стынное, ровное и громко, требовательно призывало к себе. Доброта господина Поллундера и гнусность господина Грина утратили всякое значение, и от этой прокуренной комнаты он не хотел ничего иного, кроме возможности избавиться от нее. И хотя чувствовал он себя отъединенным от господина Поллундера и готовым к борьбе с господином Грином, все-таки его снедал смутный страх, волны которого омрачали зрение. Он сделал шаг назад и стоял теперь на одинаковом удалении от господина Поллундера и господина Грина. - Вы ничего не хотите ему сказать? - спросил господин Поллундер господина Грина и как бы просительно накрыл его руку ладонью. - Не знаю, что мне ему сказать, - ответил господин Грин, вынув наконец из бумажника письмо и положив его перед собою на стол. - Стремление вернуться к дяде весьма похвально, и с точки зрения человеческой можно было бы предполагать, что это доставит дяде особенную радость. Ведь своим непослушанием дяди он, скорей всего, порядком разозлил дядю, очень может быть. Тогда, разумеется, ему бы лучше остаться здесь. Н-да, трудно сказать что-либо определенное; оба мы, конечно, друзья дяди, и едва ли возможно установить, кто из нас ему ближе - господин Поллундер или я, но в душу вашего дяди мы проникнуть не в силах, тем более что от Нью-Йорка нас отделяет не один десяток километров. - Извините, господин Грин, - сказал Карл и, превозмогая себя, приблизился к нему. - Как я понял из ваших слов, вы тоже считаете, что мне лучше немедленно вернуться. - Я этого отнюдь не говорил, - произнес господин Грин и углубился в созерцание письма, водя пальцами вверх-вниз по его краям. Тем самым он словно намекал, что вопрос задал господин Поллундер, ему-то он, Грин, ответил, а Карл тут, собственно, ни при чем. Между тем господин Поллундер подошел к Карлу и мягко увел его от господина Грина к большому окну. - Дорогой господин Россман, - сказал он, склонившись к уху Карла и в качестве подготовки обтерев носовым платком лицо и высморкавшись, - вы ведь не думаете, что я стану вас здесь удерживать против вашего желания. Об этом и речи нет. Правда, я не могу предоставить в ваше распоряжение автомобиль, так как он находится далеко отсюда в платном гараже; все здесь - еще в процессе становления, мне пока недосуг было заняться собственным гаражом. К тому же шофер ночует не в доме, а по соседству с гаражом, да я и сам не знаю - где именно. Кроме того, в его обязанности не входит присутствовать в моем доме по ночам, он обязан только приезжать утром к условленному часу. Но все это не препятствие для вашего немедленного возвращения домой, потому что, если вы настаиваете, я провожу вас до ближайшей станции городской железной дороги, которая, впрочем, так далеко, что вы доберетесь до дому не намного раньше, чем если утром - ведь мы отправимся уже в семь часов - поедете со мной в автомобиле. - Я все же предпочел бы поехать железной дорогой, - сказал Карл. - О железной дороге я совсем не подумал. Вы сами сказали, что в таком случае я приеду раньше, чем утром на автомобиле. - Но разница совершенно незначительна. - Тем не менее, тем не менее, господин Полдундер, - сказал Карл, - памятуя о вашем радушии, я с удовольствием приеду сюда снова, если, конечно, вы извините мое сегодняшнее поведение и опять пригласите меня, и, быть может, я тогда смогу лучше объяснить, отчего для меня так важна сегодня каждая минута, приближающая встречу с дядей. - И, будто получив уже согласие на отъезд, он добавил: - Но вы ни в коем случае не должны меня провожать. В этом совершенно нет необходимости. За дверью ждет слуга, который охотно проводит меня до станции. Теперь мне осталось только найти свою шляпу. - С этими словами он пересек комнату, пытаясь на ходу обнаружить где-нибудь свою пропажу. - Не смогу ли я выручить вас кепкой? - спросил господин Грин, вытаскивая из кармана кепку. - Может быть, она случайно будет вам впору? Ошеломленный, Карл остановился: - Не могу же я оставить вас без вашей кепки. Я прекрасно отправлюсь в путь с непокрытой головой. Шляпа мне не так уж и необходима. - Это не моя кепка. Возьмите же! - В таком случае благодарю вас, - сказал Карл, чтобы не задерживаться, и взял кепку. Он надел ее и сначала засмеялся, так как она оказалась впору, снова взял ее в руки и осмотрел, однако не обнаружил ничего особенного: это была совершенно новая кепка. - Как на меня! - Ну вот видите, как на вас! - вскричал господин Грин и хлопнул по столу. Карл уже шагал к двери, чтобы позвать слугу, но тут господин Грин встал, потянулся после обильной трапезы и долгого покоя, громко стукнул себя в грудь и произнес, не то советуя, не то приказывая: - Прежде чем уйти, вы должны проститься с фройляйн Кларой. - Да, должны, - подтвердил и господин Поллундер, тоже поднявшись с кресла. Было заметно, что у него эти слова идут не от чистого сердца; он смущенно разглаживал складку на брюках, то расстегивал, то застегивал пиджак, который, по современной моде, был очень короток и едва доходил до бедер, что совершенно не шло толстякам вроде господина Поллундера. Кстати, когда он стоял рядом с господином Грином, однозначно складывалось впечатление, что полнота у господина Поллундера нездоровая; спина у него сутулилась, живот казался дряблым, отвисшим и даже на вид тяжелым, а лицо выглядело бледным и измученным. Господин Грин был, пожалуй, еще толще господина Поллундера, но его толщина была плотной, ядреной; ноги его стояли на земле крепко, по-солдатски, голову он держал прямо, слегка ею покачивая; похоже, он был хороший гимнаст, если не сказать образцовый. - Прежде всего, - продолжил господин Грин, - пойдите к фройляйн Кларе. Это непременно доставит вам удовольствие и весьма хорошо сочетается с моими планами. Дело в том, что, прежде чем вы отсюда уйдете, мне нужно сказать вам кое-что действительно интересное и, вероятно, решающее для вашего возвращения. Только я, увы, связан строжайшим запретом ничего не выдавать вам до полуночи. Вы можете себе представить, как я сам сожалею об этом, ведь это мешает моему ночному отдыху, но я выполню возложенную на меня миссию. Сейчас четверть двенадцатого, значит, я успею закончить дела с господином Поллундером, в которых ваше присутствие было бы только помехой, и вы можете прекрасно провести это время с фройляйн Кларой. Затем ровно в двенадцать вы явитесь сюда, чтобы получить необходимые сведения. Не говоря уже о минимальной вежливости и благодарности к господину Поллундеру, мог ли Карл отклонить это требование, предъявленное к тому же человеком грубым, чужим, тогда как господин Поллундер, которого вое это прямо касалось, выказывал незаинтересованность молчанием и всем своим видом? И что же, любопытно, он должен узнать в полночь? Если это не ускорит его возвращения домой хотя бы на три четверти часа, на которые оно сейчас отсрочилось, оно его мало интересовало. Но "больше всего он сомневался, может ли вообще пойти к Кларе, ведь они были в ссоре! Будь у него при себе по крайней мере железный брусок, подаренный ему дядей вместо пресс-папье! Комната Клары может оказаться воистину опасной ловушкой. Но сейчас никак нельзя ни словечка обронить против Клары, поскольку она дочь Поллундера и даже, как он выяснил, невеста Мака. Если бы она отнеслась к нему чуточку иначе, ему бы только польстили дружеские отношения с ней. Еще обдумывая вое это, он заметил, что размышлений от него не ждут, ибо Грин открыл дверь и сказал слуге, вскочившему с постамента: - Проводите этого молодого человека к фройляйн Кларе. "Вот как выполняют приказы", - подумал Карл, когда слуга чуть не бегом, тяжело дыша от старческой слабости, вел его самым коротким путем в комнату Клары. Когда Карл проходил мимо своей комнаты, дверь которой была по-прежнему открыта, он хотел было - возможно, чтобы успокоиться, - войти в нее на минуту. Но слуга не допустил этого. - Нет, - сказал он, - вам нужно к фройляйн Кларе. Вы ведь сами слышали. - Я только на минутку, - сказал Карл и тут же решил немного полежать для разнообразия на канапе, чтобы ускорить приближение полуночи. - Не затрудняйте мне исполнение поручения, - сказал слуга. "Кажется, он считает наказанием то, что я должен идти к фройляйн Кларе", - подумал Карл и сделал несколько шагов, но из упрямства снова остановился. - Пойдемте же, сударь, - сказал слуга, - раз вы уж здесь. Я знаю, вы хотели уехать еще ночью, только не все случается по нашему желанию; я же вам сразу сказал, что это едва ли осуществимо. - Да, я хочу уехать и уеду, - ответил Карл, - я хочу только проститься с фройляйн Кларой! - Вот как! - произнес слуга, всем своим видом показывая, что не верит словам Карла. - Что же вы тогда медлите с прощанием? Идемте. - Кто тут в коридоре? - прозвучал голос Клары, и она высунулась из ближней двери, держа в руке большую настольную лампу под красным абажуром. Слуга поспешил к ней и объяснил, в чем дело. Карл медленно последовал за ним. - Поздно вы пришли, - сказала Клара. Покуда не отвечая ей, Карл тихо, но, так как знал уже натуру слуги, строгим приказным тоном сказал: - Подождите меня немного за дверью! - Я собиралась уже лечь, - сказала Клара и поставила лампу на стол. Как и ранее, в столовой, слуга осторожно прикрыл дверь снаружи. - Уже больше половины двенадцатого. - Больше половины двенадцатого? - повторил Карл вопросительно, словно напуганный этим известием. - Тогда я должен сейчас же распрощаться, ведь ровно в двенадцать мне нужно быть внизу, в столовой. - Ну и спешные у вас дела, - сказала Клара и рассеянно поправила складки просторного пеньюара. Ее лицо пылало, и она все время улыбалась. Карл заключил, что новая стычка с Кларой ему не грозит. - Может, все-таки поиграете немного на фортепьяно, как мне вчера обещал папа, а сегодня - вы сами. - А не слишком ли уже поздно? - спросил Карл. Он был бы рад доставить ей удовольствие, так как она держалась совсем иначе, не как прежде, будто непостижимым образом переместилась в сферу Поллундера и далее - Мака. - Да, действительно поздно, - подтвердила она, и желание послушать музыку как будто бы вновь пропало. - Каждый звук разнесется отсюда по всему дому, если вы станете играть; я уверена, даже прислуга наверху, в мансарде, проснется. - В таком случае отставим музицирование, я ведь надеюсь повторить визит; кстати, если вас не затруднит, посетите разочек моего дядю, а заодно загляните и в мою комнату. У меня замечательный инструмент. Подарок дяди. Тогда, если угодно, я сыграю вам все мои пьески; к сожалению, их немного, и они совершенно не подходят к такому огромному инструменту, - на нем должны играть только виртуозы. Но вы и это удовольствие получите, если заранее известите меня о приезде, ведь дядя намерен в ближайшее время пригласить для меня знаменитого преподавателя, - можете себе представить, как я этому радуюсь! - и ради того, чтобы услышать его игру, очень даже стоит навестить меня во время урока. Я, если уж быть честным, доволен, что уже поздно для музыки, поскольку ничем не смог бы удивить вас - так мало я умею. А теперь разрешите мне откланяться, в конце концов уже пора спать. И так как Клара смотрела на него благосклонно и, похоже, вовсе не сердилась на давешнюю стычку, он с улыбкой добавил, протягивая руку: - На моей родине обычно говорят: спокойного сна и сладких сновидений. - Подождите, - сказала она, не принимая рукопожатия, - пожалуй, все-таки придется вам сыграть. - И она исчезла за маленькой боковой дверью, возле которой стояло фортепьяно. "Что же это такое? - подумал Карл. - Она, конечно, очень мила, но я не могу долго ждать". В дверь, ведущую в коридор, постучали, и слуга, не осмелившийся открыть ее широко, шепнул в щелку: - Извините, меня только что позвали, и ждать я больше не могу. - Идите, идите, - сказал Карл, полагая, что сумеет теперь один отыскать путь в столовую. - Только оставьте мне фонарь за дверью. Кстати, который час?... - Почти без четверти двенадцать.. - Как медленно тянется время! - заметил Карл. Слуга хотел уже закрыть дверь, но тут Карл вспомнил, что еще не дал ему чаевых, вынул из брючного кармана - теперь он всегда, по американскому обычаю, держал монеты россыпью в брючном кармане, банкноты же, напротив, в жилетном кармане, - и протянул слуге полдоллара со словами: - За ваши услуги. Снова вошла Клара, подняв руки к аккуратной прическе, и тут Карлу пришло в голову, что все-таки зря он отпустил слугу - кто его теперь проводит на станцию? Впрочем, господин Поллундер вполне может вызвать какого-нибудь другого, и не исключено, что этого вытребовали всего лишь в столовую и потом он будет в его, Карла, распоряжении. - Я все-таки прошу вас немного поиграть. Здесь так редко слышишь музыку, что не хочется упускать ни малейшей возможности. - Что ж, не будем откладывать, - сказал Карл и, не раздумывая, сел за фортепьяно. - Вам нужны ноты? - спросила Клара. - Благодарю, я ведь толком не умею их читать, - ответил Карл и начал играть маленькую песенку. Он прекрасно понимал, что играть ее нужно плавно, медленно, иначе она останется непонятной, особенно для чужих, но отбарабанил ее в самом неподходящем маршевом ритме. С последним звуком нарушенная тишина поспешила вновь воцариться в комнате. А они оба, словно оцепенев, замерли без движения. - В общем, прекрасно. - сказала Клара, но после этакой игры польстить Карлу было ничем невозможно. - Который час? - спросил он. - Без четверти двенадцать. - Тогда у меня есть еще несколько минут, - сказал он, а про себя подумал: "Или - или. Я ведь не обязан играть все десять песен, которые знаю, но уж одну-то могу исполнить как следует". И начал свою любимую солдатскую песню. Заиграл так медленно, что разбуженное желание слушательницы нарастало в ожидании следующей ноты, которую Карл придерживал и отдавал через силу. На самом деле ему приходилось в каждой песне сперва отыскивать глазами нужные клавиши, а кроме того, он чувствовал, как в нем рождается печаль, которая, изливаясь через край песни, искала и не могла найти иного завершения. - Я же ничего не умею, - сказал Карл, закончив песню и глядя на Клару сквозь навернувшиеся на глаза слезы. Тут из соседней комнаты донеслись громкие аплодисменты. - Кто-то нас слушал! - встревоженно вскричал Карл. - Мак, - едва слышно сказала Клара. И тотчас раздался голос Мака: - Карл Россман! Карл Россман! Перекинув разом обе ноги через рояльный табурет, Карл распахнул дверь. Там он увидел Мака: тот полулежал в огромной кровати с балдахином, одеяло было небрежно наброшено на его ноги. Балдахин голубого шелка был единственным и вполне девическим украшением простой, грубо сколоченной кровати. На ночном столике горела лишь одна свеча, но постельное белье и сорочка Мака были настолько белоснежны, что от падавшего на них света лучились прямо-таки ослепительными бликами; балдахин тоже сверкал, во всяком случае по кромке слегка волнистого, небрежно натянутого шелка. Но кровать позади Мака и все остальное тонуло в кромешной темноте. Клара прислонилась к кроватному столику, не сводя глаз с Мака. - Здравствуйте, - сказал Мак и протянул Карлу руку. - Вы играете очень недурно, до сих то пор я был знаком только с вашим искусством верховой езды. - Я не силен ни в том, ни в другом, - ответил Карл. - Если бы я знал, что вы слушаете, я, безусловно, не стал бы играть. Но ваша фройляйн... - Он умолк, медля сказать "невеста", так как сожительство Мака и Клары было очевидным. - Я это предвидел, - сказал Мак, - поэтому Кларе и пришлось заманить вас сюда из Нью-Йорка, иначе я вовсе не услышал бы вашей игры. Конечно, это игра начинающего, и даже в этих песенках, которые вы разучили и которые аранжированы весьма примитивно, вы сделали несколько ошибок, но тем не менее вы меня порадовали, не говоря уже о том, что я не пренебрегаю ничьим музицированием. Не хотите ли вы посидеть с нами еще минутку? Подвинь же ему кресло, Клара. - Благодарю, - Карл запнулся. - Я не могу остаться, как бы мне этого ни хотелось. Слишком поздно я узнал, что в этом доме есть такие уютные комнаты. - Я все перестрою в таком духе, - сказал Мак. В этот миг колокол пробил двенадцать, удары следовали быстро, перекрывая друг друга. На Карла повеяло могучим движением этих колоколов. Ну и деревня - колокола-то какие. - Пора, - сказал Карл, протянув руки к Маку и Кларе, и, не дожидаясь ответного рукопожатия, выбежал в коридор. Фонаря он там не нашел и пожалел, что поспешил вручить слуге чаевые. Он попытался ощупью добраться до открытой двери своей комнаты, но уже на полпути увидел, как навстречу ему вперевалку спешит господин Грин со свечой в руке. Вместе со свечой рука сжимала и письмо. - Россман! Где вы пропадаете? Почему заставляете меня ждать? Чем это вы занимались у фройляйн Клары? "Многовато вопросов! - подумал Карл. - А сейчас он еще и прижмет меня к стене". И действительно, Грин встал вплотную перед Карлом, прислонившимся к стене. В этом коридоре фигура Грина выглядела до смешного огромной, и Карл в шутку спросил себя, уж не съел ли он, чего доброго, господина Поллундера. - Человеком слова вас явно не назовешь: обещали ровно в двенадцать сойти вниз, а вместо этого слоняетесь у двери фройляйн Клары. Я же, напротив, обещал вам к полуночи кое-что любопытное, и вот я здесь. С этими словами он протянул Карлу письмо. На конверте было написано: "Карлу Россману, в собственные руки, в полночь, где бы она его ни застала". - В конце концов, - сказал господин Грин, пока Карл вскрывал конверт, - я полагаю, заслуживает признательности уже то, что ради вас я приехал сюда из Нью-Йорка, так что мне совершенно ни к чему вдобавок гоняться за вами по коридорам. - От дяди! - воскликнул Карл, едва взглянув на письмо. - Я этого ожидал, - добавил он, поворачиваясь к господину Грину. - Ожидали вы этого или нет - мне донельзя безразлично. Вы читайте, читайте, - сказал тот и поднес Карлу свечу. При ее свете Карл прочитал: "Любезнейший племянник! Как ты, наверно, понял за время нашего, увы, слишком короткого совместного проживания, я прежде всего человек принципиальный. Это весьма неприятно и печально не только для моего окружения, но и для меня самого, однако именно благодаря моим принципам я достиг своего нынешнего положения и никто не вправе требовать, чтобы я изменил себе, никто, в том числе и ты, любезнейший племянник, хотя, вздумай я допустить такое, как раз тебе первому я бы и уступил. Тогда бы я с радостью обеими руками, пишущими сейчас это письмо, подхватил тебя в объятия и возвысил. Поскольку же покуда абсолютно ничто не предвещает, что это когда-нибудь случится, я вынужден после сегодняшнего инцидента непременно удалить тебя из своей жизни и настоятельно прошу не тревожить меня ни лично, ни письменно, ни через посредников. Сегодня вечером ты решился покинуть меня вопреки моему желанию, так пусть это решение и определит твою дальнейшую жизнь; только в таком случае оно будет решением настоящего мужчины. Это известие передаст тебе господин Грин, мой лучший друг; он найдет для тебя достаточно осторожные слова, которые мне сейчас просто-напросто не приходят в голову. Он человек влиятельный и, хотя бы ради меня, поможет тебе словом и делом на первых порах твоей самостоятельной жизни. Стараясь постичь наше расставание, которое теперь, к концу этого письма, опять кажется мне непостижимым, я невольно повторяю себе снова и снова: из твоей семьи, Карл, не приходит ничего доброго. Если господин Грин забудет вручить тебе твой чемодан и зонтик, напомни ему об этом. С наилучшими пожеланиями благополучия твой верный дядя Якоб". - Прочитали? - спросил Грин. - Да, - ответил Карл. - Вы принесли мне чемодан и зонтик? - Вот он, - сказал Грин и поставил на пол возле Карла старый дорожный чемодан, который до сих пор прятал в левой руке за спиною. - А зонтик? - спросил Карл. - Все здесь, - сказал Грин, отцепляя от брючного кармана зонтик. - Вещи принес некий Шубал, старший механик линии "Гамбург - Америка", утверждая, что обнаружил их на корабле. Вы могли бы при случае поблагодарить его. - По крайней мере теперь мои старые вещи со мной, - сказал Карл и положил зонтик на чемодан. - Но впредь вы должны лучше присматривать за ними - так велел сказать вам господин сенатор, - заметил Грин, а затем спросил, вероятно из любопытства: - Что это, собственно говоря, за странный чемодан? - С такими на моей родине солдаты уходят на военную службу, это старый солдатский сундучок моего отца. Вообще-то он очень удобный, - улыбнулся Карл, - если, конечно, не оставлять его где попало. - В конце концов поучений с вас уже достаточно, - сказал Грин, - а второго дяди в Америке у вас, вероятно, нет. Вот вам билет третьего класса до Сан-Франциско. Я решил отправить вас в это путешествие, потому что, во-первых, виды на заработок для вас на Западе гораздо лучше, во-вторых, все, чем вы могли бы заняться здесь, так или иначе связано с вашим дядей, а встречаться с ним вам ни под каким видом нельзя. Во Фриско вы можете работать без помех; спокойно начните с самых азов и постарайтесь мало-помалу выбиться в люди. Карл не уловил в этих словах злорадства, скверная новость, весь вечер таившаяся в Грине, была сообщена, а потому он уже не казался опасным, и разговаривать с ним, пожалуй, можно откровеннее, чем с любым другим. Самый лучший человек, не по своей вине ставший исполнителем столь неприятного секретного поручения, поневоле будет казаться подозрительным, покуда не выполнит свою миссию. - Я, - сказал Карл, ожидая одобрения этого бывалого человека, - тотчас же покину этот дом, потому что принят здесь только как племянник дяди-сенатора, а как чужаку мне здесь делать нечего. Не откажите в любезности, проводите меня к выходу, а затем укажите путь к ближайшей гостинице. - Только побыстрее, - сказал Грин. - Вы доставляете мне массу хлопот. Заметив, какой большой шаг немедля сделал Грин, Карл остановился: что-то очень уж подозрительная спешка, - он ухватил Грина за полу пиджака и сказал, внезапно поняв истинное положение дел: - Вы должны объяснить мне еще вот что: на конверте письма, которое вы мне вручили, написано только, что я должен получить его в полночь, где бы я ни находился. Почему же в таком случае, ссылаясь на это письмо, вы задержали меня здесь, когда я хотел покинуть дом еще в четверть двенадцатого? Вы превысили тем самым свои полномочия. Грин сопроводил свой ответ движением руки, которое представило замечание Карла в издевательском свете, как нелепую придирку: - Разве на конверте написано, что из-за вас я должен уморить себя, и разве содержание письма позволяет сделать подобные выводы из надписи на конверте? Если бы я не задержал вас, мне пришлось бы вручать вам письмо как раз в полночь на дороге. - Нет, - твердо заявил Карл, - не совсем так. На конверте стоит: "Вручить в полночь". Если вы чересчур устали, то, вероятно, не смогли бы и последовать за мной; или же я - правда, господин Поллундер на это не согласился - к полуночи уже добрался бы до дяди; или, в конце концов, ваш долг был - отвезти меня в вашем автомобиле, о котором почему-то вдруг забыли, а ведь я так хотел возвратиться! Разве надпись на конверте не говорит совершенно определенно, что полночь для меня самый крайний срок? И по вашей вине я его пропустил. Карл пристально смотрел на Грина и ясно понимал, что в нем борются стыд за это разоблачение я радость за успех своего предприятия. Наконец Грин овладел собой и произнес таким тоном, будто перебил Карла, хотя тот давно замолчал: - Ни слова больше! - а затем вытолкнул Карла, поднявшего чемодан и зонтик, через маленькую дверь, которую открыл перед ним. Удивленный, Карл стоял на вольном воздухе. Одна из пристроенных к дому лестниц без перил вела вниз. Нужно только спуститься вниз и потом чуть правее свернуть в аллею, ведущую к шоссе. При ярком лунном свете заблудиться было невозможно. Он слышал в саду лай собак, спущенных с цепи и бегавших во мраке среди деревьев. В ночной тишине доносилось совершенно отчетливо, как под их мощными прыжками шуршит трава. Удачно избежав встречи с собаками, Карл вышел из сада. Он не мог с уверенностью определить, в каком направлении был Нью-Йорк. Едучи сюда, он обращал мало внимания на подробности, которые сейчас могли бы ему пригодиться. В конце концов он сказал себе, что в Нью-Йорк ему вовсе не обязательно, там его никто не ждет - не ждет совершенно определенно. И потому он зашагал куда глаза глядят. Глава четвертая. ДОРОГА НА РАМЗЕС После короткого перехода Карл добрался до маленькой гостиницы, которая вообще-то служила всего лишь для последней краткой остановки экипажей перед Нью-Йорком, а потому редко - для ночлега, и попросил самый дешевый, номер из имеющихся, так как полагал, что надо немедля начать экономить. В ответ на его просьбу хозяин кивком, словно слуге, указал ему на лестницу, где Карла встретила старая растрепанная баба; раздраженная из-за прерванного сна, она, почти не слушая его и без конца призывая ступать потише, привела в комнату и, предварительно прошипев ему многозначительно "тсс!", закрыла за собой дверь. Поначалу Карл даже не сообразил, в чем дело: то ли оконные шторы опущены, то ли, быть может, в комнате вообще не было окон, - такой здесь царил мрак; наконец он обнаружил маленький занавешенный люк и, откинув занавеску, впустил в комнату немного света. Здесь стояли две кровати, но обе уже были заняты. Карл разглядел двух молодых людей, забывшихся тяжким сном и не вызывавших доверия прежде всего потому, что они - по непонятным причинам - забрались в кровати одетыми, а один - даже в сапогах. В тот миг, когда Карл приоткрыл люк, один из спящих чуть приподнял руки и ноги, явив собою зрелище такого рода, что Карл, несмотря на свои заботы, ухмыльнулся. Он тут же сообразил, что спать ему не придется: во-первых, не на чем - в каморке нет ни канапе, ни дивана, а во-вторых, нельзя же подвергать опасности только что обретенный чемодан и бывшие при нем деньги. Но и уходить он тоже не хотел, так как не надеялся незаметно проскользнуть мимо прислуги и хозяина. В конце концов, здесь, наверное, не более опасно, чем на дороге. Удивляло, однако, что во всей комнате, насколько позволяла определить полутьма, невозможно было обнаружить никакого багажа. Но, быть может и скорее всего, эти два молодых человека - просто лакеи, которым из-за постояльцев скоро придется вставать, потому они и спали одетыми. В таком случае ночевать с ними было хоть и не особенно лестно, зато безопасно. Правда, не уверившись в этом на сто процентов, спать никак нельзя. Под кроватью обнаружились свеча и спички, которые Карл крадучись достал. Не раздумывая, он зажег свечу, ведь комната определена хозяином и ему, и двум незнакомцам, которые к тому же проспали уже полночи и: были в неизмеримо более выгодном положении, поскольку. занимали кровати. Впрочем, он, разумеется, изо всех сил старался не шуметь, чтобы не разбудить этих двоих. Для начала он решил заглянуть в свой чемодан, чтобы сразу осмотреть все свои вещи, которые успел уже подзабыть, а самые ценные из них, вероятно, пропали. Ведь если Шубал накладывает на что-либо лапу, нет почти никакой надежды получить это назад в целости и сохранности. Правда, Шубал, наверно, рассчитывал на крупную награду от дяди, с другой же стороны, если какие-то вещи в чемодане и отсутствуют, он вполне мог свалить вину на изначального караульщика, господина Буттербаума. Открыв чемодан, Карл пришел в ужас. Как много часов во время плавания через океан провел он, снова и снова разбирая вещи, а теперь все запихнули туда в таком беспорядке, что, едва он отпер замок, крышка сама собой откинулась. Но вскоре, к своей радости, он понял, что причина беспорядка лишь в том, что поверх всего уложили костюм, который был на нем во время рейса, а на это чемодан, естественно, не был рассчитан. Ни малейшей пропажи. В потайном кармане пиджака сохранился не только паспорт, но и привезенные из дому деньги, так что вместе с теми, которые были при нем сейчас, Карл был вполне ими обеспечен. И белье, бывшее на нем во время поездки, находилось тут же, чисто выстиранное и выглаженное. Он незамедлительно спрятал часы и деньги в надежный потайной карман. Досадно только, что все вещи пропахли веронской салями, которая тоже не пропала. Если не найдется способа устранить этот запах, Карлу предстоит долгие месяцы ходить в облаке смрада. Когда он добрался до вещей, лежавших в самом низу, - карманной Библии, почтовой бумаги, фотографий родителей, - кепка с его головы упала в чемодан. Среди старых своих вещей он сразу узнал ее - это была его кепка, которую мать дала ему в дорогу. Однако из предусмотрительности он не надевал ее на корабле: зная, что в Америке в обычае носить кепку вместо шляпы, не хотел истрепать ее еще до прибытия. Ну а господин Грин воспользовался ею, чтобы повеселиться на его счет. Уж не сделал ли он и это по поручению дяди? И неожиданным яростным жестом Карл громко захлопнул крышку чемодана. Ничего теперь не поделаешь - спящие проснулись. Сначала один потянулся и зевнул, затем другой. Притом ведь почти все содержимое чемодана было выложено на стол; если это - воры, то им оставалось только подойти и отобрать вещи. Чтобы предупредить эту возможность, а заодно внести ясность в ситуацию, Карл со свечой в руке подошел к кроватям и объяснил, на каком основании он здесь. Они как будто бы вовсе и не ожидали этого объяснения, так как, еще не вполне проснувшись и потому не в состоянии говорить, только смотрели на него без малейшего удивления. Оба они были очень молоды, но от тяжелой работы и жизненных невзгод их лица не по возрасту осунулись, обросли бородой, давно не стриженные волосы были всклокочены; они протирали, старательно нажимая костяшками пальцев, заспанные, провалившиеся глаза. Карл решил воспользоваться их минутной слабостью и потому произнес: - Меня зовут Карл Россман, я - немец. И раз уж комната у нас общая, пожалуйста, скажите мне, как вас зовут и какой вы национальности. Я же добавлю только, что на кровать не претендую, так как явился поздно и вообще не имею намерения спать. Кроме того, вас не должна смущать моя шикарная одежда, я совершенно нищ и без всяких перспектив. Тот, что пониже ростом, - это он слал в сапогах - руками, ногами и выражением лица дал понять, что все это его нисколько не интересует и что сейчас вообще не время для подобных объяснений, лег на койку и тотчас уснул; второй, смуглый мужчина, тоже улегся, но перед тем, как заснуть, сказал все-таки, вяло протянув руку: - Его зовут Робинсон, он ирландец; я - Деламарш, француз, а теперь прошу нас не беспокоить. - Едва вымолвив это, он могучим выдохом задул свечу Карла и снова рухнул на подушку. "Итак, эта опасность пока миновала", - подумал Карл и вернулся к столу. Если их сонливость не притворство, то все хорошо. Досадно только, что один оказался ирландцем. Карл не помнил точно, но дома в какой-то книге он читал, что в Америке следует остерегаться ирландцев. Конечно, живя у дяди, он имел массу возможностей выяснить, чем же именно опасны ирландцы, но он упустил их, так как понадеялся, что судьба его счастливо устроилась отныне и навсегда. Теперь он решил хотя бы с помощью свечи, которую снова зажег, рассмотреть этого ирландца получше, причем обнаружил, что как раз он внушал куда больше доверия, чем француз. У него тоже были еще юношески округлые щеки, и улыбался он во сне совершенно добродушно, насколько мог заметить Карл, встав поодаль на цыпочки. Твердо решив ни за что не спать, Карл уселся на единственный в комнате стул, отложив пока что упаковку чемодана, ведь вся ночь еще впереди, и немного полистал Библию, ничего не читая. Затем взял в руки фотографию родителей, на которой низенький отец стоял, вытянувшись в струнку, тогда как мать сидела перед ним, немного откинувшись в кресле. Одну руку отец держал на спинке кресла, другую, сжатую в кулак, - на открытой иллюстрированной книге, лежавшей рядом на хрупком изящном столике. Была и еще одна фотография, на которой Карл был снят вместе с родителями. Отец и мать сурово смотрели на него, а он, по наущению фотографа, глядел в аппарат. Но эту фотографию он с собой не взял. Тем внимательнее рассматривал он лежащий перед ним снимок, стараясь и так и этак поймать взгляд отца. Но сколько он ни передвигал свечу, отец никак не хотел оживать, даже его густые прямые усы выглядели непохоже, фотография была плохая. Мать, напротив, удалась получше; губы ее кривились, словно ее обидели и она заставляет себя улыбнуться. Карлу почудилось, что это должно бросаться в глаза каждому, рассматривающему фотографию, но уже в следующий миг он решил, что яркость этого впечатления слишком сильна и чуть ли не абсурдна. С какой же неопровержимой убедительностью фотография способна поведать о потаенных чувствах изображенных на ней людей! И он на минутку отвел взгляд. Когда же опять посмотрел на снимок, ему бросилась в глаза материнская рука, свесившаяся со спинки кресла, - до чего она близко, так бы и поцеловал. Он подумал, что, наверное, неплохо бы написать родителям, о чем его просили и отец и мать (отец напоследок очень настойчиво в Гамбурге). Правда, когда в тот ужасный вечер мать объявила ему, что надо ехать в Америку, он поклялся никогда писем не писать, но чего стоит клятва неискушенного юнца здесь, в новых обстоятельствах! С тем же успехом он мог бы тогда поклясться, что, пробыв в Америке два месяца, станет генералом тамошнего ополчения, а на деле оказался вместе с двумя босяками в каморке жалкой гостиницы под Нью-Йорком и не мог не признать, что фактически ему здесь самое место. И, улыбнувшись, Карл испытующе посмотрел на лица родителей, словно по ним можно было узнать, хотят ли они еще получить весточку от сына. Разглядывая фотографию, он вскоре заметил, что очень устал и вряд ли сможет просидеть всю ночь, не смыкая глаз. Фотография выпала у него из рук, он положил на нее лицо (она приятно освежала щеку) и с легким сердцем уснул. Проснулся он утром от щекотки. Эту фамильярность позволил себе француз. Но и ирландец уже стоял у стола, и оба рассматривали Карла с не меньшим интересом, чем это делал ночью он сам. Карл не удивился, что его не потревожило их пробуждение; должно быть, они поднялись особенно тихо не со злым умыслом, - просто он спал глубоким сном, а кроме того, их "одевание", да и "умывание" тоже не наделали много шума. Теперь они поздоровались по всем правилам и даже с некоторой официальностью; Карл узнал, что оба - слесари по ремонту машин, долгое время не могут найти в Нью-Йорке работу и потому изрядно обносились. В доказательство Робинсон распахнул пиджак, показывая, что рубашки под ним нет, хотя это было и без того заметно по свободно болтающемуся на шее воротничку, пришпиленному сзади к пиджаку. Они намеревались добраться до городка Баттерфорд, что в двух днях пути от Нью-Йорка, где якобы были шансы получить работу. Оба нисколько не возражали, чтобы Карл им сопутствовал, и обещали ему, во-первых, время от времени помогать нести чемодан, а во-вторых, в случае если сами получат работу, добиться для него места ученика, что вообще-то легко устроить, если есть работа. Не успел Карл согласиться, а они уже дружески посоветовали ему снять щегольскую одежду, поскольку она, безусловно, затруднит поиски работы. Как раз в этом доме, по их словам, есть хорошая возможность избавиться от костюма, ведь прислуга торгует одеждой. Они помогли Карлу раздеться, хотя он еще не принял окончательного решения насчет одежды, и унесли костюм. Когда Карл, оставшись один, по-прежнему немного заспанный, медленно надевал свой старый дорожный костюм, он упрекал себя за продажу одежды, которая, быть может, и повредила бы ему при поступлении на место ученика, но могла оказаться кстати при поисках более приличной работы, и он открыл дверь, чтобы вернуть обоих, но тут же с ними столкнулся, - приятели выложили на стол вырученные за костюм полдоллара, но при этом состроили такие радостные физиономии, что не захочешь, да заподозришь, что на продаже они подзаработали, и здорово. Впрочем, времени для объяснений не было - вошла прислуга, совершенно заспанная, как и ночью, и выставила всех троих в коридор, заявив, что комнату надо подготовить для новых постояльцев. Но дело, конечно, было не в постояльцах, она действовала так по злобе. Карл, как раз собиравшийся навести порядок в чемодане, вынужден был смотреть, как эта баба обеими руками хватала его вещи и с силой швыряла в чемодан, словно перед ней какие-то твари, которых она старается усмирить. Слесари, правда, обхаживали ее, теребили за юбку, похлопывали по спине, однако, если тем самым они и пытались помочь Карлу, проку от этого не было. Захлопнув чемодан, прислуга сунула его Карлу, стряхнула слесарей и выставила всех троих из комнаты, угрожая в случае непослушания оставить их без кофе. Она, должно быть, начисто запамятовала, что Карл изначально не имел отношения к слесарям, и обходилась с троицей как с одной шайкой-лейкой. Неудивительно - слесари продали ей одежду Карла и тем самым доказали, что они все вместе. В коридоре им пришлось долго бродить взад-вперед; француз, взявши Карла под руку, беспрестанно ругался, угрожал побить хозяина, если тот посмеет сунуться, и словно подготовки ради неистово размахивал сжатыми кулаками. Наконец явился ни в чем не повинный малец, ему пришлось стать на цыпочки, когда он подавал французу кружку с кофе. К сожалению, кружка была только одна, а растолковать малышу, что нужны еще две, было невозможно. Вот и пришлось пить по очереди: один пьет, двое ждут. Карлу пить не хотелось, но обижать других незачем, и поэтому, когда приходил его черед, нехотя подносил кружку к губам. На прощание ирландец швырнул кружку на кафельный пол. Никем не замеченные, они покинули гостиницу и нырнули в густой белесый утренний туман. Молча шли они рядом по обочине дороги; Карлу пришлось нести чемодан, ведь попутчики подменят его, вероятно, только если он попросит; порой из тумана вылетали автомобили, и все трое поворачивали головы, провожая взглядом в большинстве своем огромные машины, необычайные по своим размерам и проскакивавшие так быстро, что заметить пассажиров было вовсе даже невозможно. Позднее на дороге появились колонны фургонов, везущих в Нью-Йорк провизию, они двигались пятью рядами во всю ширину мостовой, да так плотно, что пересечь ее было бы невозможно. Иногда дорога расширялась, образуя подобие площади, в центре которой на возвышении-башенке поворачивался полицейский, обозревая окрестности и с помощью жезла регулируя движение по магистрали и по боковым дорогам; затем вплоть до очередного перекрестка с очередным полицейским движение оставалось без присмотра, но внимательно-молчаливые кучера и шоферы сами худо-бедно следили за порядком. Больше всего Карла поразило это спокойствие. Если бы не беззаботный рев скотины, которую везли на бойню, слышны были бы, вероятно, только стук копыт да шуршание шин. Притом ведь скорость передвижения, разумеется, не всегда была одинакова. Когда на иных перекрестках из-за непомерного наплыва транспорта с боковых дорог необходимо было произвести крупные перестроения, целые ряды останавливались и ползли буквально шагом, затем все опять устремлялось вперед и опять останавливалось словно каким-то общим тормозом. При этом с мостовой не по