджем установили слежку, и он был схвачен. Улики не вызывали никакого сомнения, и его приговорили к соблюдению тишины в течение шести месяцев. После этого у Джорджа, похоже, совсем опустились руки. Когда эти шесть месяцев истекли, несколько слабых попыток возобновить занятия он всЈ-таки сделал, но встретил всЈ то же -- всю ту же холодность и отсутствие сочувствия со стороны света, с которой ему нужно было сражаться. В конце концов он отчаялся совершенно, подал объявление о продаже инструмента, почти за копейки, "ввиду ненадобности" -- и обратился к изучению карточных фокусов. Какое, должно быть, беспросветное это занятие -- учиться играть на музыкальном инструменте! Казалось бы, Обществу, для его же собственного блага, следует изо всех сил помогать человеку в обретении искусства игры на музыкальном инструменте. Так нет же! Я знавал молодого человека, который учился играть на волынке. Просто удивительно, какое сопротивление ему приходилось преодолевать. Даже его собственная семья не оказала ему, если можно так выразиться, активной поддержки. Его отец с самого начала был решительно против, и не проявил решительно никакого сочувствия. Обычно мой приятель вставал спозаранку и занимался; но от такого графика ему пришлось отказаться из-за сестры. Она была слегка набожна, и считала, что начинать утро подобным образом -- большой грех. Тогда он стал играть по ночам, когда семейство ложилось спать, но из этого тоже ничего не вышло, так как дом приобрЈл очень плохую репутацию. Запоздалые прохожие останавливались под окнами, слушали, а наутро распространялись по всему городу, что прошлой ночью у мистера Джефферсона было совершено зверское убийство. Они описывали вопли жертвы, грубые ругательства и проклятья убийцы, мольбы о пощаде и последний, предсмертный хрип трупа. Тогда моему знакомому разрешили упражняться днЈм, на кухне, при плотно закрытых дверях. Однако, несмотря на такие предосторожности, наиболее удачные пассажи всЈ-таки проникали в гостиную, и доводили его матушку едва не до слЈз. Она говорила, что при этом вспоминает своего несчастного батюшку (бедняга был проглочен акулой во время купания у берегов Новой Гвинеи; что общего между акулой и волынкой, она объяснить не могла). Наконец, ему сколотили небольшую хибарку в самом конце сада, за четверть мили от дома, и заставили таскать туда своЈ оборудование всякий раз, когда он собирался его задействовать. Но случалось, что в доме появлялся гость, который ничего об этом не знал, и которого забывали предостеречь. Гость отправлялся прогуляться по саду, и вдруг попадал в радиус слышимости волынки, не будучи к этому подготовлен, и не зная, что это может такое быть. Если это был человек сильный духом, он просто падал в обморок. Люди с обычным, среднестатистическим интеллектом обычно сходили с ума. Следует признать, что первые шаги любителя игры на волынке крайне нерадостны. Я понял это сам, когда услышал игру моего юного друга. По-видимому, волынка -- инструмент очень тяжЈлый. Прежде чем начать, нужно запастись воздухом на всю мелодию (во всяком случае, наблюдая за Джефферсоном, я пришЈл к такому выводу). Начинал он блистательно -- страстной, глубокой, воинственной нотой, которая просто воодушевляла вас. Но потом он всЈ больше и больше катился в пиано, и последний куплет обычно погибал в середине, агонизируя в бульканье и шипении. Надо обладать завидным здоровьем, чтобы играть на волынке. Юный Джефферсон сумел выучить на этой волынке только одну песенку; но я никогда не слышал каких-нибудь жалоб на бедность его репертуара -- ни одной. Это была, по его словам, мелодия: "То Кэмпбеллы идут, ура, ypa!" -- хотя отец уверял, что это "Колокольчики Шотландии". Что же это было такое, никто не знал, но все соглашались, что нечто шотландское в мелодии есть. Гостям разрешалось отгадывать трижды, и большинство каждый раз угадывало всЈ по-разному. После ужина Гаррис стал невыносим; видимо, рагу повредило ему -- он не привык жить на широкую ногу. Поэтому мы с Джорджем оставили его в лодке пошли послоняться по Хенли. Гаррис сказал, что выпьет стакан виски, выкурит трубку и приготовит все для ночлега. Мы условились, что покричим, когда вернемся, а он подгребЈт с острова, и заберЈт нас. -- Только смотри не усни, старина, -- сказали мы на прощанье. -- Можете не волноваться, пока это рагу действует, я не усну, -- проворчал он, отгребая назад к острову. В Хенли готовились к гребным гонкам, и там царило оживление. Мы встретили кучу знакомых, и в их приятном обществе время пронеслось быстро; так что было уже почти одиннадцать, когда мы собрались в обратный четырЈхмильный путь "домой" (как мы к этому времени стали называть наше маленькое судЈнышко). Стояла унылая холодная ночь, моросил дождь, и пока мы тащились по тЈмным, молчаливым полям, тихонько переговариваясь и совещаясь, не заблудились ли, нам представлялась уютная лодка, струйки яркого света сквозь плотно натянутую парусину, и Гаррис, и Монморанси, и виски, и нам ужасно хотелось побыстрее в ней оказаться. Нам представлялось, как мы влезаем внутрь, усталые и голодные, и как наша старая дорогая лодка, такая уютная, такая тЈплая, такая радостная, сверкает подобно огромному светляку, на мрачной реке, под расплывчатой сенью листвы. Нам виделось, как мы сидим за ужином, жуЈм холодное мясо и передаЈм друг другу ломти хлеба; нам слышалось бодрое звяканье ножей и весЈлые голоса, которые, заполнив наше жилище, вырываются в ночную тьму. И мы торопились, чтобы воплотить эти образы в действительность. Наконец мы выбрались на бечевник и были ужасно рады, потому что до сих пор не знали наверняка, куда идЈм -- к реке, или наоборот; а когда вы устали, и хотите в постель, такая неопределЈнность -- просто мучение. Когда мы прошли Шиплейк, пробило без четверти полночь, и тут Джордж задумчиво произнЈс: -- Кстати, ты случайно не помнишь, что это был за остров? -- Нет, -- ответил я, также впадая в задумчивость. -- Не помню. А сколько их было вообще? -- Только четыре. ВсЈ будет в порядке... Если только он не уснул. -- А если уснул? -- предположил я, но такой ход мыслей мы остановили. Поравнявшись с первым островом, мы закричали, но ответа не последовало; тогда мы пошли ко второму, повторили попытку, и получили точно такой же результат. -- А, вспомнил! -- воскликнул Джордж. -- Это был третий. В надежде мы бросились к третьему острову и заорали. Никакого ответа! Дело принимало серьезный оборот. Было уже за полночь. Гостиницы в Шиплейке и Хенли были битком. Не могли же мы шататься среди ночи по округе и ломиться в дома и коттеджи с вопросом, не сдадут ли нам комнату. Джордж предложил вернуться в Хенли, напасть на полисмена и заручиться, таким образом, ночЈвкой в участке. Но тут возникло сомнение: "А если он не захочет нас забрать и просто даст сдачи?". Не могли же мы всю ночь драться с полицией. Кроме того, мы побоялись пересолить и загудеть на шесть месяцев. В отчаянии мы побрели туда, где, как нам казалось во мраке, находился четвертый остров. Но результат был не лучше. Дождь полил сильнее и, видимо, собирался лить дальше. Мы вымокли до костей, продрогли и пали духом. Мы начали переживать, а четыре ли там вообще было острова, или больше? А находимся ли мы вообще рядом с ними, или хотя бы в радиусе одной мили от нужного места? Или вообще в другой части реки? В темноте ведь всЈ такое странное и незнакомое. Мы начали понимать, как жутко детям в лесу, когда они потеряются. И вот, когда мы уже потеряли всякую надежду... Да, да, я знаю, как раз в этот момент в романах и повестях всЈ и случается; но я ничего не могу поделать. Приступая к этой книге, я твЈрдо решил строго придерживаться истины во всЈм; я этому не изменю, даже если придЈтся привлекать для этого затасканные обороты. В общем, это случилось, когда мы уже потеряли всякую надежду; я так и обязан это сказать. Как раз, когда мы уже потеряли всякую надежду, я вдруг заметил, чуть ниже, некое странное, таинственное мерцание, среди деревьев, на противоположном берегу. Сначала я подумал, что это были духи (свет был такой призрачный и таинственный). В следующий миг меня осенило, что это была наша лодка, и я огласил воды таким пронзительным воплем, что сама Ночь, вероятно, вздрогнула на своЈм ложе. С минуту мы подождали, затаив дыхание, и вот -- о! божественная музыка ночи! -- до нас донЈсся ответный лай Монморанси. Мы подняли дикий рЈв, от которого пробудились бы Семеро Спящих (кстати, никогда не мог понять, почему для того, чтобы разбудить семерых, требуется больше шума, чем для одного) -- и через, как нам оно показалось, час (на самом деле, я думаю, минут через пять) мы увидели залитую светом лодку, едва ползущую к нам сквозь мрак ночи, и услышали сонный голос Гарриса, который спрашивал где мы. С Гаррисом творилось нечто необъяснимо странное. Это было совсем не похоже на просто усталость. Он подвЈл лодку к берегу в таком месте, где нам было положительно невозможно в неЈ забраться, - - и тут же уснул. Потребовалась чудовищная порция проклятий и воплей, чтобы снова его разбудить, и немного прочистить мозги. В конце концов нам это удалось, и мы благополучно попали на борт. Вид у Гарриса был плачевный; мы заметили это, едва очутившись в лодке. Так должен выглядеть человек, переживший тяжЈлое потрясение. Мы спросили у него, что случилось. Он сказал: -- Лебеди. Похоже, мы зашвартовались неподалЈку от гнезда лебедей, и, вскоре после того, как мы с Джорджем ушли, вернулась лебедиха и подняла дебош. Гаррис прогнал еЈ; она удалилась и привела своего благоверного. Гаррис сказал, что ему пришлось выдержать с этой четой настоящую битву; но в конце концов талант и отвага одержали победу, и он обратил их в бегство. Через полчаса они вернулись, и привели с собой ещЈ восемнадцать лебедей. Насколько можно было понять из рассказа Гарриса, это была страшная битва. Лебеди попытались вытащить Гарриса и Монморанси из лодки и утопить. Он сражался, как настоящий герой, целых четыре часа, и убил великое множество; и все они куда-то отправились умирать. -- Сколько, ты говоришь, было лебедей? -- спросил Джордж. -- Тридцать два, -- отвечал Гаррис сонно. -- Ты ведь только что сказал -- восемнадцать? -- Ничего подобного, -- пробормотал Гаррис. -- Я сказал двенадцать. Я что, по-твоему, считать не умею? Подлинных фактов про тех лебедей мы так никогда не узнали. Утром мы расспросили Гарриса на этот счЈт, и он сказал: -- Какие лебеди?! И видимо решил, что нам с Джорджем что-то приснилось. О, как восхитительно было снова очутиться в нашей надЈжной лодке после всех испытаний и страхов! Мы сытно поужинали -- Джордж и я -- и глотнули бы пуншу, если бы нашли виски. Но виски мы не нашли. Мы допросили Гарриса насчЈт того, что он с ним сделал; но он, похоже, не понимал, что значит "виски", и о чЈм мы вообще ведЈм речь. Монморанси сидел с таким видом, будто ему кое-что известно, но ничего не сказал. Я хорошо спал в эту ночь, и мог бы спать ещЈ лучше, если бы не Гаррис. Смутно припоминаю, что ночью он будил меня как минимум раз двенадцать, путешествуя по лодке с фонариком в поисках свей одежды. По-видимому, в тревоге за еЈ сохранность он провЈл всю ночь. Дважды он стаскивал нас с Джорджем с постели, чтобы выяснить, не лежим ли мы на его брюках. Во второй раз Джордж совершенно взбесился. -- Какого чЈрта тебе нужны брюки посреди ночи?! -- спросил он свирепо. -- Какого чЈрта ты не спишь?! Проснувшись в следующий раз, я обнаружил, что Гаррис снова в беде -- он не мог разыскать носки. Последнее, что я смутно помню, это как меня ворочают с боку на бок, и как Гаррис бормочет -- самое странное дело, но куда только мог подеваться зонтик. ГЛАВА XV Хлопоты по хозяйству. -- Любовь к работе. -- Ветеран весла; как он работает руками и как языком. -- Скептицизм молодого поколения. - - Воспоминания о первых шагах в гребном спорте. -- Катание на плотах. -- Джордж демонстрирует образец стиля. -- Старый лодочник; его метод. -- Так спокойно, так умиротворЈнно. -- Новичок. -- Плаванье на плоскодонках с шестом. -- Печальный случай. -- Отрады дружбы. -- Плавание под парусом; мой первый опыт. -- Возможная причина того, что мы не утонули. На следующее утро мы проснулись поздно и по настоятельному требованию Гарриса позавтракали скромно, "без изысков". После этого мы устроили уборку, привели всЈ в порядок (нескончаемое занятие, которое стало потихоньку вносить некую ясность в нередко занимавший меня вопрос -- а именно, каким образом женщина, имеющая на руках всего лишь одну квартиру, ухитряется убивать время), и часам к десяти выступили в поход, решив сегодня потрудиться как следует. Для разнообразия, мы решили не тянуть сегодня лодку бечевой, а пойти на вЈслах. При этом Гаррис считал, что наилучшее распределение сил получится, если мы с Джорджем будем грести, а он будет рулить. Такая точка зрения не соответствовала моей совершенно. Я сказал, что, как я считаю, Гаррис обнаружил бы гораздо больше соображения, взявшись за работу с Джорджем, а мне дав немного передохнуть. Мне казалось, что в этой поездке я работаю гораздо больше, чем мне полагается по справедливости, и уже начинало казаться, что всЈ это уже слишком. Мне всегда кажется, что я работаю больше, чем следует. Это не значит, что я противлюсь работе, прошу отметить; я люблю работу, она увлекает меня. Я способен сидеть и смотреть на нее часами. Я люблю, когда у меня есть работа; мысль о том, чтобы от неЈ избавиться, почти разбивает мне сердце. Перегрузить меня работой нельзя: набирать ее стало моей страстью. Мои кабинет так ею набит, что для новой почти не осталось ни дюйма свободного места. Мне скоро придется пристраивать новый флигель. К тому же я обращаюсь со своей работой очень бережно. ЕщЈ бы, часть работы, которая у меня сейчас есть, находится в моЈм распоряжении уже долгие годы, а на ней нет даже пятнышка от пальца! Я очень горжусь своей работой; временами я достаю еЈ с полки и вытираю от пыли. Нет человека, у которого работа была бы в лучшей сохранности, чем у меня. Но, хотя я и жажду работы, я всЈ-таки предпочту справедливость. Я не прошу больше, чем не полагается. Но мне достаЈтся больше, пусть я этого не прошу -- во всяком случае, так мне кажется -- и это меня беспокоит. Джордж говорит, что, по его мнению, мне не нужно беспокоиться на этот счЈт. Он считает, что только чрезмерная деликатность моей натуры заставляет меня бояться получить больше положенного; тогда как, на самом деле, я не получаю и половины того, что следует. Но я опасаюсь, он говорит так только чтобы утешить меня. В лодке, я всегда замечал, любой член команды одержим навязчивой идеей, что он делает всЈ за всех. Точка зрения Гарриса, например, заключалась в том, что во всей лодке работает только он, а мы с Джорджем оба просто упали ему на хвост. Джордж, со своей стороны, считал смехотворным любое предположение, что Гаррис сделал в лодке что-нибудь кроме того, как спал и принимал пищу, и имел железное убеждение, что весь стоящий упоминания труд выполнил именно он, сам Джордж. Он заявил, что никогда ещЈ не связывался с такими отъявленными бездельниками, как Гаррис и я. Гарриса это позабавило. -- Подумать только. Старина Джордж что-то тут говорит о работе! -- рассмеялся он. -- Да ведь полчаса работы его доконают. Ты хоть раз видел, чтобы Джордж работал? -- обратился Гаррис ко мне. Я подтвердил, что ни разу -- с той минуты, как сели в лодку уж точно. -- Не понимаю, откуда ты знаешь, так или так, -- парировал Джордж. -- Чтобы мне сдохнуть, но ведь ты проспал полдороги! Ты когда-нибудь видел, чтобы Гаррис просыпался до конца? Когда он ест, не считается, -- спросил Джордж, обращаясь ко мне. Любовь к истине заставила меня поддержать Джорджа. В смысле помощи, в лодке от Гарриса было очень мало толку, с самого начала. -- Сдохнуть мне на этом месте, -- огрызнулся Гаррис, -- но я сделал уж больше, чем старик Джей. -- Ну да, ведь сделать меньше было просто нереально, -- присовокупил Джордж. -- По ходу, Джей считает себя пассажиром, -- продолжил Гаррис. И это была благодарность за то, что я тащил их самих, и это их несчастное старое корыто, от самого Кингстона, и за всем присматривал, и всЈ устраивал, и заботился о них, и надрывался для них, и разбивался для них в лепЈшку. Так устроен мир. В данном случае мы вышли из затруднения договорившись, что Джордж с Гаррисом будут грести до Рэдинга, а оттуда я потащу лодку на бечеве. Вести тяжЈлую лодку против течения меня сейчас уже не так привлекает. Было время, уже давно, когда я рвался к тяжЈлой работе; теперь я предпочитаю предоставить шансы молодняку. Я заметил, что большинство просоленных речных волков сходят с дистанции таким же образом, едва лишь возникает необходимость приналечь на вЈсла. Вы всегда узнаете старого речного волка по тому, как он располагается на подушках и ободряет гребцов рассказами о блестящих подвигах, которые совершил прошлым летом. -- И вот это, по-вашему, труд? -- жантильно вытягивает речной волк, выпуская блаженные колечки дыма и обращаясь к двум взмокшим новичкам, которые уже полтора часа выкладываются против течения. -- Вот мы-ы-ы с Джеком и Джимом Биффлзом, прошлым летом, прошли от Марло до самого Горинга, и ни разу не остановились. Помнишь, Джек? Джек, который устроил себе на носу постель из всех пледов и пиджаков, какие сумел насобирать, и который спит уже два часа, при этом обращении частично пробуждается, припоминает всЈ, что относится к делу, и также ещЈ вспоминает, что всю дорогу было просто ужас какое течение и такой же просто ужас какой сильный ветер навстречу. -- По-моему, мы прошли тогда добрых тридцать четыре мили, -- продолжает рассказчик, подкладывая себе под голову ещЈ одну подушку. -- Ну, ну, Том, не преувеличивай, -- укоризненно бормочет Джек. -- От силы тридцать три. Затем Джек и Том, выдохшись от усилий, которых потребовал разговор, полностью, снова погружаются в сон. А два простодушных молокососа на вЈслах, страшно гордые тем, что им позволено везти таких дивных мастеров гребли, как Джек и Том, надрываются пуще прежнего. Когда я был молод, я часто слушал такие истории от своих старших, и разжЈвывал их, и проглатывал, и переваривал каждое слово, а потом ещЈ шЈл за добавкой. Новая смена, похоже, не обладает бесхитростной верой былых времЈн. Мы -- Джордж, Гаррис и я -- как- то раз, прошлым летом, брали с собой какого-то желторотика, и всю дорогу питали его стандартными враками о чудесах, которые сотворили в пути. Мы преподнесли ему всЈ положенное -- освящЈнные временем басни, которые долгие годы служили верой и правдой всем мастерам лодки -- и в дополнение сочинили семь целиком оригинальный историй, одна из которых была совершенно правдоподобна и основана, до определЈнной степени, на подлинном происшествии, случившемся, хотя и в смягчЈнном виде, с нашими приятелями несколько лет назад -- история, в которую простой ребЈнок поверил бы без вреда для здоровья, почти. А наш новичок только над всем этим глумился и требовал, чтобы мы тут же повторили все подвиги, и ставил десять против одного, что у нас ничего не получится. Сегодня утром мы завели беседу о собственной гребной практике, и пустились в воспоминания о первых шагах в искусстве весла. Мои наиболее ранние воспоминания -- это как мы, впятером, собрали по три пенса с каждого и, на посудине необыкновенной конструкции, вышли на озеро в Риджентс-Парке, после чего обсыхали в сторожке смотрителя. После этого, приобретя вкус к воде, я немало походил на плотах по пригородным прудам (занятие, гора