здо более интересное и увлекательное, чем можно представить, особенно когда вы находитесь на середине пруда, а владелец материала, из которого сооружЈн ваш плот, неожиданно появляется на берегу, с большой палкой в руке). При виде этого джентльмена у вас прежде всего появляется чувство, что вы, так или иначе, не очень готовы к его обществу, и к переговорам, и что -- если можно будет так сделать, не показавшись невежливым -- всЈ-таки предпочли бы избежать встречи. Таким образом, вы ставите перед собой цель высадиться на берегу, противоположном тому, где находится он, и тихо и быстренько отправиться восвояси, притворяясь, что вы его не заметили. Он же, наоборот, испытывает стремление схватить вас за руку, и поговорить. Выясняется, что он знает вашего батюшку, и близко знаком лично с вами, но вас не привлекает к нему даже такое. Он говорит, что покажет вам, как таскать у него доски и сколачивать из них плоты. Но ввиду того, что вам это уже достаточно хорошо известно, предложение (сделанное, без сомнения, от всего сердца) кажется вам с его стороны излишним, и вам не хочется обременять хозяина беспокойствами, приняв его. Однако стремление данного джентльмена встретиться с вами не пасует перед вашей незаинтересованностью, и энергичная расторопность, с которой он носится туда-сюда по всему пруду, чтобы поспеть к месту вашей высадки и приветствовать вас, кажется вам действительно лестной. Если он грузен и страдает одышкой, вам будет нетрудно избежать его авансов; если он нестарый и длинноногий -- свидание неизбежно. Беседа, однако, заканчивается крайне быстро, причЈм разговор ведЈт главным образом он, а ваши реплики носят большей частью восклицательный и моносиллабический характер; и как только вам представляется возможность удрать, вы ею пользуетесь. Плаванию на плотах я посвятил около трЈх месяцев, и, овладев таким профессионализмом, который в данном искусстве был только необходим, решил перейти к настоящей гребле, и вступил в один из лодочных клубов на реке Ли. Катание по реке Ли, особенно в субботу после обеда, быстро научает вас стильному владению лодкой и сноровке, которая необходима для того, чтобы вас не перевернула волна, и чтобы не утопила баржа. Также перед вами открывается масса возможностей овладеть изящным скоростным методом распластывания на дне лодки, чтобы чья-нибудь бечева не швырнула вас в реку. Но стиля вам так не выработать. Стиль я приобрЈл только на Темзе. Мой стиль гребли вызывает теперь всеобщее восхищение. Говорят, стиль у меня просто невиданный. Джордж до шестнадцати лет близко не подходил к воде. Но вот однажды он и ещЈ восьмеро джентльменов, приблизительно такого же возраста, явились всей толпой в Кью, намереваясь нанять лодку и пройти на вЈслах до Ричмонда и обратно (один из них, патлатый юнец по фамилии Джоскинз, пару раз катался на лодке по Серпентайну и уверял, что кататься на лодке ужасно весело). Когда они добрались до лодочной станции, оказалось, что течение довольно быстрое, и дует сильный боковой ветер, но это нисколько их не смутило, и они приступили к выбору лодки. На пирсе находилась гоночная восьмЈрка, которая и пленила их воображение. "Вот эту, пожалуйста", сказали они. Лодочник отсутствовал, и за старшего был только его сынишка. Мальчик попытался охладить их страсть к аутригеру, и показал им пару-тройку премилых лодок очень уютного семейного типа, но это было совсем не то. Они считали, что наилучшим образом будут выглядеть именно в гоночной восьмЈрке. Тогда мальчик спустил еЈ на воду, а они сняли пиджаки и приготовились занимать места. Мальчик порекомендовал, чтобы Джордж, который уже тогда был ведущим тяжеловесом в любой компании, сел под четвЈртым номером. Джордж сказал, что будет счастлив сесть под четвЈртым номером, и быстренько уселся на носовую скамью, спиной к корме. В конце концов его усадили как следует, и тогда расселись остальные. Какого-то особенно слабонервного юнца назначили рулевым, и Джоскинз преподал ему принципы управления. Сам Джоскинз сел загребным. Остальным он сказал, что всЈ это очень просто -- им нужно только повторять всЈ за ним. Они объявили, что готовы, и тогда мальчик на пристани взял багор, и оттолкнул лодку. Что последовало за этим, Джордж описать детально не в состоянии. У него сохранилось неотчетливое воспоминание, что едва они отошли от пристани, как он получил страшный удар в поясницу, рукояткой весла номера пятого; в тот же миг скамья под ним, словно по волшебству, исчезает, и он оказывается на досках. Он так же отметил, как любопытное обстоятельство, что номер второй в этот момент лежит на спине, задрав к небу обе ноги, предположительно в судороге. Кьюзский мост они прошли, бортом, на скорости восьми миль в час; на вЈслах остался только собственно Джоскинз. Джордж, восстановившись на месте, попытался прийти на помощь, но не успел опустить весло в воду, как оно, к его глубокому удивлению, исчезло под лодкой, едва не утащив за собой. Тем временем "рулевой" бросил оба рулевых шнура, и расплакался. Каким образом им удалось вернуться, Джордж так и не выяснил; только на это потребовалось сорок минут. Зрелищем самозабвенно любовалась большая толпа с моста; все выкрикивали самые противоречивые указания. Три раза лодку удавалось вывести из-под арки, и три раза еЈ затягивало обратно; всякий раз когда "рулевой" смотрел вверх и видел над головой мост, он разражался рыданиями с новой силой. По словам Джорджа, он почти не думал в тот день, что полюбит лодочный спорт вообще. Гаррис больше привык работать веслом на море, чем на реке; он говорит, что в качестве моциона предпочитает море. Я -- нет. Помню, как прошлым летом в Истборне я взял маленькую лодчонку; когда-то я немало упражнялся в гребле на море, и полагал, что всЈ будет хорошо. Но оказалось, что я растерял мастерство полностью. Стоило одному веслу глубоко погрузиться в воду, как другое начинало дико метаться в воздухе. Чтобы зацепиться за воду обоими вЈслами одновременно, мне пришлось грести стоя. Вокруг собралось светское общество, титулованное и нетитулованное, и мне пришлось дефилировать перед ними в этой дурацкой позе. На полдороги я пристал к берегу и заручился услугами старого лодочника, который доставил меня обратно. Люблю смотреть, как гребЈт старый лодочник (особенно нанятый по часам). Его работа отличается таким превосходным спокойствием, такой невозмутимостью! Насколько далЈк он от этой лихорадочной спешки, от этих бешеных искусов, которые с каждым днЈм становятся всЈ большим и большим проклятием девятнадцатого века. Он никогда не рвЈтся за тем, чтобы обогнать другие лодки. Если его обгоняет другая лодка, он не сходит с ума (собственно говоря, они все его обгоняют, которые плывут в ту же сторону). Некоторых такое раздосадует и пробесит; возвышенное самообладание наЈмного лодочника перед лицом испытаний может послужить нам превосходным уроком в борьбе с гордыней и высокомерием. Научиться обычной, утилитарной гребле, когда нужно просто грести и грести без затей, не так уж трудно. Но вот чтобы чувствовать себя в своей тарелке, когда гребЈшь мимо девушек, требуется огромная практика. Новичков сбивает с толку "такт". "Это просто смешно! -- жалуется новичок, в двадцатый раз на протяжении пяти минут выпутывая свои вЈсла из ваших. -- У меня ведь всЈ получается, когда я один!" Наблюдать двух новичков, пытающихся попасть друг другу в такт, весьма развлекательно. Баковый считает, что попасть в такт загребному просто невозможно, потому что загребной гребЈт каким-то просто феноменальным способом. Загребной этим возмущЈн до чрезвычайности и объясняет, что последние десять минут только и пытается приспособить свой метод к ограниченным способностям гребца на баке. Баковый, в свою очередь, оскорбляется и советует загребному не утруждаться заботой о нЈм (баковом), но сосредоточить свои умственные усилия на том, чтобы грести вменяемо. -- Или, может быть, сесть загребным мне? -- добавляет он, явным образом намекая на то, что это сразу исправит дело. Следующую сотню ярдов они продолжают барахтаться с тем же скромным успехом, после чего секрет всей напасти в порыве наития снисходит на загребного. -- Я понял, в чЈм дело! -- восклицает он, оборачиваясь. -- У тебя мои вЈсла! Давай их сюда! -- Ну да, ну да! А я тут себе уже все мозги вывихнул, какого чЈрта у меня тут ничего не получается с этими! -- отвечает баковый, просто просияв и с энтузиазмом приступая к обмену. -- Вот теперь у нас всЈ получится! Но оно не получается -- даже теперь. Загребному, чтобы теперь достать до вЈсел, приходится так вытягивать руки, что они почти выскакивают из суставов; в то же время баковый при каждом взмахе получает смертельный удар в грудь. Тогда они снова меняются вЈслами и заключают, что лодочник всучил им вообще какие-то не такие вЈсла. Объединив, таким образом, свои проклятия по его адресу, они достигают любви и согласия. Джордж сообщил, что ему часто очень хотелось поплавать на плоскодонке, для разнообразия. Плавать на плоскодонке с шестом не так легко, как кажется. Как и в гребном спорте, вы скоро научаетесь двигаться и контролировать судно, но для того, чтобы научиться делать это с достоинством, и не зачЈрпывая рукавами воду, требуется большая практика. С одним молодым человеком, моим знакомым, произошЈл крайне прискорбный случай, во время первого же катания. С самого начала дело у него пошло так здорово, что он вообще оборзел и стал расхаживать по плоскодонке, взад и вперЈд, с непринуждЈнной грацией, любо-дорого посмотреть. Он маршировал на нос, втыкал в воду шест, а потом бежал на корму, как заправский плоскодонщик. О! Как это было роскошно. Так же роскошно всЈ было бы дальше, если бы он, к несчастью, оглядываясь чтобы насладиться пейзажем, не сделал одного шага больше, чем требовалось, и не перемахнул через борт. Шест прочно засел в иле, и он остался на нЈм висеть, в то время как лодка продолжила дрейф. Его поза была полностью лишена достоинства. Невоспитанный мальчишка на берегу немедленно закричал своему отставшему товарищу: -- Быстрее сюда! Тут на палке настоящая обезьяна! Прийти на выручку я не мог, потому что мы, как назло, не позаботились захватить с собой запасной шест. Мне оставалось только сидеть и смотреть на беднягу. Никогда не забуду его лица, когда шест, вместе с ним, плавно опускался в воду -- оно было исполнено глубокого созерцания. Я следил, как он медленно погружается в воду, и видел, как он, грустный и мокрый, карабкается на берег. Он представлял собой такую уморительную фигуру, что я не мог удержаться от смеха. Какое-то время я продолжал хихикать, а потом мне вдруг пришло в голову, что смеяться на самом деле, если подумать, не над чем. Вот он я, один в плоскодонке, без шеста, беспомощно несусь по течению -- может быть, на плотину. Я страшно разозлился на своего приятеля, за то, что он махнул в воду и сбежал таким образом. Шест, во всяком случае, мог бы оставить. С четверть мили меня несло течением, а потом я увидел рыбачий ялик, на якоре посередине реки, и в нЈм двух пожилых рыбаков. Они заметили, что я двигаю прямо на них, и стали орать, чтобы я убирался с дороги. -- Не могу! -- закричал я в ответ. -- Да ты хоть бы пальцем пошевелил! Я разъяснил им положение дел, когда оказался ближе; они поймали меня и одолжили шест. До плотины оставалось с полсотни ярдов. Я рад, что они там оказались. Первый раз плавать на плоскодонке я отправился в компании с тремя приятелями; они собирались показать мне, как это делается. Мы не смогли выйти вместе, поэтому я сказал, что приду первым, найду плоскодонку и поболтаюсь у берега, немного попрактикуюсь до их прихода. Плоскодонки я в тот день не достал, всЈ уже было разобрано; мне оставалось только сидеть на берегу, глазеть на реку, и ждать друзей. Вскоре моЈ внимание привлЈк человек в плоскодонке, на котором, как я заметил с некоторым удивлением, была точно такая же куртка и шапочка, как у меня. В плоскодонках он явно был новичком, и его выступление было весьма увлекательным. Нельзя было угадать, что случится, когда он воткнЈт шест; очевидно, он не знал этого сам. Он толкал лодку то по течению, то против; порой он просто начинал крутиться волчком на месте, объезжая вокруг шеста. И, независимо от результата, всякий раз одинаково сердился и удивлялся. Народ на реке этим зрелищем вскоре не на шутку увлЈкся; зрители стали биться об заклад, каков будет исход следующего толчка. В конце концов на противоположном берегу появились мои друзья; они остановились и также стали за ним наблюдать. Он стоял к ним спиной, и им было видно только куртку и шапочку. Тем самым они немедленно сделали скоропалительный вывод, что это я, их возлюбленный друг, устроил здесь показательное выступление, и радость их не имела пределов. Они стали безжалостно глумиться над ним. Сначала я не осознал их ошибки и подумал: "Как неучтиво с их стороны вести себя подобным образом, да ещЈ по отношению к совершенно постороннему человеку!". Я уже собирался окликнуть их, и выбранить, но сообразил в чЈм дело и удалился за дерево. Ах, как они веселились, как дразнили бедного юношу! Добрых пять минут они торчали там, выкрикивая непристойности, издеваясь над ним, глумясь над ним, понося его. Они усыпали его затхлыми шуточками; они придумали даже несколько новых и запустили в него. Они выложили ему весь запас неофициальных семейных приколов, принятых в нашем кругу, и ему, разумеется, полностью непонятных. Наконец, не в силах более выносить жестокие издевательства, юноша обернулся, и они увидели его лицо! Я был счастлив отметить, что у моих приятелей ещЈ сохранились остатки приличия, чтобы почувствовать себя круглыми дураками. Они объяснили ему, что думали, что его знают. Они сказали, что они надеются, что он не считает, что они способны нанести подобные оскорбления кому бы то ни было, кроме ближайших друзей. Конечно, раз они приняли его за своего друга, их можно оправдать. Помню, Гаррис как-то рассказывал мне один случай, который произошЈл с ним в Булони, во время купания. Он плавал недалеко от берега, как вдруг кто-то схватил его за шею, и потащил под воду. Гаррис начал неистово отбиваться, но тот, кто овладел Гаррисом, был, видимо, подлинным Геркулесом; все попытки вырваться оказались бесплодны. Гаррис уже перестал брыкаться и попытался было обратить мысли к серьЈзным вещам, когда злодей отпустил его. Гаррис снова стал на ноги и огляделся в поисках своего потенциального убийцы. Душегуб стоял рядом и от души хохотал, но, увидев лицо Гарриса, всплывшее из-под воды, отшатнулся и ужасно сконфузился. -- Прошу прощения, честное слово... -- пробормотал он растерянно. -- Я принял вас за своего друга! Как считал Гаррис, ему повезло, что его не приняли за родного. Тогда бы его утопили на месте. Плавание под парусом также требует знания и тренировки, хотя, когда я был мальчишкой, я так не думал. Я был уверен, что сноровка придЈт сама собой, как в лапте или в пятнашках. У меня был товарищ, который придерживался таких же взглядов, и вот однажды, в один ветреный день, мы решили попробовать это дело. Мы гостили тогда в Ярмуте, и решили выйти в рейс по реке Яр. На лодочной станции возле моста мы наняли парусный шлюп -- и вышли. -- ДенЈк-то свежий, -- напутствовал нас лодочник. -- Лучше возьмите риф, а пройдЈте излучину, двигайте в крутой бейдевинд. Мы ответили, что а как же он ещЈ думал, и на прощание бодро пожелали ему "счастливо оставаться", недоумевая про себя, что значит "двигать в крутой бейдевинд", откуда нам брать этот "риф", и что с ним делать, когда мы его возьмЈм. Пока город не скрылся, мы шли на вЈслах, и затем, выбравшись на простор, над которым носился уже не ветер, а целый ураган, мы решили, что пора начинать операцию. Гектор -- кажется, его звали так -- продолжал грести, а я начал раскатывать парус. Хотя задача оказалась нелЈгкой, я в конце концов с ней справился, и тут появился вопрос -- где у паруса верх? Руководствуясь неким природным инстинктом, мы, понятное дело, решили, что верхом был низ, и начали крепить парус наоборот, вверх ногами. Чтобы его поставить (хотя бы и так), всЈ равно ушла прорва времени. По-видимому, у паруса создалось впечатление, что мы играемся в похороны, причЈм я -- труп, а он -- погребальный саван. Обнаружив, что это не так, он треснул меня по голове гиком и решил больше ничего не делать. -- Намочи его, -- сказал Гектор. -- Сунь в воду и намочи. Он объяснил, что люди на кораблях всегда мочат паруса, прежде чем их поставить. Я намочил парус, но стало ещЈ хуже. Когда парус липнет к вашим ногам и обворачивается вокруг головы, даже сухой, это неприятно; когда парус мокрый -- это просто непереносимо. ВсЈ-таки, вдвоЈм, мы его поставили. Мы натянули его, не совсем вверх ногами, а больше наперекосяк, и привязали к мачте куском фалиня, который для этого пришлось отрезать. То, что лодка не опрокинулась, я просто сообщаю как факт. Почему она не опрокинулась, объяснить я не в состоянии. Впоследствии я часто задумывался над этим, но так и не сумел прийти к сколько-нибудь удовлетворительному объяснению данного феномена. Возможно, в этом сказался тот естественный обскурантизм, который вообще присущ всем явлениям в этом мире. Возможно, лодка, на основании поверхностных наблюдений за нашими действиями, пришла к заключению, что мы вышли на реку с целью утреннего самоубийства, и решила, таким образом, расстроить наш план. Это единственное объяснение, которое я могу предложить. Вцепившись в планшир мЈртвой хваткой, мы кое-как удержались в пределах лодки, и это был настоящий подвиг. Гектор сказал, что пираты, и прочие мореплаватели, во время тяжЈлых шквалов, привязывают куда-нибудь руль и выбирают кливер; и считал, что нам также следует попытаться сделать что-нибудь в этом роде. Но я был за то, что пусть уж лучше лодка идЈт по ветру сама, как ей идЈтся. Так как моему совету последовать было легче всего, мы на нЈм и остановились. Ухитряясь не выпускать планшира, мы предоставили лодке право самоопределения. Порядка мили лодка неслась вверх по течению с такой скоростью, с которой я больше никогда под парусом не ходил, и больше не хочу. Затем, на повороте, она пошла в крен, пока полпаруса не оказались в воде. Потом она выпрямилась, каким-то чудом, и понеслась на банку из вязкого ила. Эта илистая отмель нас и спасла. Лодка пропахала еЈ до середины и там встала. Убедившись, что мы снова в состоянии передвигаться по собственной воле, и что нас больше не трясЈт и швыряет как горошины в баночке, мы подползли и отрезали парус. Мы уже довольно походили под парусом. Мы не хотели переборщить и пресытиться. Мы прошли под парусом -- под превосходным, полновесным, интересным, увлекательным парусом -- и теперь решили, для разнообразия, пройтись на вЈслах. Взявшись за вЈсла, мы попытались снять лодку с отмели, и тем самым сломали весло. Мы повторили попытку, с большой осторожностью, но вЈсла были вообще никуда не годные, и второе сломалось ещЈ быстрее, чем первое, оставив нас беспомощными. Перед нами ярдов на сто шла отмель, сзади была вода. Оставалось только сидеть и ждать, пока кто-нибудь пройдЈт мимо. ДенЈк был не тот, чтобы народ валил на реку, прошло целых три часа, прежде чем на горизонте появилось человеческое существо. Это был старый рыбак, который, с колоссальным трудом, нас-таки освободил, и с позором отбуксировал обратно к пристани. За доставку домой, за поломанные вЈсла, за четыре с половиной часа пользования лодкой -- за такое плавание нам пришлось выложить все карманные деньги, которых хватило бы на немало недель. Но зато мы приобрели опыт, а за опыт, говорят, сколько ни плати -- не переплатишь. ГЛАВА XVI Рэдинг. -- Нас тянет паровой баркас. -- Раздражающее поведение маленьких лодок. -- Как они путаются под ногами у паровых баркасов. -- Джордж и Гаррис снова увиливают от работы. -- Весьма банальная история. -- Стритли и Горинг. Часам к одиннадцати появился Рэдинг. Река здесь грязна и уныла. По соседству с Рэдингом обычно никто не задерживается. Сам город -- место старинное и знаменитое, он стоит здесь ещЈ со смутных времЈн короля Этельреда, когда датчане поставили свои корабли в бухте Кеннет, и отправились из Рэдинга грабить Уэссекс. Именно здесь Этельред и брат его Альфред дали датчанам бой и разбили их; Этельред при этом молился, а Альфред сражался. В позднейшие годы Рэдинг, по-видимому, считался удобным местечком, куда можно было улизнуть, когда в Лондоне становилось скверно. В Рэдинг, как правило, сматывался Парламент, как только в Вестминстере появлялась чума; в 1625 туда же устремился Закон, и все процессы велись тоже в Рэдинге. Пожалуй, иногда в Лондоне можно было и потерпеть какую-то там чуму, чтобы избавиться разом от законников и от Парламента. Во время борьбы парламента с королем Рэдинг был осажден графом Эссексом, а четверть века спустя принц Оранский разбил там войско короля Джеймса. В Рэдинге покоится Генрих Первый, в бенедиктинском аббатстве, которое он же и основал; развалины аббатства сохранились до наших дней. В том же аббатстве достославный Джон Гонт сочетался браком с леди Бланш. У Рэдингского шлюза мы догнали паровой баркас, принадлежащий моим друзьям; они взяли нас на буксир и дотащили почти до самого Стритли. Идти на буксире у парового баркаса -- сущее удовольствие. По-моему, гораздо приятнее, чем грести самому. И было бы ещЈ приятнее, если бы не толпа проклятых лодчонок, которые постоянно путались под ногами у нашего баркаса -- чтобы их не передавить, нам постоянно приходилось травить пар и стопорить ход. Это просто какое-то безобразие, как они путаются под ногами у баркасов, эти гребные шлюпки, необходимо принимать какие-то меры. И они к тому же ещЈ такие ужасно нахальные! Вы гудите так, что у вас чуть не лопается котЈл, а они и в ус не подуют. Будь моя воля, я регулярно топил бы лодку-другую, просто чтобы их поучить. Чуть выше Рэдинга река снова очаровательна. Около ТайлхЈрста еЈ здорово портит железная дорога, но от Мэйплдэрхема до самого Стритли она великолепна. Чуть выше шлюза стоит Хардвик-Хаус, где Карл Первый играл в шары. Окрестности Пенгборна, где находится курьЈзная крошечная гостиница "Лебедь", должно быть, так же здорово примелькались habitues Картинных Выставок, как и обитателям самого Пенгборна. Перед самой пещерой паровой баркас моих друзей бросил нас на произвол судьбы, и тут Гаррис вознамерился повернуть дело так, что грести теперь была моя очередь. Это показалось мне совершенно необоснованным. С утра мы условились, что я дотащу лодку до трЈх миль выше Рэдинга. Так вот, мы уже на целых десять миль выше Рэдинга! Понятное дело, что теперь снова их очередь. Однако мне не удалось склонить ни Джорджа, ни Гарриса к надлежащему взгляду на этот предмет, и я, чтобы не спорить без толку, взялся за вЈсла. Не прошло минуты, как Джордж заметил что-то чЈрное, плывущее по воде, и мы направили лодку туда. Когда мы приблизились, Джордж перегнулся через борт, схватил этот предмет и тут же отпрянул, с криком, и бледный как полотно. Это был труп женщины. Она легко покоилась на воде; лицо еЈ было спокойно и нежно. Его нельзя было назвать прекрасным; оно слишком рано состарилось, было слишком худым, измождЈнным. Но, несмотря на печать нужды и страданий, оно всЈ-таки было кротким, милым; на нЈм застыло то выражение расслабленного покоя, которое, случается, снисходит на лица больных, когда, наконец, боль покидает их. К счастью для нас -- у нас не было никакого желания застрять здесь и околачиваться по следственным кабинетам -- какие-то люди на берегу тоже заметили тело и избавили нас от заботы о нЈм. Впоследствии мы узнали историю этой женщины. Разумеется, это была старая как мир, банальная трагедия. Женщина любила и была обманута -- или обманулась сама. Так или иначе, она согрешила -- с нами это по временам случается; семья и друзья, как и следовало ожидать, возмущЈнные и негодующие, захлопнули перед ней свои двери. Брошенная бороться с судьбой одна, с ярмом позора на шее, она опускалась всЈ ниже и ниже. Какое-то время она, вместе с ребЈнком, жила на двенадцать шиллингов в неделю, которые получала работая по двенадцать часов в день; шесть шиллингов она платила за содержание ребЈнка, и пыталась удержать душу в теле на остальное. Шесть шиллингов в неделю связывают душу с телом не очень крепко. СоединЈнные только такими непрочными узами, они всЈ время норовят избавиться друг от друга. И вот в один день, наверное, боль и угрюмая беспросветность предстали перед ней как никогда ярко и ясно; и этот глумливый призрак испугал еЈ. Она обратилась к друзьям с последним призывом, но за холодной стеной благоприличия голос заблудшей парии не был услышан. Тогда она отправилась повидать ребЈнка; она взяла его на руки и поцеловала, безжизненно и безотрадно, не выдавая никакого чувства, а потом, вложив в ручонку коробку грошовых конфет, купила, на последние деньги, билет, и уехала в Горинг. Может быть, самые горькие воспоминания еЈ жизни были связаны с лесистыми берегами и ярко-зелЈными лугами у Горинга; но женщины странным образом всегда прижимают к сердцу нож, который нанЈс им рану. А может быть, к горечи примешались солнечные воспоминания о самых сладких часах, проведЈнных здесь в тени зарослей, где деревья склоняют ветви к земле так низко. Весь день она бродила по прибрежным лесам, а когда наступил вечер, и серые сумерки раскинули над водой свою печальную мантию, она простЈрла руки к молчаливой реке, которая знала еЈ печали и радости. И река приняла еЈ в нежные свои объятия, и приютила еЈ истомлЈнную голову у себя на груди, и утолила боль. Так согрешила она во всЈм -- в жизни, и в смерти. Боже, помилуй еЈ! И всех других грешников, будь таковые ещЈ. В Горинге на левом берегу, или в Стритли на правом, или в обоих сразу, очень мило провести несколько дней. Водный простор здесь, до самого Пенгборна, так и манит пуститься в солнечный день под парусом, или пройтись под луной на вЈслах; места повсюду вокруг здесь полны очарования. В этот день мы собирались добраться до Уоллингфорда, но прелестный улыбчивый лик реки соблазнил нас, чтобы немного здесь задержаться. И мы, оставив лодку у моста, отправились в Стритли и позавтракали у "Быка", чем Монморанси оказался весьма удовлетворЈн. Говорят, что холмы с обеих сторон реки здесь некогда соединялись и преграждали дорогу тому, что сегодня является Темзой, и что река тогда заканчивалась у Горинга, образуя огромное озеро. Я не в состоянии ни опровергнуть, ни подтвердить эту версию. Я еЈ просто сообщаю. Стритли -- старинный город, возникший, как большинство прибрежных городов и деревень, ещЈ в саксонские и бриттские времена. Если вы можете выбирать, где остановиться, то Горинг совсем не такое славное место, как Стритли; но по-своему он тоже сойдЈт, и он ближе к железной дороге (на случай, если вы собираетесь улизнуть из гостиницы не заплатив по счЈту). ГЛАВА XVII Стирка. -- Рыба и рыболовы. -- Об искусстве ловить рыбу на удочку. -- Честный удильщик на муху. -- Рыболовная история. Мы задержались в Стритли на два дня и отдали платье в стирку. Сначала мы попробовали постирать его сами, в реке, под управлением Джорджа, но потерпели провал. Провал -- это ещЈ мягко сказано, потому что после стирки проблема только усугубилась. До стирки наше платье было очень, очень грязным, что правда, то правда. Однако его ещЈ можно было носить. А вот после стирки... В общем, река между Хенли и Рэдингом стала намного чище после того, как мы постирали в ней платье. Всю грязь, которая содержалась в реке между Хенли и Рэдингом, во время Стирки нам удалось собрать и уместить в одежду. Как сказала нам прачка в Стритли, она чувствует себя просто обязанной просить тройную цену за такую работу. Она сказала, что это была уже не стирка, а какие-то земляные работы. Мы безропотно оплатили счет. Окрестности Стритли и Горинга -- крупный центр рыболовства. Рыбная ловля здесь просто на славу. Река здесь просто кишит щукой, плотвой, ельцом, пескарЈм и угрЈм; здесь можно сидеть и удить с утра до вечера. Кое-кто так и делает. Только никогда ничего не ловит. Я не знаю ни одного человека, который смог бы в Темзе что-то поймать, кроме головастиков и дохлых кошек, но в этом случае рыбная ловля уже не при чЈм. Местный "спутник рыболова" даже не заикается о возможности здесь что-то поймать. "Ареал благоприятен для рыбной ловли" -- всЈ, что там сказано; и я, судя по тому, что здесь видел, готов это заявление поддержать. В мире больше нет такого места, где можно было бы столько удить. Есть рыболовы, которые приезжают сюда на весь день; есть такие, кто остаЈтся здесь на весь месяц. Если хотите, можете тут поселиться, и удить целый год -- будет всЈ то же самое. "Руководство по рыбной ловле на Темзе" гласит, что "в этих местах ловятся также молодые щуки и окуни", но в этом Руководство по рыбной ловле неправо. Щуки и окуни в этих местах водятся, я знаю это наверняка. Вы можете наблюдать, как они носятся косяками; когда вы гуляете на берегу, они наполовину высовываются из воды, и разевают рты, в надежде получить печенье. А если вы идЈте купаться, они толкутся вокруг, путаются под ногами, и выводят вас из терпения. Но чтобы они "ловились", будь то на червяка или еще как-нибудь подобным образом, -- щас. Сам я рыболов неважный. В своЈ время я уделил немало внимания данной проблеме, и как мне казалось, добился определЈнных успехов. Но бывалые люди сказали, что настоящего рыболова из меня не получится, и посоветовали мне это дело бросить. Они сказали, что у меня в высшей степени точный бросок и я, как видно, обладаю нужной смекалкой и ленью, в той степени, которая требуется. Но они были убеждены, что никакого рыбака из меня не получится, никогда. Для этого у меня не хватает воображения. Они говорили, что для поэта, или сочинителя бульварных романов, репортЈра, или ещЈ чего-нибудь в этом роде, я мог бы сойти. Но для того, чтобы занять какое-либо положение среди рыболовов на Темзе, требуется куда больше фантазии, смелости и изобретательности, чем есть у меня. У некоторых сложилось такое впечатление, что будто для того, чтобы стать хорошим рыбаком, необходима только способность бегло врать, не краснея. Это заблуждение. Простая голая фальсификация здесь бесполезна; она под силу даже самому желторотому. Малосущественные детали, рельефные вероятностные приЈмы, общая атмосфера доскональной скрупулЈзности, почти педантичной ортодоксальности -- вот качества, по которым узнаЈтся подлинный рыболов. Каждый может войти и сказать: "Вчера вечером я поймал пятнадцать дюжин окуней", или "В прошлый понедельник я вытащил пескаря весом в восемнадцать фунтов и длиной в три фута". Здесь нет ни мастерства, ни искусства, которые для такого дела требуются. Это свидетельствует о мужестве, и не более. Нет. Квалифицированный рыболов гнушается лжи, вот такой лжи. Его метод -- сам по себе область науки. Он преспокойно входит, не снимая шляпы, выбирает самое удобное кресло, набивает трубку и, не произнося ни слова, начинает курить. Он даЈт молодЈжи вволю похвастаться и, дождавшись мимолЈтной паузы, вынимает трубку изо рта, выколачивает золу о решЈтку камина, и замечает: -- Ладно. О том, что я поймал во вторник вечером, лучше никому вообще не рассказывать. -- А что? -- спрашивают его. -- Потому что мне всЈ равно никто не поверит, -- спокойно отвечает он, без малейшего оттенка горечи в голосе. Затем он снова набивает трубку, и заказывает на три шиллинга шотландского виски со льдом. После этого наступает молчание; никто не уверен в себе до такой степени, чтобы вступать со старым джентльменом в полемику, и тот вынужден продолжать, не дожидаясь поддержки. -- Нет, -- задумчиво продолжает он. -- Я бы и сам не поверил, расскажи мне такое. И всЈ-таки это факт! Я просидел там весь день и не поймал вообще ничего. Полсотни плотвишек и два десятка щучЈнышей в счЈт, разумеется, не идут. Я уж было решил, что клЈв никуда не годится, и хотел было бросить, как вдруг чувствую, кто-то здорово тяпнул лесу. Ну, думаю, опять какая-то мелочь, и подсекаю. Пусть меня повесят, но удилище как завязло! Только через полчаса -- полчаса, сэр! -- я смог вытащить эту рыбу, и каждую секунду я так и ждал, что оно треснет! Наконец, я его вытащил, и как вы думаете, что это было? ОсЈтр! Сорокафунтовый осЈтр, на удочку, сэр! Да, да, понимаю ваше удивление, понимаю... Хозяин, ещЈ шотландского! Потом он рассказывает, как все были поражены, и что сказала его жена, когда он добрался домой, и что подумал об этом Джо Багглз. Я спросил хозяина одного трактира на берегу, не осточертело ли ему выслушивать все эти рыбацкие басни. Он ответил: -- О нет, сэр; теперь уже нет. Сначала, конечно, глаза на лоб у меня лезли, бывало. Но теперь ничего, нам ведь с хозяйкой приходится слушать их с утра до вечера. Ко всему привыкаешь, знаете ли. Ко всему привыкаешь. Знал я одного юношу. Это был честнейший паренЈк; пристрастившись к ловле на муху, он взял за правило никогда не преувеличивать свой улов больше чем на двадцать пять процентов. -- Когда я поймаю сорок штук, -- говорил он, -- то всем буду рассказывать, что поймал пятьдесят, и так далее. Но больше я лгать не стану, потому что лгать грешно. Однако двадцатипятипроцентный план не заработал вообще. Им просто не удалось воспользоваться. Самый большой улов его выражался цифрой три, а добавить к трЈм двадцать пять процентов нельзя, во всяком случае, в рыбах. Ему пришлось повысить процент до тридцати трЈх с третью; но опять же, это было совсем неудобно в тех случаях, когда он ловил одну или две. Таким образом, в целях рационализации, он решил количество просто удваивать. В течение двух месяцев он честно следовал этой системе, но потом разочаровался и в ней. Никто не верил, что он преувеличивает улов только в два раза, и он, таким образом, не заработал себе никакой репутации, причЈм такая умеренность только ставила его в невыгодное положение среди других рыбаков. Поймав три маленькие рыбЈшки, и уверяя всех, что поймал шесть, он только испытывал зависть к тому, который заведомо выловил всего одну, а рассказывал, что выудил пару дюжин. В итоге он заключил с собой окончательное соглашение, которое свято с той поры соблюдал; оно состояло в том, что каждая пойманная рыбЈшка считалась за десять, а ещЈ десять добавлялось для старта. Например, если не ловил вообще ничего, он говорил, что поймал десяток (по этой системе вам никогда не удастся поймать меньше десятка, на этом она базируется). А дальше, если ему и на самом деле случалось поймать одну рыбку, такая считалась за двадцать, в то время как две -- за тридцать, три -- за сорок, и т.д.. Эта система элементарна и проста в применении; позже говорили о том, что еЈ следует принять к использованию среди рыболовов вообще. Действительно, около двух лет назад Комитет Ассоциации рыбной ловли на Темзе рекомендовал внедрение этой системы, но некоторые из старейших членов Ассоциации выдвинули протест. Они заявили, что готовы рассмотреть этот план, если коэффициент будет удвоен, так, чтобы каждая рыба считалась за двадцать. Если у вас найдЈтся как-нибудь на реке свободный вечер, я посоветовал бы заглянуть в какой-нибудь прибрежный трактирчик, и занять место в распивочной. Там почти наверняка вам встретится пара- тройка старых удильщиков, которые, потягивая пунш, заставят вас проглотить такую порцию рыболовных историй, что диспепсия вам гарантирована на целый месяц. Мы с Джорджем -- не знаю, куда подевался Гаррис, но среди бела дня он вышел побриться, потом вернулся, потом целых сорок минут наводил глянец на башмаки, и с тех пор мы его не видели -- так вот, мы с Джорджем и собакой, предоставленные в собственное распоряжение, на второй вечер отправились прогуляться в Уоллингфорд, а на обратном пути забрели в маленький прибрежный трактир, чтобы отдохнуть, перекусить, ну и так далее. Мы вошли в зал и уселись. Там был какой-то старик, куривший длинную глиняную трубку, и мы, конечно, разговорились. Он сообщил, что сегодня был славный денЈк, а мы сообщили, что и вчера был славный денЈк, а потом мы все сообщили друг другу, что и завтра, наверно, тоже будет славный денЈк. Джордж сказал, что урожай, кажется, будет отличный. После этого каким-то образом выяснилось, что мы здесь проездом, и завтра утром двигаем дальше. Затем в беседе произошла пауза, во время которой наши глаза блуждали по комнате. В конце концов они остановились на пыльном старом стеклянном шкафчике, высоко над каминной полкой. В нЈм содержалась форель. Эта форель просто загипнотизировала меня; рыба была просто чудовищной величины. На первый взгляд я даже принял еЈ за треску. -- А! -- сказал джентльмен, проследив направление моего взгляда. -- Славная штука, да? -- Просто необыкновенная, -- пробормотал я, а Джордж спросил старика, сколько она, по его мнению, весит. -- Восемнадцать фунтов и шесть унций, -- ответил наш друг, поднимаясь и снимая с вешалки плащ. -- Да, -- продолжал он, -- третьего числа будущего месяца стукнет шестнадцать лет с того дня, как я еЈ вытащил. Я поймал еЈ на малька, чуть ниже моста. Люди мне рассказали, что она завелась в реке, а я говорю -- поймаю! -- и поймал. Сейчас такой рыбы в наших местах, наверно, уже немного. Спокойной ночи, джентльмены, спокойной ночи. И он вышел, и мы остались одни. После этого мы не могли оторвать от рыбины глаз. Это была действительно замечательная форель. Мы всЈ ещЈ смотрели на неЈ, когда у трактира остановилась повозка, в дверях возник местный извозчик с кружкой пива в руке, и тоже воззрился на рыбу. -- Здоровенная форель, а? -- сказал Джордж, оборачиваясь. -- Что говорить, немаленькая, -- ответил возчик; потом, отхлебнув пива, добавил: -- Вас тут наверно не было, когда еЈ поймали? -- Нет. Мы тут проездом. -- А! -- сказал возчик. -- Тогда конечно, не было. Уже лет пять, как я еЈ поймал. -- О! Значит, это вы еЈ поймали? -- сказал я. -- Да, сэр, -- ответил наш приветливый собеседник. -- Как раз под шлюзом, тогда там ещЈ шлюз был, как-то в пятницу, после обеда. И поймал-то на муху, обалдеть просто. И пошЈл-то щук половить, ей- богу, какая форель, и не думал даже, а как увидел на леске это чудище, чуть не упал, ей-богу. ЕщЈ бы, в ней как-никак двадцать шесть фунтов. Спокойной ночи, джентльмены, спокойной ночи. Спустя пять минут пришЈл третий, и описал, как он поймал эту форель одним ранним утром на уклейку. Потом он ушЈл, а на смену ему явился флегматичный джентльмен средних лет, который с важным видом уселся у окна. Сперва все молчали. Потом, наконец, Джордж повернулся к вновь прибывшему и сказал: -- Прошу прощения и надеюсь, вы простите нам нашу смелость -- мы тут у вас совершенно чужие -- но мы с моим другом были бы весьма признательны, если бы вы рассказали нам, как вам удалось поймать вот эту форель. -- А кто вам сказал, что эту форель поймал я?! -- последовал удивлЈнный ответ. Мы ответили, что никто, но мы как-то инстинктивно чувствуем, что это сделал именно он. -- Вот уж поразительный случай, совершенно поразительный! -- рассмеялся флегматичный незнакомец. -- Ведь да, ведь да, вы правы! ЕЈ поймал я. Надо же, как вы так угадали? Нет, нет, это совершенно поразительно, поразительно! И он рассказал нам, как потратил полчаса, чтобы еЈ вытащить, и как у него сломалось при этом удилище. Он сообщил, что когда пришЈл домой, тщательно еЈ взвесил, и она потянула тридцать четыре фунта. Потом ушЈл он, в свою очередь, а к нам заглянул хозяин. Мы рассказали всЈ, что услышали про форель, он пришЈл в страшный восторг, и мы от души хохотали. -- Выходит, Джим Бейтс, и Джо Маггл, и мистер Джонс, и старина Билли Мандерс -- все рассказывали, что еЈ поймали они? Ха-ха-ха! Да- а-а, здорово! -- восклицал честный старик, от души веселясь. -- Ну да, сами поймали, и повесили тут у меня в гостиной, да? Ха-ха-ха! И тогда он рассказал на подлинную историю этой форели. Оказывается, он поймал еЈ сам, много лет назад, когда был совсем мальчишкой. Для этого не потребовалось никакого мастерства или искусства, ему просто повезло, как всегда везЈт мальчугану, который удирает с урока, чтобы в солнечный день поудить на верЈвочку, привязанную к пруту. Он сказал, что когда притащил домой этакую форелину, его даже не стали пороть, и даже сам учитель признал, что она стоит тройного правила, со всеми упражнениями, вместе взятыми. Тут его позвали из комнаты, а мы с Джорджем снова уставились на рыбищу. Это была воистину изумительная форель. Чем больше мы на неЈ смотрели, тем больше восхищались. Она привел Джорджа в такой трепет, что он взобрался на спинку кресла, откуда еЈ было лучше видно. Кресло шатнулось, Джордж, чтобы удержаться, в смятении схватился за шкафчик, шкафчик с грохотом полетел вниз, за ним слетел вместе со стулом и Джордж. -- Р