ам различных научных журналов и сотням учебников, и всегда ученые объясняли шаманскую магию в торжественных, почтительно-серых тонах. И потому идея нахождения Мескалито во время четырехдневного митота в мексиканском штате Чиуауа не была совершенно новой. Он знал, что важной с точки зрения антропологии его работу сделает полное и точное описание того, как пейотеро и ученики взаимодействуют на митоте. Карлос предполагал, что это осуществляется через сложную серию сигналов. Он слышал рассказы о том, что участники видели и слышали по существу одно и то же во время таких встреч, длящихся всю ночь, хотя все время оставались совершенно безмолвными. Должна была существовать серия ключей, и Карлос шел на миmom, намереваясь расшифровать их. Три дня он наблюдал, как они пели вместе и говорили нараспев, но не увидел никаких ключей. В воскресенье, на четвертый день митота, к тому времени, когда он жевал уже четырнадцатый батончик пейота, Карлос услышал монотонное гудение самолета. Этот звук, по утверждениям индейцев, обозначал присутствие Мескалито, и, когда Карлос взглянул на серые старые лица индейцев, сидящих вокруг него, он знал, что они тоже слышали это. Дело в том, что это не было реальным звуком, а только некое гудение у него в голове, поэтому было невозможно, чтобы они слышали его. Не было никаких ключей, никаких сигналов, которые он мог бы разобрать, но все лица светились одинаковым пониманием того, что дух Мескалито присутствует где-то здесь, Может быть, его ум просто смешался от пейота, но по какой-то причине он, казалось, понимал, что имели в виду шаманы, когда говорили, что сущность Lopbophora williamsii была там, вовне, вне зависимости от воспринимающего. Она существовала вовне, в Потоке. И внезапно у Карлоса появилась трезвая мысль о том, что есть что-то ужасно реальное, ужасно серьезное в суевериях индейцев. Как он писал об этом позже, он оставил группу и пошел в поле искать Мескалито. Он пел ту же песню, которой научился в кругу, и когда он пел, из кустов выступил Мескалито и вытянул свой длинный, похожий на трубу рот, сказал что-то Карлосу на ухо. Это было духовное имя. И пока Карлос стоял в заводи пейотной грезы, ясный свет осветил все поле во всех направлениях и серебряный край пустынного неба зажегся на востоке. За несколько лет в поле он написал несколько сот страниц полевых заметок, сделал фотографии, снял шестнадцатимиллиметровый фильм и записал несколько магнитофонных интервью. Большую часть этого материала он позднее скрывал. Свои полевые заметки он полностью переработал, стараясь придать им более удобную для чтения форму. Иногда оп переживал подъемы огромной уверенности в работе, чувствуя, что проект будет опубликован, может быть, как часть монографии УКЛА по антропологии. Но были другие моменты, когда он был подавлен своей работой и самим собой. Это была настоящая пытка в самом широком смысле. В конце концов, он так и не обнаружил ключей и, что еще хуже, сам до некоторой степени стал верить в некоторые наиболее непонятные элементы магии. Вряд ли такая позиция была бы убедительной с академической точки зрения. Он писал от первого лица, вставляя множество диалогов, чтобы сделать свою работу интересной, но добавлял длинные параграфы комментариев, объясняя в холодных рациональных терминах, где, по его мнению, дон Хуан манипулировал его сознанием или где некоторые феномены, которые он видел, были лишь порождением галлюцинации. Он предполагал закончить аспирантуру и осенью 1965 года сдать экзамены на степень магистра, используя свою работу с индейцами как тему для диссертации. Но у него закончились деньги, и после периода отчаянных усилий, когда он рассматривал все возможности, ему пришлось оставить УКЛА. Одна из моих подруг, Альберта Гринфилд, работала вместе со мной над книгой о телефонной компании. Карлос согласился помочь в написании и редактировании ее. Он надеялся, что его доли будет достаточно, чтобы вернуться в аспирантуру и получить свою степень. Альберта была стройной молодой шатенкой с короткой стрижкой, глубокими глазами, тонкими скулами и серьезным взглядом. Она работала со мной в "Пасифик Белл", и мы не понаслышке знали телефонную службу, по крайней мере на уровне "оператор - клиент". Мы хотели написать книгу, в которую вошли бы все мыслимые махинации, которые придумывают люди, чтобы обмануть телефонную компанию в вопросах установки телефона, оплаты местных и междугородных звонков и т. д. Рабочее название было "На проводе". Мы с Альбертой зарегистрировали это название в Гильдии писателей в Голливуде. Мы решили придерживаться юмористического, может быть даже анекдотического, стиля в ходе изложения всего спектра хитрых уловок. Детально рассматривались десятки способов мошенничества со звонками по кредитным карточкам. В общих чертах описывались возможности и ограничения различных телефонных линий. Это было "внутреннее" знание о работе телефонной компании, по крайней мере, на элементарном уровне. Но то, что мы уже написали, было бесформенно и громоздко. Требовалась умелая обработка, и Карлос согласился помочь в работе над последовательностью и целостностью изложения. Это не была первоклассная антропология, но это было нечто. Карлос ушел из университета, время от времени возвращаясь в университетский городок, но никогда никому не говорил, что именно происходит. "Полагали, что он более-менее подходит под категорию бросивших обучение, - говорит доктор Мейган. - Таких очень много. Когда я случайно встречал его, он говорил мне, что работает со своим информатором и пишет работу. Он спрашивал, не посмотрю ли я ее, когда он закончит, и я сказал, что буду рад. Про себя я думал, что он подобен всем, кто задумал что-то великое, но так ничего и не напишет. Это стандартная игра, в которую играют и студенты, и ученые, и писатели". Над редактированием книги о телефонной компании Карлос работал почти исключительно с Альбертой. Мой вклад большей частью заключался в форме идей, и к лету 1965 года работа была почти завершена. Оставалось только привести в порядок отдельные места и главы, уплотняя изложение, поясняя неясные разделы, и придумать более товарное название. С самого начала Карлос с Альбертой не поладили. Во-первых, Альберта была резкой и любила поспорить. Выглядела она очень костлявой и всегда носила хлопчатобумажные штаны и блузки из рубашечной ткани, которые Карлос терпеть не мог. Их индивидуальности сразу же пришли в столкновение, и споры между ними никогда не утихали. Очень скоро после начала их совместной работы стало ясно, что Карлос не сможет закончить ее. Как рассказывает Карлос, его работа с доном Хуаном и индейцами достигла самого серьезного и устрашающего уровня, устрашающего потому, что начали появляться все эти сомнения относительно того, что реально, а что нет. Он переживал краткие проблески искаженных ассоциативных связей, которые интерпретировал как неглубокие состояния необычной реальности. Все это происходило в то же самое время, когда он разочаровывался в Альберте и книге о телефонах и волновался за обучение К. Дж. и за свое собственное будущее. Карлос по-прежнему делал свои заметки в поле и в библиотеке и продолжал писать дома, но грандиозный замысел его антропологического романа все еще не обрел завершенной формы у него в голове. У него был материал, было впечатляющее общество, у него были замечательные герои - чего у него не было, так это соответствующей развязки. Карлос сходил с ума. Он расхаживал по Леверинг-авеню, где жил, потом зашел в дом, сел за рабочий стол и уперся взглядом в груду заметок, сложенных на краю стола. Он только качал головой. И вдруг в самом разгаре всего этого, когда он был на грани полного помешательства под тяжестью грозящей неудачи, именно тогда, когда все рисовалось в самых мрачных красках, к нему пришло озарение. Он просто сходил с ума. Вот и все! Он записал все свои сомнения и написал о своей ослабевающей объективности, он принял все это! В январе в головокружительной галлюцинации он превратился в ворону. Вороньи лапки выросли у него из подбородка, сначала неустойчивые, выходящие из мягких тканей под нижней челюстью. Затем из затылка появился длинный черный хвост, а сквозь щеки вылезли огромные вороньи крылья. Через месяц это произошло опять, но только на этот раз он по-настоящему летал. Они говорили с доном Хуаном об этом опыте в течение многих дней, говорили о возникающих вновь и вновь тревоге и волнении Карлоса. Ему удавалось сохранять здравый рассудок только благодаря пониманию того, что его переживания с доном Хуаном были следствием двух вещей: психотропных растений и тонких указаний шамана. Карлос пытался поймать его на слове, но безуспешно. Постепенно он начал понимать, что здесь имело место нечто большее, нежели просто галлюцинация. Это было больше, чем быть абсолютным человеком или абсолютной птицей. Было что-то еще. Может быть, он просто начинал верить во все эти магические разговоры, или, возможно, действительно существовала некая непонятная промежуточная территория, состояние ума, нелинейное, нерациональное и не воспринимаемое никакими чувствами в западном понимании вещей. В любом случае Карлос проигрывал. Если бы Карлос сохранял достаточное расстояние между собой и индейцами, как Саагун, то в результате получился бы интересный и научный, но совершенно неполный рассказ. Если бы, с другой стороны, он сразу удачно разобрался бы с этой Отдельной Реальностью, если бы он вдруг начал видеть людей как серебряные нити света и т. д., если бы он пошел по этому пути, тогда его попытка продать свой труд консерваторам из УКЛА оказалась бы обреченной на провал. Тим Лири уже пробовал что-то доказать и потерял свое место в академии; Карлос не был уверен, что готов к этому. Если и были какие-то надежды заработать немного денег на нашей с Альбертой книге, то они растаяли к осени 1965 года. Карлос был вне себя от потраченного времени с Альбертой, от того, как она осыпала его оскорблениями из-за чего-то, и сказал мне, что если она хочет, чтобы книга вышла, то ей придется поискать другого редактора. И вот неожиданно не осталось ничего: ни книги, ни школы, только груда неоконченных записок о брухо. Карлос вернулся в пустыню. В последние месяцы того, что он позднее назовет первым циклом своего ученичества, Карлос пишет о том, как сидел со скрещенными ногами на своем месте силы возле дома дона Хуана, распевая свои песни, подаренные ему Мескалито, или же пассивно плывя в туманном шаманском потоке. Через несколько часов дон Хуан позвал его из дома, только это был вовсе не настоящий дон Хуан - голос был другой, а фигура, неуклюже двигавшаяся по веранде, была тяжелой и вялой. У индейца был холодный притупленный взгляд, и он издавал странные булькающие звуки в дверях, хныкая и имитируя припадок удушья. Он звал Карлоса, стоявшего снаружи, и наконец фигура дона Хуана удалилась. Позднее, на рассвете, дон Хуан вышел на веранду и широко потянулся. Однако это тоже был не дон Хуан, а кто-то другой, каким-то образом принявший его облик или сделавший что-то в этом роде. Правой рукой Карлос схватил камень, принимая боевую позицию, и неожиданно закричал и швырнул камень прямо в фигуру дона Хуана, который закачался, завизжал и заковылял в кусты. Через несколько часов дон Хуан, настоящий, вышел из дома. Это была странная и устрашающая иллюзия. Карлос объяснил это тем, что дьяблвра, или ведьма, просто приняла облик дона Хуана и пыталась одурачить Карлоса. Это было очень логично в мире магов - один человек принимает форму другого и так далее. Но рационалисту возможными показались бы только три объяснения. Первое заключается в том, что дон Хуан, прекрасно сознавая, что инсценирует искусную головоломку, просто притворился кем-то другим, чтобы преподать Карлосу какой-то важный урок. Или, может быть, дон Хуан на самом деле не сознавал своих собственных движений на веранде. Возможно, он впал в какой-то глубокий религиозный страх, вошел в какое-то шизофреническое другое "я", неизвестное реальному дону Хуану. Если бы это было действительно так, то объяснение насчет дьяблеры, принимающей вид его тела, не было бы абсолютной ложью - старик на самом деле верил бы в это. Была еще третья возможность. Может быть - только может быть, - было что-то еще. Возможно, существовало нечто, столь примитивное и выходящее за рамки понимания, что это можно объяснить только с точки зрения магии и колдовства. Вся эта история с дьяблерой оказала глубокое впечатление на Карлоса. Он цитирует дона Хуана, который по какому-то поводу сказал, что ведьма заставляет невероятно страдать свою жертву. Она эксплуатирует свою жертву, согласно дону Хуану, и Карлос считал, что точно знает, что он имел в виду. Женщины всегда были причиной самых эмоциональных и неприятных эпизодов в его жизни: его мать, его тетки, я, тетушки Альта и Ведьма, Альберта Гринфилд. Карлос давно уже начал смотреть на некоторых женщин в Лос-Анджелесе как на злобных ведьм, и из-за такого отношения он иногда чрезмерно драматизирует свое положение, во многом так, как он делал это, когда умерла его мать. Он поэтому был совершенно разбит, когда в начале 1966 года я объявила, что собираюсь забрать К. Дж. из школы Святой Софии и уехать из Лос-Анджелеса навсегда. Я устала от его не выполнявшихся обещаний, особенно тех, что он давал К. Дж„ просившему приходить к нему, и не появлялся неделями, а затем вдруг заявлялся без предупреждения и ожидал, что мальчик поймет. Все, чего я хотела, - это уехать от Карлоса и найти себе другую работу в другом месте. У нас были самые странные отношения. Разлученные на годы, мы часто встречались, и Карлос продолжал брать К. Дж. на целый день на экскурсии или прогулки по студенческому городку. С одной стороны, Карлос был серьезен и ненадежен, но, с другой стороны, он мог быть обворожительным и заботливым - как когда убеждал меня, что работает над книгой о брухо ради нас всех. Это будет своеобразной данью моему терпению, говорил он, победной песнью для его чочо. Но, когда он закончил рукопись, не было той бурной радости, которой он ожидал. Не было ничего, только смутное, неопределенное чувство, что он разбит, изгнан из аспирантуры и обладает запутанной, не отредактированной автобиографической рукописью о брухо, которая не давала уверенности в том, что ее можно продать. И все усугублялось тем, что я уехала вместе с К. Дж. Я устроилась главным оператором на WTOP - телерадиостанцию в Вашингтоне и поселилась в центре города. "Когда ты забрала малыша, ты на самом деле забрала свет из моей жизни, - написал он мне в сентябре. - Я неоднократно говорил тебе, что мы не уйдем с этой земли, пока не расплатимся сполна за все свои дела. Я, должно быть, доставлял некоторым своим ближним ту же боль, какую испытываю сейчас. Вот и все, что я могу тебе сказать. Кем бы я ни был и что бы я ни переживал из-за мальчика, это должно беспокоить только меня", "Мою работу еще не приняли; может быть, там уже нет больше моего духа. Я пытаюсь делать все, что в моих силах, чтобы быть в состоянии помогать моему маленькому чочо, и все же, что бы я ни делал, это кажется бессмысленным. Иногда у меня возникает иллюзия, как будто я глажу его детскую головку. Что я могу сказать тебе? Что ты можешь сказать мне, что принесло бы облегчение моей душе?" Через неделю он сел за свой рабочий стол со стаканом "Матеус" и напечатал горький ответ на мою просьбу о деньгах. "Приходило ли тебе когда-нибудь в голову, что мне тоже нужен кто-то, кто бы помогал мне? Не думаешь ли ты, что я бесчувственная машина? Или, может быть, я просто глупый мексиканец" который достаточно хорош, чтобы его эксплуатировать, но не достаточно хорош, чтобы его уважать. В своей слепой глупости я позволил тебе припереть меня к стене; это только моя вина. Когда я ушел из аспирантуры в прошлом году, чтобы помогать (Альберте Гринфилд) писать эту книгу, я ушел также от своих возможностей сделать что-либо в своей области. Теперь я вынужден доказывать свою надежность, и поэтому, похоже, мне придется просить тебя не бросать работу. У всех нас есть свои ограничения; мы должны знать и признавать этот факт, и в то же время мы должны быть доброжелательны и не судить своих ближних". 19 В работе над рукописью Карлос использовал свои записи и воображение, пытаясь сделать ее более интересной для чтения. Сначала он писал длинные разделы обыкновенным письмом в своих желтых блокнотах, а затем печатал их, сидя за своим столом. Большая часть окончательного варианта книги "Учение дона Хуана: путь знания индейцев яки" была написана у него дома. После своего первого опыта спейотом в 1961 году Карлос представил длинный анализ своих видений профессору Гарфинкелю. Но профессор не хотел читать интеллектуальную оценку происшедшего какого-то студента - ему нужен был первичный материал, непосредственные детали. Поэтому Карлос переписал и расширил свою работу и вновь показал ему ее через несколько лет Но у старика по-прежнему вызывал отвращение весь академический жаргон и психологические объяснения поведения дона Хуана. Тогда Карлос полностью переработал всю рукопись и, когда закончил, пошел прямо на второй этаж Хейнз-Холла с толстой переплетенной пачкой бумаг под мышкой. С тех пор как Карлос ушел из аспирантуры, они время от времени беседовали с Мейганом, но никогда не говорили о полевой работе с брухо. "Он зашел сюда однажды с законченной рукописью, которую положил на стол, - вспоминает Мейган - Он попросил меня прочесть ее и дать свои комментарии и советы, вследствие чего я стал относиться к нему гораздо серьезнее. Еще он просил меня подумать, не смогу ли я посодействовать изданию его рукописи в какой-либо серии монографии университетских публикаций по антропологии или в подобной серии. Я читал и думал о том, что там говорилось. Это была очень популярная тема. и даже более популярная тогда, чем сейчас, благодаря психотропным средствам и расширению сознания, которые представляли собой настоящий культ именно в то время. Думал я и о том, что работа во многом представляла собой описание интересных эпизодов личного характера, и в некоторых ситуациях мы видим его самого, а не независимого наблюдателя, как в большинстве научных, трудов. В рукописи говорилось о нем больше, чем о чем бы то ни было еще. Поэтому, по обеим причинам, я считал что он написал книгу, а не нечто, что могло бы войти в научную серию. Он пытался решить это, отделяя более личные аспекты рукописи от того, что можно было бы назвать беспристрастным мнением ученого". Мейган решил пойти и переговорить кое с кем в издательстве "Юниверсити оф Калифорния Пресс", которое находилось прямо через лужайку от Хейнз-Холла в подвале библиотеки Пауэлл. Он также предложил Карлосу не представлять свою рукопись для антропологической или какой-либо иной научной серии, а предложить ее как коммерческую книгу для обычного читателя. Мейган с Гарфинкелем не были единственными членами факультета, кто первым прочел книгу. Карлос посетил Уильяма Брайта и Педро Карраско, которые с энтузиазмом отнеслись к проекту. Был еще Роберт Эджертон, который изучал работу и критиковал ее на различных стадиях с самого начала. Одним из друзей Мейгана в университетском издательстве был Джим Квебек, стройный, лысеющий человек с седой козлиной бородкой, с заискивающими манерами, который начал слушать мнения об этой невероятно подробной рукописи, собранной одним бразильским аспирантом, который провел годы с настоящим архаическим соноранским брухо. Квебеку работа понравилась с первого чтения, но он сам был старым антропологом и знал, что настоящим испытанием станет отдел сбыта. Рукопись неделями переходила из рук в руки. Ее редактировали, как обычно, и редколлегия собиралась для ее обсуждения, но отдел сбыта не был убежден в том, что утомительное обсуждение Кастанедой жизни среди брухо было таким уж превосходным материалом. Кое-кто стал говорить о том, чтобы опубликовать книгу как монографию, потому что, среди прочего, имело место определенное беспокойство по поводу того, будет ли продаваться коммерческая книга неизвестного писателя, вроде Кастанеды, да еще опубликованная академическим издательством. Нельзя сказать, что решающее слово оставалось за отделом реализации, вовсе нет. Это было уважаемое издательство "Юниверсити оф Калифорния Пресс", а не одна из ориентированных лишь на прибыли книжных конвейеров Восточного побережья. Этот материал обсуждали ученые, постоянно проживающие при университете мастера, такие, как социолог и этнометодолог Гарольд Гарфинкель и Уолтер Гольдшмидт, один из представителей клуба концептуальных антропологических социологов, которые всегда фигурируют в учебниках и научных журналах, один из тех парней из чванливых академических кругов. Гольдшмидт был интеллектуалом, и хорошо известным, но его творческий гений не сиял, как скажем у Талькота Парсонса из Гарварда или Бакминстера Фуллера или Маршалла Маклаэна, знаменитых социальных провидцев. Он был просто одним из постоянно проживающих при университете корифеев, которые публиковались, процветали и поддерживали репутацию УКЛА. Когда профессор Уильям Брайт, ухватившийся за рукопись с самого начала, написал Квебеку письмо, превозносящее эту работу, Гольдшмит тоже прочитал это письмо, и это было важно, потому что он не только был местным корифеем - он еще и входил в редакторский совет "Юниверсити оф Калифорния Пресс". Брайт видел некоторые части рукописи еще до того, как Карлос сделал последнюю редакцию и нанял Ф. А. Гилфорда, независимого редактора, чтобы тот просмотрел ее и исправил ошибки. "Я видел рукопись, и во что бы то ни стало вы должны напечатать ее", -говорил Брайт. Он всем рассказывал об этом замечательном творческом произведении, которое он случайно нашел. Квебека неожиданно забросали благоприятными отзывами с отделения антропологии. Даже один из его собственных служащих, Алти Арнольд, молодой редактор, встречавший Карлоса за год до того в ЛАОК, когда еще оба они были тамошними студентами, даже Алти заговорил об этом парне Карлосе Кастанеде. По утверждениям Алти, рукопись представляла собой шедевр, но вот уже второй год она ходила по рукам, пока ученые решали, в каком же именно виде должен выйти этот роман о брухо, Карлоса, который не учился тогда, все это ожидание приводило в крайнее уныние. "Кажется, только мой чочо заставляет меня продолжать, но, с тех пор как он не со мной, все неприятности обрушиваются на меня", - писал он мне в январе 1967 года. От мысли о том, что его К. Дж. так далеко, у него пропадал аппетит. "Я хочу сказать, что если я не могу помочь моему чочо, то должен находиться в совершенно безвыходном положении. Но в подобном положении не добиться успеха. Я убежден, что Бог позволит мне вновь почесать его головку, чтобы он засыпал скорее. Иногда в таких весьма простых действиях мы можем выразить весь смысл своей жизни. Скажи ему на ушко, что Кики сделает все, чтобы помочь ему. Сражение еще не закончено". Карлос сел за свой рабочий стол, придвинул пишущую машинку и стал печатать один несвязанный параграф за другим, думая о том, как бы сделать больше, послать больше, послать хоть что-нибудь. Взяв свой бумажник, он вынул оттуда несколько долларов и вложил их в конверт. Может быть, когда он получит деньги за рукопись, он сможет послать больше. Он вновь принялся печатать. "Я пошлю моему чочо, надеюсь, очень скоро, еще денег. Может быть, если я устрою все таким волшебным образом, я снова смогу увидеть его". Редакторский совет задерживал книгу. В начале весны Карлос уехал в пустыню к дону Хуану и другим. Когда он вернулся в апреле, у него было определенное ощущение, что положение улучшается. У него появилось ощущение, что он справится. Это было глубокое расположение духа, которое пришло к нему, по крайней мере частично, потому что он знал, что его работа будет принята отделением антропологии и, возможно, напечатана факультетом. В его письмах, отражавших то смутный оптимизм, то отчаянье, проступали нотки надежды и чувство самоуважения. Карлос, однако, не забывал посылать письма на абонементный почтовый ящик в Чарльстоне в Западной Вирджинии, когда я ездила домой навестить семью. Моя семья, как и мои тетки, не особенно жаловали Карлоса; хотя они никогда не просили меня не встречаться с ним. Но не поэтому он использовал имя Чарли Спайдер (спайдер (англ.) -"паук"), оставляя сообщения в секретариате у меня на работе в Вашингтоне. Это была шутка, понятная только нам двоим, поскольку фамилия Арана по-испански тоже звучит похоже на "паука". Весной Карлос разговаривал с Мейганом и Гарфинкелем и получил разрешение на сдачу экзаменов, которые он пропустил в октябре, работая с Альбертой над книгой "На проводе". Десятки людей в Хейнз-Холле читали рукопись, немногие созвучные души, те, кто понимал, что среди них находится малая знаменитость, тайный приверженец шаманского царства... но были и такие, кто начал подвергать все это сомнениям. Именно тем летом и разгорелись споры, в конце июня и в июле. Общественность разделилась на сторонников и скептиков - тех, кто верил в ученичество Карлоса и в то, что он действительно провел необыкновенные годы, расширяя сознание с помощью индейцев; и тех, кто не верил этому. Карлос прекрасно осознавал, как много от самого себя вложил он в работу, но тем не менее был очарован реакцией в университетском городке. "Нас ожидает долгое путешествие, интригующее и полное тайн, именно такое, каким я представляю себе идеальное путешествие. Теперь, когда я вижу нашу жизнь в перспективе, я благодарю тебя, Майяя, за чудесные демонстрации волнения и выдержки. Я не смог разглядеть твоего духа. Ты сильный непобедимый воин. Иначе и быть не могло... Мою работу приняли, и им придется разрешить мне вернуться на факультет, - писал он в июле. - Она наделала много шуму. Некоторые полагают, что она станет классической на очень долгий период времени, другие же полагают, что это просто дерьмо. Тем не менее все они ее читают. Спорят о природе материала (брухо) - помнишь? - и о том, что я с ним сделал. А теперь мне нужно сдать экзамены. Если я получу приставку "доктор философии" к своему имени, то, что бы я ни сказал в своих книгах, это будет вызывать больше доверия. Во всяком случае, книгу, как мне говорят, нельзя отбросить, начав читать ее, поэтому даже те, кому она не понравилась, читают ее до конца; я думаю, они делают это просто из ненависти к ней. Увлекательно видеть всю эту суматоху. Эту книгу я написал ради моего чочо. Он сделает ее бомбой, потому что он величайший брухо из всех". Книга произвела впечатление на редакторский совет, и к сентябрю после всех задержек стало ясно, что "Юниверси-ти оф Калифорния Пресс" выпустит ее. Билл Брайт сказал остальным членам совета, что они держат в своих руках шедевр. Мейган согласился. Даже сварливый старик Гольдшмит был очарован явной способностью так глубоко проникнуть в душу своего информатора и принести так много информации. В то же время Великий Страх витал над Хейнз-Холлом, навязчивое, почти невыразимое беспокойство по поводу того, что все это может оказаться тщательно разработанной мистификацией. Никто не знал на самом деле, насколько умен был Карлос. У него было мало рекомендаций, на которые он мог бы опереться. Может быть, он напустил на всех свои пейотные чары и теперь тянет всех академистов за веревочку? "Я могу поверить в то, что он рассказывает мне", - сказал Мейган редакторскому совету. Это было то же, что он говорил всем месяцами ранее. "Вещи, о которых он пишет, чертовски хороши. Даже для того, чтобы сфабриковать все это, придется десять лет изучать антропологию, чтобы сделать убедительными данные, которые он приводит". Мейган продолжал в том же духе, убеждая, обращая в свою веру, разгоняя Великий Страх. Он оказался неразрывно связанным с затруднительным положением Карлоса, наблюдая за ним с первых дней, когда тот только начал посещать класс антропологии. И он был поражен его достижением. Карлос просто удалился от всех и интенсивно принялся за эту незаурядную, фантасмагорическую диссертацию, не сказав ни единого слова никому во всем университете. Мейган оглядел всех присутствующих. "Я знаю, что в работе Карлоса многое от самого Карлоса, это не секрет. -Великий Страх витал в комнате. - Он и не старается скрывать это. Для меня не составляет трудности определить, где слова информатора интерпретируются Карлосом. Из-за того, что он не дистанцируется от материала, как беспристрастный ученый, многим кажется, что это какой-то мошеннический подход, который не позволяет четко разобраться, когда говорит сам Карлос, а когда - его информатор, и им кажется, будто их дурачат, давая антропологическую информацию, которая идет не от индейцев". Квебек, среди прочего отвечавший за монографии, предложил считать диссертацию Карлоса своего рода краткой научной работой, которая могла бы сойти за монографию. Вопрос также стоял о деньгах, возможно, о больших деньгах, если книгу, уже получившую надлежащий товарный вид, отшвырнут как бредовую писанину. Квебека не волновала проблема мистификации, в голове у него были только доллары. "Она проходит у нас как коммерческая книга, - сказал он. - Я полагаю, что психотропная культура и все, что происходит, на самом деле позволит хорошо продать книгу и получить от нее хороший доход". Тут в мозгу у Мейгана сработал сигнал тревоги. Такая возможность взволновала его еще больше, чем возможность мистификации. Он беспокоился из-за того, что единственными читателями Карлоса могут стать наркоманы и полнейшие дилетанты, великие псевдокультурные знатоки из университетского городка -духовные, но совершеннейшие недоучки. Мейган боялся, что его студент Карлос станет своего рода подпольным гуру, и он знал, что вряд ли сможет как-то воспрепятствовать этому. Мейган откашлялся и окинул взглядом совет. "Я знаю его еще по аспирантуре и абсолютно убежден в том, что он очень творческий мыслитель, что он действительно занимается антропологией. Он работает в области когнитивного обучения и всего, что связано с сопоставлением разных культур. Он прикоснулся к таким вещам, до которых никогда не добирался ни один антрополог, частично благодаря удаче, частично благодаря своим личным особенностям. Он способен добывать информацию, которую не может получить ни один другой антрополог, потому что он похож на индейца, потому что свободно говорит по-испански и потому что он внимательный слушатель". Брайт дал рукописи, наверное, самую сильную оценку перед комитетом. Он очень пылко говорил о том, как УКЛА повезло, что он имеет этот уникальный талант, создавший самое мощное шаманистское произведение с тех пор, как четверть века назад Уэстон Лабарр написал свой "Пейотный культ". Карлоса даже не было в университете, когда комитет окончательно постановил издать книгу. 11 сентября он уехал в Оахаку, в Южную Мексику, чтобы встретиться с тем, кого он называл доном Хенаро, шаманом из племени масатеков, лучшим другом дона Хуана. Задержки с выпуском книги настолько обескуражили Карлоса, что он пытался заинтересовать ею пару других фирм. Он говорил мне, что посылал ее в "Рэндом Хаус" и еще в одно издательство в Нью-Йорке. По отделению антропологии прошел слух, что Карлос был так недоволен, что пытался предлагать рукопись "Гроув Пресс". На самом деле Карлос относился к возможности стать печатающимся автором со смешанными чувствами. Среди прочего ему сообщили неприятную информацию о том, что он может использовать свою работу либо как диссертацию на степень магистра гуманитарных наук, либо как коммерческую книгу, но не в качестве и того, и другого. Программа присвоения ученых степеней УКЛА изменялась каждый год, особенно это касалось степени магистра, и поэтому трудно было сказать точно, каковы будут требования на этот раз, но разговоры о том, что коммерческая книга не может быть использована в качестве диссертации, были явным вздором. Однако Карлосу казалось, что это именно так, и за день до отъезда в Оахаку он сказал мне: "Мой чочо и его вороны помогут мне выбрать наилучший образ действий. Я уверен в этом. Ведь это его книга". Я не слишком-то задумывалась о том, как странно он пользуется метафорами. Он уже давно выражался подобным образом, еще с первых дней своей полевой работы. В случайных разговорах он использовал слова, которых никогда не употреблял до 1960 года, такие, как "безупречный", "воин" и "непобедимый", абсолютные надуманные неопримитивизмы. Я никогда в действительности не сомневалась в том, что Карлос проводит время с индейцами, и считала эти странные пополнения его словарного запаса естественным следствием этого. Будучи в Южной Мексике, Карлос почти все время думал о книге. Этот проект превратился у него в навязчивую идею. Публикация дала бы ему средство для достижения цели и доверие, в которых он нуждался, а получив степень доктора философии, он получил бы рекомендации, чтобы разрушить идущие из девятнадцатого столетия степенные представления критиков о научном методе. Реакцией университета на его работу стало мнение о том, что он стоит на сюрреалистической грани важной антропологической полемики. Рукопись все еще рассматривалась советом, но он был уверен в себе и вернулся к полевой работе с индейцами, снова взявшись за свои заметки и собирая новые данные. А голова его кружилась от сумасшедших идей о том, что эта книга станет "классикой". Только на этот раз это будет больше похоже на роман. Это будет продолжение, но не только: это будет демонстрация его таланта как писателя. Вернувшись через три недели полевой работы в Оахаке, он отметился у Квебека, который сообщил ему о том, что книга будет издана факультетом и появится в продаже в 1968 году. Карлос ожидал этого, но, тем не менее, новость приятно взволновала его. Наконец все стало складываться так, как он хотел. 23 сентября Карлос заключил контракт с "Юнивер-сити оф Калифорния Пресс", а затем вернулся к себе на квартиру и написал мне. "Она будет издана как важный вклад в антропологию. Как тебе это нравится? Теперь все, что мне осталось, -это сдать экзамены, которые я не сдал в 1965 году. Люди с факультета не позволили мне сдать их и упрямились до тех пор, пока диссертацию явно не одобрили все остальные. Колумбийский университет в Нью-Йорке предложил мне стипендию, чтобы я мог получить степень доктора философии там, поэтому я могу в конце концов все-таки уехать в Нью-Йорк. Я очень устал здесь". У Карлоса были друзья в Нью-Йорке, старые коллеги, которые теперь работали в Новой Школе Социальных Исследований и в Колумбийском университете. Такая перспектива не слишком-то радовала Мейгана и Гарфинкеля. Они знали, что имеют в лице Карлоса ученого, который может принести дополнительное уважение факультету. Они были убеждены в том, что он настоящий исследователь, способный интересно писать о том, что радикально отличается от основного направления науки. Более того, их тревожила мысль о том, чтобы не потерять Карлоса, который будет потом критиковать бюрократизм и волокиту в УКЛА. Как только разнеслась весть о том, что контракт подписан, Великий Страх овладел умами. Все в Хейнз-Холле знали, как глупо будет выглядеть отделение, если вся эта история о доне Хуане окажется пшиком. По контракту, составленному на стандартных условиях, Правление Университета получало авторские права, а автор получал авторские гонорары от публикации. Университет не покупал книгу полностью. Вместо этого было заключено процентное соглашение, которое, по словам Квебека, означало сотни тысяч долларов для Карлоса в зависимости от успеха книги. Сразу же после подписания контракта в офисе Квебека Карлос отправился в деловой центр города и купил себе то, о чем мечтал целые годы, - серый костюм-тройку. И когда он взглянул на себя, стоящего во весь рост в трехгранной призме зеркала в новом костюме, подчеркивавшем это абсолютное сознание достоинства и респектабельности, когда он просто стоял там под неоновыми огнями и смотрел прямо на самого себя, он подумал об Олдосе Хаксли. Надо было еще многое сделать до выхода книги. На последнюю редакцию уйдут недели, и еще оставался вопрос дизайна, особенно суперобложки. Карлос предложил несколько фотографий с аннотациями, но они не отличались особым разнообразием. Большей частью это были сделанные им черно-белые, стандартные снимки обширной пустыни и мексиканских лачуг с покосившимися рамадами и костлявыми собаками на переднем плане. Один снимок был цветной. На нем был изображен древний, орехово-коричневый старик с седыми спутанными волосами и благородным взглядом, и Квебек решил, что он лучше всего подходит для обложки. Героем книги был маг времен палеолита, который дружески отнесся к молодому Карлосу и познакомил его с образом жизни мексиканских шаманов, и поэтому фотография отлично подошла бы для обложки. Карлос отбросил фотографию. "Об этом не может быть и речи", - сказал он и продолжал отвергать предлагаемые идеи. Предлагали изобразить на обложке гнездо с ящерицами, сияющими всеми цветами радуги. Карлос закатил глаза над этим рисунком. Он хотел чего-то менее провоцирующего, чтобы это внушало большее уважение, и именно это он и получил. "Учение дона Хуана" было издано университетом в простой обложке кремового и зеленого цветов с названием, напечатанным скромным и бездушным шрифтом "франклин готик", как будто это была какая-нибудь "Центральная нервная система брюхоногих моллюсков" или одно из других эзотерических произведений, которые выпускало университетское издательство. В конце ноября Карлос уехал в Нью-Йорк, чтобы устроить кое-какие дела, а оттуда на неделю в Вашингтон, чтобы навестить нас с К. Дж„ проживших там уже около года. Книга "Учение дона Хуана: путь знания индейцев яки" увидела свет в начале весны, и издательство "Юниверсити оф Калифорния Пресс", прекрасно сознавая, что братия помешанных на психотропных средствах студентов ждет с нетерпением, завалило этой книгой все книжные магазины Калифорнии, особенно вокруг Лос-Анджелеса и в зоне к северу от Залива. Были организованы встречи, на которых Карлос давал автографы. Он аккуратно посещал их, причем являлся в своей новой тройке. Едва ли он был знаменитостью, но все-таки наслаждался вниманием. Университетское издательство разослало книгу по университетским городкам на Востоке, и она начала завоевывать популярность. Особенно хорошо ее читали в Нью-Йорке и Бостоне. Она раскупалась сотнями экземпляров за неделю, быстрее, чем любая другая оригинальная книга, выпущенная Калифорнийским университетом. Ее покупали все: антропологи, обществоведы и другие гуманитарии, студенты, чокнутые визионеры-гуру из дремучих лесов Новой Англии. Всего за несколько месяцев Карлос Кастанеда превратился в дорогой товар. Он запросто мог приходить в офис Квебека и часто посещал его, справляясь, как идут дела с книгой, и посмеиваясь над неожиданным улучшением своей жизни. Он по-прежнему ест гамбургеры в "Дэнни" в Голливуде, рассказывал он Квебеку, но - Боже ты мой - это было уже лишь дело вкуса. Как только "Учение" увидело свет, Карлос сообщил Квебеку по секрету, что пишет вторую книгу, продолжение. Квебек знал, что на этот раз Карлосу понадобится агент. Он послал его в деловой центр города к своему другу Неду Брауну, компетентному посреднику, у которого было несколько клиентов, добившихся быстрого успеха. К